19 марта 2024  12:50 Добро пожаловать к нам на сайт!
Дискуссионный клуб Искусство управления
Максим Кантор

Письма к французскому писателю Ришару Милле

Максим Кантор живет в Европе, его картины выставляются в 27 музеях мира. Он автор романов, пьес и статей. Его переписка с французским коллегой переросла в философское сочинение, книга уже готовится к печати в парижском издательстве на французском языке. Всего писатели отправили друг другу по семь писем. Издание "ГОРДОН" впервые на русском языке публикует письма Кантора к Милле.



Письмо первое

"Мсье, пишу Вам в тяжелые дни: мир стоит на пороге войны, а в Восточной Европе война уже началась.

В России считают, что Запад – враг, готовятся к большой войне с Западом. Российская “перестройка”, вызванная желанием объединения с западной цивилизацией, закончилась кровью.

Сегодня, после очередных лет ученичества у Запада, Россия решила, что ее дорога лежит на восток, и, по слову русского поэта, повернулась к Западу “своею азиатской рожей”.

Сегодня идет война между войсками так называемого “народного ополчения Донбасса”, которые отбирают часть украинской территории в пользу Российской империи, и украинской армией, которая пытается удержать земли.

Для России эта война реальная, но не объявленная: фактически ведет войну именно российская армия, посылая через границу регулярные части, воюющие без опознавательных знаков, и тяжелое вооружение, с которого сбивают заводскую маркировку.

Существенно то, что война собственно с Украиной – эпизод в масштабной мировой войне; русские люди считают, что в лице Украины Россия ведет бой с Америкой. Западный мир, считает Россия, подошел слишком близко к русским границам; западный мир надо остановить.

Это убеждение сложилось как под влиянием пропаганды, так и от разочарования в западной цивилизации, к которой Россия была присоединена, как считает население, против воли.

Агрессия к Украине – месть Западу. В сознании русских людей существует убеждение, что Украина предала “русский мир”, решив соединить свою судьбу с Европой. Символический разворот вспять от политики Богдана Хмельницкого касается не только самой Украины: отъединение Украины от России – это реальный конец Российской империи.

Военный ответ на политический украинский демарш стал единственным результатом перестройки. Иного результата нет.

Масштабного капиталистического строительства на территории России за годы капитализма не случилось; напротив – страна обанкротила и фактически уничтожила свою промышленность, а экономику строила на спекуляциях ресурсами.

Свои экономические беды Россия связала с утратой имперского статуса и территорий. Украина сыграла роль детонатора – а сам взрыв готовился давно. Сегодня в России начался процесс, который некоторые называют “славянской реконкистой” – империя собирает утраченные в ходе перестройки земли. Так уже было в тридцатые годы, когда Сталин восстановил размер империи Екатерины, утраченный в ходе социалистической революции, так происходит и сейчас.

Во время правления Екатерины полководец Суворов подавлял польское восстание; во время Брежнева вводили танки в Чехословакию; сегодня присоединяют украинский Донбасс, до этого присоединили Крым.

Парадокс лишь в том, что сегодня восстановление империи идет одновременно с разговорами о свободе. Россия начинала “перестройку” тридцать лет назад – с проклятия сталинским лагерям и страстного желания демократии западного образца. Демократию русские люди сегодня прокляли: демократия ассоциируется с разграблением страны капиталистами. Сталина практически реабилитировали: сегодня Сталина вспоминают как спасителя отечества – хотя весь пафос “перестройки” был направлен на разоблачение его преступлений.

Сталина вернули как кумира, но при этом желание свободы – осталось. Просто сегодня словом “свобода” обозначают совсем не то, что тридцать лет назад. Процесс восстановления имперских территорий называют “русская весна”.

Термин “фашизм” применимо к Украине ввели обдуманно; сделали так, чтобы вызвать ненависть к украинцам

Имперские войска, отрывающие Донбасс от Украины, считаются нынче освободительными, а украинские войска, республиканские, – считаются фашистскими.

Сегодня все поставлено с ног на голову: франкистская имперская идея предстает республиканской, путчисты в Донецке названы освободителями-социалистами, – а украинское правительство, в котором нет ни единого военного, именуют “хунтой”. Напротив, Российское государство, в котором бессменно правит майор органов безопасности, “хунтой” свое собственное правительство не называет.

Чехарда смыслов отражает ту сумятицу, которая творится в сознании современного человека. Демократия сулила гражданам свободу, но обернулась (как убедили россиян) экономическим рабством, а Империя сулит рабство, но люди отныне ждут империю как свободу. Эту аберрацию понятий можно счесть следствием постмодерна, следствием общего релятивизма.

Сегодня релятивистское сознание прибегает к утверждениям радикальным, к войне – но генезис радикальных утверждений туманен.

Вас несомненно позабавит деталь: российские диверсанты, пришедшие в Донецк и возглавившие борьбу с Украиной, помимо чинов в российских органах госбезопасности, имеют также философское образование – они окончили философский факультет, они – философы. И в речах диверсанта звучит спокойное утверждение: “Исходя из философии истории, государства Украина не существует”. Повторяю: это не сочинение пост-модерниста – такой стала реальность.

Но и это не главное: со времен д'Аннунцио насилие притягивает дряблого интеллектуала; важно иное.

Парадокс сегодняшнего дня в том, что современный фашизм действительно выращен по рецептам свободного общества. Фашизм сегодняшнего дня пришел по плечам либерализма, это известный прежде сценарий. Все повторилось буквально, как это описывал и предсказывал Платон, как это сохранили в хрониках историки Веймарской республики. Однако особенность сегодняшнего дня в том, что новый эксперимент над мутацией либерализма был проведен не случайно, но с научной последовательностью, практически в лабораторных условиях.

После того, как моя страна изменилась известным вам образом – я испытываю сожаления двойного рода: переживаю, что критиковал либерализм, и сожалею, что не критиковал либерализм достаточно сильно, так, как следовало его критиковать.

Лаборатория эксперимента была обширна на пространстве уничтоженной социалистической системы коллективного хозяйства провели эксперимент насаждения либерального рынка: в результате вспыхнул национализм.

Эксперимент был с обширным полем исследований – результат практически везде одинаковый. Стороны конфликта, как правило, отражаются друг в друге – война это своего рода социальное зеркало. Во многом Украина воспроизвела все ошибки России, в том числе и национальный подъем сегодняшней России (его можно уже квалифицировать как агрессивный патриотизм или шовинизм) присутствует и в Украине. Однако российское общество крупнее, процессы перемен виднее именно в нем.

Не надо обольщаться, это не единичная тенденция поворота к фашизму – национализм и определенная фашизация общества сегодня проявилась везде: в Венгрии, в Греции, во Франции – Украина и Россия не исключения. Всякой стране свойственен свой инвариант фашизма; существует, разумеется, и греческий, и русский, и украинский варианты – со своим культурным генезисом.

Как новый фашизм будет преодолен миром, неизвестно: задача серьезнее, нежели преодоление германского фашизма – поскольку новый фашизм пришел сегодня после разочарования в демократии; новый фашизм вооружен знанием о несовершенстве демократии; новый фашизм опирается на мнение народов, которых демократия обманула. И это делает новый фашизм неуязвимым для критики: народная поддержка на его стороне.

Проблему правильно обозначить следующим образом: вирус фашизма был преодолен демократией, однако вирус фашизма приспособился к демократии, сделал это лекарство недейственным; данный антибиотик устарел – возник устойчивый к нему вирус. Требуется антибиотик нового поколения, но нового лекарства пока нет. Старое – не справляется с вирусом: в демократию больше не верят.

Когда проект возрождения Русской Империи стал самым важным для населения (не забудьте: мечта об Империи возникла спустя четверть века после разрушения казарменного имперского государства), когда новая волна державной идеологии накрыла страну – со всеми запретами, наветами, гонениями на инакомыслящих, улюлюканьем толпы – в этот момент те, кто называет себя либералами и демократами, стали очевидными жертвами. Произошло это внезапно, обвально.

Еще вчера либералы жертвами не были, напротив – либералы были хозяевами жизни. В течение двадцати лет власть в стране ассоциировалась с демократической и отходила от демократических принципов постепенно; причем отходила далеко не всегда по причине тирании. Прежде всего, демократию потеснил рынок, который скорректировал общественный договор.

Говорилось о том, что демократия нуждается в либеральном рынке, и связь демократических и рыночных механизмов считалась естественной. Однако в реальности либерально-корпоративный мир подменил собой общественный договор. Общественный договор по природе своей должен пребывать неизменным и отношения гражданина и социума лимитированы взаимной ответственностью; рынок не знает лимитов и не склонен считать себя ответственным. Рынок подменил демократию, причем демократия некоторое время этой подмены не замечала.

Однако население – инстинктивно – заметило подмену быстро. Те, кого либералы называли “быдло”, ненавидели демократов за свою нищету, связывая принципы прав человека с разорением страны.

Либеральную интеллигенцию ненавидели за легкие деньги и надменность. Либералы получали в редакциях большие зарплаты за незначительную деятельность; и впрямь, на фоне банкротства промышленности, огромные деньги тратились корпорациями на идеологическую работу, чтобы убедить население в том, что разорение страны необходимая ступень к свободе. К сожалению, пора либерализма в России завершилась, не оставив по себе памятников и свершений.

А что же делали с гигантскими деньгами, спросите вы? Больниц для бедных не строили, за образование неимущих не боролись; писали колонки в гламурные издания, клеймили мертвого Сталина, посмеивались над косным населением, внедряли мысль, будто рыночный успех – критерий человеческой состоятельности.

Четверть века назад, когда социалистические казармы были сметены прогрессом (в те годы любили слово “прогресс”), российское население было немедленно ограблено. Нельзя сказать, что народ процветал до перестройки, отнюдь нет. Но когда возникли легальные возможности для изъятия последнего у людей, когда спекуляцию объявили наиболее достойным занятием – тогда жизнь объявили довеском к рынку, и все, что не вписывалось в рынок, умерло. Новые богачи стали флагманом перемен. Вкусы буржуев сделались критерием справедливости и красоты – ведь эти вкусы были проверены рыночной удачей.

На глазах менялось сознание людей: продавалось все. Прежде (в годы Советской власти) когда хотели сказать комплимент, говорили “человек – непродажный”. В годы владычества рынка стали хвалить только тех, кто хорошо продается. Сочетание либерального рынка с демократией оказалось губительно для демократической идеи – она была вытеснена рынком, хотя правовую терминологию и сохранили.

Рыночный успех я не считал критерием; мне в те годы казалось, что жадный рынок разрушает фундаментальную основу народной жизни, рушит нечто, что первично по отношению к рынку и к государству.

Меня раздражали бравые журналисты, которые были достаточно смелы, чтобы пинать мертвого Сталина, но крайне осторожны в критике непосредственного работодателя. Подвергали критике все, кроме того строя, который сложился. Сомнение – необходимый компонент сознания, но когда сомневаются избирательно, это уничтожает категорию сомнения.

С каким сладострастием рвали нувориши тоталитарную страну на части, сколь праведен был каждый пинок под задницу казарменной России. Казалось, что это – осмысленная работа: расправляться с косным прошлым страны. Отвергали победы, предания, историю, религию – все объявили неудачным черновиком западной истории. И многие русские возненавидели ту западную историю, которая стала основанием их унижения.

Быть против нео-либерализма естественно; это нормально – встать на сторону обездоленных. Нео-либерализм не имеет ничего общего с классическим либерализмом: аболиционистов там не встретишь: рынок жесток. Когда внедряли рыночную мантру, прозвучали слова либерального экономиста: если тридцать миллионов русских мужиков не впишутся в рынок, что же делать? Это звучало как оправдание бесправия. Русскую культуру объявили неполноценной – все заменила мода и глянцевый успех. Я выступал против тех, кто это пропагандировал.

Помните зиновьевское: "Целились в коммунизм, а попали в Россию"? Добавлю: попали в жителей России.

И вот сегодня – либералы в опале. Сейчас объявили войну с Западом неотвратимостью, и ожидание войны сплотило людей, разобщенных рынком. И либералы оказались тем, кого толпа воспринимает виновными в своих бедах.

Кровожадность – иного слова не подберу – охватила толпу; пусть придет возмездие! Людей убеждают в том, что они будут сражаться за все то, что у них отнял рынок. Людей заставили поверить в то, что все украли не их непосредственные начальники – но идеологи, теоретики рынка, заокеанские советчики. Не отечественный феодал виноват, нет! Виноват интеллигент, который отдал власть этому феодалу.

Это, разумеется, ложь. Население грабили отечественные феодалы, те самые, которые сегодня посылают население на смерть в борьбе с чужими странами.

Странно было бы предполагать, что население можно унижать так долго, и народ не взорвется в ненависти. Не ища обоснований, веря самому нелепому аргументу, стали готовиться к войне. И мнится людям: покорим соседний народ – и станем свободнее сами.

Читал в книгах о тридцатых годах – но не думал, что увижу воочию: вчера угнетенные и жалкие – стали гордыми и гневными.

Отчего же возникла гордость? Ведь лучше жить никто из униженных не стал. Гордость появилась оттого, что могут отомстить судьбе. Вчера умирали порознь, ограбленные рынком, сегодня объединились в ненависти к тем, кто их обездолил. То есть им, пьяным ненавистью, кажется, что их обездолил западный мир – на деле они воюют с собственной грабительской историей, воплощенной в Украине, которая желает демократии и свободы. В лице Украины – мстят самим себе.

Любопытно здесь то, что, в сущности, этот агрессивный процесс – не отменил ни либерализма, ни демократии, ни корпоративного сознания. Это кажется невероятным, но, между тем, это именно так: демократические принципы показательно сохраняются – сегодня это волеизъявление народа, сплотившегося вокруг вождя; и корпоративность не отменили – действует тот же принцип избирательного чувства справедливости.

Так именно и было на недавних корпоративных бунтах: свергаем президента, но не главу концерна, который платит зарплату; этот же принцип повторили сегодня в военной истерии: население готово воевать за свои права с чужой страной, но не с собственным правительством.

Позвольте, граждане, разве вас чужое правительство грабило эти годы? Разве это американские капиталисты урезали ваши пенсии и забрали себе вашу нефть? Но логика обиженного народа иная – людей унижали долгие годы тем, что показывали пример жирного довольного соседа. Значит, этого соседа надо ударить.

Вчера я болел за народ – сегодня народный энтузиазм мне отвратителен.

Между страстями толпы и жизнью народа – пропасть. Народ доводят до состояния толпы, а потом наступает момент бессилия власти, когда толпу бросают на прорыв цивилизации – причем ради захвата тех же рынков.

Рынок, примененный как критерий человеческой состоятельности, ужасен. Восстание против доктрины рынка – справедливо. Но разве сегодня что-то поменялось? Оттого, что людям вместо рынка предлагают войну – что изменилось? Никто и не думал отказываться ни от одного из захваченных рынком плацдармов бытия.

Война – это такой же рынок. Просто война – это самая последняя фаза рынка.

Оттого, что толпе сказали, что их соседи – фашисты, что поменялось в собственной жизни людей? Стала свободнее? Краше?

Люди стали свободнее оттого, что им разрешили издеваться над слабым соседом. Соседская глупость видна – и она оттенила свои собственные привилегии.

Тридцать миллионов населения мешали при рыночной экономике, их перевели в мертвые души. Сегодня подошли иначе к проблеме лишних миллионов: вместо рынка дали войну.

Но война – тоже рынок. Надо эту мысль повторить много раз, слишком часто мы слышали, что война есть продолжение политики – но нет в мире сегодня иной политики, помимо рыночной. Война есть продолжение рынка, это простая девальвация рабочей силы.

Сегодня показалось, будто возникла симфония власти и народа. И впрямь так, когда народ посылают на убой – а это бывает уже от полного паралича власти, когда нет иного плана обогащения – тогда возникает солидарность стада с хозяином. Цена рабочей силы уравнивается с ценой жизни, а жизнь ничего не стоит.

У государства всегда есть последняя карта: поверх олигархов, поверх мелкого второсортного ворья – правители обращаются к толпе. Братцы! Это плохие баре у вас все украли! А мы – баре хорошие. Иди на войну – и настанет возрождение.

Скажите, Ришар, насколько логично было бы мне, критиковавшему нео-либерализм, приветствовать войну и такого рода "возрождение"?

Американцы, насколько я знаю, у русского народа ничего не крали. И либералы мало сумели стащить. Брали русские баре у русских крепостных. И всегда будут красть именно отечественные баре. И всегда баре будут слать мужиков на убой. И всегда образ внешнего врага – поможет обелить отечественного держиморду.

Я – за обездоленных, а не за оболваненных.

Знаете, Ришар, было время, когда я спорил с анти-сталинизмом, которым заменили подлинное изучение истории: все беды в России либерализм списывал на наследие Сталина. Говорили, что во всем Сталин виноват – не раскаялись сталинизм, не изжили пороки коммунизма, все беды от этого. А как раскаяться?

Я возражал: не Сталин раздал ресурсы страны феодалам, не Сталин не наделил властью бандитские кланы. И, будем справедливы к покойному тирану, который повинен в гибели миллионов, но сегодняшнее унижение народа – это не его вина.

Так я говорил, но теперь пришла пора пожалеть о моих словах, поскольку сегодня кажется, что либералы были правы: Сталин никуда не исчез – генералиссимус всегда с нами. Те, кто звал его приход, те, кто молчал, ненавидя либералов, те, кто мечтал об империи – они сегодня рады.

Это долгожданный день националистов и имперцев: о, с каким сладострастием они мстят за унижение своего кумира. Было время, имя Сталина стеснялись произнести, сегодня имя палача звучит гордо. Сегодня имперское сознание вытеснило либеральную идеологию – а кто же у нас, в России, главный символ имперского духа? Екатерина ли? И гудит, как лесной пожар общая страсть: мы сплотились, мы единый народ, мы снова готовы к войне!

За что война? С кем же война, помилуйте? Атлантическая цивилизация – вот наш враг! Мы стали жертвой чужой доктрины – сегодня страна встает с колен! А встать с колен в этой терминологии – означает подавить внутри страны инакомыслие.

Посмотрите на судьбу свободолюбивого писателя Зиновьева, выступившего сначала против Советской власти, а затем против власти нео-либеральной доктрины рынка; сегодня Зиновьев умер, а его имя присвоено имперцами и черносотенцами, теми, кто вызвал бы ужас у него, будь он жив.

Но логика неумолима: рынок разъедает демократию, а в отсутствие демократии – плоды рынка присваивает тирания. Тирания создает иллюзию прямой демократии, обращаясь непосредственно к народу, поверх рыночных магнатов (они же столпы демократии). Так возникает фашизм.

Эту возможность критик либерализма мог предвидеть; предвидел ее и я – но, видимо, был неубедителен.

Я выступал против нео-либерализма в России, и продолжаю думать, что нео-либерализм принес России зло; но сегодня преследуют тех, кого я критиковал – события повернулись так, что они стали жертвами зла еще более страшного. Я вижу, как нео-либеральная доктрина, уничтожив демократию, вылепила из корпоративного общества среду, максимально пригодную для фашистской доктрины.

Наше общество прошло тот же путь, тот же классический маршрут, который был описан Платоном в восьмой книге “Государства”: от слабой и вороватой демократии к беспринципной олигархии, а от олигархии к тирании. Этот путь был пройден в истории часто. Но никто не извлек уроков.

Мы провели двадцать пять лет так называемой “свободы”, играя со словами “либерализм” и “права человека” – но современный либерализм очень мало занимался правами человека, куда больше правами собственника; демократия была придатком рынка. Разве кого-то удивляет, что релятивистское “contemporary art” находится в оппозиции к идеалистическому “modern art”? А почему же нео-либерализму не быть в оппозиции к либерализму?

Поглядите на дикую войну в Донбассе – Россия желает оградить себя от чужого влияния, русским людям надо присвоить эту территорию в знак того, что “русский мир” противостоит Атлантике. Иной цели у войны нет.

Дикость ситуации в том, что в качестве причин смертоубийств называют десять причин, противоречащих одна другой. Одни говорят, что воюют за социализм против украинских олигархов. Но при этом эти люди получают зарплаты от российских олигархов. Не бывает социализма, встроенного в капиталистическую империю, не бывает карманного социализма. Мало этого, не бывает социализма, который строят в чужой стране силами капиталистической империи. Но теория Маркса тут и не вспоминалась.

Глава самопровозглашенного правительства объявил, что он разделяет белогвардейские идеалы и воюет за Русскую империю; другой лидер сражается за концепцию евразийства; еще один – за казачье правительство.

И, набирая бойцов для сражения, наемникам платят, и наемники вообще не знают, за что сражаются. Культивируемое зверство, направленное против братьев, имеет одно оправдание – создание бастиона, противостоящего Америке.

Города и граждан сделали заложниками животного зверства, иногда те, кто стреляет в людей, говорят, что воюют за то, чтобы говорить по-русски. Русский язык никто не запрещал, но, скажите, разве не лучше говорить на суахили, лишь бы жили дети? Такая логика уже отсутствует.

А в России люди голосуют за единство нации, вскидывая вверх правую руку – точь в точь таким же движением, каким вскидывали руку гитлеровцы. И объявлено правительством, что основа жизни страны – патриотизм. Не гуманность, не закон, не право. Патриотизм.

Россия отгородила себя от мира – а помните про “общеевропейский дом”? Некогда германский министр Ратенау сказал “Германию поместили в сумасшедший дом и страна сошла с ума” – я вспоминаю сегодня его слова.

Спросите себя, как спрашиваю себя я: только ли российская вина в том, что страна встала сегодня с ног на голову? Возможно, в этом вина и тех, кто разрушил анатомию организма в принципе?

Сегодня Россия осуществила то, о чем предупреждали: внезапный переход от гламурного либерализма к националистической империи. Мы в начале фашистского дискурса, но движение стремительно.

Мы стремительно переместились в мир казармы; люди разочаровались в том идеале, который пожелали принять вместо казармы. Но скажите, Ришар, разве не сходный процесс идет во всем христианском мире? Разве не случилось так, что общими либерально-рыночными усилиями мы возвели цивилизацию, которая обанкротилась – оказалось, что ничего реального не было. Либерализм прошел как насморк, растаял как дым – не оставив по себе никакой памяти, кроме обиды масс.

Лекарства против новой беды нет. Вирус фашизма приспособился к демократии, на него не действует лекарство. Прошло двадцать пять лет разговоров – и мы не припасли ни единого твердого слова, чтобы остановить войну, чтобы обуздать массовый психоз, чтобы сказать твердое “нет” национализму”. Мы истратили все слова на игры.

Особенность современного фашизма состоит в том, что фашизм пришел в силу тотального разочарования в демократии.

Фашизм всегда приходит вопреки демократии, но сегодня фашизм пришел не только вопреки – но по вине демократии, от разочарования в демократии, в силу мутации самой демократии.

И это критично.

Демократия в ходе объективного исторического процесса ассоциировала себя с нео-либеральной рыночной идеологией, не-демократичной по сути. Союз демократии и либерального рынка стал гибельным прежде всего для самих демократических общественных институтов.

Фашизация обществ в мире проходит тем успешнее, что демократическое лекарство против вируса фашизма – сегодня не помогает.

Сегодня не существует внятной оппозиции "демократия – фашизм", рынок спутал диагноз, усложнил процесс лечения.

Вирус фашизма приспособился к той демократии, которая имела место, вирус фашизма побеждает рыночную демократию легко.

Для того, чтобы успешно противостоять новому изданию фашизма – требуется антибиотик нового поколения; а такого лекарства – чистого антибиотика демократии – пока нет. Требуется демократическая идея, очищенная от рынка и спекуляций, но таковой сегодня не существует.

До того, как народ стали строить в шеренги и хоронить убитых солдат без имен на могилах, прошел процесс мутации собственно демократического строя.

Современный фашизм лишь на словах противостоит нео-либеральной идее и рынку. На самом деле, приобретения либералов режимом присваиваются, и в собственность народа не перейдут никогда. Чекист-миллиардер – не находится в оппозиции к рынку, и ни на миллиметр не ближе к народу, нежели владелец корпорации. Не либерализм отвергает фашизм, но вышедшую из употребления демократию.

Сегодняшний строй является мафиократией; в этом социальном образовании действуют не законы, но понятия. Мафиократия преображается в фашизм легко; но при этом демократическая идея фашизму нового типа не оппозиционна – демократия съела себя сама. И даже хуже: рыночная демократия как бы имплантирована внутрь нового фашизма.

Чтобы победить фашизм нового типа нам прежде всего потребуется заново переосмыслить демократические идеалы и институты.

Нам некого винить, кроме наших ленивых мозгов и наших мелких идеалов.

Все, что случилось с нами и с либерализмом, случилось потому, что мы не заслужили ничего лучшего; мы своими руками вылепили сегодняшнего Франкенштейна"

Французский писатель Ришар Милле (Richard Millet) автор более 50 романов, может быть известен русскоязычному читателю по заявлению, которое звучало в новостях в августе 2012 года. Милле тогда публично поддержал Андерса Брейвика, расстрелявшего 77 человек в Норвегии. Заявив: "Брейвик – это, без сомнения, то, что Норвегия заслуживает".

richard_millet.wikimedia.org_02

Ришар Милле.

Ришар Милле, письмо первое:


”Уважаемый Максим. В целом я с вами согласен – в России появляется тенденция к тоталитаризму, появились ферменты тоталитаризма; я предпочитаю пользоваться именно этим словом, так как фашизм, на мой взгляд, находится внутри специфической исторической коннотации.

В Западной Европе, в Европейском союзе ситуация, между прочим, сходная, хотя очевидно и менее кровавая. Европейский тоталитаризм – мягкий, гибкий, лицемерный инструментарий, при помощи которого управляют сознанием масс.

Россия все еще империя, и консервировать ее в качестве империи возможно, на мой взгляд. Франция или Британия уже давно не империи, этот этап пройден; эти страны потеряли свое былое влияние в мире, растворились в этом гигантском холдинге – под названием Евросоюз.

Вы, русские, еще находитесь в Истории, а мы уже вне ее. Мы уже – ничто. Жить в империи, быть имперским художником, даже если эта судьба влечет за собой определенные трудности – особенно для писателя, для художника это возможно и непросто – это все же дает творцу уникальный шанс, на мой взгляд.

Разве включение Украины в Евросоюз – хорошая идея? Разве это то, чего реально хотят рядовые украинцы? Что вообще означает этот украинский кризис? Неужели Украина реально хочет быть государством – сателлитом Америки, как стала таковым Польша, Британия или, например, Нидерланды?

Европейцы живут в "добровольном рабстве"

Европейский фашизм (в моем словаре, по крайней мере) есть нечто над-культурное: культура – фасад либерализма; культура сегодня – это украшение храма либерализма, сооружения с двумя основными колоннами – Рынком и Законом.

Новая западная религия была создана из демократии, прав человека, анти-расизма, отрицания полового детерминизма, гомосексуальных богов...

Культура сегодня, говоря по правде, – это отрицание самих себя, отрицание вековой традиции, это страх быть собой, страх и стыд за былые экспансии.

Почему мы принуждены стесняться себя? Мы приучены каяться за былые ошибки (колониализм или режим Виши); нам приходится постоянно опровергать свою историю, это нечто обратное тому, в чем я был воспитан как христианин и наследник универсальной культуры Духа.

Либерализм (о, я встречал либералов: англо-саксонских протестантов, одновременно и лицемерных, и наполненных чувством морального превосходства) не желает более представлять тысячелетнюю традицию культуры. Новый тоталитаризм – он в гигантских западных супермаркетах и в театре, лишенном античных пьес. Нам сказали, что надо ненавидеть шовинизм и что даже не надо быть нацией. Мы пропали, мы в отчаянии, мы – слабые люди Европы! Европейцы живут в “добровольном рабстве”, пользуясь выражением Этьена Ла Боэсси.

Мы живем в фальшивой реальности, в фантомном мире. В некотором смысле, мы мертвы".

===================================================================================================================

Максим Кантор, письмо второе :



Украина рушится, точнее сказать, страну уничтожает Россия – в наказание за высказанное намерение войти в Европу

Ришар, если бы дать возможность Украине самой решить, где быть и жить: в Европе или вне Европы – то, на основании результатов, мы бы сделали вывод: был ли выбор ошибкой. Шанса Украине не дали – само намерение сочли криминальным.

Мало этого. Что значит – “присоединиться к Европе”? Европа сама знает, как она хочет развиваться: есть ли у Европы силы на то, чтобы стать федеральной (хотя бы для того, чтобы преодолеть экономический кризис). Европа гвельфов или Европа гибеллинов?

Вы мечтаете о возврате Европы вспять, говорите, что Европа мертва – а у меня чувство, что Европа еще не сделала самый важный шаг. Согласитесь, что со времен Боэсси прошло четыреста лет, и эти века не назовешь рабскими – то было время постепенного освобождения, постоянного нравственного усилия. Возможно, главный шаг Европы впереди. Европа всегда движется вперед ценой потерь: это сложный организм.

И без федеральной Европы дел довольно: выработать единые правила – ну, скажем, единой системы налогообложения. Пока этого нет, расширение Европейского союза – вопрос, скорее, условных преференций. Трудно определить сегодня, в чем заключается “европейская идея”, и существует ли такая. Думаю, говорить о падении Европы – некорректно; идею Европы заслонило нечто иное.

Если считать “идеей Европы” рациональное христианство, веру поверенную разумом, – если идти вслед за Августином, Фомой, Кантом – то эта идея была искажена этатизмом, и вовсе извращена во время тираний ХХ века – уже Шпенглер в 1918 году писал о закате цивилизации, суть которой ускользала от его формулировок: как вы помните, он даже не смог включить в анализ европейской цивилизации феномен христианства.

Как выглядит сегодня европейская свобода, за которую боролись три века подряд? Верим ли в знаменитое “свобода-равенство-братство”? Воплощает ли понятие современной демократии то, ради чего шли на баррикады в 1848 – или раньше, на штурм Бастилии? Болезненный вопрос: как изменилась идея демократии в эпоху финансового капитализма?

Украина решила уйти к другому жениху – ревнивая Россия не отпустила

До того, как упрекнуть Украину в метаниях, отметим, что сама Европа – противоречивое создание, многое обещающая – но не всегда способная обещание выполнить. И, тем не менее, я настаиваю на том, что Европа жива – а что до времени, то мы с вами знаем, как долго строят соборы. Возможно, строительство очередного собора только начато – а строят соборы по восемьсот лет. Возможно, перманентное нездоровье Европы – это особый тип ее здоровья? Добавлю к этому, что агрессия националистической России способна оказать огромную услугу самосознанию Европы.

Интересно иное: в какую именно из Европ хотела войти Украина? В культурную Европу или потребительскую? Вопросы запоздали: Украина рушится, точнее сказать, страну уничтожает Россия – в наказание за высказанное намерение войти в Европу. И знаете: не существует лучшего доказательства того, что Европа жива: будь Европа мертва – Украине разрешили бы к ней присоединиться.

О, нет, эта война свидетельствует о том, что жизнь вернулась к сонной Европе супермаркетов; Украина решила уйти к другому жениху – ревнивая Россия не отпустила.

Украина – эпицентр пожара, символ европейской беды – только Европе надо это осознать. В лице Украины – Россия бьет по Европе; и надо Европе это понять и обороняться. Опасно везде, но в европейском мире – пожар Украины высветил многие противоречия.

Было бы здраво начать наш разговор с детерминирования европейской культуры – (или правильнее сказать” культуры христианской цивилизации”?).

Нам придется согласиться, что так называемая европейская цивилизация существует сегодня помимо христианской веры и даже с языческими ценностями. Этот существенный для культуры поворот: доминант языческих ценностей над христианскими – был произведен в прошлом веке, тирании ХХ века постулировали его; сегодняшняя Россия во многом повторила общий путь.

Язычество самой России – вопиющее; национализация и даже паганизация Православия (как иначе квалифицировать агрессивную национальную политику церкви?) тому свидетельство. Православие всегда тяготело к тому, чтобы стать сугубо национальной религией, сегодня это реализовано.

Россия умудрилась не заметить западных ценностей, не связывая “цивилизацию” с реальной европейской культурой

Драматизм сегодняшнего момента в том, что очередной поворот России на Запад – совпал по времени именно с паганизацией Европы. Какая горькая ирония истории! Очередной поворот к западной культуре обернулся на этот раз не знакомством с Шеллингом и не лекциями марксизма – но уроками релятивизма и гламурной моды. Если бы все не так трагически сложилось, то можно было бы смеяться: релятивизму мы обучались всерьез. Не гегельянству (его забыли и учились ему недолго), не марксизму (его вообще вывернули наизнанку), а именно релятивистской философии постмодерна, именно языческим поделкам “второго авангарда”.

Среди русских интеллектуалов бытовало соображение, что в мире существует единственная цивилизация – западная. И воспроизводили нелепые жесты западных новаторов нового типа – один молодой человек испражнялся перед картиной Ван Гога, другой рисовал кружочки и черточки – и они верили, что идут дорогой свободы. Мы, русские, отстали от прогресса из-за большевиков и татар, так не упустим теперь свой шанс – говорили именно так. Надобно копировать цивилизацию, чтобы преодолеть дикарство, – вот так говорили. И обеими руками зачерпнули новое западное язычество.

Есть ли язычество в сегодняшней Европе? Оно, разумеется, доминирует сегодня. Но разве это окончательное свидетельство о Европе? Факт тот, что европейское христианство и высокая гуманистическая культура никуда из Европы не исчезли – лишь поверхность, лишь мода цивилизации паганизировалась; но до подлинной Европы российский наблюдатель добраться не мог.

Случилось так, что Россия умудрилась не заметить западных ценностей, не связывая “цивилизацию” с реальной европейской культурой. Брали лишь то, что блестит – заимствовали банковские махинации, буржуазный глянцевый авангард, стиль жизни супер богачей. Никто не хотел копировать Европу гуманистов, подражать Альберту Швейцеру, больше узнать о Канте или Платоне.

Мы знать не хотели о бедняках Европы – нам хотелось снять сливки сладкой европейской жизни на Лазурном берегу и гала-концертах. На Западе мы учились только дряни, только вопиющему разврату. И, как результат, – те, кто копировал европейскую дрянь, испортились; а российское население, глядя на своих развращенных богачей, решило, что только скверному и может научить Запад.

Обида на “ложные западные ценности” зрела медленно, но созрела. И постепенно население России укрепилось в мысли: Запад обманул Россию. Не банкиры, не гебешники, не Ельцин и не олигархи, которых вылепили из социальной грязи русские политические пройдохи, но Западная культура виновата!

Русские восхищаются богатыми виллами Сардинии, но немногие знают, что коммунист Антонио Грамши родом с Сардинии и там боролся за сардинских бедняков

Попробуйте объяснить русской старухе, что ресурсы страны забрали прохвосты – но их получил не Декарт; попробуйте объяснить больному пенсионеру, что его пенсия украдена не из-за идей Спинозы. Русские бедняки не поверят вам. Запад виноват во всем сразу: в замках на Рублевке, в виллах на Средиземноморье, в банковских облигациях, в абстрактном искусстве, в Дерриде и в “откатах”, – все перемешалось.

Разрешите добавить, что смешав все эти явления воедино, русский обыватель не так уж и далек от реальности. Это не он первый все перемешал, до него все смешал европейский релятивизм последних лет.

Да, мсье, постмодернизм приготовил такой компот из так называемых “западных ценностей” что на поверхности оказалась яркая блестящая дрянь. Но кто же мешал ученику доискаться до настоящего?

Да, Россия плохо выучила урок. Но это не вся правда. России дали урок, который трудно было выучить хорошо. Европа сегодня не в лучшей интеллектуальной форме. И если Европа не равна Дамиену Херсту, банку HSBC корпорации ELF, а помимо них имеется Пикассо, Брехт и Камю – то прежде всего это должна произнести сама Европа; но она молчит.

Русские восхищаются богатыми виллами Сардинии, но немногие знают, что коммунист Антонио Грамши родом с Сардинии и там боролся за сардинских бедняков; но помнят ли это сами европейцы? Поймите меня правильно: я не говорю о так называемых “левых идеях”, но лишь о реальной истории – об отличии истории от ее глянцевого муляжа.

В том-то и дело, что сегодняшние русские разочаровались в Европе и европейских ценностях, не имея даже отдаленного представления о том, что такое Европа. Но равна ли Европа себе самой? Разве не случилась с самой Европой та странность, что Европа испугалась своего собственного директивного думанизма: категориальной философии?

Этот вопрос мы должны поставить до того, как спросить, ошиблась ли Украина в своем выборе. Возможно, Украина и ошиблась; но в таком случае – ошиблись мы все и давно. Так дайте же Украине право на ошибку! Разве не сама Россия очертя голову кинулась на поиски гламурных ценностей четверть века назад? Разве не сама Европа ошибается каждый день, поклоняясь золотому тельцу рынка?

Я уверен в том, что основания для разлуки Украины с Россией имелись. И сегодня Россия лишь доказала, что то были серьезные основания – брак был несчастливым. Отпустите Украину – позвольте же ей уйти! Но не дали.

Поднялась мутная патриотическая волна, которая затопила одну шестую суши.

Основания для разлуки Украины с Россией имелись. Брак был несчастливым. Отпустите Украину – позвольте же ей уйти!

Мы сегодня боимся слова “фашизм”; нам кажется, что это сугубо историческое явление 30-х годов прошлого века; понятнее туманный термин “тоталитаризм”, который, думаю, и внедрен столь широко ради туманных политических спекуляций.

Но к дефинициям “фашизм” и “тоталитаризм” я обращусь в следующем письме. Сегодняшнее письмо посвящено трансформации западного либерализма в России – я настаиваю на том, что русский идеологический проект был не либерализмом, и даже не вполне западным. Если бы не моя неприязнь к конспирологическим словечкам, я бы сказал, что псевдолиберализм “перестройки” – это проект гб: О, как усердно насаждали бывшие комсомольцы и партийцы эту гламурную моду!

Как резво бежали секретари райкомов покупать яхты и произведения авангарда! Именно этот воровской либерализм и подготовил сегодняшний имперский фашизм.

Нет, нет, не спешите обвинять Европу – мы не копировали ваш подлинный либерализм. Мы не открывали книг Монтескье! Заимствовали не Ренессанс и не гуманизм, не Просвещение и не антиколониализм – и даже не подлинную демократию, ее мы тоже боялись!

Принцип Демократии построен на ограничениях – всякий контракт (общественный договор) основан на взаимной ответственности и границах обязанностей. Но идея глобального рынка не знает ограничений и границ. Когда две доктрины пришли во взаимодействие – их противоречие оказалось неразрешимым: в результате Рынок победил, и Демократия – пала.

Вот вам простой пример: русские люди голосуют сегодня за сильного царя – с упоением произносят слово “царь” и отождествляют свою жизнь с волей государства, однако никто не отрицает выгод рынка. Более того, российская экономика существует лишь благодаря спекуляциям, а отнюдь не благодаря труду – Россия живет продажей ресурсов, живет спекуляциями; речи нет о том, чтобы перейти на самообеспечение ремесленным трудом – нет, только финансовый рынок. А вот демократия не прижилась.

Мы помним, что авторитарные режимы прошлого века приходили именно на плечах либеральной доктрины. Прямота диктаторов выгодно отличалась от цинизма либеральных болтунов. Шовинизм – естественный ответ на нищету народа: диктатор зовет нацию проснуться, но приобретения либерального рынка не отвергаются, нет! Рыночные приобретения богачи не возвратят народу, но богачи как бы едины с народом в ином – едины в национальном порыве.

Россия мстит Западу за двадцать пять лет иллюзий; так второгодник мстит учителю за то, что не понял учебник

Поворот от вороватой демократии к единой симфонии труда, объединяющей угнетенных и угнетателей, напомнил мне мысль Хайдеггера; говоря с рабочими завода Круппа, он внушал работягам – что их труд и труд Геринга (управлявшего конгломератом заводов) – суть составляющие единой мистерии. Все представители народа, говорил философ – национал-социалист, есть соучастники великой мистерии труда; просто одни люди завинчивают гайки, а другие руководят; но вместе все – великий народ.

Таким только образом мы и должны трактовать современный российский патриотический поворот – рыночные спекуляции никто не отверг, но добились того, что нация сплотилась вокруг лидера.

Русские некоторое время учились у Запада – теперь ненавидим наших учителей, но чему же мы учились? Волны преклонения и ненависти к западным учителям заполняют русскую историю – сегодня важно произнести: Россия никогда не была способна разглядеть реальный Запад, всегда училась только дряни. Россия, как всякий второгодник, всегда учила лишь тот урок, который давался ей легко. Россия заимствовала постоянно – но всегда заимствовала не гуманистические постулаты, но манипулятивные конструкции.

Сегодняшняя атака России (в рекламе событий говорится так: “Россия встала с колен”) – имеет целью не Украину; Россия мстит Западу за двадцать пять лет иллюзий; так второгодник мстит учителю за то, что не понял учебник. Здесь критично важен вот какой момент, и прошу вас обратить внимание на следующую фразу: учитель отнюдь не всегда получает от ученика то, чему он ученика научил. Россия училась разумному абсолютизму у Гегеля, но российское крепостное право не схоже с гегелевским историческим детерминизмом.

Россия училась республиканскому и социалистическому духу у Маркса, однако российское издание коммунизма перечеркнуло все гуманистические основания “Капитала”. Противоречия русского социализма – они не имеют ничего общего с марксовыми противоречиями.

Так случилось и сегодня: Россия брала уроки демократии – у философии постмодернизма, у релятивисткой философии. Учителя были не лучшего качества, и сегодняшнее восстание России против демократических иллюзий – проходит в полном соответствии с заветами релятивизма: нет ничего окончательного. Однако Россия добавила в релятивизм современного западного дискурса столько собственного произвола, что Европа ахнула. Релятивизм – это же не произвол! Релятивизмом Европа вооружилась, чтобы уберечься от тираний!

Однако на почве России из релятивизма родился именно тиранический произвол. Отдали Крым – забрали Крым, отпустили республику прочь от метрополии – потом взяли республику обратно. Сначала отказались от идеи Lebensraum (жизненного пространства), земли раздали былым колониям (союзным республикам); верили в демократию, верили в то, что все равны. Но оказалось, что равенства нет, рынок уничтожил равенство и братство; ну так что же? Философия релятивизма подготовила нас к тому, что нет окончательных императивов: да, вчера хотели демократии, а сегодня опять хотим быть империей.

Знаете ли вы, мсье, кто резвее прочих поддерживает оккупацию Украины? Российские нувориши, гламурные журналы, ворюги, бежавшие в Лондон. Именно они громче российского правительства кричат о том, что Украина стала предателем “русского мира”. И народ, ограбленный этими вот ворюгами народ, мстит вовсе не отечественному ворью и гебью – но мстит соседней стране, мстит Западу. И в этом вовсе нет противоречия.

Жизнь населения не стала лучше оттого, что от несостоявшейся республики Россия повернулась к империи, но старый добрый рецепт “пушки вместо масла” верен и поныне – люди почувствовали, что их освободили от необходимости претворяться. Мы хотим того же, чего и прежде – свободы, просто сегодня мы понимаем свободу иначе; хотим твердой руки и больших территорий. Желаем свободы и насилия одновременно. Желаем произвола как высшей стадии освобождения. И это сочетается совершенно естественно".

Ришара Милле, письмо второе:

Уважаемый Максим. В целом я с вами согласен – в России появляется тенденция к тоталитаризму, появились ферменты тоталитаризма; я предпочитаю пользоваться именно этим словом, так как фашизм, на мой взгляд, находится внутри специфической исторической коннотации.

В Западной Европе, в Европейском союзе ситуация, между прочим, сходная, хотя очевидно и менее кровавая. Европейский тоталитаризм – мягкий, гибкий, лицемерный инструментарий, при помощи которого управляют сознанием масс.

Россия все еще империя, и консервировать ее в качестве империи возможно, на мой взгляд. Франция или Британия уже давно не империи, этот этап пройден; эти страны потеряли свое былое влияние в мире, растворились в этом гигантском холдинге – под названием Евросоюз.

Вы, русские, еще находитесь в Истории, а мы уже вне ее. Мы уже – ничто. Жить в империи, быть имперским художником, даже если эта судьба влечет за собой определенные трудности – особенно для писателя, для художника это возможно и непросто – это все же дает творцу уникальный шанс, на мой взгляд.

Разве включение Украины в Евросоюз – хорошая идея? Разве это то, чего реально хотят рядовые украинцы? Что вообще означает этот украинский кризис? Неужели Украина реально хочет быть государством – сателлитом Америки, как стала таковым Польша, Британия или, например, Нидерланды?

Европейцы живут в "добровольном рабстве"

Европейский фашизм (в моем словаре, по крайней мере) есть нечто над-культурное: культура – фасад либерализма; культура сегодня – это украшение храма либерализма, сооружения с двумя основными колоннами – Рынком и Законом.

Новая западная религия была создана из демократии, прав человека, анти-расизма, отрицания полового детерминизма, гомосексуальных богов...

Культура сегодня, говоря по правде, – это отрицание самих себя, отрицание вековой традиции, это страх быть собой, страх и стыд за былые экспансии.

Почему мы принуждены стесняться себя? Мы приучены каяться за былые ошибки (колониализм или режим Виши); нам приходится постоянно опровергать свою историю, это нечто обратное тому, в чем я был воспитан как христианин и наследник универсальной культуры Духа.

Либерализм (о, я встречал либералов: англо-саксонских протестантов, одновременно и лицемерных, и наполненных чувством морального превосходства) не желает более представлять тысячелетнюю традицию культуры. Новый тоталитаризм – он в гигантских западных супермаркетах и в театре, лишенном античных пьес. Нам сказали, что надо ненавидеть шовинизм и что даже не надо быть нацией. Мы пропали, мы в отчаянии, мы – слабые люди Европы! Европейцы живут в “добровольном рабстве”, пользуясь выражением Этьена Ла Боэсси.

Мы живем в фальшивой реальности, в фантомном мире. В некотором смысле, мы мертвы".

===================================================================================================================

Ришар Милле, письмо третье


Максим, разрешите мне в свою очередь показать, как и что происходит в Европе сегодня. Великий гигантский рынок – великий и в то же время ужасный, основанный на соглашениях Америки и Европы, рынок, в котором культура, идеи, писатели, люди, свобода значат гораздо меньше, нежели свободное движение товаров, перемещение денег или рабочей силы.

Рынок? Нет – это, скорее, место, проклятое Богом, обреченное на смерть. Это место, обреченное на гражданскую войну, и особенно в центральных странах, таких как Франция и Великобритания. Война идет между европейцами и мусульманами, между иммигрантами и коренными христианами, причем сторонами манипулирует глобальный капитализм, который более не нуждается в нациях и культурах вовсе, – я имею в виду, не нуждается в той культуре, которую мы называем христианской.

Ислам против христианства? Нет, так сказать было бы неверно. И исламизм, и христианство лишь статисты в этой борьбе, их столкновение – тень подлинной войны, ведущейся за наиболее эффективный метод управления рынками, за внедрение капитализма в страны, задыхающиеся от избытка безработных; я имею в виду прежде всего страны Южной Европы, католические страны.

Дикая иммиграция, огромное количество безработных, циничное разрушение всего, что является нашим христианским наследием, и забвение самих себя, забвение всех инстинктов, помимо основного: потребности стать маленьким буржуа. Скажите, можно так существовать?

Терроризм – это и есть ответ на возможность такого существования; и это вот и есть новая цивилизация.

Эта цивилизация противоречит всему тому, чему меня обучали честные христиане, – а я вырос христианином. Тот традиционный путь, который прошел в своем образовании я, считается сегодня ошибкой, а я считаюсь реакционером, или, если угодно, фашистом, – этот термин во Франции используют, чтобы определить тех, кто не согласен с глобальным проектом блистательной новой эры, проектом “нового бравого мира”.

Французское культурное лобби, пресса, обладающая силой манипулировать, управляются лжецами (мы их иногда называем “левая икра” или “добрые души”), и у них у всех имеются родственники на Востоке и даже в странах исламского фундаментализма.

Мы живем в порнографической цивилизации, сексуальный аспект экстраполируется

Это гибкие люди. Возможно, Франция и является той страной, в которой сила культуры является реальной силой, согласно видению Грамши. И вот как эта сила действует.

“Культура” – это имя сегодня присвоено коррумпированной демократией, тем институтом, который Деррида называл спектаклем, а Бодрияр – симулякром.

Я бы употребил более резкое слово: мы живем в порнографической цивилизации, сексуальный аспект экстраполируется. Отклонения от нормы становятся нормой, эксгибиционизм в культуре делается привлекательным, и не только в культуре. Я говорю не о кино – в политике, образовании, развлечениях, в культе тела, заслоняющем духовное развитие, в потере традиции и привязанности к одному мигу, в этике – словом, порнография везде.

Современная цивилизация, как сказал Бернанос, это заговор против духовной жизни.

Когда я гляжу на французское население, то чувствую себя иностранцем в моей собственной стране. Более того, я совершенно одинок, выброшен с культурной территории – устранен именно за то, что осмелился критиковать культурное лобби, властную культурную коррупцию; я осмелился указать на то, что глобальный капитализм убивает национальную культуру (вот вам пример: последний Нобелевский лауреат, ле Клезио, – это самый политически корректный и наиболее пустой писатель, какого можно только представить).

Прошу прощения, что приходится говорить обо мне самом, но утверждаю, что я – одна из жертв тоталитаризма нового типа, или фашизма, если вам нравится больше это слово, – но учтите, что это именно меня обвиняют в том, что я фашист: я был подвергнут остракизму и сто двадцать писателей подписали письмо, в котором говорится, что я фашист.

Невозможно понять Россию, если не учитывать азиатский деспотический дух и исконную готовность русских быть рабами

Да, теперь я думаю, что должен найти в себе силы и встать. Встать и сказать обо всем, что вижу очень ясно, о том, что является реальным порабощением, – сказать, даже если ясность моего суждения будет квалифицирована как фашизм.

Весьма очевидный симптом деградации общества – это разрушение языка, столь заметное сегодня во французской речи. Разрушение языка, создание новояза – это и есть матрица фашизма. Об этом писал еще Оруэлл.

Молодая польская еврейка сказала мне недавно, что невозможно понять Россию, если не учитывать азиатский деспотический дух и исконную готовность русских быть рабами. И если она права, то значит русские и европейцы действительно похожи, но, слушая ее, я вспоминал и грезил о русской культуре: Гоголь, Достоевский, Соловьев, Чехов, Мандельштам, Солженицын, Цветаева, Мусоргский, Скрябин, Тарковский, Губайдулина, Денисов, Шнитке и так далее.

Демократия теряется, растворяется в трюках, приготовленных для толпы. Мы живем с тенями фактов, в иллюзиях, отнюдь не в реальности. Отчаяние – вот нужное слово.

Как верующий католик я обязан сказать, что отчаяние – это уступка дьяволу. Я католический писатель, следовательно, у меня нет права на отчаяние. Западная Европа сегодня ненавидит католицизм – но я принимаю бой".

Максим Кантор, письмо третье:

Кантор: Фашизм наступил везде – прежде всего потому, что его не замечали

"Ришар, политика последних лет заключается в одном: в желании отсрочить приход фашизма. Социалистический проект отменили, демократический провалился, никаких препятствий для наступления фашизма не осталось. Фашизм пытались локализовать – объявляли его наступление то в Ираке, то в Ливии, то в Украине.

Дело не в том, какой из держав что именно на руку – все так или иначе делали вид, что существует точка, где появился фашизм и где с ним надо бороться.

Но фашизм наступил везде – прежде всего потому, что его не замечали: этим словом называли все что угодно, только не сам фашизм.

Сегодняшний либеральный гражданин охотится на призрак тоталитаризма (это крайне растяжимое понятие), но четко определенного зла он знать не желает. Книга Дебора “Общество спектакля” мне не показалась убедительной потому, что добавила новое определение к ситуации, и без того отягощенной избыточными словами. Никакого спектакля нет – есть реальность.

Мы так боимся сказать финальное страшное слово, что гораздо охотнее говорим, будто фашизм уже вовсе не существует, что он принадлежит к ушедшей эпохе. Или внедряем много дефиниций: “итальянский фашизм”, “германский нацизм”, “франкизм” – и вот определение уже поплыло.

Но согласитесь с простейшей мыслью: тот факт, что в тридцатые годы прошлого века было представлено полтора десятка инвариантов фашизма, говорит лишь об одном: у явления “фашизм” есть общий знаменатель, есть нечто такое, что воспроизводится постоянно, а вот в числитель может быть вынесена культурная особенность пораженной недугом страны. Это может быть венгерская гордость, русское мессианство, германское братство – то есть особенности стран, но не это главное.

Да, есть итальянский и германский фашизм, они в чем-то несхожи. Ну и что с того? Есть масса явлений, представленных в разных странах, – с отличным культурным числителем, но с общим знаменателем. Есть общий радикал, и на основании этого общего и надо определять фашизм; а то, что фашизм Салазара не похож на фашизм Квислинга, – это относится к культурным особенностям.

Никакого нацизма в Украине нет и не было. На выборах в Украине процент сторонников "Правого сектора" (националистов) оказался мизерным

Есть и другая опасность: использовать слово “фашизм” для обозначение любой диктатуры. Например, сегодня либеральный диктат рынка называют новым фашизмом. Это настойчиво повторяют, и многие поверили. Между тем неолиберальная диктатура (таковая есть, безусловно) – это никак не фашизм. И теория золотого миллиарда, паразитирующего на прочих людях планеты, тоже не фашизм. И колониализм – это угнетение, но не фашизм. И египетский фараон и его власть тоже не фашизм.

Подмена понятий приведет к тому, что явление, ошибочно именованное фашизмом, впоследствии признается едва ли не положительным – поскольку фашизма в нем нет.

Так, называли Ирак фашистской страной, а Саддама сравнивали с Гитлером. Саддама обвинили в хранении оружия массового поражения – и, осуждая впоследствии западные страны за подлог, практически оправдали Саддама. Между тем Саддам действительно был тираном, и, возможно, восточная сатрапия Саддама ничем не лучше фашизма и должна быть устранена. Просто это не фашизм.

Приведу другой пример. Сегодня русские газеты используют термин “украинский нацизм”, оправдывая агрессию в Украину, – ведь агрессия как бы защищает от страшного зла. Никакого нацизма в Украине нет и не было. На выборах в Украине процент сторонников "Правого сектора" (националистов) оказался мизерным. В правительстве Украины много евреев, а ограничения на русский язык совсем не означают геноцид. В Латвии, например, русский язык тоже не считается государственным, а граждане, не сдавшие экзамен на знание латышского, не получают гражданство, при том что в Риге половина населения – русские.

Когда российские пропагандисты запустили словосочетание “геноцид русского народа”, они великолепно знали, что совершают подлог: такими словами всуе пользоваться нельзя; но важен был результат: русские люди пришли в неистовство. В дальнейшем стали рисовать на карте Украины свастику, показывая, что украинский народ принял фашистскую доктрину. В реальности фашистской программы нет и не было, как не было запрещения русского языка, а отмена русского как государственного произошла не вчера, а 23 года назад. Однако эти пропагандистские приемы дали свои страшные плоды.

Русским людям дали возможность заново пережить великие моменты освободительной Отечественной войны

Русским людям дали возможность заново пережить великие моменты освободительной Отечественной войны. Пафос задрали столь высоко, что подавление империей мятежа окраины (именно так рассматривают вразумление Украины вне международных законов) представили как продолжение битв Второй мировой, а граждан мятежной страны изобразили наследниками Третьего рейха.

Народу России дали пережить пафос борьбы за правое дело; люди поверили, что защищают родину, нападая на родину чужую. Так бывало в случае войны с Финляндией, например. Удивительно при этом то, что солдат, защищающих собственную территорию от вторжения, называют карателями, тогда как именно имперские войска и осуществляют карательные функции по отношению к мятежной колонии.

Есть ли украинский национализм? Безусловно; и это не вызывает симпатии. Национализм есть черта сознания освобожденной колонии, как это ни печально.

Но примите в расчет, что Российская империя всегда была беременна национализмом. Русская литература изобилует описанием вековой вражды между русскими и порабощенными Россией народами – это бремя лежит на титульной нации всегда.

Советская “дружба народов” убедительна лишь благодаря социализму. Вне социализма в империи дружбы народов нет и не было. Вспомните патологическую нелюбовь Булгакова к украинскому языку или ненависть Достоевского к полякам. Неприязнь народа, присоединенного к титульной нации, не новость: поглядите на шотландцев и ирландцев и их отношение к англичанам.

Однако далеко не всякий национализм способен перерасти в фашизм. Армяне не любят азербайджанцев и турок, однако армянского фашизма не существует; критичным является то обстоятельство, что армяне не в состоянии погубить азербайджанцев и турок: последних в разы больше, чем армян.

Малая нация может презирать большой народ: армяне – турок, ирландцы – англичан, украинцы – русских; это происходит в силу ясных исторических причин. Но представить, что армяне устроят турецкий геноцид, нереально; так же нереально предполагать, что в отношении ядерной страны России, обладающей новейшим вооружением, малая страна Украина может вынашивать планы геноцида.

На смену демократии приходит фашизм

Сегодня фашизм пришел в мир снова. То, что это слово возникло в политическом словаре, закономерно. На смену демократии приходит фашизм.

Мы обязаны дать определение данному явлению. Прежде всего условимся: фашизм может проявляться лишь в среде, обладающей способностью воплотить расовую доктрину. Тамбовская криминальная группировка, враждующая по расовому признаку с чеченской криминальной группировкой, не является образцом фашизма: тамбовцы не в силах устроить чеченский геноцид. Напротив, страна, накопившая достаточно ресурсов для атаки на мир, может стать фашистской.

Надо заметить, что и российская ненависть к Украине не направлена буквально против украинцев; русские всегда высмеивали украинцев, но не ненавидели – в лице Украины ненавидят Запад. Фашизм – это всегда реваншизм, месть за поражение; фашизм приходит тогда, когда побежденный накопил сил. Оскорбления в адрес Европы (Европу именуют “Гейропа”) и Америки (которую давно прозвали “Пиндостан”), прозвища “толерасты” и “либерасты” (которые намекают на противоестественность толерантности и либеральности) – все это есть не что иное, как образцы характерного сознания.

В Украине произошло национальное восстание против соверена (которое всегда агрессивно и в украинском варианте связано с традициями “гуляй-поля”), но Россия увидела в этом движение “атлантизма” к границам Евразии. Всякая империя уходит трудно. Британская империя долго не могла проститься с Индией и Ирландией – было пролито много крови, прежде чем пришло понимание того, что колонии не удержишь. Только исключительная мудрость де Голля помогла расстаться с Алжиром, остановить войну.

Но всякая империя испытывает фантомные боли по отрезанной руке и связывает неудачи внутреннего строительства с потерей сфер влияния. Отсюда и появилось слово “фашизм”: в постимперском сознании былая угроза западного вторжения связалась с сегодняшним переходом соседней страны в лагерь Запада.

Представить, что сравнительно маленькая (по отношению к огромной России) Украина готовит геноцид гигантского пространства, немыслимо. Однако боль утраченной империи заставила в это поверить.

В последние годы в политическом лексиконе решающим словом стало слово “геополитика” – властная дисциплина, которая подменила идеологию: постулировано, что есть сила вещей, которая заставляет поступать определенным образом. В украинской трагедии понятие “геополитика” является ключевым, это мост, связывающий конфликт с фашизмом. Однако связь иного порядка, не та, что преподнесена телезрителям.

Между Гитлером и Сталиным общего мало. Оба злодеи, оба убийцы; однако один националист, а другой – интернационалист

Объяснять феномен фашизма требуется заново. Сведения о фашизме устарели, вирус мутировал, приспособился к новой природной среде. Фашизм – это не явление 30-х годов прошлого века.

Сегодня ясно: фашизм – это перманентная болезнь цивилизации, возвращающаяся снова и снова. Сегодняшний фашизм, возникающий повсеместно, и похож, и не похож на фашизм ХХ века. Надо внимательно рассмотреть знаменатель, радикал этого явления.

Прежде всего, надо отказаться от невнятного слова “тоталитаризм”.

Термин “тоталитаризм” специально внедрили, чтобы спрямить историю; “тоталитаризм” – это понятие времен холодной войны, когда потребовалось разделить достижения победителей (“открытые общества”) и практику авторитаризма. Создав концепцию общего зла “тоталитаризма”, приравняли режимы и преступления Сталина и Гитлера. Оба обличены как тоталитарные диктаторы; таким образом, и культурная типология, и само понятие “фашизм” оказались размытыми.

Между Гитлером и Сталиным общего мало. Оба злодеи, оба убийцы, однако один националист, а другой – интернационалист; один за неравенство господ и рабов, другой – за равенство рабов. На каком основании их можно объединить?

В аду много кругов, и нисхождение в ад – дело долгое. Можно погружаться глубже и глубже в самую глубину ада, и зло имеет много лиц. Иерархия Зла (как и иерархия Добра) – это важнейшая вещь в структуре сознания, не следует ее устранять. Но холодная война требовала только черную и белую краску – и нарисовали условный, обобщенный портрет эпохи.

Думаю, это была стратегическая ошибка (разумеется, если мораль и гуманистические соображения можно отнести к вопросам стратегии). Иногда я саркастически думаю, что Ханна Арендт совершила ошибку умышленно, это такая классическая “хайдеггерианская” подмена, обобщение, меняющее смысл явления.

Возможно, она подсознательно (подчеркну: подсознательно) имела в виду защиту Хайдеггера от обвинений в нацизме; следовало показать, что все зло однородно, чистых нет вообще, все повязаны одним грехом. Все противоречивые явления вместили в общую картину тоталитаризма, и отдельные явления расплылись, как акварель, залитая водой.

Капиталист перестанет быть капиталистом, утратив капитал и власть; но еврей не может перестать быть евреем

Полагаю, что такой вещи, как тоталитаризм, в природе обществ вообще не существует, но есть много различных дефиниций угнетения и много (гораздо больше, нежели девять) кругов Ада. Сталин – представитель одного круга, Гитлер – обитатель другого, и эти два тирана имеют столько же общего, сколько Тамерлан и Македонский. Насилие – да, убийство – да, рык совращенной толпы – да, тирания – разумеется, да! Но Сталин не убивал, руководствуясь принципом расы, а Гитлер – именно по причине крови и расы.

Говорят, что это все равно: доктрина коммунизма столь же чудовищна, как и фашизм; мол, истребление по классовому признаку равно истреблению по расовому признаку. Не могу принять такую точку зрения – и с исторической точки зрения тоже некорректно сравнивать эти доктрины. Капиталист перестанет быть капиталистом, утратив капитал и власть; но еврей не может перестать быть евреем.

Когда историк Эрнст Нольте (я часто беседовал с ним в Берлине) ввел термин “европейская гражданская война”, он изобразил ссору коммунизма и фашизма как склоку в европейской семье. Нольте настаивает на том, что геноцид по расовым признакам лишь паритетный ответ на классовый подход. Это стало великой послевоенной провокацией.

Знак равенства между коммунизмом и фашизмом поселил хаос в мозгах совершенно в духе релятивистской эпохи постмодерна. Этот хаос подготовил торжество фашизма над демократией, которое мы наблюдаем сегодня.

Любопытно, что и Эрнст Нольте, и Ханна Арендт – ученики Хайдеггера. И впрямь, все это в комбинации представляет великолепную защиту, совершенную индульгенцию для учителя. Противостоять тоталитаризму невозможно по той простой причине, что он неопределим; для противостояния тоталитаризму была изобретена такая же безразмерная, неопределимая демократия – не укорененная в определенную культуру и полис, а лишь волшебная мантра.

Примитивному блоку тоталитаризма противопоставили не менее примитивную модель открытого общества – и это привело к теоретической сумятице. Сегодняшний взрыв фашизма в Европе – это не что иное, как реакция на упрощенную модель.

Сегодня люди шагнули к радикальному решению своих бед, но вспомним: их в этом направлении подтолкнули. “Тоталитарный строй” обозначал любое социальное образование, этим словом охотно обозначали восставших бедняков из нищих стран. Испуганный рынок твердил: “Всякая революция ведет к созданию тоталитарного строя – поглядите на Сталина, Кастро, Мао, Пол Пота”, – и это ничего не объясняло.

Фашизм – это отнюдь не абстракция. Это наиболее конкретное зло из имеющихся

Примитивная оппозиция “условный тоталитаризм” – “условная демократия” ослабила прежде всего саму демократию. Боялись конкретных исследований конкретных обществ; как это и свойственно эпохе постмодерна, убеждения были основаны на отсутствии категориального рассуждения.

Поглядите же, что сегодня из этой абстракции получилось.

Данная абстракция породила последующую абстракцию: новым глобальным обобщением стала теория противостояния “Евразийской цивилизации” и “Атлантической”. Оппозиция “Евразия – Атлантика” представлена миру совсем недавно (впрочем, Оруэлл предсказывал это упрощение еще в 1948 году), примитивная оппозиция континентов заменила прежнюю оппозицию “тоталитаризм – демократия”.

Стали говорить о столкновении цивилизаций, о глобальном планетарном конфликте и туманными заклинаниями объясняли реальность.

Сегодня миллионы оболваненных готовы умереть за Евразию в борьбе с абстрактной Атлантической цивилизацией, но помилуйте, разве вчера миллионы граждан не боролись с абстрактным тоталитаризмом за абстрактную демократию? Чем же одна абстракция хуже другой?

Критично здесь то, что фашизм – это отнюдь не абстракция. Это наиболее конкретное зло из имеющихся. Всякое убийство сугубо конкретно. История всякого фашизма – конкретна.

Франкизм не похож на фашизм Муссолини, германский нацизм имеет свои специфические характеристики. Когда фашизм пробуждается в России или Венгрии, он ищет опору на культуру и историю данного организма; это всегда индивидуально прожитый рак.

Тоталитаризм был отличный ключом к идеологии холодной войны, но ключ не открывает ни одну из дверей современной истории.

У фашизма (во всех вариантах) проявляются родовые черты. Их следует обозначить. Сначала я приведу перечень особенностей фашизма, тех свойств, которые находятся в радикале любого фашистского уравнения, без которых фашизм невозможен. Затем разберу каждое из этих свойств применительно к сегодняшнему дню.

1. Национализм, идентичность нации и государства.
2. Идентичность государства и индивида.
3. Отторжение чужих, преследование “пятой колонны”.
4. Создание ретроимперии.
5. Традиционализм.
6. Военный лагерь, милитаризация.
7. Язычество, паганизация национальной религии.
8. Агрессия, экстенсивный характер развития общества.

Итак:

Этническая гордость – последняя карта униженного населения; когда гордиться нечем, гордятся чистотой расы

1. Фашизм – это национальная идея, которая понимается как идея общественного договора. Фашизм всегда обращается к патриотизму как к последнему оплоту государственности. Этническая гордость – последняя карта униженного населения; когда гордиться нечем, гордятся чистотой расы.

Национализм – последняя надежда ущемленного государства, патриотизм – это то, к чему прибегает правитель при отсутствии экономических, политических и философских основ бытия народа. Сначала национальную идеологию именуют патриотизмом. Граница между итальянским карбонарием, восстающим против Наполеона, и чернорубашечником Муссолини крайне условна. Эту границу пересекают по много раз в день: всякий чернорубашечник видит себя карбонарием, а всякий карбонарий, создав империю, становится чернорубашечником.
Впрочем, фашизм сегодня гибок, настаивает не на расе, а на “идее расы”. Что такое “идея расы”, объяснить непросто ; однако в это мутное понятие верят.

Можно не быть этническим русским, но исповедовать “русские” идеалы. Это трудно расшифровать. Нет специфического русского понятия блага, правды, прекрасного. Однако представление о специфическом русском идеале имеется.

Так же точно говорили о “германском понимании мужества” и т. п. В такой риторике имеется некое нравственное начало: идея этноса – это (в понимании фашизма) условие общей судьбы людей. Фашизм ставит знак равенства между интересом одного гражданина и идеей нации, между идеей нации и правительством, эту национальную идею реализовывающим.

Национальную идею (то есть идею единства, фашины, идею сжатого кулака) принимают как моральную основу бытия. Популярное сегодня выражение “духовные скрепы”, вообще говоря, имеет в виду не нравственный закон, а принцип объединения нации в единое целое. К морали и благу этот процесс скрепления народа не имеет отношения – скорее, слово “скрепы” наводит на мысль о крепостничестве.

Противник правительства делается врагом народа

2. Правитель и народ смыкаются в общее целое. Если вы отрицаете политическое решение правительства – вы выступаете против национальной идеи и тем самым выступаете против народа; противник правительства делается врагом народа.

Скажем, гражданин не согласен с решением правительства аннексировать Крым. Он не враг русского народа – он всего лишь не согласен с решением правительства. Но практика единения национальной идеи с правительством и государством превращают несогласного с политикой государства во врага народа.

Национальная идея, понимаемая как государственная, – этот компонент фашистской идеологии долго вызревал и много раз был отмечен и Бердяевым, и Соловьевым, и Лихачевым. Знаменитая уваровская триада “православие – самодержавие – народность” – уже содержала семена националистического (в пределе и фашистского) государства; но существенно то, что православие позиционировало себя как наднациональная, вселенская религия. В той мере, в какой православие станет религией националистической, уваровская триада станет формулой фашистского государства.

Национальной идеей можно провозгласить и духовность, и соборность, но если внедрение соборной идеи будет сугубо тотальным, то эффект фашизации неизбежен. Российский философ ХХ века Иван Ильин или российский общественный деятель Дугин пишут о величии нации, отлитой в государство, как о высшем торжестве индивидуальной судьбы; для фашиста только через единение с государством, которое едино с народом, может состояться персональная судьба.

Взрыв преданности государству воспринимается как обретение собственной судьбы. Сегодня мы наблюдаем этот процесс в России. Преданность нации = преданность государству; преданность государству = преданность народной судьбе; преданность народной судьбе = преданность правительству; круговорот тождеств возникает сам собой, и всякий гражданин должен разделить судьбу народа, а судьба народа в руках правителя.

Болезненный микроб странствующего жида, исповедующего собственную веру, разлагает фашистский строй изнутри

3. Фашизм означает такое изменение общества, при котором однородность коллектива выталкивает чужих. Таким "чужим" для фашистского государства всегда будет диссидент или еврей.

По Ханне Арендт, антисемитизм – характерная примета тоталитаризма. Сегодня в мире вырос антисемитизм; появился он и в России, хотя во время перестройки антисемитизма не было. Антисемитизм был оттеснен антикавказскими настроениями, а сегодня он вернулся.

Думаю, это произошло закономерно: еврей для фашизма неуютен тем, что еврейство не имеет родной почвы, еврей не укоренен нигде, еврей – неудобный для обработки субъект: он не верит в почву и имеет своего отдельного Бога. Рискну усугубить это рассуждение, сказав, что еврейство не знает языческой старины – традиции еврейства не естественные. И болезненный микроб странствующего жида, исповедующего собственную веру, разлагает фашистский строй изнутри.

Еврей сегодня – опять агент иностранного капитала, подрывающего русский мир. Мы постоянно читаем про “жидобандеровцев“, про тех, кто продал “русские идеалы”. И неважно, что принципы капиталистической наживы (ростовщичество, спекуляции) усвоены русским бизнесом настолько, что вытеснили производство.

Неважно, что Россия сегодня – больший ростовщик, нежели любой жид. Критично важно лишь то, что еврей – это тот, кто не понимает смысла “русского мира”, чужд великому замыслу. Национализм фашистского государства возникает вследствие обостренного чувства национальной справедливости: мы все работаем на благо отчизны, но есть те, кто работает лишь на свое благо.

Приведу характерный пример аберрации понятий. Вот фраза сегодняшнего русского писателя: “Евреи должны быть благодарны России: Россия спасла их во время Второй мировой войны, а они вместо благодарности разорили ее”.

Оспорить эту фразу можно, если понять, что Россия не спасала евреев: Россия сражалась с бесчеловечным режимом фашизма за принципы гуманизма.

Советский Союз отстаивал принципы интернационализма, которые исключают долг малого народа перед титульной нацией. Но если принять то, что Россия сражалась за Россию, а евреев спасала постольку-поскольку, то рассуждение совершенно справедливое. Однако в таком случае победа России над фашизмом становится явлением временным: сегодня русские разбили германский фашизм, а завтра вырастили свой собственный. Иными словами, необходимо понять: в войне с нацистской Германией сражалась ли Россия против принципов фашизма или сражалась за свой “русский мир”?

Это важное различие. Если война была с фашизмом, то еврей ничего не должен; если война была за “русский мир”, то еврей навсегда в долгу.

Особенность фашистского рассуждения в том, что еврей остается должником за свое спасение, а должник обязан понять значимость мира, который его спас и где он всего лишь гость. Антисемитизм, который можно сегодня наблюдать даже в Англии, не говоря уже о Венгрии, Франции, Украине и России, – характерная примета вернувшегося в мир фашизма.

Фашизм – это ретроимперия, возвращающая мир к насилию сознательно, поскольку демократия себя не оправдала

4. Ретроимперия. В древнем Египте был фашизм? Там ведь угнетали людей – отчего бы не сравнить этот древнеегипетский режим с гитлеровским или франкистским?

Но в Древнем Египте никто не знал, существует ли альтернатива угнетению, никто не слышал о демократии и правах человека. Угнетение населения Древнего Египта осуществлялось естественным путем – только так люди представляли возможное общество.

Фашисты отлично знают, что можно по-другому, но выбирают наказание инакомыслящих и подавление слабых.

Фашизмом является вторичное образование, социальный строй, пришедший вопреки социальному прогрессу. Фашизм – это ретроимперия, возвращающая мир к насилию сознательно, поскольку демократия себя не оправдала. Насилие принимается фашизмом как единственное средство удержать традиции и порядок.

Мы насилуем Украину ради водворения “русского мира”, который (в нашем представлении) некогда существовал. Ради ретроимперии и нового (то есть забытого старого) порядка мы подавляем отступников. Так называемый "новый порядок" Германии был ничем иным — как ретроспекцией, воскрешением традиций. Правда, однако, в том, что воскрешая традиции, всегда создают бутафорию.

Ничего нового фашизм не изобретает, пафос фашизма – в отмене прогресса

5. Традиция. Экстенсивное развитие социума, не имеющего современной идеологии, но обращающегося за аргументами к традиции, – это и есть фашизм. Фашизму ненавистен прогресс.

Фашизм апеллирует только к былому величию. Фашизм – это всегда традиционализм. Ничего нового фашизм не изобретает, пафос фашизма – в отмене прогресса. Так называемая консервативная революция готовилась в мире давно. Либерализм помогал ей всеми силами, растлевая население, нищетой и бесправием подготавливая оправдание для консервативной революции. Похоже, что сегодня консервативная революция победила повсеместно. Вернувшись к риторике 30-х годов (ср. актуальное российское требование “дайте нам восстановить наш русский мир” – и германское требование “дайте нам исконное жизненное пространство”), мы перестали стесняться слова "империя". Так называемая консервативная революция (в России сейчас происходит именно консервативная революция) направлена всегда против навязанного идеала прогресса и в защиту родовой традиции.

Любопытно, что такое явление, как “русская весна”, не связано с развитием общественного договора, а лишь с расширением зоны влияния, но главное – с возвращением самосознания гражданина большого “русского мира”. Целью стало создание обширного пространства, на котором властвует общее мировоззрение, – однако каково это мировоззрение? В чем его особенность?

Прозвучал лозунг “На миру и смерть красна”. Человек должен раствориться в общем мире – в этом отныне и будет состоять его свобода, коль скоро либеральная свобода обернулась обманом. Растворившись в общем мире, человек должен быть готов умереть, ибо на миру (то есть в коллективе себе подобных) и смерть привлекательна. Вообще говоря, смерть – зло; умереть на неправедной войне, умереть в защиту подлого дела – нехорошо, лучше жить и работать. Однако главным в формуле является словосочетание “на миру” – то есть вместе со всеми. Шариковское “Желаю, чтобы все!” и “На миру и смерть красна” по интеллектуальному наполнению равновеликие мысли.

Отныне государство – не аппарат чиновников, следящих за законом, но лидер народного сознания

6. Военный лагерь, милитаризация общества. Фашизм рождается из противодействия внешнему насилию; это защитная реакция, агрессивная обида; фашизм – это реваншизм.

Фашизму свойственно именовать тиранией своего внешнего врага, а сам фашизм постулирует себя как режим свободы.

Вслед за новым порядком, который выдают за волю народа, приходит понимание того, что народную идеологию следует защитить от внешнего врага. Отныне государство – не аппарат чиновников, следящих за законом, но лидер народного сознания.

Нация противостоит миру – эту мысль внушают людям ежедневно. Нация – это военный лагерь, следует жить и в мирное время, как на войне. Требуется отказаться от сыра – значит, откажемся: на войне как на войне. Помилуйте, но отчего же мы на войне? Разве англичане хотят нас поработить? Выходит, что хотят, – правителю виднее, а во время войны с генералиссимусом не спорят.

Современная риторика именует либеральный рынок Запада фашизмом, а националистическое противостояние либерализму стало называться антифашизмом. Возникла смысловая неразбериха, но подоплека проста: фашизму необходим враг, который объявлен мировым злом. Таким врагом для нацизма был коммунизм, а для нового фашизма таким врагом является либерализм.

Был ли коммунизм мировым злом? Является ли неолиберализм сегодня мировым злом? Обе эти доктрины агрессивны, но ни одна из них не фашизм, ни в одной из них нет национализма. Именуя эти доктрины фашистскими, мы тем самым превращаем фашизм, им оппонирующий, в движение освобождения. Собственно, сам фашизм предпочитает себя именовать консервативной революцией – из тех же соображений.

Пропагандой последних месяцев достигнут невероятный эффект, недостижимый сталинской пропагандой: подавляющее большинство населения ненавидит западный мир, хотя западный мир ничем это население не обидел.

Сегодня в России созданы “антимайданные отряды” – по сути это штурмовые отряды. Штурмовики призваны подавлять либеральный протест, и уже много раз народный гнев выплескивался на манифестантов: не смейте выступать против нашего президента, если народ – за! Что тут возразить? Сказать, что выражаешь свое личное мнение? Но личное мнение не имеет права на существование: есть общий русский мир, который нельзя предать.

Постулировано, что либеральные демонстрации ставят под угрозу монолитность государства. Антимайданные (антиоппозиционные) дружины будут хранить однородность общества.

То, что антифашистские манифестации будут именоваться фашистскими, а фашистские – антифашистскими, то, что хунтой будет называться гражданское правительство, а офицерское правительство хунтой называться не будет, это принципиально: отныне все будет наоборот.

Само понятие “консервативная революция” подразумевает, что смыслы будут вывернуты наизнанку.

Следует осознать перемены в собственном обществе, чтобы вынести суждение касательно его природы. Для фашизма характерно существование страны в виде военного лагеря – милитаризация социума позволяет удержать иерархию отношений и зафиксировать единение вокруг лидера, как необходимость. Война для фашизма является не средством, но формой существования.

Мир отныне не нужен людям, общество существовать в мирном режиме не может, не умеет. Требуется постоянная война, стимулирующая страсть общества, его экстатически позитивное состояние. Люди рады войне, люди хотят войны – потому что мирная жизнь у них совсем не удалась. Никак не получается. Если бы общество захотело мирного строительства, то, право же, недостатка земли для такого строительства не испытало бы.

Гражданину (России или иной страны) внушают, что гражданин был угнетен интернациональными корпорациями, что капитализм унизил народную душу и требуется ответить национальным единением на интернациональный вызов.

Говорят так (цитата из речи сепаратиста): Надо создать Русский, Славянский мир и покончить с жидовскими олигархами Украины. Это не случайная цитата – это пафос борьбы. Правда, борьба эта встроена внутрь олигархической империи – но империи русской.

Если марксистская концепция состояла в том, чтобы использовать интернациональный характер капитализма для создания интернационала трудящихся и затем преодолеть рабский характер труда в масштабах всего мира, то фашистская доктрина состоит в том, что интернациональный характер капитала отрицается ради национального характера власти, ради национальной олигархии. В этот момент происходит формирование нации как военного лагеря. Отныне каждый гражданин – член армейского коллектива, и весь народ – армия, обслуживающая интересы олигархии, понятые как интересы народа.

Фашистские государства – это армии, неравенство им свойственно, но армейское неравенство фашизм получает уже готовым – от рынка. Само неравенство создал не фашизм. Неравенство уже было создано олигархией и рыночной демократией. Демократическое неравенство декорировали гражданскими свободами – его якобы можно было преодолеть. В реальности бабка из Жулебина имела прав на жизнь не больше мухи, а гипотетические возможности сравняться с менеджером Газпрома в привилегиях равнялись нулю. Но говорилось, что от голоса бабки зависит будущее, в том числе и Газпрома.

Демократическая пропаганда более не действует. Но демократическое, рыночное неравенство не отменят. Это неравенство просто закрепят конституционно, сделают легитимным и государственно оправданным.

Повсеместно в той или иной форме произойдет отмена Юрьева дня и остальных, пусть бумажных, но привилегий. Фашизм – это конституционное неравенство, которое воплощается в твердой имперской иерархии.

Когда исчезают социальные идеологии – коммунистическая, демократическая, рыночная, – их замещает идеология, так сказать, первичного характера

7. Язычество – неизбежный и важнейший признак фашистского общества. Впрочем, мы говорим не о натуральном, первичном язычестве, но о сознательном выборе почвенного, этнического сознания, отвергающего экуменистичность христианства, отвергающего интернациональную посылку веры ("нет ни иудея, ни эллина“). Мы говорим о ретроязычестве – то есть о язычестве задним числом, о том, что возникает как следствие национализации религии, почвенного восприятия истории.

Некогда этот трюк был проделан лютеранством с германским сознанием: мир увидел инвариант “боевой проповеди против турок“, прочитанный фюрером по поводу евреев.

Сегодня паганизация христианской культуры осуществляется во всем мире равномерными усилиями. Нельзя сказать, чтобы у России были преимущества в данном аспекте, хотя факт национализации православия очевиден; однако во всех странах христианского круга стараниями секулярной культуры произведена подмена христианских категорий языческими символами, что означало замену интернациональных идеалов на националистические.

Язычество не обязательно означает отмену отеческой религии – но это означает модификацию христианской религии, приспособление таковой к потребностям почвенного сознания. Когда исчезают социальные идеологии – коммунистическая, демократическая, рыночная, – то их замещает идеология, так сказать, первичного характера.

Требуется сохранить деление на чистых и нечистых, черно-белую картину мира. Эту работу сегодня вместо устаревших идеологий выполняет языческая вера, возведенная в ранг научной дисциплины, – геополитика. Вера фашистов ХХ века в геополитику воплотилась в изучении трудов Маккиндера и Хаусхофера; сегодняшние геополитики (Дугин, Цимбурский и т.п.) – персонажи еще более далекие от истории и философии, еще более невежественные.

То, что эти персонажи становятся властителями и поставщиками пушечного мяса, – чудовищно.

Принципы "Человек человеку друг, товарищ и брат" и "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" уничтожены либерально-демократической идеологией

8. Экстенсивность и тотальность. Фашизм развивается захватом территорий, ибо не умеет создавать новое, – он умеет прибирать к рукам. Творческое начало в фашизме – это его тотальность.

Фашизм придет повсеместно, чистых стран не останется. Современная борьба российского государства с украинским национализмом или неолибералов – с русским авторитаризмом на стороне авторитаризма американского не только нелепа, но не соответствует задаче времени. Бороться следует с болезнью, а не с больным.

Впрочем, эпохе фашизма всегда свойственно обнаруживать болезнь в соседе. Ошибочно полагать, будто консервативная революция (реакция на долгую ложь либерализма) победит в одной отдельно взятой стране.

Уже однажды так произошло: обвально и повсеместно пришел фашизм, и на наших глазах этот массовый приход фашистской идеологии повторяется. США, Франция, Венгрия, Греция, Украина, Россия – каждая из этих стран разрабатывает свой инвариант фашизма, точь-в-точь как это было прежде. Однородного фашизма нет в истории. Поскольку фашизм – это ретроидеология, он опирается на традиции и культурные мифы своей страны, использует национальные ресурсы.

Мир оказался в том самом пункте, где он был в 30-е годы. Но надежд меньше. Демократия дискредитирована рынком. Принципы либеральной демократии трудно противопоставить фашизму, потому что именно либеральная демократия сегодняшний фашизм и подготовила. Когда беглый олигарх собирает оппозицию автократии, это лишь усугубляет социальный парадокс. Социализм уничтожен.

Оппозиция фашизму, представленная коммунистическим интернационалом, уже невозможна – не только потому, что Сталин уничтожил Коминтерн (Коминтерн собрался впоследствии собственными силами), но потому, что принципы “Человек человеку друг, товарищ и брат“ и “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!“ уничтожены либерально-демократической идеологией.

Образное гуманистическое искусство было сознательно уничтожено западной цивилизацией – его заменили гламурным авангардом

Противопоставить фашизму их нельзя. Гуманистического искусства более нет. Образное гуманистическое искусство было сознательно уничтожено западной цивилизацией в ходе либерально-рыночных реформ, его заменили гламурным авангардом.

Религия не занимает в сознании современного европейского человека не только главного, но вообще никакого места. Борьба за права вытеснила всякие представления о долге, в том числе нравственном. Фашизм прошлого века был побежден союзом демократии, социализма, гуманистического искусства и религии. Все компоненты этой победы были сознательно уничтожены. Противопоставить фашизму сегодня нечего.

Сегодняшняя битва абстрактной Евразии с абстрактной Атлантикой – это битва двух принципов: национального и интернационального. В связи с этим в лице Украины атакуется интернациональный принцип капитализма, глобализация.

Подобно схизме, которая стала моделью всей русской истории, происходит процесс отторжения национальной религии от религии католической, национального капитализма от капитализма интернационального. В интернациональном капитализме – хорошего мало, но в националистическом – заведомо меньше.

А помните, Ришар, то время, когда Россия мечтала стать частью Европы? Помните, когда появлялись наивные (пустые и даже вредные, с моей точки зрения) теории того, что Россия – европейская держава? Помните, как цитировали Екатерину? На практике это означало лишь то, что в удобную цивилизацию впустят привилегированных – большей частью чиновных миллионеров, держиморд, ведь все граждане Советского Союза в Европу не помещались. При том что Россия – азиатская страна и четырнадцать пятнадцатых ее громадной территории лежит в Азии, это был весьма провокационный лозунг.

Сегодня Россия мстит за обман и провозглашает программой "евразийство”, поворачиваясь к азиатским партнерам, а те, кто поверил в Запад, становятся врагами народа. Сегодня Запад ненавидят – такой ненависти не было и при Советской власти.

Вчера было трудно в такое поверить, но народ (в лице возбужденных читателей) требует, чтобы президент покарал “пятую колонну”, наказал тех, кто звал к западным ценностям. Печатают статьи “Раздави гадину!”, зовут: “ Царь! Где твоя опричнина?”
После опыта ГУЛАГА и разоблачений сталинизма это дико.

Россия оформляется как военный лагерь. Именно военный лагерь призван зафиксировать неравенство, достигнутое в ходе либеральных операций рынка

Но за всем этим встает страшная душная правота фашизма: нация желает быть единой и хочет раздавить тех, кто подверг угрозе ее единство.

Повторюсь: базовая ошибка либерализма состояла в том, что Сталина объединили в критике с Гитлером. И сегодняшнее обеление “оболганного” Сталина является (до известной степени, разумеется) восстановлением исторической справедливости.

Сталин был азиатским тираном, но это иной путь, отличный от германского. В противостоянии глобальному рынку этот путь сегодня пригодился.

Нет сомнений, что Россия как азиатская империя – без прозападных идеалов и без интернациональной программы коммунизма – будет отличаться от империи, ориентированной на Запад; но критично здесь то, что в современной России уже нет интернациональных и социалистических идеалов, и это двигает страну в строго определенном направлении.

Не диктатор (сколь бы он ни был упорен), но неотвратимость исторического выбора – вот что ужасает.

Россия оформляется как военный лагерь. Именно военный лагерь призван зафиксировать неравенство, достигнутое в ходе либеральных операций рынка.

Какой показательный конец европейских реформ! И как же горько писать об этом, осознавая неотвратимость, предопределенность этого конца! Нет, не такой судьбы я хотел своей Родине. Я ужасался рабскому, холуйскому положению, в который ввергла Россию неолиберальная расхитительская политика; я ужасался гибели российского искусства, сметенного циничной модой западного рынка, я твердил себе: нет, это не вполне Запад, это аберрация Запада, это дурное прочтение западной мысли, это гримаса накопительства.

Но правда требует ответа ясного и точного: рыночные реформы искусства (а с ним и сознания) носили языческий, не-христианский, не-гуманистический характер. Чтобы зло национализма пришло в мир – в тот мир, которым я дорожил, – требовалось его искусить пустым, злым языческим многобожием, маммоной. И это было сделано сознательно, мсье.

О, я уверен, недобрые, циничные умы вынашивали план по ликвидации России. Но вдруг я понял: этот циничный план (как и подобный план в отношении послевоенной Германии 1919 года) подразумевает и то, что, отказываясь от него, становясь на путь национального сопротивления, Россия неминуемо совершает ту же ошибку, что совершила некогда Германия. План глобализации губителен, но националистическое сопротивление ему губительно втройне. Страна выводит себя за рамки цивилизованной политики и тем самым становится еще более уязвимой. Быть обиженным – больно, стать обидчиком – страшно: этот путь ведет в моральную пропасть.

Позвольте мне назвать фашизм – волком, демократию – капустой, а коммунизм – козой

Признаемся друг другу, что демократия терпит бедствие повсеместно: не только в России выявилась ее несостоятельность, не только в России либеральная демократия породила нищету и горе. Но скажите, ответ на хищения либерализма – был ли он предусмотрен?

Мы все помним, как либеральный богач Джордж Сорос помогал разрушать социализм во имя демократии, – что скажет он сегодня, глядя на возрождение фашизма в своей родной Венгрии?

И правда состоит в том, что сегодня, как и восемьдесят лет назад, фашизм рожден либеральной диктатурой: он возник от разврата и от безумия рынка.

Здесь важен вот какой аспект, хочу обратить на него ваше внимание: фашизм, возникая из либерального рынка, не отвергает приобретений, сделанных рынком, – он эти приобретения присваивает.

Именно неравенство, достигнутое рынком, ложится в основу неравенства фашистского общества. Затем это рыночное неравенство закрепляется государством как законодательная иерархия. Фашизм – это легитимизированное неравенство.

Наше общество описало круг: от неравенства к неравенству, от беды к беде, но меня не покидает ощущение, что где-то на протяжении этого пути имелся выход, – мы просто не смогли его найти.

Закончить это письмо я хочу следующим рассуждением. В годы моей юности в начальных классах школы ученикам задавали загадку: как перевезти через реку в лодке волка, козла и капусту, при том что в лодку можно брать только двоих? Очевидно, что если, возвращаясь за третьим компонентом, оставить на противоположном берегу козу и волка, то волк съест козу; если оставить без присмотра козу и капусту, то коза съест капусту. Требуется несколько поездок с таким расчетом, чтобы на берегу всегда оставались только волк и капуста.

Эту загадку легко приложить к истории XX века, когда историей обозначены три общественные модели: коммунизм, фашизм и западная демократия. Позвольте мне назвать фашизм – волком, демократию – капустой, а коммунизм – козлом. Эти силы заключали друг с другом попеременно союзы, ополчаясь на третью силу.

То, что фашизм ХХ века был побежден, является результатом союза демократии и коммунизма. Сегодня мы наблюдаем реставрацию фашизма и гибель коммунистической доктрины: внедрив общее понятие "тоталитаризм”, разрушили уравнение, что привело к гибели козла, и позиции волка усилились.

В этом письме я сказал достаточно. Основная мысль состояла в том, что фашизм и либерализм не являются буквальной оппозицией. Оппозицией тому и другому является гуманизм.

Я считаю себя христианином; внутри социума мои христианские взгляды заставляют меня видеть выход в социалистических идеалах. Как католический писатель и католический художник я стою на позиции христианского гуманизма – и неважно то, что в современном мире становится все труднее эту позицию оборонять".

=============================================================================================

Ришар Милле, письмо четвертое

Демократия принесла бойню


Уважаемый Максим, горе сегодняшнего дня – в самосознании Европы, и, подчеркну, в самоопределении французскости, французского духа; в самоопределении национальных культур. Утрата национальной культурной идентичности это существенная часть разрушения общей концепции мира, существенный компонент общей дехристианизации Европы.

Я согласен с вами в анализе исторических несообразностей, существующих в употреблении слов “фашизм” и “тоталитаризм”, но я совсем не уверен, что Ханна Арендт внедрила понятие “тоталитаризма" чтобы обелить Хайдеггера (чей анализ техницизма мне представляется крайне верным).

Хайдеггер значит много больше, нежели его ошибки, несмотря на то, что мы должны сожалеть о том, что он не сумел ответить на поставленный Паулем Целаном вопрос о нацизме. Я думаю, что мы в состоянии выйти за пределы предложенного Арендт толкования тоталитаризма, во всяком случае, современность побуждает нас к этому.

Недавно я был публично поименован “нео-нацистом”, меня назвал так главный редактор одной из французских газет (либеральной левой газеты, фактически рупора пропаганды так называемых либеральных ценностей). В чем был смысл этого обвинения? Во Франции вы обладаете “культурным” правом уничижительно расправляться с оппонентом, преувеличивать его дьявольские свойства; сперва вас назовут реакционером, затем очень быстро фашистом, а в довершение всего вы станете у них нацистом.

Недавняя победа партии “Национальный фронт” на европейском голосовании (25%) объясняет реальный страх либералов против свободных писателей, и даже против тех свободных писателей, которые не буквально отождествляют себя с Национальным фронтом.

Им, либералам, нужны козлы отпущения, те, кого можно обвинить в росте фашизма во Франции. Обличение гитлеризма – сегодня это вид публичной казни, со всей очевидностью эта казнь применяется бесчестно, и это показывает нам реальное лицо демократии во Франции. Вот какой мир интеллектуальной Франции – с которым я вступил в войну.

Фашизм против тоталитаризма? Нет уже времени вдаваться в эти исторические дефиниции – мне некогда, идет реальная война. Я не историк, и я не читал Нольте, но я знаю тезисы Франсуа Фуре по поводу французской революции.

Возможно Сталин, Мао, Пол Пот, Ким Чен Ир – наследники Гитлера

Возможно, Сталин, Мао, Пол Пот, Ким Чен Ир – наследники Гитлера. Возможно, мы должны сегодня все чаще думать о том, что Маркс называл азиатским деспотизмом, и что вошло в нашу европейскую жизнь. Возможно, пора подумать о разнице между Азией и Европой, если осталась еще такая разница в глобальном мире.

Но я говорю сейчас как писатель.

Вы правы, время не просто тревожное, но катастрофическое: христианская цивилизация проиграла. Я стараюсь описать в некоторых моих работах круги нового Ада: тот демократический мир, каким он создан сегодня благодаря политике Евросоюза и Америки.

Однажды я встречался с Александром Дугиным и заинтересовался его концепцией Евразийского мира. Но мир, в который мы включим и мусульманство тоже, меня страшит: мусульмане, особенно сунниты, благодаря американскому диктату, стали опасностью для христиан на Ближнем Востоке. И вот поэтому я всегда ярый сторонник Ливанских христиан – был таким и в 1975-ом – во время войны; вот вам еще одна причина, по которой меня записали в фашисты.

Если бы я сражался с христианами на стороне палестинцев, это был бы политически корректный поступок, мне бы, возможно, и дали Нобелевскую премию по литературе.

Американская демократия и то, как она манипулирует сознанием, – вот самый главный элемент нового тоталитаризма. Лицемерный американский тоталитаризм, – вот опасность.

Война в Ираке – это не просто военный ужас, это государственное преступление.

Любопытно как вы это квалифицируете: демократия – против фашизма Саддама Хусейна? Нет, не согласен! Демократия принесла бойню. В политике Европа сделалась американской провинцией, в культуре – потребителем всевозможной дряни: ТВ, рока, рэпа, условного английского, спорта, плохой еды, и так далее.

Американский мир – это очевидная цель Зла. И нам необходим экзорцист, тот, кто изгоняет дьявола. Чтобы раскодировать эту сложную машину манипулирования сознанием, чтобы показать, что демократия – это сегодня маска, прячущая (повторяюсь, но должен повторяться) фашизм или тоталитаризм, – надо много трудиться. Вот моя работа.

А что значит для вас быть сегодня католиком? Во Франции быть католиком (если не говорить о левых католиках, которые еще хуже коммунистов и либералов) сегодня уже почти то же самое, что быть фашистом.

Я одинок. Я читаю Библию, Блаженного Августина, Паскаля, Леона Блуа, Шарля Пегу, Честертона, Симону Вайль, Теодора Геккера.

Да, дорогой Максим, объясните, как вы работаете, о чем думаете в этом мире, и почему вы в вашей художественной и писательской деятельности именуете себя католиком? В мире, который ненавидит католицизм?

Максим Кантор, письмо четвертое.

Это распространенный трюк: фашисты и анти-фашисты меняются местами

Уважаемый Ришар, вы пишите о гонениях, коим подверглись. Насколько понимаю, вы были обвинены “либералами” (“левой икрой”, как вы называете этих людей) в том, что придерживаетесь неонацистских взглядов, хотя вы не нацист, так ли это? Я не знаю реальных событий и мне сложно судить.

Безотносительно конкретного эпизода, это распространенный трюк: фашисты и анти-фашисты меняются местами. Так Геббельс именовал оппонентов тиранами и лжецами, в то время как он был, разумеется, защитником народного мнения.

Если учесть, что это народное мнение он сам и формировал, возникал perpetuum mobile: пропаганда создает мнение народа, а затем пропагандист выражает волю народа – то есть, волю собственной пропаганды. Мир вывернут наизнанку. Самое печальное в надвигающейся войне то, что война неотвратима: пытаясь лечить мир, мы даем лекарство от иной болезни, не от той, чем мир в реальности болен.

Особенность наступающей войны в том, что ее начала не политика, но геополитика, а у геополитики нет карты – соответственно неизвестно, где и как пойдут бои. Нет карты, стало быть, нет генералов, нет стратегов и нет планов. Это внеисторическая война.

Вы скажете: геополитика ничем не отличается от просто политики. Нет, не согласен.
Никакой веры, помимо веры в геополитику, не осталось. В социализм, в христианскую доктрину, в коммунизм без государственного аппарата тем более – не верит никто. Да и в демократию уже не верят. Демократия это вообще инструмент, который сломался.

Во что же верят? А на это просто ответить: вера стала примитивно-плоской, на место убеждений пришла темная мистическая дисциплина – геополитика, объясняющая мир.

То и дело слышишь: “Это наш геополитический выбор” – словно есть что-то над волей людей помимо разума и этики, что диктует событиям их ход. Словно бы силы планеты, вращение земли, расположение континентов указывают, каким быть завтрашнему дню.

Помилуйте, это же махровое язычество! Но верят в это природное, данное поверх Бога и совести, поскольку идеалов уже нет, а идей и не было. В то время, когда политика (логическая дисциплина), связанная с историей, географией и религией, уже осуществила передел мира, руководствуясь страстями людей, на смену ей выдвинулась дисциплина, в которой нет убеждений, но есть вера в силу вещей. На арену вышла геополитика, трактующая историю и географию мистическим образом.

Объективность геополитики – мнимая

Надо дать себе отчет в том, что с реальностью эта дисциплина не связана никак. Объективность геополитики – мнимая.
Критически важно то, что циклические попытки вестернизации "русского мира" (используя заклинание путинской пропаганды) или, точнее говоря, западные реформы российской империи всякий раз кончаются одинаково.

Поворот к Западу в середине прошлого века завершился вводом войск в Чехословакию; "оттепель" закончилась 68-м годом. Поворот к Западу сегодняшний завершился вторжением в Украину; "перестройка" закончилась 14-м годом нового века.

Данная цикличность заставляет по-новому взглянуть на хрестоматийный чаадаевский постулат (в России не было истории – главный факт русской истории есть факт географический) – и на пушкинский ответ на чаадаевскую инвективу.

Петр Чаадаев именно утверждал, что Россия – не Европа, страна выпала из исторического процесса христианских государств, и бытие России является "уроком другим народам" (имеются в виду народы христианского круга, разумеется). Пушкин возразил философу сославшись на неповторимую летопись Киевской Руси; Олег и Ольга – разве это не история?

Важно в диалоге то, что Пушкин и Чаадаев говорили о принципиально разных вещах; в силу этого спор их не состоялся – ответа Чаадаева не последовало. Да и на что здесь можно было бы ответить?

Ну да, Ольга и Олег были, и Киевская Русь была, но при чем же здесь собственно история? Чаадаев рассуждал в терминах немецкой философии – под историей он понимал восхождение социума к свободе духа, преодоление природной зависимости нравственным и общественным законом. Чаадаев имел в виду цивилизационное развитие страны, а поэт Пушкин, возражая ему, говорил о преданиях старины глубокой, о фактографии, о социокультурной эволюции. Разумеется, в преданиях и сказаниях также содержится некий нравственный урок, но не пережитый и не осмысленный, данный нам на уровне опыта – но не нравственного сознания общества.

Когда Чаадаев вопрошает (это один из его наиболее радикальных афоризмов): "Может ли быть больше одной цивилизации?" – он, разумеется не имеет в виду особенности культурного развития страны, которые у всякого социума отличны.

Никакой "британской цивилизации", отличной от "испанской цивилизации", нет и в помине

Британская культура не похожа на культуру Испании – разные этносы имели различную социокультурную эволюцию; искусство Англии разительно отлично от испанского искусства; обычаи и кухня, жилища и одежда – все это различается. Но вот нравственный закон, различение добра и зла, лежащее в основе бытия, объединяет различные социумы стран христианского круга.

Именно это состояние развитого общества, то есть, осмысление природного происхождения и культуры нравственным законом – преодоление фактографического опыта, размышление, находящее факту культуры место в общем нравственном положении, – именно это Чаадаев и именует "цивилизацией".

В этом отношении никакой "британской цивилизации", отличной от "испанской цивилизации", нет и в помине. Это Чаадаев (собеседник Шеллинга) и именует собственно историей и говорит, что в России таковой (то есть, нравственного осмысления культуры) не было, на это (для философии истории простое утверждение) Пушкин возражает: "А как же Ольга и древляне?" Ну, что на это мог ответить Чаадаев? Он промолчал.

С тех пор бесперспективный этот спор возобновляется в русской публицистике регулярно и столь же бессмысленно как в случае Чаадаева–Пушкина: собеседники всегда говорят о разном.

В российской публицистике принято путать понятия "цивилизация" и "культура". И, что еще хуже, принято понятия "цивилизация" и "культура" использовать произвольно – подменять одно другим.

Принципиально сопрягает эти понятия в одно целое (хотя такое целое не существует, не может существовать) – учение геополитики. В современной нам патриотической русской риторике происходит характерное смешение двух понятий, возникает смысловая каша, но именно такая смысловая каша и востребована патриотическим сознанием.

Уроки цивилизационные были в России абортированы ради защиты культурной идентичности

Радетели самобытной русской культуры выдают русскую православную культуру за самостоятельную цивилизацию, а их оппоненты, те, кто укоряет Россию в невосприимчивости к урокам западной цивилизации – в качестве причины провалов указывают на несостоятельность русской культуры.

Казусы "оттепели" и "перестройки" именно с тем и связаны, что уроки цивилизационные были в России абортированы ради защиты культурной идентичности.

Но никто и не мог бы покуситься на пресловутую культурную идентичность – ее невозможно отнять у люмпен-пролетариата Донбасса, даже если запретить предания русской старины в отдельно взятом городе.

Культурная идентичность пребудет всегда, неизменно, на генетическом уровне: в манере пить водку, лузгать семечки, безрассудно относиться к своей и чужой жизни, в любви к ясным просторам и мутным перспективам.

Культурная идентичность существует в преданиях, в народной памяти, в обычаях и в искусстве – но нет и не может быть специфически русского различения добра и зла, а если бы таковое, отдельное от других, различие добра и зла было, это означало бы, что страна выпала из круга христианских стран.

Принять то, что есть отдельная "православная цивилизация", которая ни Запад ни Восток, невозможно по той элементарной причине, что это звучит исключительно оскорбительно для России. Стоит нам допустить наличие такой цивилизации, как мы вынуждены будем признать, что есть такая цивилизация, в которой ломаются сложные механизмы, развитие медицины отстает от прочих мест на сто лет, богатые всегда угнетают бедных, люди живут принципиально короче, чем в других странах.

Это было бы приговором для цивилизации и ее нравственных норм. Но, слава Богу, такой отдельной цивилизации не существует. А что же есть? А есть культурный феномен, трансформатор культур, пространство, в котором происходит переключение двигательной энергии Запада на тотальную мощь Востока. Это не хорошо и не плохо – это одновременно и очень хорошо, и очень плохо.

Россия – в гораздо большей степени Азия, нежели Европа

Россия – в гораздо большей степени Азия, нежели Европа. Это христианизированная Азия, это степное христианство. Россия – это то, что хлесткий Есенин однажды определил как "неостывшее кочевье".

От обитателей России зависит, как именно дать развитие своей культуре – внутри цивилизационных норм христианского мира или взять за образец мораль Азии.

Но нет и никогда не будет отдельной "русской морали", лежащей вне христианского нравственного закона. А если такой "русский мир" и появится, это будет нечто сродни Третьему Рейху.

Дисциплина "геополитика" приближает наступление русского третьего рейха, трактуя культурные особенности страны как залог ее особого цивилизационного пути. Помимо того, что это безграмотно в философском отношении, это чудовищно с точки зрения международного права: геополитика выращивает безнравственное опасное политическое животное.

Русские патриоты всегда обижались на выражение "эта страна" применимо к России; им казалось, что так может сказать сторонний наблюдатель, относящийся к Отечеству без должной сыновней преданности.

Но в тот момент, когда Россия отвергнет общие для стран христианского круга цивилизационные нормы, она именно и превратится в "эту страну", и с этим ничего не поделаешь.

Когда Чаадаев говорил о единственном факторе, связывающим нашу культуру с миром – о факторе географическом – он, увы, имел в виду простую вещь: нравственный урок из фактографической истории не извлекли, но стали заложниками географических преференций.

Именно этим географическим фактором и занимается наука геополитика. Словно в подтверждение мысли Чаадаева геополитика объявила географический фактор в истории Отечества главным. Какая горькая ирония, Петр Яковлевич!

В реальности не существует границ стран, совпадающих с территориями обитания этносов. Нет исторических территорий этносов, совпадающих с ареалами жизни народов, нет наций, вписанных в очерченные ареалы, и нет реальных людей, соответствующих регламентам этих границ, – все всегда сложнее; нет и не может быть совпадения всех этих факторов.

Подвижность и взаимные изменения всех этих обстоятельств и есть история людей. Но геополитика оперирует символическим, условным представлением о континентах, как если бы все в мире было константно и не менялось никогда.

Посмотрите на ужас Донбасса, где по воле “геополитиков” устроена резня

Посмотрите на ужас Донбасса, где по воле “геополитиков” устроена резня, в которой аргументы “статуса языка” (а никто не запрещал русский язык) – это ложь российской пропаганды. Подменили живую реальность сотканной субкультурой, в которой горнорудное производство, объективно выпадающее из современной экономики, объявлено определяющим социальным фактором. В которой люмпенизированное население выдается за пролетариат, служение империи выдано за социализм, а бандитизм – за восстание.

Поглядите, как спровоцирован национализм – причем уже обоюдный, звериный – на основании мистического “геополитического” допущения.

Именно этот подход воплощает персонаж российской политической сцены, которого вы отметили в письме (тот самый Дугин). Именно на основе геополитического (антиисторического) взгляда на реальность и рождается реваншизм: нам по праву (праву чего?) принадлежит этот участок земли.

Реваншистская риторика в России уже не прячется; мы потерпели поражение в холодной войне, уступили колонии – теперь желаем получить свои территории назад!

Дугин способствовал внедрению в массы идеи агрессивной реваншистской геополитики – а теперь уже он защищает народные чаянья: ведь народ уже считает, что когда вернутся территории, жизнь людей наладится сама собой.

И говорится это вопреки реальности – в то время, когда край разрушен диверсионной войной. Нет никакого народного восстания – это оголтелая ложь. Есть бегство народа: сейчас количество беженцев достигло полумиллиона, в то время, как в так называемом ополчении сражается 20 тысяч, из которых половина – российские солдаты.

Можно ли назвать это восстанием народа? Какая горькая ирония над реальной судьбой народа.

Геополитика и фашизм, на мой взгляд, родственники – хотя, боюсь, что словом “фашизм” мы с вами называем разные вещи. Скажу сразу: я против национального самоопределения культур, о коем вы так печетесь. Я за культурную ассимиляцию, я за тот процесс, который позволит усложнить мировую культуру, поскольку, на мой взгляд, культурная идентичность не нуждается в искусственной, охраняемой от пришельцев территории.

Чем была бы Европа без арабов и мусульман, и пристало ли нам сетовать на их диктат, если мы пользуемся арабским цифрами? У меня нет страха перед азиатским вторжением, а перед европейским фашизмом – хоть русским, хоть французским – этот страх есть.

Читая ваши письма, я понял, что вы традиционалист; вероятно, даже националист, ваш альянс с Дугиным – насколько он осмыслен?

Вам будет не по душе узнать, что я – именно “левый католик”, если пользоваться вашей терминологией, и, вероятно, – представитель “левой икры”.

В качестве социалиста и католика я и рассуждаю о современном положении дел.
Особенность современной войны в том, что ее начала не политика, но геополитика. А у геополитики нет реальной географической карты – есть лишь абстрактная карта: соответственно неизвестно, где и как пойдут бои.

Геополитика заменила собой историю и идеологию, геополитика совершила новейший передел мира, но как он в реальности пойдет, мы не знаем, поскольку геополитика дисциплина абстрактная.

На что мы опираемся в геополитических рассуждениях: на условные представления о территориях, подлинная культура коих нам неведома? Это уравнение с одними неизвестными, и решения оно заведомо иметь не может – только манипуляции массами.

Знаете ли, мсье, геополитика относится к политике и истории примерно так, как инсталляция относится к картине: это не вполне искусство, в нем нет образа и души, но это товар на рынке, он рождает амбиции и за это платят кровью.

Тот самый Дугин, о котором вы пишете, был один из тех, кто внедрил реваншизм в сознание русской толпы и снабдил реваншизм мистическим духом. Читая ваши письма, я понял, что вы традиционалист; вероятно, даже националист, ваш альянс с Дугиным – насколько он осмыслен?

Я часто поражался западным интеллектуалам, которые выделяли из русского искусства произведения, не только не гуманные, но и принципиально противные гуманизму. Вероятно, считается, что российский гуманизм имеет уникальные черты, не вполне гуманные. Ничем иным объяснить не могу объяснить симпатии к русским националистам.

И, если подобная слепота встречалась у деятелей искусств, то уж европейские “правые” и вовсе слепы в выборе союзников. Зачем националист ищет союзника в националисте иной культуры? Вероятно, расчет на то, что националист – националиста поймет. На деле же националисты разных культур будут непримиримыми врагами.

Меня всегда поражала любовь европейского читателя к Достоевскому, скорее всего, европейцы Достоевского просто не читали

Меня всегда поражала любовь европейского читателя к Достоевскому, скорее всего, европейцы Достоевского просто не читали. Вы заглядывали в "Дневники писателя"? Это наиболее актуальное чтение сегодня.

Разрешите процитирую, это про Крым: "Вообще если б переселение русских в Крым потребовало бы и чрезвычайных каких-нибудь затрат от государства, то на такие затраты, кажется, очень можно и чрезвычайно было бы выгодно решиться. Во всяком ведь случае, если не займут места русские, то на Крым непременно набросятся жиды и умертвят почву края..."

Достоевский был убежденным антисемитом (это причудливым образом сочеталось с христианскими экстатическими видениями) и говорил ровно о том же (в тех же терминах) что сегодняшние погромщики:

"...Если сам народ не опомнитсято весь, целиком, в самое малое время очутится в руках у всевозможных жидовЖидки будут пить народную кровь и питаться развратом и унижением народным..."

"...Не раз уже приходилось народу выручать себя. Он найдет в себе охранительную силу, которую всегда находил; найдет в себе начала, охраняющие и спасающие, – вот те самые, которых ни за что не находит в нем наша интеллигенция..."

Интеллигенцию и гробят, и гнобят по заветам Достоевского в путинской России – и в качестве оправдания милитаристической прыти ссылаются на Федора Михайловича: вот, дескать, смотрите, раз Достоевский так думал, значит, это уж точно хорошо.

Но это отнюдь не хорошо, и Достоевский не является критерием нравственности; он был националистом, фанатиком, и мысли его далеки от нравственного начала.

Скажите, мсье, вы и впрямь думаете, что, поощряя фанатика в чужой культуре, вы улучшаете перспективы своей?

Так бывало и прежде: белогвардейцы, эмигрировавшие в Европу, вставали под знамена генерала Франко, и атаман Краснов коллоборировал с Гитлером; альянс “правых” – дело привычное.

Объединяет “правых” ненависть к коммунизму и демократии, хотя сегодня говорится, что “правые” ненавидят в первую очередь капитализм. Знаете, мсье, в последнее я совсем не верю. Капитализм “правые” не любят до той поры, пока капиталы у Ротшильдов. Когда капиталы оказываются в руках антисемитов, капитализм становится им милее.

Националист всегда предаст националиста. Краснова и казаков англичане легко отдали Сталину на растерзание, националистов никто и никогда не жалел – и, уверяю вас, – первый враг националиста будет его партнер по националистическому реваншизму. Но пока – пока мы еще в романтическом периоде становления националистической идеологии.

Диверсионная война еще шестьдесят лет назад считалась тяжким военным преступлением: солдат, воюющий без опознавательных знаков, мог быть повешен

Нынче определенности в политических платформах нет: края политических фронтов размыты, знаки различий (как мы помним по Крымской кампании последних месяцев) сознательно сняты – это теперь уж стиль такой.

Диверсионная война еще шестьдесят лет назад считалась тяжким военным преступлением: солдат, воюющий без опознавательных знаков, мог быть повешен.

Теперь государство легко превращает всю армию в диверсантов, всех солдат производит в нелегальное военное формирование, не попадающее под конвенции.

Но ведь этот принцип властвует и в политической жизни. До появления неопознаваемых “зеленых человечков” в Крыму на протестных баррикадах в Москве бок о бок стояли националисты, социалисты и демократы. Это называли “внесистемной оппозицией” – и, поди разберись, кто были эти демонстранты по убеждениям и за что именно демонстрации борются.

Теперь думаю, то была сознательная провокация, инспирированная властью. Хотя участвовали в ней многие по зову сердца, было явлено много благородства – но тонуло все это благородство в провокационном выгодном для тирании нелепом гламурном протесте.

Была произведена демонстрация того, что альтернативы власти нет: на демонстрациях бок о бок шли те, кто олицетворял полярные убеждения; полифония тем легче давалась, что твердых политических убеждений не было ни у кого.

Геополитика – да, тут все понимают: интересы континентов для обывателя доступны, но спросите любого прохожего, является он сторонником социализма или капитализма, и вам не ответит ни один. Люди не знают, какой жизнью живут, чего хотят в отношении соседа, но готовы умереть за Евразию.

Посмотрите: сегодня три четверти вчерашних московских демонстрантов поддерживают агрессию в Украине. Сегодня они кричат “долой” уже не московской – киевской власти.

Тот самый национал-большевик (прошу вас, найдите отличие национал-большевизма от национал-социализма), который вчера на демонстрациях призывал к свержению Путина, который “раскачивал лодку” России, сегодня славит русского президента, говорит о подавлении Киева, о взятии Украины, он стал оголтелым русским фашистом.

Сегодняшний националист подарил термин “фашизм” – неолиберализму, вот и возникло затруднение с его собственным определением.

Но, согласитесь, затруднение временное: сегодняшние “правые” используют романтический термин “Черный Интернационал” – а термин имеет ясный адрес.

Знаете ли вы, что именно тот националист, который дал деньги на проведение конгресса евразийстов в Париже, спонсирует сепаратизм на Донбассе?

Недавно прошел очередной конгресс “Черного Интернационала”. Кстати, Ришар, знаете ли вы, что конгресс этот прошел в вашем родном Париже, и прошел этот конгресс на деньги русского националиста? Знаете ли вы, что именно тот националист, который дал деньги на проведение конгресса евразийстов в Париже, спонсирует сепаратизм в Донбассе? Прошу вас, отдайте себе отчет в том, что евразийская теория имеет воплощение: почитатель Дугина – он же покровитель диверсантов. Это рабочая концепция.

Кровь Донбасса – в буквальном смысле слова вызвана заклинаниями евразийцев. И скажите (мне искренне любопытно) неужели европейский националист ждет от евразийского националиста искренней дружбы?

У сегодняшнего союза “правых” якобы общая платформа; националистам мнится, что они рука об руку стоят против глобализма; однако в случае победы фашисты встретятся друг с другом далеко не дружественно.

Есть допущение среди “правых”, будто националист националисту – друг; дескать, если ты любишь свою нацию, поймешь другого фашиста, который тоже любит свою нацию. Вы видите сегодня, как русский национализм ненавидит украинский национализм, и эта ненавитсь поднимается у обоих народов из самых потаенных животных глубин естества. Фашизм съедает национализм, и чужой в первую очередь.

Но пока время альянсов и договоров о ненападении – национализм интеллектуалов манит.

Давно сделалось модным добавлять здоровую дозу национализма в светскую хронику. Взгляд на фашизм усложнился: российский политолог Мигронян написал в “Известиях”, что Гитлер в довоенной политике был вполне приемлем, аншлюсс Австрии ничем не плох – преступления начались позже. Иными словами, программа “Майн Кампф” (написана в 1923 г) признана нормой. И этот случай не единственный, напротив.

Александр Дугин славит агрессивную монолитность коллектива, наделяя этот коллектив правом захватывать пространство. Сказано даже, что расширение пространства Евразии – есть необходимое условие ее бытия.

Вокруг Дугина группируется молодежь, не так давно он громко кричал с телеэкрана: “Убивать, убивать и убивать украинцев!”

Количество людей, готовых убивать ради торжества нового порядка, огромно. Мало того: искренняя проповедь насилия выглядит морально – надоело лицемерие либерализма. Мало того: хотя нет ни единого основания считать, что обитатели Евразии моральнее обитателей Атлантической цивилизации, этот постулат – “мы лучше людей Запада” – стал предметом веры.

Граждане Евразии убеждены, что “пиндосы” (американцы) – существа ущербные, что жители “Гейропы” – жалки, а вот они, евразийцы – суть надежда мира.

И об этом тоже нам сказала геополитика.

Никого не смущает, что нравственным ориентиром для мира выбрана страна с самым низким уровнем жизни среди европейских, с самым коротким сроком продолжительности жизни, с самыми высокими цифрами беспризорных детей, оставленных без опеки стариков, с таким разрывом между бедными и богатыми, который превосходит показатели самых бессовестных режимов Африки и самых развращенных социумов Латинской Америки.

Страна, в которой бессменно правит майор КГБ, называет себя гарантом свобод?

Пропасть между нищим и правительственным чиновником, который всегда миллионер, не просто астрономически огромна – эта пропасть означает лишь одно: в России – феодализм.

Страна, в которой депутаты парламента легальные миллионеры и миллиардеры, причем половина этих богачей получили свои капиталы преступным путем – коррупцией, мошенничеством или рэкетом – такая страна объявляет себя нравственным лидером мира?

Как выражался Чаадаев: “Как тут не прыснуть со смеха?”.

Страна, в которой бессменно правит майор КГБ, называет себя гарантом свобод? Как тут не прыснуть со смеха?

Страна, в которой образование находится в жалком состоянии, и неграмотность охватывает все большее количество населения; страна, в которой медицинское обслуживание отстает от западных стандартов на поколения; страна, которая охотно тратит миллиарды на войну, зная, что ее собственное население в нищете – такая страна гордо заявляет, что вооруженным путем станет продвигать по миру свои идеалы. Есть от чего прийти в ужас.

Люмпенпролетариат Донбасса (ведь в качестве представителей новой человеческой формации предъявить приходится бойцов-диверсантов) не вполне соответствует критериям “нового человека”. Но “русская весна” делает ставку именно на этот цивилизационный тип.

Именно непросвещенный феодализм провозглашен духовным ориентиром мира, и этот строй (поскольку никакого иного строя не существует) и следует предъявить планете – в качестве альтернативы жалкой демократии. Это и есть гуманитарная катастроф,– и породила ее геополитика.

А то, что демократия в России получилась жалкая, с этим спорить не приходится. И жалкая, и вялая, и жадная. Это именно либеральная демократия построила в России феодальный строй, и это именно либеральная демократия сделала воров-миллиардеров сенаторами парламента.

Забавно, что лидер российской партии, которая так и называется – ”либерально-демократическая” – сегодня карикатурно активный патриот, требующий аннексий, вторжений и войн.

Более всего мы, русские, обижаемся, если нас называют рабами и стадом, поскольку в глубине души мы очень хорошо знаем, что именно так дело и обстоит

Ах, как Россия не любит упреков в варварстве, как ранит это знание ее патриотическую душу. Более всего мы, русские, обижаемся, если нас называют рабами и стадом, поскольку в глубине души мы очень хорошо знаем, что именно так дело и обстоит.

И нет оскорбления более сильного, нежели сказать нам правду – в такие минуты мы испытываем боль и ненависть. Мы начинаем яростно возражать: мы не рабы! Нет! Мы не варвары! У нас славное государство, давшее миру Шостаковича, Стравинского и Бердяева, Пастернака, Ахматову и Цветаеву, Мандельштама, Маяковского и Бунина, Толстого, Пушкина и Лермонтова, Гончарову, Шагала и Кандинского! Пусть видит мир наши свершения.

Это неправда. Правда как раз в том, что никто из этих людей российскому государству не был нужен. Шостаковича и Ахматову травили; Бердяев, Стравинский, Шагал и Бунин эмигрировали; Лермонтова и Пушкина сослали, Толстого отлучили от церкви, Мандельштама сгноили в лагере, Цветаева повесилась, Маяковский застрелился.

Мартиролог может быть продолжен практически всеми именами, составляющими славу России – вопреки власти и государству, а вовсе не благодаря российской власти и российскому государству. Все, что было сделано великого в культуре России, делалось вопреки молоху русской государственности, вопреки ее бесчеловечному, крепостному, рабовладельческому аппарату. Все то духовное, чем гордится русская культура – это вопреки патриотизму, вопреки русскому национализму, вопреки государственной машине.

И поэтому, когда патриот ссылается на великие имена, патриот врет: он сам таких вот мандельштамов и убивал. Нечем патриоту гордиться, кроме ракет.

Всякий раз, как государство заявляло о желании принять участие в судьбе поэта – будь то Пушкин или Булгаков – из этого выходила постыдная мерзость.

Кого это так, словно воры вора
Пристреленного выносили?
Изменника? Нет. С бокового двора
Умнейшего мужа России.

И так было всегда, и всегда так будет в России. Чаадаев, Бродский, Чернышевский, Герцен, Солженицын или Зиновьев – нет ни единой биографии совестливого человека, на которую государство российское не поставило бы свою каинову печать – так на скоте выжигают тавро, так клеймят крепостных.

Да мы и есть крепостные. Тридцать лет так называемой свободы не были свободными нисколько: то было время безудержного холуйства и либерального вранья – интеллигенция лебезила, приспосабливалась к чиновному ворью, а чиновники крали все подряд, хотели сравняться с Европой приобретениями.

Нравственные люди, дорвавшись до некоторых послаблений, выпрашивали гранты у воров, ходили в корешах с мошенниками в особо крупных, писали передовицы и колонки, оправдывая любые приобретения и захваты собственности – а как иначе?

На Западе нас за равных не считают – мы уже полмира украли, а нас все держат за плебеев; ну, погодите, мы еще вам покажем, пиндосам

Интеллигенции казалось, что надо вырастить класс уверенных в себе держиморд с яхтами, чтобы они, накушавшись всласть, подобрели и прикормили свое окружение.

Костерили Сталина – но оборони Создатель задеть владельца ресурса, где начисляют зарплату. Важно, считали интеллигенты, чтобы капитализм и гражданские свободы стали непобедимыми – а то, что эти свободы осуществляются за счет чьей-то несвободы, так это, увы, проблемы рынка: кто не успел, тот опоздал.

А богачи благосклонно принимали угодничество; смотрели, прищурясь, как мельтешит дворня, но сами-то, сами чиновники мечтали об одном: однажды утрем нос Западу, вернемся в бастион с ракетами. Все равно, на Западе нас за равных не считают – мы уже полмира украли, а нас все держат за плебеев; ну, погодите, мы еще вам покажем, пиндосам.

В брежневские времена гуляла обидная кличка, данная России: “Верхняя Вольта с ракетами”. Как же русские патриоты ярились на эту кличку. И обижались именно на то, что страна их обитания – Верхняя Вольта, а вовсе не на то, что страна – с ракетами.

И вот, когда случилась перестройка, испугались того, что станем Верхней Вольтой без ракет. Не того мы испугались, что наука захиреет и образование сдохнет, что неравенство станет ужасающим и количество беспризорников утроится, не того ужаснулись, что вождь получит право распоряжаться жизнями подданных – точь-в-точь как в диком племени.

Нет, испугались того, что с ракетами выйдет недостача. И постарались вопреки всем кризисам опять стать Верхней Вольтой с ракетами. Получилось.

И стало по слову поэта, описавшему русское общество полтораста лет назад, после отмены крепостного права:

Искать себе не будем идеала
Ни основных общественных начал
В Америке. Америка отстала:
В ней собственность царит и капитал.
Британия строй жизни запятнала
Законностью. А я уж доказал:
Законность есть народное стесненье,
Гнуснейшее меж всеми преступленье.
Нет, господа, России предстоит
Соединив прошедшее с грядущим

И далее, как это обычно и бывает, – рождается миф о том, что наше нравственное сознание столь высоко, что мы можем дать урок другим народам. А если другие народы не поверят в то, что у нас есть основания дать им урок, мы с оружием заставим признать наше моральное превосходство.

Эта горделивая мысль посещает патриотические умы от полного ничтожества жизни, нас окружающей. Чем мизерабельнее действительность, тем агрессивнее патриот.

Страна рабов, страна господ; мундиры голубые и преданный им народ – со времен Лермонтова не только не изменилось ничего, но дошло до вопиющей, гротескной степени: обновленной Россией правит лазоревопогонное ведомство, и власть гэбэшников население воспринимает как единственно возможную.

Сегодня радетелями русского языка выступают не академики Лихачев да Аверинцев, но боевики “Моторола” и “Бес”, охранители русской словесности

И молят аппарат ГБ: правь нами вечно! И вот такой “русский мир” надо распространить по свету?

Забота о русском языке обуяла донецких боевиков, и это не в первый раз, когда культура оказалась заложником политического террора.

Некогда Осип Мандельштам писал: “чтобы Пушкина славный товар не пошел по рукам дармоедов, грамотеет в шинелях с наганами племя пушкиноведов”. Сегодня радетелями русского языка выступают не академики Лихачев да Аверинцев, но боевики “Моторола” и “Бес”, охранители русской словесности.

И можно бы ждать, что произойдет всплеск Донецкой культуры – на это прямо указывают патриотические мыслители, – но никакого всплеска русской культуры на Донбассе не будет никогда.

Культура современного мира – не в обособлении Донбасса или Шотландии. Не в национализме. На путях национализма нет ничего. Культура – единственно и только в принятии другого, в принятии чужого, в слиянии с непохожим.

Но кто привел к власти державных националистов? Кто посадил на трон лазоревопогонное ведомство? Страшный парадокс современности в том, что либералы именно националистов к власти и привели!

Патриотическая агрессивность сегодняшнего дня – она выросла из агрессивности либеральной. Есть, знаете ли, такая разновидность патриотизма – патриотизм либеральный. Есть патриоты либерализма – упорные и беспощадные. Они и призвали в свое время ГБ править страной – чтобы соблюсти контроль в свободолюбивых негоциях. И некоторое время всех устраивало то, что корпоративная мораль охраняется со всей строгостью.

Агрессивная серость либерализма, кумовство либерального дискурса, равномерное жужжание бездарностей по салонам – все это было надежно защищено; именно это местечковое сознание либералов и стало питательной средой сегодняшнего фашизма.

Замените редакцию журнала, обслуживающую интересы кружка, на ограниченную нацию, которая ищет свое жизненное пространство, – и вы получите точную копию фашистского государства сегодняшнего дня. Оттого они и обижены друг на друга, оттого они так часто и меняют лагеря, что логика – ровно та же самая.

Нас ввергают в войну, мсье, но ввергают не только патриоты – либеральный дискурс участвует в этом со всем энтузиазмом.

Предсказываю, что пройдет вовсе незначительный отрезок времени и сегодняшние “либералы” обнимутся с сегодняшними “патриотами” – они и не ссорились никогда, они продолжали печататься в одних журналах и посещать одни салоны.

Сочинитель протестных куплетов и сочинитель патриотических речевок – не оппоненты, салонная сущность куда важнее любых убеждений. Салонные горлопаны опять подружатся – вот только жизни оболваненных граждан уже не вернуть.

Фашизм скоро начнет жить собственной жизнью: костер уже горит сам по себе, а “патриоты” и “либералы” не имеют ровно ничего против друг друга.

Мы стесняемся произнести очевидное, но самая последовательная евразийская геополитическая книга – это “Майн Кампф”

Мир на пороге войны, но когда мы победим – а мы обязаны победить фашизм – перед нами снова встанет тот же самый вопрос: как внедрить демократию, не унижая население, ставшее безумным? Как не давить рынком беспомощных? Как дать образование всем? И главное, что будет необходимо: суметь не возненавидеть тех, кого оболванили.

Как же было людям не поглупеть, когда сотни газет убеждали, что есть континентальные предначертания, против которых отдельная воля бессильна.

Геополитика стала той языческой верой, которая подменила и христианство, и категориальную философию; это квазизнание сегодня самое востребованное.

Равно и новый европейский фашизм вербует в свои ряды малосимпатичных субъектов – но из них собираются строить новый мир. Фашизм взят на вооружение миром: после краха коммунизма и разочарования в демократии просто не осталось иной массовой доктрины.

Надо со всей отчетливостью сказать, что программа Евразийства, которая в сочинениях русских евразийцев первого поколения (20-е годы) была смутной и влияния на общество не оказала, сегодня принята как идеология государства, и пункты этой программы, в интерпретации Дугина, появляются сегодня в официальных государственных документах.

Как ни называй эту идеологию (русская геополитическая стратегия, программа Евразии, Новая Российская имперская доктрина), но идеология имеет конкретные параграфы.

Замечу вскользь, что современные евразийцы куда более опираются на германскую, гитлеровскую концепцию евразийства, нежели на отечественную, российскую.

Оппозицию Атлантизму (то есть Западу) разрабатывал (наряду с российскими славянофилами, наряду с Данилевским, Ильиным, Трубецким) еще и астролог Гитлера Хаусхофер и главное – блестящим евразийским автором является Риббентроп.

Мы стесняемся произнести очевидное, но самая последовательная евразийская геополитическая книга – это “Майн Кампф”, написанная Гитлером практически одновременно с выходом вялой брошюрки русского евразийства “К Востоку”.

Русское евразийство было любительским: Флоровский и Трубецкой-сын, по сути дела, ничего толком не написали; русское евразийство было сметено практическим немецким евразийством.

Строго говоря, русские публицисты не были ни философами, ни экономистами, ни историками – но идеологами, практики страшились. И важно здесь то, что евразийство нашего времени, вернувшись к их наследию сегодня, соединило пан-славянский и пан-германский пафос евразийства в единый боевой клич.

Еще лет тридцать назад Дугин начал издавать профашистский журнал “Элементы”

Знаете ли вы, что среди российских неоевразийцев высоко ценится пакт “Молотова-Риббентропа”, представляется перспективным? Дугин посвятил этой молотово-риббентропской концепции отдельный номер журнала “Элементы”.

Еще лет тридцать назад Дугин начал издавать профашистский журнал “Элементы”, любопытное издание, про это издание следует знать. Журнал содержал уже тогда современную идеологию: проект соединения германского евразийства со славянским.

Вдобавок в “Элементах” печатали эзотерику: теории про магию “серединной земли”, энигмы и знаки; то была литература для так называемых “посвященных”, для класса “браминов”.

Фашисты всегда культивируют таинственность сокровенного знания: им кажется, что тайна – это залог важного знания. Если знание важное, оно, думают фашисты, выдается только избранным, знание засекречено и засимволизированно – нечего и говорить о том, что это представление о знании не имеет ничего общего с христианским представлением.

Знание – это настолько простая вещь, что Бог умудрился вместить его в простые заповеди, и на их простоте и внятности и построены отношения людей.

Но фашисту всегда хочется отличаться от толпы, коей он руководит. Народ сливается с государством, нация с народом, индивид растворяется в коллективе, но жрецы фашистской доктрины обладают сверхзнанием, засекреченным и затабуированным – и это сверхзнание делает их поварами пушечного мяса.

И народ принимает таких поваров. В эпоху дряблой демократии геополитика становилась модной – практически социальной религией. Людям вкладывали в сознание матрицу, будто война и противостояние континентов неизбежны. Почему? А на то есть тайные знаки земли. И в эту ахинею (“остров Россия” вялого Цимбурского, “Серединная земля” МакКиндера” ) верили как в заповеди.

Помилуйте, нет никакой Серединной земли, а Россия – это совсем не остров, а неизбывная суша, не имеющая никаких выходов к морям. Но геополитика не знает реальности: согласно шаманскому заговору человек – не член коллектива, не отец, не сын, не христианин, а житель особого континента, обладающего мистической силой. Действует не общественный договор, не географические особенности, и не международное право, но принадлежность к великому тайному сценарию континентов.

Согласно евразийской концепции, Россия имеет миссию – разрушить греховный Карфаген. Россия (говорит геополитик Дугин, и говорит с экрана) должна захватить материалистический Запад, чтобы научить Запад духовным ценностям, которых Европа уже не понимает. А Россия в святости своей духовные скрепы сохранила.

Зачем для внедрения духовных ценностей захватывать земли физически, не вполне ясно, но в программе евразийства вообще ничего не ясно.

Никакой теософии и философии евразийство просто не знает. Если трактовать евразийство как интерпретацию религии, такая религия к христианству отношения не имеет; это совершенно языческое камлание. Впрочем, тенденцию к национализации религии православие несло всегда, и последовательно; в этом был пафос отторжения православия от католицизма.

Верить в мираж – значит верить в то, что никакого разумного будущего у России нет вообще

Чаадаев проговорил это положение недостаточно внятно, а предмет заслуживает того, чтобы фраза была произнесена членораздельно; Чаадаев ограничился фразой, по поводу Византии сказанной, которую философу не простили: “Россия пила из мутного источника” – имел он в виду простую вещь: национализацию духовности.

Язычество евразийству необходимо; геополитика, мистическая дисциплина – мистические силы земли, вера во власть стихий, географическое предназначение. То, что отцом геополитики Харольдом МакКиндером было обозначено как “Серединная земля” (Heartland), стало единственным обоснованием Евразии – ведь Евразии как таковой нет в природе.

Нет ни исторической, ни культурной Евразии, нет такого человека – “евразиец”, не существует ни евразийской религии, ни евразийского искусства. Да и способа производства евразийского нет, и быть не может. Нет никакой евразийской экономики, и быть не может.

Это мираж, дым, бред. Лишь мистическая сила тотема может объяснить, почему концепция воображаемой территории, повелевающей другими народами, и есть русское будущее. Верить в мираж – значит верить в то, что никакого разумного будущего у России нет вообще.

Создать искусственную концепцию Евразии было не труднее, чем выдумать жупел тоталитаризма; необязательность социального определения породила абстрактный ответ.

В ответ на миражи “закрытых” и “открытых” обществ возник мираж Евразии и мираж обобщенного Запада, с которым Евразия борется.

Патриотические литераторы (нет нужды перечислять фамилии этих бойких людей) агитируют за духовное пространство “русского мира”; пока у России земли мало, стране надо разрастись, забрать то, что принадлежало русской империи.

Какого качества “русский дух” воцарится на захваченных территориях, и нельзя ли для начала облагодетельствовать заброшенный город Череповец, неведомо. Это началось как ответ на поворот России к Западу: газета “Завтра” и журнал “Элементы” возникли как рупор российского реваншизма.

В языческой имперской позиции находится место для светлых православных настроений. Помню давний номер “Элементов” – я тогда изумился, что это напечатано рядом: теплые слова о Гитлере, карты будущих военных действий на территории Европы, и тут же православная риторика.

Как сочеталось? Закономерно, увы. Христианство в России всегда имеет мистический характер тайного языка, недоступного пастве, но данного иереями людям как необходимое лекарство.

Христианство в моем представлении вообще несовместимо с языческим тайнами.
Вы спросили меня, что значит быть католиком сегодня. Но, Ришар, для меня католичество – это не партийность. Я полагаю себя католиком не потому, что не люблю тех, которые не католики. Знаю очень хорошо, что католицизм бывает агрессивен; помню что делали католики в Южной Америке с индейцами; ничего общего не имею с католической Лигой, и уж вовсе не люблю Шарля Мореаса и Аксьон Франсез.

Для меня католицизм – отнюдь не принадлежность к анти-православному лагерю; прямо наоборот: католичество, в моем понимании, – это отсутствие партийности; не национальная религия – но всемирная.

Воплощением национальных спекуляций считаю Мартина Лютера, и не случайно, думаю, сходство речей раннего Гитлера с его проповедями

И уж если нет ни эллина, ни иудея, то и подавно нет католика и гугенота. Когда думаю о христианстве, прежде всего вспоминаю Алтьберта Швейцера (а он был протестант) и Генриха Белля (боровшегося с лицемерием католической религии). Назвал этих двух специально, чтобы подчеркнуть, что для меня религия шире конфессии. Когда я в сомнениях, как поступить, думаю, а что бы сделал сейчас Швейцер или Белль.

Почему католицизм? Потому, что не верю в феномен национальной религии. Разделяю мечту Данте о мировой христианской монархии (Маяковский называл это же явление иначе – коммунистической республикой); лишь во всемирной республике, где нет ни эллина, ни иудея, вижу альтернативу язычеству национальных государств.

Воплощением национальных спекуляций считаю Мартина Лютера, и не случайно, думаю, сходство речей раннего Гитлера с его проповедями. Католицизм для меня – не ритуал, но преодоление национального обычая и ритуала. Я верю в то, что добро разумно и добро есть результат интеллектуального выбора – как учил Св. Томас Аквинский.

Я рад тому, что католическая церковь приняла многие из уроков протестантизма, и я рад тому, что католичество встало над религиозной распрей, не ловит выгод в растерянности толп. В диспуте Эразма и Лютера я определенно стою на стороне Эразма и повторяю вслед за ним, что национализм (и национальные государства, добавлю сегодня) есть зло, и общее христианское государство – такое, где национальная спесь и патриотические амбиции не играют никакой роли – должно прийти на смену сегодняшним нациям и государствам.

Это государство не будет иметь ничего общего с национальной, этнической идеей. Вероятно, это даже и не вполне государство. Это общность людей, объединенных не принципами выживания этноса, но напротив – принципами исполнения нравственного долга по отношению ко всем людям, без различия рас и конфессий.

Пути человечества – в смешении рас, в принятии различий, в слиянии противоречивых начал, в экуменизме, в уроках, которые католичество получает от протестантизма, а марксизм – от либеральной мысли. Нет и не может быть гуманной идеи, основанной сегодня на этнической или партийной доктрине, – это тупик.

Я рассматриваю коммунистический проект как одно из возможных воплощений экуменистической идеи; я рассматриваю проект глобализации как одно из возможных воплощений вселенской идеи равенства. Это не столь наивно, как может показаться. И то, и другое было изуродовано алчностью и агрессией людей – но это ни в коем случае не значит, что проекту экуменизма следует противопоставить проект национального выживания.

Не говорите мне, что опыт мировых войн перечеркивает опыт Альберта Швейцера; для меня все обстоит прямо наоборот.

Мне повезло, я встречал людей, которые были подлинно святы в делах – при том, что не были верующими и тем более не были церковными: вера – не в конфессии.

Религия часто умеет стать партийной, и часто становится националистической – и это беда церкви. Сегодня, когда национализм становится альтернативой глобальному рынку, мы часто видим, как истовая национальная религиозность противопоставляется интернационалу капитализма; но я не желаю выбирать между двух зол. Более того, не нахожу в них различия.

Ах, как соблазнительно использовать гнев обманутого рынком народа. Как соблазнительно увлечь его проповедью, которая приведет его к обособлению от себе подобных.

И национальная церковь ждет обиженного смерда, его приютят и построят в другие шеренги. Страсти обманутой Римом паствы использовал Лютер – но лишь с тем, чтобы предать обращенных в национальную веру крестьян на расправу локальным князьям.

Это он, Лютер, настаивал на казни Мюнцера. Сегодня мы видим ту же пьесу – раздавленная интернациональным капиталом паства охотно кидается в национальные секты. Я не стою на стороне Священной Римской Империи (если вам угодно применить такую аналогию к глобальному капитализму), но и сторону курфюрста саксонского не приму. Я – с Эразмом.

(Продолжение следует)


Rado Laukar OÜ Solutions