Родилась в 1987 г. в Херсоне. Окончила СевНТУ по специальности «Информационные управляющие системы и технологии». Большую часть жизни провела в Крыму. Публиковалась в журналах «Дружба народов», «Новый Берег», «Интерпоэзия», Prosodia, «Крещатик», Homo Legens, «Юность», «Сибирские огни», «Кольцо А», «Зинзивер», «Москва», «Плавучий мост», «Дальний Восток», «Дети Ра», «Лиterraтура», «Южное сияние» и других. Финалист Илья-премии (2006); 2-я премия поэтического конкурса «Серебряный стрелец» (2008); 3-я премия литературного конкурса «Согласование времен» (2010); лауреат поэтического конкурса «Пятая стихия» (2014); призер поэтической эстафеты «Вечерние стихи» (2015); лауреат премии журнала «Зинзивер» за 2016 год; шорт-листер премии «Писатель ХХI века» за 2017 год; шорт-листер литературного конкурса «Бежин луг» (2018, 2019); шорт-листер литературной премии имени И.Ф. Анненского (2019); победитель поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира-2017/18»; победитель международного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира-2018»; лауреат премии имени В.П. Астафьева (2018); лауреат премии журнала «Дружба народов» за 2018 год. Финалист премии «Лицей» (2019), обладатель спецприза журнала «Юность» (2019). Автор четырех книг стихов, в том числе сборников «Рыбное место" (СПб.: «Алетейя», 2017) и «Хвойная музыка» (М.: «Водолей», 2019). Участник арт-группы #белкавкедах. Сооснователь журнала «Формаслов». Живет в Москве.

Материал подготовлен редактором раздела «Крымские узоры» Мариной Матвеевой

СТИХИ

***

когда утрачиваешь речь

синицу языка

когда скользишь земле навстреч

у зимнего ларька

когда в плечах скрипит пальто

и времени слюда

ты понимаешь что готов

уйти из навсегда

запоминаешь треск машин

движение холма

твоей некаменной души

расходится крахмал

и только птичками расшит

небесный карантин

мертвец в мертвецкую спешил

да ожил по пути

***

От дяди — зимняя запаска.

От дедушки остался пояс.

Черныш, Алиса, Тошка, Кузя

земли заполнили объём.

Седеют волосы, под краской

скрываю сдавленный их голос.

И седины почти не видно,

когда не трогаешь её.

Смотрела мультики во вторник,

делилась в среду апельсином,

в четверг прогуливала школу,

крепила к счетчику магнит.

Вот я стою на фоне моря

в зеленых подранных лосинах,

и мне все это объяснимо.

Жаль, волосам не объяснить.

***

Посидим, обнявшись, что ли.

Поглядим в лицо дождю.

Мне сегодня снилось поле.

Фиолетовое поле

посреди бумажных дюн.

Как постыло, как простудно

в нашем садике камней.

Обними меня. Мне трудно.

«Отпусти меня ко мне».

Кольцевая прячет выход.

Даже голос недвижим.

По болоту бродит лихо,

кормит ветер облепихой.

Разговариваю с ним.

Тихие дни в Москве

Любим любимой тихо говорил,

что не хватает в номере чернил.

Ну, как тут не повеситься Любиму?

Такие дни стоят, что хоть в Клиши,

хоть в Лобне о незнаемом пиши.

Пищи, покуда часть неотделима

от целого.

Как выдумать закат,

когда лишь снег, хитер и ноздреват,

является за мартовской зарплатой?

Не вымечтать тропическую чушь.

Здесь тихо так, что даже чересчур.

Не поискать ли в небе виноватых?

Не спиться ли, не спятить ли, не спеть.

Мне кажется, я снежная на треть,

на две другие — сахар и позёмка.

Осталось подождать, авось вернет

брильянтовую зелень белый йод,

авось отыщет в женщине ребенка.

*** 

Сначала шрифт пойдёт курсивами,

а после сердце занырнёт,

туда, где лыжники красивые

с ботинок отбивают лед.

И так румяно им и льдисто им,

и так морозно мне дышать,

что вспомню тени волокнистые

на Черноморской, 45.

Шелковицей давлюсь ли, смехом ли,

машинки ль собираю в ряд.

А лыжники твердят: «Поехали!»,

голубоглазо так твердят.

Увижу очередь с авоськами,

водой из «вальтера» пальну.

Где детский парк «Ласкаво Просимо»

и почему нельзя вдохнуть?

Кто в дом принёс котенка рыжего?

Кто ел до завтрака халву?

Как близко проскользили лыжами!

Я замерзаю.

Я живу.

***

Ажурного дня собирается пена

у леса Верлена, у поля Верлена,

у синей избушки в седых камышах.

А ты не умеешь землицей шуршать.

А ты не умеешь похрустывать сердцем.

Не тронь колокольцы, им видится Герцен.

Они научились звонить ни о ком,

как будто в небесный стучатся райком.

Всё пенится, мнится, кряхтит, остаётся

синицей во рту, журавлём у колодца,

а ты посторонним киваешь во мгле.

Какие все мёртвые, милый Верлен.

***

Рыба к рыбе, тело к телу,

подбородок к тишине.

Я иду по лицам прелым,

оборачиваясь не.

Я иду — по серой коже.

Я иду — по белой лжи.

Дождик-ветер, мы похожи,

почему тогда дрожишь?

Почему тогда мигает,

от метро осатанев,

ледяная, злая стая

автопринцев, автодев.

Почему играют губы

мёрзлый гимн воротника?

Потому что небу любо.

Потому что нам никак.

Потому что город сделан

из бакланов и болот.

Рыба к рыбе, тело к телу.

Ешь, пока не загниет.

***

Вот так и проплыву тебя во сне,

как вздох над нет, как статую на дне,

как вытертую в табеле отметку.

Звенит крылом комарик-звездочёт,

густая кровь сквозь сумерки течёт

и капает с небес на табуретку.

Мы никогда не будем — «я проспал!» —

терять такси на аэровокзал

и по-французски спрашивать прохожих.

Мы никогда не будем спать вдвоем.

Глядит лицо на новый водоём,

на хлопок, на синтетику, на кожу.

Не завтракать расплавленной лапшой,

не спрашивать кота, куда он шёл,

не радоваться музыке знакомой…

Тебе не слышно, слышно только мне,

как комары целуются в окне,

как жалуется муж на насекомых.

***

Над жизнью плачет индивид,

а дом его клюёт.

Жестяным носиком стучит,

бурчит водопровод.

Куда-куда ты уходил?

Куда-куда пришёл?

А человек ревёт, дебил,

ему нехорошо.

Прости, он дому говорит,

я шёл, куда нельзя.

Я наблюдал метеорит,

выпиливал ферзя.

Я вырубал газетный лес,

я не жалел подошв.

Я добирался, я воскрес,

зачем меня клюёшь?

Затем, что слаб, затем, что впрок,

Затем, что жизнь легка,

что тишиной изъеден бок

и твой, и пиджака.

***

Всё-таки хорошо, думает, всё-таки ничего.

Могли бы почаще, конечно, только ведь не приедут.

Стрелки качаются, маятник бьёт в живот,

в маленькой ванной слышно, как бьют соседа.

Всё-таки хорошо, думает, Ваську-то привезут.

Жалко девчонку – назвали бы лучше Майей.

Я отложила с пенсии. Мне уют-

но засыпают мысли, и ест зима их.

Помнишь, Танюша,

(Танечки больше нет)

туфли такие были… синие туфли с чёрным!

Над головой раскачивается буфет.

Когда, интересно, стал он таким огромным?

Энциклопедии кружатся и кружат,

Большая и Малая, ждут своих медвежат,

Большая и Малая, малая и большая.

Чуб кучерявый, звёздочка звеньевая.

***

Неужели это с нами,

неужели это мы

ходим по небу в пижаме,

видим реки и холмы?

Неужели в мире новом,

где осалиться легко,

верят лунные коровы

в голубое молоко?

Греют дымными боками,

чешут полые рога…

Неужели это с нами

происходят облака?

Март сменяется апрелем,

щиплет изморозь траву.

Неужели, неужели

существуем наяву?..

***

Когда бывала кисточка лисой,

цветным лисёнком – мерой полушубка –

тогда и я надеялась понять,

за что меня растения не любят.

У мамы – рододендрон, бальзамин,

а у меня – лишь жалкий хлорофитум.

Мой кот его то ночью объедал,

то сбрасывал на голову дивана.

Когда ходили по небу вдвоём

с писателем одним рыжеволосым,

тогда и я надеялась понять,

за что меня читатели не любят.

То выберут смешного старика,

то выберут печального подростка,

то говорят, что страшно далека

я от народа, стало быть, от дома.

Когда со мною шепчется вода,

когда болтают лужи и снежинки,

я до сих пор надеюсь уловить

их голубое нежное дыханье,

я до сих в заложниках у слов,

но, кажется, я больше не добытчик

угля из одомашненной травы,

урана из чужого рудника.