ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 41 июнь 2015 г.
Дискуссионный клуб.
Корни и методы работы современной пятой колонны
Максим Кантор
Письма к французскому писателю
Письмо пятое.
Даже премьер-министр Франции назвал меня опасным субъектом
Уважаемый Максим, в целом я соглашусь с вами, хотя касательно того, что происходит в России, мне придется положиться на ваше восприятие событий. Однако кое-какие детали вызывают мое возражение: журнал “Элементы” не может быть назван прогитлеровским изданием; если бы так было, меня бы вовсе запретили во Франции.
Я читал несколько копий этого издания, я давал этому журналу интервью; я не заметил ничего из того, что вы называете “гитлеризмом”. Дьявол – в деталях, как мы часто говорим. Если вы называете “Элементы” прогитлеровским изданием, тогда уж многие неофициальные газеты и мыслители тоже могут получить такое клеймо.
Вот именно таким путем и пошла французская либеральная номенклатура, шельмуя меня, – так продолжалось много лет, но специальный скандал был раздут вокруг меня летом 2012 года, когда я опубликовал ироническую “Элегию Андерсу Брейвику”, эти 18 страниц предварялись эссе, которое было названо “Фантомный язык нищей литературы”.
Никто не прочел само эссе, прочли только те 18 страниц по поводу Брейвика, и далее буквально превратили меня в почитателя Брейвика.
Никто не желал слышать того, что я сказал: "Брейвик – это симптом европейского декаданса, выражение дехристианизации Европы"!
Был большой скандал. Даже премьер-министр Франции назвал меня опасным субъектом. Я должен был уйти из издательства, где работал.
На самом деле либеральная номенклатура отлично знала, что я – не поклонник Брейвика, но они не принимали мой взгляд на вещи, мое отношение к национальной литературе Франции и к языку, мое понимание различия французской и интернациональной литературы, особенно применимо к роману.
Литература – это синекдоха французского общества.
Теперь, после всего, что случилось, я – пораженный в правах человек, я – изгой!
Если публикую новую книгу – ни одной статьи, ни единой рецензии, никто не пригласит на телевидение и радио.
Меня называют неонацистом, фашистом, расистом (за то, что говорил, что массовая иммиграция во Францию неевропейцев, особенно мусульман, наносит огромный вред Франции).
Я стараюсь научиться жить в изоляции, хотя либеральная номенклатура провоцирует меня на то, чтобы я занялся саморазоблачением.
Литовская писательница Виви Луик (Vivi Luik) написала мне, что моя история напоминает ей судьбу писателей в Советском Союзе.
Да, французская интеллигенция – это все еще сталинисты, маоисты и троцкисты. Медиалитературная клика сегодня либеральная и демократическая, и, конечно, антирасистская.
Они за права человека, глобализацию, и так далее; и называют это новым гуманизмом, религией гуманизма. И вот меня показательно сожгли на костре во имя этой гуманности, во имя новой религии.
Я стараюсь, Максим, быть собой. Это самый трудный путь сегодня в наше время тоталитаризма, фашизма и неоязыческого приобретательства.
Я далек от властей (и от политических властителей, и от литературных). Я одинокий воин. Я солдат и монах: тот самый Католик, который описан в истории; я сражаюсь за будущий мир Европы в наше постисторическое время. Я верю в Бога и мое искусство. Это мое призвание – служить. Мое искусство – путь крестоносца.
Но теперь спрошу и вас: вы не ответили про свое искусство, про то, ради чего вы пишете романы и картины. Каким образом ваше искусство стало критикой современного мира?
Мсье, выражение “дьявол в деталях” звучит странно, поскольку дьявол обитает не в деталях, но в Аду; что каcается Ада – это не деталь мироздания, а существенная его часть. Данная фраза, кстати, принадлежащая архитектору Мис ван дер Рое, сказана по поводу мелких ошибок в архитектурном проекте. Это сказал не богослов – тому связь деталей в целое была бы очевидна.
Сейчас на Донбассе убивают, но разве дьявол именно в этом фрагменте? Оказалось, что человеку нравится убивать человека; достаточно дать повод, и сыщутся энтузиасты убийства. Тут не деталь, но сущность общества: глянцевая оболочка не может устранить главное – желание насилия.
Спросите, за что убивают – вам не ответит никто. Теперь уже появилась правда войны, фрагментарная правда мести. На это и рассчитывает пропаганда: надо, чтобы война началась – а потом война сама находит себе оправдание в мелких правдах, в приказах, в логике боя.
Но причин, помимо желания убивать, не было.
Защищать русский язык? Но русский язык в Украине не отменяли. Вернуть территории в Российскую Империю? Но у России имеется безмерное количество земель, неухоженных и заброшенных, зачем еще земли? Оборонять “русский мир” от фашистов? Все знают, что фашистов в Украине нет.
Видимо, “русский мир” надо оборонять от любого иного порядка. Но разве логично убить тысячи русских людей, чтобы сохранить “русский мир”? Люди жили здоровыми, а чтобы воцарился “русский мир”, многих убили – тут есть противоречие.
Грядущее счастье миллионов, возможно, и стоит убийства тысяч сегодня (есть ли такие измерительные приборы?), но никто не ответит, в чем это грядущее счастье состоит. Нет плана развития общества; совсем никакого нет.
Война сегодня началась от системного кризиса власти в стране, от полного отсутствия целей – так было однажды. Точно так же и во время Первой мировой смысл убийства объяснить было затруднительно. Просто выяснилось, что смерть нужнее жизни. Стали убивать от неумения любить семьи, строить дома, обучать детей.
Большинство убивает от бездарности. И людям, изголодавшимся по убийствам, ждущим, как бы творческим насилием заменить бездарность мирных дней, кидают патриотический лозунг. Оказывается, теперь можно убивать, потому что ты патриот.
Прежде, до убийства, жизнь большинства бедных людей была тусклой, государство не умело ее украсить; сегодня бедняки состоялись как яркие экземпляры породы, пустив кровь себе подобным, искалечив жизни других бедняков.
Доводят себя до экстатического состояния словами о том, что Новороссия – это русская земля, и надо изгнать “укропа”, но что делать на земле, не знают; то, что это была суверенная страна с мирной жизнью, знать не желают.
За что миллионы убивали и калечили в Первую мировую? За что тысячи искалечили и убили сегодня? За что лишили крова полмиллиона людей Донбасса?
В качестве ответа показывают на противную сторону: а они в нас почему стреляют? Ответь за себя, зачем ты пришел на чужую землю и стреляешь в людей? Нет ответа: зачем-то пришли, но это теперь уже не важно. Причиной массовых убийств стала фантазия далекого от моральных критериев человека.
Войну создали в пробирке, война выдумана для укрепления режима.
Во время Отечественной войны с германским фашизмом объяснить принесенную жертву можно было, а сегодня – нельзя. Попытались связать сегодняшнюю бойню с фашизмом – надо получить оправдание убийствам. Но фашизм – это агрессивный патриотизм, который применяют вместо государственной идеи.
Этого веселящего газа в самой России избыток, именно этот газ и выпустили для радости населения. Судя по социологическим опросам, рады убийствам больше половины населения нашей страны, то есть десятки миллионов людей рады смертям.
Но если так, значит, убийства – это воля народа. Народ желает крови. Но скажите, скажите: какая же у народа цель?
Какому божеству приносят жертву? Ведь люди умирают за что-то. Отдают жизни и забирают чужие жизни, зрители испытывают удовлетворение оттого, что молодых людей убивают, существование общества стало осмысленным, но в чем смысл?
Такой смысл, безусловно, есть – просто смысл не в спасении жителей Донбасса; жителям как раз не поздоровилось. И украинцев не защитили (хотя в начале диверсионной войны выдвигалась даже эта версия). И территории эти не особенно нужны. И собственных молодых людей не пожалели. Но ведь хотят войны, искренне хотят. Война действительно народная, это трудно отрицать, коль скоро народ пришел в радостное возбуждение.
Происходит народная война – с демократией. Это народная антидемократическая война. Звучит странно, однако противоречия тут нет.
Не менее странно звучит обвинение “Марша мира” в том, что демонстрация мирных намерений проводится в защиту войны. Но и тут нет противоречия.
Народ России искренне убежден в том, что демонстранты, требующие остановить войну, помогают большему злу, нежели сама война. Тех, кто просит мира с собственным народом (ведь вчера украинцы считались братьями) называют “национал-предателями”. Отныне народ поделен на два. Иногда, для удобства, говорится, что такой нации как украинцы нет; но украинцев ненавидят и выделяют в отдельную ненавидимую породу.
Народ России считает, что война – это восстановление “русского мира”, а мир – это соглашательство с иным порядком, который хуже, чем война. Оруэлловская формула “война это мир” воплотилась в жизнь.
Утвердилось народное мнение, будто убивать – занятие необходимое, ведущее к счастливым дням в будущем; смерти сегодня нужны, чтобы остановить вестернизацию, требуется остановить враждебный общественный строй, вползающий в наши края.
Идет народная антидемократическая война.
Демократия скомпрометирована воровством, народ искренне ненавидит демократию; народ желает демократию искоренить – и даже у соседей демократия мешает.
Это слишком важный пункт, чтобы произнести его бегло.
Намеки на коронование нынешнего президента ведь не требуются – власть уже заявила о себе как о вечной и несменяемой. Видимо, лишь несменяемая монархическая структура способна удержать длинное тело России от распада.
Демократия и ротация означают распад страны; распад – это смерть культуры. Вне империи Россия существовать не умеет; следовательно, Россия убивает соседей, чтобы продлить существование. Значит, патриот должен убивать. Враг ясен – это демократическое устройство общества. Правитель апеллирует к народу, он народный царь; однако народная воля – это не демократия; не следует путать.
На протяжении истории России понятия “народная воля” и “демократия” путали постоянно; сегодня исторический казус разросся до масштабов войны.
Вообще-то факт, что судопроизводство порой допускает ошибки, не должен вести к умозаключению, что беззаконие лучше закона.
Да, демократическая, парламентарная система, принятая в странах западной цивилизации – не совершенный механизм, и внутри нее случаются сбои, но это не означает, что тирания лучше. Все обстоит прямо наоборот.
Ошибки, допущенные внутри законодательной парламентской системы Запада, в которой исполнительная власть отделена от законодательной, а президент не диктует парламенту волю, – ошибки в такой системе бывают, и их следует искоренять, исходя из ротационных механизмов демократической системы.
Что, более или менее последовательно, и происходит. Противопоставить тиранию демократии на том лишь основании, что демократия может сбоить, – это нонсенс. Однако в том случае, если тирания обещает стать строем более надежным, нежели демократия, противопоставление уместно.
Однако Гитлер, Муссолини, Перон и Франко бранили демократию за неэффективность, критикуют демократию и сегодня. Фактически, новая война – против демократического принципа в целом. Демократический инструментарий не справляется с проблемами мира – автократия эффективнее.
Демократия не умеет решить проблему социумов до конца; демократия в сегодняшнем мире живет управляемым и насаждаемым хаосом; от перманентного хаоса люди устали – не только в России, – а вот автократия сулит стабильность.
Пока еще стесняемся назвать своим именем тот строй, который атакует демократию сегодня; пока стесняемся произнести, что объявлена война демократическому принципу управления народом; но в том, что демократия не нужна, российский народ единодушен.
Мы всегда немного кокетничаем – не позволяем договорить мысль до конца; мы застенчиво утверждаем, что сегодня на нас напала Америка, а мы вот обороняемся. Иные люди недоумевают: как и где напала Америка? Разве было такое? Недоверчивым объясняют, что Америка растлила Украину – вот в чем проявилось нападение. Рассказывают о печенье, которое секретарь Госдепа раздавала демонстрантам на киевской площади. И что же, за то печенье такая жестокая месть?
Вы в ответ лучше кекс купите, зачем в ответ убивать? За печенье посылать диверсантов? Нет, конечно; печенье – это зловещая деталь, это та самая деталь, видимо, в которой прячется дьявол. Дьявольское это печенье обозначает принципиальное различие меж двумя народами; казалось бы, демократия – это правление народа; но нет, выясняется, что отнюдь не любой народ этой формы управления хочет.
Америка, навязывая демократию, совершает (и теперь это распространенная точка зрения) преступление – ведь иракцам, ливийцам, египтянам демократия не нужна.
Вот таким образом и разделился славянский этнос, по этому признаку и убивают – украинцы желают демократии, а русский народ выбирает иную форму управления собой.
Украина кричит русскому брату: "За что ты на нас напал? Мы ведь просто хотели для себя свободы!". А русский брат отвечает: "Вашей свободы не существует в принципе. Вы наша окраина, вы приговорены быть колонией; а как потенциальные демократы вы будете колонией Америки. Я убиваю вас за то, что вы пожелали сменить господ. Я убиваю вас за то, что ваши новые господа могут растлить и мой народ тоже".
Два демоса не имеют общего словаря, хотя языки схожи.
Четверть века назад и русские тоже хотели демократии, но сегодня практически весь народ (не тиран, а именно сам народ) желает централизованной формы правления. Иными словами, мы можем говорить о столкновении двух народных воль; кто-то называет сегодняшний конфликт войной цивилизаций; но речь идет об ином. Цивилизация у нас одна, мы все рассуждаем в терминах христианских различий добра и зла.
Происходящее обозначает рубеж в европейской истории. Тот поступательный процесс, который для западного рассудка кажется естественным ходом раскрепощения личного сознания, а именно: Ренессанс – просвещение – демократия, сегодня прерван.
Традиция Эразма, Кондорсе, Канта сегодня подверглись критике. Это началось не вчера; собственно, этой традиции противостоял и художественный авангард прошлого века, и авторитарные режимы Европы. Проект “консервативной революции”, то есть проект контрреволюции, отменяющей просвещение, Ренессанс, демократию и социализм, сформулирован давно.
Требовалась глобальная Вандея для отмены просвещения, нужен великий белый царь планетарного масштаба; барон Унгерн, сокрушающий Атлантическую цивилизацию.
Простите, мсье, за прямой вопрос: вам, католику, традиционалисту, европейскому писателю этот белый охраняющий вас царь нужен тоже? Вы настолько боитесь мусульман, что желаете феодализма?
Можно сказать, что контрреволюция – это деталь; но деталей сегодня столь много и они так плотно подогнаны одна к одной, что складывается ясная картина нового феодализма.
Не о Советском Союзе сожалеет Россия – напрасно боятся нового витка коммунизма либералы; Россия возвращается к глубинным корням, где никакого социализма не будет. История повернута вспять: речь идет о народной воле, но отнюдь не желябовской, а вовсе с другим вектором; речь идет о “консервативной революции”.
Президент России сегодня стал лидером “консервативной революции” западного мира – вы, мсье, не первый, от кого я слышу, что Россия защищает традиционные ценности в эпоху однополых браков, мусульманского давления и деградации Европы.
Правые партии тянутся к путинской России как к оплоту консерватизма; на фоне данной миссии подавление Украины не кажется проблемой. Более того, дело выглядит так, словно Украина предпочла сомнительные ориентиры той Европы, которая уже изменила себе; а Россия по-отечески вразумляет колонию. Да и европейцам являет пример, как усмирять демократию.
Что с того, что и фашизм прошлого века тоже охранял нравственность; ведь прежде всего отцы церкви выступали за нравственность, и католическая традиция тоже велит быть непреклонным.
Вторжение России в Украину можно прочесть как нравственный долг русского народа, и, знаете, отрицать это очень непросто.
Поглядите на православные молебны в честь насилия над соседней страной. Ведь есть же коллективное сознание нации? И если народ решил, что насилие (вторжение в Украину, например) есть его долг, что можно народу возразить?
Сказать, что нравственный долг не воплощается в агрессии? А вдруг именно воплощается? Вот про такое агрессивное чувство общего долга и писал много лет подряд Дугин в журнале “Элементы”.
Вы только что подтвердили, что агитатор писал не зря. Вы, оказывается, соавтор Дугина. И охранительная миссия России вызывает уважение у многих.
Журнал "Элементы" является ярким неофашистским изданием, но, если вы предпочитаете мягкий термин, журналом "консервативной революции", а можно сказать и так: это журнал охранительный и защищающий традиции.
Это журнал про мистические откровения, эзотерические знания, про людей с миссией, про геополитику; журнал прославлял всех служителей культа мистической силы: Д'Аннунцио, Юлиуса Эволу, Эрнста Юнгера, Эзру Паунда, Мюллера ван дер Брука, Лимонова, Мамлеева, и далее – вплоть до эсэсовцев, вплоть до пассионарного лидера бельгийских фашистов времен Второй мировой Леона Дегреля.
Эвола и Юнгер – это понятно, сейчас молодые литераторы считают, что быть имперцем и немного фашистом стильно; давить Украину – это мужественно, это бодрит; но воспоминания Леона Дегреля о Гитлере, воспоминания восторженные – это, пожалуй, было чересчур.
Подчеркивались мессианские провидческие черты фюрера, обсуждался его величественный замысел по возрождению Европы. И главный пафос нацизма – противостояние материалистической цивилизации Запада, миру потребления, продажным банкирам.
Видите ли, мсье, называть американцев недоумками, европейцев – пенсионерами, говорить, что Запад погряз в разврате, стало делом привычным.
Упрек "материалистической цивилизации" (прежде всего, упрек Америке) – это настолько распространенный упрек, что напоминает проповеди о близости Страшного суда.
Бертран Рассел некогда поразился, что священник после произнесения проповеди о завтрашнем Страшном суде пошел поливать розы в палисаднике. Так вот, самым яростным противником "цивилизации потребительства" является мой знакомый работник рекламы, который своего сына сделал дизайнером модной одежды.
Моему приятелю трудно: цивилизацию потребления он не любит, однако другой цивилизации просто не знает. Было бы здраво убедить собственного сына в том, что производство модной одежды – порочно, но беда в том, что даже убогую продукцию, производимую в военном лагере патриотической страны, даже военную амуницию – и ту надобно "потреблять".
Когда президент Путин соврал, будто российские солдаты в Крыму не являются российскими солдатами, а военную униформу и оружие купили в магазине, он всего лишь утвердил, что цивилизация потребления властна даже над диверсионной армией: и диверсанты посещают магазины.
Атака на атлантическую цивилизацию "потребления" со стороны Евразии подразумевала наличие цивилизации духовной. И дело даже не в том, что точно так же формулировал свои претензии к материалистической, буржуазной цивилизации Гитлер; дело в ином: цивилизации не потребительской просто не бывает в мире.
Это где же такая цивилизация существует, вне своей материальной оболочки? На Донбассе? Цивилизация – любая – воплощена в материальном. И судопроизводство, и парламент, и законы, и книги – это, в конце концов, материальные ценности тоже, это осязаемые явления.
Суть цивилизационного развития в том и состоит, что культура и дух материализуются, обретают форму в законах, явлениях, правилах.
И журнал "Элементы" именно такое материалистическое воплощение чужой цивилизации и ненавидел; журнал был боевым евразийским изданием, направленным на консолидацию национальных сил в борьбе с геополитическим врагом, про это говорилось из номера в номер много лет подряд.
Но ведь и национальное тоже выражается в материальном: в обрядах, в традициях, да хоть в том же сорте отечественного сыра, который рекомендуется употреблять вместо сыра буржуазного.
Отечественный сыр менее вкусный, но не менее материальный. Цивилизация "Евразия" (если бы таковая и существовала) могла бы выразить себя только через материальное и никак иначе.
Сегодня боевым листком Евразии стала газета "Известия", и программа "Элементов", растиражированная газетой, обрела статус народного мнения.
Некогда "Известия" были государственным рупором, это и сейчас важное издание; впрочем, государственные телеканалы повторяют ту же программу: российская идеология сегодня – не коммунизм, не православие, но именно геополитика.
Газета "Известия" любопытна тем, что являет сознательный выбор: вспять от европейского гуманистического дискурса к специфически евразийским ценностям. Евразии в природе нет, но евразийская армия есть.
Консервативная революция использует в качестве идеологического инструмента геополитику (подобно тому, как программа глобализации использовала неолиберальную доктрину). Так вот, мсье, один из пунктов новой идеологии состоит в том, что мы боремся с "потребительской" цивилизацией за "духовность". Нас не смущает тот обидный факт, что проявлений духовности на нашей обширной территории не так уж много – мы всегда можем отослать собеседника к прошлому, к Льву Толстому и Пушкину, а главное, это же очевидно, что духовность взыграет, едва мы покончим с потребительством. И мы уже встали на эту стезю аскезы, отказавшись от товаров Запада; правда, то было решение президента сразу за весь народ, но народ поддержал: мы столь хотим воевать за духовность, что материальные блага нам не нужны.
Многим кажется, что геополитика и православие вполне совместимы: геополитика учит стратегии, а православие – духовности; вот и вам кажется, что можно быть христианином и принимать участие в консервативной революции.
Это принципиальный момент – следует на нем остановиться.
Важным аспектом "консервативной революции", "традиционализма" является эзотерическое знание. "Консервативные революционеры" очень любят Лео Штрауса, которого называют философом, хотя Штраус принципиально не философ; он – антифилософ.
Концепция Штрауса состоит в том, что существует эзотерическое, тайное знание для посвященных. Есть знания для масс, а есть знания для элиты, для "браминов" – как это любит преподносить Дугин.
Штраус даже считал, что сочинения Аристотеля и Платона зашифрованы, что в книгах великих философов содержится шифр, доступный избранным. Он уверял, что есть сверхзнание, тайное знание, энигма, код; и поколения неоконсерваторов и консервативных революционеров убеждены в том, что есть особое сверхзнание, к которому не допущена толпа, но которое им, элитарным, откроется.
Показательно, что сути этого самого тайного шифра никто не открыл, никто и никогда не сказал, в чем содержится эта великая тайна, зашифрованная в общедоступной философии.
Вы, разумеется, понимаете, что данное положение в корне, диаметрально противоположно христианской идее – поскольку пафос христианства именно и только состоит в том, что Христос пришел в мир, чтобы уравнять все привилегии. Христос как раз и отказался от своих "эзотерических" возможностей (если таковые имелись) и сделал ясным то, что его судьба равна любой судьбе.
Он призвал людей к тому, чтобы разделить поровну любовь, как разделил поровну хлеба. Хлебов только казалось недостаточно для всех – вот вам притча о "тайном знании для избранных", – но любовь делится на всех легко, если делить щедро и честно.
Никакой христианин никогда не сможет примириться с идеей тайного знания, недоступного толпе, ибо пафос христианства в том, чтобы разделить все знания и объяснить любое тайное понятными словами. Этим и занимался Фома Аквинский, каждой фразой старавшийся объяснять веру – доказывая, что верят в Бога не только душой, не только экстатически, но и на разумных основаниях: ведь это разумно – творить добро, это разумно – любить людей.
Никакой тайной энигмы христианство не признает в принципе; а сектантство энигмой живет; тайнопись секретных орденов и союзов нуждается в мистике; но суть Евангелия в том, что никаких тайн нет. Чудо – не есть тайна. Чудо любви – естественно и просто.
Никто и никогда не может скрыть от всех главного – любви, основного принципа – равенства в любви; а чудо это то, что любовь соединяет нас вопреки насилию и смерти. Но это не тайна – это именно чудо.
В этом же состоит и пафос философии. Философия затем и существует, чтобы не было тайн. Философ занимается тем, что объясняет мир и объясняет его так, чтобы люди поняли. Смысл жизни Сократа – и смысл работы Платона и Аристотеля – состоит именно в том, чтобы доказать каждому, что нельзя находиться во власти туманных, смутных символов, но надо понять суть явления и назвать явление простыми словами. Смысл работы Канта состоит в том, чтобы объяснить моральное через рациональное, найти слова для объяснения сущностного.
Если вам с важным видом говорят о том, что есть некое таинственное евразийское сверхзнание, зашифрованное и доступное немногим, будьте уверены – это не имеет никакого отношения ни к философии, ни к христианству. И, кстати, будьте уверены, что такого знания в принципе не существует. Знание бывает либо явным, либо никаким – только в момент передачи себя людям (как это сделал однажды Прометей) знание обретает смысл "знания", его можно узнать.
Эзотерический пафос Штрауса – это пафос антипрометеевский, антихристианский и, разумеется, направленный против просвещения; он вдохновил многих консервативных революционеров.
Собственно говоря, это ровно тот самый пафос, который питал Гиммлера. Черный орден СС, ритуалы посвящения, энигмы и руны, все это "сокровенное знание для немногих избранных" "браминов" есть не что иное, как обыкновенная идеология фашизма.
Дугин (в частности, журнал "Элементы") и его сторонники излагают с новой силой этот же принцип элитарного знания: в их головах "эзотерическое" уживается с христианством, им мнится, что они, будучи элитарными посвященными браминами, могут называть себя христианами.
Более того, в качестве "браминов" они пасут и ведут народы – в сторону некоей "духовности", отличной от благ "цивилизации потребления". На деле, разумеется, эта духовность есть не что иное, как языческое заклинание.
Тайные символы, обряды и таинственные руны силы, выданные за сверхзнание, коему должна подчиниться толпа – это новое язычество. Государственное имперское националистическое неоязычество – вы знаете, какое слово существует для его определения?
Однако кто же сказал, что новое язычество не может овладеть массами и не может быть двигателем общества? Демократия и впрямь стала слаба, либеральный рынок ее обескровил, язычеству не впервой свергать дряблую демократию. Заменить международное право геополитическим резоном сегодня хотят многие. Мораль ушла, осталась таинственная миссия, которая вне и над моралью.
Российский геополитик показывает, что либеральный демократический мир есть противник "русской весны", что Россия должна отвоевать свое "жизненное пространство" у враждебной цивилизации.
Новый фашизм знает грехи Европы, он показательно сочувствует угнетенным демократией, обращается к этническому благородству славян и "третьих" стран, некогда угнетенных Западом, к Латинской Америке, к Индии.
Так консолидировались германские племена для разрушения ветхого мира, и не обольщайтесь, мсье, новый "белый царь" именно в таких терминах и думает.
Новый фашизм ждет великой войны континентов против Запада и провоцирует войну каждый день. Великий провокатор сегодня рад: началась бойня, у которой нет прямых причин (не печенье же?), но имеются тайные пружины, но есть сокрытые двигатели – про них говорят со значением! – и эти резоны неумолимы.
Людям следует знать, какому божеству их и их детей приносят в жертву. Не равенству, не братству, не равному распределению, не будущим пенсионным фондам и детским садам, но элементам и стихиям бытия, новому язычеству.
Скажите, Ришар, вам, как католику, как христианину, было не странно публиковаться в журнале с названием "Элементы". Элементы – это ведь стихии, то есть силы не нравственные, но силы, неуправляемые разумом и моралью, силы природы и хаоса – языческие стихии – какое это имеет отношение к христианскому духу? Как христианин в принципе может отождествлять свое мировоззрение со стихиями? Я не понимаю.
Однако если принять, что существуют две субстанции, которые мы одинаково именуем "народ", одному такому народу элементы и стихии будут присущи. Сам народ в этом понимании и есть стихия. Есть небольшая надежда на то, что второй народ представляет из себя демос.
Мы свидетели важного процесса: когда устранили категориальную философию как метод суждения о мире, на вакантное место стали претендовать разные учения. Некоторое время торжествовал постмодернистский релятивизм, но недолго; вялая мода прошла. Потом пришло основательное неоязычество, в качестве идеологии провозгласившее геополитику.
Теперь решено умирать за "русский мир", за евразийскую цивилизацию.
Концепция Евразии имеет уязвимый пункт – никакой Евразии не существует в природе, это воображаемая земля. Нет евразийской культуры, евразийской философии, евразийской экономики, евразийского искусства.
Касательно экономики сами "евразийцы" признавались, что экономических идей не имеют, их экономика будет носить "паразитарный характер", будут пользоваться тем, что наработано у соседей. Но ведь и "либерализма" тоже нет в природе – разве существует такой свободный и богатый человек, который искренне раздавал бы свои богатства неимущим и был бы моральным субъектом?
Его ведь тоже нет в природе, как и Евразии. Либертарианец, как и евразиец – это гомункулусы, это неоязыческие божки, агрессивные и страшные.
Вас пугает либертарианец тем, что он обрушивает на Европу проблемы колоний? Помилуйте, если вы христианин, в чем же проблема? Засилье цветных в Европе – это закономерная расплата за колонии.
У Европы было очень много преимуществ, почему бы за них не платить? Я полагаю, что у Европы осталась привилегия: помочь тем, кто живет хуже нас. Христианская цивилизация должна многим людям за то, как варварски обращалась с ними и пользовалась их трудом.
Думаю, европейцу надо быть благодарным за то, что он может расплатиться с жителями Африки и Латинской Америки за века унижений. А если видеть проблему иначе, то какие же мы христиане? И то же самое в отношении русских и украинцев – мы в долгу перед Украиной; украинская культура питала долгие годы культуру России, как шотландская питала культуру Британии.
Без Бернса и Вальтера Скотта нет английской литературы, как нет русской литературы без Гоголя, Вернадского, Костомарова и Маяковского.
Как же можно, веруя в то, что нет разницы между эллином и иудеем, яриться на засилье цветных?
К сожалению, к европейскому фашизму новый русский национализм и протягивает дружескую руку. К сожалению, фашизм в Европе проснулся опять, и закономерно. Закономерно так же и то, что, критикуя американский глобализм, разбудили именно фашизм.
Здесь самое время сказать, что я не извиняю украинский национализм. Национализм – это всегда варварство. Мы никак не хотим признать очевидное: национальное сопротивление всегда обращается к животным страстям ущемленного народа, будь то чеченский, русский или украинский.
Украинец в борьбе с Россией вспоминает Бандеру, а русский в борьбе с иностранным капиталом вспоминает "черные сотни", это неизбежно.
Русские по отношению к внешнему миру ведут себя как обиженные дети, и одновременно с этим не принимают обиды от украинцев.
Украинцы видят, насколько смешно выглядят русские по отношению к миру; однако не понимают, что их позиция тоже уязвима.
Варварство порождает варварство. Обстрел позиций террористов, приводящий к гибели мирного населения, преступен в свою очередь. Это замкнутый круг, созданный искусственно, как сама война.
Государства не изобрели способа бороться с терроризмом, сохраняя при этом жизни заложников; а что говорить о жизнях тех, кого втянули и спровоцировали?
Гражданская война страшна тем, что, организовав ее, можно не сомневаться: пожар будет гореть долго. Убийство не может получить оправдания, даже если заложник гибнет случайно; в этом и состоит логика террора: в превращении жертвы в соучастника преступления.
Но надо понять, ради чего идет война, и какому божку приносят жертвы.
Мы все (не только мирные жители Донбасса, но все люди в мире) стали заложниками борьбы между капиталом и национализмом, между неолиберальной диктатурой и диктатурой авторитарной; выбирать из двух зол я отказываюсь.
Но есть очевидное и самое страшное зло – вырастающий из национализма фашизм. Есть проблема куда большая – подлинная причина этой войны: на наших глазах происходит неоязыческая диверсия, происходит разрушение европейского просвещения.
Парадоксальным образом именно Украина, несчастная Украина, преданная сегодня и Россией, и Европой, стала символом европейской идеи демократии, которую убивают.
Просвещение и демократия уже ни к чему в этом мире: ни либеральному рынку, ни националистической толпе они не потребуются. Европу убивают с двух сторон, и смерть Украины на этой черной мессе – знак для нас всех.
Символ украинской свободы сегодня больше самой Украины: она умирает за Европу; а Европа настолько слаба и жадна, что не может этого осознать. Мы входим в новое язычество уверенно и надолго.
Это и есть дьявол, и он не в деталях.
Письмо шестое
Я не верю в европейскую демократию
Уважаемый Максим, я хочу прервать эту переписку. Мы не сходимся ни в чем. Вы видите фашизм там, где я его не вижу. Вы считаете проблему Украины важной и, возможно, так и есть; я же считаю важной проблему Сирии и без вмешательства Путина Сирия уже была бы исламской страной. А то, что США сделали в Ираке, для меня намного ужаснее, нежели аннексия Крыма. Таковы наши расхождения в принципе.
Когда я говорил о том, что "дьявол в деталях", я использовал словарь врага – тех европейцев, которые уже не верят ни в Бога, ни в дьявола.
Но правда, конечно, в том, что дьявол – везде; в том числе и в деталях.
Ваш анализ мира, в конце концов, совершенно схож с тем, что мы слышим от европейских левых демократов. Вы, как и европейские левые, говорите о "правах человека", об обязательном для государства антирасизме, ответственности за исторические преступления, необходимости принять иммигрантов и так далее.
Все это, все вышеперечисленное – это маски, это способы, какими новый фашизм внедряется в мир, используя аргументацию сил Добра. Тем временем, пока разрушается традиционная культура, разрушается национальная память, начинается вторжение квази-европейцев, дополнительных европейцев, которые уже не европейцы.
Мы видим вещи по-разному, и, возможно, надо признать тот факт, что вы, русский, представляете левую Европу, а я, француз, на стороне империи, на стороне старой России, Достоевского и Солженицына.
Я не так уж глубоко увлекался журналом "Элементы", и я ненавижу язычество, не принимаю оккультизм, но что такое грехи "Элементов", по сравнению с большинством французских газет, которые постоянно лгут, подслащивая реальность, и в особенности лгут по поводу иммиграции, лгут по поводу ислама, и дают возможность и право мусульманам ненавидеть нас?
Идет настоящая гражданская война в Европе, против евреев и христиан, против традиции – мою дочь недавно обозвали "грязной христианкой" и это ругательство выкрикивали алжирские подростки!
Я одинокий воин, я никогда не примкну к тому, во что я не верю, а я не верю в европейскую демократию. Я писатель, я свидетель времени. Вы отказываетесь говорить сейчас об искусстве и литературе, вероятно, потому, что вам кажется, что театр военных действий важнее.
Мы несхожи во взглядах, используем сходный словарь, но видим разные вещи. Вот за что надо бороться: за чистоту языка! Надо бороться с непониманием, надо бороться с разрушением традиций! Я стараюсь изгонять дьявола. Я сознаю, что живу в конце времен, возможно, на краю исторической катастрофы, но я двигаюсь вперед и надеюсь увидеть впереди вечный свет.
Уважаемый Ришар, подайте пример – напишите об искусстве что-нибудь конкретное. Я, впрочем, думаю, что ничего более важного для писателя, нежели сегодняшние войны, и быть не может – на это стоит тратить слова.
Ваше намерение увидеть вечный свет прекрасно, но это, так сказать, пожелание общего характера. На пути к вечному свету совершают много шагов – как в направлении света, так и прочь от него.
Что еще, помимо желания вечного света, характеризует вас как христианского воина? Защита империи? Какой тип империи вам люб? Тот, где грубые алжирские подростки знают свое место? Тот, где не будет квази-европейцев и фальшивых французов (которые на самом деле не европейцы, но африканцы)? Разумеется, алжирцы гораздо милее смотрятся на гламурных картинах Делакруа.
Та экзотическая Африка манила – без сегодняшней нищеты и неудобной европейской ответственности. Сегодня африканцы гибнут каждый день, стараясь спастись от голода и нищеты: плывут на своих суденышках в Европу – и не доплывают.
Африканская ли дикость тому виной, что люди эти отстали от западной цивилизации, или западная жадность? Швейцер уехал лечить в черную Африку, но Сесиль Родс в Африке отнюдь не занимался исцелением. Делакруа, Матисс, Марке – все, кто восхищался Алжиром, – любопытно: как бы они отнеслись к алжирской войне? А к алжирской иммиграции во Францию? Стал бы Делакруа рисовать алжирских дам в Париже? Написал бы портрет актрисы Изабель Аджани, несомненно, но вот стал бы рисовать цветных нищих или нет?
Вдруг обнаружилось что алжирские женщины, так чудно смотрящиеся на полотнах Делакруа и Матисса, имеют душу и сердце – и оказывается, (ах!) они голодают. И они даже попросили европейцев поделиться с ними своим благосостоянием. Какая неловкая ситуация возникла в богатом доме!
Если мы – христиане (не только крестоносцы, сражающиеся за традицию и империю, но просто христиане), то мы обязаны защищать их так же, как защищаем своих детей. Пусть они мусульмане, и что с того? Полагаю, русские православные обязаны защищать украинских жителей, даже католиков и униатов, желающих отделиться от российского влияния: это долг христианина – помогать, а не угнетать.
Да, эти люди хотят уйти от вас, но они от этого не перестали быть людьми. Посочувствуйте их трагической истории, их биографии, зависимой от Речи Посполитой и России. Посочувствуйте и вы – алжирцам.
Ведь дело отнюдь не в бедняках инородцах – не будем обманывать себя. Дело не в грубых алжирских подростках, не в молодых украинских экстремистах, не в цветных безработных, которые заполонили Лондон. Это, возможно, и неприятно белому рантье, он зажимает нос, проходя мимо, – но горя в бедности других для него нет; он этой беды не видел никогда, не видит и сегодня.
Дело не в бедных инородцах – дело в богатых инородцах; а разбогатели они по законам, вами самими внедренным.
Когда сегодня лондонцы сетуют на то, что коррумпированные арабы, китайцы, индусы, русские скупили половину Лондона (а это и впрямь так и изменило город в худшую сторону), то кого они должны винить? Собственную жадность – и только.
Да, из былых колоний и презираемых стран потянулись цветные богачи, беспринципные и часто преступные, вооруженные деньгами, которые они выдавили из нищего населения своих стран – они выдавливали деньги из нищих с вашего согласия и по вашим рецептам, а потом награбленное вкладывали в дорогие игрушки, которые вы им предлагали, цветные богачи хотели жить по законам вашего рынка. Так на что же вы сетуете? Вы сами приучили их к бусам и огненной воде, только теперь они хотят очень много украшений.
На кого вы обижены: на нищего алжирского мальчишку, который нагрубил вашей дочери-христианке, или на тот воровской космос, созданный в Европе отмытыми деньгами, награбленными в Азии? И кто же эту ситуацию создал? Не сам ли Запад?
Главная проблема Европы в том, что она, желая покорить Азию, превратилась в большую прачечную по отмыванию азиатских ворованных капиталов. Но как перестать быть прачечной? Как выгнать беззаконных инородцев и сохранить собственные циничные банковские институты? Как покарать мошенников, которые в точности такие же, как западные мошенники, не тронув бедняков-иммигрантов, не становясь при этом фашистами?
Разве опасность исходит от ислама и Востока, а не от собственной жадности? Мир Запада зашел в тупик – а причина все та же, родовая: жадность.
И в этот момент существуют уже две Европы, два Запада: культурная гуманистическая христианская традиция – и расчет капиталиста, который видит конкуренцию азиатского ворья, заполонившего его рынки. Вопрос стоит так: может ли Запад спасти свой образ жизни, сохранить связь демократии и либерального рынка, если этой моделью стал активно пользоваться Восток?
То, что именуют таинственным словом "кризис", есть не что иное, как смена исторической парадигмы: то, что внутри этого процесса меняется судьба Украины и Алжира, – закономерно.
Путь, начатый Хмельницким, завершен; все когда-то заканчивается; наши соседи славяне хотят уйти в западном направлении, пожелаем счастья. Украинцы мечтают отойти – ошибаются в прогнозах или нет, это не наше дело.
Взгляните на поворот Украины к Западу как на закономерный итог последней европейской гражданской войны. Присоединение Украины к России состоялось как следствие (одно из) Тридцатилетней войны 17-го века; разве мы не вправе заключить, что отпадение Украины от России случилось как один из результатов тридцатилетней войны 20-го века?
"Тридцатилетние" войны в истории Европы – это войны анти-имперские, и нам сегодня уже поздно применять к Алжиру и Украине имперскую логику. Обе эти колонии ушли вследствие Тридцатилетней войны, одна раньше, другая позже – но обе неотвратимо.
Страшная эта война, унесшая десятки миллионов жизней, – разве не дала она нам урок того, что главное – отнюдь не имперская мощь, отнюдь не этнические амбиции? Разве нет у русских и украинцев, у французов и алжирцев миссии в этом мире более значительной, нежели охрана своего этнического ареала? Разве нет цели у человечества более достойной, нежели строить империи?
Мсье, отвлечемся на миг от русской тоски по утраченным территориям, и от горя французских колонизаторов и антидрейфуссаров. Вопрос, думаю, много серьезнее.
Речь сегодня идет ни много ни мало, как о создании новой модели развития человечества, нового принципа общежития, в котором есть и элементы социализма, и элементы капитализма найдут свое место; но важно то, что эта новая экономическая модель должна уже опираться не на имперские амбиции и не на этнические знаки, но на многовалентную реальность мира, которая объективно сложилась.
Поворачивать историю вспять к этнической гордыне и имперской традиции не только опасно в отношении военных конфликтов, но и бесперспективно экономически.
Обратите внимание: в России (которая "встает с колен") ни слова не говорится о том, какое общество собираются строить, когда с колен встанут. Это главный парадокс (чтобы не сказать девиация) современного российского правления.
Говорится о "плане Путина на двадцать лет вперед", но никто не сообщает, строят в России капитализм или социализм.
Территории расширяют, но что делать на территориях, не знают. Частная собственность или общественная? Финансовый капитал или производство и натуральный обмен? Эта невнятица всеобщая, во всем мире сложилась сходная ситуация: наступил кризис накопленной стоимости – денег в мире гораздо больше, нежели произведенных товаров – вот Россия вообще живет спекуляциями, а не производством. Так мы капитализм строить будем? Или социализм? Или "социализм с человеческим лицом"?
А если социализм, то как быть с ранее приобретенным? Создалась вязкая денежная среда, своего рода "монетосфера", "капиталосфера", которая не способствует жизни на земле – как тут не вспомнить Вернадского?
В свое время ученый Владимир Вернадский (кстати сказать, он был украинцем, даже возглавлял Украинскую академию наук, а в 20-х годах прожил четыре года в вашей стране, во Франции) – так вот, Вернадский, живя в Париже, читал лекции о ноосфере, тема совпадала с ходом рассуждений вашего соотечественника, француза Тьяра де Шардена.
По Шардену (католику, кстати говоря, проведшему долгие годы в Китае, – вот вам и связь с Востоком) все сущее, все природное наделено духовной эманацией – включая сюда даже и молекулу, и атом.
Речь идет о такой субстанции нашего бытия (как считали Вернадский и Шарден, объективно существующей субстанции), которая складывается из общих гуманитарных усилий человечества, речь идет об общечеловеческой цивилизации, о сотканной и постоянно ткущейся материи, которая так же относится к атмосфере, как цивилизация соотносится с культурой.
Молекула наделена духовным содержанием, но ведь духовное содержание человек ежедневно вкладывает своим трудом в производимые им вещи – все это образует поле духовного напряжения, это (если позволительно употребить такой глагол, не кощунствуя) есть ни что иное, как одухотворение материи человеком.
Общество, ставящие целью своего развития именно такое благо: общечеловеческое благо, – способно решить противоречия этнические и классовые; не об этом ли, в иных терминах, мечтал и Маяковский; а Данте называл это всемирной христианской монархией?
На путях экуменизма, вплавления этноса в этнос, в производстве общего одухотворенного продукта, в образном искусстве – будущее человечества. Я думаю, что эти пересечения – в частности, пересечения концепций украинского и французского ученых, Вернадского и Шардена, – гораздо важнее любых национальных амбиций.
И что же вы хотите этому противопоставить? Традицию и этнические права? Борьба за права отдельного этноса и отдельного "мира" – хоть германского, хоть русского – представляется на фоне этой величественной задачи, стоящей перед человечеством, – несказанно мелкой; несказанно пустой.
Сегодня российский патриотический бард зовет к войне – зачем зовет, не знает сам, он находится в экстатическом состоянии. Певец кричит, что "русские своих в беде не бросают" – видимо, подразумевается, что русские, спасая русских, пойдут их освобождать в другие страны, и при этом судьба украинцев, таджиков или евреев будет им безразлична. Певец этот не очень умен, но ужас в том, что его пафос понятен людям и агрессия представляется миссией, а уродливая мораль – долгом.
То, что перед человечеством стоит задача организации нового общества, очевидно до болезненности; на фоне этого знания – какой чудовищной пародией выглядит вооруженная борьба за "Донецкую народную республику", которая имитирует социализм, борясь при этом с братской национальностью, с украинцами, и отстаивая национальную идентичность.
Нет, не профанация, не глупость, не цинизм – но нечто иное, еще более дурное, что содержится в этой спекуляции.
В регионе, где есть острая нужда в нормальном образовании и в медицине, вместо строительства больниц и школ завозят установки "Град" и выжигают деревни – ради чего? Ради торжества "национальной русской идеи"?
И боевик по кличке "Моторола" – вот это и есть символ нового мира? Дурная шутка, скверная ирония истории.
Сегодня писатели, ангажированные империей, едут в Донбасс, описывают искренность невежественных людей, готовых убивать за свою этническую идентичность – и эта мелкая цель, эта ничтожная мысль находит спрос.
Впрочем, в 1933 году советские писатели в таких же точно восторженных словах описывали строительство Беломорканала и рабский труд заключенных; империя продуцирует всегда одно и то же.
Мсье, дело зашло слишком далеко, чтобы отказаться от своего соседа; планета невелика и работы впереди много – и первый пункт программы: принятие другого.
Согласитесь, это вполне христианское требование – именно не просьба, но требование. Давайте забудем об имперских амбициях, забудем о титульной нации, о западноевропейской доминанте над востоком, о российском превосходстве над Украиной – много ли это превосходство стоит в нашей бренной жизни?
В тех условиях, когда Восток уже вплывает в Европу, противостояние нелепо. Хотите вы этого или нет, Восток уже пришел, Восток поселился на Западе, и это совсем не зло и не аномалия – это исторически так сложилось; давайте считать, что это ответ на длительные Крестовые походы; и возможно, так сложилось к лучшему.
Вглядитесь: как долго Запад себя истернизировал, посмотрите, как культура Запада приняла в себя восточное мистическое начало, отказавшись от рацио; современное западное изобразительное искусство – орнаментальное, декоративное, шаманское, лишенное антропоморфных образов, ритуальное; ведь это искусство, скорее, присуще Востоку.
Стиль жизни западных богачей – он давно уже напоминает султанат. В философии пост-модернизма куда больше восточного, нежели в во взглядах беженца из Ирака, который как раз старается перенять западные привычки.
Выгнать иммигрантов из Европы просто – но вы попробуйте изгнать Восток из самих себя. Следует думать об объединении, но не об имперском вразумлении. Думать надо не о титульной нации, но об общей концепции. А ведь концепция была явлена четверть века назад; и звучала она упоительно просто: разграбим Восток, поможем Западу длить свое гламурное существование.
Не особенно хорошая концепция, согласитесь. Ах, то были упоительные годы, и как же Западу нравилось русское воровство! "Новые русские" были не вполне чисты перед законом, но прогрессивны в риторике и, главное, перспективные клиенты!
Агентов продажи недвижимости в Париже и Лондоне заставляли учить русский язык, меню дорогих ресторанов выпускали на русском языке, всякий западный богач обзаводился русским бизнесом: рынок-то какой! И всякий западный воротила отмечал, что хотя в России много воруют, но его личный русский партнер (спекулянт нефтью или алюминием): вот он – исключение.
Недавно моя знакомая англичанка посетовала на российскую коррупцию, но стоило мне спросить о ее брате, лорде и бездельнике, который вошел в правление российского банка, английская дама расстроилась.
Между прочим, кто же сказал вам, что я принимаю как должное ситуацию в Сирии? Отнюдь нет. Как и ситуация в Мали (куда вовлечена Франция), эта история требует анализа и гуманистического ответа – и я ждал от вас анализа ситуации в Мали.
Мне же пристало говорить о России и Украине, о Донецке. У меня есть право говорить об этой земле — моя семья родом из Донецка; а вот про Сирию я мало что знаю. Мой дед Моисей родился в Юзовке (так назывался Донецк) и оттуда уехал в горную академию Фрайбурга учиться горно-рудному делу – и выбор профессии был подсказан городом, где он родился. Прабабушка Ребекка всю жизнь прожила в Донецке, родила и вырастила девять сыновей; полагаю, что у меня есть основания говорить об этой земле: в ней достаточно пота моей родни.
Не боевик "Моторола", не бандит "Бес" и не диверсант "Бородай", но те, кто работал, – вот они пусть отвечают за общество.
Мсье, будет хорошо, если мы разделим ответственность: я буду говорить об Украине и России, о тех культурах, о которых знаю, а вы будете говорить о Франции и Мали, где находятся французские солдаты; об алжирской войне, о том, откуда берутся грубые африканские подростки, об антисемитизме во Франции, о Марин Ле Пен, о Шарле Мореасе.
Мсье, я думаю, будущее Франции – не в свободе от алжирцев, а в любви к свободным алжирцам; будущее России не в подавлении свободных украинцев, а в любви к свободным украинцам. И расскажите мне, прошу вас, о тех евреях, что уезжают сегодня из Франции – я слышал, счет уже идет на тысячи? Как же так получилось, мсье?
Что там Сирия, что там Мали – расскажите мне о своём Париже, откуда сегодня бегут евреи. Будет здраво, если я отвечу о Москве, которая мне родная, а вы ответите за Париж, который родной для вас, и мы оба поделимся болью своих городов.
Тяжело быть патриотом, когда твоя страна обуреваема гордыней и глупостью. В такие дни надо выбрать, чему служить: чести своей Родины или ее аппетитам.
Сегодняшний французский патриот, из-за амбиций которого из прекрасной Франции бегут евреи, – он – настоящий патриот или он фашист? Мсье, Франция не так давно – что этот срок для истории? – знала процесс Дрейфуса и мораль Клемансо, пристало ли их воскрешать?
И бывает ли в мире благородный патриотизм? Европа беременна фашизмом – и, знаете ли, мсье, я нахожу, что европейский фашизм – состояние для данного континента скорее естественное; а вот гуманность и христианство – это благоприобретенные условности.
Гуманизм не свойственен Европе, он вообще не присущ человеку, это то, чему следует учиться, вопреки морали империи, и даже вопреки религиозной догме.
Наш диалог, скорее всего, бесполезен, но я уже пишу эти письма не вам, Ришар. Настал момент, когда надо говорить подробно и много объяснить – так пусть этот текст останется как свидетельство времени.
Вы говорили о свидетельстве как о миссии писателя, не так ли? Я тоже за это. Мир расшатался; и, возможно, причина в том, что инструмент, обслуживающий данный мировой порядок, – я говорю о демократии – сломался.
Этот инструмент сам по себе неплох; но время от времени приходит в негодность; им плохо умеют пользоваться. Этот инструмент сломался во время Пелопонесской войны, когда греческие полисы, недавно отражавшие персидскую тиранию, стали воевать друг с другом. Сломался этот инструмент и сегодня.
Мы с вами – каждый со свой стороны – под углом своего зрения наблюдаем дефекты этого механизма. И я говорю о проблеме, которая питает войну в России.
Россия не оскорбилась на то, что ее население грабят – дело в том, что людей в России грабят всегда; причем грабят свои же собственные баре.
Сегодня сверхбогатые русские люди оскорбились на западную демократию, на ее двойные стандарты; сверхбогачи русского происхождения обиделись, что им не дают управлять политикой мира наряду со сверхбогатыми американскими людьми.
Постоянно звучит рефрен нашей политики: почему, если другим можно бомбить и оккупировать чужие страны, то нам такого же нельзя? Это двойные стандарты, говорят русские богачи, мы желаем равенства в праве на убийства и насилия!
Согласитесь, мсье, что это упрек механизму демократии – но упрек глуповатый. Во-первых, требование равенства в праве на насилие отвергает саму идею равенства. Равенство либо есть у всех, либо его нет ни у кого: если ты можешь учинить насилие над кем-либо – значит, идеи равенства нет.
Бороться за право на насилие, чтобы доказать идею равенства, бессмысленно.
Пункт второй важнее: спор "законов" и "понятий". Здесь, на мой взгляд, скрыт механизм противостояния сегодняшнего дня. Возможно, здесь скрыт дефект демократической машины.
Российское население в восторге: наш непостижимый царь обманул западных царей! Патриоты взирают на лидера с обожанием: он показал миру, что может совершать самоуправство столь же уверенно, что и прочие цари.
Не образования и медицины для населения мы алчем, но желаем прав на насилие для нашей власти – и пусть наша власть сравнится в злодеяниях с теми царями, кто нарушает права в мире.
Некий писатель-патриот воскликнул: Россию представляют чудовищной – так пусть же она покажет миру, что и впрямь может быть чудовищной!
У русского начальства есть повод для обид: отечественные миллиардеры богаче западных, а прав на международные насилия не получили.
Новое поколение российского начальства потребовало себе адекватного места на планете. Русскому народу сказали, что речь идет о создании "русского мира" – где поймут русских людей, ведь Запад русских людей не понимает!
Надо сказать, что Запад даже не мог понять русских людей – он попросту не знал русских людей, Запад знал российское вороватое начальство.
Именно начальство и рассердилось, что на Западе его права попирают. А раз так: долой атлантическую цивилизацию! Законы атлантической цивилизации лживы, они хитрят. Газеты пишут, что война русской цивилизации и Атлантики – это вселенского масштаба драма.
Народу позволят умереть за "русский мир" и убить соседей, предавшихся атлантической цивилизации. Цель: добиться прав кроить мир без закона, как то делает атлантическая цивилизация.
Принцип "что позволено Юпитеру, то не позволено быку" жжет обидой душу русского барина. Его замок больше, его яхта длиннее, западному партнеру можно бомбить Ирак, а русскому барину, видите ли, нельзя захватить юго-восток Украины? Где справедливость? Денег у нас не меньше, а выходит, что мы живем по вашим законам?
И здесь надо, мсье, со всей отчетливостью сказать: Запад сам виновен в этой ситуации – этих требовательных бар вырастили вы сами – а теперь баре, после яхт и дворцов, желают, чтобы их "понятия" были введены в ранг международных законов.
Когда вы (западные демократии) разрушали Советский Союз, вы очень торопились. Вы так хотели быстрой наживы, что не думали о последствиях.
Капиталистическому (демократическому, западному) миру было важно разрушить социалистическое хозяйство стремительно. Все боялись, что если разрушать социализм постепенно, то социализм воскреснет.
Пришлось пойти на риск, таковой казался оправданным. На руинах социалистической экономики согласились иметь класс – внешне похожий на западных миллиардеров, но абсолютно иной по сути.
Это был беззаконный класс бандитов-феодалов. Таких чекистов-миллиардеров прежде в природе обществ не бывало. С новыми персонажами истории смирились: казалось, что бандиты-феодалы все-таки лучше, нежели Советский Союз и плановая экономика. Тем более, что бандиты-феодалы старались походить на западных миллиардеров: завели коллекции предметов роскоши и возвели дворцы, похожие на Версаль.
Сами про себя бандиты говорили так: мы такие же, как западные воротилы, просто у них прадедушка был бутлегер, а пращур – пират, а нам, в целях скорейшего воплощения прогресса, приходится совмещать разбой и светскую жизнь в одной биографии.
Разница однако состояла в том, что три поколения между бутлегером и конгрессменом и двадцать поколений между пиратом и сенатором были заполнены общественным договором, законодательством.
Законы нужны? Так мы настрогаем за ночь законов – парламент состоит из наших людей; и в самом деле – парламент у нас адекватный. Тем паче, что некое представление о справедливости в эти четверть века возникло в России – это было не законодательное (откуда бы) чувство справедливости, не гражданское чувство, но некий бандитский контракт ответственных феодалов, так называемые "понятия".
Так и все законы, произведенные впоследствии, были не вполне соотнесены с гражданским обществом, но оставались "понятиями".
Внедренная в 90-е годы бандитская мораль "жить по понятиям" стала основанием жизни всей страны – и больше того, основанием международной политики государства.
Очень похоже на законы, но это не законы, а корпоративные представления о справедливости. То есть представления о справедливости, утвержденные не обществом, а привилегированной группой лиц.
Но согласитесь, ведь российский феодал наблюдал эту корпоративную мораль на Западе; правда, на Западе есть и гражданское право, есть и закон. Но русский богач попросту не верил, что рядом с корпоративной моралью – кодекс Наполеона, Декларация прав, хартия вольности и тому подобное – нечто большее, чем бутафория.
Русский богач не поверил в то, что корпорации считаются с Солоном и Периклом. Упрек западному партнеру прост: "Ты думал, я не замечу, что ты плюешь на закон? Я тоже уже большой – и тоже буду плевать". На этом основании провозглашен многополярный мир, где каждый действует так, как ему удобно. И русский богач никак не может понять, почему западный богач свои мошенничества осуществляет под сенью закона, а русского партнера считает беззаконным.
В противопоставлении понятий – законам, корпоративной морали – гражданскому праву и заключается драма современной истории: бык хочет равных с Юпитером прав на произвол.
Крайне оскорбительно для быка то, что совершая то же самое деяние, что и Юпитер, бык тем не менее остается быком, а богом он не становится.
Совершить масштабное злодейство, равное прегрешениям богов, возможно: но богов делает богами не злодейство. Парнокопытное останется парнокопытным, Юпитер - Юпитером.
И если не понять разницу между "законом" и "понятием", то и спор Запада и России будет не понят.
Закон можно преступить, воспользоваться законом в своих целях, но сам закон от этого не перестанет быть законом. Страны западной демократии использовали закон в своих целях, травля Саддама Хуссейна осуществлялась с показательным использованием законодательной базы.
Это была фальсификация, но закон от этого не перестал быть законом. Закон необходим, но те, кто его нарушил, должны быть наказаны. Так, Сократ был приговорен к смерти демократическим судом Афин, и приговорен по закону, хотя закон был истолкован пристрастно. То было дурное использование закона.
В дальнейшем Сократу предложили побег – и философ отверг побег, пошел на смерть осознанно. Логика Сократа неколебима: он чтит закон, хотя закон применен несправедливо. Сам закон не стал дурен, просто его применили недобросовестные люди.
Если Сократ убежит, то нарушит закон так же, как нарушили закон его обвинители. Поскольку, в отличие от своих обвинителей, Сократ закон чтит, он идет на смерть. Этим поступком Сократ в который раз утвердил требования, вмененные им обществу, – разумность и соблюдение законов.
Правители демократического мира иногда нарушают закон, но сам закон от этого хуже не делается – плохи дурные правители. Ротация власти, существующая при демократии, оставляет возможность исправления ошибок, тогда как тирания, отрицающая закон в принципе, не считает ошибку ошибкой и исправить не может.
Вождь дикого племени уверен, что раз правитель демократической страны нарушил закон, значит, закон вообще не нужен.
В этом и состоит интрига современной истории. Воины демократии как бы легализовали тиранию; раз можно творить произвол демократам – значит, нет разницы между демократией и произволом; коль скоро закон нарушен, значит, закона нет. Но это ложное умозаключение: демократия имеет возможность исправлять ошибки, а тирания только множит произвол.
Юпитеру ошибка позволена, поскольку он – бог и совершает, помимо ошибок, много чудесных дел; а быку это же поведение непозволительно, поскольку бык всего лишь грубая скотина.
Но как быть, если закон демократии попран столь очевидно, что права быка выросли стократно? Помните картину "Герника" и победоносного быка, взирающего на разрушения? Он тоже действовал "по понятиям".
Сегодняшнее покорение Украины Россией сродни взятию Великого Новгорода Иваном Грозным (Великий Новгород разрушили, вырвали у вечевого колокола язык, казнили людей по той же самой причине – в наказание за желание примкнуть к Литве); противостояние восточных и западных славян русские цари всегда разрешали одинаково.
Но сегодняшнее противостояние усугублено тем, что идти Украине практически некуда: сам Запад и его идея демократии – в глубоком кризисе. Европа (не только Украина, но и вся Европа, мсье, и ваше письмо это подтверждает) оказалась между двух огней.
Европейский интеллектуал сегодня тяготится влиянием Америки, презирает американскую субкультуру; европейский интеллектуал страшится мусульманского мира; в этот момент ему протягивает руку новый российский тиран – но европеец не боится России, европеец не хочет в нем видеть тирана в русском царе, он видит народного лидера, который так же борется за традиции своего народа, как европеец жаждет бороться за традиции своего.
Это и есть основания политической игры сегодняшнего дня – и если говорить о мышлении традиционалиста, то именно на таких вот традиционалистов современная диктатура и надеется. В вас, мсье, новая российская политика найдет опору; а так же – в Марин Ле Пен, в Йоббике, в националистах Греции и Норвегии, в том европейском инстинктивном, реактивном фашизме, который пробудила слабая демократия.
Скажите: вы надеетесь, что новый фашизм добрее прежнего, что, победив либералов, фашисты не вцепятся друг другу в горло?
Мир разворован либерализмом, демократическое общество не вырабатывает механизмы защиты, и все, что можно противопоставить, это казарма, патриотизм, традиция, национальная религия. А если будет пугать слово "национал-социализм", то придумают другое слово для обозначения старой беды.
Мсье, национальная гордость, твердая рука, связь диктатора с народом, живительная война – все это классические имперские средства.
Да, вы правы, я против империй в принципе. Я республиканец и хотя не принадлежу ни к какой партии, если вы назовете меня “христианским демократом”, то будете недалеки от истины.
Меня отталкивал либерализм последнего издания именно тем, что я видел, как он провоцирует реактивное имперское сознание, как он сам становится субститутом империи.
Все эти новые диктаторы-миллиардеры, собственники рудников, душащие конкурентов диктаторскими методами, – они же все – питомцы неолиберализма. То к ним на яхты вчера тянулись журналисты свободного мира – салютовать шампанским. А сегодня они надели френч с погонами – вот и вся разница.
Было ясно, что униженный народ ищет и найдет сильную руку – и виновен в этом воровской либерализм, лишенный республиканской ответственности.
Мсье, в искусстве я ценю совсем иное, нежели вы; в русском искусстве, подозреваю, что и во французском искусстве, вкусы у нас разнятся. Из русских писателей вы выбрали двух – Достоевского и Солженицына; тем самым явили последовательность имперских убеждений: эти писатели традиционалисты, националисты и оба страстно ненавидели демократию.
Демократию и впрямь трудно любить – она редко появляется в здоровом своем обличье; но любить тиранию еще более странно.
Достоевский не просто поддержал войну – он звал войну и он нимало не страдал по поводу напрасных жертв; точнее говоря, он не считал жертвы напрасными.
“Нам нужна эта война и самим – не для одних лишь “братьев славян”, измученных турками, поднимаемся мы, а для собственного спасения: война освежит воздух, которым мы дышим и в котором задыхались, сидя в немощи растления и духовной тесноте” – это из “Дневника писателя”, видите, как несентиментально и просто.
Какие уж тут “слезинки ребенка” и прочие мелодраматические Макары Девушкины. Сколько этих Девушкиных было перебито и искалечено – этого писатель-патриот не считал; писатель вышучивал западных правителей, что понадеялись на гнев народный: “Проглядели один колоссальный факт: союз царя с народом! Вот только это и проглядели они!”
Как видите, Достоевский уже давно предложил этот рецепт – поверх голов либералов царь должен говорить с народом, и народ, измученный демократами, все поймет!
“Дневник писателя” – самое цельное произведение Достоевского, это написано не впопыхах, без сентиментальных эффектов и бульварной интриги; здесь писатель действительно сказал все, что думал.
Достоевский не был гуманистом, да и не стремился таковым быть – это звание не казалось ему почетным; он иначе представлял себе мораль. что до истовой веры, то христианство его было особенным. “Скорее мир, долгий мир звереет и ужесточает человека, а не война” – человек, пишущий такие строки, вероятно, понимает, что человек, убитый на войне, уже не исправит своего характера никогда; что выносить, родить и воспитать ребенка – на это требуются годы, а убивают человека в один миг. Это сегодня и происходит. И в отношении обиженных малых народов, зовущих на помощь Европу, Достоевский угадал: “Народики выпросят себе европейский концерт держав”. Как видите, вы не случайно полюбили Достоевского, его сегодня многие полюбили с новой силой. В России отношение к культуре такое же, как к начальству: писатели, объявленные великими, являются авторитетом, как президент или царь-батюшка.
Их авторитет используется: от поездок на Беломорканал до проповедей в защиту войны.
Мне ближе Толстой; помните, в начале нашей переписки вы ссылались на трактат Этьена Боэсси "О добровольном рабстве"? Как раз Лев Толстой и переводил Боэсси, в частности, перевел строки о войне: "Все эти бедствия и разорения исходят не от врагов, но лишь от одного врага, которого вы сами делаете таким могущественным, за которого вы идете на войну, за которого не отказываетесь умереть". Всякое добровольное рабство постыдно, но худшее – это мириться с унижением другого человека. Поскольку война есть худшее из унижений, я не представляю себе морального человека, зовущего к войне ради войны. А именно это и делал Достоевский.
В истории России Достоевский сыграл роль, сходную с той, какую сыграл Лютер в истории Германии – он национализировал мораль, национализировал религию.
А что же будет потом? Хорошо ли будет от этой традиции и этой новой казармы христианскому сознанию Европы, той, что хотя бы на картинах Рембрандта и Шагала, Микеланджело и Грюневальда – но все еще живет?
Впрочем, в Европе и фанатиков хватало, им сегодня кажется, что в национализме спасение.
Разрешите прямой вопрос: а за кого вы голосовали? Не за Марин Ле Пен? Я знаю, это вопрос интимный; а голосования за Марин Ле Пен среди французских интеллектуалов принято немного стесняться, но тайком голосуют за Ле Пен многие: кажется, что альянс с национализмом интеллектуалу не повредит.
Мы оказались в ловушке, мы окружены, но повод ли это стать фашистами? Я – "левый", говорите? Никогда и не думал о себе в этих терминах, тем более, что ориентиры "левый" и "правый" перепутаны. Я против языческого авангарда в искусстве – значит ли это, что я "правый"?
Я за социализм и республику – значит ли это, что я левый? Но в чем я совершенно уверен, так это в том, что всякий человек заслуживает сострадания, а деления на нации – скверная штука.
Быть на стороне империи – дурно; вы как католик знаете, что Христос не одобрял империй и был на стороне бедняков; он был левым, если угодно применять эти определения. И, полагаю, Христос сумел бы сегодня найти язык для разговора с мусульманином.
Будущее Европы в межконфессиональном единстве, в принятии других наций и других вероисповеданий – без ограничения. В этом будущее и христианского гуманизма, а без него Европа не существует; сегодня мы обязаны пожертвовать своей исключительностью ради общего мира.