19 марта 2024  04:42 Добро пожаловать к нам на сайт!

Поэзия

Жуковский Василий Андреевич
(1783 - 1852)

Отец Жуковского - Афанасий Иванович Бунин, помещик Тульской губернии, владелец с. Мишенского, мать - Сальха, турчанка по происхождению, взятая в плен русскими при штурме Бендер в 1770. Согласно семейным преданиям, была привезена в Мишенское и подарена Бунину одним из его крепостных, участником русско-турецкой войны. По другим (новейшим) данным, Сальха была взята в плен майором К. Муфелем, отдавшим ее на воспитание Бунину. Получив при крещении имя Елизаветы Турчаниновой, почти безвыездно жила в Мишенском вначале в качестве няньки при младших детях Буниных, а затем - домоправительницы (экономки) . Родившийся у нее сын по желанию Бунина усыновлен А.Г. Жуковским (жившим на хлебах у Буниных). Это позволило Жуковскому избежать участи незаконнорожденного, но для получения дворянства потребовалось зачисление малолетнего Жуковского на фиктивную военную службу (в Астраханский гусарский полк); в 1789 он произведен в прапорщики, что давало право на дворянство, и по ходатайству Бунина в том же году "род Василия Андреевича Жуковского" внесен в дворянскую родословную книгу Тульской губернии; дальнейшая "воинская" служба потеряла смысл, и в ноябре 1789 Жуковский уволен "по прошению своему от службы".

Первоначально образование Жуковский получил в кругу семьи Буниных, где рос на правах воспитанника. При переезде семейства на зимнее время в Тулу Жуковский сначала обучался в частном пансионе Х.Ф. Роде (1790), после закрытия которого мальчика определили в Главное народное училище (1792). Исключенный из училища директором Ф. Г. Покровским "за неспособность", Жуковский продолжал обучение в тульском доме В. А. Юшковой. Здесь будущий поэт впервые приобщился к литературному творчеству. Для постановки на домашней сцене он в 1795 сочинил трагедию "Камилл, или Освобожденный Рим" и пьесу "Госпожа де ла Тур" по мотивам романа Бернардена де Сен-Пьера "Павел и Виргиния".

После смерти Бунина (1791) заботы о подрастающем Жуковском взяла на себя бабушка (М. Г. Бунина), разделившая их с родной матерью поэта. Однако постепенное осознание материальной зависимости от Буниных и неустойчивости своего положения в их семье стало для Жуковского источником глубоких внутренних переживаний, отразившихся в ранних дневниковых записях. В 1797 он был определен в Благородный университетский пансион (Москва).

Пребывание в пансионе (1797- 1800) - важнейший период творческого формирования будущего поэта. Жуковский стал одним из активных участников "Собрания воспитанников университетского Благородного пансиона" и выпускаемого им альманаха "Утренняя Заря". Первое печатное произведение Жуковского - лирическое стихотворение "Майское утро". Его пансионские сочинения - по большей части подражательные торжественные оды "на случай" или речи, предназначенные для ежегодных пансионских актов и выступлений в "Собрании воспитанников..." ("Могущество, слава и благоденствие России", 1799, "Мир", 1800; речь "О начале общества, распространении просвещения и об обязанностях каждого человека относительно к обществу", 1799), либо стихи и прозаические отрывки на заданные наставниками темы морально-этического и патриотического характера ["Благоденствие России, устрояемое великим ея самодержцем Павлом Первым", 1797; "Добродетель" ("Под звездным кровом тихой нощи"), 1798; "Добродетель" ("От света светов луч родился"), 1798; "К надежде", 1800, и др.]. Жуковский воспринимает, однако, и новые литературно-эстетические веяния, связанные с сентиментализмом и предромантизмом. Один из лучших учеников, Жуковский закончил пансион с серебряной медалью в 1800. В начале 1801 вместе с А. Тургеневым, А. Ф. Воейковым, А. Ф. Мерзляковым, С. Е. Родзянко и другими организовал Дружеское литературное общество, просуществовавшее недолго (январь- ноябрь 1801), но сыгравшее заметную роль в утверждении новых - романтических - принципов в русской литературе.

В 1804-1806 поэт перевел флориановскую переделку романа Сервантеса "Дон Кихот", что содействовало ознакомлению отечественного читателя с репертуаром мировой классики. В 1801 году Жуковский поступил на службу "городовым секретарем" в московскую Главную соляную контору. Равнодушие Жуковского к "должности", а еще в большей степени - занятость литературой вызвали "неудовольствие" начальника, заключившего нерадивого подчиненного под "арест", что надолго отвратило его от дальнейших попыток определиться на службу. Сразу после освобождения из-под "ареста" Жуковский подал в отставку и уехал в Мишенское с твердым намерением полностью посвятить себя литературной деятельности.

1802-1807 поэт провел в родных краях, лишь изредка наезжая в Москву для устройства своих литературных дел (заработков переводами) и встречи с московскими литераторами и друзьями. В эти годы интенсивно занимался самообразованием. Эти годы характеризуются многообразием жанровых поисков: сохраняя традиционные жанровые формы, в том числе оду ("К поэзии", 1805), Жуковский "испытывает" себя в жанрах военно-патриотического гимна ("Песнь барда над гробом славян-победителей", 1806), басни (переводы из Флориана, Лафонтена, Лессинга, Пфеффеля, а также оригинальные басни) и даже "описательной" поэмы (планы "Весны"). Однако в центре его поисков - элегия. С элегией "Сельское кладбище", ставшей, по определению самого Жуковского, началом его самостоятельной литературной деятельности, к молодому писателю приходит литературная известность и читательский успех. В элегии утверждается высокая ценность человека, независимая от его сословной принадлежности. Размышления о смерти приводят поэта к утверждению бытия, его высокого смысла и красоты. Многомерность художественного видения мира, зримая осязаемость поэтических образов, богатство звуковой гармонии стиха, изысканность его мелодического рисунка, многообразие ритмики - эти особенности поэтического дарования Жуковского, впервые проявившиеся в "Сельском кладбище", получают развитие в элегии "Вечер" (1806).

"Вечер" обозначил переход поэта к романтизму. Постепенно элегия получает у Жуковского и более отчетливые признаки жанра национально русского, а текст насыщается острым социальным (и даже политическим) содержанием (такова, например, элегия "На смерть фельдмаршала графа Каменского", 1809, развивающая идею неотвратимости судьбы, неизбежности возмездия за содеянное; поводом к ее написанию послужило убийство М. ф. Каменского, жестокого к крепостным и обесславившего себя в Прутском походе 1807). В дальнейшем Жуковский прибегает к элегии в поворотные моменты творческой эволюции, означая ею важные события внутренней жизни ["Славянка", 1815; "Цвет завета", 1819; "Море", 1822; "Я музу юную, бывало", 1822 или 1824].

Важнейшая веха в творческой биографии Жуковского - 1806 год, ознаменованный "лирическим взрывом", созданием около 50 стихотворений разных жанров: ода и героида ("Послание Элоизы к Абеляру", перевод из А. Попа), надписи к портрету и ряд своеобразных романтических песен (особый жанр любовной лирики, весьма популярный у романтиков, стремившихся вернуть песне ее фольклорный элемент). Именно этим годом помечена одна из первых песен Жуковского , внушенных не столько лит. образцами, сколько живым, зарождающимся чувством к своей племяннице (ее мать - сестра поэта по отцу) - Марии Андреевне Протасовой (в будущем - Мойер; 1793-1823)- "Песня": "Когда я был любим, в восторгах, в наслажденье".

Особый этап литературной деятельности поэта - участие в "Ветснике Европы", лучшем русском журнале 1-го десятилетия XIX в. Став редактором журнала (1808-1809), он способствовал проникновению на его страницы произведений в "новейшем" (то есть романтическом) духе. В 1808-1810 Жуковский жил по преимуществу в Москве, лишь на летнее время уезжая в родные места Орловской и Тульской губерний. Необычайно продуктивно писал критические статьи, где подробно обосновывается позиция журнала: как новое понимание сугубо литературных, эстетических задач, так и общественное, гражданское и социально-политическое назначение журнала, необходимость идти "вровень" с просвещением европейским. Цикл его критических этюдов о писателях обретает широкое программное значение. Он внимательно следит за литературной полемикой и стремится к жанровому обновлению не только русской поэзии, но и прозы.

Однако преобладает в литературных занятиях Жуковского интерес к переводу, преимущественно прозаическому. Ко времени активного участия поэта в "Вестнике Европы" относятся и его собственные прозаические опыты, во многом обусловленные поисками новых для русской литературы форм народности: сказка "Три пояса" (1808), "старинное предание" "Марьина роща" (1809) и историческая повесть "Вадим Новогородский" (1803).

В 1808-1814 Жуковский написал 13 баллад, в том числе вольные переводы: "Людмила" (1808), "Кассандра" (1809), "Пустынник" (1813), "Адельстан" (1813), "Ивиковы журавли" (1814), "Варвик", "Алина и Альсим", "Эльвина и Эдвин" (все три - 1815) и оригинальные баллады "Ахилл", "Эолова арфа" (обе - 1815). В центре этих "маленьких драм" - столкновение человека с судьбой, проблема нравственного выбора, история несчастной любви.

Своеобразным символом новой романтической поэтики стала баллада "Эолова арфа" - прекрасная песня о бессмертии любви и искусства. Особое место в балладном цикле занимает "Светлана" - самое светлое, оптимистическое творение Жуковского. Своеобразный эпилог к циклу баллад - "Двенадцать спящих дев", вольное стихотворное переложение одноименного прозаического романа немецкого писателя К. Г. Шписа.

В 1811, передав издание "Вестника Европы" Каченовскому, Жуковский возвратился в Мишенское. Он постоянно посещает дом Протасовых в Муратове, организует шутливое "чернско-муратовское общество ученых людей", где вместе с другом, композитором-дилетантом Плещеевым, и сестрами Протасовыми разыгрывает пародийно-комические пьесы, издает юмористические журналы "Муратовская вошь" и "Муратовский сморчок" - прообразы арзамасской "галиматьи". Много времени уделяет изданию "Собрания русских стихотворений..." (М., 1810-11), в пяти частях которого решил представить всю русскую поэзию от А. Д. Кантемира и М. В. Ломоносова до современности.

Жуковский под влиянием Карамзина и А. Тургенева погружается в "океан летописей". Творческим претворением этих занятий стало поэтическое переложение "Слова о полку Игореве" (1817-1819).

10 августа 1812 Жуковский был принят в Московское ополчение поручиком. В день Бородинской битвы он находился в резерве; затем, будучи прикомандирован к штабу М. И. Кутузова, составляет в военной типографии листовки, бюллетени, ставшие важной страницей истории русской публицистики 1812. Но его главным словом об Отечественной войне стало стихотворение "Певец во стане русских воинов". Своего рода продолжением идей и мотивов "героической кантаты" станут послания "Вождю победителей" (первоначальное название "К старцу Кутузову"; ноябрь 1812), "Императору Александру" (1814) и стихотворение "Певец в Кремле" (1816). Оправившись от болезни (в горячке лежал в госпитале в Вильне), Жуковский, награжденный чином штабс-капитана и орденом Св. Анны, в январе 1813 приехал в Муратово. Патриотические стихи приносят поэту широкую популярность; после "Сельского кладбища" Жуковский стал известен литературной элите, после "Людмилы" - всем читателям, после "Певца во стане..." - всей России. На Жуковского обращает внимание двор.

Вместе с тем в жизни поэта наступил один из самых драматических периодов: все его попытки получить руку Маши были разрушены твердым противостоянием ее верующей матери, ссылавшейся на недопустимость брака в силу родства влюбленных. Любовная драма стала тяжелым потрясением для Жуковского. Песни и романсы 1813-1814, баллады - поэтическая летопись драматической любви. Вынужденное замужество Маши, а затем и ее ранняя смерть в 1823 определяют трагизм мироощущения поэта. Последней встрече с Машей Жуковский посвятил стихотворение "9 марта 1823 г.".

Октябрь и ноябрь 1814 Жуковский провел в Долбино. Долбинская осень была плодотворной. Шутливые домашние стихи, дружеские послания, обращенные к К. Н. Батюшкову, В. Л. Пушкину, П. А. Вяземскому, баллады, патриотические стихи составляют оригинальную поэтическую систему. Ее единство - в открытии многообразных сфер романтического бытия. Дружба, любовь, страдание, муки и радость творчества, поиск смысла жизни, религия неразделимы в его сознании. Итогом творчества Жуковского 1808-1814 явилось издание "Стихотворений Василия Жуковского", включающее около 80 произведений, в том числе созданную осенью 1815 элегию "Славянка" (ч. 2) - один из шедевров романтической лирики.
Любовь к живописи, которую он называл "родной сестрой" поэзии, поэт пронес через всю жизнь. Его многочисленные рисунки, контакты с художниками-романтиками, прежде всего с К.Д. Фридрихом, статьи о живописи - органическая часть его романтической эстетики. Формула Жуковского: "главный живописец - душа", в равной степени характеризует и его живопись, и поэзию.

В сентябре 1815 Жуковский встретился с лицеистом Пушкиным. 26 марта 1820 поэт подарит Пушкину по случаю окончания им поэмы "Руслан и Людмила" свой портрет с надписью: "Победителю-ученику от побежденного учителя". Дружба поэтов продолжится до гибели Пушкина. В сентябре 1815 в Петербурге состоялась премьера комедии А. А. Шаховского "Урок кокеткам, или Липецкие воды", где в образе "чувствительного поэта" Фиалкина, в его речах-пародиях на "модный род баллад" зрители увидели полемику с Жуковским. Это явилось поводом к образованию литературного общества "Арзамас", членами которого стали Жуковский и его друзья-единомышленники (А. Тургенев, Батюшков, Вяземский, В. Пушкин); позднее в него вступил молодой А. Пушкин. Члены Общества (имевшие прозвища, взятые из баллад Жуковского ) вели борьбу с антикарамзинской "Беседой любителей русского слова", возглавляемой А. С. Шишковым. Бессменный секретарь общества и его душа - Жуковский, получивший прозвище Светлана. Его протоколы (частью стихотворные, написанные гекзаметром) стали ярким памятником литературной борьбы и воплощением арзамасской "смеховой культуры". "Арзамас" дал импульс для консолидации молодых литературных сил, для становления русского романтизма как направления, хотя просуществовал всего два года (до октября 1817).

В январе - мае 1818 появляются 5 выпусков альманаха "Для немногих" ("Риг Wenige"), целиком заполненных переводами Жуковского, среди которых такие шедевры, как "Лесной царь", "Мина", "Рыбак" из Гёте, "Горная дорога", "Рыцарь Тогенбург", "Голос с того света", "Граф Гапсбургский" из Шиллера. Переводы составляют большую часть творческого наследия Жуковского. Открывая русскому читателю мир Гомера, Гёте, Шиллера, он прежде всего переводил их идеи и образы на язык романтизма и делал их органической частью русской литературы. Наряду с лирикой поэт осваивал самые различные формы древнего эпоса и европейские поэмы; в 1820-е гг. он переводит гердеровские романсы о Сиде, "Орлеанскую деву" Шиллера, "Шильонского узника" Байрона, "Пери и ангела" Т. Мура, балладу В. Скотта "Замок Смальгольм", отрывки из "Энеиды" Вергилия и "Метаморфоз" Овидия, воспроизводя на русском языке ситуации романтического лиро-эпоса: тюремно-узническую, патриотической жертвенности, безграничной любовной преданности. Жуковский создал теорию романтического перевода, а склад своего художественного мышления определял так: "... у меня почти все или чужое, или по поводу чужого - и все, однако, мое".

В октябре 1818 поэт принят в члены Российской Академии. В 1819-1824 годы Жуковский создал целый ряд стихотворений, сыгравших роль его поэтических манифестов: "Невыразимое", "На кончину Ея величества, королевы Вюртембергской", "Цвет завета", "К мимопролетевшему знакомому Гению", "Жизнь" (1819), "Подробный отчет о луне" (1820), "Лалла Рук" (1821), "Море" (1822), "Я Музу юную, бывало" (1822-1824), "Таинственный посетитель", "Мотылек и цветы" (1824). "Жизнь и Поэзия одно" (стихотворение "Я музу юную, бывало...") - поэтическая формула, выросшая из всей системы лирики этого периода. Открытое Жуковским состояние вдохновения, встречи с "Гением чистой красоты" (образ, впервые возникший в стихотворении "Лалла Рук") стало плодотворным для последующей русской поэзии (прежде всего для лирики для последующей русской поэзии (прежде всего для лирики А. Пушкина). Яркое выражение романтической "философии искусства" Жуковского - стихотворение "Невыразимое" (август 1819); поэзия призвана запечатлевать красоту бытия и его тайны, но подвластно ль выраженью "земным языком" "невыразимое" - "присутствие Создателя в созданье" и "святые таинства", которые "лишь сердце знает"? Используя и метафору, и аллегорию, и миф, и эмблематику, Жуковский создает особый тип символического мышления, что воплощено в общей системе его стихотворений 1819-1824, ставших своеобразной мифологией его романтизма.

Еще в 1815 Жуковский был приближен ко двору. В декабре 1816 ему назначен по высочайшему повелению (принимая во "внимание его труды и дарования") пожизненный пенсион (4000 р. в год). В 1817 он стал учителем русского языка великой княгини, будущей императрицы Александры Фёдоровны. С 1826 по 1841 - наставник наследника, будущего императора Александра II. Почти 25 лет связи с двором не могли не отложить отпечатка на мировоззрение Жуковского, но душа его осталась чиста. Просветительская идея определяла всю его деятельность. Программа "просвещенной монархии" постоянно сталкивалась с официальным беззаконием и административным произволом, о чем Жуковский неоднократно писал Николаю I и шефу III отделения А. X. Бенкендорфу. Его помощь ссыльным Е. А. Баратынскому и Ф. Н. Глинке, декабристам, А. И. Герцену, участие в судьбах А. В. Кольцова, М. Ю. Лермонтова, освобождение из крепостной неволи Т. Г. Шевченко, родственников А. В. Никитенко - свидетельство верности идеалам личной добродетели и одновременно выражение его общественной позиции.
В 1821-начале 1822 Жуковский в свите великой княгини совершил первое заграничное путешествие. Он встретился с немецкими романтиками, посетил в Швейцарии замок Шильон, где томился герой поэмы Байрона "Шильонский узник", нанес визит Гёте, осмотрел Дрезденскую галерею - все это запечатлелось в многочисленных рисунках, дневниковых записях. Перевод поэмы Байрона, размышления в письмах к великой княгине о личности и творчестве Тика и Фридриха, статья "Рафаэлева мадонна" - конкретные творческие следы путешествия. Тогда же поэт закончил перевод драматические поэмы Шиллера "Орлеанская дева", отрывки из которой, так же как и статья "Рафаэлева мадонна", "Путешествие по Саксонской Швейцарии", были напечатаны в альманахе "Полярная звезда" на 1823 и на 1824.

В начале 1823 Жуковский вместе с Воейковыми поселился в доме Меншикова на Невском проспекте. Вечера в салоне А. А. Воейковой ("Светланы") собирают виднейших деятелей литературы. Здесь, а позднее на "субботах" в Шепелевском доме, где поэт жил в 1827-1840, обсуждаются новые произведения, идут литературные споры, во многом определившие развитие русской поэзии и общественной мысли. Историко-литературные работы Жуковского "Обзор русской литературы за 1823 год" (1824) и "Конспект по истории русской литературы" (1826-1827) раскрывают деятельность первого русского романтика как организатора литературных сил, пропагандиста и историка русской литературы. К началу марта 1824 вышло в 3 томах третье собрание сочинений поэта - "Стихотворения". Оно подвело итог его поэтической деятельности более чем за 20 лет.
Глава русского романтизма вступал в новый период своего творчества, пафос которого - освоение "повествовательного рода поэзии", стихотворного эпоса.

Постоянный интерес к русской истории, подогреваемый выходом "Истории государства Российского" Карамзина, проявился в работе Жуковского над драмой из эпохи "смутного времени", план которой сохранился в архиве поэта и датирован 14 апреля 1824. В это время Жуковский соприкасался и с общественными идеями декабризма. С. П. Трубецкой и Тургенев предлагали ему ознакомиться с уставом Союза благоденствия и рассчитывали на его участие в декабристском журнале. Но Жуковский не принял это предложение, хотя и разделял антикрепостническую программу декабристов. Отношение поэта к восстанию декабристов было сложным, о чем свидетельствует его письмо к А. Тургеневу от 16 декабря 1825, где он осуждает мятежников. По мере знакомства с событиями и лицами, в них участвовавшими, Жуковский, не принимая восстания как формы протеста, ищет ему оправдания в истории России.

В мае 1826, тяжело заболев, с мрачными мыслями о смерти, свидетельством чего явилось завещание, поэт уехал за границу. В течение полутора лет, в Германии и Франции, он штудирует труды историков о французской революции; знакомится с основами европейским законодательства; в салонах встречается с Ф. Р. Шатобрианом, А. Ламартином и Гизо, посещает Гёте в Веймаре.

Возвратившись ко двору, Жуковский много внимания уделяет педагогической деятельности. Но одновременно активизируется его общественная деятельность, создавая ему, по словам Николая I, репутацию "главы оппозиции". Общественные деяния Жуковского: письмо Николаю I об амнистии декабристов, письма по поводу запрещения журнала И. В. Киреевского "Европеец", заступничество за Вяземского, ходатайство о женах декабристов - опирались на его представления о "просвещенной монархии", о свободе человека и законности.

Временем нового творческого подъема поэта стал 1831. В декабре вышли сразу два издания "Баллад и повестей". Первое включало все балладное творчество 1809-1831, второе, однотомное,- лишь новые произведения, созданные в 1828-1831 . В новых балладах все отчетливее проявляется эпическая природа жанра - событийность, повествовательность, интерес к философским проблемам. 12 новых баллад образуют тематическое единство. В центре всех их - тема судьбы, поединок человека и обстоятельств. "Торжество победителей" и "Отрывки из испанских романсов о Сиде" - начало и конец балладного цикла - составляли кольцо героики, внутри которого происходило развитие темы.
Поэтический эпос Жуковского открывал мир в страшном напряжении духовных противоречий личности, колебаниях между смирением, религиозным отречением и протестом, в неравной борьбе с судьбой, и вместе с тем - мир страстной мечты о гармонии.

Лето - осень 1831 Жуковский провел в Царском Селе, где также жил с молодой женой Пушкин. В своеобразном соревновании с Пушкиным Жуковский написал здесь "Сказку о царе Берендее...", "Сказку о спящей царевне", "Войну мышей и лягушек". Во всех трех сказках важен момент творческого пересоздания фольклорного материала, ориентация на авторскую литературную сказку, включающую фольклорные источники, иноязычные образцы.

В июне 1832 Жуковский отправился за границу. Завершив лечение на водах Эмса, поселился с другом, немецким художником Г. Ф. Рейтерном, в швейцарской деревне Вернё на берегу Женевского озера, совершая многочисленные прогулки, особенно в горы. Жуковский ведет дневник, делает зарисовки с натуры и много переводит: "Суд в подземелье" (отрывок из поэмы В. Скотта "Мармион"), баллады "Роланд оруженосец", "Плавание Карла Великого", "Рыцарь Роллан", "Старый рыцарь" - все из Уланда, из него же - драматическая повесть "Нормандский обычай", написанная белым 5-стопным ямбом.
В апреле - мае 1833 друзья побывали в Италии. В Риме Жуковский часто встречается с К. П. Брюлловым, А. А. Ивановым, беседует об искусстве со Стендалем, посетившим его вместе с Зинаидой Волконской, осматривает мастерские главы группы "назарейцев" И. Ф. Овербека, немецкого исторического живописца П. Корнелиуса, датского скульптора Б. Торвальдсена, О. А. Кипренского. В сентябре 1833 поэт возвратился в Россию. Участвовал в создании либретто оперы М. И. Глинки "Иван Сусанин" (определив исторический сюжет и написав слова для эпилога), а также государственного гимна "Боже, царя храни" (1-я строфа-перевод начала английского гимна, 2-я и 3-я - А. Пушкина, остальные - Жуковского; муз. А. Ф. Львова). В 1834 предотвратил отставку Пушкина, уладив его конфликт с царем и Бенкендорфом.

В первом номере пушкинского "Современника" (1836), активным сотрудником которого стал Жуковский, является его баллада "Ночной смотр" (перевод одноименного стихотворения И. К. Цедлица), сразу же ставшая благодаря музыке Глинки популярным романсом. В том же году Жуковский завершает начатую еще в 1831 "Ундину". Открывающее "Ундину" посвящение в стихах ("Бывали дни восторженных видений") обращено к великой княгине Марии Николаевне (дочери Николая I).

В ноябре 1836 Жуковский предотвратил дуэль Пушкина с Дантесом. Он пытается помочь Пушкину; но 27 января 1837 одним из первых узнает о дуэли и тяжелом ранении Пушкина. Жуковский делает конспективные заметки, важные для понимания последних дней жизни поэта. Его письмо С. Л. Пушкину под названием "Последние минуты Пушкина" и письмо к Бенкендорфу о гибели поэта стали важнейшими общественными документами. Они воссоздают жизненную драму Пушкина и прямо называют Бенкендорфа и двор гонителями поэта. После смерти Пушкина Жуковский много помогал его семье и содействовал изданию его сочинений. В марте 1839 поэт создал вольный перевод "драматической поэмы" немецкого поэта Ф. Гальма "Камоэнс". Трагическая земная участь португальского поэта, автора "Лузиад", оправдана его высоким призванием: "Страданием душа поэта зреет, страдание - святая благодать". Суть романтизма Жуковского - обоготворение поэзии и утверждение ее святого назначения.

Поездка в Англию (1839), посещение сельского кладбища близ Виндзора, где написал свою элегию Т. Грей, вызвала новый интерес Жуковского к ней. Его перевод "Сельского кладбища" 1839 отличается от перевода 1802 не только стихосложением и текстуально: это новое мироощущение. На смену "певцу уединенному" приходит открытый миру герой. Ситуация "заземлена" и "одомашнена".

В августе 1840, во время очередного путешествия по Германии, состоялась помолвка поэта с Елизаветой Рейтерн (1821-1856), дочерью его друга художника, которой он посвятил стихотворение "О, молю тебя, Создатель" (вольный перевод из Н. Ленау). В 1841 Жуковский подал прошение об отставке и уехал в Германию, где 21 мая состоялась его свадьба.

1840-е гг.- новый период в творческой биографии поэта. Несмотря на все попытки Жуковского возвратиться в Россию, обстоятельства его жизни складываются так, что это намерение не осуществилось. Болезнь жены, рождение дочери Александры (1842-1899) и сына Павла (1845-1912), собственная болезнь задержали его в Германии до конца жизни. Однако связи с родиной никогда не прерывались благодаря встречам с земляками, друзьями. Свои произведения поэт печатает в русских журналах, преимущественное в "Современнике" Плетнева и "Москвитянине".

Его творческая деятельность активизировалась в разных направлениях. Он обучает по специальной методе собственных детей, создает для них азбуку, посвящает им детские стихи "Птичка" "Котик и козлик", "Жаворонок", "Мальчик-с-пальчик". Внимательно следя за событиями европейской жизни, откликается на них публицистическими статьями. Выражением общественной философской позиции Жуковского стала книга "Мыслей и замечаний", законченная в 1850 и отвергнутая русской цензурой.

В центре эстетических интересов Жуковского остается проблема "высокой" силы искусства, власти слова и ответственности художника (статьи "О меланхолии в жизни и поэзии", 1846, "О поэте и современном его значении. Письмо к Н. В. Гоголю", 1848, "Две сцены из "Фауста"" 1849).

В 1843 перевел стихотворные повести "Маттео Фальконе" (из А. Шамиссо по мотивам повести П. Мериме) и "Капитан Бопп" (источник не установлен). В 1844 для "Москвитянина" создает повести-переводы из Шамиссо и Ф. Рюккерта. В 1845 написал "Сказку об Иване царевиче и Сером Волке" и сказку "Тюльпанное дерево". Параллельно Жуковский развивал теорию "повествовательной поэзии", говорил о сближении поэзии и прозы. Он ищет свою форму национального эпоса. Об этом свидетельствует замысел книги "Повестей для юношества".

Важнейшим этапом на пути реализации концепции эпоса стали переложения образцов восточного эпоса: "Наль и Дамаянти" (1837-1841) - отрывок из древнеиндийского эпоса "Махабхарата", и "Рустем и Зораб" (1846-1847) - эпизод из эпической поэмы Фирдоуси "Шахнаме" в переводах немецкого поэта Ф. Рюккерта получили у Жуковского оригинальное воплощение.
Главным трудом этих лет стал перевод "Одиссеи" Гомера (1842-1849). Жуковский создал романтическую "Одиссею": Идея противостояния человека судьбе, его бесконечного стремления вперед, к "милой родине", родному дому, любимой и верной жене, сыну получила особую силу эмоционального звучания. В известном смысле перевод Жуковского можно назвать "Одиссеей нового времени", "русской Одиссеей". В 1845-1850 Жуковский "перевел со славянского текста весь "Новый завет""

12 апреля 1852 Жуковский скончался (был похоронен в Баден-Бадене, но в августе его прах перевезли в Петербург и предали земле рядом с могилой Карамзина).

Жаворонок

На солнце тёмный лес зардел, 
В долине пар белеет тонкий, 
И песню раннюю запел 
В лазури жаворонок звонкий. 

Он голосисто с вышины 
Поёт, на солнышке сверкая: 
Весна пришла к нам молодая, 
Я здесь пою приход весны. 

Здесь так легко мне, так радушно, 
Так беспредельно, так воздушно; 
Весь божий мир здесь вижу я. 
И славит бога песнь моя! 

1851


Спящая царевна

Жил-был добрый царь Матвей; 
Жил с царицею своей 
Он в согласье много лет; 
А детей всё нет как нет. 
Раз царица на лугу, 
На зелёном берегу 
Ручейка была одна; 
Горько плакала она. 
Вдруг, глядит, ползёт к ней рак; 
Он сказал царице так: 
«Мне тебя, царица, жаль; 
Но забудь свою печаль; 
Понесёшь ты в эту ночь: 
У тебя родится дочь». 
«Благодарствуй, добрый рак; 
Не ждала тебя никак...» 
Но уж рак уполз в ручей, 
Не слыхав её речей. 
Он, конечно, был пророк; 
Что сказал - сбылося в срок: 
Дочь царица родила. 
Дочь прекрасна так была, 
Что ни в сказке рассказать, 
Ни пером не описать. 
Вот царём Матвеем пир 
Знатный дан на целый мир; 
И на пир весёлый тот 
Царь одиннадцать зовёт 
Чародеек молодых; 
Было ж всех двенадцать их; 
Но двенадцатой одной, 
Хромоногой, старой, злой, 
Царь на праздник не позвал. 
Отчего ж так оплошал 
Наш разумный царь Матвей? 
Было то обидно ей. 
Так, но есть причина тут: 
У царя двенадцать блюд 
Драгоценных, золотых 
Было в царских кладовых; 
Приготовили обед; 
А двенадцатого нет 
(Кем украдено оно, 
Знать об этом не дано). 
«Что ж тут делать? - царь сказал. - 
Так и быть!» И не послал 
Он на пир старухи звать. 
Собралися пировать 
Гости, званные царём; 
Пили, ели, а потом, 
Хлебосольного царя 
За приём благодаря, 
Стали дочь его дарить: 
«Будешь в золоте ходить; 
Будешь чудо красоты; 
Будешь всем на радость ты 
Благонравна и тиха; 
Дам красавца жениха 
Я тебе, моё дитя; 
Жизнь твоя пройдёт шутя 
Меж знакомых и родных...» 
Словом, десять молодых 
Чародеек, одарив 
Так дитя наперерыв, 
Удалились; в свой черёд 
И последняя идёт; 
Но ещё она сказать 
Не успела слова - глядь! 
А незваная стоит 
Над царевной и ворчит: 
«На пиру я не была, 
Но подарок принесла: 
На шестнадцатом году 
Повстречаешь ты беду; 
В этом возрасте своём 
Руку ты веретеном 
Оцарапаешь, мой свет, 
И умрёшь во цвете лет!» 
Проворчавши так, тотчас 
Ведьма скрылася из глаз; 
Но оставшаяся там 
Речь домолвила: «Не дам 
Без пути ругаться ей 
Над царевною моей; 
Будет то не смерть, а сон; 
Триста лет продлится он; 
Срок назначенный пройдёт, 
И царевна оживёт; 
Будет долго в свете жить; 
Будут внуки веселить 
Вместе с нею мать, отца 
До земного их конца». 
Скрылась гостья. Царь грустит; 
Он не ест, не пьёт, не спит: 
Как от смерти дочь спасти? 
И, беду чтоб отвести, 
Он даёт такой указ: 
«Запрещается от нас 
В нашем царстве сеять лён, 
Прясть, сучить, чтоб веретён 
Духу не было в домах; 
Чтоб скорей как можно прях 
Всех из царства выслать вон». 
Царь, издав такой закон, 
Начал пить, и есть, и спать, 
Начал жить да поживать, 
Как дотоле, без забот. 
Дни проходят; дочь растёт; 
Расцвела, как майский цвет; 
Вот уж ей пятнадцать лет... 
Что-то, что-то будет с ней! 
Раз с царицею своей 
Царь отправился гулять; 
Но с собой царевну взять 
Не случилось им; она 
Вдруг соскучилась одна 
В душной горнице сидеть 
И на свет в окно глядеть. 
«Дай, - сказала наконец, - 
Осмотрю я наш дворец». 
По дворцу она пошла: 
Пышных комнат нет числа; 
Всем любуется она; 
Вот, глядит, отворена 
Дверь в покой; в покое том 
Вьётся лестница винтом 
Вкруг столба; по ступеням 
Всходит вверх и видит - там 
Старушоночка сидит; 
Гребень под носом торчит; 
Старушоночка прядёт 
И за пряжею поёт: 
«Веретёнце, не ленись; 
Пряжа тонкая, не рвись; 
Скоро будет в добрый час 
Гостья жданная у нас». 
Гостья жданная вошла; 
Пряха молча подала 
В руки ей веретено; 
Та взяла, и вмиг оно 
Укололо руку ей... 
Всё исчезло из очей; 
На неё находит сон; 
Вместе с ней объемлет он 
Весь огромный царский дом; 
Всё утихнуло кругом; 
Возвращаясь во дворец, 
На крыльце её отец 
Пошатнулся, и зевнул, 
И с царицею заснул; 
Свита вся за ними спит; 
Стража царская стоит 
Под ружьём в глубоком сне, 
И на спящем спит коне 
Перед ней хорунжий сам; 
Неподвижно по стенам  
Мухи сонные сидят; 
У ворот собаки спят; 
В стойлах, головы склонив, 
Пышны гривы опустив, 
Кони корму не едят, 
Кони сном глубоким спят; 
Повар спит перед огнём; 
И огонь, объятый сном, 
Не пылает, не горит, 
Сонным пламенем стоит; 
И не тронется над ним, 
Свившись клубом, сонный дым; 
И окрестность со дворцом 
Вся объята мёртвым сном; 
И покрыл окрестность бор; 
Из терновника забор 
Дикий бор тот окружил; 
Он навек загородил 
К дому царскому пути: 
Долго, долго не найти 
Никому туда следа - 
И приблизиться беда! 
Птица там не пролетит, 
Близко зверь не пробежит, 
Даже облака небес 
На дремучий, тёмный лес 
Не навеет ветерок. 
Вот уж полный век протёк; 
Словно не жил царь Матвей - 
Так из памяти людей 
Он изгладился давно; 
Знали только то одно, 
Что средь бора дом стоит, 
Что царевна в доме спит, 
Что проспать ей триста лет, 
Что теперь к ней следу нет. 
Много было смельчаков 
(По сказанью стариков), 
В лес брались они сходить, 
Чтоб царевну разбудить; 
Даже бились об заклад 
И ходили - но назад 
Не пришёл никто. С тех пор 
В неприступный, страшный бор 
Ни старик, ни молодой 
За царевной ни ногой. 
Время ж всё текло, текло; 
Вот и триста лет прошло. 
Что ж случилося? В один 
День весенний царский сын, 
Забавляясь ловлей, там 
По долинам, по полям 
С свитой ловчих разъезжал. 
Вот от свиты он отстал; 
И у бора вдруг один 
Очутился царский сын. 
Бор, он видит, тёмен, дик. 
С ним встречается старик. 
С стариком он в разговор: 
«Расскажи про этот бор 
Мне, старинушка честной!» 
Покачавши головой, 
Всё старик тут рассказал, 
Что от дедов он слыхал 
О чудесном боре том: 
Как богатый царский дом 
В нём давным-давно стоит, 
Как царевна в доме спит, 
Как её чудесен сон, 
Как три века длится он, 
Как во сне царевна ждёт, 
Что спаситель к ней придёт; 
Как опасны в лес пути, 
Как пыталася дойти 
До царевны молодёжь, 
Как со всяким то ж да то ж 
Приключалось: попадал 
В лес, да там и погибал. 
Был детина удалой 
Царский сын; от сказки той 
Вспыхнул он, как от огня; 
Шпоры втиснул он в коня; 
Прянул конь от острых шпор 
И стрелой помчался в бор, 
И в одно мгновенье там. 
Что ж явилося очам 
Сына царского? Забор, 
Ограждавший тёмный бор, 
Не терновник уж густой, 
Но кустарник молодой; 
Блещут розы по кустам; 
Перед витязем он сам 
Расступился, как живой; 
В лес въезжает витязь мой: 
Всё свежо, красно пред ним; 
По цветочкам молодым 
Пляшут, блещут мотыльки; 
Светлой змейкой ручейки 
Вьются, пенятся, журчат; 
Птицы прыгают, шумят 
В густоте ветвей живых; 
Лес душист, прохладен, тих, 
И ничто не страшно в нём. 
Едет гладким он путём 
Час, другой; вот наконец 
Перед ним стоит дворец, 
Зданье - чудо старины; 
Ворота отворены; 
В ворота въезжает он; 
На дворе встречает он 
Тьму людей, и каждый спит: 
Тот как вкопанный сидит; 
Тот не двигаясь идёт; 
Тот стоит, раскрывши рот, 
Сном пресёкся разговор, 
И в устах молчит с тех пор 
Недоконченная речь; 
Тот, вздремав, когда-то лечь 
Собрался, но не успел: 
Сон волшебный овладел 
Прежде сна простого им; 
И, три века недвижим, 
Не стоит он, не лежит 
И, упасть готовый, спит. 
Изумлён и поражён 
Царский сын. Проходит он 
Между сонными к дворцу; 
Приближается к крыльцу: 
По широким ступеням 
Хочет вверх идти; но там 
На ступенях царь лежит 
И с царицей вместе спит. 
Путь наверх загорожён. 
«Как же быть? - подумал он. - 
Где пробраться во дворец?» 
Но решился наконец, 
И, молитву сотворя, 
Он шагнул через царя. 
Весь дворец обходит он; 
Пышно всё, но всюду сон, 
Гробовая тишина. 
Вдруг глядит: отворена 
Дверь в покой; в покое том 
Вьётся лестница винтом 
Вкруг столба; по ступеням 
Он взошёл. И что же там? 
Вся душа его кипит, 
Перед ним царевна спит. 
Как дитя, лежит она, 
Распылалася от сна; 
Молод цвет её ланит, 
Меж ресницами блестит 
Пламя сонное очей; 
Ночи тёмныя темней, 
Заплетённые косой 
Кудри чёрной полосой  
Обвились кругом чела; 
Грудь как свежий снег бела; 
На воздушный, тонкий стан 
Брошен лёгкий сарафан; 
Губки алые горят; 
Руки белые лежат 
На трепещущих грудях; 
Сжаты в лёгких сапожках 
Ножки - чудо красотой. 
Видом прелести такой 
Отуманен, распалён, 
Неподвижно смотрит он; 
Неподвижно спит она. 
Что ж разрушит силу сна? 
Вот, чтоб душу насладить, 
Чтоб хоть мало утолить 
Жадность пламенных очей, 
На колени ставши, к ней 
Он приблизился лицом: 
Распалительным огнём 
Жарко рдеющих ланит 
И дыханьем уст облит, 
Он души не удержал 
И её поцеловал. 
Вмиг проснулася она; 
И за нею вмиг от сна 
Поднялося всё кругом: 
Царь, царица, царский дом; 
Снова говор, крик, возня; 
Всё как было; словно дня 
Не прошло с тех пор, как в сон 
Весь тот край был погружён. 
Царь на лестницу идёт; 
Нагулявшися, ведёт 
Он царицу в их покой; 
Сзади свита вся толпой; 
Стражи ружьями стучат; 
Мухи стаями летят; 
Приворотный лает пёс; 
На конюшне свой овёс 
Доедает добрый конь; 
Повар дует на огонь, 
И, треща, огонь горит, 
И струёю дым бежит; 
Всё бывалое - один 
Небывалый царский сын. 
Он с царевной наконец 
Сходит сверху; мать, отец 
Принялись их обнимать. 
Что ж осталось досказать?  
Свадьба, пир, и я там был 
И вино на свадьбе пил; 
По усам вино бежало, 
В рот же капли не попало. 

1831


Сказка написана в ходе «состязания» с А. С. Пушкиным 26 августа - 12 сентября 1831 г.

Перчатка
Повесть

Перед своим зверинцем, 
С баронами, с наследным принцем, 
Король Франциск сидел; 
С высокого балкона он глядел 
На поприще, сраженья ожидая; 
За королём, обворожая 
Цветущей прелестию взгляд, 
Придворных дам являлся пышный ряд. 

Король дал знак рукою - 
Со стуком растворилась дверь: 
И грозный зверь 
С огромной головою, 
Косматый лев 
Выходит; 
Кругом глаза угрюмо водит; 
И вот, всё оглядев, 
Наморщил лоб с осанкой горделивой, 
Пошевелил густою гривой, 
И потянулся, и зевнул, 
И лёг. Король опять рукой махнул - 
Затвор железной двери грянул, 
И смелый тигр из-за решётки прянул; 
Но видит льва, робеет и ревёт, 
Себя хвостом по рёбрам бьёт, 
И крадется, косяся взглядом, 
И лижет морду языком, 
И, обошедши льва кругом, 
Рычит и с ним ложится рядом. 
И в третий раз король махнул рукой - 
Два барса дружною четой 
В один прыжок над тигром очутились; 
Но он удар им тяжкой лапой дал, 
А лев с рыканьем встал... 
Они смирились, 
Оскалив зубы, отошли, 
И зарычали, и легли. 

И гости ждут, чтоб битва началася... 
Вдруг женская с балкона сорвалася 
Перчатка... все глядят за ней... 
Она упала меж зверей. 
Тогда на рыцаря Делоржа с лицемерной 
И колкою улыбкою глядит 
Его красавица и говорит: 
«Когда меня, мой рыцарь верный, 
Ты любишь так, как говоришь, 
Ты мне перчатку возвратишь». 

Делорж, не отвечав ни слова, 
К зверям идёт, 
Перчатку смело он берёт 
И возвращается к собранью снова. 

У рыцарей и дам при дерзости такой 
От страха сердце помутилось; 
А витязь молодой, 
Как будто ничего с ним не случилось, 
Спокойно всходит на балкон; 
Рукоплесканьем встречен он; 
Его приветствуют красавицыны взгляды... 
Но, холодно приняв привет её очей, 
В лицо перчатку ей 
Он бросил и сказал: «Не требую награды». 

Март 1831


Перевод одноимённого стихотворения (1797) Шиллера; Шиллер назвал «Перчатку» «маленьким послесловием к «Водолазу» (см. балладу «Кубок»). Основой стихотворения Шиллера послужили предания о развлечениях французского двора времён Франциска I (1515—1547). Прототип героя — рыцарь Делорж, о смелости и любовных приключениях которого существовало много анекдотов. Жуковский не сохранил имя героини (Кунигунда) и изменил стих (у Шиллера — тонический).

***

Я Музу юную, бывало, 
Встречал в подлунной стороне, 
И Вдохновение летало 
С небес, незваное, ко мне; 
На все земное наводило 
Животворящий луч оно - 
И для меня в то время было 
Жизнь и Поэзия - одно. 

Но дарователь песнопений 
Меня давно не посещал; 
Бывалых нет в душе видений, 
И голос арфы замолчал. 
Его желанного возврата 
Дождаться ль мне когда опять? 
Или навек моя утрата 
И вечно арфе не звучать? 

Но все, что от времен прекрасных, 
Когда он мне доступен был, 
Все, что от милых темных, ясных 
Минувших дней я сохранил - 
Цветы мечты уединенной 
И жизни лучшие цветы, - 
Кладу на твой алтарь священный, 
О Гений чистой красоты! 

Не знаю, светлых вдохновений 
Когда воротится чреда, - 
Но ты знаком мне, чистый Гений! 
И светит мне твоя звезда! 
Пока еще ее сиянье 
Душа умеет различать: 
Не умерло очарованье! 
Былое сбудется опять. 

1824


Море
Элегия

Безмолвное море, лазурное море, 
Стою очарован над бездной твоей. 
Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью, 
Тревожною думой наполнено ты. 
Безмолвное море, лазурное море, 
Открой мне глубокую тайну твою. 
Что движет твоё необъятное лоно? 
Чем дышит твоя напряжённая грудь? 
Иль тянет тебя из земныя неволи 
Далёкое, светлое небо к себе?.. 
Таинственной, сладостной полное жизни, 
Ты чисто в присутствии чистом его: 
Ты льёшься его светозарной лазурью, 
Вечерним и утренним светом горишь, 
Ласкаешь его облака золотые 
И радостно блещешь звездами его. 
Когда же сбираются тёмные тучи, 
Чтоб ясное небо отнять у тебя - 
Ты бьёшься, ты воешь, ты волны подъемлешь, 
Ты рвёшь и терзаешь враждебную мглу... 
И мгла исчезает, и тучи уходят, 
Но, полное прошлой тревоги своей, 
Ты долго вздымаешь испуганны волны, 
И сладостный блеск возвращённых небес 
Не вовсе тебе тишину возвращает; 
Обманчив твоей неподвижности вид: 
Ты в бездне покойной скрываешь смятенье, 
Ты, небом любуясь, дрожишь за него. 

1822


Воспоминание

О милых спутниках, которые наш свет 
Своим сопутствием для нас животворили, 
     Не говори с тоской: их нет, 
     Но с благодарностию: были. 

1821


[1]
Стихотворение в первой публикации носило подзаголовок: «К N. N.». Мысль стихотворения характерна для Жуковского. В частности, он писал А. П. Елагиной 12 ноября 1823 года об умершей том году М. А. Мойер (урождённой Протасовой): «Маша для нас существует. Прошедшее не умирает. Не говорите: её нет! говорите: она была».

Лалла Рук

Милый сон, души пленитель, 
   Гость прекрасный с вышины, 
Благодатный посетитель 
   Поднебесной стороны, 
Я тобою насладился 
   На минуту, но вполне: 
Добрым вестником явился 
   Здесь небесного ты мне. 

Мнил я быть в обетованной 
   Той земле, где вечный мир; 
Мнил я зреть благоуханный 
   Безмятежный Кашемир; 
Видел я: торжествовали 
   Праздник розы и весны 
И пришелицу встречали 
   Из далёкой стороны. 

И блистая и пленяя - 
   Словно ангел неземной, - 
Непорочность молодая 
   Появилась предо мной; 
Светлый завес покрывала 
   Отенял её черты, 
И застенчиво склоняла 
   Взор умильный с высоты. 

Всё - и робкая стыдливость 
   Под сиянием венца, 
И младенческая живость, 
   И величие лица, 
И в чертах глубокость чувства 
   С безмятежной тишиной - 
Всё в ней было без искусства 
   Неописанной красой! 

Я смотрел - а призрак мимо 
   (Увлекая душу вслед) 
Пролетал невозвратимо; 
   Я за ним - его уж нет! 
Посетил, как упованье; 
   Жизнь минуту озарил; 
И оставил лишь преданье, 
   Что когда-то в жизни был! 

Ах! не с нами обитает 
   Гений чистой красоты; 
Лишь порой он навещает 
   Нас с небесной высоты; 
Он поспешен, как мечтанье, 
   Как воздушный утра сон; 
Но в святом воспоминанье 
   Неразлучен с сердцем он! 

Он лишь в чистые мгновенья 
   Бытия бывает к нам 
И приносит откровенья, 
   Благотворные сердцам; 
Чтоб о небе сердце знало 
   В тёмной области земной, 
Нам туда сквозь покрывало 
   Он даёт взглянуть порой; 

И во всём, что здесь прекрасно, 
   Что наш мир животворит, 
Убедительно и ясно 
   Он с душою говорит; 
А когда нас покидает, 
   В дар любви у нас в виду 
В нашем небе зажигает 
   Он прощальную звезду. 

15 января - 7 февраля 1821


Невыразимое
Отрывок

Что наш язык земной пред дивною природой? 
С какой небрежною и лёгкою свободой 
Она рассыпала повсюду красоту 
И разновидное с единством согласила! 
Но где, какая кисть её изобразила? 
Едва-едва одну её черту 
С усилием поймать удастся вдохновенью... 
Но льзя ли в мёртвое живое передать? 
Кто мог создание в словах пересоздать? 
Невыразимое подвластно ль выраженью?.. 
Святые таинства, лишь сердце знает вас. 
Не часто ли в величественный час 
Вечернего земли преображенья - 
Когда душа смятенная полна 
Пророчеством великого виденья 
И в беспредельное унесена, - 
Спирается в груди болезненное чувство, 
Хотим прекрасное в полёте удержать, 
Ненаречённому хотим названье дать - 
И обессиленно безмолвствует искусство? 
Что видимо очам - сей пламень облаков, 
По небу тихому летящих, 
Сие дрожанье вод блестящих, 
Сии картины берегов 
В пожаре пышного заката - 
Сии столь яркие черты - 
Легко их ловит мысль крылата, 
И есть слова для их блестящей красоты. 
Но то, что слито с сей блестящей красотою, - 
Сие столь смутное, волнующее нас, 
Сей внемлемый одной душою 
Обворожающего глас, 
Сие к далёкому стремленье, 
Сей миновавшего привет 
(Как прилетевшее незапно дуновенье 
От луга родины, где был когда-то цвет, 
Святая молодость, где жило упованье), 
Сие шепнувшее душе воспоминанье 
О милом радостном и скорбном старины, 
Сия сходящая святыня с вышины, 
Сие присутствие создателя в созданье - 
Какой для них язык?.. Горе душа летит, 
Всё необъятное в единый вздох теснится, 
И лишь молчание понятно говорит. 

1819


К мимо пролетевшему знакомому Гению

Скажи, кто ты, пленитель безымянной? 
С каких небес примчался ты ко мне? 
Зачем опять влечёшь к обетованной, 
Давно, давно покинутой стране? 

Не ты ли тот, который жизнь младую 
Так сладостно мечтами усыплял 
И в старину про гостью неземную - 
Про милую надежду ей шептал? 

Не ты ли тот, кем всё во дни прекрасны 
Так жило там, в счастливых тех краях, 
Где луг душист, где воды светло-ясны, 
Где весел день на чистых небесах? 

Не ты ль во грудь с живым весны дыханьем 
Таинственной унылостью влетал, 
Её теснил томительным желаньем 
И трепетным весельем волновал? 

Поэзии священным вдохновеньем 
Не ты ль с душой носился в высоту, 
Пред ней горел божественным виденьем, 
Разоблачал ей жизни красоту? 

В часы утрат, в часы печали тайной, 
Не ты ль всегда беседой сердца был, 
Его смирял утехою случайной 
И тихою надеждою целил? 

И не тебе ль всегда она внимала 
В чистейшие минуты бытия, 
Когда судьбы святыню постигала, 
Когда лишь бог свидетель был ея? 

Какую ж весть принес ты, мой пленитель? 
Или опять мечтой лишь поманишь 
И, прежних дум напрасный пробудитель, 
О счастии шепнёшь и замолчишь? 

О Гений мой, побудь ещё со мною; 
Бывалый друг, отлётом не спеши: 
Останься, будь мне жизнию земною; 
Будь ангелом-хранителем души. 

7 августа 1819


Листок

От дружной ветки отлучённый, 
Скажи, листок уединённый, 
Куда летишь?.. «Не знаю сам; 
Гроза разбила дуб родимый; 
С тех пор по долам, по горам 
По воле случая носимый, 
Стремлюсь, куда велит мне рок, 
Куда на свете всё стремится, 
Куда и лист лавровый мчится, 
И лёгкий розовый листок.» 

1818


Лесной царь

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой? 
Ездок запоздалый, с ним сын молодой. 
К отцу, весь издрогнув, малютка приник; 
Обняв, его держит и греет старик. 

«Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?» 
«Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул: 
Он в тёмной короне, с густой бородой». 
«О нет, то белеет туман над водой». 

«Дитя, оглянися; младенец, ко мне; 
Весёлого много в моей стороне; 
Цветы бирюзовы, жемчужны струи; 
Из золота слиты чертоги мои». 

«Родимый, лесной царь со мной говорит: 
Он золото, перлы и радость сулит». 
«О нет, мой младенец, ослышался ты: 
То ветер, проснувшись, колыхнул листы». 

«Ко мне, мой младенец; в дуброве моей 
Узнаешь прекрасных моих дочерей: 
При месяце будут играть и летать, 
Играя, летая, тебя усыплять». 

«Родимый, лесной царь созвал дочерей: 
Мне, вижу, кивают из тёмных ветвей». 
«О нет, всё спокойно в ночной глубине: 
То вётлы седые стоят в стороне». 

«Дитя, я пленился твоей красотой: 
Неволей иль волей, а будешь ты мой». 
«Родимый, лесной царь нас хочет догнать; 
Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать». 

Ездок оробелый не скачет, летит; 
Младенец тоскует, младенец кричит; 
Ездок подгоняет, ездок доскакал... 
В руках его мёртвый младенец лежал. 

1818


Перевод баллады Гёте «Erlkonig».

Рыбак

Бежит волна, шумит волна! 
   Задумчив, над рекой 
Сидит рыбак; душа полна 
   Прохладной тишиной. 
Сидит он час, сидит другой; 
   Вдруг шум в волнах притих. 
И влажною всплыла главой 
   Красавица из них. 

Глядит она, поёт она: 
   «Зачем ты мой народ 
Манишь, влечёшь с родного дна 
   В кипучий жар из вод? 
Ах! если б знал, как рыбкой жить 
   Привольно в глубине, 
Не стал бы ты себя томить 
   На знойной вышине. 

Не часто ль солнце образ свой 
   Купает в лоне вод? 
Не свежей ли горит красой 
   Его из них исход? 
Не с ними ли свод неба слит 
   Прохладно-голубой? 
Не в лоно ль их тебя манит 
   И лик твой молодой?» 

Бежит волна, шумит волна... 
   На берег вал плеснул! 
В нём вся душа тоски полна, 
   Как будто друг шепнул! 
Она поёт, она манит — 
   Знать, час его настал! 
К нему она, он к ней бежит... 
   И след навек пропал. 

Январь 1818


Мина
Романс

Я знаю край! там негой дышит лес, 
Златой лимон горит во мгле древес, 
И ветерок жар неба холодит, 
И тихо мирт и гордо лавр стоит... 
     Там счастье, друг! туда! туда 
Мечта зовёт! Там сердцем я всегда! 

Там светлый дом! на мраморных столбах 
Поставлен свод; чертог горит в лучах; 
И ликов ряд недвижимых стоит; 
И, мнится, их молчанье говорит... 
     Там счастье, друг! туда! туда 
Мечта зовёт! Там сердцем я всегда! 

Гора там есть с заоблачной тропой! 
В туманах мул там путь находит свой; 
Драконы там мутят ночную мглу; 
Летит скала и воды на скалу!.. 
     О друг, пойдём! туда! туда 
Мечта зовёт!.. Но быть ли там когда? 

Декабрь (?) 1817


Весеннее чувство

Лёгкий, лёгкий ветерок, 
Что так сладко, тихо веешь? 
Что играешь, что светлеешь, 
Очарованный поток? 
Чем опять душа полна? 
Что опять в ней пробудилось? 
Что с тобой к ней возвратилось, 
Перелётная весна? 
Я смотрю на небеса... 
Облака, летя, сияют 
И, сияя, улетают 
За далёкие леса. 

Иль опять от вышины 
Весть знакомая несётся? 
Или снова раздаётся 
Милый голос старины? 
Или там, куда летит 
Птичка, странник поднебесный, 
Всё ещё сей неизвестный 
Край желанного сокрыт?.. 
Кто ж к неведомым брегам 
Путь неведомый укажет? 
Ах! найдётся ль, кто мне скажет: 
Очарованное Там? 

1816


***

Кто слёз на хлеб свой не ронял, 
Кто близ одра, как близ могилы, 
В ночи, бессонный, не рыдал, - 
Тот вас не знает, вышни силы! 

На жизнь мы брошены от вас! 
И вы ж, дав знаться нам с виною, 
Страданью выдаёте нас, 
Вину преследуете мздою. 

Начало 1816


Воспоминание

Прошли, прошли вы, дни очарованья! 
Подобных вам уж сердцу не нажить! 
Ваш след в одной тоске воспоминанья! 
Ах! лучше б вас совсем мне позабыть! 

К вам часто мчит привычное желанье - 
И слёз любви нет сил остановить! 
Несчастие - об вас воспоминанье! 
Но более несчастье - вас забыть! 

О, будь же грусть заменой упованья! 
Отрада нам - о счастье слёзы лить! 
Мне умереть с тоски воспоминанья! 
Но можно ль жить - увы! - и позабыть! 

[1816]


Теон и Эсхин

Эсхин возвращался к Пенатам своим, 
   К брегам благовонным Алфея. 
Он долго по свету за счастьем бродил - 
   Но счастье, как тень, убегало. 

И роскошь, и слава, и Вакх, и Эрот - 
   Лишь сердце они изнурили; 
Цвет жизни был сорван; увяла душа; 
   В ней скука сменила надежду. 

Уж взорам его тихоструйный Алфей 
   В цветущих брегах открывался; 
Пред ним оживились минувшие дни, 
   Давно улетевшая младость... 

Всё те ж берега, и поля, и холмы, 
   И то же прекрасное небо; 
Но где ж озарявшая некогда их 
   Волшебным сияньем Надежда? 

Жилища Теонова ищет Эсхин. 
   Теон, при домашних Пенатах, 
В желаниях скромный, без пышных надежд, 
   Остался на бреге Алфея. 

Близ места, где в море втекает Алфей, 
   Под сенью олив и платанов, 
Смиренную хижину видит Эсхин - 
   То было жилище Теона. 

С безоблачных солнце сходило небес, 
   И тихое море горело; 
На хижину сыпался розовый блеск, 
   И мирты окрестны алели. 

Из белого мрамора гроб невдали, 
   Обсаженный миртами, зрелся; 
Душистые розы и гибкий ясмин 
   Ветвями над ним соплетались. 

На праге сидел в размышленье Теон, 
   Смотря на багряное море, - 
Вдруг видит Эсхина и вмиг узнаёт 
   Сопутника юныя жизни. 

«Да благостно взглянет хранитель Зевес 
   На мирный возврат твой к Пенатам!» - 
С блистающим радостью взором Теон 
   Сказал, обнимая Эсхина. 

И взгляд на него любопытный вперил - 
   Лицо его скорбно и мрачно. 
На друга внимательно смотрит Эсхин - 
   Взор друга прискорбен, но ясен. 

«Когда я с тобой разлучался, Теон, 
   Надежда сулила мне счастье; 
Но опыт иное мне в жизни явил: 
   Надежда - лукавый предатель. 

Скажи, о Теон, твой задумчивый взгляд 
   Не ту же ль судьбу возвещает? 
Ужель и тебя посетила печаль 
   При мирных домашних Пенатах?» 

Теон указал, воздыхая, на гроб... 
   «Эсхин, вот безмолвный свидетель, 
Что боги для счастья послали нам жизнь - 
   Но с нею печаль неразлучна. 

О нет, не ропщу на Зевесов закон: 
   И жизнь и вселенна прекрасны. 
Не в радостях быстрых, не в ложных мечтах 
   Я видел земное блаженство. 

Что может разрушить в минуту судьба, 
   Эсхин, то на свете не наше; 
Но сердца нетленные блага: любовь 
   И сладость возвышенных мыслей - 

Вот счастье; о друг мой, оно не мечта. 
   Эсхин, я любил и был счастлив; 
Любовью моя освятилась душа, 
   И жизнь в красоте мне предстала. 

При блеске возвышенных мыслей я зрел 
   Яснее великость творенья; 
Я верил, что путь мой лежит по земле 
   К прекрасной, возвышенной цели. 

Увы! я любил... и её уже нет! 
   Но счастье, вдвоём столь живое, 
Навеки ль исчезло? И прежние дни 
   Вотще ли столь были прелестны? 

О нет, никогда не погибнет их след; 
   Для сердца прошедшее вечно. 
Страданье в разлуке есть та же любовь; 
   Над сердцем утрата бессильна. 

И скорбь о погибшем не есть ли, Эсхин, 
   Обет неизменной надежды: 
Что где-то в знакомой, но тайной стране 
   Погибшее нам возвратится? 

Кто раз полюбил, тот на свете, мой друг, 
   Уже одиноким не будет... 
Ах! свет, где она предо мною цвела, - 
   Он тот же: всё ею он полон. 

По той же дороге стремлюся один 
   И к той же возвышенной цели, 
К которой так бодро стремился вдвоём - 
   Сих уз не разрушит могила. 

Сей мыслью высокой украшена жизнь; 
   Я взором смотрю благодарным 
На землю, где столько рассыпано благ, 
   На полное славы творенье. 

Спокойно смотрю я с земли рубежа 
   На сторону лучшия жизни; 
Сей сладкой надеждою мир озарён, 
   Как небо сияньем Авроры. 

С сей сладкой надеждой я выше судьбы, 
   И жизнь мне земная священна; 
При мысли великой, что я человек, 
   Всегда возвышаюсь душою. 

А этот безмолвный, таинственный гроб... 
   О друг мой, он верный свидетель, 
Что лучшее в жизни ещё впереди, 
   Что верно желанное будет; 

Сей гроб - затворённая к счастию дверь; 
   Отворится... жду и надеюсь! 
За ним ожидает сопутник меня, 
   На миг мне явившийся в жизни. 

О друг мой, искав изменяющих благ, 
   Искав наслаждений минутных, 
Ты верные блага утратил свои - 
   Ты жизнь презирать научился. 

С сим гибельным чувством ужасен и свет; 
   Дай руку: близ верного друга 
С природой и жизнью опять примирись; 
   О! верь мне, прекрасна вселенна. 

Всё небо нам дало, мой друг, с бытием: 
   Всё в жизни к великому средство; 
И горесть и радость - всё к цели одной: 
   Хвала жизнедавцу Зевесу!» 

1 - 11 декабря 1814


Смерть

То сказано глупцом и признано глупцами, 
Что будто смерть для нас творит ужасным свет! 
Пока на свете мы, она ещё не с нами; 
Когда ж пришла она, то нас на свете нет! 

Октябрь 1814


Что такое закон?

Закон - на улице натянутый канат, 
Чтоб останавливать прохожих средь дороги, 
   Иль их сворачивать назад, 
      Или им путать ноги. 
Но что ж? Напрасный труд! Никто назад нейдёт! 
   Никто и подождать не хочет! 
Кто ростом мал - тот вниз проскочит, 
   А кто велик - перешагнёт! 

Начало октября 1814


К самому себе

Ты унываешь о днях, невозвратно протекших, 
Горестной мыслью, тоской безнадежной их призывая - 
Будь настоящее твой утешительный гений! 
Веря ему, свой день проводи безмятежно! 
Лёгким полётом несутся дни быстрые жизни! 
Только успеем достигнуть до полныя зрелости мыслей, 
Только увидим достойную цель пред очами - 
Всё уж для нас прошло, как мечта сновиденья, 
Призрак фантазии, то представляющей взору 
Луг, испещрённый цветами, весёлые холмы, долины; 
То пролетающей в мрачной одежде печали 
Дикую степь, леса и ужасные бездны. 
Следуй же мудрым! всегда неизменный душою, 
Что посылает судьба, принимай и не сетуй! Безумно 
Скорбью бесплодной о благе навеки погибшем 
То отвергать, что нам предлагает минута! 

1813 (?)


Светлане

Хочешь видеть жребий свой 
   В зеркале, Светлана? 
Ты спросись с своей душой! 
   Скажет без обмана, 
Что тебе здесь суждено! 
   Нам душа - зерцало! 
Всё в ней, всё заключено, 
   Что нам обещало 
Провиденье в жизни сей! 
Милый друг, в душе твоей, 
   Непорочной, ясной, 
С восхищеньем вижу я, 
Что сходна судьба твоя 
   С сей душой прекрасной! 
Непорочность - спутник твой 
   И весёлость - гений 
Всюду будут пред тобой 
   С чашей наслаждений. 
Лишь тому, в ком чувства нет, 
   Путь земной ужасен! 
Счастье в нас, и божий свет 
   Нами лишь прекрасен. 
Милый друг, спокойна будь, 
Безопасен твой здесь путь: 
   Сердце твой хранитель! 
Всё судьбою в нём дано: 
Будет здесь тебе оно 
   К счастью предводитель! 

1813



Светлана

А. А. Воейковой
Раз в крещенский вечерок 
   Девушки гадали: 
За ворота башмачок, 
   Сняв с ноги, бросали; 
Снег пололи; под окном 
   Слушали; кормили 
Счётным курицу зерном; 
   Ярый воск топили; 
В чашу с чистою водой 
Клали перстень золотой, 
   Серьги изумрудны; 
Расстилали белый плат 
И над чашей пели в лад 
   Песенки подблюдны. 

Тускло светится луна 
   В сумраке тумана - 
Молчалива и грустна 
   Милая Светлана. 
«Что, подруженька, с тобой? 
   Вымолви словечко; 
Слушай песни круговой; 
   Вынь себе колечко. 
Пой, красавица: «Кузнец, 
Скуй мне злат и нов венец, 
   Скуй кольцо златое; 
Мне венчаться тем венцом, 
Обручаться тем кольцом 
   При святом налое». 

«Как могу, подружки, петь?
   Милый друг далёко; 
Мне судьбина умереть 
   В грусти одинокой. 
Год промчался - вести нет; 
   Он ко мне не пишет; 
Ах! а им лишь красен свет, 
   Им лишь сердце дышит... 
Иль не вспомнишь обо мне? 
Где, в какой ты стороне? 
   Где твоя обитель? 
Я молюсь и слёзы лью! 
Утоли печаль мою, 
   Ангел-утешитель». 

Вот в светлице стол накрыт 
   Белой пеленою; 
И на том столе стоит 
   Зеркало с свечою; 
Два прибора на столе. 
   «Загадай, Светлана; 
В чистом зеркала стекле 
   В полночь, без обмана 
Ты узнаешь жребий свой: 
Стукнет в двери милый твой 
   Лёгкою рукою; 
Упадёт с дверей запор; 
Сядет он за свой прибор 
   Ужинать с тобою». 

Вот красавица одна; 
   К зеркалу садится; 
С тайной робостью она 
   В зеркало глядится; 
Тёмно в зеркале; кругом 
   Мёртвое молчанье; 
Свечка трепетным огнём 
   Чуть лиет сиянье... 
Робость в ней волнует грудь, 
Страшно ей назад взглянуть, 
   Страх туманит очи... 
С треском пыхнул огонёк, 
Крикнул жалобно сверчок, 
   Вестник полуночи. 

Подпершися локотком, 
   Чуть Светлана дышит... 
Вот... легохонько замком 
   Кто-то стукнул, слышит; 
Робко в зеркало глядит: 
   За её плечами 
Кто-то, чудилось, блестит 
   Яркими глазами... 
Занялся от страха дух... 
Вдруг в её влетает слух 
   Тихий, лёгкий шёпот: 
«Я с тобой, моя краса; 
Укротились небеса; 
   Твой услышан ропот!» 

Оглянулась... милый к ней 
   Простирает руки. 
«Радость, свет моих очей, 
   Нет для нас разлуки. 
Едем! Поп уж в церкви ждёт 
   С дьяконом, дьячками; 
Хор венчальну песнь поёт; 
   Храм блестит свечами». 
Был в ответ умильный взор; 
Идут на широкий двор, 
   В ворота тесовы; 
У ворот их санки ждут; 
С нетерпенья кони рвут 
   Повода шелковы. 

Сели... кони с места враз; 
   Пышут дым ноздрями; 
От копыт их поднялась 
   Вьюга над санями. 
Скачут... пусто всё вокруг; 
   Степь в очах Светланы; 
На луне туманный круг; 
   Чуть блестят поляны. 
Сердце вещее дрожит; 
Робко дева говорит: 
   «Что ты смолкнул, милый?» 
Ни полслова ей в ответ: 
Он глядит на лунный свет, 
   Бледен и унылый. 

Кони мчатся по буграм; 
   Топчут снег глубокий... 
Вот в сторонке божий храм 
   Виден одинокий; 
Двери вихорь отворил; 
   Тьма людей во храме; 
Яркий свет паникадил 
   Тускнет в фимиаме; 
На средине чёрный гроб; 
И гласит протяжно поп: 
   «Буди взят могилой!» 
Пуще девица дрожит; 
Кони мимо; друг молчит, 
   Бледен и унылой. 

Вдруг метелица кругом; 
   Снег валит клоками; 
Чёрный вран, свистя крылом, 
   Вьётся над санями; 
Ворон каркает: печаль! 
   Кони торопливы 
Чутко смотрят в тёмну даль, 
   Подымая гривы; 
Брезжит в поле огонёк; 
Виден мирный уголок, 
   Хижинка под снегом. 
Кони борзые быстрей, 
Снег взрывая, прямо к ней 
   Мчатся дружным бегом. 

Вот примчалися... и вмиг 
   Из очей пропали: 
Кони, сани и жених 
   Будто не бывали. 
Одинокая, впотьмах, 
   Брошена от друга, 
В страшных девица местах; 
   Вкруг метель и вьюга. 
Возвратиться - следу нет... 
Виден ей в избушке свет: 
   Вот перекрестилась; 
В дверь с молитвою стучит... 
Дверь шатнулася... скрыпит... 
   Тихо растворилась. 

Что ж?.. В избушке гроб; накрыт 
   Белою запоной; 
Спасов лик в ногах стоит; 
   Свечка пред иконой... 
Ах! Светлана, что с тобой? 
   В чью зашла обитель? 
Страшен хижины пустой 
   Безответный житель. 
Входит с трепетом, в слезах;
Пред иконой пала в прах, 
   Спасу помолилась; 
И, с крестом своим в руке, 
Под святыми в уголке 
   Робко притаилась. 

Всё утихло... вьюги нет... 
   Слабо свечка тлится, 
То прольёт дрожащий свет, 
   То опять затмится... 
Всё в глубоком, мёртвом сне, 
   Страшное молчанье... 
Чу, Светлана!.. в тишине 
   Лёгкое журчанье... 
Вот глядит: к ней в уголок 
Белоснежный голубок 
   С светлыми глазами, 
Тихо вея, прилетел, 
К ней на перси тихо сел, 
   Обнял их крылами. 

Смолкло всё опять кругом... 
   Вот Светлане мнится, 
Что под белым полотном 
   Мёртвый шевелится... 
Сорвался покров; мертвец 
   (Лик мрачнее ночи) 
Виден весь - на лбу венец, 
   Затворёны очи. 
Вдруг... в устах сомкнутых стон; 
Силится раздвинуть он 
   Руки охладелы... 
Что же девица?.. Дрожит... 
Гибель близко... но не спит 
   Голубочек белый. 

Встрепенулся, развернул
   Лёгкие он крилы; 
К мертвецу на грудь вспорхнул... 
   Всей лишённый силы, 
Простонав, заскрежетал 
   Страшно он зубами 
И на деву засверкал 
   Грозными очами... 
Снова бледность на устах; 
В закатившихся глазах 
   Смерть изобразилась... 
Глядь, Светлана... о творец! 
Милый друг её - мертвец! 
   Ах!.. и пробудилась. 

Где ж?.. У зеркала, одна 
   Посреди светлицы; 
В тонкий занавес окна 
   Светит луч денницы; 
Шумным бьёт крылом петух, 
   День встречая пеньем; 
Всё блестит... Светланин дух 
   Смутен сновиденьем. 
«Ах! ужасный, грозный сон! 
Не добро вещает он - 
   Горькую судьбину; 
Тайный мрак грядущих дней, 
Что сулишь душе моей, 
   Радость иль кручину?» 

Села (тяжко ноет грудь) 
   Под окном Светлана; 
Из окна широкий путь 
   Виден сквозь тумана; 
Снег на солнышке блестит, 
   Пар алеет тонкий... 
Чу!.. в дали пустой гремит 
   Колокольчик звонкий; 
На дороге снежный прах; 
Мчат, как будто на крылах, 
   Санки кони рьяны; 
Ближе; вот уж у ворот; 
Статный гость к крыльцу идёт. 
   Кто?.. Жених Светланы. 

Что же твой, Светлана, сон, 
   Прорицатель муки? 
Друг с тобой; всё тот же он 
   В опыте разлуки; 
Та ж любовь в его очах, 
   Те ж приятны взоры; 
Те ж на сладостных устах 
   Милы разговоры. 
Отворяйся ж, божий храм; 
Вы летите к небесам, 
   Верные обеты; 
Соберитесь, стар и млад; 
Сдвинув звонки чаши, в лад 
   Пойте: многи леты! 
        ______

Улыбнись, моя краса, 
   На мою балладу; 
В ней большие чудеса, 
   Очень мало складу. 
Взором счастливый твоим, 
   Не хочу и славы; 
Слава - нас учили - дым; 
   Свет - судья лукавый. 
Вот баллады толк моей: 
«Лучшей друг нам в жизни сей 
   Вера в провиденье. 
Благ зиждителя закон: 
Здесь несчастье - лживый сон; 
   Счастье - пробужденье». 

О! не знай сих страшных снов 
   Ты, моя Светлана... 
Будь, создатель, ей покров! 
   Ни печали рана, 
Ни минутной грусти тень 
   К ней да не коснётся; 
В ней душа - как ясный день; 
   Ах! да пронесётся 
Мимо - Бедствия рука; 
Как приятный ручейка 
   Блеск на лоне луга, 
Будь вся жизнь её светла, 
Будь весёлость, как была, 
   Дней её подруга. 

1808-1812


Алексей Жемчужников

русский писатель и поэт-сатирик

22 февраля 1821 — 7 апреля 1908




Алексей Михайлович Жемчужников родился (10) 22 февраля 1821 года в местечке Почел Черниговской губернии в старинной дворянской семье.

Получил прекрасное домашнее образование. Учился в 1-й Петербургской гимназии, затем перевелся в Петербургское училище правоведения, которое окончил в 1841 году, обретя здесь «уважение к справедливости, законности, знаниям и просвещению».

Служил в Сенате, затем – в Министерстве юстиции, в Государственной канцелярии, выполняя «утомительные чиновничьи обязанности». Вел светский образ жизни, посещал литературные салоны Петербурга. Вращаясь в литературных кругах, познакомился с Ф. Достоевским, М.Салтыковым-Щедриным. А. Плещеевым и другими.

В 1850 году он дебютировал в журнале «Современник» комедией «Странная ночь», затем опубликовал здесь же комедию «Сумасшедший» (1852).

В 1850 – 1860 годах Жемчужников вместе с братьями Владимиром и Александром, Петром Ершовым и двоюродным братом Алексеем Толстым участвует в создании сатирических стихов и легендарного образа Козьмы Пруткова – придуманного ими сочинителя, от имени которого они писали свои совместные сатирические произведения.



В 1858 году вышел в отставку, пренебрегая перспективой блестящей карьеры, женился и начал новую «полную свободы частную жизнь». Провел некоторое время за границей. Продолжительная и тяжелая болезнь жены, закончившаяся смертью, оторвала его от литературных занятий.

Только с 1875 года имя Жемчужникова снова появляется в печати. В 1892 году выходит сборник «Стихотворения», имевший шумный успех. В 1900 году он публикует сборник «Песни старости». В этот год ему было присвоено звание почетного академика Петербургской Академии наук.

В гражданской лирике Жемчужникова, в его сатирических стихотворениях отразился его общественный идеал – просвещенное демократическое общество, уважающее свободу личности, независимость мысли.

Умер Жемчужников (25 марта) 7 апреля 1908 года в Тамбове. Похоронен в Москве.

Самые известные афоризмы Козьмы Пруткова

Если на клетке слона прочтёшь надпись «буйвол», не верь глазам своим.

Если у тебя есть фонтан, заткни его; дай отдохнуть и фонтану.

Бди!

Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь?

Полезнее пройти путь жизни, чем всю вселенную.

Никто не обнимет необъятного.

Опять скажу: никто не обнимет необъятного!

Плюнь тому в глаза, кто скажет, что можно обнять необъятное!

Если хочешь быть счастливым, будь им.

Кто мешает тебе выдумать порох непромокаемый?

Взирая на солнце, прищурь глаза свои, и ты смело разглядишь в нём пятна.

Усердие всё превозмогает!

Бывает, что усердие превозмогает и рассудок.

Если у тебя спрошено будет: что полезнее, солнце или месяц? — ответствуй: месяц. Ибо солнце светит днём, когда и без того светло; а месяц — ночью.

… И поэтому нет ничего слюнявее и плюгавее русского безбожия и православия.

Где начало того конца, которым оканчивается начало?

Лучше скажи мало, но хорошо.

Гони любовь хоть в дверь, она влетит в окно.

Легче держать вожжи, чем бразды правления.

Не всё стриги, что растет

На дне каждого сердца есть осадок.

Под сладкими выражениями таятся мысли коварные: так, от курящего табак нередко пахнет духами.

Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы; но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий.

Никто не обнимет необъятного!



НЕЗАБУДКИ И ЗАПЯТКИ

Басня

Трясясь Пахомыч на запятках,
Пук незабудок вез с собой;
Мозоли натерев на пятках,
Лечил их дома камфарой.
Читатель! в басне сей откинув незабудки,
Здесь помещенные для шутки,
Ты только это заключи:
Коль будут у тебя мозоли,
То, чтоб избавиться от боли,
Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.


ЧЕСТОЛЮБИЕ

Дайте силу мне Самсона;
Дайте мне Сократов ум;
Дайте легкие Клеона,
Оглашавшие форум;
Цицерона красноречье,
Ювеналовскую злость,
И Эзопово увечье,
И магическую трость!
Дайте бочку Диогена;
Ганнибалов острый меч,
Что за славу Карфагена
Столько вый отсек от плеч!
Дайте мне ступню Психеи,
Сапфы женственной стишок,
И Аспазьины затеи,
И Венерин поясок!
Дайте череп мне Сенеки;
Дайте мне Вергильев стих -
Затряслись бы человеки
От глаголов уст моих!
Я бы, с мужеством Ликурга,
Озираяся кругом,
Стогны все Санкт-Петербурга
Потрясал своим стихом!
Для значения инова
Я исхитил бы из тьмы
Имя славное Пруткова,
Имя громкое Козьмы!


КОНДУКТОР И ТАРАНТУЛ

Басня

В горах Гишпании тяжелый экипаж
С кондуктором отправился в вояж.
Гишпанка, севши в нем, немедленно заснула;
А муж ее меж тем, увидя тарантула,
Вскричал: "Кондуктор, стой!
Приди скорей! ах, боже мой!"
На крик кондуктор поспешает
И тут же веником скотину выгоняет,
Примолвив: "Денег ты за место не платил!" -
И тотчас же- его пятою раздавил.
Читатель! разочти вперед свои депансы 1],
Чтоб даром не дерзать садиться в дилижансы,
И норови, чтобы отнюдь
Без денэг не пускаться в путь;
Не то случится и с то
Rado Laukar OÜ Solutions