ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 37 июнь 2014 г.

История английской литературы

Литература раннего средневековья

ОТДЕЛ 1

АНГЛО-САКСОНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

ВВЕДЕНИЕ

Британские острова под различными названиями были известны уже финикийцам и древним грекам. У греческих писателей сохранились сведения, что еще в V веке до нашей эры на этих островах побывал карфагенский житель Гимилько. В следующем IV столетии до нашей эры существовал рассказ, составленный греком Пифеем, ох путешествии в эту отдаленную страну из колонии Массилии (будущий Марсель). В ту эпоху острова были населены кельтскими племенами. Несомненно, однако, что не эти племена были первыми поселенцами островов; до них здесь обитали пикты, атекотты, каледонцы. На территорию Британии кельты пришли около VI века до нашей эры в качестве завоевателей с европейского континента.

Сведения о кельтах Британии были довольно скудны вплоть до того времени, когда ее завоевали римляне. Первоначально Британия называлась Альбионом. Это название, вероятно, кельтского происхождения. Однако как грекам, так и местным кельтским источникам известно было и другое название страны - Британия (Βρεττανικη, Britannia, Brython и т. д.). Этимологический смысл этого названия не достаточно ясен, повидимому, это было родовое прозвище одного из важнейших кельтских племен. "Британцами" (britanni) называли себя также кельтские племена, противопоставляя себя скоттам, пиктам и, впоследствии, саксам.

Рассказ Цезаря о двух походах его на Британию в 55-54 гг. до нашей эры, включенный им в "Записки о Галльской войне" (кн. IV, гл. 20-36 и кн. V, гл. 8-23), представляет один из важнейших источников сведений о быте и нравах

Прочное завоевание Британии римлянами началось лишь столетие спустя, в 40-х годах нашей эры, при императоре Клавдии. Римляне владели Британией в течение почти четырех столетий. В 407 г. римские легионы были отозваны из Британии для защиты Рима от готских полчищ Алариха; бритты были предоставлены собственным силам в борьбе с угрожавшими им врагами.

Римское владычество в Британии ограничивалось, по преимуществу, равнинной частью страны, значительное пространство которой оставалось невозделанным. На севере и на западе острова продолжали существовать и самостоятельно развиваться кельтский язык и культура.

Всем кельтским племенам Британии был свойственен родовой строй. Форма партиархального рода ("клан"), которая присуща была кельтским племенам в римскую эпоху и остатки которой уцелели в кельтских областях Британии вплоть до конца XVIII в. (например, в горной части Шотландии), не была формой их первоначального родового устройства. Еще во времена Цезаря в Британии сохранялись пережитки матриархата и кое-где удержалась полиандрия (многомужество). Ф. Энгельс в работе "Происхождение семьи, частной собственности и государства", развивая сравнительную характеристику разложения родового быта у кельтов и германцев, на основе различных уэльских, ирландских и шотландских памятников, устанавливает, что "у кельтов в XI столетии парный брак отнюдь не был еще вытеснен моногамией" {Маркс-Энгельс, Сочинения, т. XVI, ч. I, стр. 109.}.

Хозяйственный быт кельтов; как и других народов на стадии патриархально-родового строя, определялся тем, что земля находилась в общинном падении и обработка ее производилась сообща.

После ухода римских легионов из страны британские кельты недолго сохраняли самостоятельность. Уже в середине V в. Британия была завоевана западно-германскими племенами, известными под общим наименованием англо-саксов. Переселение этих племен в Британию, согласно "Церковной истории англов" англо-саксонского историка Беды, началось в 449 г., а по британским и континентальным источникам - несколько ранее, около 441-442 г. Примерно через столетие весь юг, центр и северо-восток нынешней Англии были заняты племенами саксов, англов, ютов и фризов, принесшими на новую родину свой язык и религию.

Борьба была долгой и жестокой; она продолжалась около полутора столетий и окончилась лишь к началу VII в. Теснимые англо-саксонскими завоевателями, бритты частью вовсе покинули родину, массами двинулись на континент и поселились в Арморике (нынешней Бретани). Другая часть кельтов осталась в ряде западных областей, например в Корнваллисе (Корнуолле) - на крайнем юго-западе, в Валлисе (Уэльсе) - на западе центральной части Англии в Стратклайде (Strathclyde) - на северо-западе Англии. Эти области были завоеваны лишь значительно позднее, - Корнуолл в IX в., Стратклайд - в XI, а Уэльс - лишь в XIII в. Кельтской осталась и вся северная, горная часть Шотландии, куда не смогли проникнуть ни римские легионы, ни англо-саксонские дружины. Язык населявших ее скоттов в некоторых областях северо-запада Шотландии сохранился и до настоящего времени. Кельтской оставалась также Ирландия; первые попытки ее завоевания относятся к XII в., но лишь в XVI столетии эти попытки стали проявляться настойчивее со стороны англичан, стремившихся к полному экономическому и политическому подчинению Ирландии.

Англо-саксонское завоевание Британии имело характер массового переселения; поэтому плуг англо-саксов завершал здесь то дело, которое начал их меч. Англо-саксы принесли в Британию свой хозяйственный быт, свою примитивную культуру и не склонны были заимствовать у кельтов даже их более усовершенствованную сельскохозяйственную технику, которую те, в свою очередь, переняли от римлян. Они предпочитали селиться на новых местах, избегая городов и создавая новые поселения. Мы заключаем об этом, между прочим, из того, что англо-саксы почти не переменили британские или римские наименования городов, а сами дали названия преимущественно сельским местностям или рекам.

Даже христианство, в первые века после его принятия англо-саксами, не уничтожило глубокой национальной вражды между ними и оставшимися свободными кельтами. И все же, именно на почве христианской культуры, можно говорить о кельтском и англо-саксонском культурном взаимодействии в ранние века совместной жизни этих народностей на территории Британии. В позднейшие исторические эпохи соприкосновение кельтского и англо-саксонского миров проявлялось в гораздо более разнообразных формах. В период, непосредственно следовавший за нормандским завоеванием (1066 г.), древние кельтские предания, сохранившиеся в кельтской части Англии и в Бретани, оплодотворили французскую и английскую средневековую литературу, послужили основой для сложного цикла рыцарских романов о короле Артуре и рыцарях "Круглого Стола". Политические, этнические, культурные и литературные взаимоотношения между Англией и Ирландией во все века английской истории служили предметом напряженного внимания и борьбы и многократно отображены в художественной литературе.

Заняв Британию, англо-саксы расселились здесь по племенам. Северо-восток был заселен англами, центр и юг - саксами, крайний юго-восток (Кент, остров Уайт) - ютами. С момента завоевания началось самостоятельное развитие англо-саксонского политического и общественного быта, культуры, языка, стоявшее в теснейшей зависимости от новых условий исторического существования этих племен и вскоре довольно резко отличившее их от остальной массы их континентальных сородичей. Процесс разложения родового быта, начавшийся еще на континенте, после переселения в Британию заметно усилился. Социальная дифференциация, выделение, из общей массы свободных членов общины, рода, племени, особого слоя "благородных", наиболее активно участвовавших в завоевании новых земель, увеличение имущественного неравенства, количества рабов, среди которых оказалось много порабощенных кельтов, - все это признаки глубоких общественных изменений, которые англо-саксонские племена должны были пережить в первые же века после переселения. Между VI и XI вв., на которые приходится древнейший период англо-саксонской истории в Британии, англо-саксонское общество прошло весьма сложную эволюцию, резко изменившую весь характер социальной жизни на острове, культуру и язык.

Социальная организация англо-саксов известна нам из целой серии законодательных текстов, так называемых "Правд", сохранившихся начиная с VII столетия.

У англо-саксов существовал довольно значительный класс свободных людей, - одновременно воинов и земледельцев. Законодательные памятники делят народ на четыре категории эрлов - родовую знать и привилегированных землевладельцев; керлов - свободных земледельцев, составлявших - основную массу населения; летов, среди которых, повидимому, находились потомки побежденных племен, сохранившие личную свободу; и, наконец, - рабов. Постепенно, однако, различие между свободными земледельцами-керлами и знатью увеличивалось; этот процесс заметен уже в VII столетии.

Основу общественной организации англо-саксов представляла деревня, сельская община, управлявшаяся своим сходом. Несколько деревень составляли территориальной округ, носивший название сотни (hundred), который также имел свои сходы, обладавшие судебными и административными функциями. Несколько сотен составляли графства. Графства отчасти образовались из прежних мелких королевств, отчасти представляли искусственно образованные военно-административные округа. Население графства дважды в год собиралось на вече. Что касается королевской власти, то, первоначально слабая, она постепенно усиливалась в связи с социальной дифференциацией и стремлением к государственному объединению отдельных варварских королевств.

В раннюю эпоху существовало семь отдельных королевств: Кент, населенный ютами; три королевства саксов - восточное, южное и западное (Сессекс, Эссекс и Уэссекс), два английских - Восточная Англия и Нортумбрия - и смешанное англо-саксонское срединное королевство Мерсия, - заселенное с юга - саксами, а с востока - англами. Эти королевства не составляли, однако, государственной федерации и нередко вели между собою борьбу за политическое и культурное преобладание в стране. Некоторое государственное единство осуществилось только в IX в. Вначале господствующее положение, политическое и культурное, принадлежало Нортумбрии, где, благодаря близости к кельтским христианским монастырям, просвещение у англов стояло на более высоком уровне, чем у других германских племен. В течение VIII в. гегемония перешла к Мерсии. Наконец, в IX в. гегемония окончательно утвердилась за королевством западных саксов, Уэссексом. В царствование Альфреда Великого (871-901 гг.) и его сына Эдуарда I (901-925 гг.) Уэссексу принадлежало также культурное и литературное господство. В это время уэссекское наречие сделалось преобладающим во всей Англии.

Для процесса политического объединения отдельных королевств в одно государственное целое важнейшее значение имели два факта: борьба со скандинавскими завоевателями Британии и принятие англо-саксами христианства. Продолжительная война со скандинавами требовала централизации власти, создания армии, нового административного аппарата. Христианство с его церковной организацией, подчинявшей отдельных варварских королей своему влиянию, также сильно способствовало конечному слиянию страны в одно государственное целое.

Литература на англо-саксонском языке, возникшая в среде англо-саксонских племен после переселения их в Британию, развивалась здесь вплоть до нормандского завоевания и заглохла примерно столетие спустя после битвы при Гастингсе (1066 г.). Эта литература представляет выдающийся исторический и художественный, интерес прежде всего потому, что, за исключением кельтского, ирландского эпоса, она является древнейшей поэзией Европы. Однако эта литература дошла до нас лишь в незначительных отрывках, по которым мы можем только догадываться о богатстве безвозвратно утраченного целого.

Главные произведения англо-саксонской литературы до эпохи короля Альфреда сохранились в настоящее время в четырех рукописных "кодексах", если не считать случайных фрагментов. Таковы:

1) рукопись "Беовульфа", писанная двумя писцами в Х в.; последний из них, заканчивая переписку "Беовульфа", присоединил сюда также поэму о Юдифи;

2) так называемый "Эксетерский кодекс", одно из наиболее важных собраний произведений англо-саксонской письменности, в котором объединены основные так называемые "лирические поэмы", стихотворные загадки, памятники дидактической и религиозной поэзии англо-саксов, возникшие в разное время, между VIII и X вв.;

3); рукопись, принадлежавшая Юниусу, одному из первых исследователей англо-саксонской поэзии (ныне в Бодлеевской библиотеке в Оксфорде), иначе называемая также "Кэдмоновским кодексом", так как она содержит религиозно-эпические поэмы, одно время приписывавшиеся англо-саксонскому поэту Кэдмону ("Бытие", "Исход", "Даниил", "Христос" и т. д.);

4) рукопись, хранящаяся в соборе северо-итальянского города Верчелли (Vefcelli), куда она попала, повидимому, от какого-нибудь англо-сакса, совершавшего паломничество в Рим. Эта рукопись включает, кроме проповедей и прозаического жития св. Гутлака, также поздние эпические поэмы на религиозные сюжеты ("Андрей", "Елена", "Судьбы апостолов" и т. д.). Эти четыре кодекса несомненно составляют лишь ничтожные остатки некогда находившейся в обращении богатой письменности.

Относительно датировки памятников мнения ученых сильно расходятся. Достаточно, например, сказать, что такие произведения, как "Видсид" или "Сетования Деора", помещаются исследователями между VII-X вв. и что более точные даты многих памятников в большинстве случаев все еще не установлены.

Развитие англо-саксонской литературы, в первую очередь, поэзии, представляет длительный и чрезвычайно сложный процесс. Хотя мы не можем судить о нем с достаточной полнотой, однако, о многом мы имеем право говорить с уверенностью. Не подлежит никакому сомнению существование у англо-саксов богатой эпической традиции, крепко державшейся в населении вопреки влиянию христианской церкви. Несмотря на то, что большая часть текстов англо-саксонской литературы дошла до нас в сравнительно поздних рукописных списках, носящих определенные следы монастырско-церковной культуры, известная часть, памятников прямо предполагает существование более древних первоисточников. С анализа этих источников мы и начнем наше изложение.

Глава 1

НАРОДНЫЙ ЭПОС

На исходе VI столетия англо-саксы еще не имели литературы в собственном смысле слова. Первоначально они пользовались руническим письмом, распространенным среди многих, германских племен.

Дошедшие до нас памятники рунической письменности англо-саксов очень немногочисленны: при этом наиболее интересные ее образцы относятся к поздней поре. Таковы, прежде всего, надписи на мечах, кубках и предметах домашнего обихода, найденных в различных местностях Англии; на этих предметах вырезанырунические знаки, которым нередко придавалось магическое значение, небольшие изречения, заговорные формулы. Во Франции, близ г. Клермон-Ферран, найден был так называемый "рунический ларец" англо-саксонского происхождения; рунический его текст состоит из нескольких стихотворных строк на тему о китовом усе, из которого этот ларец сделан. Памятник этот относят к VIII в.

Ларец, о котором пойдет речь, известен в литературе под названием «Franks casket». Он был найден в Аузоне (Франция) в XIX веке и в 1867 году был подарен Британскому музею, где находится и поныне. Отсутствующая правая панель ларца была обнаружена в 1890 году в Италии и теперь хранится в Национальном музее во Флоренции. Панели ларца покрыты вырезанными из кости рисунками и надписями, сделанными руническими знаками и латинскими буквами. Вот уже более 1300 лет рисунки и надписи ларца хранят тайну своих первых владельцев.

Та тайна так и осталась неразгаданной, – иначе бы ларец не сохранился. Со временем старая тайна потеряла свое значение, а ларец стал использоваться, как обыкновенная шкатулка. Но вся та информация, которую нес на себе ларец, приобрела в современном нам мире совершенно иное значение и стала еще большей тайной, которую теперь надежно хранили другие стражи: утеря корней «древнеанглийского» языка и незнание «англо-саксонских» рун. Знали бы англичане, что надписи на ларце сделаны в Британии народами, говорившими на языке славян и писавшими славянскими рунами, – вряд ли бы он открыто хранился в Британском музее. А как сконфузились с этим ларцом историки, лингвисты, знатоки религий и т.д. и т.п. – можете судить сами, если ознакомитесь с работами этих специалистов по данному вопросу. Достаточно сказать, что до сих пор не был прочтен даже текст, написанный латинскими буквами.

Чтобы прочесть то, что написано на панелях ларца, нет необходимости путешествовать во времени и изучать в довольно отдаленном прошлом «древнеанглийский» язык, «древнегерманскую» культуру и учиться несуществующим «англо-саксонским» рунам. Все эти германофильские выдумки появились в XVII — XIX веках и были запущены в научный оборот, как непререкаемые истины, самими же «германцами». Жить в Европе, не имея приличной истории, было как-то неудобно. Вот эти новоиспеченные христиане и прихватили себе все, что осталось от народов Европы после их опустошительных крестовых походов.

В центральной, северной, северо-восточной и юго-восточной Европе в первом тысячелетии нашей эры существовала одна общеевропейская руническая письменность, – это руническая письменность славян или, если кто-то считает, что так будет точнее, – праславянская руническая письменность. В южной Европе древняя руническая письменность была у этрусков, но здесь ее мы касаться не будем. Поэтому рунические надписи на этом ларце можно попробовать прочитать при помощи славянских рун на славянском (русском) языке.

Одним из наиболее известных рунических памятников является надпись на

каменном кресте, стоящем близ деревни Рутвелл (Ruthwell); на юго-западе

нынешней Шотландии; здесь высечено небольшое стихотворение религиозного

содержания на тему о кресте христовом. Этот памятник датируется также VIII

столетием; местонахождение его и язык указывают на север Англии. Значит,

руническим письмом англо-саксы пользовались и тогда, когда письменность на

латинском и народном языках находилась у них уже в цветущем состоянии.

Большое значение в ранние века англо-саксонской истории имела устная

словесность. В песнях и сказаниях англо-саксов, завоевавших Британию, долгое

время сохранялись отзвуки преданий и сюжетов, составлявших содержание

германской поэзии на континенте в более ранний период. Но обработка их

совершилась уже под воздействием новых исторических условий жизни

англо-саксов в Британии, в частности под заметным влиянием христианизации

варварских племен, воздействия монастырской школы, соприкосновения с

латинской культурой и т. д. Все, или почти все, дошедшие до нас памятники

англо-саксонской поэзии носят отчетливые следы этой обработки.

Из ряда свидетельств мы заключаем о существовании у англо-саксов песен,

связанных с языческим религиозным культом: песен свадебных, застольных,

военных, рабочих, погребальных плачей и т. д. Песни хоровые (dreamas) и

индивидуальные (sangas) исполнялись в течение всего англо-саксонского

периода. Еще в позднюю англо-саксонскую эпоху они несомненно носили вполне

мирской характер, так как церковь относилась, к ним с неизменной

враждебностью, хотя и не могла искоренить их из быта. Уже в канонических

правилах Эльфрика (начало XI в.) говорится о том, что священники должны

запрещать языческие песни на погребальных пирах. О Дунстане, позднее

архиепископе Кентерберийском (924-988 гг.), известно, что он сам в юности

учил "старинные песни дедовских языческих времен". (avitae gentilitatis

vanissima carmina), жаловал профессиональных певцов (hyistrionum frivolas

incantationum noenias) и сам играл на арфе. А об уэссекском князе Альдгельме

летописцы рассказывали, что он - искусный певец и поэт - становился на мосту

у переправы, ведущей к церкви, и звуками народной песни останавливал

нерадивых, которые слишком рано уходили из храма.

О различных жанрах народной обрядовой и лирической поэзии мы можем

только догадываться также по преимуществу на основании поздних свидетельств.

У англо-саксов несомненно распространены были свадебные песни. В глоссах

латинский термин "эпиталамиум" переводится соответствующими

англо-саксонскими обозначениями brydleap или brydsang. Повидимому эти песни

у англо-саксов исполняли перемежающиеся партии хора, вступавшие между собой

в диалог. О том, как сильно драматизирован был брачный обряд англо-саксов,

можно заключать из любопытного его описания в латинских "Деяниях сакса

Герварда" (Gesta Gerwardi Saxonis), составленных анонимным клириком по

рассказам дружинников этого знаменитого борца с нормандскими войсками

Вильгельма Завоевателя (рукопись "Деяний" относится к XIII в.).

Распространены были также погребальные плачи, но ни одного образца их не

сохранилось.

Мы знаем о существовании у англо-саксов магических заговорных формул,

"заклинаний" (первоначально имевших метрический характер, удобный для

запоминания). Сохранилось свыше десятка текстов подобных заговоров, хотя и

дошедших до нас в поздних записях англо-саксонской поры (иногда

прозаических), но несомненно опирающихся на древнюю языческую традицию.

Таковы заговоры о хорошем урожае, о благополучии пчелиного улья, о

возвращении пропавшей скотины, об удаче в путешествии и, чаще всего, об

ограждении от болезней. О склонности англо-саксов к гномической поэзии мы

имеем множество свидетельств; в этом убеждает также значительное количество

дошедших до нас стихотворных загадок VII-VIII и более поздних веков. Но все

эти загадки испытали на себе школьно-монастырское влияние, и связь их с

жанрами народной гномической поэзии распознается преимущественно при

сравнении с поэзией древних скандинавов. Более узкую сферу распространения

должна была иметь учительная, жреческая поэзия языческого культа.

Искусство слагать песни и дополнять их в сопровождении музыкальных

инструментов пользовалось у англо-саксов большим почетом. Искусный певец,

умевший "мудро вести хитрую речь", вероятно, рано получал профессиональный

облик. Наряду с народными певцами-музыкантами (gleoman) уже на ранней стадии

англо-саксонской культуры мы встречаем профессионального дружинного певца -

скопа (scop), выделившегося из состава дружинников, подобного тем, которые

имелись у континентальных германских племен. Его искусство доставляло ему

особый почет и щедрые дары. Скоп был одним из приближенных вождя или короля;

на пирах он сидел у его ног и под звуки арфы пел стародавние были. Скоп был

хранителем исторического предания рода, племени, княжеской дружины, давал

мудрые советы, воспитывал в воинах храбрость и прочие доблести, а иногда как

особо доверенное лицо исполнял важные, ответственные поручения. Искусству

"петь и сказывать" вероятно учились у него и представители знати. Король

Альфред юношей при уэссекском дворе днем и ночью мог наслаждаться

"саксонскими эпическими песнями" (saxonica poemata), - об этом рассказывает

его биограф и современник Ассер.

Небольшое произведение англо-саксонской поэзии "Видсид" (т. е.

"многостранствующий"), которое долгое время считали одним из древнейших

доведших до нас памятников англо-саксонской литературы, рисует образ именно

такого певца.

Стихотворение "Видсид" - одно на самих сложных во всей англо-саксонской

литературе и доныне возбуждает большие споры. Его основную часть занимает

"каталог" стран, якобы посещенных певцом, и тех резиденций, где его

принимали с почетом; при этом он прибегает к фикции личных

"автобиографических" воспоминаний. Среди славных властителей, у которых

побывал Видсид, называются имена наиболее известных героев германских

эпических сказаний. Несообразности этого произведения объясняли тем, что ряд

имен вставлен в поэму впоследствии, хотя мнения исследователей об этих

интерполяциях весьма различны. Во всяком случае это стихотворение, близкое

по своей литературной технике к "Беовульфу" и группе ранних лирических

произведений, может служить свидетельством известности в Англии

континентально-германских эпических циклов.

Другое произведение, в котором описан певец, "скоп", носит название

"Сетование Деора". Оно представляет собою лирический монолог, вложенный в

уста Сетование Деора.

Деор рассказывает, что некогда он пел при Геоденингах и был им люб,

пока не сменил его "властитель песен" Хеорренда (Heorrenda), отнявший у него

и милость двора и ленное владение (landryht). Утешение себе Деор находит

лишь в том, что вспоминает целую вереницу знаменитых образов героических

саг, героев древних преданий. Все они также испытали различные несчастия, но

горе их, в конце-концов, миновало. Каждый из приведенных примеров пережитых

героями испытаний изложен автором в отдельной строфе, состоящей из

нескольких стихов (от двух до семи), а каждую строфу сопровождает один и тот

же меланхолический припев ("Все это прошло, и этому также пройти"),

придающий, особый лирический колорит всему произведению. Эта изысканная

форма построения поэмы, а также особенности языка и интерполяции, вероятно

сделанные рукой христианского книжника, заставляют ученых приблизить дату ее

создания к более позднему времени. Первоначально стихотворение датировалось

VII-VIII вв., теперь его все чаще относят к IX и даже к X в. Но примеры,

которыми пользуется автор, явно указывают на стародавнюю эпическую традицию,

а строфическая форма памятника, припев и т. д. свидетельствуют о его

близости к народно-песенному складу.

Рядом образцами эпических поэм, выросших на основе народно-героического

жанра, среди известных нам памятников древнейшей англо-саксонской поэзии мы

находим также целый ряд произведений, которые могут быть условно отнесены к

произведениям лирического или лирико-эпического характера. Точные жанровые

разграничения в данном случае едва ли возможны; уже в названных выше

произведениях, например, в "Сетованиях Деора", присутствует сильный

лирический элемент. В произведениях, к которым мы переходим, этот элемент

усилен настолько, что является определяющим. Некоторые из них прямо могут

быть названы героическими элегиями. Время возникновения всех этих элегий

определяется различно и с большим трудом; некоторые из них носят на себе

отпечаток христианской культуры. Среди них есть, однако, три произведения,

несколько изолированные от остальной англо-саксонской лирики, - это поэмы

любви. Условно их обозначают следующими заглавиями: "Послание супруга",

"Сетования жены" и "Поэма о Вульфе". В двух последних особенно поражает

отсутствие христианских черт и своеобразный колорит, заставляющий вспомнить

о таких более поздних героических элегиях скандинавского эпоса, как плач

Гудруны или жалоба Брюнхильды в "Эдде". "Послание супруга" - небольшое

стихотворение, дошедшее до нас в единственной рукописи (Эксетерский кодекс,

л. 123 и сл.), представляет собою речь посланца, отправленного его

господином с руническим письмом (письмо начертано на кусочке дерева,

оторванном от корабля) к жене или невесте с приглашением последовать за ним

за море, на его новую родину. Из стихотворения мы узнаем, что автор послания

принужден был, удалившись от родины, скитаться в одиночестве, да теперь он

получил престол и государство. Он надеется, что молодая женщина, помня об их

взаимных обетах, приедет к нему и сделает его счастье полным. Это

стихотворение кажется лирической концовкой какой-то саги, эпического

предания, - какого именно, установить до сих пор не удалось. Оно выражает

настроение душевной успокоенности, счастливой уверенности в будущем.

Отношения между мужчиной и женщиной, здесь описанные, искренни, задушевны,

полны нежного лиризма. Время возникновения этого памятника относят к периоду

между VII и X вв.

Датировка второго произведения - "Жалобы" или "Сетования жены" -

вызывает такие же споры, как и первое; прежние исследователи (Траутман)

относили его к последней трети VII в. (660-700 гг.), новейшие работы чаще

датируют его VIII и даже концом IX в. (Шюккинг). В "Послании супруга", речь

шла о случайной, непредвиденной разлуке любящих; в "Жалобе жены" мы

чувствуем драму, о смысле которой можно только догадываться. Сначала

счастливые, супруги жили лишь один для другого; в то время как муж

странствовал по дальним морям, жена ждала его с нетерпением и тревогой. Но

ее оклеветали перед мужем, разлучили с ним, и теперь она живет в изгнании.

Отлученная от всех радостей бытия, она то чувствует себя подавленной горем,

то, напротив, ожесточается при мысли о несправедливости, выпавшей на ее

долю. Любовь, которую она не в силах преодолеть, еще усугубляет ее

страдания:

............я тоскую потому,

Что нашла для себя мужа, прямо для меня сотворенного,

Но несчастного и полного печали в своем разуме.

Он прятал от меня свое сердце, имея мысли убийцы,

Но радостный вид. Часто мы обещали друг другу,

Что нас не разлучит никто,

Кроме одной смерти: но все сильно изменилось,

И теперь все идет так, как будто бы никогда

Не существовало нашей дружбы.

Я принуждена издали и вблизи

Терпеть ненависть моего возлюбленного.

Меня принудили жить в лесу,

Под дубом в землянке.

Стар этот земляной дом, я же все томима одним долгим желанием.

Угрюмы эти долины, высоки холмы,

Горьки для меня изгороди огороженного места, полные терниев.

Мрачно мое жилище. Часто отсутствие

Здесь моего повелителя подвергало меня мученью!

В этом лирическом монологе есть и мощь, и подлинная патетика, и сила

настоящей страсти, похожей, несмотря на различие ситуаций, на страсть

героинь "Эдды": Сигруны, которую даже сама смерть не может разлучить с

Хельги, Гудруны, которая плачет кровавыми слезами над бездыханным телом

своего мужа Сигурда. В "Сетованиях" покинутой англо-саксонской женщины мы

находим поэзию, свойственную древне-скандинавской литературе, - поэзию

одиночества и тот же параллелизм природы и настроений человека; героиня

остро чувствует окружающую ее неприязненную природу; ее гнетут эти холмы,

хмурые леса, терновые изгороди, отметившие место ее изгнании. Различие лишь

в сдержанности тона, который контрастирует с необузданными страстями героинь

"Эдды", а также в большей тонкости психологических оттенков.

Толкования этого замечательного памятника англо-саксонской поэзии

весьма разнообразны. Всего вероятнее, что мы и на этот раз имеем дело с

каким-то образом из эпической саги; жалоба покинутой и оклеветанной женщины

относится к центральному моменту сказания, когда скорбь героини достигла

своего предела.

Третье интересующее нас стихотворение (Поэма о Вульфе) имело

своеобразную судьбу. Оно дошло до нас в единственной рукописи (Эксетерский

кодекс), где помещено в начале собрания "стихотворных загадок", долго

приписывавшихся англо-саксонскому поэту Кюневульфу. По месту, занимаемому им

в рукописи; а также из-за чрезвычайной трудности интерпретации, оно долгое

время считалось стихотворной загадкой и доныне сохранило в научной

литературе условное заглавие "Первая загадка". Толкования ее были

разноречивы. Недавние исследования с неопровержимостью установили, что перед

нами фрагмент лирико-эпического стихотворения, близкий по форме к "Деору"

или "Сетованиям жены". Это - история разлученных любовников, тоскующих друг

о друге. И на этот раз стихотворение не раскрывает, полностью сюжета,

ограничиваясь намеками, которые, повидимому, была вполне понятны современным

читателям или слушателям. Вероятно, и в этой поэме фигурируют некогда хорошо

знакомые образы героической саги.

Большинство ученых отрицает в указанных памятниках влияние античной и

даже книжной поэзии и охотнее связывает их происхождение с одним или

несколькими не дошедшими до нас англо-саксонскими или континентальными

германскими эпическими циклами.

Одним, из наиболее замечательных произведений этой группы памятников

является небольшая поэма, известная под заглавием "Мореплаватель" и

находящаяся в том же Эксетерском кодексе (л. 81-83). Первые стихи поэмы дают

удивительные по мужественной красоте картины зимнего океана. Поэт, от лица

мореплавателя, описывает жестокую стужу. Суставы его цепенеют, ноги

примерзают к кораблю; ливень вместе с градом обрушивается на его голову;

бури истощают его силы; кругом мрак, голод и одиночество. Он слышит

тоскливые крики морских птиц, летящих над волнами, и в их голосах для него

ожидают воспоминания о прошлом:

Но сердце мое рвется из груди,

Дух мой рвется вместе с волнами,

Над родиной кита (море), рвется далеко

К пространствам земли, и вновь возвращается назад

Пылающий и жадный: кричи, пустынная птица;

Толкая мое сердце непреодолимо по дороге китов,

По волнам океана.

Англо-саксонская поэзия охотно возвращается к картинам океана. В

"Беовульфе" и в первых англо-саксонских стихотворных пересказах библейских

сказаний картины моря особенно привлекают поэтов. Но в "Мореплавателе" эти

картины полны особой тонкой живописности. Поэма прославляет мужество борьбы,

она полна величия и героизма.

Датировка этого памятника колеблется между VIII и X веками.

К этому произведению близко другое, известное под заглавием "Странник"

(Эксетерский кодекс, л. 76-78). Здесь монолог, повидимому, вложен в уста

дружиннику или приближенному короля, который после смерти своего повелителя

вынужден в одиночестве скитаться на чужбине и странствовать по холодному

морю, чтобы найти себе нового господина или утешителя. Он погружается в

печальные воспоминания о прошлом; ему кажется, что он вновь находится в

пиршеской зале, обнимает и целует любимого вождя и кладет свою голову и руки

к нему на колени - очевидный намек на дружинный обычай. Тем тягостнее

пробуждение от этих воспоминаний: он видит, как птица бурунов купается в

морской пене, и снег падает с темного неба. Эти картины так конкретны, что

кажутся записью личных впечатлений. Далее следуют более общие картины

опустошений, которые видит странник. Повсюду встречает он голые стены без

крыш, открытые ветрам и буре, богатые палаты, ставшие развалинами... Не

видно в них более гордых воинов: одни погибли в бою и погребены, иных

разорвали на части волки или заклевали птицы смерти - вороны, жадные до

мертвецов. Лишь в последнем стихе есть какой-то проблеск надежды, какой-то

темный намек она грядущую радость с небес, в котором можно усмотреть след

христианского миропонимания. Отсюда попытки некоторых исследователей отнести

это произведение к периоду датских вторжений IX в. (иногда и точнее: к

867-870 гг.), которые разрушали англо-саксонскую культуру и вызвали

пессимистические настроения в англо-саксонской поэзии. Возможно, впрочем,

что стихотворение это имеет и более древнюю основу, но подверглось

впоследствии переработке.

Ряд стихов "Странника" текстуально совпадает со стихами другой

небольшой лирической поемы "Развалины" (Эксетерский кодекс, л. 123-124),

дающей замечательные по цельности картины разрушенного и опустошенного

города. К сожалению, это стихотворение дошло до нас в сильно поврежденном

виде. Здесь та же идея смерти и распада, что и в "Страннике", но она

вызывает в воображении поэта не только сцены прошлого, но и любопытное по

обилию зрительных деталей описание действительных, стоящих перед ним

развалин. Картина разрушенного города и его широкой белой крепостной стены,

которая много раз обагрялась кровью, этим "свидетельством царствований",

дана в явно реалистических тонах, несмотря на некоторые условности стиля и

такие метафоры, как "творение великанов" или "рогатое сокровище стен" (т. е.

башенки или бойницы на стенах) или "объятие могилы, жестокое объятие земли".

Вид развалин приводит поэту на память картины прошлого. Была пора,

когда блестящие и пышные стояли все эти постройки, обильные банными залами и

палатами для пиров, полные людского веселия, до тех пор пока судьба не

изменила все своей превратностью. Пришли "дни убийства", и смерть унесла

много воинов; земляные валы опустели, и обширные "пурпурные" залы обвалились

и стоят без кровли; "их черепицы убежали от костяка крыш". А некогда

пировали здесь в доспехах мужи, радостные сердцем, сверкавшие золотом,

"гордые и разогретые вином", бросая взгляды на свои богатства, деньги,

владения и драгоценности...

Это замечательное стихотворение лишний раз свидетельствует о любви

англо-саксов к историческому прошлому и об интересе их к стародавним

героическим сагам. Любовь к языческому прошлому должна была окрепнуть в

период насильственного насаждения христианской культуры и еще более

усилиться во время борьбы с датчанами, когда вновь ожили и подверглись

своеобразной "романтической" идеализации героические предания старины. Этими

историческими причинами можно объяснить живучесть у англо-саксов языческого

предания, долго еще пробивавшегося сквозь чуждую ему оболочку в памятниках

христианской письменности и окончательно заглохшего только под ударами

нормандских завоевателей. Быть может, этому же интересу англо-саксов IX-X

вв. к историческому прошлому мы обязаны и сохранением большой эпической

поэмы о Беовульфе, представляющей единственный образец англо-саксонской

героической поэмы на традиционный народный сюжет. В англо-саксонской

литературе она стоит особняком среди многочисленных поэм нового религиозного

содержания.

2

Поэма о Беовульфе дошла до нас в единственной рукописи начала Х в.,

написанной двумя различными писцами. Рукопись эта хранится в настоящее время

в Британском Музее в Лондоне. Открыта она сравнительно поздно. В печати

(Wanley's Catalogue of Anglo-Saxon Manuscripts) она упоминается впервые в

1705 г., но уже в 1731 г. она сильно пострадала от пожара. Впервые издал ее

датчанин Торкелин в 1815 г., а первое английское издание относится к 1833 г.

Поэма распадается на две части, связанные между собою лишь личностью

главного героя, Беовульфа. Каждая из этих частей, в основном, повествует о

подвигах Беовульфа; в первой (стихи 1-1887) повествуется о том, как Беовульф

избавил соседнюю страну от двух страшных чудовищ, во второй (от стиха 2220

до конца), - как он воцарился у себя на родине и счастливо правил пятьдесят

лет, как победил огнедышащего дракона, а сам погиб от нанесенных ему

драконом ядовитых ран и был с честью похоронен своею дружиной. Основное

членение поэмы нарушается рядом вставных эпизодов, имеющих чрезвычайно

важное значение для вопроса о происхождении поэмы, для выяснения ее сложного

состава, времени возникновения и т. д.

Вступлением в поэме служит рассказ о легендарном родоначальнике датских

королей Скильде Скефинге, который еще в младенчестве чудесным образом

приплыл к берегам Дании в ладье, полной сокровищ, а подросши стал королем и

долго и счастливо правил страной. Счастливо правил Данией и род Скильдингов.

Один из потомков Скильда, король Хротгар, сын Хеальфдена, был удачлив в

войнах, а следовательно, и богат. Однажды задумал он воздвигнуть обширную и

богато украшенную палату для пиров со своей дружиной, выстроил ее на

удивление всему свету и назвал ее "Хеорот" ("палатой оленя"). Но недолго

раздавались там веселые клики пирующих, пение певцов и звуки арф.

Неподалеку, в "болоте", было логово страшного чудовища Гренделя. Однажды

ночью подкрался Грендель к дивной Хротгаровой палате, в которой после

веселого пира расположилась на отдых беспечная дружина. Чудовище нагрянуло

на спящих, разом выхватило тридцать витязей и быстро увлекло в свое логово,

терзая и пожирая их. На утро воплями ужаса сменились клики веселья; горькие

жалобы стали еще громче и горше, когда каждую ночь стало являться в палату

чудовище за своей кровавой добычей. Напрасно горевал и сокрушался король

Хротгар: он не мог отвратить беды. Палата его опустела, пиры прекратились,

всеми овладели уныние и великая скорбь.

Слух об этом бедствии достиг, наконец, земли геатов (геаты -

скандинавское племя гаутов, населявшее южные области Швеции); услышал о том

храбрейший из витязей короля Хигелака - Беовульф. Он велел снарядить корабль

и "путем лебедей" поспешил на помощь Хротгару; вместе с Беовульфои поплыли и

14 храбрейших воинов Хигелака. Король Хротгар принял их с почетом. Когда

закончился устроенный в их честь пир, Беовульф с товарищами-геатами остался

в палате, а датчане разошлись по домам.

В полуночный час явился из своего болота Грендель, быстро отбил замки у

дверей, подкрался к геатам, схватил одного, раздробил его кости и стал

сосать кровь. Не успел он потянуться за другим, как могучая рука Беовульфа

схватила его, и между ними началась страшная борьба. Все здание зашаталось.

Грендель, собрав все свои силы, рванулся, жилы в плече его порвались, кости

выскочили из суставов, и вся его рука до самого плеча осталась в руках у

Беовульфа.

Раненный насмерть, Грендель уполз в свое болото. Хротгар устроил в

честь победителя пир. Он поднес Беовульфу богатые дары: броню, шлем и знамя,

древко которого было из чистого золота, драгоценный меч и восемь коней с

дорогим седлом. Королева поднесла ему с приветствием кубок и на обе руки

надела ему обручи из крученого золота, кольца - на пальцы, на плечи -

верхнее платье, а на шею - драгоценное ожерелье, самое тяжелое из всех

ожерелий на свете. Пир продолжался весело и шумно при громких песнях певцов,

прославлявших подвиги древних героев. У многих головы отяжелели от меду...

Но вот, в глухой полуночный час, вновь затрещали двери Хеорота, и в залу

ввалилось новое чудовище, с виду подобное женщине: это была мать Гренделя,

явившаяся отомстить за смерть своего сына. В испуге пробудились датчане, но

не было с ними Беовульфа, который почивал в особо отведенных ему покоях.

Чудовище удалось прогнать, а на утро Беовульф отправился на поиски его.

Следы привели его к страшному болоту, и там, где вода под обрывистым берегом

была окрашена кровью, где кишели страшные змеи и чудовища, Беовульф

бесстрашно спустился в бездну.

Целый день спускался Беовульф на дно, отбиваясь от водяных чудовищ;

едва коснулся он дна, как схватился с матерью Гренделя, и она увлекла его в

неведомый угол бездны, куда вода не проникала. Он напал на нее, нанося мечом

удары, но они не могли причинить ей вреда. Тогда, улучив минуту, он сорвал

со стены громадный меч, "изделье великанов", и, собрав все силы, убил ее;

тем же мечом отрубил он голову мертвого Гренделя и хотел унести с собою

древнее оружие великанов, но меч, как лед, растаял в его руках до самой

рукоятки.

Велика была радость, велик и радостен новый пир, устроенный Хротгаром в

освобожденном Хеороте, щедры дары, которыми наделил король героя, провожая

его на родину. Первая часть поэмы заканчивается описанием прибытия Беовульфа

к Хигелаку. За этим в рукописи следует заметный пропуск.

Во второй части поэмы Беовульф предстает уже стариком. По смерти короля

Хигелака и его сына, он мирно царствовал над геатами в продолжение

пятидесяти зим. Когда появился в его земле страшный дракон и стал опустошать

огнем страну, в отместку за чашу, похищенную из охраняемых им сокровищ,

престарелый Беовульф решил убить его в единоборстве. Он поражает дракона в

голову, но крепкий меч его разлетается вдребезги, - и дракон прокусывает

своим ядовитым зубом шею и грудь витязя. Чудовище убито, но и победитель

ранен смертельно: это последняя победа Беовульфа. Он велит вынести из пещеры

сокровища, чтобы полюбоваться на них перед смертью, устанавливает распорядок

своих похорон и умирает. На китовом мысу складывают верные геаты костер,

кладут на него доспехи и тело Беовульфа. Костер пылает: причитает вдова

героя, плачут воины. Над пеплом воздвигают высокий могильный холм; вокруг

него двенадцать могучих витязей поют славу погибшему вождю.

Чрезвычайно сложный состав поэмы бросается в глаза. В том виде, в каком

она дошла до нас, она несомненно является памятником позднего происхождения.

В основе его, однако, лежат, вероятно, более древние редакции одного или

нескольких сказаний, восходящие к народно-песенному преданию. Отсюда - все

трудности анализа и датировки поэмы и серьезные разногласия среди ее

исследователей.

Бесспорна принадлежность поэмы к образцам героического народного эпоса.

Об этом свидетельствует прежде всего содержание поэмы и ее центральный

образ. Беовульф воплощает в себе черты подлинного народного героя,

совершающего подвиги для блага многих людей. Он освобождает дружественный

народ датчан от страшных чудовищ, Гренделя и его матери. Во второй части

поэмы он выступает как "отец народа", спасающий свою родину от дракона.

Дружинный быт, изображенный в поэме, показывает, что произведение в целом

возникло в эпоху начинавшегося разложения родового строя, но еще задолго до

того, как сформировался шедший ему на смену феодализм. На это указывают, в

особенности, патриархальные отношения между "королями" Хротгаром и

Беовульфом и их "подданными":

Ученые старой школы рассматривали "Беовульфа" как единственный

памятник, свидетельствующий о богатой эпической традиции языческих времен,

уничтоженной нетерпимым отношением к ней христианской церкви. Полагали, что

поэма, в наиболее существенных чертах, была создана еще до принятия

англо-саксами христианства и что в основе ее лежат, впоследствии

подвергшиеся обработке, более краткие героические песни. Другие ранние

исследователи шли еще дальше, утверждая, например, что поэма сложилась до

переселения англо-саксов в Британию, следовательно, до V в., и пытались

вскрыть ее мифологическую основу. Однако за последнее тридцатилетие

отношение западно-европейских исследователей к "Беовульфу" сильно

изменилось. Большинство ученых склонно теперь рассматривать этот памятник не

как постепенно создававшийся народный эпос, но как однородное целое, как

книжную поэму, написанную христианским клириком не ранее VIII или даже IX в.

В поэме чаще видят теперь не органическое продолжение древнейшей,

непрерывной традиции устного песнетворчества, но продукт книжной культуры,

памятник письменности, который и своей поэтической техникой, и своим

содержанием обнаруживает индивидуального автора, весьма начитанного в

исторических сочинениях и преданиях, в произведениях христианской

письменности и не чуждого даже античной литературе.

При анализе "Беовульфа" следует, однако, строго разграничивать два

вопроса: вопрос о дошедшем до нас рукописном тексте памятника и вопрос о его

возможных прототипах и его происхождении. Позднее возникновение находящейся

в нашем распоряжении редакции едва ли подлежит сомнению, однако из этого еще

не следует, что надо отказаться от реконструкции ее первоисточников и, по

необходимости гипотетической, истории ее происхождения и ранней исторической

судьбы. В последнем вопросе как раз и необходимо критическое отношение к

некоторым тенденциям современной буржуазной науки, зачастую преднамеренно

отрицающей народные истоки средневековой поэзии.

Центральные эпизоды первой части поэмы - битвы Беовульфа с Гренделем и

его матерью - имеют ряд параллелей в древних сагах и народных сказках о

чудовище, врывающемся в дома и похищающем людей. Во второй части "Беовульфа"

также есть аналогии с общегерманскими сказаниями. Некоторые исследователи

находили здесь следы контаминации двух различных типов сказаний о драконе -

борьбы Тора с мировым змеем (Иормунгандром) и Сигурда со змеем Фафниром.

Любопытно, что уже в первой части поэмы есть вставной эпизод (стихи 874-897)

о битве Сигмунда, отца Зигфрида, с драконом, охраняющим сокровища, и что в

англо-саксонской поэме сохранилось имя отца Сигмунда - Вельс, тогда как

северные (скандинавские) источники называют его Volsungr, т. е. замещают

собственное имя родовым. Однако в эпизоде о битве Беовульфа с драконом есть

ряд характерных отличий от подобных же континентально-германских сказаний:

Беовульф вступает в борьбу с драконом ради освобождения своей страны от

чудовища, а не из простого удальства; в начале битвы спутники Беовульфа

видят опасность, которой подвергается их вождь, но боятся оказать ему

помощь, за исключением верного Виглафа; характерно, наконец, что эпизод

заканчивается смертью героя.

Всем исследователям "Беовульфа" особенно примечательным казалось одно

обстоятельство: Беовульф - не англо-саксонский герой; действие поэмы тоже не

приурочено к Англии; в первой части поэмы оно происходит, вероятно, в

Зеландии, во второй - в Ютландии. Ни англы, ни саксы не принимают никакого

участия в событиях, изображаемых в поэме. Эту особенность поэмы толковали

различно: одни относили сложение эпического сказания о Беовульфе ко времени

до переселения англо-саксов в Британию, когда, живя на континенте, они

соседили с датчанами; другие, напротив, утверждали позднее его

возникновение, например, в период датских вторжений, принесших с собой новые

для англо-саксов северные сказания и особый интерес к генеалогии датских

королей. Беовульф - личность не историческая, но в поэме можно найти, -

правда, в виде кратких эпизодов или даже только случайных намеков, -

отголоски исторических событий, распрей и битв северо-германских народов

между собой и со своими южно-германскими соседями. Историко-географическая

номенклатура поэмы указывает на то, что обработанные в поэме сказания скорее

всего могли сложиться в первой половине VI в., в области, лежавшей к северу

от континентальной родины племени англов.

Наряду с возможными следами устной поэтической техники в "Беовульфе"

мы, однако, в еще большей степени встречаем следы тщательной и, может быть,

разновременной литературной обработки текста. Об этом свидетельствует прежде

всего большой объем поэмы (3183 стиха). Высказывались догадки, что

первоначально обе части поэмы не были связаны друг с другом; рассказ о боях

с Гренделем и его матерью, в сущности, связан с рассказом о битве с драконом

только личностью Беовульфа. Тем не менее, характер героя, как он представлен

в обеих частях поэмы, так же как язык и метрика свидетельствуют, что, если

даже обе части и могли возникнуть разновременно, то, во всяком случае,

хронологически они не далеко отстоят друг от друга.

Нет никакого сомнения в том, что литературная обработка поэмы сделана

христианским книжником. "Автором" или, вернее, "редактором" "Беовульфа" мы

должны считать христианского клирика VIII-IX столетия. В его руках поэма,

несомненно, подверглась весьма значительным изменениям. Он выбросил имена

языческих богов и слишком явные следы германской мифологии и внес элементы

христианских представлений. Так, например, он считает Гренделя потомком

Каина, называет морских чудовищ исчадием ада, сожалеет о язычестве датского

короля, полагая даже, что датчане не знали, как бороться с Гренделем, потому

что не знали "истинного бога". Большая часть вставок заимствована не столько

из Нового, сколько из Ветхого завета: имена Авеля, Каина, Ноя, упоминания о

потопе, - все это прямо восходит к библейской книге Бытия, привлекшей

внимание англо-саксонских христианских поэтов и переложенной ими в

англо-саксонские стихи. Говоря о Гренделе, поэт вспоминает о великанах,

называя их "гигантами" и явно смешивая христианское предание о сатане с

классическими легендами о титанах, восставших против олимпийцев.

Христианское влияние чувствуется, однако, не только в этих интерполяциях,

явно противоречащих до-христианской основе поэмы; оно распространяется

гораздо дальше, затрагивая развитие сюжета и даже характеристику героя.

Христианские элементы проникли в строй поэмы глубже, чем кажется на первый

взгляд; сам Беовульф, по существу, превращен в своего рода христианского

подвижника; он отличается скромностью и "богобоязненностью"; он - защитник

сирот и в конце поэмы благодарит небо за то, что мог оставить народу, ценой

своей жизни, богатства, захваченные у дракона. Последний эпизод "поэмы -

описание смерти героя - отличается вообще очень характерными противоречиями

- следами литературной обработки в христианском духе ранее существовавшего

предания.

В окончательной редакции поэмы Беовульф, с одной стороны, походит на

христианских "змееборцев", вроде св. Георгия, с другой, - на библейские

фигуры, вроде спасителя народа - Моисея, столь хорошо известного

англо-саксонским поэтам по пересказам Библии. На долю христианского

книжника, трудившегося над обработкой поэмы, нужно отнести и некоторые

черты, позволяющие сблизить "Беовульфа" с произведениями античной

литературы. Не подлежит также сомнению знакомство автора "Беовульфа" с

христианским эпическим поэтом Ювенком (начало IV в.), поэма которого

(Historia Evangelica) искусно сочетала евангельское содержание с

подражаниями Вергилию, Лукрецию, Овидию, Горацию и т. д. Эта поэма рано

вошла в основу христианского школьного обучения, многократно переписывалась

и вызывала к себе интерес средневековых книжников.

Что дошедшая до нас редакция поэмы о Беовульфе принадлежит

англо-саксонскому книжнику VIII-IX вв. видно, наконец, и из стихотворной

техники поэмы. Все уцелевшие произведения англо-саксонской поэзии написаны

так называемым древне-германским аллитерирующим стихом, употреблявшимся не

только в англо-саксонской, но также и в древне-верхне-немецкой и

древне-скандинавской поэзии в период между VIII и XIII вв. Аллитерирующий

стих свойствен был как устному древне-германскому героическому эпосу, так и

памятникам письменности. Главным организующим принципом этой метрической

системы было членение каждой стихотворной строки на два полустишия, в

которых было по два главных ритмических ударения; при этом согласные звуки,

стоявшие перед одним или обоими основными ударениями первого полустишия,

должны были повторяться (т. е. аллитерировать) перед начальным ударением

второго полустишия.

Аллитерационная техника "Беовульфа" отличается строгой выдержанностью и

большим искусством; с нею связаны и другие характерные особенности стиля

поэмы: нанизывание синонимов и частое пользование метафорами. Обилие метафор

составляет, вообще говоря, одну из особенностей англо-саксонской поэзии и

сближает ее с поэзией скандинавской. Поэт всегда предпочитает сказать "древо

радости" вместо "арфа", "сын молота" вместо "меч", "дорога кита" или

"лебединый путь" вместо "море", "боевые липы" вместо "щиты", "ковачи войн"

вместо "воины" и т. д. Некоторые метафоры отличаются особой изысканностью и

даже своеобразной "манерностью", впрочем, особенно ценившейся. В этом смысле

стилистическая техника "Беовульфа" разработана блестяще.

Поэма о Беовульфе была, вероятно, распространена в IX-X вв. в ряде

рукописных списков. В отдельных произведениях англо-саксонской письменности

можно усмотреть следы ее влияния: таковы, например, поэма "Судьбы апостолов"

Кюневульфа, в которой есть текстуальные заимствования из "Беовульфа", поэмы

об апостоле Андрее, Юдифи и, может быть, песня о смерти Бирхтнота

Эссекского. В XIX в. "Беовульф" привлек к себе широкое внимание не только

ученых, но и поэтов. Современными английскими стихами он передавался много

раз: наиболее интересными опытами этого рода считаются стихотворные переводы

Вильяма Морриса (1895 г.) и Арчибальда Стронга (1925 г.). Много раз

пересказывался он также для детей и юношества (особенное распространение в

Англии и Америке получил прозаический пересказ поэмы, сделанный

писательницей, русской по происхождению, З. А. Рагозиной в 1898 г. и

выдержавший ряд изданий). Л. Боткин впервые перевел "Беовульфа" на

французский язык (1877 г.); однако русскому читателю "Беовульф" доныне

известен лишь по вольным пересказам и небольшим переведенным из него

отрывкам.

3

Кроме "Беовульфа", дошедшего до нас в более или менее полном виде, мы

располагаем еще несколькими отрывками эпических произведений англо-саксов.

Таков, в первую очередь, отрывок песни о битве при Финнсбурге, заключающий в

себе всего лишь 48 стихов. Рукопись этого отрывка, по которой он был

напечатан еще в 1705 г., в настоящее время, к сожалению, утрачена. "Битва

при Финнсбурге" тем интереснее для нас, что о ней идет речь и в "Беовульфе"

(стихи 1068 и сл.). В день победы над Гренделем, на пиру, певец короля

Хротгара поет в Хеороте о том, как 60 датчан с Хнефом (Hnaf) и Хенгестом

(Hengest) во главе, вторглись во владения (бург) фризского короля Финна.

Именно об этой битве повествует и дошедший до нас фрагмент, составляющий, по

всем данным, около четвертой части всего произведения в целом. Хнеф погибает

в битве, но датчане мужественно сражаются еще целых пять дней. Финн теряет

почти всех своих сыновей и родичей. Наконец, заключается мир, и тело Хнефа

по обычаю торжественно сжигается на костре. Но мир непродолжителен; чувство

мести вновь зовет всех на битву, которая, по изложению этой песни в

"Беовульфе", завершается смертью и Финна и Хенгеста. Сохранившийся фрагмент

вводит нас непосредственно в середину битвы и начинается речью Хенгеста к

своим воинам. Описание начавшейся вслед за этим кровавой сечи отличается

красочностью и силой. "Блеск от мечей исходил такой, - замечает поэт, -

будто весь Финнсбург был объят пламенем", и прибавляет: "Никогда не слыхал я

о такой битве на войне, о битве более прекрасной..."

Датировка этого любопытного памятника встречает значительные

затруднения. Предполагаемый небольшой объем произведения, в связи с его

стихотворной и стилистической структурой, заставляет думать, что мы имеем

дело не с большой эпической поэмой, а с краткой героической песней; с другой

стороны, данные языка указывают на позднее происхождение той утраченной ныне

рукописи, на основании которой мы знаем этот памятник (X-XI вв.). Следует

думать, что эта песня пользовалась у англо-саксов значительным

распространением, притом в течение довольно продолжительного времени. О ее

популярности свидетельствует, в частности, и пересказ ее в "Беовульфе",

позволяющий установить, о чем шла речь в утраченных частях.

Не менее интересны фрагменты другого эпического произведения -

"Вальдере", сохранившиеся в двух случайных рукописных листках X столетия

(подлинники хранятся в Копенгагене).

Случайный характер дошедших до нас отрывков не препятствует, однако,

тому, чтобы узнать в них фрагменты англо-саксонской редакции германского

эпического сказания о Вальтере Аквитанском. Англо-саксонская редакция

довольно близка к латинской поэме Эккехарта "Вальтари, мощный дланью"

(Waltarius manu fortis). Сказание в целом повествует о том, как при дворе

повелителя гуннов Аттилы получали воспитание отданные ему некогда в качестве

заложников: Вальтер, сын короля вестготов в Аквитании, Гильдегунда, дочь

короля бургундов, и Гаген, франкский юноша знатного рода. Дальнейшее

содержание саги составляет описание бегства от гуннов на родину сначала

Гагена, а затем Вальтера со своей возлюбленной Гильдегундой, различные

приключения их на пути и т.д. Первый из сохранившихся англо-саксонских

фрагментов рассказывает о нападении на бегущих от Аттилы Вальдере (Вальтера)

с Гильдегундой короля бургундов Гунтера (известного и по немецкой "Песне о

Нибелунгах"), совместно с Гагеном и дружинниками, и о победе Вальдере над

ними. Во втором фрагменте говорится о том, как утомленный неравным боем

Вальдере предлагает Гунтеру пойти на мировую и обещает в обмен за свое

освобождение отдать ему, вместе с другими сокровищами, выкованный Веландом и

служивший Дитриху и другим прославленным мужам волшебный меч, на что Гунтер

не соглашается. Вероятно, и эта сага, подобно предшествующей, также

пользовалась у англо-саксов значительной популярностью: об этом можно

заключить, между прочим, по ряду географических названий, встречавшихся в

рано колонизированных англо-саксами местностях Британии: так, в нынешнем

Уильтшире существовал "источник Вальдере", в Сомерсетшире - "дорога

Вальдере" и др.

Рядом со старинными героическими песнями у англо-саксов существовали и

песни исторические, слагавшиеся в более позднее время под непосредственным

впечатлением события. Такие песни возникают вплоть до нормандского

завоевания Англии, а может быть и позже. До нас дошла, хотя и в поврежденном

и неполном виде, одна из таких исторических песен позднего времени,

повествующая о событии, известном из других исторических источников и

поддающаяся благодаря этому довольно точной датировке. Это песня о битве при

Мальдоне и о смерти при этом ольдермена Бирхтнота Эссекского.

Событие, о котором идет речь в этой песне, произошло в 991 г., когда

дружина скандинавских викингов вторглась в пределы Эссекского графства и по

реке Пенте проникла до городка Мальдона. Ольдермен Эссекский поспешил на

помощь осажденному скандинавами городу и погиб в битве с ними. По своей

поэтической структуре песня очень близка аналогичным произведениям более

раннего времени; она написана обычным аллитерирующим стихом. Своими

метафорами, высокой патетикой героического стиля она напоминает и песню о

битве при Финнебурге, и отдельные эпизоды "Беовульфа": кольчуги поют

"страшные песни", скандинавские воины называются "волками смерти" и т. д.

Вначале рассказывается, как Бирхтнот поставил своих людей в боевой порядок

и, ободрив их, слез с коня. На другом берегу вестник скандинавов громко и

грозно предлагал Бирхтноту купить мир золотыми кольцами, но Бирхтнот крепко

сжал свой щит, взмахнул копьем из ясеня и ответствовал в гневе: "Слышишь ли

ты, мореходец, что говорит этот народ? Вместо дани хочет он дать тебе копья

с ядовитыми остриями и старые мечи". Начинается битва; уже кружатся в

воздухе вороны и орел, жадный до падали. Вражеское копье пронзает Бирхтнота;

молодой Вульфмер, сын Вульфстана, вынимает это копье из тела умирающего

ольдермена и бросает его во врагов. Замешательство в рядах англо-саксов

сменяется боевой отвагой, и они стремятся вперед, чтобы отомстить за

Бирхтнота.

Гораздо ниже по своим художественным достоинствам те несколько

исторических песен, которые включены в состав англо-саксонских анналов. Хотя

некоторые из них древнее песни о битве при Мальдоне, но текст их несомненно

поврежден; он испорчен не только особенностями самых записей, но, вероятно,

и переделками, которые должны были придать специфическую тенденцию этим

произведениям при включении их в прозаический текст хроники. Лучше других

сохранилась песня (или, вернее, отрывок из нее) о битве под Брунанбургом,

внесенная в хронику под 937 г. Здесь повествуется о победе короля Ательстана

(925-940 гг.) над объединившимися скоттами, бриттами из области Стратклайд и

скандинавскими "викингами". Популярности этого произведения в английской

поэзии XIX в, много содействовал его прекрасный стихотворный перевод,

сделанный Теннисоном. Кроме этой песни, в англо-саксонские анналы включено

еще четыре аналогичных произведения: 1) Об освобождении королем Эдмундом от

датчан в 942 г. ряда городов (Лейстер, Ноттингем, Стамфорд, Дерби и др.); 2)

О короновании короля Эдгара в Бате в 973 г.; 3) "Плач" о преследовании

монахов при Эдуарде II (975-979 гг.); 4) О смерти короля Эдуарда Исповедника

(1066 г.).

Все эти произведения свидетельствуют о том, что светская поэзия с

сюжетами вполне "мирскими" продолжала свое существование во всю

англо-саксонскую эпоху. Однако уже с конца VII столетия у англо-саксов

начала создаваться и клерикальная поэзия, всецело обязанная влиянию

христианской церкви и монастырской культуры. Эта поэзия известна нам много

лучше, чем только что характеризованная; многие создатели ее, большей частью

анонимные, несомненно обладали крупным поэтическим дарованием.

Глава 2

ХРИСТИАНСКО-МОНАСТЫРСКАЯ ЛИТЕРАТУРА РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

1

Христианство проникло в Британию еще в римскую эпоху. В III или начале

IV в. оно перешло отсюда в Ирландию. Кельтская христианская церковь Британии

и Ирландии не зависела от римской, не находилась с нею в сношениях и во

многом от нее отличалась. Кельтская церковь не придавала особого значения

постам и покаянию, не знала безбрачия духовенства, не знала икон и имела

своеобразные обряды (частично заимствованные из кельтских языческих

культов).

Все англо-саксонские племена, населявшие Британию в V и VI вв., были

еще языческими. На своей новой родине они долго почитали германских

языческих богов. Беда свидетельствует, что они имели и своих жрецов. Во

всяком случае, англо-саксонское завоевание Британии сопровождалось

своеобразной "дехристианизацией" британских кельтов. Христианство

перекочевало отсюда в Ирландию, частично в Уэльс и Шотландию.

Новая христианизация Британии, в первую очередь англо-саксонских

племен, начинается с конца VI в. В 597 г. папа Григорий послал в Британию

христианскую миссию во главе с Августином, наказав ей ревностно бороться с

"ересями" клириков-кельтов. Миссия имела успех. Но миссионеры встретили

сильную конкуренцию со стороны ирландцев. Началась борьба двух церквей:

древне-британской и англо-саксонской. Эта борьба часто приобретала

политический характер.

Несмотря на сопротивление и рецидивы язычества (например, массовое

возвращение в язычество в Кенте и Эссексе после смерти Этельберта в 616 г.),

процесс христианизации всей Британии закончился уже в VII в. Мало-помалу

Британия покрылась сетью монастырей и школ. Особую славу получила школа,

основанная еще Августином в Кентербери. Англо-саксонские монастыри стали в

то время средоточием средневековой науки и искусства. Здесь изучали не

только теологию, но также науки, частично спасенные латинской церковью

из-под развалин Римской империи. В тот момент, когда законы классического

стихосложения сделались чужды итальянским клирикам, английские монахи и

епископы писали латинские стихи, в сравнении с которыми новолатинская поэзия

континентальной Европы этого времени казалась столь же варварской, как они

сами перед стихами Вергилия и Горация. Рукописи произведений классических

авторов, которыми уже пренебрегали в других местах, приобретались

англо-саксами во время их путешествий по континенту и собирались в

монастырских библиотеках Кента, Уэссекса и Нортумбрии.

Христианизация англо-саксов имела чрезвычайно важные последствия.

Борьба римской и кельтской церквей на территории Британии закончилась

победой римской церкви. Старое церковное устройство сменилось другим,

организованным по международному образцу. Новая церковь, созданная трудами

римских миссионеров, привела к тесному общению с Римом и европейским Западом

вообще и внесла в англо-саксонскую культуру новые элементы. Христианизация

англо-саксов значительно усилила и их международные династические и

дипломатические связи и способствовала развитию национального единства и

государственности. Интересы церкви совпадали при этом с интересами

англо-саксонских королей и верхушки англо-саксонского общества. Стремясь к

накоплению богатства, церковь поддерживала в Британии развитие земельной

собственности. Христианская культура на первых порах своего развития у

англо-саксов была культурой верхушки англо-саксонского общества, культурой

латинской по преимуществу, которая долго оставалась чуждой основной массе

неграмотного населения. Отсюда сосуществование у англо-саксов традиционных

германских языческих элементов и вновь заимствованных - христианских, -

переплетавшихся во всех областях культурного и литературного развития.

Наивысшего расцвета англо-саксонская культура достигла в VI-X вв. К этому

времени относится и расцвет англо-саксонской литературы как на латинском

языке, так и на языке народном.

2

Одновременно с принятием англо-саксами христианства, латинский язык как

язык богослужения и церковных книг стал у них, как и повсюду в средневековой

Европе, орудием клерикального просвещения, языком науки и школы. Основными

рассадниками этого просвещения сделались монастыри и монастырские училища:

здесь будущие клирики получали основы церковного образования, здесь

постепенно организовывались главные центры грамотности и важнейшие

книгохранилища, здесь, наконец, развивалась философская и научная мысль,

хотя и стесненная, рамками клерикальной идеологии, но все же опиравшаяся

еще, незначительной мере, на богатства античной литературы. В состав

монастырского образования, в целях лучшего усвоения латинской речи, входило

чтение и изучение латинских авторов, иногда специально приспособлявшихся к

средневековому христианскому миропониманию; в тех же целях в монастырях

поощрялось латинское стихосложение.

В ранних монастырских центрах Англии, в Кенте, Уэссексе, Нортумбрии, в

VII и VIII вв. появился целый ряд латинских писателей и поэтов. Имена

Альдгельма, Кеолфрида, Татвина, Феликса, - в особенности же Беды и Алкуина,

- стали широко известны и за пределами их родины.

Альдгельм (640-709 гг.), брат уэссекского короля Ины, был аббатом

одного из первых англо-саксонских монастырей - Мальмсберийского, - а

впоследствии епископом Шерборнским. Его латинские сочинения, прозаические и

стихотворные, сохранились в значительном количестве списков. Альдгельму

принадлежит написанная в прозе "Похвала Девственности" (De laudibus

virginitatis sive de virginitate sanctorum), украшенная рядом примеров из

библии и легенд о христианских святых. К этому же сюжету Альдгельм обратился

еще раз, изложив его в искусно построенных и не лишенных поэзии латинских

гекзаметрах (De laude virginum). Однако гораздо большую популярность стяжали

ему не эти типично-монастырские произведения, проникнутые идеей

христианского аскетизма, но собрание латинских стихотворных "Загадок"

(Aenigmata), в которых, наряду с влиянием континентальной латинской

литературы, чувствуется также знакомство с народной англо-саксонской

поэзией.

К жанру загадок англо-саксы чувствовали пристрастие. Особенно процветал

рн в VIII в., на латинском и на англо-саксонском языках, в школах и в

придворных кругах; распространен он был также и при дворе Карла Великого, у

франков, где его насаждал Алкуин. Загадка не была для англо-саксов простым

увеселением. Выросши на основе языческого мифологического мышления, она

соответствовала особенностям и формам средневекового сознания и определяла

один из важнейших в то время методов школьного преподавания.

"Загадки" Альдгельма состоят из ста латинских стихотворений.

Источниками их являются латинские загадки Симфозия (конец V в.) и частично,

вероятно, народные загадки. Характерно, что в "Загадках" Альдгельма

библейско-экзегетическая тематика далеко не является определяющей. В них

много говорится о зверях, растениях, камнях, звездах, различных явлениях

природы, а также об утвари, о предметах домашнего обихода и орудиях труда.

Писавшие вскоре после Альдгельма, и частично по его образцам, Татвин,

архиепископ Кентерберийский, Евсевий, Винфрид-Бонифаций и др. отводили уже

гораздо больше места христианским понятиям и усилили элемент

назидательности. Загадки Татвина включают, например, такие темы, как "Адам",

"Алтарь", "Крест"; они орудуют абстрактными представлениями вроде

"Добродетели" или "Пороков". Этот сборник пополнил Евсевий. Он вновь довел

количество загадок до ста, как у Альдгельма, причем у него еще больше

смешивается наглядное и абстрактное и наблюдается особое пристрастие к

противопоставлениям (например, огонь и вода, смерть и жизнь, правда и

неправда). Двадцать стихотворных латинских загадок Винфрида-Бонифация

(680-755 гг.) посвящены исключительно грехам и христианским добродетелям. В

противоположность всем этим авторам, Альдгельм сумел сохранить близость к

народной тематике. Он говорит о наиболее распространенных явлениях природы и

предметах материального быта, к описаниям которых примешиваются различные

наблюдения и размышления. Все эти загадки, как латинские, так и

англо-саксонские, имеют исключительный культурно-исторический интерес; они

вводят нас в обстановку англо-саксонского дома, монастыря, школы, они

знакомят нас с различными сторонами общественной жизни англо-саксов, с

уровнем их знаний, с характерными особенностями их представлений о внешнем

мире и человеке.

В англо-саксонских загадках, частично созданных под влиянием латинских,

наблюдается большое разнообразие поэтических приемов затруднить угадывание.

Если загадка не расширяется здесь до настоящего "мифотворчества", то, во

всяком случае, не уступает ему в поэтическом способе выражения.

Приведем как образец начало одной англо-саксонской загадки:

Я был храбрым бойцом; теперь покрывает меня гордый герой,

Юноша, золотом и серебром,

Изогнутою в спираль проволокой. То целуют меня мужи.

То зову я на бои звонким голосом

Усердных товарищей. Порой носит меня конь:

По лесам, или морской жеребец (корабль)

Везет меня по волнам, блистая украшениями.

Порою девушка, золотом украшенная,

Наполняет мне грудь; то я должен, лишенный украшений,

Валяться голым и безголовым;

То я снова вишу, в чудных украшениях,

Блаженствую на стене, там, где пируют воители и т. д.

Разгадка: бычий рог.

Альдгельм был несомненно знатоком латинского стихосложения и обладал

почти виртуозной версификаторской техникой. В своих "Загадках" и других

латинских стихотворениях он обнаруживает любовь к так называемым акростихам

и телестихам. Так, например, его "Загадкам" предпослано большое стихотворное

введение в гекзаметрах: записанные подряд начальные буквы стихов этого

введения складываются в акростих: "Aldhelmus cecinit millenis versibus odas"

("Альдгельм сложил тысячу стихотворных од"); то же предложение получается из

последних букв каждой стихотворной строки (телестих).

Еще большую славу, чем Альдгельм, правда, не на поприще латинской

поэзии, а в качестве ученого, историка и прозаика стяжал во всей

средневековой Европе Беда, прозванный Достопочтенным (Beda Venerabilis,

673-735 гг.). То, что мы знаем о его жизни, основано преимущественно на

краткой автобиографической заметке, включенной им в его "Церковную историю

англов". Родился он на северо-востоке Англии, в нынешнем графстве Дерхем

(Durham). В возрасте семи лет он был отдан в знаменитый Веармутский

монастырь, а в 682 г. перешел в соседний монастырь, Ярроу, где и провел всю

свою жизнь, всецело отдавшись сосредоточенной научной и литературной

деятельности. Подобно Альдгельму, Беда был прекрасным латинским стилистом и

большим знатоком античной литературы. Любопытна его особая приверженность к

Вергилию: он цитирует стихи из "Энеиды" и подражает любимому поэту в

небольшой эклоге о наступлении весны.

Беда оставил свыше сорока пяти латинских сочинений на самые

разнообразные темы. Здесь встречаются и филологические труды, например "Об

орфографии" (De orthographia), руководство к изучению латинского языка с

латинско-греческим словарем, "Об искусстве стихосложения" (De arte metrica)

и труды по естествознанию, например "О природе вещей" (De natura retum) -

космография, содержащая 51 главу: источниками ее были Исидор Севильский и

несколько книг (кн. 2-6) "Естественной истории" Плиния, рукопись которой

хранилась в монастырской библиотеке; далее идут сочинения по астрономии и

хронологии (De temporibus), теологические работы - гомилии и комментарии на

книги Ветхого и Нового завета, жития святых, исторические труды, учебные

руководства по метеорологии, физике, арифметике, музыке, медицине и т. д. Не

забывал Беда также и свой родной англо-саксонский язык; в его сочинениях

заметна любовь к народным преданиям и песням; в конце жизни он предпринял

перевод на англо-саксонский язык евангелия от Иоанна, до нас не дошедший;

последнюю главу этого перевода он диктовал одному из своих учеников в

последние часы своей жизни; перед смертью же он произнес несколько

англо-саксонских стихов, записанных его учеником Гутбертом. Эти пять

стихотворных строк посвящены смерти; по содержанию и форме они, правда,

ближе к латинскому гимну, чем к народной англо-саксонской поэзии.

Из всех сочинений Беды наибольшее значение имеет его "Церковная история

англов" (Historia ecclestastica gentis angiorum), в пяти книгах, законченная

в 731 г. Этот труд одна из основ средневековой историографии и первая

история англо-саксов. Задачей Беды было, собственно, дать историю развития

христианской церкви в Англии, но он уделил много внимания и политической

истории англо-саксонских государств. Наименее самостоятельны в труде Беды

вводные главы (1-22), где речь идет об истории Британии от времен Юлия

Цезаря и христианской церкви у бриттов до англо-саксонского завоевания; чем

ближе, однако, подвигается изложение ко времени самого Беды, тем более

оригинальным и ценным становится его труд. Он пользуется документальными

историческими свидетельствами, воспоминаниями различных исторических

деятелей и нередко включает эти документы в свое повествование. "Церковная

история англов" - не сухая средневековая хроника; у Беды заметно стремление

дать не простой хронологический перечень событий, но более или менее связный

рассказ о них. Изложение отличается живостью, ясностью и зачастую весьма

поэтическими подробностями.

Один из эпизодов истории Беды известен русским читателям из романа И.

С. Тургенева "Рудин" (гл. III), где, впрочем, он излагается не вполне точно

и ошибочно именуется "скандинавской легендой". В нем рассказывается о

саксонском вожде VII в., предлагавшем королю Эадвину принять религию

монахов, пришедших из Рима. "Человеческая жизнь, - говорил этот

англо-саксонский воин королю, - напоминает мне о тех сборищах, которые ты

устраиваешь зимою в зале перед огнем. Внутри тепло, а извне свирепствует

буря с проливным дождем или снежным бураном. Представь себе, что воробей

влетит в одну дверь и, пролетев сквозь всю залу, исчезнет в другую; пока он

находится в зале, он укрыт от бури, но эта спокойная, безопасная минута

коротка, и, явившись из стужи, он опять возвращается в стужу. Такова жизнь

людей: ее видно в продолжение некоторого времени, но что ей предшествует и

что следует за ней - неизвестно".

Сочинения Беды, в частности его "Церковная история англов",

пользовались большой известностью в средневековом мире и сохранились в

большом количестве списков. Один из лучших списков VIII в., несомненно,

англо-саксонского письма, хранится ныне, вместе с рядом других средневековых

английских рукописей, в Государственной публичной библиотеке Ленинграда.

Для уровня латинской христианско-монастырской образованности в Англии

VIII в. показательно, что Беда не являлся исключением: почти одновременно с

ним на том же поприще трудились и другие деятели, столь же начитанные в

классической литературе и совмещавшие интерес к теологии и церковной

догматике с увлечением классической поэзией. В VIII в. одним из важнейших

центров латинско-христианского просвещения в Англии был город Йорк. Друг

Беды, Эгберт, брат короля Нортумбрии Эадберта и йоркский архиепископ

(732-766 гг.), основал в Йорке библиотеку, содержавшую богатейшее собрание

творений отцов церкви, а также классических писателей. Им же была основана

знаменитая школа в Йорке, где получил воспитание Алкуин, впоследствии сам

сделавшийся руководителем этой школы, а еще позже ставший одним из главных

деятелей так называемого "каролингского возрождения" у франков.

Алкуин (собственно Alchwine, в латинизированной форме - Alcuinus или

Albinus; 735-804 гг.) родился в Нортумбрии, может быть в самом Йорке, в

знатной англо-саксонской семье. Еще в детстве предназначенный к церковной

деятельности, он отдан был в школу при епископской кафедре и скоро обратил

на себя внимание своего наставника Эльберта, который, отправляясь в Италию

за книгами, взял Алкуина с собою, а затем, сделавшись архиепископом Йоркским

(с 766 г.), передал ему управление школой. В 781 г. Алкуин вновь отправился

в Рим и во время этой поездки встретился в г. Павии с королем франков Карлом

Великим, который пригласил его к своему двору. В 782 г. Алкуин явился к

Карлу и тотчас же был назначен руководителем придворной школы и воспитателем

королевских сыновей. В первое десятилетие жизни у франков Алкуин довольно

часто ездил на родину. Но постепенно связь его с отечеством ослабевала.

После убийства нортумбрийского короля Этельреда (796 г.) он решил не

возвращаться, в Англию и прожил у франков вплоть до самой смерти. В 796 г.

он получил от Карла Великого знаменитое аббатство Мартина Турского.

Благодаря трудам Алкуина Турская школа быстро стала образцовой, она собирала

в свои стены издалека приезжавших учеников.

Деятельность Алкуина принадлежит, хотя и не в равной степени, истории

англо-саксонской и франкской образованности; его разнообразные ученые и

литературные труды относятся скорее к истории каролингской, чем

англо-саксонской письменности, Но Алкуин всегда чувствовал интерес к истории

и поэзии своей родины. Даже в латинских учебных книгах Алкуина, получивших

такое распространение на континенте, проскальзывают многие особенности

англо-саксонской литературы, например, любовь к загадкам, приспособленным,

как и у Альдгельма, Татвина и др., к потребностям школьного преподавания.

Алкуину принадлежат три учебника на латинском языке, где он порознь

излагает "грамматику", "реторику" и "диалектику", т. е. первый цикл школьной

науки того времени (trivium); все они составлены в диалогической форме

вопросов и ответов по образцу христианского катехизиса. Первой из этих книг,

"Грамматике", предпослано небольшое введение о задачах и целях научного

образования, во главе которого, по Алкуину, должна стоять теология. Одним из

самых интересных педагогических трудов Алкуина является своеобразное

руководство для упражнения логических способностей и развития остроумия,

составленное им для сына Карла Великого - Пипина (776-810 гг.); оно носит

название "Спор между царственным и благородным юношей Пипином и учителем

Альбином" (Disputatio regatis et nobilissimi juvenis Pippini cum Albino

Scholastico) и представляет собою замысловатые вопросы с ответами на них.

Ср., например: "Пипин: Что такое буква? - Алкуин: Страх истории. - Пипин:

Что такое слово? - Алкуин: Изменник души. - Пипин: Кто рождает слово? -

Алкуин: Язык. - Пипин: Что такое язык? - Алкуин: Бич воздуха..." и т. д.

Здесь отразились те же типичные для средневекового сознания формы

логического мышления, с которыми мы уже встретились при характеристике

англо-саксонских загадок. Алкуину принадлежит также ряд богословских трудов,

два морально-философских трактата и, наконец, много латинских стихотворений

и поэм. Крупнейшее поэтическое произведение Алкуина - созданная еще в Англии

поэма в латинских гекзаметрах "О королях и епископах Йоркских" (De patribus

regibus et sanctis ecclesiae Euboriciensis). Для большей части поэмы

важнейшим источником служила "Церковная история" Беды, но так как она

доведена лишь до 731 г., а Алкуин повествует также и о своем времени, то

последняя часть поэмы в историческом отношении является особенно ценной:

отсюда мы узнаем много любопытного об учителях Алкуина, о состоянии йоркской

школы, об ее библиотеке, о приемах обучения и т. д. Алкуин написал еще ряд

элегических стихотворений; из них наибольший интерес представляет элегия по

поводу разорения в 793 г. датчанами англо-саксонского монастыря Линдисфарне

(De clade Lindisfarnensis monasterii), одного из крупных культурных центров

Англии в VIII столетии.

3

В своей "Церковной истории англов" (кн. 4, гл. 24) Беда рассказывает,

что неподалеку от одного из Нортумбрийскйх монастырей (Streoneshalh, позднее

известный под датским именем Whitby) жил некий пастух по имени Кэдмон

(Caedmon). Природа отказала ему в даре песен, так что, когда по обычаю

подавали ему на пиру, в очередь, арфу, чтобы он что-нибудь пропел, Кэдмон

принужден был отказываться и, пристыженный, уходил. Однажды вечером он ушел

подобным образом с пира в хлев, который должен был караулить в эту ночь, и

заснул. Во сне было ему видение: повелительный голос приказал ему петь о

сотворении мира на своем англо-саксонском языке (in sua, id est Anglorum

lingua). Тотчас же начал он импровизировать прекрасные стихи. Проснувшись,

Кэдмон вспомнил их и сложил свою первую песню; за ней последовали и другие.

Вскоре слух о новом певце-самоучке дошел до настоятельницы монастыря Гильды.

Она взяла его в монастырь и приказала некоторым хорошо грамотным монахам

пересказывать Кэдмону священное писание; все, что он слышал от них, он

тотчас же превращал в прекрасные песни, так что заслушивались и те, кто учил

его. "Так воспел он, - пишет Беда, - творение мира, начало человеческого

рода и все, что рассказано в книге Бытия; исход Израиля из Египта, его

вступление в обетованную землю и многие другие истории священного писания,

страдания Христа, воскресение и вознесение и проповедь апостолов; также об

ужасе страшного суда и адских мук и о сладости царства небесного сложил он

много песен о милости и суде божьем; во всем стремился он отвлечь людей от

склонности к греху и возжечь в них любовь к добродетели". Песни Кэдмона, по

словам Беды, возбудили к себе всеобщее внимание; он же сам пошел в монахи и

"умер как святой"; многие из англов, прибавляет Беда, подражали ему, но

"никому не удалось создать подобных произведений", "так как его вдохновлял

бог, и он ничему не научился у людей".

Если исходить из упоминания в этом рассказе имели настоятельницы

Гильды, то события, о которых повествует Беда, должны были бы относиться ко

второй половине VII столетия, Гильда, нортумбрийская принцесса, основала

свой монастырь, в 657 г. и была энергичной управительницей его вплоть до

самой смерти (680 г.) или, по крайней мере, до 674 г., когда ее постигла

тяжелая болезнь. Очень возможно, что при ее монастыре действительно

находился поэт-самоучка, который создавал стихотворные импровизации на

религиозные темы, но у нас нет никаких оснований думать, что он первый стал

делать это и, тем более, что он превзошел всех своих последователей.

Монастырский характер этой легенды сразу бросается в глаза. Целью ее было

указать на "боговдохновенносты" клерикальных певцов и противопоставить

религиозную тематику их произведений прежнему языческому песнетворчеству

англо-саксов. Никаких сведений о Кэдмоне, кроме того, что о нем рассказывает

Беда, не сохранилось; более того, мы в настоящее время не можем приписать

ему ни одного из тех произведений, которые долгое время считались ему

принадлежавшими.

В начале XVII в. архиепископ Эшер (Usher) нашел старинную

англо-саксонскую рукопись X в., в которой собран был ряд стихотворных поэм

на народном языке, религиозного содержания. Круг религиозных тем, будто бы

обработанных Кэдмоном, был очерчен Бедой столь подробно и определенно, что

один из первых знатоков англо-саксонской письменности, Франциск Юниус

(1589-1677 гг.), в первый раз издавая указанную рукопись, не задумался

приписать собранные в ней произведения Кэдмону, именно на основании

свидетельства Беды (Caedmonis Monachi Paraphrasis Poetica Geneseos ac

praecipuarum sacrae paginae historiarum, abhinc annos MLXX Anglo-Saxonicae

conscripta, et nunc primum edita a Francisco Junto, Amsterdam, 1655 г.).

Рукопись с тех пор подвергалась многократным исследованиям. Любопытно, что

имя Кэдмона не названо в ней ни разу. Историческая и филологическая критика

XIX в. окончательно устранила возможность приписывать эти поэмы Кэдмону и в

частности показала, что между отдельными поэтическими произведениями этого

цикла существуют очень важные стилистические различия.

С именем Кэдмона мы можем связать лишь несколько стихотворных строк,

сохраненных Бедой в приведенном рассказе. Беда цитирует начало той самой

"песни" или "гимна", которую будто бы Кэдмон сложил впервые; в некоторых

рукописях "Церковной истории англов" этот "гимн" приведен не только в

латинском переводе, но и в англо-саксонском подлиннике. Вот его русский

перевод:

Теперь следует восхвалить хранителя небесного царства,

Могущество творца и его думу,

Деяния отца славы, как он,

Вечный господь, положил начало каждому чуду,

Сначала создал он детям человеческим

Небо, как кровлю, святой творец;

Потом сотворил он земное жилище, хранитель человеческого рода,

Землю для людей, могучий властитель.

Не случайно, что гимн посвящен сотворению мира. Библейская книга Бытия

была потому особенно любима англо-саксонскими религиозными поэтами, что она

находилась в полном противоречии с языческой космологией и имела

существенное значение для пропаганды христианского учения о мире. Языческие

мифы считали природу первозданной и рассказывали о происхождении богов;

христианские миссионеры, наоборот, учили о создании вселенной извечным

божеством и рисовали перед слушателями живописные картины из книги Бытия.

Беда приписывает Кэдмону стихотворные пересказы не только библейских

книг, но и Евангелия. Ряд подобных религиозных поэм на англо-саксонском

языке действительно сохранился. Мы несомненно имеем дело, если не со школой,

то с целой группой религиозных поэтов, писавших в Англии в VII и VIII

столетиях. В настоящее время представляется почти невозможным установить,

что в этих поэмах является переработкой более старых произведений, в том

числе, может быть, даже того же Кэдмона, и что возникло позднее и вне всякой

от него зависимости.

Одной из древнейших поэм указанного цикла является, вероятно, именно

стихотворное переложение книги Бытия. Та редакция поэмы, которая сохранилась

в "кодексе Юниуса", состоит из двух отдельных произведений; в текст большой

поэмы (2935 стихов) вклинилось небольшое стихотворение (стихи 235-851),

написанное значительно ранее, притом гораздо менее даровитым поэтом. Более

поздние части поэмы возникли, быть может, из желания дополнить и заново

переработать первоначальную редакцию, но они отличаются большой

художественной самостоятельностью; в особенности замечательно начало поэмы,

где очень живописно и поэтично рассказано об отпадении мятежного ангела от

творца вселенной. Многими чертами оно напоминает "Потерянный рай" Мильтона,

и это сходство может быть не случайно: Мильтон, вероятно, видел первое

издание этой древней англо-саксонской поэмы (1655 г.). Вслед за падением

ангелов в англо-саксонской поэме описано сотворение мира, затем сотворение

Адама и Евы и грехопадение; повествование продолжается в полном согласии с

библейским источником вплоть до эпизода о жертвоприношении Исаака. Все это

изложено аллитерирующими стихами, техника которых довольно близка к технике

дружинной поэзии. В ряде мест близость к дружинному эпосу особенно

ощутительна. Описания битв или морские пейзажи (в картине потопа) приводят

на память аналогичные места в "Беовульфе" или "Битве при Финнсбурге".

К ранним англо-саксонским религиозным поэмам относится также фрагмент

стихотворного пересказа книги пророка Даниила (765 стихов, обрывается на гл.

V, стихе 22 библейской книги). В него вставлено небольшое произведение более

раннего времени: песнь трех отроков, ввергнутых в пещь огненную (стихи

363-449), - радостный гимн во славу творца. Латинский оригинал этого гимна

был постоянной частью воскресной литургии; вероятно, в тех же литургических

целях он был переведен на англо-саксонский язык. Вскоре, однако, он послужил

ядром небольшого эпического произведения, впоследствии прошедшего еще одну

редакцию, которая и дошла до нас. Главная цель его - предостеречь светских

властителей от пренебрежительного отношения к церкви и ее служителям;

материалом для этого послужила история Навуходоносора, вокруг которой, по

преимуществу, и сосредоточено действие. В поэме говорится о высокомерии

Навуходоносора, его превращении в оленя (вместо библейского быка) и,

наконец, о его обращении.

(Выдающееся место в цикле англо-саксонских религиозных эпопей занимает

"Исход" - также переложение библейской книги, отличающееся, однако, от всех

аналогичных попыток. Это замкнутое в себе эпическое повествование об исходе

евреев из Египта, о переходе их через Чермное море и об уничтожении в его

волнах войск фараона. В центре стоит образ Моисея. Одна из главных

особенностей поэмы - чрезвычайная пространность изложения библейского

рассказа: 35 строк библейского текста превратились в 600 стихотворных

строчек англо-саксонской поэмы. Автор этого произведения одинаково далек и

от примитивно-реалистического, слишком "предметного" и несколько наивного

описательного стиля такой англо-саксонской поэмы, как "Бытие", и от

разнообразия повествовательной манеры "Беовульфа"; его сила - в изображении

патетических сцен. Последний эпизод является моментом высшего поэтического

подъема всего произведения; автор подробно описывает, как обрушилось

"холодное море, шумящая пучина" на египтян. Избегая поэтических штампов, он

всячески старается разнообразить манеру изложения; непрерывно прибегает к

изысканным метафорам, употребляет слова в новых значениях и самых

своеобразных сочетаниях; нередко встречаются такие сложные образы, как

"воздушный шлем", "тень от щита дня" и т. д.

Англо-саксонская религиозная поэзия анонимна в большей своей части;

однако, кроме имени легендарного Кэдмона, до нас дошло еще одно имя

англо-саксонского поэта, личность которого загадочна во многих отношениях,

но все же раскрывается с несколько большей исторической достоверностью. Это

- имя Кюневульфа (Cynewulf),дошедшее до нас потому, что автор сам написал

его руническими знаками, вкрапленными в заключительные строки некоторых его

произведений. Критика разрушила ряд легенд, создавшихся вокруг этого имени в

XIX столетии. Эти легенды были основаны преимущественно на некоторых стихах

поэмы "Елена" (стихи 1258, 1261 и сл.), которые толковались как

автобиографические признания самого поэта; исходя из них, Кюневульфа

представляли человеком, в юности принадлежавшим к числу бродячих певцов,

который пользовался почетом и милостью при княжеских дворах, пел на пирах. В

более поздние годы Кюневульф будто бы горько сетовал по поводу мирских утех

своей юности. Ему некогда приписывали также уже упоминавшуюся небольшую

англо-саксонскую религиозную поэму о "Кресте христовом", высеченную рунами

на "Рутвельском кресте". Начальные стихи ее также допускали возможность

видеть в них, конечно весьма условные, автобиографические признания автора.

Это - типичная христианская поэма-видение. Автору ее во сне является крест,

на котором Христос был распят на Голгофе; крест рассказывает свою историю и

историю распятия и велит поведать об этом видении. Тогда сердце поэта

проникается радостью, и он вновь обретает мир и покой душевный, которых

прежде был лишен, предаваясь мыслям о мирской суете, о бесплодных годах

своей юности и своей одинокой старости. Кюневульфу это стихотворение

приписывалось преимущественно из психологических соображений: "душевный

кризис", пережитый автором поэмы о кресте, объясняли его воспоминаниями о

тех годах его жизни, которые отданы были светской поэзии, а последующее

"исцеление" - обращением к христианской тематике, от которой он в своем

творчестве уже не собирался отходить; тем самым поэма о кресте объявлялась

одним из ранних произведений Кюневульфа. Все эти построения оказались

искусственными, и история жизни Кюневульфа, созданная по типу легенды о

Кэдмоне, постепенно была разрушена филологическими исследованиями: язык

поэмы о кресте оказался отличным от языка произведений Кюневульфа.

Что Кюневульф, в противоположность Кэдмону, вовсе не нуждался в

каком-нибудь клирике-грамотее, который записывал бы его устные импровизации,

видно, например, из той же "Елены", где Кюневульф прямо ссылается на

прочтенные им книги (стих 1255); он излагает легенду о христианской святой в

полном согласии с тем, "как я нашел это в книгах". Книги же эти могли быть

только латинскими.

Перу Кюневульфа, скорее всего клирика, хотя и не являвшегося "ученым

богословом", - принадлежат прежде всего те произведения, в которых он сам, с

помощью рунической "тайнописи", назвал свое имя: христианские эпические

поэмы о Елене и Юлиании, вторая часть поэмы о Христе, "Судьбы апостолов". С

большой степенью вероятия, на основании стилистического анализа, Кюневульфу

приписывают также одну из редакций поэтической обработки жития св. Гутлака;

что же касается всех остальных произведений, которые ученой традицией XIX в.

связывались с его именем, то они едва ли могут принадлежать ему; таковы,

например, поэма об апостоле Андрее, поэма о кресте, сборник загадок, в

котором также пытались, но безуспешно, обнаружить криптограмму его имени,

поэма о Фениксе и др.

"Елена" основана на христианской легенде о царице Елене, матери

императора Константина, будто бы нашедшей крест христов и "святой гвоздь".

"Юлиания" также является поэтической обработкой легенды о христианской

мученице, жизнь которой агиографические сочинения относят ко временам

императора Максимиана.

Любопытно, что в обоих этих произведениях Кюневульфа героинями являются

женщины-христианки, еще не выступавшие в такой роли в англо-саксонской

поэзии.

"Судьбы апостолов" (Fata apostolorum), небольшое стихотворение в 95

строк, за которыми следуют рунические знаки, скрывающие имя автора, по

мнению ряда исследователей, представляет собой эпилог поэмы "Андрей". В нем

повествуется о странствованиях двенадцати апостолов после смерти Христа; по

своей форме стихотворение близко к тем ранним христианским житиям, в которых

занимательнейшим элементом для читателей являлись рассказы о путешествиях,

близкие к позднегреческим "романам-путешествиям".

С новой стороны Кюневульф предстает перед нами в поэме о Христе; она

полна религиозной символики и аллегоризма. Главным источником этой поэмы

является одна из проповедей папы Григория, которая сообщила поэме и особую

назидательность и многие особенности ее символических образов. Как и для

многих христианских книжников, вещи и явления этого мира ценны для поэта

лишь постольку, поскольку они могут быть использованы в качестве религиозных

символов. Луна, например, которая то светит на небе, то гаснет, служит

символом церкви, от времени до времени угнетаемой язычниками или

недальновидными мирскими властителям; солнце является символом божества и

безмерного сияния его для всей вселенной; морское путешествие упоминается в

качестве аллегории человеческого существования. Кюневульф славит Христа и, в

полном согласии со своим латинским источником, последовательно перечисляет

"шесть фаз" в его жизни. В этом произведении Кюневульф обращает к своим

читателям не часто встречающуюся в англо-саксонской письменности просьбу

молиться о спасении его души. Всем его произведениям присущ ужас перед

"страшным судом".

Образ Кюневульфа, воскресающий перед нами после новейших изысканий,

значительно бледнее и трафаретнее, чем тот, который создавался когда-то;

если судить по произведениям, бесспорно ему принадлежащим, Кюневульф больше

отличался христианско-монастырской образованностью своего времени, чем

оригинальностью и силой самобытного поэтического дарования; он всецело

находится во власти христианской апологетики. С другой стороны, его поэмы,

как и более ранние религиозные эпопеи, обладают более или менее резко

выраженными чертами традиционного англо-саксонского эпического стиля и

бессознательно приспособляют к библейским или евангельским темам привычные

поэтические формы старого дружинного эпоса. Явления библейской и

христианской мифологии осмыслены зачастую в образах и формулах дружинной

поэзии. Христос оказывается здесь вождем дружины, апостолы - дружинниками,

патриархи превращаются в эделингов, христианское вероучение распространяется

не путем проповедей, а в битвах, доказывающих мощь новой веры. Малейший

повод используется для введения традиционных для эпической поэзии описаний

битв, морских плаваний и т. п. Тем самым в этой поэзии возникает характерное

противоречие между традиционной эпической формой и новым религиозным

содержанием, особенно отчетливо выступающее у такого поэта, как Кюневульф.

Кюневульф окружен был целым рядом англо-саксонских религиозных поэтов.

Из дошедших до нас произведений этого типа прежде всего обращают на себя

внимание те поэмы, которые некогда ему приписывались; здесь и апостольская

легенда, и жития, и поэтические парафразы различных частей евангелия, и,

наконец, религиозно-назидательные стихотворения. Легенда об Андрее (Andreas)

основана, вероятно, на греческом апокрифе и изображает этого апостола в виде

гордого и могущественного воина. Он спешит на помощь Матфею, который

находится в плену в земле мирмидонян и уже обречен ими на смерти: Христос и

два ангела в виде корабельщиков везут его туда на лодке. Прибыв на место,

Андрей утешает Матфея, сам попадает в плен и подвергается истязаниям, но в

конце-концов творит великое чудо. "И увидел он, что вдоль стен возвышались

могучие устои, огромные столбы, изборожденные бурями, постройка древних

великанов". "Слушайте меня, мраморные глыбы! - кричит им апостол, - заклинаю

вас именем бога, пред которым дрожат все живые твари. Пусть из подножия

вашего поднимутся водные потоки и поглотят людей!" "И тотчас же камень

треснул, полились из расщелин покрытые пеной потоки, и к утру бурные волны

покрывали землю". Картина бунтующего моря и гибели в нем войска мирмидонян

близка к тем морским пейзажам, которые живописал автор "Исхода", и лишний

раз свидетельствует о любви англо-саксонских поэтов к описанию моря, в

особенности в бурю, в моменты грозной борьбы стихий: "Волны растут, потоки

бушуют, сверкает молния, и вода наполняет все, и повсюду слышатся вопли

умирающих".

Легенда о Гутлаке (Guthlac), англо-саксонском отшельнике и святом,

умершем в начале VIII в., в Эксетерском рукописном кодексе состоит из двух

частей. Первая (стихи 1-790) - ранняя и создана, вероятно, вскоре после

смерти Гутлака, так как автор, между прочим, обращается еще к тем воинам,

которые лично знали святого. С другой стороны, эта часть жития довольно

близко следует прозаической латинской редакции "Жития Гутлака" (Vita

Guthlaci), написанной монахом Феликсом из Кроуленда. Первая часть

англо-саксонской стихотворной обработки жития Гутлака представляет собою

любопытный исторический источник, хотя в нем и чувствуется подражание

традиционным агиографическим мотивам; здесь подробно рассказана жизнь

святого, принадлежавшего к знатному роду, буйно проведшего свою молодость,

но покаявшегося, ушедшего в монастырь, затем удалившегося в пустынную

местность, где он прославил себя суровыми аскетическими подвигами. Он живет

в лесу, общается с дикими зверями, его искушают дьяволы, которые однажды

поднимают его на воздух, - это место жития стоит в несомненной связи с

литературой христианских "видений", - и, наконец, он получает славу как

чудотворец и целитель.

Автор временами обнаруживает свое знакомство и с языческой поэзией; это

чувствуется, например, в предсмертной речи Гутлака, в описании наступающей

весны, зеленеющих и цветущих лугов и т. д.

Вслед за первой частью легенды, но значительно позже, создано было,

продолжение ее (так называемый "Guthlac В"), объемом в пятьсот с лишним

стихов (стихи 791-1353). Именно эту вторую часть жития приписывали

Кюневульфу, исходя из данных стилистического анализа; отличия ее от первой

част довольно значительны. Во всем, что касается Гуглака, автор в

особенности близко следует его прозаическому латинскому житию, но

повествовательный элемент временами отступает на второй план по сравнению с

назидательным или символическим; автор подробно рассказывает, например, о

том, как смерть пришла в мир благодаря Адаму и Еве, прежде чем упомянуть о

том, как она постигла Гутлака.

Присущей Кюневульфу манере пользования христианской символикой

(образами животного мира в частности) родственна возникшая, вероятно, в то

же время ранняя англо-саксонская редакция так называемого "Физиолога",

дошедшая до нас лишь в фрагментах. "Физиолог" - книга, имевшая в средние

века универсальное распространение (известная, между прочим, и в

древнерусской литературе). В этой книге описания животных или присущих им

свойств получают своеобразные, подчас очень неожиданные,

религиозно-символические применения. Сохранившиеся англо-саксонские

фрагменты "Физиолога" повествуют о пантере, ките и куропатке.

К этому же типу англо-саксонских аллегорически-дидактических

стихотворений относится небольшая поэма "Феникс" (которую также приписывали

Кюневульфу), символически трактующая дохристианский миф в

церковно-христианском смысле. Миф о птице Феникс, чудесно воскресающей из

своего пепла, - очень древнего происхождения. В IV в. была создана латинская

поэма (Carmen de ave Phoenice), приписываемая раннему христианскому писателю

Лактанцию и получившая большое распространение в средневековой Европе

благодаря возможности различных христианских истолкований ее: для иных

Феникс являлся символом Христа, для других - бессмертия души, для третьих -

воскресения плоти и т. д. Именно это латинское стихотворение и легло в

основу англо-саксонской поэмы о Фениксе. Латинский оригинал довольно близко

передан англо-саксонскими стихами и сопровождается пояснением, что под

Фениксом следует понимать человека, который покинул рай, но после страшного

суда вновь туда возвратится. Интересной особенностью стихотворения являются

его пейзажи, - прежде всего описание блаженного острова на далеком Востоке,

где нет ни зноя, ни холода, дождя или снега, зимы или лета, где неведомы

болезни и смерть; в этой стране, в зеленой роще, окруженной цветущими

долинами, живет дивная птица, Феникс. Прожив тысячу лет, она ищет смерти и

обновления, летит в Финикию, вьет себе гнездо на высокой пальме, и сгорает

здесь от солнечных лучей; из пепла ее рождается новый Феникс, ярче и краше

прежнего. В детальном описании как самой птицы, так и окружающей ее природы

замечательны яркость и богатство красок. Автора нередко называют "первым

колористом" в английской поэзии. Феникс "похож на павлина", но оперение его

еще богаче; вокруг его шеи - как бы кольцо из солнечных лучей, а зоркие

глаза его походят на драгоценные камни, искусно вправленные ювелиром в

золотую вазу, и т. д. Автор полон восхищения перед красотами той блаженной

страны, где воздух полон ароматов, где цветы никогда не вянут и не опадают

на вечно зеленеющие луга. Старому англо-саксонскому эпосу свойственны были

совсем иные пейзажи - картины зимней природы, стужи, холодной пучины моря;

стихотворные парафразы библейских книг ввели в англо-саксонскую поэзию

солнечный свет, яркость, экзотику райских ландшафтов; поэма о Фениксе

приобщила к ней отзвуки античных представлений о "золотом веке" и блаженной

стране бессмертия и вечной юности.

Восточные источники лежат в основе англо-саксонского дидактического

памятника, так называемых диалогов Соломона и Сатурна. Они дошли до нас в

неполном и поврежденном виде в двух редакциях - стихотворной и прозаической;

в обеих Соломон и Сатурн испытывают друг друга в мудрости, предлагая трудные

вопросы и задачи, причем победителем остается Соломон. Первая половина поэмы

полна таинственного аллегоризма; содержанием беседы служит могущество

символического образа господней молитвы (Pater noster); она сильна против

нечистого; каждая буква ее - оружие против древнего змия. Первая буква "П"

(латинская "P") - "воин с длинным шестом, с золотым острием", А - поражает

его со страшной силой, Т - терзает его, колет язык и сокрушает ланиты и т.

д. Во второй половине поэмы беседа Соломона и Сатурна касается вопросов

космогонии и нравственных учений. "Скажи мне, на какую землю никогда не

ступала нога человека? Что это за диво, перед которым не устоят ни звезды,

ни камень, ни дикий зверь и ничто на земле?" Ответ: "Время (yldo)". В

последующих произведениях этого рода Сатурна заместил Марколь (Marcol,

Marcolf), Морольф и т. д., представитель народной мудрости, изображенный

князем Халдейским, которому знакомы все страны Востока.

Дидактическая поэзия была излюбленным жанром англо-саксонской

литературы; однако группа дошедших до нас памятников этого рода объединяет

под этим общим понятием ряд произведений различного стиля и склада. В

некоторых из них сильнее проявляют себя элементы христианской символики и

назидательности, другие, напротив, отличаются большим обилием житейских

бытовых деталей и практических наставлений. Англо-саксонские поэмы о споре

души с телом, известные в нескольких редакциях, написаны на тему,

распространенную в христианской письменности всего германо-романского и

славянского мира, но любопытны ранней датой своего возникновения (IX-X вв.)

и многими своеобразными особенностями. Восходя, повидимому, к латинскому

первоисточнику, они выделяются из числа аналогичных средневековых памятников

суровостью своих красок, беспощадной детальностью в описании тела,

разлученного со своей душой и лежащего в гробу; душа, удрученная грехами

тела, прилетает к нему в ночное время и ведет беседу о будущем суде над

ними, когда они соединятся вновь. Под утро, при первом пении петуха, душа

улетает, а безжизненное тело лежит в гробу безответно; черви гложут труп и

челюстями, острее игл, точат его, забираясь в глаза и в уши, поедая язык:

"Остынет труп, что раньше был покрыт разными одеяниями, и станет паствой

червей и пищей земли. Да будет это памятно всем людям". Спор души с телом

долгое время оставался очень популярной темой английской поэзии; помимо

англо-саксонских памятников в двух кодексах (Эксетерском и Верчеллиевском),

известен также целый ряд англо-саксонских фрагментов, латинская поэма конца

XII в., вероятно написанная в Англии, среднеанглийские поэмы XIII-XV вв. и

много других. Впоследствии к этой же теме приближались английские

"кладбищенские поэты" XVIII в., а в XIX столетии средневековый "Спор души с

телом" со всеми особенностями его формы и образов возродил американский поэт

Лонгфелло в своей поэме "Могила" (The Grave).

С историко-бытовой точки зрения интересны две англо-саксонские

дидактические поэмы, известные под заглавиями: "Дары человека" и "Судьбы

человека", в которых картины англо-саксонской общественной жизни служат,

хотя и по-разному, целям христианского наставления. Первая из этих поэм

внушена автору, повидимому, одним из поучений папы Григория и весьма

оптимистически старается уверить своих читателей в целесообразности всего

миропорядка, в том числе и общественного устройства на земле.

В каждом из людей обнаруживается благость божия, все они нужны миру,

каждый по-своему, и никто не должен предпочесть занятия другого; автор

всматривается в окружающую его жизнь и радуется тому, что в ней есть воины и

строители, музыканты и птицеловы, кузнецы, монахи и ученые. Вторая поэма еще

любопытнее; она также старается дать цельную картину жизни, но выводы автора

не столь безмятежны и благостны: его интересуют различия человеческих судеб,

и он с особенной наглядностью описывает переменчивость человеческого

благополучия и жестокие беды, подстерегающие человека на каждом шагу.

Дошедшие до нас произведения представляют, повидимому, незначительную

часть утраченного целого. Это позволяет нам судить о богатстве и

художественных достоинствах англо-саксонской литературы, - одной из наиболее

замечательных в общем составе европейской литературы раннего средневековья.

4

Англо-саксонская прозаическая литература создалась позже поэтической и

притом в иной, чем большинство древних поэтических памятников, области

Англии. Поэты "школы Кэдмона", вероятно и Кюневульф, так же как и

древнеанглийские поэты, писавшие на латинском языке, связаны с

северо-восточными областями Англии, по преимуществу с местожительством

англов; более же поздняя прозаическая литература создалась на территории

западных саксов, в Уэссексе, и была в значительной степени результатом

кипучей и многосторонней деятельности короля уэссекского Альфреда (Aelfred,

849-901 гг.), прозванного Великим, одного из наиболее выдающихся деятелей

англо-саксонской истории.

Расцвет англо-саксонской прозы приходится на время с конца IX по начало

XI в., период политической гегемонии Уэссекса и господства его диалекта,

поднявшегося тогда на степень "общеанглийского" письменного языка. Древняя

поэтическая традиция в это время, если и не вовсе прерывается, то тускнеет;

творческий период англо-саксонской поэзии остается позади; текущая же

уэссекская литература с конца IX в. есть уже по преимуществу литература

прозаическая.

Между периодом расцвета англо-саксонской эпической и лирической поэзии

и порой развития научной, философской или исторической прозы, всецело

подчиненной задачам практического строительства жизни, лежит глухое и

тревожное время англо-саксонской истории, известное под именем "датских

вторжений". В IX столетии скандинавы, в результате перенаселения и в связи с

разложением на их родине родового строя стали все чаще предпринимать

систематические опустошительные набеги на береговые области западной и южной

Европы. Англия рано вошла в орбиту этих вторжений и весьма ощутительно

испытала на себе удары датских дружин; в 868 г. на востоке Англии

образовалось уже первое постоянное поселение скандинавов; вскоре они стали

отплывать сюда уже не маленькими группами ради отдельных грабежей, а

большими отрядами, преследовавшими цели настоящего завоевания острова,

грозившими самостоятельности прежде всего северо-восточных областей Англии,

а затем и всей страны в целом. Царствование Альфреда пришлось на один из

самых острых периодов борьбы англо-саксов с датчанами.

Альфред был сыном короля Этельвульфа. Старший брат его, Этельред, был

убит в сражении с датчанами, и в 871 г. собранием вождей Альфред был избран

уэссекским королем. Первая половина его царствования прошла в непрерывной

борьбе с датчанами. На глазах Альфреда датчане все шире и прочнее

утверждались на территории Англии. Их численно превосходившим силам он

первоначально мог противопоставить лишь свое небольшое и плохо обученное

нерегулярное войско; однажды оно было разбито, и он сам принужден был бежать

в лесистые и болотистые местности Сомерсета, пограничные с Корнуоллом. Таясь

в глухих и неприступных местностях страны, Альфред понемногу собирался с

силами, сколачивая вокруг себя преданные отряды из жителей Уэссекса и других

областей. Возобновив свои действия против датчан, он в 878 г. одержал над

ними блестящую победу. В результате ее Альфред закрепил за собой юг и запад

Англии. Потом он присоединил к своим владениям и Лондон. С датским королем

Мерсии Гутрумом был заключен договор, в силу которого датчане признали за

Альфредом его владения. В Уэссексе настала пора относительного успокоения. С

этого момента Альфред мог приступить к делу устроения своего государства,

которое вышло из испытаний истощенным, разрушенным, почти одичавшим. Чуть ли

не все приходилось начинать сызнова. И Альфред принялся за это с

исключительной энергией и целеустремленностью. Он построил флот,

реорганизовал армию, на основе старых англо-саксонских "правд" составил

новый законодательный кодекс, произвел значительные реформы в области

управления. Еще Гердер в своих "Идеях к истории человечества" сравнивал

Альфреда с Карлом Великим, а Вольтер в "Опыте о нравах" писал, что он

"сомневается, существовал ли когда-либо человек, более достойный уважения

потомков, чем Альфред Великий, оказавший столь важные услуги своей родине".

Европейским просветителям XVIII в. должен был быть особенно близок

встававший из глубины веков и во многом еще неясный образ этого уэссекского

короля, гениально совместившего в своем лице военного вождя, законодателя,

философа, историка и писателя. В 1835 г. большую драму об Альфреде начал

писать Н. В. Гоголь. Впоследствии о дошедших до нас фрагментах этой драмы

сочувственно отозвался Н. Г. Чернышевский, который сопоставлял Альфреда,

этого "распространителя просвещения и устроителя государственного порядка,

смиряющего внешних и внутренних врагов", с грандиозным образом русского царя

Петра I.

Образование Альфреда, пополнением которого он занялся уже после

установления мира, сразу и всецело подчинено было задачам практической

деятельности; он никогда не обнаруживал особого тяготения ни к богословской

метафизике, ни к астрологии, ни к этимологическим, грамматическим и

стилистическим увлечениям предшествующих ему писателей. Судя по его

литературным трудам, он знал и любил старую англо-саксонскую поэзию. Его

современник и первый биограф Ассер рассказывает, что ребенком Альфред

требовал, чтобы ему читали вслух "англо-саксонские стихотворения" (saxonica

poemata) и быстро запоминал их наизусть, пока сам не выучился читать.

Тяготение Альфреда к прозе явилось результатом сугубо практического

назначения его литературной деятельности; дело шло не столько о выполнении

чисто художественных задач, сколько об удовлетворении насущных запросов

грамотного населения. В Англии в его время чувствовался большой недостаток в

книгах, в практических руководствах различного назначения; знакомство с

латинским языком в эту пору, по его собственным словам, почти вовсе исчезло.

Поэтому его деятельность ограничилась почти исключительно переводами, в

которых, по его мнению, была особая нужда. Альфред стремился сделать

доступным более широкому кругу читателей ряд латинских сочинений

философского, теологического и исторического содержания. Параллельно с этим

он принял ряд мер для восстановления образования, улучшения нравственности,

поднятия церковной дисциплины, возобновления научной и литературной

деятельности. Разрушенные монастыри были вновь отстроены, основаны новые; и

те, и другие пополнены были иноземными монахами, которые должны были служить

наставниками в вере и литературных занятиях. Во вновь организованных

монастырских школах учились грамоте и те, кто не предназначал себя к

церковной деятельности. Всех свободных людей королевства Альфред обязал

учиться грамоте по-англо-саксонски; те, которые рассчитывали стать

клириками, обязаны были учиться и по-латыни. Для своих детей Альфред устроил

школу, которая могла считаться образцовой. Всем грамотным людям страны нужно

было дать новые книги. Альфред принялся сам сочинять их с помощью специально

подобранного им ученого кружка, куда входили епископ Вустерский Верферт,

Плегмунд, впоследствии епископ Кентерберийский, капелланы Этельстан и

Вервульф, Ассер, впоследствии епископ Шерборнский и автор биографии

Альфреда, и др.

Ученый кружок Альфреда мало напоминает латинскую "академию" при

франкском дворе Карла Великого, главным устроителем которой был англо-сакс

Алкуин. Сотрудники Альфреда и он сам не упражнялись в латинском

стихотворстве, а переводили научные и философские сочинения. Альфред

переводил словно по плану, имея в виду практическое назначение переводимых

сочинений, переводил вольно, сокращая и видоизменяя подлинники, приспособляя

их к уровню своего читателя, делая вставки и дополнения, распространяя и

комментируя текст. Во всех этих переводах виден человек ясного

самостоятельного ума, с естественной для того времени религиозностью, но без

всякого пристрастия к аскетизму и даже с известной сдержанностью по

отношению к сугубо метафизическим вопросам или к богословским тонкостям,

наконец, с ярко выраженным интересом к политической жизни европейских

государств, географическим знаниям и прошлому своей родины.

Одной из первых книг, переведенной по заказу Альфреда с латинского

около 884 г. участником его кружка, Верфертом, были "Диалоги" Григория I

(540-604 гг.), того папы, по инициативе которого англо-саксы были обращены в

христианство. "Диалоги" представляют собой сборник назидательных историй о

"нравах и чудесах святых людей". Сам Альфред, по свидетельству Ассера,

занялся первоначально книгой исторических заметок, собранных им из разных

источников и переводов ("Handboc" или "Enchiridion"). До нас она не дошла.

По свидетельству того же хрониста, следующим переводом Альфреда, сделанным

им еще с помощью Ассера, был перевод трактата Боэция "Об утешении

философией" (De consolatione philosophiae, 524 г.), одного из самых

популярных сочинений европейского средневековья. Велико было влияние этой

книги и в средневековой Англии - от первого ее переводчика, короля Альфреда,

и до Чосера, который перевел этот трактат четыре столетия спустя. Хотя

трактат Боэция и является книгой "языческой", всецело проникнутой влиянием

античной мысли, однако в течение почти всего средневековья Боэций

причислялся к христианским святым. Под пером Альфреда сочинение Боэция

приобретает христианский колорит, так как он принимает автора за

христианина, угнетаемого Теодорихом, который изображен им кровожадным

тираном, гонителем христианства и просвещения; но Альфред стоит всецело на

стороне просвещенного римлянина также и потому, что посреди бедствий своей

родины и своих тяжелых трудов по ее устроению он сам нуждается в утешениях

разума и возбуждающих бодрость примерах. Перевод пяти книг трактата Боэция

поэтому нередко окрашивается у Альфреда в чисто личные тона. Весьма

лирически передает он, например, характеристику Боэцием "золотого века",

когда не существовало еще "морских разбойников", и прямо намекает на

программу своей собственной деятельности, когда характеризует условия,

необходимые для хорошего правителя. Любопытно также, что значительно

расширено в его переводе то место трактата Боэция, где говорится о

могуществе знания. К повествованиям об Орфее и Эвридике, о титанах, о

Геркулесе и Улиссе, о троянцах и готах, о Катоне, Цицероне или Сенеке он

прибавил ссылки на героев древнегерманских сказаний (Веланд) и примеры из

повседневной жизни; незнакомые читателю географические имена или названия

предметов (гора Этна, остров Туле) он счел необходимым пояснить. Окончив

перевод, Альфред обратился к нему еще раз и попытался стихами передать ряд

стихотворных частей трактата Боэция.

Следующими переводами Альфреда были вольно переданные англо-саксонской

прозой "Монологи" блаженного Августина с дополнениями из других его

сочинений (О государстве божьем) и трактатов других писателей (Григория,

Иеронима), а также перевод "Обязанностей пастыря" (Cura pastoralis,

по-англо-саксонски "Hierdeboc") папы Григория. Эти переводы Альфред

предназначал для клириков своего времени, монастырских наставников и

учителей. Он перевел также "Всемирную историю" испанского епископа V в.

Орозия. Книга Орозия (Historiarum adversus paganos lib. VII) - написана им

по внушению его друга, блаженного Августина, и называется иногда "О

несчастиях мира" (De miseria mundi), так как составлена была с целью

противодействовать мнению, будто христианство явилось причиной всевозможных

распрей и бедствий человечества. Эта книга была Альфредом не только

переработана, но и дополнена. Сделанные Альфредом на основании устных

рассказов путешественников при его дворе три самостоятельных вставки в

перевод, касающиеся географии современной ему Европы, особенно драгоценны,

так как представляют собою единственные в своем роде географические и

этнографические наблюдения, сознательно сделанные в такую раннюю пору, как

IX в. Из этих записей одна касается средней Европы, другая - прибрежных

областей Балтийского моря, третья - крайнего Севера. Последние две сделаны

Альфредом непосредственно со слов отважных мореплавателей, норвежца (по

другим предположениям, англо-сакса) Вульфстана и норвежца Охтхере (Ohthere),

который, может быть, состоял на службе короля; записи эти несомненно

отличаются большой достоверностью. Вульфстан рассказал Альфреду о своем

плавании от Шлезвига Балтийским морем до страны эстов, живших по

юго-восточному берегу, и описал их быт; Охтхере же, со своей стороны,

подробно рассказал о том, как он обогнул северные берега Норвегии и, плывя

далеко на восток, достиг "страны биармийцев" (т. е. "пермяков") и "земли

терфинов" (т. е. "лесных финнов", живших по "Терскому берегу" Белого моря).

Сообщенные Охтхере сведения приводят к заключению, что он не только первый

из скандинавов открыл Нордкап и путь в Белое море, но и достиг, вероятно,

нынешнего мурманского берега и устья Северной Двины. Рассказы отважного

норвежского морехода англо-саксонскому королю настолько захватывающи, что

послужили материалом для поэтического пересоздания в небольшой поэме

Лонгфелло (The Discoverer of North-Cap. A leaf from King Alfred's Orosius).

Альфред, дав в своем переводе Орозия учебник всемирной истории,

дополненный элементами современного ему землеведения, задумал также

руководство по истории собственной страны. Для этой цели более всего

подходила "Церковная история англов" Беды; перевод ее на англо-саксонский

язык и был осуществлен Альфредом, однако, по всей вероятности, не

самостоятельно, а с помощью других лиц.

Литературная деятельность Альфреда не ограничилась одними лишь

переводами; к оригинальным его произведениям можно причислить, например, его

введение к составленному им новому законодательному кодексу, хотя, конечно,

это введение, как и весь кодекс, не принадлежит к художественной литературе.

Но все произведения Альфреда, в первую очередь его переводы, безусловно

относятся именно к литературным памятникам прежде всего по тому влиянию,

какое они оказали на дальнейшее развитие литературы. Альфред может быть

назван создателем литературной англо-саксонской прозы. Последующие

англо-саксонские прозаики лишь продолжали его дело.

Влияние Альфреда усматривают прежде всего в современной ему

анналистике, хотя она и не им создана. Отдельные англо-саксонские летописи в

различных редакциях несомненно существовали уже задолго до его времени,

являясь, наряду с законодательными кодексами и некоторыми документами

юридического характера, важнейшими памятниками англо-саксонской прозы

предшествующего периода.

В царствование Альфреда летописание получило новый стимул. Не подлежит

сомнению, что дошедшая до нас уэссекская редакция англо-саксонской хроники

писалась вблизи королевского двора, поэтому в некоторой своей части она

носит на себе следы воздействия взглядов самого Альфреда, его

просветительных идей, его литературных трудов. Англо-саксонская хроника

продолжала пополняться в течение всего X и первой половины XI столетия, в

отдельных случаях и позже: так называемая "Питербороская хроника" закончила

свое изложение лишь столетие спустя после нормандского завоевания. В X

столетии англо-саксонские анналы копировались и дополнялись во многих

монастырях Англии.

Влияние Альфреда-писателя испытали также литературные деятели второй

половины X и начала XI века. По крайней мере, важнейший из них, Эльфрик,

говорит об Альфреде как о своем образце. Но его собственное творческое

развитие шло уже совершенно другими путями.

Эльфрик (Aelfric) родился около 955 г. в Винчестере или его

окрестностях, был воспитан в местной монастырской школе, сделался монахом и

вскоре прославился своей ученостью и своими писаниями. В 1005 г. он был

призван, в качестве настоятеля, в один из монастырей близ Оксфорда, где и

умер между 1020 и 1025 гг. Таким образом вся жизнь Эльфрика прошла в

монастыре; монастырским и церковным задачам и нуждам посвящена была и его

литературная деятельность. Это и определило прежде всего глубокое различие

между ним и Альфредом. Альфред был, в сущности, гениальным самоучкой,

который приобрел свое латинское образование в поздние годы и притом в

неблагоприятных условиях; сама жизнь и широкая реформаторская

государственная деятельность руководила его пером, и это наложило резкий

отпечаток на все его писания. В противоположность ему Эльфрик знал латынь с

ранних лет, мог воспользоваться всеми выгодами учено-литературной традиции,

всеми трудами предшественников, но его кругозор был ограничен монастырскими

стенами, и просветительские или лучше сказать педагогические задачи, которые

он себе ставил, были значительно уже.

За три четверти века, прошедшие со смерти Альфреда, в Англии многое

сильно изменилось. Внешнее положение государства как будто даже улучшилось.

Борьба с датчанами закончилась победой англо-саксов при короле Эдгаре

(958-975 гг.), который отвоевал обратно всю область "датского права" и вновь

объединил Англию в единое королевство; за это он был прославлен в

исторических песнях (две из них дошли до нас: одна повествует о его

короновании, другая о его кончине). Однако борьба с датчанами в течение всей

первой половины Х столетия не могла не отразиться на внутреннем положении

страны и в особенности на состоянии ее просвещения. Центры тогдашнего

просвещения - монастыри - вновь запустели, язык церкви - латинский - знали

лишь немногие представители высшего духовенства, переводческая деятельность

почти вовсе прекратилась. Такое положение дел вызвало потребность в

монастырской реформе, которая осуществлена была при короле Эдгаре. Назревала

она значительно ранее под воздействием бенедиктинских орденов континента.

Однако попытки реформировать английские монастыри на основании

бенедиктинского устава встречали в Англии значительное противодействие и

вызвали сильную церковную и общественную борьбу. Лишь при короле Эдгаре

давно задуманная реформа стала возможной. Страна покрылась сетью новых

бенедиктинских монастырей, возникла новые монастырские школы, в которых

преподаванию латинского языка уделялось особое внимание. Реформа эта оказала

чрезвычайно сильное влияние на англо-саксонскую литературу. Белое

духовенство лишилось поддержки, монастырская аскетическая идея стала

подчинять себе все интересы в области духовной жизни, монастыри взяли в свои

руки просвещение и все формы воздействия на паству.

Эльфрик явился одним из тех писателей, в деятельности которых реформа

сказалась всего сильнее. Церковное движение его времени не только сделало

его писателем, но и навсегда ограничило круг его интересов своими задачами.

Эльфрик был прежде всего педагогическим деятелем. Ряд его книг написан с

учебными целями: таковы, например, его латинская грамматика для англо-саксов

или "Беседа" (Colloquium) на латинское языке, интересная не столько сама по

себе, сколько по англо-саксонским вставкам, написанным между строками

латинского текста; эта книга должна была служить руководством по технике

перевода с латинского на англо-саксонский; тем же целям служили учебные

хрестоматии - извлечения из сочинений Беды, сокращенные и приспособленные

для школьной практики. Другие писания Эльфрика имеют специальный

теологический характер и в отдельных случаях интересны лишь с

культурно-исторической или лингвистической стороны. Так, написанное

Эльфриком после 1005 г. сочинение о Ветхом и Новом завете основано на старом

латинском трактате Исидора о библейских книгах, но заключает в себе также

интересный перечень, латинских книг, имеющихся уже в англо-саксонском

переводе. Сам Эльфрик. также занимался переводами; он перевел ряд книг

Ветхого завета. Все упомянутые писания Эльфрика относятся, главным образом,

к позднему периоду его жизни. С историко-литературной точки зрения, однако,

наиболее интересны его ранние произведения - сборники проповедей и житий

святых.

Первый сборник проповедей Эльфрика возник в 990-991 гг., второй в 994

г.; в каждом из них по 40 проповедей. Возникновение их связано, очевидно, с

тем, что после реформы клиру было предписано каждое воскресенье обращаться с

наставлениями к пастве; в целях наилучшего воздействия на слушателей они

написаны на народном языке, а не по-латыни, что придает им особый интерес.

Требования общедоступности которые ставил себе Эльфрик, распространяются и

дальше, на самое содержание его проповедей. Он пишет ясно и просто,

воздерживаясь от упоминания непонятных слушателям предметов, избегая,

например, библейской экзотики и все время пользуясь запасом представлений из

повседневного быта. Проповеди представляют значительный историко-культурный

интерес, так как в них включены, между прочим, целые бытовые картинки.

Второй сборник проповедей Эльфрика, а также сорок "житий", написанных

им около 996/997 г., еще ближе к запросам времени и уровню его читателей, но

в этих книгах сильнее, чем прежде, звучат призывы к покаянию; они написаны в

период нового усиления датских вторжений. В 994 г. Англия впервые начала

сбор "датских денег" (danegeld) - тяжелого военного налога, бременем

ложившегося на плечи трудового населения; к этому времени в Англии, как и на

всем Западе, усилилось ожидание гибели мира, приурочивавшегося христианскими

проповедниками к 1000 году; отсюда и более мрачный, а порой даже, зловещий

колорит, который местами отличает эти две книги от первого сборника

проповедей. Рассказав, например, по библии о Маккавеях, Эльфрик, -

несомненно имея в виду датчан, - призывает соплеменников храбро сражаться с

язычниками; в проповеди "Богомолец, работник и воин" он обсуждает очевидно

злободневный тогда вопрос о непригодности монахов к военной службе, а

проповедь "О ложных богах" целиком посвящает языческим верованиям

скандинавских завоевателей Англии. В этих сборниках также силен

повествовательный элемент; в проповеди вкрапливаются рассказы из жизни

местных англо-саксонских святых, - нортумбрийца Дрихтхельма, мерсийца Иммы и

др. "Жития" Эльфрика близки к художественной литературе и по той роли, какую

они играли для читателей этой эпохи, - являясь, в сущности, занимательными в

сюжетном смысле повествованиями. Эльфрик увлекается рассказом, изображает

жизнь и людей, пользуясь доступными ему бытовыми красками. В житие св.

Свитхуна он включает, например, даже воспоминания о своей собственной

юности. Стилистической форме этих произведений Эльфрик также уделяет

пристальное внимание. Он несомненно долго трудился над их отделкой и создал

новую литературную технику, которая вызывала и дальнейшие подражания:

техника эта заключалась в ритмизации речи, пользовании приемами поэтического

стиля, - аллитерацией, ассонансами и т. д. в целях повышения эмоционального

воздействия произведения на слушателей и читателей. Писания Эльфрика имели

большой успех, по крайней мере в монастырский кругах; об этом

свидетельствует не только сравнительное обилие дошедших до нас рукописей их,

но и следы воздействия их на других писателей X и начала XI вв.

Из англо-саксонских проповедников более позднего периода рядом с

Эльфриком должен быть упомянут Вульфстан (Wulfstan), которого отождествляют

с исторически засвидетельствованным между 1002-1023 гг. епископом Вустерским

и архиепископом Йоркским. Он считался замечательным оратором, и перу его

приписывали свыше пятидесяти проповедей. От Эльфрика Вульфстан отличается

гораздо более изощренной стилистической техникой. Ритмизация прозы, обильно

встречающиеся у него аллитерации, ассонансы, рифмы, в связи с особой

патетикой присущей ему манеры, создают впечатление витийства, рассчитанного

на особый эффект. Ему чужда простая повествовательная манера Эльфрика, и он

вообще избегает повествований, даже касаясь библейских эпизодов. Вульфстан -

суровый моралист и беспощадный обличитель. Он обращается к современникам с

гневом и горечью библейских пророков. Сильное впечатление оставляет

относящаяся к 1014 г. проповедь Вульфстана "К англам в то время, когда они

особенно угнетаемы были датчанами". Бедствия времени пробудили в Вульфстане

ораторский дар; он призывал к покаянию, громил распространенные в народе

мирские забавы, предлагая, например, сжечь музыкальные инструменты. Смело

обличал он также англо-саксонскую знать. Это был несомненно сильный и

суровый человек, мощный деятель безвременья; в тот период, когда Англия,

политически объединенная с Данией, переставала уже жить самостоятельной

государственной жизнью, он бесплодно старался сплотить национальный силы,

остановить начавшееся общественное разложение, расшатывавшее нравственные

устои. Этим объясняется продолжительность его влияния на литературные и даже

юридические памятники последующей эпохи; проповедь Вульфстана использованы,

например, в законах Данута.

Развитие в Англии религиозного прозаического повествования в конце X и

начале XI в. характеризуется склонностью авторов к сюжетности и

занимательности. В некоторых житиях и назидательных повестях

повествовательный элемент прямо стоит на первом плане; начинается процесс

постепенной секуляризации литературных произведений.

В англо-саксонских рукописях начала XI в. сохранилось несколько

"назидательных" повестей, чрезвычайно близких уже к повествовательным формам

новой эпохи. Таков рассказ об отшельнике, побеждающем и обращающем

куртизанку, после того как он в присутствии своей искусительницы сжег один

за другим все пальцы на руке (сюжет, имеющий широкое распространение в

житийной литературе и позднее обработанный Л. Н. Толстым в "Отце Сергие");

таков другой рассказ о монахе, влюбившемся в дочь египетского жреца и

спасенном от греха молитвой набожного отшельника. Особый интерес

представляет повесть о приключениях сирийского монаха Малха, переведенная с

латинского оригинала, но в сюжетном отношении прямо восходящая к

позднегреческому авантюрному роману, в частности к "Вавилонской повести"

Ямвлиха. Латинский оригинал несколько христианизировал этот рассказ о

злоключениях двух любовников, превратив героя в монаха, покинувшего

монастырь и нарушившего свои обеты, за что, якобы, он и претерпевает

различные невзгоды. Но сюжетная схема осталась той же, что и в греческом

романе: пленение любовников разбойниками, странствование их по пустыне,

бегство в пещеру, обитательница которой - львица - растерзывает их

преследователей и т. д. Любопытно также раннее знакомство англо-саксов с

историей об Александре Македонском, хотя еще и не в той развитой

впоследствии форме, которая вышла из латинских редакций Псевдо-Каллисфена.

Общие очертания легенды об Александре и Нектанебе были известны уже Альфреду

из сочинения Орозия, в полном же виде она распространилась в Англии лишь в

XIII-XIV вв. уже с чертами рыцарского романа. Однако в начале XI в. на

англо-саксонский язык уже переведено было апокрифическое "Письмо Александра"

о диковинах Индии. В тесной связи с ним находится и другой англо-саксонский

перевод того же времени "О чудесах Востока"; здесь описаны чудесные люди,

животные и растения, которые довелось видеть Александру во время его

походов: небывалые чудовища, с виду похожие на людей, но "без головы, на

груди имеющие глаза и рот", песиглавцы, одноглазые великаны, "змеи в сто

пядей в длину и пятьдесят в ширину, напоминающие большие каменные столбы",

гигантские муравьи, поедающие верблюдов. Эти басни о "дивьих народах" дожили

в европейской литературе до конца XVI столетия.

Еще один англо-саксонский перевод начала XI в. не менее явственно

свидетельствует о близости новой эпохи. Это перевод с латинского оригинала,

восходящего к греческому прототипу романа об Аполлонии Тирском со всей

историей его женитьбы, последующих приключений, утраты жены и дочери и их

вторичного обретения. Любопытно, что этот роман стал известен англо-саксам

до того, как создались знаменитые латинские редакции его у Готфрида из

Витербо (XII в.) или в "Римских деяниях", которые и явились причиной его

широкого распространения в мировой литературе, а в английской донесли его до

Гауэра ("Исповедь влюбленного") и Шекспира ("Перикл").

(Продолжение следует)