В 2019 году в издательстве «Центр гуманитарных инициатив» (М-СПб) вышли в свет две книги Людмилы Корнеевой из её авторского цикла «СОНЕТ: в блеске русской огранки»: «КРЫМСКИЕ СОНЕТЫ КАК ГЕОПОЭТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН» и «ВЕНОК СОНЕТОВ В КРЫМСКОМ ПРЕДСТОЯНИИ». Среди откликов на одну их этих книг – о крымских венках сонетов – эссе профессора филологии Татьяны Александровны Кошемчук (г.Санкт-Петербург). Кошемчук Татьяна Александровна - доктор филологических наук, профессор, ФГБОУ ВПО «Санкт-Петербургский государственный аграрный университет», заведующая кафедрой международной деловой лингвистики.

Материал подготовлен редактором раздела «Крымские узоры» Мариной Матвеевой

О книге Людмилы Корнеевой: третье отражение

Книга, которая сделана внешне привлекательно, и читается особенным образом: забота автора сказывается здесь, и глаз читателя сразу ощущает это. Двухтомник Людмилы Корнеевой именно таков: продуманность каждого элемента формы провоцирует мысль воспринимающего, и я следую за оттенками светло-темной обложки с ее основными тематическими обозначениями, прежде всего: Крым и венок сонетов – и далее яркими, необщими словами:  крымское – предстояние, сонет – в огранке… Слова эти еще до их осмысления звучат для слуха как – точные и интригующие, здесь прямое попадание и многосмысленность: ангел Богу предстоит… Предстоять – значит служить благоговейно, созерцать собранно, интенсивно, в длительности внутреннего непрерывного стояния и преклонения. Так и нечто земное, некая сущность – разумеется, сущность как личность, а не как отвлеченность, то есть в данном случае: живая органическая идея поэтической формы, венка сонетов (речь пойдет об одном из томов двухтомника), служит идее личностной более высокой.

Идея Крыма, как любая идея в своей предельной понятости, есть монада, реальное духовное существо, в данном случае – это гений места, ДУХ КРЫМА. По Штейнеру, духи разных стран, Архангелы по иерархическому статусу, есть водители земных территорий, на которых расцветают культуры, в соответствии с посланным импульсом. Однако наделены ими не все страны (нет своего Архангела, например, у Швейцарии), но лишь обладающие явно выраженным духовно-культурным целостным своеобразием… оно и есть проявление деятельности этих высоких существ. Русский Архангел – существо могущественное, устремленное в будущее мира, и вспомним: Архангел России заговорил однажды голосом Волошина…  Его же голосом – прежде – говорил и Дух-водитель Крыма. Поэт есть лучший музыкальный инструмент, если он чутко предоставляет себя воздействию посланных инспираций.

В книге Людмилы Корнеевой, отобраны 14 венков сонетов тех авторов, которые, думается, смогли стать выразителями этого голоса, у которых сильна и глубока кармическая связь (иной она не может быть) с Духом Крыма. Их произведения отобраны автором книги с удивительной чуткостью по принципу избирательного сродства, и эти 14 венков действительно, в соответствии с намерением автора, образовали некое ощущаемое единство. Здесь, как и сонеты в венке (о чем пишет Людмила Корнеева), не просто сумма слагаемых, но нечто большее.

Это большее может быть осмыслено только единством высшего рода: если итальянский сонет был создан в результате удара инспирации – и сразу и безошибочно был принят в кругу поэтов как особая форма, то венку сонетов пришлось создавать и отстаивать себя как циклическую форму: усилиями больших поэтов, выковывая земную плоть и форму для самого себя. В русской стихии венок сонетов воззвал для себя Волошина и Иванова, причем одновременно. Дух, обретая плоть и проходя через ряд своих воплощений, возрастает и совершенствуется, будь то дух человека или поэтической формы, – так и венки в русской традиции: первые десятилетия его бытия утвердили, усилиями лучших поэтов, связь духа этой формы с русской душой, и далеко не случайно огромное, просто невероятное количество венков сонетов было создано в 20 столетии в русской литературе. В этом можно усмотреть стремление русской души к дисциплине формы, столь недостающей ей на стадии ее молодости, – здесь симптом взросления духа и его самообуздания.

Отбор из всех венков крымской темы сделан Людмилой Корнеевой не просто с тонким вкусом и разнообразной отзывчивостью (венки в их самобытности чрезвычайно, до удивления разные!), но ее творческое осмысление огромного предлежащего материала было влекомо, думается, импульсом ПОЗНАНИЯ. Не лирические излияния, не чувства и коллизии отношений на фоне крымских пейзажей, но познавательная интенция поэта в отношении Духа Крыма – этот критерий явно обозначен в книге Людмилы Корнеевой. Чем еще, как не санкцией Крымского Духа, с его огромным властительным обаянием для русских душ, могут быть соположены изысканные и совершенные произведения поэтов, каждый дающий свою географическую грань и особый ракурс постижения Крыма? Причем начальный волошинский венок, задавший высокую планку, не был постыжен своими соседями… Как-то хочется признать ощущаемое сквозь книгу Людмилы Корнеевой – со всей ясностью: у Крыма ведущий его Дух, высокое духовное существо, творит не только земное крымское пространство, его геологию и географию в течение тысяч и тысяч лет, но в сфере культурных свершений и этот поэтический поток последних столетий, когда Дух обретает плоть и голос через поэтические творения, осознавая самого себя. Познавательная квинтэссенция этого процесса самопознания Духа представлена в книге.

…Дух Крыма не стоит на одном иерархическом уровне с духами основных культур текущей эпохи, ведомых своими Архангелами. Здесь речь идет о факте крымской культуры… И можно размышлять о том, опираясь лишь на симптомы: культурные импульсы его существенны, ими творится весь крымский текст в литературе. И само понятие Крымский ТЕКСТ мыслимо только в такой ситуации: у ТЕКСТА есть свой АВТОР. Текст не сумма фрагментов, но целое со сложной композицией, созидаемое из одного духа. Внушениями этого же ведущего Существа и его имагинациями пронизаны живописные отражения, пейзажи Крыма – своего рода портреты его. Но до уровня культурно-стилевой и духовной целостности все же этот феномен не досягает. Нельзя говорить о крымской культуре, как мы говорим о русской или немецкой. Но это и не областной локус внутри культурной целостности.

И надо признать: крымское культурное пространство все же периферийный феномен, задворки мировой истории, самый край средиземноморского мира – отголосок его, малый мир. Но и в малой форме можно творить шедевры. Думается такова ситуация Крымского Духа в создании малого мира, созвучного макромиру Средиземноморья во всех его географических чертах и культурных свершениях. Здесь не творится новое, но проживается уже ставшее, в его разнообразии, и здесь Россия приобщается к большому миру культуры, здесь получает и связь с величайшим импульсом истории – с христианством. Достижение и великое своеобразие этого малого шедевра – интенсивность, сгущенность, собранность – в череде культурных импульсов и в рядоположенности ландшафтов в тонкостях их переходов. Здесь собрана коллекция самых разных (это давно замечено) пространств: степей и гор, пустынь и цветущих тропиков, даже имеется свой вулкан – и какой! И все географические шедевры в творчестве Духа Крыма – этого Гения в прямом, художественном смысле слова, прочно отстояны в духовно-культурных сферах.

Интенсивны воздействия этого Духа для русских душ, особенно неотразимы они для поэтов, художников и для нас, читателей, путешественников и созерцателей, тоже движимых идеей ПОЗНАНИЯ, – и лишь при этом условии возникает созвучие автора книги, ее героев и ее читателей. Эти воздействия Духа Крыма в душе читателя отражаются прежде всего как ЧУВСТВА к Крыму в душе каждого постигающего крымские просторы как некую особость – и думается, что подобные чувства необманны как симптом плодотворной деятельности творящего Существа. А книга Людмилы Корнеевой возводит это непосредственно данное в чувстве – к осознанию в созвучном путешествии. И читатель вместе с автором книги – от венка к венку – движется к постижению этого Духа… Когда мы так говорим, – хочется еще раз подчеркнуть это, – то оставляем невольную подчас, постатеистическую склонность понимать общо: дух как просто смысл, даже характер. Нет, нужно повторить: здесь речь именно о духовном существе, его личный характер – духовное «Я» воплощено в крымском целом – в этом изолированном от остального мира ландшафте, лишь тонкой нитью перешейка связанного с русской безбрежностью, во всех его деталях, в складках гор и выгибах холмов; его становление и личностная история есть и вся история Крыма, творимая через людей. Так, наши современники Сергей Прокофьев и Геннадий Пархоменко размышляя о волошинском Коктебеле и – о профиле Волошина на Карадаге, не фигурально, а реально говорят о том, что дух Волошина в своем преджизненном космическом творчестве созидал эти горные формы (как и мы все участвовали в этом творчестве) – не зря и Микельанджело мечтал здесь, на земле, творить не статуи, а ландшафты! Он желал того, что он же сам делал из сверхчувственного в земной геологии и географии, но до земной жизни. Волошин же оставил и знак – в чертах земли, для себя же… Ничем иначе не объяснить это действительное, несравненное чудо, волошинский профиль! …чтобы в беспамятстве земного воплощения души узнать, удивиться – и убедиться: это ИМ было сделано, ДЛЯ СЕБЯ, чтобы без сомнения принять свою жизненную миссию и судьбу – служить ЗДЕСЬ и этому Духу, и духу России – с обоими связь Волошина имеет характер дожизненной предопределенности.

Как и для нас – поэты, отобранные Людмилой Кореевой, обретают нечто подобное здесь в чувстве: Я БОЛЬШЕ НЕ БРОДЯГА. НАЙДЕНО. ЭТО – МОЁ. Странствующий дух узнает свое предназначенное, как удивительно сказал это один из поэтов книги – в его словах душа поэта опознает – Крым и стремится ПОЗНАТЬ эту странную связь. Или говоря о воздействиях на тех, кто способен к подобным восприятиям: Людмила Корнеева формулирует эти ощутимые для поэтов инспирации как излучения пространства, как таинства геопоэтики и причастности к ней избранных поэтов. Да, именно об этом: геопоэтика как таковая мыслима лишь, если за ней стоит инспирирующий ее Гений Места, личностно действующий на личность поэта.

Постижение же возможно разными путями: в гностических проникновениях, в мистических созерцаниях, в поэтических сновидческих образах, в разумных отражениях, и всякий раз потребна форма, низший вспомогательный дух, служащий более возвышенному и всеобъемлющему. Книга Людмилы Корнеевой показывает: венок сонетов стал продуктивной формой для воплощения крымского Духа. Воплощения  в буквальном смысле этого слова: поэт, нацеленный на постижение этого таинственного Духа, творит ему плоть в слове, как художник в красках. Венок сонетов для поэта становится верным инструментом – тем духом формы, который ваяет слова в совершенную плоть для духа. Один дух предстоит другому, верно служит ему, собой выговаривая то, что просится к выражению и осуществлению в другом, высшем…  таков подтекст найденного в заглавие книги слова Людмилы Корнеевой. И существенный нюанс этого свершения: русская своеобычная проработка названной европейской формы, венка сонетов; как ювелир гранит драгоценный камень, так русская душа обрабатывает в соответствии со своими чертами, эту изысканную форму, подчиняет ее поставленной задаче — познанию и выражению постигнутого в строгом порядке, в ряде ступеней, так что венчающая каждый сонет строка, то есть его кульминация, становится отправной точкой для движения мысли следующего сонета, и в непрестанном нарастании, в развороте целой концепции движется поэтическая идея. В центре каждой венкосонетной концепции и над ней – ДУХ Крыма и связь с ним души поэта.

Но еще ДО этого восхождения, до познавательного путешествия вместе с автором от ступени к ступени по граням этого стройного целого, когда я всматриваюсь в черты книги, во мне, читателе, в то время как  я пытаюсь низвести в слова всю многосмысленность названия книги в связи с целым ее, с ее ИДЕЕЙ – неотразимо уже звучит начальная тема, задающая тональность всему сочинению, поволенная автором… Светло-темная обложка, светлый раскрывающийся цветок, роза мысли, в огранке тонкой паутины тонких смыслов, которая повторится вскоре усиленной словами поэта об уделе цветка, о кратковременности благоухания земной мысли. И нам предстоит насладиться ее дыханием в ее краткий миг. Таков будет эфирный ореол мысли этой книги… Светло-темность земных познаваний задана и двуцветной же фотографией над посвящением: на ней светлый в полутьме и второй – затененный, отраженный, – два лика МАРИНЫ, к которой обращена книга. Выхваченный как будто случайно ярким лучом светлый лик словно смотрит в ту невозможную на земле очевидность высоких смыслов, откуда посылаются поэтам и исследователям их постижений единственно нужные интуиции, безумные и точные слова. «Отзовись!» – обращенный бесконечно печальный зов не остается в книге без ответа: думается, автор хорошо знает те незабвенные минуты и часы, когда книга пишется сама, без усилий, набело, без помарок, как стихи в сожженную тетрадь, когда усилие души лишь в настрое на нужную волну. Такие часы посылаются, и не в нас, пишущих, их исток.

И книга несет следы этих даров из мира, где очевидны высокие смыслы, на десятках и десятках вдохновенных ее страниц, пронизанных любовью, струящейся в ту таинственную мглу, откуда нисходят озарения поэтов и откуда ответный свет любви падает, направляемый автором книги на все познаваемое – на крымский мир, на творения поэтов, пишущих об этом шедевре духа, на наблюдения и прозрения филологов, размышляющих о написанном поэтами. Мысль автора книги охватывает все предлежащее ей с неустанной благожелательностью, с тонкой внимательностью, создавая тот чрезвычайно притягательный светлый настрой, который обогащает каждого читателя.

Книга богата серьезными филологическими штудиями, обобщениями того, что сказано филологами-предшественниками и современниками, причем доброжелательное внимание к чужим трудам и проникновениям выявляет и подчеркивает их достоинства, предлагает читателям эти дары исследователь-ских достижений в очищенном и усиленном виде. И не только обобщение чужого. В книге Людмилы Корнеевой демонстрируется и настоящее искусство филологической аргументации, когда последовательно и веско, шаг за шагом, безупречно движется мысль к своему обоснованию, например, в таком неочевидном для меня изначально тезисе, как киммерийская укорененность, заземленность духовных порывов в космические дали – в венке сонетов Максимилиана Волошина «Corona Astralis».

С такой книгой, как эта,  можно вместе размышлять – именно так: она выпадает из моих рук, потому что возбужденная ею мысль, оттолкнувшись от задевшего нюанса мысли или от выраженного чувства – более, от пронзительно названной данности, уже сама движется в предложенном русле... и вновь возвращается к течению авторского размышления, порой продолжая его.  Вот: онтологическая тоска, которую особенно остро провоцирует Крым и которая отражается в крымском тексте. Конечно! Это веяние Крымского Духа, его первое прикосновение – в мире, столь насыщенном смыслами, пока еще неочевидными, но высокими. Тоска по сущности – это не душевная тоска, которая разливается по нашим необъятным русским равнинам (как песня ямщика) и по туманным далям, но в сгущенном крымском пространстве, в интенсивном его заполнении Гением места – творящий Дух одарил эту землю всеми чудесами географии и всем многобразием исторических цивилизационных аллюзий, воззвал к причастности, пусть боковой, не в эпицентре импульса, к каждому этапу истории. Каждого он вовлекает в свою сферу своими приманками и ловушками, и мы отзываемся на что-то свое: Я БОЛЬШЕ НЕ БРОДЯГА, ЭТО – МОЁ.

Попадая в этот напряженный воздух, со всем в нем аккумулированным, душа вибрирует в ответ, в ней звучит тоска всех стран и всех времен – и близость сгущенных высоких смыслов и тоска понимания их охватывает ее. Увы… осуществления этой тоски, только и удовлетворившего бы наш дух, здесь нам не дано, но там, где высь смыслов прозрачна… именно туда влекут нас крымские дали, пробуждая в душах то, о чем мы не могли и догадываться до того прекрасного мгновения, когда мы беремся за перо, то есть когда клавиатура компьютера воссоздает на экране то, чего авторами мы не являемся. Так и над поэтами веет Крымский Дух, и послушно строки складываются в венкосонетную форму, сложнейшую из всех – форму самосознавания и познания. Ибо строгая форма с целым рядом законов, живущих в сознании поэта, подчиняет себе поэтическое переживание, структурирует его по законам сонетной композиции, и рамки канона дрожат, по-волошински, от напора и напряжения внутренних творческих сил.

Эти творящие силы, в каждом венке сонетов прослеживаемые автором книги, столь ощутимы, что для меня, читателя, истинное наслаждение читать сначала текст Людмилы Корнеевой о венке, ранее мне не знакомом, о разных его линиях и темах, которые прочерчиваются в статье о нем, а затем – сам венок, с заданием: насколько встает он из уже прочитанного о нем, и нет ли чего-то существенного пропущенного… и каждый раз я убеждаюсь, что да, это то самое произведение, которое вставало из проникновенного текста Людмилы Корнеевой! Причем всякий раз поражает разнообразие венков самих – и выделенных в них основных интуиций: будь то многранность панорамного охвата Крыма, или бытийный вкус виноградной лозы, соединяющий с миром, или личное обретение Крыма как эпицентра судьбы, или историческая, уводящая в глубины прошлого имагинация. Или же личная тема судьбы, обоснованности теперешней крымской инкарнации.

И особенно близка мне всякий раз в каждой главе книги чуткость автора к духовной или мистической составляющей, очевидной в волошинском венке, явленной в венках советского времени как подтекст, осторожно или в невольном поэтическом взлете выговариваемой. Так это и у поэтов постсоветских, в творчестве размыкающих навязанные мировоззренческие грани и обретающих свободу духовного чувства к миру, но все осторожных и знающих чувство меры и вкус в мистических и мыслительных постижениях, – именно эти черты, вероятно, служили отбору венков в книгу. Подобные чувства к миру и интенции души умеет тонко схватывать и высвобождать в тексте венков Людмила Корнеева, и ценно в книге это внимание к малейшим проявлениям духовного, спровоцированного Духом Крыма, без видимых знаков религиозности, но с глубинным чувством связи с высшим. Отсюда и акцентируемые автором книги в представляемых венках сонетов – учительные смыслы природы и истории, глубокие реакции на драматизм общественной и политической грани бытия, русская жажда праведного мироустроения и православные тона молитвенных порывов.

Порой звучат в исследовании автора книги неожиданной глубокой нотой – акцентируемые ею у поэтов проговорки гностических смыслов: Эфир таит созвучья голосов… – когда отмечается чуткость поэта на грани со сверхчувственными восприятиями: он в мировом эфире, именно в эфирном звуковом и звучащем царстве внимает голосам прошлого, вряд ли придавая своему невольному гнозису такое значение – как, например, свое угадывание о сохраненности в настоящем эфирных сил прорастания: так трава хранит стук первого дождя… Так же и ярость битв и стоны погибающих отпечатались в природном мире, вопреки тютчевскому: природа знать не знает о былом… Нет, у поэта не равнодушие вечной природы к человеку, но вибрирующие в ней отголоски человеческих трагедий, все еще витающих здесь, в облаках и в ветре. Это особенная тема: мистические прозрения поэтов, не подозревающих о своем мистическом даре.

И я в этот раз выбираю иной путь: читаю сам венок о Керкинитиде, а потом тщательно ищу в написанном Людмилой Корнеевой соответствия моему прочтению: самое поразительное в этом сонетном венке – этот опыт поэта на самой грани со сверхчувственным восприятием: он через прикосновение к старым камням ощущает звуки, роящиеся в пространстве, звуки битвы в античном городе, и все это явственно, как будто поэт читает это запечатленное в природном мире давно свершившееся, когда он сам, разумеется, сам, в своей прежней жизни стоял здесь, защищая эти стены и этот город… Звучания из прошлого встают столь ярко, что слово поэта доносит их, они передается читателю. Как и его прогулка по своему прежнему античному городу, в который он возвращается неузнанным – не невидимым, но именно неузнанным… Этот город встает эфирным видением в острой реальности вплоть до деталей – и вновь погружается во мглу и покой небытия. Коснусь камней – и вдруг мороз по коже… – этот удивительный по подлинности симптом отмечен поэтом, а также: звучащий долгий след, который слабо бьется в уши… Верные признаки эфирного прикосновения.

И вот в передаче Людмилы Корнеевой я ищу совпадения. И нахожу! Но прежде: ее вопрос, почему именно этот античный короткий период так задел поэта? Версии ответов не столь невероятны, как тот, что мною изложен выше. Но далее почти о том же: поэт вступает в интимную связь с существом конкретных событий… однажды воображение поэта взорвалось осознанием своей связи с античной древностью города… Да! однажды имагинация как реальная картина минувшего крымского встала в сознании поэта – так возможно проникновение в пространство незримых смыслов, оно и провоцирует такую поэзию.. Поэту доступно нечто незримое – читаем мы далее в этой главе книги, – и это не выплеск лирического наваждения, а глубоко пережитое знание поэта. Наконец, ключевая строка поэта: Эфир таит созвучья голосов… – рождает такой комментарий: здесь не просто вживание в историю, но восприятие тонких эфирных вибраций, несущих и сохраняющих все трепеты былого и теперешнего бытия. А читая у поэта о его собственной планиде, узор которой сплетается ветром времен, – автор книги комментирует: поэт чувствует себя погруженным в эту страшную насыщенность пространства… он несет как груз и переживает все это…Конечно, трезвый разум автора книги пытается объяснить происходящее и вполне ясно: здесь сплав знания, воображения и поэтического опыта в передаче любви к городу… Но все это вместе не вызовет мороза на коже. Здесь разверзается плотный мир ценой инспирации здешнего Духа, творца и вдохновителя поэтов, который, как может читатель многократно убедиться в книге, оставляет яркие следы своих воздействий на души поэтов и исследователей – и прежде всего в душе автора книги, ПОЭТА и ИССЛЕДОВАТЕЛЯ, даже если трезвый разум современных филологов апеллирует для осмысления таинственного опыта к таким теневым категориям, как воображение поэта, архетипы, и к метафорической памяти пространства.

И еще одну линию, выделенную в венках Людмилой Корнеевой, можно отметить как не вполне объяснимую рационально: это то, о чем, скорее всего, не подозревали поэты, давшие свое постижение Крыма – в совпадениях, созвучиях и пересечениях с… поэтом 18 века Семеном Бобровым, за знакомство с которым моя особенная благодарность автору книги и предшествующих публикаций о нем. Казалось бы, что может быть проще этих тем: море, горы, виноград, история, битвы… все это простые факты крымской реальности – и все поэты говорят о том. Но здесь дело не в что, а в как. В общей тональности интенсивных восхищений и воспарений мысли. И вновь Дух всюду сущий и единый, державинский, из того же 18 века, встает над современными крымскими поэтическими отражениями.

В заключение о заключении. О последней части книги, которая достойно венчает предпринятый ее автором опыт медленного, неспешного, проникновенного чтения, – и читательский опыт прослеженного путешествия по поэтически воссозданному и познанному Крыму.

Заключение Людмилы Корнеевой весомое, подводящее лаконичные и сгущенные итоги этого молитвенного предстояния – автор книги именно здесь раскрывает свое взятие этого образа: защищающая и покрывающая молитва поэта за ту сущность, о которой он пишет, за Крым. И основной пафос автора книги, как и во всем ее тексте, здесь усиленно подчеркнутый, – в онтологическом, бытийном, содержании Крымского текста, к которому, точнее к неназываемому АВТОРУ которого стремится дух автора книги, как и, осознанно или нет, ее героев-поэтов. А также и читателей книги, к пониманию которых устремлена книга, к читателям, пребывающим здесь и имеющим еще время для созерцания земной крымской плоти и для разгадывания Духа, ее творящего, – и уже там, где очевидна смыслов высь. Уважаемый читатель этого моего – в третьем отражении – сочинения, Вы помните, конечно, булгаковское, им самим чаемое для себя, и в том мое упование: Вашу книгу прочитали… К счастью, она не окончена.