Религия

Георгий Орлов

Русские православные массоны и православие

(окончание, начало в № 32)

Как хронология русских лож в лоне Великой Ложи Франции, так и краткие масонские “curriculum vitae” были бы мне, наверное, не вполне по силам, если б не Словарь Русских Масонов 20 века Андрея Серкова, недавно вышедший в Москве. Это издание мне недоступно, но я имел возможность ознакомиться с его черновой, электронной версией. Интересующихся русским масонством вообще я отсылаю также к публикациям проф. В.Сахарова, многие из которых не так трудно найти на просторах “рунета”.

Мои интересы очень далеки от научных интересов г-на Серкова и проф. Сахарова, да и от всякой тщательной историографии. Все, что меня интересует, это голоса или, скорее, отзвуки, уже едва слышные, голосов тех всякому русскому дорогих деятелей Серебряного Века, с которыми — пусть еще мельком — вы уже встретились на страничках первых трех отрывков этой небольшой рукописи. Это, говоря по чести, единственная моя цель – и единственная моя ответственность.

Именно поэтому для публикации в Лебеде я если не безжалостно истребил, то, по крайней мере, бестрепетно сокращаю до минимума авторскую речь — разве может она хоть в чем-то равняться с той речью, что звучит на этих страницах? Разве не «проскакивал» бы я сам со скукой речь комментатора, чтоб скорее добраться до подлинных звуков ушедшего времени? Так зачем же мне обременять ею ближнего?

Я долго думал, не будет ли в публикации этих отрывков нечаянного зла? Не обидят ли они? Но чем больше я перечитывал тогда еще разрозненные отрывки, тем яснее я видел, что в них нет зла, нет криводушия, нет зависти и нет — о, счастье! — нетерпимости… Есть лишь продолжение жизней, продолжение очень дорогих нам судеб в до времени неизвестную их часть.

На агапе. Конец декабря 1937 года (?)

Сидящие вокруг стола (первый ряд, слева направо): Г.Смирнов (третий слева), Г.Слиозберг (первый справа).

Сидящие вокруг стола (второй ряд): В.Сафонов (первый слева), В.Аитов (второй слева), В.Вяземский (четвертый слева), И.Кривошеин (первый справа), П.Бурышкин (второй справа).

Адамович Георгий Викторович — посвящен 13.3.1928 в ложе Юпитер. Возведен во 2-ю ст. 21.3.1929, в 3-ю ст. — 18.6.1931. Архивариус в 1931. Радиирован 29.12.1932. Реинтегрирован в январе 1937. Повторно радиирован в ноябре-декабре 1937. Возвратился в ложу в 1950, в этом же году был присоединен и к ложе Лотос. Исполнял обязанности дародателя в 1957-1958. кандидат к посвящению в 18-ю ст. 2.7(6).1958. Оратор в 1962. Вышел из ложи в 1965 в группе «диссидентов».

Многим братьям парижских лож посчастливилось стать слушателями «размышлений вслух» Георгия Адамовича, речей, зачастую более откровенных, чем журнальные или газетные публикации: все-таки среди «своих» говорить в каких-то отношениях проще… Вот одна из таких работ, посвященная Николаю Гоголю, «главному мистику» русской классической литературы:

Было бы нелепо спорить против того, что Гоголь один из величайших писателей. Это признано всеми, это не подлежит ни малейшему сомнению.

Лично я сказал бы даже больше: Гоголь – пожалуй самый гениальный наш писатель, тот, у которого изобразительный и чисто словесный дар достигает наибольшей силы, Константин Аксаков называл его «нашим Гомером», Мережковский высказал предположение, правда, более чем фантастическое, — что сам черт водил пером Гоголя, когда тот Принимался Писать. Если условиться, Что в этом замечании дана только оценка гоголевского таланта, преувеличения в нем нет. Талант действительно необыкновенный, несравненный, и достаточно вспомнить хотя бы первые страницы «Мертвых Душ», с удивительным в своем нарочитом, монументально величавом идиотизме разговором о колесе, которое до Москвы может быть и доедет, но до Казани, нет, до Казани не доедет — и Маниловым, и Собакевичем, и Плюшкиным, чтобы это сразу почувствовать. А беседа двух дам, просто приятной и приятной во всех отношениях, а Хлестаков, а женихи, ожидающие выхода Агафьи Тихоновны… нет, о чем тут говорить: гений, гений, отрицать это можно только по слепоте или ради оригинальничанья.

Но…

Это «но» чрезвычайно существенно, и в двух словах не легко его объяснить.

Не все ведь дело в размерах таланта, имеет значение и то,
чем талант одушевлен, к чему обращен, каких духовных содержанием наполнен. Именно скудость духовного содержания, крайняя его необычность, мешает Гоголю занять в нашей литературе то место, которое по великой своей одаренности занять он был бы вправе. Не говорю уж о Пушкине, в подлинном воздействии на умы и души ему далеко до Толстого или Достоевского, На первый взгляд это кажется парадоксальным, но только на первый взгляд: если вдуматься, обоснование возникает само собой.

Гоголь — писатель холодный, по-видимому, никогда никого не любивший, и если от этого и страдавший, то оставшийся таким до конца, до «Переписки с друзьями», в которой он советует помещикам читать крестьянам Евангелие, но самое крепостное право находит нормальным и законным. Совершенно правильно заметил Достоевский в «Бедных Людях», что даже над несчастным своим Акакием Акакиевичем Гоголь, в сущности, издевается, и не случайно он противопоставил ему Пушкина, который в «Станционном Смотрителе» отнесся к такому же беспомощному старику много человечнее.

Гоголь — явление причудливое, одинокое, и если изумление наше он возбуждает, то главным образом именно изумление, едва ли что-нибудь другое, глубже нас затрагивающее. «Какое умное, и странное, и больное существо!», сказал себе Тургенев, глядя на него незадолго до его смерти, — и приблизительно такое же впечатление производят сто лет спустя и книги его.

Толстой, Пушкин, Достоевский писали не только для всех, но как будто и за всех своих современников и даже потомков. Они выразили то, что бесчисленным русским людям хотелось сказать, — может быть не в мыслях, но зато в созданных ими образах. Толстой, Пушкин, Достоевский властно вторглись в наше существование, они участвуют в нем, стали нашими «вечными спутниками», часто даже друзьями, помощниками, советниками, учителями. Помнится, Алданов сказал о Толстом – «вечное утешение». Кто скажет это о Гоголе? «Вечное развлечение», «вечное восхищение» — бесспорно, но не «утешение». У Гоголя нечему учиться, и со своим недобрым, сернокислотным юмором он никому ни в чем помочь не может.

Конечно, он был мучеником, и если что-нибудь нам и передал, то лишь это свое мучительное ощущение бесплодия, выхолощенной и внутренне опустошенной гениальности. Говоря «нам», я имею в виду, впрочем, лишь обыкновенных читателей, ни в коем случае не людей пишущих: для тех, бесспорно, Гоголь — великий образец, способный очень многое им раскрыть в тайнах словесного искусства и мастерства.

Есть писатели, о которых говоришь себе, что без них нельзя было бы жить. Кажется, что жизнь была бы беднее, темное, «пустее», если не было бы «Войны и Мира», «Онегина», «Карамазовых», стихов Тютчева или Лермонтова. Несомненно, у Гоголя было страстное стремление стаять именно таким художником. Один раз ему даже удалось написать повесть, в которой любви к людям было больше, чем насмешки: каким то чудом возникли под его пером чудесные «Старосветские Помещики». Но и это было скорей догадкой великого мастера, что возможен и такой замысел, чем естественное, продиктованное сердцем его осуществление. На русском литературном небосклоне Гоголь остается огромной, холодной, призрачно мерцающей звездой. Искусство его поразительно, но того, что дорого у других наших великих писателей, – чего-то похожего на протянутую руку, на ответственность за все, что с людьми может случиться, у него нет.

Не будем повторять тех прописных псевдо-истин, к которым имели склонность составители былых учебников: основатель русского реализма, проповедник гуманности, апостол любви, и так далее. Колдун — Гоголь сумел создать такие иллюзии, но прошло больше ста лот с его смерти, и пора бы им рассеяться.

Аитов Владимир Давидович — масон 33-й ст. с 1927. Член совета по 1940. Казначей в 1937-1939.

Незадолго до смерти, в 61 году, Владимир Аитов вспоминал об Астрее, о пройденном пути, словно прощаясь с братьями по русским ложам. Вот его трогательный и мудрый мемуар:

В этом году (17-го Июня) исполнилось сорок два года, как я был посвящен во Французской Ложе КОСМОС, входящей в состав Великой Ложи Франции, а 14-го Января исполнилось тридцать девять лет со дня инсталляции Ложи АСТРЕЯ, первой Русской Ложи заграницей ( 1922 г.). Увы, дорогие братья, из четырнадцати основателей Ложи АСТРЕЯ остались в живых только брат Петр Андреевич Бобринской и я. Итак, дорогие братья, вот сорок два года, как я вольный каменщик, старейший из Русских Иасонов, а, по возр

асту (5-го Августа 1961 года мне исполнилось 82 года), только два, три брата старше меня. Старость не радость», говорит пословица, и я это слишком хорошо чувствую, в особенности после моей депортации в Бухенвальд и Лангенштейн. Смотрю на самого себя с глубокой тоской: у меня больше нет памяти, ни на что я больше не годен и никому не нужен. “Слава Богу, долго это не продолжится”, часто думаю я, что чем скорее конец, тем лучше. На пока что, все же думаю о прошлом и подвожу итоги тому, что мне дала жизнь.

Начну с того, что я никакого религиозного воспитания не получил. Родился я в Париже и даже не был крещен. Но, когда в 1905 году ( мне было 26 лет), я был назначен врачом Французской больницы в Петербурге, явилась необходимость» чтобы получить право жительства в столице без особого разрешения, доказать, что я не еврей, а следовательно нужно было указание в паспорте о моем вероисповедании. Один из приятелей моего отца был близок к Пастору Вагнеру, стоявшему в то время во главе Французской Реформатской Церкви. Отец объяснил мое дело Пастору Вагнеру, прося его меня принять. Несмотря на мою отвратительную память, я отчетливо помню, как я пошел к этому пастору, – жил он близко от Place de la République в маленькой улице, носящей теперь его имя. Пастор Вагнер меня принял любезно и, после короткого разговора, сказав мне, что наверное у меня будет в России интересная и полезная жизнь, он обратился к делу, с которым я к нему пришел и спросил: «Скажите, вы верите в Бога?» Я без заминки ответил: «Нет, не верю». Наступила минута молчания, она показалась мне бесконечной, и я тотчас же понял, что неуместно резкий ответ мой помешает мне получить необходимое свидетельство. Наконец, с удрученным выражением лица Вагнер сказал: «В Бога вы не верите, а Евангелие читали?» Я ответил: «Да, читал» – Так что, вам известно, – продолжал пастор, – что такое Христианская мораль?» — «Конечно, знаю». После этого Вагнер поднялся с места, взял с особого стола прекрасно переплетенную толстую книгу, положил ее, не открывая, передо мною и сказал: » Положите вашу правую руку над Евангелием и дайте мне честное слово, что будете всю жизнь подчиняться Христианской морали». Я дал честное слово. Тогда Вагнер подписал бумагу, в которой было сказано, что я принадлежу к Протестантской Церкви. Эта сцена произвела на меня глубокое впечатление и, как только я вернулся домой, я взялся за Евангелие, которое никогда серьезно не изучал, но был уверен, что христианская мораль по существу сводится к одному завету : » Делай другому то, что ты хотел бы, чтобы другие тебе делали»‘. Мне кажется, что я всю жизнь старался не нарушать данного Пастору Вагнеру слова, хоть и нарушал его в помыслах, но не в сознательных поступках.

Очень скоро после этого свидания с пастором, я поехал в Россию, где до того никогда не бывал, и в Петербурге попал в общество для меня совершенно новое, к которому надо было приспособиться. Во-первых, все сиделки в больнице были монахинями, принадлежавшими к Ордену Св. Иосифа, а во-вторых, При Французском посольстве быль католическая церковь под руководством Отца Амандрю, куда ходили, конечно, наши сиделки и все французы, занимавшие более или менее видное положение во французской колонии. Мне пришлось просто из приличия ходить в этот храм, – до этого я заходил в католические церкви, только, чтобы любоваться изумительной их красотой, в частности, – во Франции. Смысл религиозных обрядов я плохо понимал, но тем не менее я впервые испытывал в католических церквях совершенно особое настроение, далекое от того, что дает каждодневная жизнь, – присутствие некоего духовного начала. Кроме того, вскоре я с восхищением стал относиться к нашим сиделкам. Они исполняли работу с точностью, которую не редко можно наблюдать в госпиталях с сиделками — не монахинями, но эти католички создавали еще совсем особую атмосферу бескорыстия и любовного внимания к больным. В частности, они трогательно воспитывали незаконных детей француженок, служивших в русских семьях. Эти дети жили рядом с нашей больницей, в приюте при французской богадельне. Что касается самого Отца Амандрю, то жил он более чем скромно и отдавал все свои деньги этой богадельне. В связи со всем этим, скажу несколько слов о моей дружбе с гениальным биологом Иваном Петровичем Павловым, известным всему миру, с которым я познакомился, когда сдавал экзамен при Военно-Медицинской Академии, чтобы иметь право практики в России. Он меня экзаменовал по физиологии. Иван Петрович жил тогда недалеко от меня в Институте экспериментальной медицины, где заведовал физиологическим отделом, и был человеком глубоко верующим.

Возвратясь в конце 1918 года в Париж с Французской военной миссией, к которой я был прикомандирован (в 1916 году), я вскоре познакомился с Леонтием Дмитриевичем Кандауровым, занимавшим должность помощника моего отца, тогда Русского генерального консула во Франции. Я тут же сошелся с Леонтием Дмитриевичем. Он состоял до Февральской революции первым секретарем Русского Генерального Консула во Франции, но, тогда как все служащие царского времени подали в отставку после революции, он один остался, не из материальных выгод, а потому что действительно сочувствовал Февральской революции. Когда Леонтий Дмитриевич предложил мне сделаться вольным каменщиком, я знал о Масонстве только позорную историю генерала Андре, который, будучи военным министром (с 1901 до 1905 года), всячески тормозил повышение в чинах офицеров, посещавших церковь. Генерал Андре точно знал фамилии этих офицеров благодаря специальным фишкам некоей масонской организации. И, конечно, я наотрез отказался от масонства. Но Кандауров уверил меня, что прекрасно меня понимает, но что шпионы генерала Андре были все членами Великого Востока, тогда как он предлагает мне войти в другую масонскую организацию, «Великую Ложу Франции», членом которой он состоял. Сам он тоже был посвящен в ложе Великого Востока, но оттуда ушел, когда познакомился с настроениями его адептов. Он убедил меня. Через несколько месяцев после моего посвящения для меня стало ясно, что масонство построено на символах, глубокий смысл которых мне показался сразу очевидным.

О моем понимании смысла символов, я буду говорить дальше. Теперь хочу только объяснить, почему на мой взгляд символы так действуют на человека. Символ — это предмет или слово, вызывающие у нас определенный «условный рефлекс». Вы, конечно, знаете, дорогие братья, что такое «‘условный рефлекс», это гениальное открытие академика Павлова. Но, позвольте мне дать вам исторический пример условного рефлекса. Я видел в Институте экспериментальной медицины собачку, которая выделяла желудочный сок, когда слышала определенную ноту на скрипке, и это потому, что помнила, что получает кусок мяса, когда она эту ноту слышит. И с каждым из нас бывает тоже самое, когда нам предстоит съесть вкусное блюдо. L’eau vient à la bouche, говорят французы. На самом деле: слюна начинает выделяться и это доказывает, что сложный процесс пищеварения начался. То же самое и рефлекс духовного порядка. Значение всех ритуальных слов и ритуальных жестов при открытии и закрытии наших работ суть символы, которые должны вызвать у нас условные рефлексы. Теперь, дорогие братья, я перейду к вопросу о самом смысле наших символов. Этот смысл по-моему неоспорим. Первый, второй, третий градус, а также остальные, до 33-го включительно, – это лестница символов, по которой масон должен подниматься, чтобы дойти до какого-то высокого духовного знания. Какое это знание? Каков путь совершенствования этого знания ? Теоретически, человек может совершенствоваться в трех планах: физическом, интеллектуальном и духовном. В физическом плане человек ( который существует на Земле уже много миллионов лет), по-видимому, за последние века больше не развивается, так что, по теории эволюции Дарвина, можно считать, что с точки зрения физической, человек достиг своего совершенства. В интеллектуальном плане, наоборот, человеческие успехи — потрясающие, особенно с начала 19-го века. Законы природы, о которых прежде не знали, стали известны человеку и он ими пользуется с большим искусством, подчиняя себе природу. Кто знает? Скоро можно будет после завтрака полететь на Луну пить чай и вернуться в Париж к обеду… Уже сейчас человек мог бы превратить атомной бомбой земной шар в пыль.

Но в духовном порядке человек развивается с невероятной, можно сказать — с позорной медленностью. Сколько понадобилось времени, чтобы руководители Католической Церкви отказались, с одной стороны, от инквизиции (основанной в 1215 году), и с другой — от торговли индульгенциями, когда за деньги представители Церкви отпускали людям даже самые тяжелые грехи. Дорогие братья, вы, конечно, знаете, как характеризовал Владимир Соловьев нехристианскую мораль, которую он называл готтентотской: «Когда я беру корову у соседа, это хорошо, когда сосед берет у меня корову – это плохо. «Готтентотская мораль» сменялась медленно христианской, говорящей: «Делай другому то, что ты хочешь, чтобы другие делали тебе».

После этого, быть может, длинного вступления, я скажу, о том, что мне лично дало масонство, и что я все глубже и глубже чувствовал и понимал. До вступления и масонство, мысль о духовном совершенствовании мне не приходила в голову. Я считал, что долг мой как врача был следить за наукой, чтобы давать моим больным максимум того, что медицина может сделать для них. И Символ этого открытого мною в масонстве долга (т.е. духовного повышения) был Великий Архитектор Вселенной, к совершенству которого мы должны стараться приблизиться.

Здесь я принужден сделать оговорку; вскоре после моего посвящения и масонство, это имя — Великий Архитектор Вселенной стало меня коробить, потому что Архитектор, Строитель, имеет дело с материей, а не с духом, «Великий Архитектор» стал для меня Великим Духом Вселенной.

По мере того, как я повышался по масонским градусам, Великий Строитель Вселенной все меньше и меньше становился символом и все больше и больше принимал характер живого существа. Этому чувству способствовал очень сильно тот факт, что во всей моей психологии, с годами, произошла большая перемена. Я никогда не был марксистом, но как-то полусознательно полагал, что люди руководствуются главным образом материальными интересами. Но под влиянием наших масонских собраний я стал убеждаться, что Дух руководит миром, и сегодня я вовсе убежден, что представление наше о событиях жизни и даже об окружающих нас предметах часто не соответствует объективной действительности, а существует постольку, насколько они нам кажутся.

Например, куб с шестью плоскостями одинаковых размеров нам кажется плоским квадратом или параллелепипедом, в зависимости от угла, под каким мы на него смотрим. Также и смерть: для одних смерть — конец всего, а для других, может быть, новая прекрасная жизнь, и эта уверенность бывает так сильна, что с Рождества Христова, в каждом поколении, сотни тысяч мужчин и женщин отказываются от всего, что для большинства людей составляет смысл жизни, чтобы иметь после смерти эту райскую будущую жизнь.

Таким образом Великий Строитель Вселенной стал для меня как будто живым существом, которого, однако, я не мог себе представить в образе человека, но присутствие которого я как-то чувствовал в церкви во время службы.

После моей депортации — Бухенвальд, откуда я чудом вернулся в мае 1945 года, мое представление о Великом Строителе как-то усилилось. Я стал регулярно ходить в церковь и даже, в 1946 году, принял православие, потому что православное богослужение гораздо больше, чем все другие, давало мне чувствовать присутствие Великого Духа Вселенной.

Ближайшая для меня православная церковь была на рю Монтевидео. Сколько дорогих воспоминаний связаны с этой улицей… Каждое воскресение в церкви чувствовал я живое присутствие моего любимого ушедшего от меня Сережи… К этому прибавилось еще и то, что Сережа, когда ему исполнилось 14 лет, сделался глубоко верующим, под влиянием одного близкого ему друга, на три или четыре года старше его. Сережа говорил своей матери, которую обожал: «Мама, я был бы счастлив умереть, если бы моя смерть дала тебе настоящую веру в Бога».

На перемену моего отношения к Богу подействовало и решение моей невестки, француженки и католички, сделаться монахиней бенедектинкой, Mère Marie-Serge, когда была потеряна всякая надежда, что ее муж, мой сын, вернется с войны.

Есть ли противоречие между верой в Бога и масонством?

В продолжении двух веков масонство Великого Востока проповедовало, что Масонство и вера в Бога не совместимы. Всем известна в этом смысле роль Комба, который в молодости готовился быть священником и занимал впоследствии пост Председателя Совета Министров, Министра Народного Просвещения, Председателя Сената и т.д. Умер он в 1921 году. Вся деятельность его была направлена против Церкви, и во Франции, благодаря ему, укоренилось представление, что масон и «mangeur de curés», это одно и то же. Но история говорит другое: можно быть масоном и глубоко верующим человеком.

Пример – наши Декабристы. Будучи самыми настоящими масонами, — более великих масонов, кажется, никогда и не было, – они были в то же время и глубоко верующими людьми, христианами; вера не помешала им быть посвященными во французские ложи, когда после Ватерлоо они вместе с союзниками оккупировали Францию.

Декабристы были дворянами, некоторые из них носили громкие имена, известные всей России, почти все были гвардейскими офицерами, богатыми помещиками и, в конце концов, наиболее привилегированными русскими людьми, для которых ослабление Царского режима, в первую очередь, уменьшило бы их привилегии.

Однако, мечтали они о Конституции для России, об уничтожении крепостного права, с раздачей при этом всем освобожденным крестьянам участков земли, достаточных для пристойной жизни.

Других таких самоотверженных революционеров не знала история. Во всяком случае, эти русские масоны совсем не похожи на таких французских революционеров, как François-Marie Arouet, горделиво переименовавшего себя в Monsieur de Voltaire.

Дорогие братья! Все, что сказано мною, основано на моем личном опыте. Я утверждаю, что нельзя быть настоящим масоном, если не верить в Бога, как в Высокое Духовное Начало, символом которого является Великий Строитель Вселенной. К достижению этого идеала каждый масон должен стремиться всеми своими силами.

Только при этом условии масон может достаточно подняться духовно, чтобы найти настоящую правду: в этом ведь и заключается цель нашего Ордена.

Как охарактеризовать духовное развитие, при котором масон может найти эту правду? Этот путь можно определить тремя положениями:

1) Не давать воли своим страстям.

2) Отказаться от «готтентотской морали», которую еще римляне определяли так: «Quod licet mini non licit tibi» (что мне дозволено, не дозволено тебе).

3) Делать другому то, что ты хотел бы, чтобы тебе делали другие.

Таким образом, я кончаю тем великим заветом, который внушил мне Пастор Вагнер, сделавший меня христианином. Моя масонская жизнь была раскрытием этого нравственного постулата.

Разрешите мне в заключение высказать одно пожелание:

Всей душой молю Великого Строителя Вселенной о том, чтобы хоть половина жителей земного шара устремилась к высоко духовному уровню, о котором пророчествует Масонство.

Тогда на земле установится мир и в заблудшем человечестве – братство народов.

А вскоре, чуть больше года спустя, Владимира Аитова не стало. Памятное слово о нем сказал М.Корнфельд, последний из могикан, поневоле ставший в шестидесятые годы едва ли не присяжным автором прощальных речей:

В начале октября, с глубокой грустью, мы простились с ушедшим на Восток Вечный, нашим дорогим братом Владимиром Давидовичем Аитовым, последним из оставшихся в живых основателей Русского масонства в Париже.

Я не стану подробно останавливаться на блестящем «послужном списке» брата Владимира Давидовича. Всем братьям не трудно отдать себе отчет в той огромной массе труда, энергии, упорных усилий и преданности нашему делу, которая была им затрачена, в течение более чем сорокалетнего пребывания на самых ответственных должностях в наших мастерских, – в тяжелых условиях эмигрантской жизни.

Но мне хотелось бы раскрыть в известной мере скобки и попытаться, хоть в немногих словах, объяснить (особливо молодым братьям, которые не были живыми свидетелями «героической эпохи» русского масонства в Париже), почему именно нам так дорога память дорогого брата Владимира Давидовича.

Я помню, — это было более 30-ти. лет тому назад, – тревожные дни, когда «Астрея» переживала свой первый внутренний кризис, проявившийся в весьма бурной предвыборной компании, когда предстояло избрать второй по счету офицерский состав.

В ложе обнаружилось несколько непримиримых течений и было ясно, что о единогласном избрании не могло быть речи. При сложившейся конъюнктуре ложе грозил раскол, — до того момента, когда была предложена кандидатура брата Аитова (не принимавшего никакого участия в предвыборной кампании).

Я хорошо помню единодушное избрание брата Аитова и ту резкую перемену климата в мастерской, которая произошла в тот момент, когда первый молоток оказался в его руках.

Все тучи сразу же рассеялись и в ложе воцарился мир и всеобщее благорасположение.

Я вспоминаю опять же день, если не ошибаюсь, второй инсталляции брата Владимира Давидовича, когда он, в своем вступительном слове, дал в легкой и шутливой форме, удивительно меткие характеристики своих ближайших сотрудников…

Как обидно, что у нас не сохранилось копии этого драгоценного документа из истории первых годов нашей ложи-матери «Астрея».

Я остановился на этих двух эпизодах потому, что в них, на мой взгляд, конкретно выявились характерные черты того эскизного портрета, который я пытаюсь набросать.

Брату Владимиру Давидовичу были абсолютно чужды мелочные побуждения, интрига, нетерпимость, двоедушие, хитреца… Его врожденная сердечность, доброта, всегдашняя готовность оказать братскую поддержку, естественно располагали к нему всех, с кем ему приходилось иметь личное общение.

Я уже не говорю о бесчисленных случаях, когда брат Аитов, как врач, бескорыстно оказывал всяческое медицинское содействие и помощь всем братьям, которые к нему обращались за советом.

Если мы ищем в Ордене Вольных Каменщиков известное отражение рыцарства, то не подлежит сомнению, что брат Владимир Давыдович явился живым воплощением тех качеств, которые мы обычно приписываем типу рыцаря, а именно: благородство, прямота, отвращение ко лжи и лицемерию, самоотверженное служение идеалу… Для брата Аитова, белое было всегда белым, а черное — черным…

Немудрено, что одно его присутствие создавало то ощущение морального комфорта, которое так редко можно испытывать, даже в масонском кругу, куда все мы, увы! почеловеческой слабости, приносим не мало обыденщины из профанского мира…

Во время войны и оккупации, на брата Владимира Давидовича обрушились страшные испытания. Помимо мужественно перенесенных физических страданий в немецком лагере Бухенвальде, он понес воистину непоправимую утрату в лице горячо любимого, геройски погибшего на фронте, сына… Но это неизбывное горе не сломило его воли и не выбило из его рук орудий вольных каменщиков.

До самого конца земного пути, брат Владимир Давидович Аитов оставался верен делу, которому себя посвятил.

Я уверен, что его светлый образ навсегда останется в сердцах всех русских вольных каменщиков, которым пришлось с ним работать в Париже.

Алданов Марк Александрович (7 ноября 1886 – 25 февраля 1957, Париж) — член-основатель ложи Северная Звезда Великого Востока Франции. Возведен в 3-ю ст. 4.3(23.1).1925. Заместитель оратора со 2.12.1925 по 1927. Юридический делегат в 1931-1932. Отсутствовал на заседаниях в 1936-1937. Член ложи до кончины.

Вместе с Иваном Буниным и Борисом Зайцевым, Марк Алданов был одним из лучших русских прозаиков середины 20 века. Входил в литературное общество «Зеленая Лампа», основанное в 1927 году по инициативе Дм. Мережковского.

Алехин Александр Александрович (1892, Москва – 1946, Эсторил, Португалия) – посвящен в ложе «Астрея» по предложению Вяземского, Тесленко и Гвоздановича, после опроса, проведенного Левинсоном и Тесленко 24.5.1928. Возведен во 2-ю ст. 9.3.1929, в 3-ю ст. — 27.2.1930. Член ложи по 1932. Реинтегрирован 12.12.1937. Радиирован 27.12.1938. Член ложи совершенствования «Друзья Любомудрия». Радиирован в 1934.

Приехал во Францию в 1920 году. Принял французское подданство. По воспоминаниям кн. Вяземского, Алехина можно было часто видеть играющим в шахматы в большой зале русского масонского дома на рю Иветт. Его обычным партнером был гроссмейстер Бернштейн.

Похоронен на парижском кладбище Монпарнас. Могила (8ой участок) на границе аллеи Трансверсаль. Памятник установлен ФИДЕ в 1956 году. Надпись на могиле: «Шахматный гений России и Франции. Чемпион мира с 1927 по 1935 год и с 1937 до смерти».

Граф Беннигсен Адам Павлович — посвящен 25.2.1924 в ложе Северное Сияние. Возведен во 2-ю ст. 17.7.1924, в 3-ю ст. — 21.2.1925. Секретарь в 1926. 1-й страж в 1927-1928. Досточтимый мастер в 1928-1931. Оратор в 1937. масон 33-й ст. с 1931. Член ложи до кончины.

Билибин Иван Яковлевич (1876—1942) — посвящен 7.3.1928 в ложе Северная Звезда Великого Востока Франции после опроса, проведенного М.Кролем. Возведен во 2-ю ст. 7.11.1928 (6.6.1929), в 3-ю ст. — 5.11.1931. Исключен из членов ложи в связи с отъездом в Россию 25.11(1.10).1936.

Граф Бобринской Петр Андреевич — председатель группы по образованию капитула Астрея. Член капитула 18-й ст. в 1922. Обрядоначальник и трапезоначальник с 25.1.1923. Эксперт в 1924-1926. Страж в 1926, 1928. 1-й страж в 1929. Председатель капитула в 1930-1931. 2-й страж в 1935. Оратор в 1939.

Возведен в 33 ст. в 1930, член Русского Особого Совета 33 градуса. Обрядоначальник Совета в 1937-1938. Канцлер в 1939. Командор с 12.5.1939. Великий командор (президент совета) в 1947-1948. Член совета по 1954.

Член-основатель ложи Северное Сияние вместе с Александром Мамонтовым, генералом Петром Половцовым и князем Владимиром Вяземским. 1-й страж в 1925. Привратник в 1928. Оратор в 1929. Вышел в отставку из ложи 29.12.1934, затем вновь ее член. Хранитель архива со дня основания до 1925. † 23 Августа 1962 г.

Прекрасную прощальную речь о Бобринском сказал М.Корнфельд4:

Вопреки традиционному оптимистическому утверждению, что «незаменимых людей не существует», — я полагаю, что русские братья едва ли согласятся с этим суждением после внезапного ухода на Восток Вечный нашего дорогого брата Петра Андреевича Бобринского.

Сейчас еще слишком рано для подведения итога всему тому, чем русское масонство обязано брату Бобринскому, не говоря уже о том, что его работа протекала, а значительной мере, в высших градусах.

Но моя задача облегчается однако же тем обстоятельством, что самое ценное и важное в деятельности брата П. А. Бобринского отразилось в работе всех русских мастерских без исключения.

Если покойный брат Л. Дм. Кандауров явился великим администратором русского масонства в Париже, то мне кажется, что брату Петру Андреевичу мы обязаны его основной идеологический ориентацией и, если можно так выразиться, тому основному стилю ритуальной и символической фактуры, который удивил наших французских братьев и создал для русских мастерских, в ложах Великой Ложи Франции, тот престиж, которым мы живем и по сей день.

Брат Бобринской соединял в своем лице ряд ценнейших качеств. Будучи поэтом, обладая абсолютным вкусом, подлинной культурой и эрудицией, он ясно понял основные задачи, ставшие перед основателями русского масонства в Париже. Эти задачи могут быть сведены к двум категориям.

С одной стороны, следовало выбрать между существовавшими во всемирном масонстве течениями то, которое
наиболее созвучно русской ментальной структуре, учитывая наше масонское историческое прошлое времен Екатерины и Александра Первого.

С другой стороны – надо было создать для нового русского масонства необходимые рамки, в которых могли бы быть выявлены, в изгнании, в масонском плане творческие силы исконной и подлинной русской культуры.

Брат Петр Андреевич исходил из мысли, что основным базисом Ордена Вольных Каменщиков является посвятительная традиция, что основная задача вольного каменщика состоит в раскрытии связи, существующей между основными метафизическими проблемами и масонской символикой и что естественным стержнем такой работы являются: ритуальная сторона посвятительных обрядов и доклады, имеющие прямое отношение к масонской проблематике.

Вы все, дорогие братья, знаете, сколь блестяще брат Бобринской на деле доказал, что наша крайняя бедность, в смысле материальных средств, может быть с успехом восполнена гармонической стройностью ритуального действа, подчиненного строго определенному ритму.

Все доклады и множество произнесенных им речей могут служить образцами в масонской литературе.

Все они отличаются совершенством литературной формы, ясностью мысли и неустанным утверждением посвятительной сущности масонства.

Я едва ли ошибусь, если скажу, что русские ложи обязаны главным образом брату Бобринскому тем особым отпечатком, который их выделил (независимо от внешнего, формального лингвистического отличия) — из числа всех других мастерских Великой Ложи Франции и таким образом способствовал нашей идеологической автономии.

Брат Петр Андреевич принял опять же ближайшее участие в разработке на русском языке наших ритуалов, которые являются нашим драгоценнейшим достоянием.

Я закончу словами, которыми 24-го Июня 1954 года, в качестве Оратора нашего Объединения, я закончил приветствие обращенное к брату Бобринскому по случаю его 33-х летнего масонского юбилея:

«Со своей стороны, я выскажу уверенность, что, в историческом аспекте, работа на чужбине нашего сегодняшнего юбиляра не окажется тщетной, и что, рано или поздно, а тот светлый день, когда на нашей освобожденной родине застучат молотки вольных каменщиков во славу В\ С\ В\ , — его труды получат должную оценку».

Вырубов Василий Васильевич — посвящен в ложе «Астрея» по рекомендации Вяземского и Бобринского, после опроса, проведенного П.Бобринским, Ратнером и Лукашем 11.4.1930. Возведен во 2-ю ст. 28.4.1932, в 3-ю ст. — 24.11.1938. 2-й страж в 1939. Вышел в отставку из ложи 8.12.1961, затем член ложи до кончины. Присоединен к ложе «Лотос» 27.11.1950. Представитель в Совете Объединения русских лож. Вышел в отставку из ложи 20.12.1957. Присоединен к ложе «Юпитер» 20.6.1952. Почетный член ложи с 1953 (2.1.1958). Знаменосец и член административного совета в 1958-1959. Судебный делегат в 1960. Член ложи до кончины. Член ложи совершенствования «Друзья Любомудрия» с 1955. Управляющий мастер в 1957. Вышел в отставку из ложи 1.10.1958. Возведен в 30-ю ст. в июне 1950. Член ареопага «Ордо об Као» по 1956. Член консистории Россия в 1955-1958. Вышел в отставку из консистории из-за разногласий с группой Г.Я.Смирнова в 1958.

Георгий Адамович, блистательный критик и вольный каменщик, писал в память о Василии Вырубове5:

Покойный брат наш Василий Васильевич Вырубов любил напоминать, что он “сын и внук масона”, видя в этой преемственности доказательство своей верности масонским идеалам и принципам. Как все мы знаем, в истолковании этих идеалов и принципов допускаются расхождения, и вероятно Василию Васильевичу случалось в своей повседневной масонской практике встречаться с возражениями или даже наталкиваться на идейное сопротивление. Не могло быть иначе при его страстной натуре, при его’ стремлении всегда и вполне открыто выражать свои взгляды, отстаивая их с крайней настойчивостью и волнением. Но было у Василия Васильевича свойство, которое ни один масон, знавший его, не станет отрицать: приверженность к духовной свободе. Уверен, что ни один масон не станет отрицать и того, что верность духовной свободе — основное и прекраснейшее начало нашего ордена, то, без которого масонство утратило бы смысл.

Василий Васильевич органически не способен быть понять иное отношение к жизни и людям. Ничто его так не возмущало, как отказ признать, что каждый человек имеет право думать и жить по-своему, предоставляя это право и другим. Он хранил лучшие, воль
нолюбивые традиции былой русской интеллигенции и старался передать их своим друзьям. В сущности он был одним из последних русских людей, эти традиции воплощавших.

Таким навсегда и останется он в нашей памяти. Порывистость, нетерпимость в отношении всего темного и злого, преданность духовному свету, каковы бы ни были его формы, постоянная готовность вмешаться в битву за торжество добра и справедливости – вот Василий Васильевич Вырубов. Дух его настолько жив среди тех, кто был к нему близок, что невольно хочется повторить два слова, заключающие великую масонскую тайну: смерти нет.

Газданов Гайто (Георгий) Иванович — посвящен по рекомендации М.Осоргина и М.Тер-Погосяна 2.6.1932 в ложе Северная Звезда Великого Востока Франции. Возведен во 2-ю ст. 13.7.1933. Числился в «отпуске» в 1939. Оратор с 18.10.1946, с 12.11.1959 и в [1966]. Судья ложи с 9.10.1947 по 1948. Привратник с 9.10.1952. Делегат ложи с 12.11.1959. Досточтимый мастер в 1961-1962. 1-й страж с 27.11.1962 по 1964. Член ложи до кончины. Похоронен на русском кладбище в Сан-Женеьев-де-Буа.

Гвозданович Константин Васильевич- посвящен в ложе «Астрея» по рекомендации П.Бобринского, после опроса, проведенного Тхоржевским, Кузьминым-Караваевым и П.Бобринским 15.3.1924. Возведен во 2-ю ст. 24(28).3.1925, в 3-ю ст. — 9.7.1925 (во 2-ю ст. на заседании ложи Золотое Руно). Наместный мастер ложи. Вышел в отставку из ложи 10.12.1927. Присоединен к ложе Северное Сияние 23.1.1926. Радиирован 22.4.1930. Восстановлен в правах 27.2.1932. Депутат ложи в 1936. Перешел в ложу Гамаюн 10.6.1946. Затем вновь член ложи. Привратник в 1953. Член ложи до кончины. Дародатель в 1927. Помощник депутата в Совете Объединения русских лож в 1951. Член ложи «Гамаюн» с 1938. Присоединен 10.6.1946. Оратор в 1946-1947. 1-й страж в 1950. Наместный мастер с декабря 1951. Член ложи до кончины.Реинтегрирован в ложе совершенствования Друзья Любомудрия 8.3.1933. Возведен в 14-ю ст. 12.7.1933. Помощник оратора в 1937. Оратор в 1938-1939. Возведен в 30-ю ст. 9(5).4.1946. Привратник ареопага Ордо об Као в 1947. Член ареопага по 1951.

Уход К.В. Гвоздановича из жизни был отмечен милой и трогательной речью наместного мастера ложи Гамаюн Петра Бобринского на траурном собрании в память наместного мастера Гвоздановича в марте 1954 года6:

Одна утрата за другой! После стольких других, ушел от нас сейчас и брат Константин Васильевич. Кто из нас не любил его? Не был душевно к ному привязан, как к сердечному и отзывчивому человеку, всегда содержательному собеседнику, к другу, на которого можно было положиться?

Большую «человеческую» пустоту оставляет он за собой в наших поредевших рядах. Долго еще мы будем ощущать эту «пустоту», пока Время, этот врачеватель всех горестей не окутает пеленою и эту горькую память…

Мы уже привыкли к мысли об этой неизбежной смерти. Но до сих пор, за долгие месяцы ого отсутствия (больше двух лот!) мы эту пустоту не так ощущали, он продолжал быть с нами и, часто незримым присутствием, вдохновлял наши труды. На одре болезни он продолжал жить масонством, думал о нем непрестанно, принимал самое живое участие в наших радостях и горестях.

И не удивительно! Почти тридцать лет своей жизни К.В. посвятил масонству, принес ему свою большую культуру, ясность своего ума, душевную чуткость и духовную окрыленность, непрестанно устремленную ввысь.

Константин Васильевич кончил Санкт-Петербургский Университет по двум отделениям Историко-филологического факультета. Его диссертация, посвященная Франциску Ассизскому, была отмечена и опубликована в университетском журнале. Оставленный за эту работу при Университете, К.В. думал посвятить себя профессуре, но согласно существовавших законов, должен был прежде отбыть воинскую повинность

Он поступил вольноопределяющимся в Гвардейскую Конную Артиллерию. Это было перед самой войной 1914 года. И вот: военная служба, столь невяжущаяся с его обликом, Кавказ, Западный Фронт. Затем – темные годы революции… изгнание… Париж…

По окладу своего ума и характера, К.Б. был мало подготовлен к суровой школе борьбы за существование. Годы эмиграции были для него годами тяжелого материального существования, постоянного безденежья, неуверенности за завтрашними день. Но жил он другими, иными интересами, и эта трудная жизнь не отразилась ни на его характере, всегда ровном и благожелательном, ни на ого устремленности к высшим духовным ценностям.

В масонство нашел он то, что не давал ему профанский мир: общность культурных и духовных интересов, общение с братьями
, дружбу.

К.В. был посвящен по приезде в Париж в 1925 году в Достопочтенную Ложу «Астрея» и почти сразу же по посвящении приобщен к «Северному Сиянию», где и протекала воя его масонская деятельность до войны 1939 года.

Не задолго перед смертью он стал писать свои масонские воспоминания и, в своих начерно намеченных записках, описывает эти первые годы. Я позволю себе привести из них несколько отрывков, думая, что они вас заинтересуют:

…»Русскими братья собирались тогда на Рю Пюто, так как особняк, куда они перебрались впоследствии, 29 Рю де л’Иветт, еще не был присмотрен и снят.

Припоминая те годы, я должен признать, что все, что было живого в русской эмиграции устремилось в масонство. Оппозиция этому движению была лишь в крайних правых кругах, где масонство отождествляли с заговором «Сионских Мудрецов». Б этих утверждениях было столько наивной фантастики, что на более или менее мыслящих людей она действовать не могла, но недоброжелательство некоторых светских кругов оказывало-таки влияние на молодежь.

Что касается русского духовенства, то в нем, в противовес римско-католическому, отрицательного отношения но было. Крайний фланг — Карловацкая группа — громила масонство с амвона, духовенство же, возглавляемое всеобъемлющим Митрополитом Евлогием, относилось к нему терпимо, допуская нас к исповеди и причастию. На левом фланге недружелюбную позицию к масонству занимал, как это ни странно, такой просвещенный пастырь, как о. Сергий Булгаков, обвиняя нас в участии в лже-таинствах, хотя серьезного знания масонства у него не было…

Размолвки и недомолвки с Церковью были том досаднее, что главным двигателем, приводившим русских людей к масонству, было чувство религиозное. Устремление к русской церкви создалось еще до революции, как например: Религиозно-Философское Общество, обращение к православию марксистов вроде Бердяева и о. Булгакова и др., но это затрагивало небольшие круги. По воцарении большевизма к церкви бросилась почти вся эмиграция, часто люди никогда раньше о религиозных вопросах не думавшие. Все искали у нее утешения и разгадки происходившего: драма была в том, что церковь ни того, ни другого дать но могла, она давала лишь литургику. Это было громадной ценностью, но увы, отделенной пропастью от земного существования. Стали раздаваться голоса, что церковное христианство, упрощенное и искаженное, но может в наши дни удовлетворить но только требовательного и чуткого богоискателя, но и среднего верующего. Стали говорить о скрытом, внутреннем эзотерическом христианстве, о внутренней церкви», называли ее иногда — «иоанновой». Это были речи но новые, они звучали уже в устах русских мартинистов и розенкрейцеров восемнадцатого века.

Вывод напрашивался сам собою — раз подлинного, внутреннего христианства нельзя найти в церкви, его следует искать в посвятительных обществах, в частности в русском масонстве. И далее: если его и там нет, то его следует создать. Этот крайний вывод делали, конечно, но все; другие возражали, что сив слишком дерзновенно; на это следовал ответ, что без дерзновения жизнь человеческая теряет свой смысл.

Все это было лишено резкости, так как не только не формулировалось, но часто и не осознавалось. Это была не идеология, но мечтания и настроения.

Конечно, никто не имел серьёзного богословского образования, были лишь обрывки чего-то, при этом окрашенные апокрифами. Это не мешало нам с большой легкостью подходить к салим сложным и трудным проблемам. Признаемся — это был довольно самоуверенный дилетантизм. К этому присоединилось другое. Мир вообще переживал эпоху крушения рационализма, разочарования в человеческом разуме. Для русских изгнанников это переживалось особенно остро. Они невольно оказались в положении вроде «обратных гегельянцев», убеждаясь, что все действительное неразумно, все неразумное действительно.Положительные науки и дискурсивное знание были взяты под подозрение. Стали обожествлять непосредственную интуицию — путь, как известно, весьма опасный. Одновременно обратились в сторону так называемых оккультных знаний, где некоторых ждали уже весьма опасные скорпионы. Парижский рынок был завален такого рода литературой, от подлинно гениальных визионеров, до бездарных и безграмотных шарлатанств. Нужно было но только большое чутье, но и огромная эрудиция, чтобы отыскивать жемчужные зерна в этой своего рода навозной куча.

Через увлечение окку

льтизмом проходили почти все молодые братья, и некоторые из них почитали его неотделимым от масонства. Появилось увлечение астрологией, которую почитали как строгую непреложную науку. Игнорирование он стало даже почитаться невежеством.

Все это создавало пленительный туман в душах русских братьев, но все это было в порядке хода истории: бытие еще раз определяло сознание, сознание же отказывалось определить бытие.

Нашим лучшим оправданием могло служить наше душевное вдохновение, владевший нами сердечный трепет. Мы верили в свое избрание и ждали светлых чудес…

Я привел столь пространные выдержки из записок К.В. не для того, чтобы нам напомнить об этих уже далеких временах, но чтобы вы как бы услышали вновь его умолкнувшую речь… В них отразилось не только тогдашнее настроение, но и настроенность самого автора, нашло выражение того, что он сам искал тогда и масонстве, хотя он часто и говорит как бы о третьих лицах.

В этих, увы, только начатых воспоминаниях, не случайно упоминается «Религиозно-философское Общество», сыгравшее столь большую роль в истории русской мысли двадцатого столетия. К.В. был душевно близок этому движению, к миросозерцанию, которое в современной русской философской литературе получило название «религиозной философии». В основе всего миросозерцания К.В. лежало религиозное сознание, религиозного ощущения нас окружающей действительности, истории, культуры, даже масонского посвящения. Иррационализм духовного опыта сочетался в нём с логикой научного мышления, и в этом отношении К.В. был внутренне близок тому кругу русских людей этой эпохи, как Бердяев, Франк и др. русские «религиозные философы».

И это духовное родство чувствовалось во всех многочисленных докладах, которые он прочел, во всех его масонских выступлениях.

Отсюда и отталкивание его от оккультизма, от астрологии, от всего, что не согласовывалось с «религиозным сознанием», ни с его критическим чутьем и навыком научной методологии. В посвящении и в эзотерике он действительно искал то «внутреннее христианство», о котором он говорит в своих записках.

Было у К.В. устремление и к западной религиозной мысли. Назову только Блаженного Августина, которого он так хорошо знал; он любил также цитировать нам Иоахима де Фиоре, с его провидением Третьего Завета — Духа Святого.

Помню, говорил он мне о нем еще в 1917 году, когда я с ним познакомился, и с тех пор Фиорский Аббат стал одним из «ночных спутников» на его жизненном пути.

Может быть в связи с этим была у него склонность и к католичеству. Несколько лет тому назад он провел свой летний отдых на берегу озера Бурже, в Домиканском Монастыре. Он часто говорил о глубоком удовлетворении, которое ему доставило это уединение, временный отдых от всего мирского.

Были у К.В. и апокалиптические чаяния, какие-то сокровенные семена пророческого духа. Его духовный взор был обращен вперед, к будущему.

Члены ложи «Гамаюн», к которой он сразу же приобщился по восстановлении наших работ после войны, помнят ого вдохновенные выступления, когда, по его же настоянию, ложа избрала «пророчества и пророческий дух» темой своих работ.

В 1951-м году, после летних каникул, ложа «Гамаюн» выдвинула кандидатуру брата К.В. на пост Досточтимого Мастера. Это было как раз перед первым приступом его болезни. В декабре ему стало лучше, и брат Константин Васильевич был единогласно избран Досточтимым. Увы! надежды наши не оправдались и мы не увидали его на Инсталляционном Собрании — он был инсталлирован заочно — но увидали его и после среди нас.

Страшная и долгая болезнь была для К.В. очистительным путем к тому Последнему Посвящению о котором говорит наш траурный обряд. Он был в сознании и его сестра, которая провела с ним последние часы пород кончиной, говорила мне, что он был удивительно спокоен и просветлен.

И вот, в мире бренного, в мире видимых вещей, остался лишь свежий могильный холм под сенью белой церкви, на русском кладбище в Sainte Geneviève des Bois.

Все пепел, призрак, тень и дым, Исчезнет всё, как вихорь пыльный, И перед смертью мы стоим И безоружны и бессильны…

Невольно напрашиваются строфы из надгробного стиха Иоанна Златоуста в стихотворном переложении А.Толстого:

Рука могущего слаба,Бессильны царския веленья, Прими усопшего раба, Господь в блаженные селенья!

Добужинский Мстислав Валерьянович (1875 – 1957) — посвящен 20.10.1927 в ложе Юпитер Великой Ложи Франции. Возведен во 2-ю ст. 21.6.1928, в 3-ю ст. — 17.1.1929. Вышел из членов ложи в 1938 в связи с отъездом в США (1939).

Евреинов Николай Николаевич (1879, Москва – 1953, Париж) — посвящен 15.5.1930 в ложе Юпитер. Возведен во 2-ю ст. 21.5.1931, в 3-ю ст. — 18.2.1932. Помощник обрядоначальника в 1931. 2-й страж в 1932-1933. 1-й страж в 1934. В 1934 году также посещал собрания ложи Гамаюн. Архивариус в 1936. возведен в 18-ю ст. 20(18).11.1937. Возобновил членство в ложе 10.3.1945. После войны 1-й страж и обрядоначальник. Обрядоначальник капитула Астрея (после войны). Член ложи до кончины.

Театральный режиссер, драматург, историк и теоретик театра, художественный критик, художник. Поселяется во Франции в 1927 году. Когда в 1929 году в Париже открывается Русская Опера в Париже, основанная Марией Кузнецовой и ее мужем, Альфредом Массне, племянником композитора, ее первое представление – опера Римского-Корсакова «Сказка о Царе Салтане» в постановке Николая Евреинова с декорациями и костюмами Ивана Билибина. Один из немногих русских — наряду с Фондаминскими и Иваном Буниным — удостоившихся мемориальной доски (на доме №7 по рю Буало, где он прожил долгие годы). Ни его сосед по дому Алексей Ремизов, ни живший недолго в №59 по той же улице Владимир Набоков памятных досок, увы, покамест не удостоились.

Похоронен на кладбище Сан-Женевьев-де-Буа (могила 5462, участок 5).

Ермолов Дмитрий Николаевич - принят в 30-ю ст. 13.5.1947. Член 31-й ст. в 1949. Великий эксперт в 1955. Член ареопага по 1958.

Г. Адамович написал краткое слово «Памяти Д.Н.Ермолова»⁷:

Покойного Дмитрия Николаевича Ермолова уважали и ценили, как деятельного, самоотверженного работника, все русские масоны. Многие из них братски любили его. Но пожалуй только те, которые более или менее тесно связаны с ложей «Юпитер», полностью отдают себе отчет в тяжести понесенной нами утраты.

Дмитрий Николаевич настолько с «Юпитером» слился, что теперь, после его ухода на Восток Вечный, возникает в сознании противоречие: с одной стороны кажется, что «Юпитер» без него не может существовать, что продолжение наших работ под иным руководством до известной степени является пренебрежением к его памяти, а с другой, вспоминая сколько он труда, воли, настойчивости и одушевления в работы «Юпитера» вложил, мысль эту отгоняешь, как заблуждение, и понимаешь, что именно ради памяти Дмитрия Николаевича, надо наши труды продолжить, по мере сил в том же духе, в каком хотел бы их продолжить он.

Да, в том же духе… Все мы знаем однако, что совершенного единомыслия насчет того, по какой линии работы русского масонства должны идти, нет и не было. Может быть это и лучше, поскольку во всяком живом обществе, всяком живом собрании людей, пусть и связанных устремлением к одной цели, расхождения неустранимы и в сущности являются даже свидетельством, что умственно и душевно живы те, кто это общество составляет. Руководящее присутствие Дмитрия Николаевича вовсе не уничтожало в «Юпитере» различия взглядов и стремлений, вовсе не давило, не сглаживало неизбежных идейных разногласий. Да пожалуй, будь это не так, пришлось бы сказать, что он обезличивал мастерскую. Нет, этого он не хотел.

Однако то, что он во главе ложи стоял, имело все же очень большое значение, – гораздо большее, чем если Д.Н. стремился придать своей роли оттенок подчеркнуто личный. Он допускал свободу потому, что понимал, что такое свобода, понимал, что без нее нет ни движения, ни развития, ни творчества, нет ничего. Но допускал он свободу только в формах работы, в методах, в путях, и твердо зная, что у этих работ есть единая, непреложная цель, знал, что приближение к ней, как к центру, возможно по бесчисленным радиусам, соответствующим бесконечному разнообразию духовного склада людей.

Иногда, в ходе наших работ, или позже, по возвращении домой, или даже на следующий день, случалось сомневаться: что мы здесь делаем? зачем делаем то, что делаем? куда мы идем и к чему идем? Короче, что такое в конце концов масонство, кем и чем оно вдохновлено? Эти вопросы могут, конечно, быть отброшены, как праздные, но многие вероятно согласятся, что участие в наших работах такого брата, который эти недоумения знал, с искренней пытливостью ища на них ответа, ценно вдвойне. Оттого так исключительно важно, – может важнее всего другого, – чтобы во главе нашего братства, на руководящих постах, находились люди, которые самой личностью своей, не отвлеченными доводами, а именно личностью, являлись бы ручательством за добрую, бескорыстно-высокую, истинно человечную природу масонства, за то, что оно действительно обращено к свету. Для меня, как думаю, и для некоторых других членов «Юпитера», таким безотчетным ручательством был Дмитрий Николаевич. Его присутствие внушало уверенность, что масонство идет туда, куда нужно, и рассеивало колебания и сомнения. Нельзя всего объяснить, не все мы в силах и понять, но можно верить и в то, чего не понимаешь. Было чувство, что Дмитрий Николаевич не может желать дурного, не может увести к чему-либо, что не заслуживало бы доверия и даже служения, и что если он здесь, то надо быть здесь, рядом с ним.

Надеюсь, что память о нем, – вечная память, говоря по церковному, – поможет нам и дальше идти по верному пути, даже если мы и догадываемся, что конца этому пути нет, как нет и имени для его цели, для того храма, который из поколения в поколение масоны строят.

Жаботинский Владимир Евгеньевич - посвящен 5.3.1931 по рекомендации М.Осоргина и С.Полякова-Литовцева в ложе Северная Звезда Великого Востока Франции, после опроса, проведенного П.Переверзевым и В.Маклаковым. Возведен во 2-ю ст. 7.1.1932, в 3-ю ст. — 3.10(7.11).1932. Вышел из ложи по собственной просьбе «из-за многочисленных занятий» 31.12.1935.

Леонтий Дмитриевич Кандауров – основатель русского зарубежного масонства.

О характере, энергии и легендарном темпераменте можно судить по этому сохранившемуся письму Кандаурова⁸:

Доверительно

Париж 6.8.25

Дорогой князь Андрей Анатольевич,

Отвечаю на Ваше интересное письмо от 3 с.м.

1. Вопрос о мандате, полученном Французским Верховном Советом на учреждение такового для России, на Лозаннском Конвенте 1922 г., никогда не подвергался сомнению. Весь Шотландский Устав, включая обе американские юрисдикции, а также и Канаду, в этом вопросе, как видно из имеющейся переписки, действует в полном согласии. Что же касается Верховного Совета для Великобритании, то таковой, хотя в Лозанне представлен и не был, вряд ли был бы настроен идти против всех. На это у нас имеются точные данные.

Если какие-либо братья когда-либо держались другого предположения, то это легко объяснить их в нашем деле неполной осведомленностью. В нашем Орд\ вообще есть хороший столетний обычай говорить с каждым о том, что его может касаться.

Брат Ланг и его компетенция нам хорошо известны. В недавнюю бытность свою в Нью-Йорке брат Слиозберг, хотя почти и не посещавший там символические ложи, за неимением на это дело времени, имел многочисленные беседы с братом Лангом и другими американскими братьями, которых касается русский вопрос.

2. Вы прекрасно делаете, что поддерживаете отношения с братом Уайтом. Если он пожелает распространить свою организацию на Францию, то я, со своей стороны, буду это начинание приветствовать, но участвовать в нем, к сожалению, не смогу, т.к. считаю несвоевременным в настоящее время дробление усилий. Вопрос о женских, дружественных нам, формациях, мы предполагаем разрешить, когда признаем это своевременным, путем организации смешанной мартинистской ложи. Среди наших братьев имеется несколько регулярных русских мартинистов, другие находятся в пределах досягаемости, и, хотя в франкмасонство и не посвящены, но к нам дружественно расположены. Кроме того, у нас имеется соглашение с центром регулярного Мартинизма, находящемся в Лионе (Гроссмейстер Брико), и от нас всецело зависит выбор момента.

Следует опасаться давать русскому франкмасонству или руководимым им организациям слишком определенное и исключительно христианское направление: помимо того, что это противоречило бы самой идее Шотландского франкмасонства, это оттолкнуло бы от нас широкие круги русской интеллигенции, а также евреев и мусульман, и тем самым усилило бы, для развития в русских общественных слоях, возможности русских ложах юрисдикции Великого Востока. Надо считаться в общественном деле с фактами, а значит и с тем, что русское общество состоит не только из русских по крови, не только их православных, и в этом отношении значительно отличается, например, от английского или немецкого. Можно сказать, что связующим звеном русского общества является общность, главным образом, языка, а затем и культуры.

Завтра я уезжаю в Мариенбад, и мой адрес до 2ого сентября будет Villa Waldidyll Marienbad Tchécoslovaquie (так в оригинале, прим. Г.О) . Обратно в Париже думаю быть 12 сентября.

Искренне Вам пред\ , (подпись) Кандауров.

Граф Келлер Александр Федорович – посвященный в Англо-Саксонской ложе (работала по ритуалу Emulation на английском языке) Великой Ложи Франции, присоединен ок. 21.3.1925 к ложе Северное Сияние. Оратор в 1926-1927. Архивист и библиотекарь в 1928. Хранитель печати и архива в 1929. Хранитель печати в 1930. Член ложи до кончины. Возведен в 14-ю ст. в 1927. Член 18-й ст. в 1937. Агапоначальник капитула «Астрея» в 1930-1931. Депутат в 1931. Председатель в 1932. Оратор Капитула в 1932-1933 и в 1935. Возведен в 31-ю ст. в 1935. Член ареопага Ордо об Као 31-й ст. в 1945. По всей видимости, возведен в 32 гр. Член Консистории Россия.

Александр Федорович Келлер ушел из жизни 18 июня 1946 года, прежде многих других русских масонов серебряного века… На торжественном траурном собрании Достопочтенной Ложи «Северное Сияние» 28 июня 1946 года (в третьем градусе) была произнесена траурная речь, что следует ниже с незначительными сокращениями⁹:

Высокообразованный и тонкий человек, граф Келлер был потомком графа Въелгорскаго, знаменитого вольного каменщика александровой поры. Еще будучи кадетом Пажескаго Корпуса, Александр Федорович сделался учеником знаменитого Сен-Ив-Д-Альвейдра. За ним вторым браком была замужем его родная бабушка Графиня Келлер, к которой в Версаль часто ездил юный А.Ф., и подолгу гостил у неё.

Говорят, не было ни одной отрасли знания, который бы он не интересовался и которую бы он не изучал. Не только гуманитарные науки, история и социология, философия и религия или науки, связанные с этими дисциплинами как археология или нумизматика, привлекали его внимание, но с не меньшим жаром он отдавался математике или астрономии астрологии, химии или минералогии. Как он рассказывал сам, он часто уезжал к себе в деревню и по долгу жил там, окруженный книгами, географическими картами, химическими колбами, минералами или древними монетами. Весь мир для него был словно символ, в тайну которого он пытался проникнуть.

Вдохновенный масон, он придавал исключительное значение ритуалу, говоря, что ритуал поставил его на настоящий посвятительный путь. Он жил духом и мыслью, стремясь стать настоящим мастером, т.е. тем мастером, который работает в срединной палате, где нет ни отличий, ни должностей, где достигается высшая объективность, освобожденная от влияния личности. Еще за две недели до смерти он вспоминал слова Гегеля: «Если я допускаю свою личность к влиянию на свои выводы, значит я плохо мыслю», и говорил, что метафизическое мышление и объективность достигается именно исключением личности мыслящего. Как он неоднократно говорил, нужно стремится, чтоб центр микрокосма совпал с центром макрокосма.

Теперь, когда эти два центра соединились в единой непостижимой точке, земной путь А.Ф., окончен, но среди нас он будет жить всегда как почитаемый учитель и мастер, готовый поделиться всеми своими знаниями и опытом, и как добрый и любимый брат.

А.Келлера можно назвать учеником Сент-Ив д’Альвейдр скорее условно, насколько можно судить по совершенно восхитительной записке, написанной рукой графа Келлера, текст которой доставит удовольствие всякому непредвзятому читателю¹⁰:

Я, граф Александр Федорович Келлер, бывший полковник чеченского конного полка, показываю:

Отношения между моим покойным отцом и маркизом Saint-Yves d’Alveydre (вторым мужем моей бабушки) были всегда очень близкие и дружественные.

Я смутно помню мою бабушку, когда мне было 5 около пяти лет, так же как смутно помню и Сент-Ив’а в эту эпоху.

Я уже гораздо ближе познакомился с ним уже после смерти бабушки, когда, после смерти моей сестры, мы провели 1894ый и 5ые года во Франции, и мне минуло 10 лет.

Разговоры Сент-Ив’а произвели на меня очень большое впечатление, и с этого времени началось мое увлечение историко-религиозными и философскими науками.

В июне и июле 1900 года я снова был в Париже и почти что ежедневно ездил в Versailles к Сент-Ив’у.

В это время он работал над своим Archéomètre’ом и, после завтрака, в своем кабинете пытался пояснить мне значение своего труда. Я, конечно, не мог понять и половину его слов, но, во всяком случае, он твердо внедрил в меня убеждение, что невозможно заниматься так называемыми оккультными науками, не будучи раньше хорошо ознакомленным с физикой, химией и прочими естественными науками, а также с историей и филологией.

В это же время он рассказал мне о своих химических опытах.

Он доказывал логическую необходимость существования первичной материи, из коей образовались впоследствии все отдельные элементы.

Он говорил, что можно при помощи Великого Растворителя (Le Grand Solvant) перевести некоторые (не все) элементы в это первичное состояние, а затем уже их снова материализовать в форме (земной — ? неразборчиво. Г.О.)

Он мне показывал результаты своих опытов в виде небольших (2 слова в скобках неразборчивы. Г.О.) (образований — ? неразборчиво. Г.О.), добытых им алхимическим путем. Он также показал мне красный порошок, который назвал одной из стадий дематериализованной материи, тем, что в древности называли философским камнем.

На мой вопрос, не является ли Grand Solvant электричеством, он ответил да, но в форме нам теперь неизвестной.

Когда же я его спросил, не имеют ли эти неизвестные виды электричества нечто общее с электричеством атмосферным и, в особенности, с шаровой молнией, он ответил, что я слишком любопытен, недостаточно образован, и еще раз предложил заниматься науками официальными до того, чем заниматься неофициальными.

С тех пор, по возвращении моем в Петербург, я начал серьезно заниматься химией (главным образом физико-химией), историей и историей религий.

Когда я вернулся в Париж в 1902 году, я опять-таки часто бывал у Сент-Ива, который в это время был поглощен своей работой над второй частью Archéomètre’a (первобытным солнечно-зодиакальным алфавитом, единственным законом звуковых и световых волн, единым законом гармонии, управляющим миром); об алхимических опытах он точно не упоминал, сказав лишь, алхимическое золото обходится дороже настоящего, при теперешних технических достижениях.

Это было последний раз, что я его видел.

Он умер, оставив свою библиотеку и архив моему деду графу Александру Эдуардовичу Келлер.

После смерти последнего в 1939 году, помимо других вещей, мне достались три пакетика, на которых рукой Сент-Ива было написано дата алхимического опыта и точный вес заключенного в каждом из них золотого образца, добытого алхимическим путем.

Граф Александр Федорович Келлер Париж 26 декабря 1939 года

Граф Дмитрий Александрович Шереметев

Н.Голеевский (подпись)

Граф Петр Андреевич Бобринской

Григорий Николаевич Товстолес

Пакет с образцом золота весом в 0 грамма,0286, добытого во время опыта 5 октября 1893-го года, передан мною Великому Командору Русского Масонства Древнего и Принятого Шотландского Устава Николаю Лаврентьевичу Голеевскому для заключения в Командорской Ленте.

Граф Александр Федорович Келлер 31\

Получил 1ого января 1940 г. Н.Голеевский (подпись) 33\

(знак восьмиконечного креста)

__________________________________

4. Михаил Корнфельд. Светлой памяти брата П.А.Бобринского. (Ч.А.).

5. Георгий Адамович. Памяти брата В.В.Вырубова. (Ч.А.).

6. Петр Бобринской. Речь на Траурном Собрании в Память Наместного Мастера К.В.Гвоздановича. (Ч.А.).

7. Г.Адамович. Памяти Д.Н.Ермолова. (Ч.А.).

8. Л.Кандауров. Письмо неизвестному. Машинописная копия. (Ч.А.).

9. Григорий Товстолес(?). Речь на Торжественном траурном собрании в память Александра Келлера 28 июня 1946 г. Рукопись. (Ч.А.).

10. Александр Келлер, собственноручная записка. (Ч.А.)

Маклаков Василий Алексеевич (1869, Москва – 1957, Баден в Швейцарии), член-основатель ложи «Северная Звезда» Великого Востока Франции. Оратор со дня основания по 1930 и в 1932. Почетный член ложи с 5.10.1930. Юридический делегат в 1926 и в 1931-1932. Почетный досточтимый мастер с 8.4.1948. Член ложи до кончины.

Знаменитый адвокат, член партии кадетов с 1904 года, депутат от Москвы во 2ой, 3ей и 4ой Думах. Назначенный послом России во Франции правительством Керенского, Маклаков прибыл во Францию только в ноябре 1917 года. Он не признал нового правительства, но продолжал занимать помещения посольства вместе с персоналом. До начала 1922 года французское правительство поддерживает официальные отношения с этим посольством.

Создатель малочисленного, но весьма интересного русского масонства в лоне Великого Востока Франции, начавшегося созданием ложи «Северная Звезда». Акт учреждения ложи «Северная Звезда» был подписан 18.11.1924. Прошение об основании 26.11.1924. Инсталляция произведена 26.12.1924. Работала в союзе Великого Востока Франции в помещении на рю Каде и на частных квартирах, собирались каждый второй и четвертый четверг месяца.

Среди основателей ложи «Северная Звезда» были также:

- Николай Дмитриевич Авксентьев (министр Внутренних дел в правительстве Керенского, в эмиграции – председатель ассоциации членов земств и городских управ заграницей, а также комитета помощи беженцам. Досточтимый мастер ложи «Северная Звезда» со дня основания по 1928, с 16.11.1930 по 1932 и в 1938. Депутат конвента Великого Востока Франции в 1925-1927, в 1932 и в 1939. Почетный досточтимый мастер с 7.11.1928. Член ложи до Второй мировой войны),

- Марк Александрович Алданов,

- Маргулиес Мануил Сергеевич (известный петербуржский адвокат. 1-й страж со дня основания ложи по 1928. Депутат на ассамблею Великого Востока Франции в 1925-1926. 3-й эксперт с 7.11.1928 по 1929. Вышел из ложи в 1933, официально исключен из нее в 1935. Один их основателей «Свободной России», второй и последней русской ложи Великого Востока Франции),

- Николай Николаевич Пораделов (хранитель печати в 1924. Секретарь с 7.1.1925 по 1927. Депутат на ассамблею Великого Востока Франции в 1926-1927. 2-й страж с 30.11.1927 до 7.3.1928, когда ушел с этого поста. Вышел в отставку из ложи 5(20).11.1929) и другие.

В ложу в разное время входили Иван Билибин, Павел Николаевич Переверзев, Вадим Леонидович Андреев, Рубен Иванович Берберов, Гайто Газданов, Владимир Евгеньевич Жаботинский, Михаил Осоргин, Павел Николаевич Переверзев и др.

Похоронен на русском кладбище в Сан-Женевьев-де-Буа (могила 742, участок 1).

Маковский Сергей Константинович (1877—1962) — посвящен в Ложе Северное Сияние.19.7(6).1926. Дародатель в 1928. Вышел в отставку из ложи 26.12.1931. Член ложи Юпитер со дня основания. Возведен во 2-ю ст. 11.3.1927, в 3-ю ст. — 26.7.1927. Юридический делегат в 1928-1930. Оратор в 1931-1933, 1956, 1959, выполнял эти же функции в 1957-1958. Депутат в Великой Ложе Франции в 1933. Радиирован 20.6.1935. Реинтегрирован 4.3.1955. возведен в 18-ю ст. 24(20).4.1956. Член капитула Астрея по 1959. Почетный член ложи с 5.2.1959. Помощник оратора и член административной комиссии в 1958. Знаменосец в 1960-1961. Член ложи до кончины.

Похоронен на русском кладбище в Сан-Женевьев-де-Буа (могила 2487, участок 1).

М. Корнфельд написал трогательное последнее, прощальное слово о брате Маковском11 :

В лице брата Сергея Константиновича Маковского Русское Масонство понесло тяжелую утрату. Вся зарубежная печать, в целом ряду статей, отметила ту исключительную роль, которую, на протяжении полувека, играл бр\ Сергей Константинович в художественной жизни России и Зарубежья.

Поэт, художественный критик, редактор-издатель «Аполлона», неутомимый организатор, — вся жизнь Сергея Константиновича. была посвящена искусству, во всех его проявлениях и масштабах…

В 1908-м году им был организован «Салон» живописи, рисунка, скульптуры и архитектуры, где было представлено свыше 600 произведений русских мастеров, ушедших от академической рутины и безвкусия передвижников. В это же время был основан «Аполлон», ставший, после «Мира Искусства», центром исканий новых путей в области русского художественного и литерату

рного творчества.

В помещении редакции «Аполлона», на Мойке, С.К. устроил ряд более интимных выставок и вечеров. Я хорошо помню, например, выставку французских графиков, выставку «Сатирикона», концерт (вероятно, первый) Сергея Прокофьева, исполнившего (в гимназической куртке) несколько своих произведений для рояля.

В 1905-м году вышел первый сборник стихов Сергея Маковского, а в 1906-м — первая из трех книг под общим заглавием «Страницы Художественной Критики».

Я не буду касаться многочисленных трудов, опубликованных братом Сергеем Константиновичем девяти сборников стихов, ряда художественных монографий, посвященных главным образом русским художникам и народному искусству. Это выходит за пределы моей задачи. Но отмечу двое книги воспоминаний: «Портреты Современников» (Нью-Йорк, 1955г.) и недавно вышедшую в Мюнхене «На Парнасе Серебряного Века», представляющие для нас особый интерес, т.н. в них отчетливо выступает силуэт брата Сергея Константиновича как Вольного Каменщика.

Мне кажется, что область художественной критики, вообще говоря, является превосходным экраном, на котором с предельной четкостью выявляется миросозерцание писателя.

Конечно, критика критике — рознь. Что касается брата Маковского — он исходит из концепции Оскара Уайльда, изложенной в нашумевшем в свое время диалоге: «Critic as artist». «Задача критика, пишет Сергей Константинович, — вовсе не оценка того или другого произведения (безразлично, с точки зрения эстетической, нравственно-идейной, социальной и т.д.), а задача эта — создать самому критику по поводу разбираемого произведения, свое, новое произведение искусства… Нельзя себе представить ничего более противоположного отправным точкам зрения наших ревнителей научной объективности, критиков-общественников 19 века, чем этот уайльдовский критический субъективизм…

Критические статьи Маковского менее эгоцентричны. Его позиция как критика соответствует в известной мере концепции Сократа, приравнивавшего свою задачу как философа к роли повитухи, облегчающей рождение младенца. В отличие от повитухи, философ способствует рождению идеи.

Mutatis mutandis, художественный критик играет, в области художественных переживаний, роль философа и плане отвлеченных идей: описывая свои переживания, вызванные данным художественным или литературным произведением, критик порождает в психике читателя или зрители переживания, которые это произведение, само по себе, без его посредства не могло вызвать.

Родившись в семье знаменитого художника, жизнь брата С.К.Маковского, с детских лет протекала в атмосфере художественного творчества. Не мудрено, что весь его внутренний мир и все его интересы стали развиваться под влиянием художественных и литературных произведений и их авторов.

Но будучи по своей природе и темпераменту, реализатором, строителем, роль кабинетного критика, с лупою или скальпелем в руках анализирующего то или иное произведение ему никак не подходила. Его влекла активная, созидательная работа. Им владело деспотическое желание заставить своих читателей воспринимать творчество близких его сердцу писателей и художников его глазами, построить новые мосты между художественным произведением и воспринимающим зрителем,

Это стремление толкнуло С.К. и сторону собственного издательства, благодаря которому он получил возможность «открыть» целый рад писателей и художников, выявить их подлинное лицо, обнаружить их настоящую ценность.

Не говоря уже об Анне Ахматовой, стихи которой, впервые, были напечатаны в «Аполлоне», я назову наудачу имена Иннокентия Анненского, Случевского, князя Сергея Михайловича Волконского, нашего дорогого брата Мстислава Валерьяновича Добужинского, произведения которых пребывали в полунеизвестности.

Я приведу несколько строк названных авторов, процитированных Сергеем Константиновичем, в которых его мысль по-видимому сливается с мыслью цитируемого писателя.

Иннокентий Анненский: «В каждом из нас есть два человека, один — осязательный, один — это голос, поза, краска, движение, рост, смех. Другой — загадочный, тайный. Другой, это сумеречная неделимая несообщаемая сущность каждого из нас; это есть именно то что нас животворит и без чего весь мир, право, казался бы иногда дьявольской усмешкой… Первый ест, спит, бреется, дышит и перестает дышать, первого можно сажать в тюрьму и заколачивать в гроб. Но только второй монет в себе чувствовать Бога… Гоголь оторвал первого от второго и сделал его столь ошеломляюще телесным, что второй человек оказался решительно затертым…»

По поводу «Загробных Песен» Константина Случевского брат Маковский пишет:

«В этих песнях Случевский не только философствует о мертвеце, который пребывает свидетелем разлуки со своим собственным телом, он хочет увидеть себя разорвавшим свои земные пути и улетающим в бессмертность космического неба…»

«Ни прошлого, ни будущего. Вечность. Пространство без границ… Видимы стали когда-то жившие души между кострами бессчетных светил… Словно бессмертие человека только расширяет во много раз поле его космического созерцания…»

Кн. С.М.Волконский: «После крушения императорской России, испытав на себе, до последней крайности последствия революции, он уже ничего не требовал «для себя», принимая действительность, как она есть, как логически-неизбежное. В романе «Последний день», замечание о своем герое Андрее явно автобиографично: …Он не мог, то есть не то, что не мог, а не хотел ненавидеть. Он знал, отлично знал людскую пакость и все ее разновидности: и дворянскую пакость, и революционную пакость и чиновничью пакость. Он все их знал и лично испытал. Но он находил унизительным опускаться до вражды.»

«… Книга «Быт и Бытие» /Изд. 1924 г.,/, а свое время была замечена, но скоро почти забыта. Между тем она заслуживает высокой оценки… Говорить о ней трудно… Хотелось бы цитировать сплошь, страницу за страницей…»

Брат Маковский посвятил обстоятельную статью творчеству нашего брата М.В.Добужинского, многочисленные и замечательные работы которого украшали в той или иной форме, в течение всего «Серебряного Века», большинство наиболее выдающихся русских художественных книг и журналов.

Попутно, брат Сергей Константинович восстанавливает подлинное значение книжной графини, пребывавшей у нас до эпохи «Мира Искусства» в загоне.

«Известно, пишет С.К., с какой обидной снисходительностью относятся к «бухшмуку» живописцы, не желающие ничего видеть дальше станкового своего мастерства : графикомания — ведь это главное обвинение против «Мира Искусства» со стороны нынешних поборников «чистой живописи, всегда готовых отмести то, чего они не понимают. 3аблуждение! Большой вопрос еще, многое ли из того, что дали эти «чистые живописцы» останется в назидание векам, между тем как бесспорно остались уже, не потеряли свойства волновать воображение, ныне виньетки Сомова, Лансере, Добужинского, как волнуют и теперь книжные ксилографии Грина или медные гравюрки Гравело…»

Русские Вольные Каменщики всегда смотрели на Масонство как на Посвятительное Общество, но различали два возможных пути для посвященных.

Один из них состоял в индивидуальном совершенствовании и вел к «башне из слоновой кости». Другой, выдвигавший на первый план общественное служение, имел целью разрежение ряда социальных и политических проблем.

В зависимости от эпохи и личного состава, в масонстве преобладала та или иная тенденция. Бывали однако счастливые периоды, когда оба пути сливались в едином синтезе, когда индивидуальные духовные достижения направляли и освещали работу во внешнем мире.

В исторической перспективе, таким счастливым и блестящим периодом в русском масонстве было время Новикова и Шварца.

В эмигрантских условиях, положение русских мастерских за рубежом оказалось гораздо более сложным и трудным…

Что же касается брата Сергея Константиновича Маковского, его позиция была кристально ясна. Достаточно ознакомиться со следующим автографом на одной из его книг (от 18-го декабря 1906 года), чтобы убедиться в том, что он был, строго говоря, масоном «avant la lettre».

«Быть русским и чтить восхищенно святыни Запада, любить русскую национальную красоту, приобщая ее к культурным сокровищам всего мира, — в этом задача нашего просветленного будущего. С.М. 18 дек. 1906 г. Париж

В заключение, я приведу последнюю /пропущенную/ строфу одного стихотворения, в котором с предельной ясностью обнаруживается все мировосприятие брата Сергея Константиновича:

Там, на бездонной глубине,и где-то, где-то недалеко,- нет, рядом, ближе, здесь, во мне -Свет горний Вечного Востока…(«В Лесу», Париж 1956).

Масонские стихи Маковского представляют особый интерес. Если масонские стихи Киплинга общеизвестны, «масонские» стихи Гумилева или Волошина (что масонами не были, ни тот, ни другой), публиковались многажды, масонские стихи Маковского, кажется, не опубликованы до сих пор…

Первое стихотворение не просто очень возвышенно и мило, но и позволяет уточнить дату посвящения автора в масоны (некоторые источники указывают чуть не 29 год, однако 1927 год, указываемый Tableau Северного Сияния, подтверждается датировкой стихотворения).

ПОСВЯЩЕНИЕ
Сонет

Вот взяли бережно за рамена И в храм ввели, пригнув профану выю… И слушаю незримого витию, Клянусь молчать и чашу пью до дна. Три раза странствую. И тьма грозна, И огненную прохожу стихию.И вдруг прозрел и вижу литургию: Ступени, пламя, труп, и тишина… «Да будет свет великий!» И повязка Спадает о глаз опять. Что это? Сказка? В передниках и лентах предо мной Таинственные рыцари и маги, И храм в огнях, и радугой стальной Шотландские поблескивают шпаги.

Второе стихотворение было написано тридцать три года спустя, словно замыкая символический масонский круг:

КРЫЛЬЯ

Владимиру Поль.

Из века в век томился он о чуде, о крыльях, о полете ввысь, – туда, туда, где не бывали люди,мечтал он в небо вознестись Века текли… Его упорный разум природу побеждал и креп,

и солнц рои, невидимые глазом,

узрел он в далях… И – ослеп.И создал он, слепой,

не крылья духа.

подобье создал саранчи,он бросил ввысь грохочущие глухомолниеносные смерчиО, бред! Затем ли вечность звездный купол дарует смертному сквозь тьму,чтоб он увидел, озирая бездны, миры, где места нет ему Позор зломудрия! Как волк голодныйощерен на народ народ,и с неба огнь, наземный и подводный,вот-вот живое все сотрёт. Бездушной силой превзойдя все меры,во тьме пучин, где света нет,ладьи погибельные Люциферавсевышний затмевают Свет.

Мендельсон Марк Самойлович – член-основатель ложи Лотос. Архивист-библиотекарь ложи в 1934. 2-й оратор в 1938. Оратор с 1939. Восстановлен в ложе 8.4.1946, хотя жил в США, в связи с идеей создания Международного Союза русских Лож. Вышел в отставку из ложи 1.1.1956. Почетный член ложи Астрея (присоединен 4.12.1956). Член ложи до кончины. Член ареопага Ордо об Као в 1947-1958. Возведен в 32-ю ст. в 1936. Оратор Консистории Россия в 1939. Возведен в 33-ю степень в 1939(?). Член совета с 19.3.1939.

В связи с тем, что значительная часть масонской жизни М.С.Мендельсона прошла в США, памятную записку о нем написал американский брат русского происхождения¹² :

Не удается мне сказать о Мендельсоне то, что так необходимо сказать. Принимался много раз, исправлял без конца, Начинал сызнова. Все не то. Может кто-нибудь другой найдет настоящее слово.

Одна трудность – был он человек чрезвычайно сложный. Дружили мы много лет, особенно в сенные и послевоенные годы. Были периоды ежедневных встреч, долгих бесед на личные, общественные, отвлеченные темы. Кажется, делились мыслями без утайки… А напоследок вдруг как-то оказывалось, что какая-то сторона Мендельсона была от меня скрыта. И сколько этих сторон я в нем открывал. Всех не открыл.

Другая трудность, совсем неожиданная. В воспоминания о ~ постоянно вплетаются посторонние образы. Это тем удивительней, что при жизни Мендельсон и в толпе — выделялся, всегда стоял сам по себе. А теперь – чем больше отдаешься мыслям о нем, тем больше они обращаются то к делам, которым ан отдавался, то к людям, с которыми он был связан. Мендельсон – звено в цепи.

Может быть, в этом посмертном слиянии символической единицы с тем, что ее окружало – истинный смысл Мендельсона. Может быть – это памятник, воздвигнутый себе мастером.

Себе Мендельсон никогда не принадлежал.

Всегда участвовал в каком-нибудь общем деле. Или устраивал кого-то. Или перекликался с кем-то. И в этом сотрудничестве текла ли его мысль параллельно с чужой или сходилась, скрещивалась или расходилась, как в контрапункте, – втворчестве Мендельсон находил особое вдохновение.

Но это лишь одна сторона Мендельсона. Наряду с существом общественным, жил другой Мендельсон, совсем одинокий – а, может быть, был еще и третий. Последнего я только изредка ощущал. Может быть и это — слишком положительное утверждение. Верней подозревал, угадывал… Лучше об этом таинственном спутнике совсем умолчать, упомянув лишь – для тех, кто, может быть, найдет в своих собственных впечатлениях отклик — что мне порой чудился рядом с тем Мендельсоном, которого мы знали, его зеркальное отражение, существо поразительное схожее, но не идентичное, а симметричное.

Но вот, второй Мендельсон — в такой же мере весь в себе, весь сосредоточенный в центре, в какай его двойник излучался и весь от самого себя отказывался — как о нем умолчать? Без этого второго, не было бы, конечно, и первого. А между тем, что сказать о нем, когда он был скрыт за семью замками? Не то, чтобы намеренно укрывался. Случалось, что он не только соглашался, но как будто старался открыться. Но не простое это дело — открыться. Сокровеннейшие тайны как-то сами себя охраняют. Да и не всем дано искусство читать в чужих глубинах, и даже в своих собственных.

В этом-то, вероятно, моя главная трудность: выступать в качестве «свидетеля» и тут – же, одновременно, сознаваться в своей недостоверности и отводить себя, Пишу ли я о подлинном Мендельсоне, или о существе созданном моим воображением? 3 годы нашей особенной близости (т.е. не в самые последние годы, когда мой отъезд из Нью-Йорка нас физически удалил друг от друга и события в его личной жизни соткали новую ткань в его привязанностях и настроениях), в эти годы мне чудился в Мендельсоне человек трагически одинокий, заглядывающий в разверстую пучину, одинокий тем полным одиночеством, которое, вероятно, ждет каждого из нас на пороге конца, когда физические нити еще как-то удерживают жизнь, но связь с землей на самом деле закончена. Человек остался наедине с собою и вечностью. Можно и среди толпы быть отшельником. Мендельсон, по существу был отшельником.

Прав ли я? Или это только видение? Но мне в иные редкие минуты чудилось, что я стою совсем рядом с этим отшельником. Конечно, в ином смысле — мы все соприкасались с ним. Ибо без этого мы бы не знали ни теплоты общения с ним, ни очарования глубокой мысли брата Мендельсона, и его проникновенного, часто неожиданного, или же сотворенного слова, в котором из самих недостатков формы возникала особая и своеобразная сила.

Оглядываешься на эти сорок лет зарубежного существования русского масонства и неожиданно приходишь к сознанию, что хотя – первейшая цель все еще не выполнена, – в каком-то ином плане мы переросли ее и осуществили нечто, о чем никто не мечтал.

Издалека, не принимая уже столько лет личного участия в ваших трудах повседневных, мне может быть и видней и легче откровенно высказать эту мысль.

Основной целью было, конечно, воссоздать форму, установить законную преемственность, возродить уснувшую русскую традицию и перенести ее обратно, на родную землю. Роль большая и ответственная — но, по существу, консервативная, реставраторская. Русское масонство — не мы, а наши предки и, в будущем, если нашим надеждам суждено сбыться, наши преемники. Наша задача — быть соединительной тканью, или питательной культурой для грядущего организма. Но случилось так, что наше зарубежное масонство, того не чая, и на это не претендуя, само по себе заслужило место в истории русского Масонства. И случилось это не потому, что мы просуществовали целых сорок лет! А оттого, что мы не были рабской копией, имитацией, археологами, откапывателями старых ритуалов, а жили своей творческой жизнью и в созвучии с традицией, обрели собственное лицо.

Мендельсон родился под двуглавым орлом, но не в России, а в Польше. Отец его и дед были каббалистами и талмудистами, «вождями» евреев-хасидов, цадиками. Он ушел из этой среды, не порвавши с ней, и получил светское высшее образование в Германии. Таким образам он приобщился ко многим культурам и традициям, но меньше всего – к русской. Даже языком русским он владел не свободно. Как случилось, как могло случиться, что в годы невзгод, за рубежом, он не только примкнул к русскому масонству как к родному и был принят как свой, но стал одним из главных строителей русского масонского храма? Вероятно, найдется рациональное объяснение этому. Я предпочитаю видеть в явлении Мендельсона руку Промысла. Мендельсон оказался там, где он был нужен.

О непосредственной работе Мендельсона среди русских масонов и его очевидном вкладе я говорить не стану. Многие из вас сами испытали его влияние на себе и были свидетелями тому, как он участвовал в созидании нашего общего мировоззрения. Но его роль проявлялась и там, где он был незрим, среди творцов зарубежного русского масонства.

В свой парижский период, Мендельсон отдавал себя почти исключительно вопросам масонской идеологии и, если можно так выразиться тео-философии. Вероятно, таким по преимуществу созерцателем и мыслителем он и остался, в Вашей памяти. Да и на самом деле, отвлеченная мысль была ему ближе, чем действие во внешнем мире и организация. В этом, конечно, одно из многих противоречий Мендельсона: в частной жизни, в качестве химика, изобретательного и творческого, он весь отдавался игре с материей. А между тем, он ее глубоко презирал. Масонство, казалось, давало ему возможность отойти от дел слишком земных. Но наступил период Американский. И здесь он проявил себя в совершенно иной, организационной области. Роль эту он добровольно принял и, спустившись с высот в этот Новый Мир, ушел в него всей душой.

Вы хорошо осведомлены об этой работе. Излишне мне напоминать о том, что он сделал и для русского и для французского масонства и – главное — скольким ему обязаны ветви масонства, разделенные Океаном во взаимном ознакомлении и понимании. Но вы не наблюдали его на месте, в процессе этой работы. Мне трудно описать его самозабвение, когда все личные интересы отбрасывались. Не забывались, а сознательно изгонялись — ибо в нем были металлы… только металлам он не давал над собой власти

На этом я и закончу. Статья о нем обрывается, как внезапно оборвалась его славная и печальная, делотворимая жизнь. Он был человек замечательный. Многим из нас близкий. Едва ли кем разгаданный. Когда такие люди уходят, невозможно в смерти видеть конец. Невозможно, чтобы жизнь их прошла бесследно. Даже смерть этих людей вызывает и питает надежду.

—————————————————

11. Михаил Корнфельд. Брат С.К.Маковский. (Ч.А.).

12. Брат В.Грэг. Брат М.С. Мендельсон (Письмо из Америки). (Ч.А.).

Осоргин Михаил Андреевич — регуляризирован и присоединен 4.3(6.5).1925 по рекомендации Б.Миркина-Гецевича к ложе Северная Звезда Великого Востока Франции. Возведен во 2-ю и 3-ю степени 8(1).4.1925. 2-й эксперт с 3.11.1926. Великий эксперт (исполнитель) с 30.11.1927 по 1929. Оратор с 6.11.1930 по 1932 и в 1935-1937. 1-й страж с 1931 по 1934 и с 7.10.1937 по 1938. Также библиотекарь ложи в 1934-1936, с 27.9.1938. Досточтимый мастер с 6.11.1938 по 1940.

Михаил Осоргин удостоился едва ли не самой длинной эпитафии из тех, что сохранились в небогатых и многажды разоренных парижских масонских архивах13.

В ноябре этого годе исполнится 20 лет со дня смерти брата Михаила Андреевича Осоргина, одного из самых глубоких, талантливых и оригинальных людей, с которыми судьба свела нас в эмиграции и в русском масонстве заграницей. Настоящий доклад посвящен так называемой Независимой Ложе «Северные Братья» на Востоке гор. Парижа и ее учредителю и первому Досточтимому Мастеру М.А.Осоргину. Прежде чем приступить к краткому изложению истории развития этой своеобразной Ложи, следует сказать о том, кем был М.А.Осоргин.

По данным, сообщенным нашим братом М.А.Алдановым в предисловии к книге Осоргина «Письма о незначительном», Михаил Андреевич происходил из старинной великорусской дворянской семьи, значащейся в Бархатной книге и отнесенной к потомству Рюрика. Среди предков М.А. были ученые, адмиралы, генералы, администраторы, но писателей не было. Отец М.А. был судебным деятелем и принимал участие в реформах Александра Второго. О своем происхождении он пишет в рассказе «Чудо на Озере»: «Мы люди от земли, крепко с ней спаяны. Не сумею точно сказать, откуда пришли мои предки, хотя думаю, из стран варяжских». В другой своей книге он писал: «Я радуюсь и горжусь, что родился в глубокой провинции, в деревянном доме, окруженном несчитанными десятинами, никогда не знавшими крепостного права, и что голубая кровь отцов окислилась во мне независимыми просторами, очистилась речной и родниковой водой, окрасилась заново в дыхании хвойных лесов и позволила мне во всех скитаниях остаться простым, срединным провинциальным русским человеком, не извращенным ни сословным, ни расовым сознанием, сыном земли и братом любого двуногого». Он родился в Перми и все детство и юность провел на Каме. Уже в конце своей жизни Осоргин писал: «В мире прекрасно только вечное — природа, жизнь многомиллиардных существ, не знающих человеческих нравов и законов, гармония звуков, радуга чистых красок, свободный полет творческой мысли».

М.А.Осоргин в профанской жизни был широко известен еще до революции 1917 года как талантливый писатель, блестящий журналист, а, главное, как человек своеобразный, широкого кругозора, не укладывавшегося в рамки и штампы обычной общественно-политической квалификации. Во время революции 1905 года он был случайно замешан в какое-то серьезное дело, просидел полтора года в тюрьме, был выпущен временно под залог и уехал в Италию. Оттуда посылал блестящие корреспонденции в «Русские Ведомости», писал в «Вестнике Европы», «Русском Богатстве». В Италии прожил около десяти лет и полюбил ее страстно. Там же был он посвящен в 1814 году в Ложу «20 Сентября 1870 года Великой Ложи Италии», был, впрочем, только учеником, предложения повышения в градусы отклонял и лишь в 1925 году был аффилиирован в Ложу Великого Востока Франции «Северная Звезда» и произведен в степень Мастера.

Не будет преувеличением сказать, что в масонстве все редкие качества Осоргина — его большое личное очарование, его бескорыстие, глубокий ум, исключительный дар слова и пера расцвели полный цветом. Осоргин сам сказал в своем докладе весной 1936 года, сделанном в ложе «Северная Звезда»: «Масонская работа, какова бы она ни была по ценности, занимает большую часть моей жизни и моих духовных интересов. Все мои личные связи, прежде бывшие, я прервал, оставив только связи с теми, кто мне стал близок по Братству. Все что я пишу, в той или иной мере, явно или тайно, связано с масонскими идеями, как я их понимаю. Если сейчас лишить меня Братства, то у меня останется только жена, которая занята ученой работой по русскому масонству, отчасти в силу моего же влияния. Могу смело сказать, что я пленник Братства Вольных Каменщиков, и вероятно на весь остаток моей жиз

ни». Жене М.А., Татьяне Алексеевне Бакуниной-Осоргиной все мы и русские масоны будущих поколений будем обязаны за то, что она сделала, чтобы сохранить рукописи М.А., его доклады и речи — ценнейший материал, послуживший основой и этого доклада.

После пережитого во время войны и революции — после советских тюрем, и второго изгнания из России, — он был счастлив принадлежать к ордену, основанному на доверии к людям и на терпимости. Он проявлял всегда чуткий интерес к работе и к исканиям других братьев. Но отличительною чертою его характера был non-conformisme. Во всей своей масонской работе он всегда был настоящим русским масоном, достойным преемником Вольных Каменщиков Екатерининского и Александровского Масонства. Кстати, знал он историю русского масонства превосходно и говорил о «Востоке России» с любовью и вдохновением. В русском масонстве и в русских ложах за границей он ценил их посвятительный характер, их приверженность к масонской традиции, к символике и ритуальной работе, но считал, что заседания лож, как Великого Востока, так и Великой Ложи Франции зачастую посвященные вопросам официального или административного характера, не дают удовлетворения тем, кто интересуется масонством как тайным братством людей, связанных не только взаимной приязнью и взаимной терпимостью, но и особенным подходом к изучению вопросов бытия.

Он отвергал иерархию и бюрократическую практику обоих французских послушаний как недостойную настоящего идеологически чистого и философски развитого масонства. Поэтому ему казалось необходимым создать сначала небольшую учебную группу братьев, в которой они, в особенности молодые по стажу братья могли бы познакомиться ближе с символикой и историей масонства в условиях свободного живого обмена мыслей, в обстановке меньшей торжественности и более тесного общения. Но была и другая цель — создать условия соборной работы русских вольных каменщиков, к какому послушанию они бы ни принадлежали, создать атмосферу, в которой они чувствовали бы себя членами одного Мирового Братства и звеньями единой масонской цепи. Была и надежда на то, что влияние этой учебной группы в ее ложе-матери — «Северная Звезда» — скажется на более тесной ей связи с ложами Великой Ложи Франции. С самого начала чувствовалось, что философски-политическая установка Великого Востока Франции, его отход в ту пору от чистых принципов и незыблемых традиций исторического масонства, не давали удовлетворения многим русским масонам этой группы.

Если посмотреть на перечень докладов и сообщений, сделанных в этой группе, то мы увидим, что первые их работы были посвящены таким вопросам как: «Традиции а масонстве», «О связи символов и ритуалов», «О Великом Архитекторе Вселенной», «Об эволюции толкования библейской легенды», «Строительство внутреннего и внешнего Храма» и т.д. Первые беседы группы от 17 ноября 1832 года до 9 октября 1933 года велись без протоколов. Доклады делались каждым, кто этого хотел и на тему его интересовавшую. С этой даты, 9/10-33, начинается счет заседаний и лишь с 28-го заседания создается «Правильная и совершенная», независимая ложа под названием «Северные Братья», акт учреждения которой, впрочем, подписывается лишь 12-го ноября 1934 года 16-ю членами Ложи «Северная Звезда» Великого Востока Франции, двумя — ложи «Гамаюн», одним членом Ложи «Астрея» и двумя — Ложи «Jérusalem Ecossaise». Эти последние три ложи принадлежат Великой Ложе Франции.

Вырабатывается ритуал открытия и закрытия работ, который начинают применять с 36-го собрания. С самого начала, работы протекают «Во славу Великого Строителя Вселенной, неведомого источника жизни, с разверстой Библией, циркулем и наугольником на престоле, с возжжением светильников и лучезарной Дельты». Далее, в ритуале говорится: «Пусть нашей целью будет познание посвященных; пусть договором будет — взаимная терпимость; пусть орудием будет Свободная Мысль». Возглас вместо «Свобода, Равенство и Братство» — «Творчество — Независимость – Познание». В этом возгласе уже заключена целая программа. Таким образом, ритуал Ложи «Северные Братья» соответствует по существу всем традициям ритуала древнего и принятого шотландского устава. Существовали ритуал 2-го градуса и 3-ей мастерской степени. Работы во 2-м и 3-м градусах производились редко. Надо иметь в виду, что ложа «Северные Братья» не могла производить посвящений профанов, а лишь работать над масонским образованием и воспитанием своих членов. Любопытно отметить, что существовал особый «Новогодний Ритуал» начала масонского года в марте месяце, где в поэтической форме братья 1-ый и 2-ой надзиратели отвечают Досточтимому Мастеру, говоря что в первом месяце Нового года день догоняет и преодолевает ночь. Месяц первого цветения, прилета первых птиц, возрождения всего живого. Месяц борьбы темных и светлых сил и конечной победы света над тьмой. И далее: «Месяц великих тайн подземного, земного и надземного миров, прорастания зерна и радости первых встреч в зеленом царстве природы». «Мы стремимся к познанию этих тайн» и т.д. Во всем этом чувствуется рука пантеиста и поэта М.А.Осоргина.

Как же протекали работы ложи «Северные Братья»? Несмотря на невозможность для нее, как ложи независимой, собираться в одном из масонских храмов, на невозможность пользоваться административным аппаратом Великого Востока или Великой Ложи Франции, ложа вела исключительно интенсивную и регулярную масонскую работу. Она собиралась не два раза в месяц, как все ложи, а каждый понедельник и имела за время своего существования 150 собраний, к которым следует добавить около 25 первых собраний учебной группы, от которых не осталось протоколов. Конечно, характер работ ложи постепенно эволюционировал и программа ее расширялась. Было много докладов на темы об истории масонства, о масонском мироощущении, о масонских методах работы и символизме, но обобщались и вопросы об отношении масонов к современным событиям, о несовместимости посвятительного пути с выступлением масонства как организации в профанском мире и т.д.

Но беседы эти не ограничивались лишь академическим ознакомлением новых братьев с ритуалом, символикой и историей масонства. Как говорил в своем отчете второй руководитель ложи брат Переверзев: «С первых дней беседы эти вырывались на вольный простор масонских исканий. Надо было о многом жадно и долго поговорить, надо было почувствовать друг друга в живом обмене мыслей, заглянуть поглубже в душу друг другу, создать тот тесный братский союз, который связывает сердце нелицемерной любовью и дает силу и радость соборной работы». И интерес к работе не слабел. Общее количество участниками работ было — 137 братьев, средняя посещаемость — 23 брата. В этом блестящем успехе, главнейшая заслуга принадлежит, конечно, основателю и первому руководителю ложи — М.А.Осоргина. В русском масонстве тех времен было не мало исключительно блестящих деятелей общественности, представителей русской культуры, блестящих ораторов, но едва ли многим из них удалось бы создать эту совершенно своеобразною и независимую масонскую группу. И объясняется это оригинальным, вдохновенным и не формальным отношением брата Осоргина к Масонству. Он понимал братство Вольных Каменщиков как сообщество людей, соединенными силами ищущих истину.

Целью масонства является, по его мнению:

- познание Природы, т.е. сущности вещей,

- причины и задачи нашего бытия, внутреннего смысла нашей жизни.

Братство Вольных Каменщиков есть организация посвятительная. Что такое «посвящение» мы определяем не разумом, а чувством.

Храм познания строится соборной работой, совместными объединенными усилиями людей, посвятивших свои силы масонству.

Братство Вольных Каменщиков — союз символический и ритуальный.

Символы — это выраженное в образах наследие вековой мудрости наших предшественников.

Ритуал — наш условный язык — наша ограда от профанского мира.

Основа нашел работы — безграничная терпимость.

Путь познания есть путь ничем не ограниченной свободы. Тут и принцип: «свободного масона в свободной ложе».

Но у брата М.А.Осоргина было и глубокое ощущение поэзии масонства и красоты соборной масонской работы. Для него, вернее, для всех нас, посвященных, важнее всего область интуитивного творчества, внеопытных и внеразумных постижений. Для него вера важнее уверенности; поэзия выше прозы; традиция братства — выше последних достижений современности. В масонской традиции есть два существенных элемента: её вневременность и идеализм. Почему вневременность? Потому что прошлое Вольного Каменшика в традициях и символах, а не в реальности. Предмет его работ и исканий – будущее, как всякого художник и поэта. В эпоху основания «Северных Братьев», французское масонство, в особенности Великого Востока, стремилось быть религией разума. Для «Северных Братьев» — наука и разум не суть исключительные факторы познания. Масоны отрицают за этими факторами абсолютное значение.

Масонство есть вдохновенное строительство, процесс постижений посвященного. Весь смысл нашего Братства и все наше счастье том, что мы — служители культа вечности, а не преходящего; тайны, а не опыта, и наше учение стремится быть ответом на протест человека против ограниченности его бытия во времени и пространстве и против всяких оков, налагаемых на нас Природой и Разумом. Вступление профана в братство не есть одно из многих его житейских предприятиях, а есть полный разрыв с прошлым и начало новой жизни — новое рождение. Посвященность сказывается а том, что, несмотря на некоторую, может быть, наивность образов и примитивность символов, она выработал в нас привязанность к идее братства и даже нелогическую любовь к нему. И вот, чем же мы дорожим в масонстве: традицией, связью веков, родством живых и мертвых мастеров, верою в слово потерянное и слово найденное, а главное — любовью к Братству. А выработка в себе веры, надежды и любви есть основная нравственная цель братства.

Конечно, такое определение целей Братства и все мироощущение, из него вытекающее, очень далеки от позитивистского и даже просто материалистического понимания масонства, как оно практиковалось в ту эпоху, да впрочем и теперь в некоторых французских мастерских. «Северные Братья» были далеки от того, чтобы отвергать и презирать разум и отрицать науку и прогресс. Но брат Осоргин отводил науке, в путях масонского постижения, второстепенное место, предоставляя первое творческому постижению посвященного, т.е. соборной творческой интуиции. Разум есть орудие опыта и наблюдения и, как таковое, он ограничен пределами рационального познания. Но кроме него существует иррациональное познание, орудием которого является интуиция - логически необъяснимое, внеопытное и внеразумное постижение. Предмет познания безграничен и если оперировать одними силами ограниченного разума, невозможно познать полностью вселенную, природу и истину.

Еще великий посвященный Шварц считал, что познание мира одним разумом недостаточно. «Разум познает внешний мир, но он бессилен проникнуть в мир духовный». Как символист и мистик, Шварц верил в возможность мистического соединения человека с Богом, созерцания Бога и проникновения в тайны творения. К познанию природы, настоящей цели нашего Братства, можно приблизиться лишь пользуясь методами царственного искусства. Здесь уместно отметить, насколько брат Осоргин и группа Северных Братьев, в этом понимании масонства, определили эволюцию, происшедшую на наших глазах.

Четверть века тому назад, в 1936 году, на совместном собрании лож «Астреи», ‘Юпитер» и «Свободной России» в русском масонском храме на rue de l’Yvette, брат Осоргин прочел доклад о «Пути Русского Вольного Каменщика». В этом докладе он ясно утвердил положение о сущности, методе и цели подлинного Масонства, определив его как символический союз посвященного познания Природы. Цель — познание; его орудие — символ; его предмет — природа; условие — посвященность. Заканчивая свой доклад, он сказал что в наши дни (т.е. в 1936 году) трудно надеяться на возрождение высокого идейного масонства. Но хранить чистоту идеи, хотя бы в отдельных братских группировках возможно. Будущее возрождение масонства обеспечивается такими именно объединениями.

И вот, на празднике Шотландского Масонства 10 декабря 1961 года, глава его во Франции – Верховный Великий Командор Ch. Riandey произнес замечательную речь об этом именно возрождении идейного масонства. И закончил он цитатой из книги «Alexis Jorba» греческого писателя Nikos Katzantsaki:

«Il y a trois espèces d’hommes: ceux qui fixent pour but de vivre leur vie, comme ils disent: de manger, de boire, de s’aimer, de d’enrichir, de devenir célèbres. Puis, ceux qui fixent pour but, non pas leur propre existence, mais celle de tous les hommes. Ils sentent que tous les hommes ne font qu’un et ils s’efforcent de les aimer, autant qu’ils peuvent et de leur faire du bien. Enfin, il y a ceux dont le but est de vivre la vie de l’Univers entier, tous hommes, animaux, plantes, astres, nous ne faisons qu’un, nous ne sommes qu’une même substance qui mène le même terrible combat. Quel combat? Transformer la matière en esprit».

Великий Командор закончил свою речь следующими словами:

Nous nous efforçons d’appartenir à la seconde espèce, mais nôtre suprême honneur serait de constituer la troisième.

Конечно, такой путь постижения Природы и труден и, по
существу, бесконечен, как бесконечна вселенная и миры нас окружающие. Но он доступен тем, кто способен увлечься мечтою и, может быть, несбыточными надеждами. Не случайно, что вдохновителем ‘»Северных Братьев» был художник слова и поэт, без ложной скромности считавший себя достаточно масоном, чтобы не бояться суждений профанов о наших неприемлемых для них взглядов, ибо то, что известно им, известно и нам, но по-видимому нам известно несколько больше, — то, чем мы, к глубокому сожалению, не можем с ними поделиться, ибо им неведом язык царственного искусства. «Так, говорит Осоргин, вынужден ответить масон, но точно так же ответит им поэт, художник, писатель, архитектор, ученый, если они не ремесленники, а творцы новых духовных ценностей, созданных на путях Посвящения. Построение внутреннего храма и работа по созданию строя идеальных человеческих отношений не есть учение и не есть туманная религия, а есть искусство, высокое духовное ремесло.

Не удивительно, что, в особенности в русских ложах, наши братья, в большинстве своем, так ценили и так ценят ту громадную разницу, которая существует между их обычной жизнью в профанской среде, часто в обстановке духовного одиночества, и атмосферой наших храмов, созданной посвятительным ритуалом, настоящим произведением искусства. Все, конечно, зависит от «созвучности», от наличия в душе нашей каких-то струн, которые способны настроиться на длину волны того Прекрасного и Мудрого, что есть в масонстве. То обстоятельство, что большинство из нас, скажем даже все мы, уже столько лет, как когда-то сказал Осоргин, «в союзе с такими же чудаками», стремимся познать непознаваемое и не боимся исповедывать и высказывать то, что может показаться иррациональным вздором, есть большое утешение и большая радость.

Теперь после этой попытки дать представление об идейной базе «Северных Братьев’, следует сказать о том, как постепенно развивалась организация этой независимой ложи. Задуманная как место встречи братьев разных лож и разных послушаний, где ж свободной обстановке они могли бы высказать свои впечатления, вынесенные из их работы в регулярных ложах, попытаться углубить вопросы поставленные символикой, ритуалом и историей масонства, — ложа эта, хоть и свободная и независимая, очень скоро почувствовала необходимость некоторой ритуальной организации работы. Был выработан ритуал, родственный шотландскому, но все же отличавшийся некоторыми нововведениями, подчеркивавшими несколько этот характер свободной и независимой ложи. Были избраны офицеры ложи, быль выработана программа. Львиную долю этой работы взял на себя, конечно, М.А.Осоргин.

Введение а беседу делалось обычно им, но затем следовало очень свободное обсуждение поставленного вопроса братьями ложи. Очень часто обсуждение переносилось на следующее заседание и уже другие братья делали вступление или новый доклад. Ложа отзывалась и на события в русских ложах во Франции и на события в профанском мире, затрагивавшие самую судьбу людей «свободных и добрых нравов». Во вступлении к беседе одного из заседаний, Осоргин сказал: «Опыт жизни профанской и масонской показал нам, что лишь в Братстве Вольных Каменщиков могут не только уживаться, но и деятельно общаться люди разных взглядов, сохраняя друг к другу полное уважение. Обычно людей больше всего разлучают вопросы политические, мы их не избегаем, но мы к ним подходим исключительно с масонским орудием работы, и даже на этой зыбкой почве у нас никогда не возникло ни недружелюбия, ни раздоров, хотя в нашей среде можно встретить людей любых политических настроений. Мы никогда не забываем, что братство ныне — лаборатория взглядов вне всех партий, а отнюдь не арена действий».

Чем дальше шла работа ложи «Северные Братья», тем чаще ставился вопрос о том, какую форму должна принять ее дальнейшая деятельность, как должна она себя проявить по отношению к существующим общемасонским организациям. Руководитель «Северных Братьею» полагал, что по образцу этой первой Независимой Ложи, будут образованы другие свободные объединения Вольных Каменщиков, в целях работы познавательной и практики добрых братских отношений. На 100-м заседании ложи им был поставлен вопрос об организации семью Мастерами второй «совершенной и независимой» ложи с участием французских братьев разных послушаний и в более далеком будущем возможность основания тремя «независимыми» ложами, в согласии с масонскими обычаями, нового послушества. Но всего этого не произошло. Ложа «Северные Братья» просуществовала еще два года в прежнем ее виде. Мнение Осоргина не нашло отклика в членах ложи и в начале 1938/39 года ее новым руководителем был избран брат Переверзев. Это был последний год ее существования и работа была даже несколько более напряженной, чем раньше. По обычаю ‘»Северных Братьев», работы кончались в апреле месяце. С начала войны, она, как собиравшаяся в частной квартире, не могла продолжать свою деятельность. Ложа «Северная Звезда», как и наши ложи Великой Ложи Франции продолжали еще собираться в 1938/1940 году и еще 31 марта 1940 года было Посвящение в степень Мастера, и брат Осоргин, как Досточтимый Мастер, обратился с приветственным словом к новопосвященным Мастерам.

А потом произошел военный разгром Франции, и в жизни М.А.Осоргина началась его последняя, короткая и страдальческая глава. Как почти все он бежал из Парижа за два дня до прихода гитлеровских войск и осел в маленьком местечке Шабри на берегу реки Шер. Оно было сначала занято немцами, а потом по условия перемирия — освобождено. Жил он там плохо и рвался домой, к друзьям, к своим книгам, архивам, к своему письменному столу. В Шабри даже и стола не было. С большими трудностями он добрался с женой до Парижа и нашел свою квартиру опечатанной немцами, разграбленной, все книги и архивы и любимые вещи оказались вывезенными. Он, с женой, вернулись в Шабри. Все это подорвало его здоровье и сердечные припадки стали все учащаться. Он сильно страдал, но продолжал писать и оставил нам две удивительных книги: «В тихом местечке Франции» и «Письма о Незначительном». Первую из этих книг М.А.Алданов считает одним из лучших его произведений. Бегство М.А. из Парижа, его возвращение и второй отъезд в тяжелых условиях описан с большой яркостью и художественной силой. Она проникнута большой человечностью, большой любовью к средним незаметным людям маленького местечка в сердце Франции.

И вот что говорит в этой книге Вольный Каменщик Осоргин о неудавшемся возвращении в парижскую квартиру. «Итак мы на улице! У нас не осталось ничего, кроме ручного чемоданчика, опечаленных и испуганных за нас друзей и личной свободы, которую нужно сохранить, как бы ни была она относительна. Мы видим себя окруженными самым ласковым вниманием друзей, с которыми сейчас придется расстаться, может быть, очень надолго, может быть, навсегда. Друзья познаются в несчастии и еще никогда испытание ценности алмаза не давало такого блестящего оправдания! Люди, сами не уверенные в своем завтрашнем дне, сжимают нас кольцом любви; они готовы отдать нам все, что в их силах, свое лучшее и последнее. С заботливостью нежных и преданных братьев, они каждым словом, каждым жестом, в большом и в мелочах, помогают нам забыть о лишениях и ободриться на новый этап крестного пути, такого неизбежного для людей нашего поколения. Они доказывают нам, что не были напрасными и ложными слова и символы нашего единения, что гибель внешнего еще не убивает веры в святость и благородство духовного союза». Новый этап оказался коротким. Михаил Андреевич скончался 27 ноября 1942 года в полном сознании и был похоронен на маленьком кладбище в Шабри.

Нельзя читать без волнения его прощальное письмо к друзьям: «Пишу, считая себя обреченным на очень скорый уход из жизни и при каждом припадке мечтая об уходе скорейшем…» И дальше: «Не стоило строить свою жизнь на идеях счастья человечества, но отдельных людей нельзя не любить и не ценить — люблю и ценю их и впереди всех вас, мои милые друзья. В вашей среде пережито лучшее, если даже в форме прекрасных самообманов. Весь смысл жизни — общение с хорошими людьми, союз душ легкий и свободный. На случай — прощайте, любите меня ушедшим, как любили живым (с критикой, но всегда доброжелательной). Этой записочки не стыжусь: если даже и преждевременно, все же не напрасна, пригодится.»

Мы, имевшие счастье знать Михаила Андреевича, любили его, как он этого хотел, как любили его при жизни. Но для тех, кто не знал лично этого очаровательного, умного, красивого и тонкого человека, да будут эти строки скромной попыткой сохранить память об одном из славнейших русских масонов и о его детище — ложе «Северные Братья».

Генерал Половцев Петр Александрович - член-основатель ложи. 1-й страж со дня основания, с этого же времени исполнял обязанности досточтимого мастера. Досточтимый мастер в 1925-1926. Заместитель депутата в Великой Ложе Франции в 1927, депутат с 7.7.1927. Привратник в 1927. Отсутствовал с 1936. Почетный досточтимый мастер в 1957. Перешел в Англо-Саксонскую ложу 23.11.1959. Умер в Ницце.

Терапиано Юрий Константинович - регуляризировался и возведен во 2-ю и 3-ю степени 20.3.1930 в ложе Юпитер. 2-й страж в 1931-1932. Вышел в отставку из ложи 29.12.1932.

Граф Шереметев Дмитрий Александрович - посещал заседания Капитула “Астрея” с 3.3.1923. Возведен в 4-ю ст. 6.10.1923, в 9-ю ст. — 3.5.1924, в 18-ю ст. — 3.1.1925. Обрядоначальник со 2.6.1926 и в 1928. 2-й страж в 1927. Эксперт в 1929-1930. 1-й страж в 1932-1933 и 1935. Председатель капитула в 1933 и в 1937-1938. Член капитула по 1951.Возведен в 32-ю ст. в 1934. Член консистории Россия по 1937. Возведен в 33-ю ст. в 1938. Обрядоначальник Русского Особого Совета в 1939. Канцлер оного с 12.5.1939.

Сергей Тикстон писал о нем¹⁴:

В 196З-м году, ушел на Восток Вечный граф Дмитрий Александрович Шереметев. Он был посвящен в 1922-ом году, вскоре после основания ложи Астрея и был ее вторым по счету Секретарем. Роль его в Русском Масонстве была очень велика. Он был первым Досточтимым Ложи «Золотое Руно», из которой впоследствии возникла Ложа «Юпитер», и в дальнейшем, – Досточтимым Мастером Ложи «Северное Сияние».

Вся Россия знала имя Шереметевых, игравших в течение веков крупнейшую роль в истории нашего отечества. Родоначальником рода Шереметевых был знатный «выходец из Прусские земли» Андрей Иванович Кобыла, обосновавшийся в России при Иване Калите. Прямым предком покойного графа был генерал-фельдмаршал Шереметев, герой Полтавской битвы, которому Петром Великим было пожаловано графское достоинство.

Все Шереметевы служили в Кавалергардском полку, первым командиром которого был их предок.

Граф Д.А.Шереметев, после окончания образования тоже вышел в этот полк и, во время Великой Войны, был адъютантом Главнокомандующего северо-западным фронтом, генерала Рузского.

Он был вероятно последним свидетелем драматических событий, предшествовавших и сопровождавших отречение Государя и, будучи по семейным связям /его отец, граф А.Д.Шереметев был близким другом Александра Третьего, который запросто бывал в доме Шереметевых/ хорошо знакомым с императорской семьей, на его долю выпала роль посредника между Главнокомандующим и Государем.

В Масонстве, согласно воспоминаниям Тикстона, граф Шереметев занимал особое положение. Он принадлежал к той категории братьев, которых в нашем Ордене привлекает сторона эзотерическая, мистическая и даже, отчасти магическая. В начале своего масонского пути, граф Шереметев очень увлекался произведениями Генона и, йод влиянием этого писателя, занялся сначала изучением Ислама, а потом дальневосточных религий и иогизма. Впоследствии, он отошел от Генона и, со свойственной ему страстностью, занялся чистым оккультизмом, астрологией, Шаро, пытаясь связать все это с Масонством.

На этой почве, между братом Шереметевым и некоторыми другими братьями возникли разногласия, в результате которых, в 195~-м году, он вышел из русских мастерских в которых состоял, и перешел во французскую Ложу «Международная Дружба», где много лет занимал плата оратора. Там, его влияние, в особенности на молодых братьев, было чрезвычайно велико и тот факт, что французские братья так близко приняли к сердцу его кончину, взяв на себя фактически все хлопоты и расходы по похоронам, явно свидетельствует о том уважении и любви, которыми он бью скроен.

Теперь, перед его свежей могилой, хочется отдать себе отчет в том, кем, в сущности, был покойный брат Шереметев, и мне кажется, что главным импульсом егомасонской работы было искреннее и глубокое стремление найти нечто, что приблизило бы человека к Богу и сделало его подлинным посвящением.

Он сумел преодолеть в себе многое и совершенно смирился с тем, что судьба, дав ему при рождении сказочное богатство, знатность и огромные связи, – все от него отняла на старости лет. Последние годы его жизни были особенно тяжелыми. Старый, больной, одинокий, без каких бы то ни было средств, брат Шереметев жил под угрозой лишиться крова и эта последняя перспектива очень его мучила.

Но все это не мешало ему, однако, очень достойно и чрезвычайно мужественно переносить удары судьбы и для меня нет сомнения, что он черпал силы для сохранения морального равновесия именно в своих достижениях в посвятительной работе.

Да найдет себе упокоение его мятежная душа и да будет ему легка чужая земля.

Чайковский Николай Васильевич - возведен в 14-ю ст. (по коммуникации) 12.5.1923. Член 31 ст. и председатель капитула с 20.1.1925.

22 мая 1926 года ложа Северное Сияние посвятила свое Торжественное Собрание памяти почившего брата Чайковского. Слово в память патриарха христианского социализма и проповедника ненасилия сказал брат Петр Бобринской¹⁵:

Родившийся в 1850 году, покойный уже в 1870 году создал кружок молодых прогрессивно мыслящих людей. Эта было время столкновения крайних идей, и маленький кружок, душой которого был брат Чайковский, был первым кружком, что услышал призыв к любви и гармонии.

Идеи Чайковского имели успех в среде русской молодежи и мало помалу схожие кружки появились в разных частях России. Однако, молодой идеалист недолго смог справляться со всеми кружками. Скоро крайние идеи стали брать верх, и в 1875 году Чайковский с маленькой группой друзей эмигрировал в США для того, чтобы там основать небольшую колонию, где он мог бы практически осуществить свои идеи о человеке-Боге. Жить по Божескому закону, вот чего желал Чайковский, и жизнь его прошла в попытках доказать, что это возможно.

Вскоре маленькая колония Чайковского развалилась, он остался один, без средств и узнал и бедность, и тяжелый труд. Но идеи его юности его не покинули. В 1880 году мы видим его в Лондоне, откуда он участвует во всех революционных движениях Европы. Вернувшись в 1907 году в Россию, он принимает активное участие в революционном движении, арестован, помещен в тюрьму, судим и оправдан.

Он вкладывает все свои силы в развитие кооперации в России. Во время Великой войны он возглавляет спасательный отряд на северном фронте, а с самого начала революции оказывается членом совета солдатских и рабочих депутатов. Там он остается недолго и уже вскоре прилагает все силы для борьбы с большевиками.

Брат Чайковский становится франкмасоном уже в эмиграции, но можно сказать, что он был масоном всегда – силой своих идей…

Вслед за ним взял слово ген. Голеевский, который напомнил присутствующим мысли Чайковского о счастье¹⁶:

Для нас, спиритуалистов, счастье не может быть игрой случая или следствием внешних причин, счастье в нас самих. Чтобы быть счастливым, нужны две вещи: деятельная любовь и духовное созидание. Для того, чтобы мужественно переносить страдания, необходимо допустить существование во Вселенной чего-то более драгоценного, чем человеческая жизнь, чего-то, что вынуждает нас подчиняться воле Божьей.

Искать Бога, искать Христа значит искать эволюцию духа, что и есть дорога счастья. Материальная жизнь разделяет, лишь дух возвращает к единству, материализм несет в себе антагонизм, Дух ведет человека к высотам, где разделение и антагонизм невозможны.

Для нас, спиритуалистов, что верим в Духовное Единство Вселенной, счастье не быть ничем иным как воплощением в нас этого Единства в форме созидательной любви.

———————————————————————

13. А.Мазэ. Независимая Ложа «Северные Братья». (Ч.А.).

14. С.Тикстон. Памяти ушедших братьев. (Ч.А.).

15. П.Бобринской. Протоколы заседаний ложи Северное Сияние. (Ч.А.)

16. Н.Голеевский. Протоколы заседаний ложи Северное Сияние. (Ч.А.)

В конце 19 — начале 20 века образовался особый социальный слой, социальная группа, поглотившая как аристократию, так и верхушку буржуазии, а также либеральные профессии, университетскую профессуру и т.д.

Этот слой, что с легкой руки Боборыкина стал называться интеллигенцией, оказался и численно и социально куда значительнее, чем русская православная церковь была в состоянии духовно окормить. Русское православие, развитие которого страшно замедлилось с приходом Гольштейн-Готторпов к власти в Российской империи, умело окормить традиционную паству, но с запозданием стало реагировать на появление новой, очень трудной группы пасомых. И эта группа стала сама создавать себе пастырей. Реформация Духовной академии в начале 20 века под влиянием Антония Храповицкого и его учеников, приход новых православных философов и священников из мирских философов, как Бердяев, университетских профессоров, как Сергий Булгаков, даже знаменитых хирургов, как Войно-Ясенецкий, все это произошло, но увы! — слишком поздно.

Интеллигенция, не отделяя себя от православия, но и не находя в клире собеседника, начинает искать внецерковные формы реализации религиозного чувства. Одной из таких внецерковных форм проявления религиозного сознания стало для русской эмиграции масонство. С одной стороны масонство предлагало готовую форму, своего рода «метацерковную» организацию с ее «псевдолитургикой», иерархией и нравственной дисциплиной, с другой — свободу выражения, известную степень интеллектуальной свободы. Ничто так не обижало и не огорчало русских масонов в 20-30 годы как гнев и подозрения некоторых иерархов, обвинявших масонов в нелояльности к Церкви и в неправославии. Слава Богу, что митрополит Евлогий и близкие к нему православные мыслители (Николай Бердяев, Семен Франк) поняли и религиозную природу русского масонства, и его — несмотря на внешнюю эмансипацию — глубинную сыновнюю лояльность по отношению к Матери-Церкви.

В случае с русской эмиграцией, глубокое и неудовлетворенное мистическое чувство нашло форму, в какой-то степени вспомогательную, вторичную по отношению к церкви, может быть, даже и дополнительную, хотя и совершенно внецерковную. В этом немаловажное отличие русского масонства от французского. Русское масонство, в отличие от французского, утверждает равенство, вернее, равноважность знания и веры. Но, как и французское, провозглашает примат поиска над созерцанием, что априори закрывает для масонства путь совершенный, горний.

…

История отношений Русской Православной Церкви и масонства насчитывает два с лишним века. Если такие учения как мартинизм с самого начала были крайне негативно восприняты Русским Православием, то масонство было воспринято вполне миролюбиво. В 18 веке среди русских масонов находим Романа Воронцова (отца княгини Дашковой), Голицыных, Трубецкого, А.П.Сумарокова, князя Щербатова, Федора Мамонова и т.д. Интересно, что в 18 веке масонство становится одним из центров борьбы с вольтерьянством и материалистическим обскурантизмом вообще. С самого начала русское масонство обнаруживает русское своеобразие, заметно отличающее его от европейского: сугубо монархическое и христианское по вере членов, оно, например, жестоко осуждает французскую революцию 1793-94 годов.

В 1785 году Митрополит Московский Платон испытал в вере Новикова, одного из наиболее активных масонов конца 18 века и признал его «хорошим христианином, найдя удовлетворительными все его ответы касательно веры» (на запрос же Екатерины митрополит Платон ответил, что он “молит Бога, чтобы во всем мире христиане были таковы как Новиков”). К сожалению, ввиду близости многих влиятельных масонов ко двору, масонство становится, в известной степени, политической силой. Вольно или невольно, охотно или нет, но оно становится частью политической сцены в Москве и Петербурге. Известно, что даже Павел Первый был «Великим Магистром Державного ордена Святого Иоанна Иерусалимского». Впрочем, при нем же масонство и впало в монаршую немилость.

Однако, как бы то ни было, во второй половине 18 и в самом начале 19 века русское масонство было, как кажется, в высшей степени кон
сервативно как в государственно-политическом, так и в нравственно-религиозном смысле. Я не говорю уж о том, что среди масонов были добросовестные христиане и прекрасные патриоты, такие как Суворов, Кутузов, Лопухин, Паздеев и т.д. Когда в Россию должен был приехать немецкий масон Феслер, принадлежавший в «сциентическим» ложам, то московские розенкрейцеры «встретили эту весть с негодованием и страхом – ибо это подкрадывается враг, отвергающий божество Иисуса Христа и прозывающий Его только великим мужем» – так Разумовскому писал Паздеев.

…

В 20-ом веке среди православных чрезвычайно распространилась легенда об отлучении масонов от церкви. Основана она на знаменитой анафеме Патриарха Тихона. Однако, эта анафема не принята в Русской Православной Церкви, точно также как не принята, скажем, анафема Толстого. Существует она только в “карловацком расколе”, называемом иначе Русская Православная Церковь Заграницей (РПЦЗ). Но анафема РПЦЗ не так уж удивляет, если учесть, что РПЦЗ предает анафеме так же все Церкви…

В то же время, собственно русское масонство всегда последовательно защищало Русскую Православную Церковь от нападок социальных и антиклерикальных организаций, в том числе и от нападок Великого Востока Франции. Русское масонство терпеливо объясняло, что, отчасти понимая скептицизм французского масонства в отношении Римской церкви, не может ни принять, ни поддержать сходную точку зрения в отношении Восточного Православия.

Да и те русские масоны, что оказались в 20 годы в ложах Великого Востока, никогда не приняли антиклерикализм последнего. Знаменитый русский писатель, брат Марк Алданов (ложа Северная Звезда Великого Востока Франции) как-то сказал: Франкмасонство будет иметь огромные возможности и большой успех в будущей России при условии, что оно останется единым, решительным и никогда не борется с Православной Церковью. (Торжественное Заседание Достопочтенной Ложи “Северное Сияние” 21.11.1925).

Выдержка из протокола заседания.
Книга протоколов Ложи Северное Сияние за 24-27 годы.

Но это не значит, что русское масонство всегда и во всем соглашалось со всеми Православными Церквями. Так, постановление Собора иерархов Элладской Церкви 1833 года, с неодобрением отзывающееся о масонстве, вызвало довольно оживленное обсуждение в среде русских масонов. Наиболее показательной и интересной в этом смысле является приводимая здесь работа одного из авторитетнейших русских православных масонов, Никиты Муравьева.

Православие и масонство

(Прочитано в Ложе Северное Сияние)

Досточтимый Мастер и дорогие Братия,

Православие и Масонство не есть только заглавие моей сегодняшней работы, это также постоянная и основная тема нашей ложи, та наша задача, которая может быть, оправдывает само наше историческое существование, поэтому не нужно ждать от меня, что я исчерпаю её в этом часовом разговоре; цель моя может состоять лишь в том, чтобы лишний раз повернуть наше лишнее внимание на тот вопрос, который стоит для нас во главе угла и разрешение, которого мы поставили себе нашим долгом. В зависимость от самой его разрешенности, мы могли бы поставить весь смысл нашего двойного бытия: как вольных каменщиков строителей храма и как членов видимой и невидимой православной церкви.

Я осмеливаюсь пойти дальше и сказать, что в историческом разрешении нашей темы мы можем видеть новую, может выть последнюю, возможность для возрождения мира, а в ее неразрешимости — дальнейшее его погружение в хаос и небытие. Такое заявление было бы преувеличением, если бы под словами православие и масонство, я понимал бы только земную историческую церковь, в той её форме, которую мы сейчас называем православием, и нынешнюю же форму нашего ордена — но словам православие и масонство, я хочу сегодня придать самый общий и широкий смысл: православие есть не данное, а искомое — идеальная, недосягаемая форма того живого потока духовных сил, который вышел из откровения и разлился по земле. Он струится и расширяется, низвергаясь от Бога к человека, от человека ко всему миру и от мира обратном потоком, к Божеству. Масонство есть конечная идеальная форма тех же сил возникших в человеке и стремящихся к миру и с миро к Богу. Не боясь опровергнуть самого себя я тут же готов отрицать существование двух параллельных токов: Одного идущего св

ерху вниз от Бога к людям и другого снизу вверх от людей к Богу. Это только от нашей бедности и слабости нашего геометрического разума, мы прибегаем к таким схемам. Два потока не параллельны; низа и верха нет вообще в нашем мире; путь к Богу и путь к человеку есть может быть тот же путь/ «познай самого себя», Царство Божие внутри вас»/. Вернее всего, что есть всего один поток, одно православие, а наша множественность есть только следствие нашей земной ущербленности. Наша земная церковь, ущербленное православие, и наш орден, который не есть церковь в обычном значении слова, является тем не менее, тоже частью православия только в иной форме его ущербленности.

Отсюда напрашивается вывод, что сложение этих сил привело бы к полноте, но это опять было бы геометрическое и неправильное решение — духовные силы не складываются как два плюс два, они иногда более едины в противопоставлении, чем в единении и простое их смешение опять ведёт к хаосу и небытию.

В самых общих словах — поиски нашего места в общем духовном потоке и попытка определить направление нашего в нем участия и есть моя и наша тема. Давая свой на неё ответ, я не буду пытаться строить стройную логическую схему. Я слишком уверен, что построение таких удобных и понятных схем, всегда приведет к искажению сущности предмета вплоть до полного несовпадения с живой действительностью. Я не сделаю также попытки подыскать словам и терминам строго ограниченные логические определения — мне хотелось бы, напротив, удержать наши слова и понятия на той плоскости, где они, м.б., и не очень строго определены и ограничены, но на который их можно еще воспринимать не только узким отрезком нашего аналитического рассудка, но всей поверхностью нашего цельного живого сознания.

У нашей темы нет начала и нет конца, поэтому я начну из середины — с постановления вынесенного греческим собором иерархов в 1933. Это постановление есть сумма обвинений предъявленных нашему ордену еще очень недавно; наверное, в свое время на него были даны ответы, но обвинения эти таковы, что на них должен уметь дать ответ каждый из нас, и не столько тому, кто их предъявляет, но прежде всего, самому себе.

Отношение Православной церкви к Масонству.

(Постановление греческого собора иерархов от 12-го октября 1933 года).

Иерархи греческой церкви, рассмотрев вопрос о франкмасонстве, этой международной тайной организации, «внимательно выслушав» и т.д. пришли по обсуждении к «следующим выводам». «Франкмасонство не есть просто филантропическое общество или философская школа, но представляет систему посвящения /initiation/, напоминающую древние языческие религии посвящения, из которых оно исходит и продолжением и возрождением которых оно является». (Полный текст этого знаменитого постановления епископов Элладской Церкви публикуется в Приложениях. Прим. Г.О.).

Самые известные из мастеров лож свидетельствуют этот факт, например: «Франкмасонство — единственная из древних мистерий, которая продолжает существовать» (Wayd).

Франкмасонство — «прямой потомок египетских мистерий» (Ледбитер)

Франкмасонство — «идет светлыми путями знания под водительством Прометея, Дионисия и Орфея» (Ска… (нрзб)).

Кроме того, эта связь масонства с древними языческими мистериями видна из того, что совершается при посвящениях. Ибо так же как это делалось в древних языческих мистериях, здесь повторяется драма борьбы и смерти посвящающего бога (dieu initiateur) и, как тогда через мимическое повторение этой драмы посвящающий умирал вместе с основателем религии, в которую посвящали, каковой всегда был лицом мифическим и, символизирующим солнце и природу, умирающую зимой и воскресающую весной, так теперь тоже самое происходит при посвящении в третью ступень франкмасонства.

Таким образом, доказано, что масонство есть религия посвящения, совершенно отличная от религии христианской и чуждая ей. Масонство имеет свои «храмы добродетели и разума», в которых поклоняются Высшему Существу и познают истину.

Масоны имеют свои собственные религиозные церемонии, как-то масонское крещение (adoption), признание супругов, масонская панихида, освящение храма и т.д.

Масонство имеет собственные ритуальные посвящение, иерархический порядок, дисциплину и, как можно заключить из масонских праздников обоих солнцеворотов — есть религия поклонения природе.

С первого взгляда кажется, что масонство уживается со всякой другой религий, так как не интересуется, к какой вере каждый посвящаемый принадлежит. Но это вытекает из его синкретического характера и доказывает, что и в этом отношении оно является потомком древних языческих мистерий, принимавших в число посвященных поклонников каких бы то ни было богов. Но, как и тогда религии мистерий, со всей их кажущейся терпимостью привели к «синкретизму», понемногу подтачивая и расшатывая веру и преданность тогдашним религиям, также и теперь Масонство, стремящееся понемногу вместить в себя все человечество, обещая дать ему нравственное совершенствование и познание истины, незаметно поднимает себя на ступень какой-то сверхрелигии, считая все религии, в том числе и христианскую, ниже себя.

С другой стороны Масонство, выставляя на первый план познание и не ставя никаких пределов в искании истины, не принимает христианскую религию потому, что христианская религия ставит веру выше всего, ограничивая разум пределами, назначенными уму откровением, и ведя к святости через сверхъестественное действие Божьей Благодати. Масонство же призывает через свободное мышление в рамках разума к целям вполне естественным.

Масонство не может согласоваться с Христианством, ибо оно есть тайная корпорация, которая работает для обожествления разума. Масонство принимает в свои члены не только христиан, но и евреев и мусульман, поэтому верные сыны Церкви обладая истиной явления через Г.Н.И.Х. должны его избегать и не отпадать от Благодати Христовой, становясь участниками мистерий. Совершенно недопустимо, чтобы кто-либо принадлежал Христу и в тоже время искал спасения и нравственного совершенства вне Его.

Это решение совета православных иерархов свидетельствует о довольно поверхностном знании и понимании сущности нашего ордена. Большая часть предъявленных обвинений является не больше чем общим обывательским мнением; тем не менее, я не могу не ответить на них, прежде чем приступить к своей теме.

Первым порочащим нас обстоятельством оказывается наша связь с «языческими мистериями».

Несомненной правдой является факт, что мы приняли это древнее наследство и не думаем от него отрекаться. Но иерархам церкви следовало бы внимательней всмотреться в это явление и выяснить, что именно от этих мистерий нами было воспринято и сохранено.

У нас была возможность принять от этих древних священнодействий три различных свойства: языческую форму, языческое содержание и, наконец ту символическую сущность их, которую я уже не могу назвать «языческая» потому, что в ее совершенном раскрытии, вижу ее вечной сущностью самого православия.

В том, что мы от части восприняли и сохранили древнюю форму — беды большой нет: не поступила ли так же и православная церковь? Что с того, что Вавилонская Иштарь — Астарта, стала в библии называться Эсфирью, а Вавилонский же Мардук был превращен в Мардохая? У меня нет времени и места, чтобы перечислить хоть часть тех образов, которые в более или менее искаженном виде перешли из языческого мира в православный обиход (надо бы перечислить весь ангельский чин и… нрзб.)

Но вот из книги «Православие» о. Сергия Булгакова, по поводу икон и иконописи: артистическая родина иконы — древний Египет, в частности гробовые портреты Эллинской эпохи». И дальше: «знать и сохранять символический смысл икон — такова была традиция древнейших времен, может быть до христианской древности, греческой или египетской, которую унаследовала Византия.

Символические формы не создаются со дня на день, они выковываются веками, они редкость и величайшая ценность.

Церковь не могла ими пренебречь, как не делаем этого и мы.

Но церковь, воспринимая внешнюю форму, придает ей свой собственный стиль.

Так, например, принимая в свои святцы Будду Сакия Муни, называет его царевичем индийским Иоасафом (Бодисатва) и приписывает ему не только христианскую добродетель, но и христианскую биографию. Мы же не боимся называть Будду — Буддой и чтим, тем не менее, его святость и его правду.

Так проявляется тот наш «синкретизм», который, по мнению собора, мы унаследовали от тех не мистерий.

Формально опять мы не можем с этим утверждением не согласиться, но разве не ясно, что именно этот «синкретизм» древних мистерий был тем их свойством, которое отличало их от язычества, делало их вне- и не-языческими.

В подтверждение того, что это не масонское измышление, я опять могу сослаться на слова Булгакова. Вот, что он говорит по поводу обряда выноса плащаницы: «любители религиозных исторических параллелей видят здесь реминисценцию торжеств на тему об умирающем и воскресающем боге — погребение Диониса, Озириса, Тамуза и других, но эти языческие предания только увеличивают силу и смысл христианского обряда, который несет в себе — сознательно или бессознательно — наследие древности, освобожденной от языческой узости».

В таком «синкретизме» повинны и мы — но это уже не есть заимствование форм, а приятие той символической сущности, которая уже перестала быть языческой. Не в этом ли смысле говорит Булгаков, на этот раз не только об обряде, но и о чувстве и о самом понимании православной церковью культа мертвых: «в христианстве, главным образом восточном, развилось особое поклонение перед смертью /une vénération spéciale de la mort/ довольно близкое идеям древнего Египта. (Существует вообще некая подземная связь между православием и египетским благочестием)».

Как видим, здесь уже не только заимствование форм, но и близость идей и, тем не менее — это, конечно, не есть дурной «синкретизм».

Пример последнего, т. е. «дурного синкретизма», я нахожу в той же книге о православии. Говоря о поклонении христиан святым, Булгаков напоминает о том, что в культе этом надо соблюдать известную «духовную перспективу», и прибавляет : «нельзя отрицать того, что в повседневно жизни, суеверие и недостаток религиозного образования могут увлечь по направлению, тому «синкретизму» при котором языческие сущности сохраняются рядом с христианскими».

Мне достаточно этого свидетельства и я не буду приводить примеров этого «дурного синкретизма» потому, что они слишком очевидны в «повседневной» церковной жизни. Но его нет в наших празднованиях обоих солнцеворотов и неосторожно делать из этого факта вывод, что Мас-о есть религия поклонения природе, потому что мы вправе предполагать, что и древние не видели в символе божественного воскресения, только весеннее обновление природы. Можно и Пасху рассматривать как весенний праздник и приводить для этого всякие исторические основания, но для христиан его значение не в этом.

Древние в этих торжествах тоже видели нечто большее чем возращение весны и, наверное этот факт и привел к тому, что собор называет «подтачиванием и расшатыванием веры и преданности тогдашним — т. е. действительно языческим -религиям. Не удивительно ли, что в наш, все-таки христианский период истории, можно рассматривать в этом «расшатывании» Язычества действие отрицательного порядка. Не в этих ли словах стоит психологический центр всего «решения». Не есть ли это некое победоносцевское начало — охранять во что бы то ни стало «устои», что бы на них не опиралось; предпочитать всему сегодняшнюю действительность, хотя бы она была сущей неправдой.

Несмотря на кажущуюся значительность, к обвинениям, на мой взгляд поверхностным, относится утверждения, что М-во идет путем проходящим мимо, вне Христа.

Формально, такое обвинение можно было бы выставить против отдельных исторических ветвей масонства, но для нас эти ветви скорее еретики от масонства, и русские вольные каменщики ни теперь, ни в 18-ом веке, не были в нем повинны.

Когда в Россию должен был приехать немецкий масон Феслер, принадлежавший к «сциентическим» ложам, то московские Розенкрейцеры «встретили эту весть с негодованием и страхом — ибо это подкрадывается враг, отвергающий божество Иисуса Христа и прозывающий Его только великим мужем» — так Разумовскому писал Паздеев.

Для масона Паздеева, Христос был Богом и исторической личностью, но эта вера не мешала ему ни другим масонам видеть истину в других формах, в других символах и в других религиях древних или современных

Мне не приходится настаивать на этом факте, у нас в нашей ложе, и мне интереснее отметить, что и православной церкви такой взгляд не совершенно чужд.

Афанасий Дроздов, саратовский архиерей, одно время ректор петербургской академии, написал книгу (оставшуюся в рукописи) «о Христианах и Христоверах». Автор различает «Христоверие» и Христианство без Христа и до Христа Иисуса.

Историей этого христианства он и занят. У апологетов ищет он «органические остатки» этого христианства «не того, которое возводит свое начало к Иисусу Христу, а некоего иного Ему предшествовавшего — Ессеи, Ферапевты и Филон. Усилия христоверных писателей изгладить из исторических памятников свидетельства о христианах задолго до христианской веры «не имели полного успеха».

Такой уклон мысли ставит в центр сознания не историческую исключительность Христа-человека, но Его вневременную вездесущность.

Я думаю, что труднейшим вопросом встает масонство и богословский вопрос о разуме.

Масонство обожествляет разум и есть религия разума, утверждают православные иерархи и они противополагают разуму веру в откровение. Но вот я нахожу в книге отца Георгия Флоровского, обратное обвинение. Рассказывая о влиянии на православную церковь русского масонства 18-го века, он между прочим говорит: «в теоретическом градусе» весь пафос оборачивался против «измышлений слепотворствующего разума» — ударенье переносится на «интуицию» и, дальше передавая мысли Лабзина, он пишет: «отречение от горделивого Разума в богословии приводило к агностицизму», весь религиозный опыт рассыпался в какую-то зыбь пленительных переживаний. Разуму с его понятиями противопоставляется откровение историческое или писанное, сколько «внутреннее», т.е. «озарение» или «иллюминация».

Тут мог бы возникнуть новый спор, о том возможно ли иное, новое откровение, кроме писанного исторического, но во всяком случае, целиком отпадает обвинение масонства в том, что именно Разуму оно поклоняется.

Конечно, мнению Лабзина можно противопоставить мнение какого-либо другого масонства — поскольку у нас нет ни догмата Разума, ни догмата Озарения. Но нужно заметить, что спор о разуме с неменьшей резкостью проходит и через всю историю богословия.

В русской богословии он был начат «умным деланьем» Нила Сорского и продлился и до сегодняшнего дня. Флоровский, отталкиваясь от душевного богословия, говорит: «Всего сложнее опасность психологизма, точно уход с бурных просторов объективной действительности в некую теплицу чувствительного сердца. Эта «отставка разума» в богословии, прямое равнодушие к «истине».

В другом месте он называет такое сердечное богословие «недоверием к ищущему разуму». Отсюда как будто следует заключить, что истина, в конечном счете, не может быть воспринята иначе как нашим размышляющим разумом, хотя бы она вытекала из откровения. В подтверждения своего мнения. Флоровский приводит слова Филарета, который говорит, что «богословие рассуждает» и эта «заповедь рассуждения дана не немногим, но всем».

На противоположной точке зрения стоит такие богословы как, например, отец Павел Флоренский, утверждающий, что сама истина антиномична, или Ширяев, считающий, что христианство есть дело личное, душевное, «интимное, а писания отцов церкви, есть сплошной гнозис»:

В этом богословском споре удивляет то, что всякий становится резко и целиком за или против разума, без попытки ограничить ту область, в которой он теряет силы и убедительность.

В этом споре, наиболее удачной мне представляется мысль Хомякова, который говорит в одном месте: «силы разума не доходят до истины Божьей и бессилие человеческое делается явным в бессилии доказательств». И в другом: «ты понимаешь писание, поскольку хранишь предание и поскольку творишь дела угодные мудрости в тебе живущей. Но мудрость, живущая в тебе, не есть тебе данная лично, но тебе, как члену церкви, и дана тебе отчасти, не уничтожая совершенно твою личную ложь — дана же церкви в полноте истины и без примеси лжи».

В этих словах есть противопоставление разума (личного, частного и бессильного) мудрости, которая всеобща, соборна и которой каждый обладает только частью целого.

Этими немногими, на мой взгляд, легко устранимыми, обвинениями исчерпываются все те элементы, которые должны будто бы нас отстранять и даже противополагать православию.

Я остановился на них только потому, что не могу поступить иначе, хотя единственным важным и интересным мне представляется не вопрос о разнице, и даже не вопрос о сходстве, но только попытка передать направление действия в мире православной церкви, действия в том же мире нашего ордена и возможность соприкосновения или столкновения этих двух действий.

Существует вечный вопрос о том направлении, в котором должно развиваться церковное действие. «История христианства постоянно колеблется между двумя полюсами: уход из мира и приятие его», пишет Булгаков.

На эту тему произошло у нас в 15-ом веке столкновение иосифлян с заволжскими старцами. «Все мировоззрение иосифлян определяется идеей социального служения, — говорит Флоровский, — правда Заволжского движения в уходе, правда созерцания, правда «умного делания», но сразу нужно оговориться — это не только преодоление мирных пристрастий «миролюбия, но и некоторое забвение о мире, не только в его суете, но и в его нуждах и болезнях. Это было не только отречение, но и отрицание (монашеский исход).

Разногласие между иосифлянами и заволжским движением можно свести к такому противоречию: завоевание мира на путях внешней работы в нем, или преодоление мира через преображение и восприятие нового человека, через становление личности».

Этот спор так до сих пор и не был разрешен внутри церкви — обе точки зрения существуют и поныне.

Вот как совсем еще недавно выражал одну из точек зрения профессор московской академии М.М. Тареев: «христианству в истории, собственно нечего делать, ибо в ист
ории и сделать ничего нельзя. Церковь из этого мира приобретает чад своих. Но всякое вмешательство во внешнюю жизнь будет нарушением естественной свободы мира. Христианство есть личный подвиг, а не исторический процесс. В истории Христианство точно выцветает. «Внутренее Христианство» всецело божественно и неподвижно как вечность.

Противоположную точку зрения не менее резко выражает сам Флоровский: «Богочеловечество есть факт истории, а не только постулат веры. Христианство все в истории и все об истории. И не только откровение в истории, но и призыв к историческому действию и творчеству».

К тому же лагерю богословов принадлежит и отец Сергий Булгаков; он говорит: «в христианстве есть тоже своя «утопия» социальная и коммунистическая, которая осуществится на земле, как свидетельство об истине. Христос – Царь, и царство Его хоть не от мира сего, но совершается здесь, на земле.

Царское помазанье, которое Христос передал церкви, обязывает ее принять участие в создании (творчества) истории».

Для «строителей Храма» не может быть и вопроса о том, нужно ли его строить. Мы знаем также, что пользоваться в этой постройке мы должны и отвесом, и уровнем. Но у многих возникает вопрос о том, возможно ли сочетать эти два действия. Совместимы ли они по самому своему существу. Социальное действие часто понимается, как действие обязательно внешнее. Его многие понимают как участие в строительстве политическом. Нужно согласиться с Флоровским, который ставит себе этот вопрос и отвечает: «Отвлекаться от социального вопроса, конечно, не время, но не есть ли самый социальный вопрос прежде всего вопрос духовный, вопрос совести и вопрос мудрости».

Рост мудрости, конечно, тоже действие, и при переходе от вертикального действия к горизонтальному совсем не необходимо снижение плана. Противоречие между личным стремлением вверх и выходом из или от себя, по направлению к миру, может быть как будто разрешено в славянофильской идее о соборности.

Славянофильство вышло из Екатерининского масонства, (это мнение Флоровского), вот почему, может быть, учение о соборности так естественно ассоциируется с тем, чему учил И.В. Лопухин: «Корени и седалище зла в самости и своеволии, ни о чем столько не прилежи, как чтобы быть в духе, душе и теле совершенно без я».

Отсюда не трудно перейти к Хомяковской соборной мудрости и соборному действию: «Вера не есть и не может быть «частным делом», ибо вера есть приобщение ко Христу. Вера от соединяющего и единого Духа, потому всегда есть нечто общее; общее дело…».

Флоровский называет это действие «богословствованием в элементе соборности», а С.Н.Трубецкой говорит о том, что надо «Держать внутри себя собор со всеми».

«Православие не завершено не только на деле, но также и в принципе», говорит Булгаков. Оно находится в постоянном движении и это свидетельствует о том, что оно живо и действенно. Но это же качество препятствует безошибочному определению его путей и сопоставлению их с нашими, столь же трудно определимыми.

Православие так богато, что в нем можно найти решительно все, но нет никакой возможности различить, что в богословии является частным мнением того или иного из его представителей, и что стоит общим соборным мнением церкви. Вопрос разрешается только долгим временем, и нет критерия, приложив который к той или иной идее, можно было бы измерить ее православность.

Рассказывая историю русского богословия, Флоровский находит у одного уклон в психологизм, у другого в гностицизм и т.д. Только мнения немногих определяет он как «плод духовного опыта» или «свидетельство».

Остается неясным, чьи мнения являются его собственными измышлениями и чьи «свидетельством». Флоровский не отрицает например духовный опыт Вл. Соловьёва, но считает его отклонением в эротизм, опыт Валентина — гнозис, а опыт отцов церкви, хоть и не целиком — «свидетельством». Последним критерием оказывается для него интуиция: «Интуиция вряд ли не важнее эрудиции, только она воскрешает и оживляет старинные тексты, обращая их в свидетельство. И только изнутри можно распознать и разграничить, что в учении отцов есть кафолическое «свидетельство» и что было только частным богословским мнением, домыслом, догадкой.

Также у нас нет возможности говорить о соборном отношении церкви к масонству: решения местных соборов тоже могут быть не свидетельством, но только мнением.

В русской истории только раз,
как будто, произошла встреча, скрещение путей православия и масонства — в 18-ом веке.

Флоровский говорит об этой встрече, как о влиянии масонства на русское богословие и для данного отрезка времени находит его скорее положительным.

18-ый век был временем упадка нравов, вольтерьянства, авантюризма. Во вторую половину начинается пробуждение от тяжелого духовного обморока. По выражению Ключевского «пароксизм совестливой мысли».

Историческая значительность русского масонства была в том, что это была «психологическая аскеза и собирание души». «В масонстве русская душа возвращается как из Петербургского инобытия и рассеянности». «Масонство требовало также деятельной любви». «Первое явление — начало и конец царства Иисусова в душе».

Отношение Екатерининского масонства к церкви было двойственным. Во всяком случае, внешнего благочестия масоны никогда не нарушали. Многие из них исполняли все церковные «должности» и обряды; иные прямо настаивали на совершенной неизменности и неприкосновенности чинов и обрядов «наипаче религии греческой». Однако привлекал их православный обряд богатством и пластичностью своих обрядов и символов. Масоны ценили в православии именно эту традицию символов, уходящую своими корнями в ту же античную древность. Но всякий символ для них есть только призрачный знак, путеводная комета, и нужно восходить к означаемому от «исторического» христианства к духовному или «истинному», из видимой церкви в церковь «внутреннюю».

Такой «внутренней» церковью масоны считали свой орден и в нем были свои обряды и тайны — это снова александрийская мечта об эзотерическом круге избранников хранящих тайные предания. Истина открывается только немногим в порядке чрезвычайного озарения.

Для Флоровского эти поиски «внутренней церкви» есть отрицательное явление масонства, также как и предпочтение «сердца разуму». Ошибочными также представляются ему положения Лабзина, который писал: «Священное писание есть немой наставник, указующий знаками на живого Учителя, обитающего в сердце. Не так важны догматы и даже видимые таинства, сколько именно эта жизнь сердца».

Ведь мнениями нельзя угодить Богу, и поэтому все разделения между исповеданиями от гордости разума. Истинная церковь шире этих наружных делений и состоит из всех истинных в духе, вмещает в себя весь род человеческий».

Для Флоровского это романтизм, тем не менее, благодаря этому романтизму, по его словам, к началу 19-го века создается «мистическое силовое поле», и не есть ли это — именно то «действие», к которому мы должны стремиться.

Масонские ложи были запрещены в России в 1822-году. О том, продолжалось как действительно тайная организация и какова была его деятельность, мы знаем слишком мало. Но можно утверждать, что открытой встречи русского масонства с церковью больше не случалось до наших дней.

Я думаю, что можно предсказать, что в довольно близком будущем произойдет новая встреча масонства с внешним миром и с православной церковью.

«Наше время снова волнуется жаждой синтеза», сказал А. Белый, и сегодня это несомненно для всех.

«Не стоит спорить, некий новый эон с каких-то недавних пор уже начался в истории», пишет Флоровский.

И вот хотелось бы уловить, в чем сущность происходящих изменений, как отразятся они на жизни церкви и нашего ордена и каковой окажется наша, может быть близкая встреча.

В начало этого века произошла встреча православия с мистически настроенным слоем русской интеллигенции — известные собрания религиозно-философского общества. Со стороны интеллигенции, суть этих встреч была критикой существующего в церкви положений, но критика эта была благожелательной. Темой встреч был, по выражению Флоровского, вопрос о том «Как сделать христианство вновь влиятельным в жизни».

То, что церковь была в упадке, была бездейственна, считала не только интеллигенция, об этом часто говорили еще раньше, многие из ее представителей: «попы всюду спят». «Через поколение, много через два, иссякнет наше православие», — писал еще Феофан Затворник. Еще Филарета смущал в церкви «дух пугливого неделанья».

Надо было найти выход, сотворить некий новый двигатель, но найден он, кажется, не был.

Русское общество этих десятилетий было настроено мистически, но это был особый мистицизм: литературно-эстетический и с сильной примесью эротизма. (Вл.Соловьёв, Розанов, Мережковский, А.
Блок и др.).

Легко было предложить церкви стать и социальной и действенной — никто не обладал ни новым откровением, ни просто идеей имевший шанс стать соборной истиной.

«Легче всего интеллигентскому героизму, — пишет Булгаков, — переоблачившемуся в христианскую одежду и искренно, принимающему свои интеллигентские переживания и привычный героический пафос за христианский праведный гнев, проявлять себя в церковном революционизме, в противопоставлении своей новой святости, нового религиозного сознания неправде «исторической» церкви. Подобный христианский интеллигент иногда не способен по настоящему удовлетворять средним требованиям «исторической церкви» — всего легче чувствует себя Мартином Лютером или, еще более того, пророчественным носителем нового религиозного сознания, призванным, не только обновить церковную жизнь, но и создать новые ее формы, чуть ли не новую религию»… Это обвинение психологически понятно, но по существу не совсем справедливо, — было не только желание изменять, но и принять участие в церковном действии.

Из той же интеллигенции в церковь пришли и сам Булгаков, и Флоровский и т.д.

…

Со времени этих встреч прошло больше тридцати лет и времена еще изменились.

«В мире больше нет ничего «нейтрального», уже нет больше простых обыденных вещей или вопросов; все стало спорным двоящимся, все приходится оспаривать у Антихриста, так определяет наше время Флоровский и говорит: «наступило время, когда уклончивость от богословского знания и ведения становится смертным грехом, стигматом самодовольства и не любви, малодушия и лукавства. Опрощенчество оказывается духовным наваждением, и недоверие к ищущему разуму обличается в бесовское страхование».

И опять, сегодня, только еще большей остротой, не потерявшие надежду на то, что церковь станет опять в центр истории, предъявляют к ней требование нового действия.

Бердяев пишет: «старые формы Христианства теряют жизненную силу, играют роль отрицательную, задерживающую, бессильно обращены к мертвому прошлому. Христианство может сыграть решающую роль лишь в случае, если оно преодолеет свои упадочные формы и раскроет в себе новые творческие силы». Слово «форма» в этих строках значит больше, чем внешняя форма, и можно себя спросить, есть ли признаки того, что церковь найдет новый путь.

Основываясь на собственной интуиции (что законно, поскольку не существует у нас другого критерия) — можно уже усмотреть признаки и направление этого нового действия. Есть несколько положений, из которых сейчас сходятся многие и которые могут со временем принять силу соборного мнения. Кончается период эмоционального Христианства.

Всеобщим становится понемногу взгляд, высказанный у нас еще Чаадаевым: «вся история есть созидание в мире Царства Божия, и, следовательно, Царство не должно стремиться выходить из истории, но, наоборот, ее строить.

А для строительства этого не достаточно эмоций сердечного переживания, нужно и знание и к познанию должны стремиться все, как на этом настаивал еще Филарет, «Никому не позволено в христианстве быть вовсе не ученым и оставаться невеждою. Сам Господ нарек Себя Учителем и последователей своих — учениками. Если ты не хочешь учить и не последователь Христа, не для тебя послания Апостола. Ты не то, чем были все христиане с самого начала христианства. Я не знаю, что ты такое и что с тобой будет»…

Есть признаки того, что изменится отношение к «инаковерующим» — и для этого есть основания, тоже придуманные не вчера. Еще в середине прошлого века Макарий Глухарев, настоятель Волковского монастыря и друг Филарета, мечтал построить в Москве храм с тремя отделами: для православных, католиков и лютеран.

Само понятие церкви начинает, как будто, расширяться. Булгаков, например, говорит: «святость чаще всего остается невидима и незнаема, и потому истинная церковь тоже не видима и тоже незнаема». Еще интересно, что он не ограничивает пределами видимой церкви, дар благодати: «там, где нет священнодействия, нет таинства (кроме как крещения). Но это не значит, что в этом случае отсутствуют дары св. Духа, потому, что путь таинств не единственный путь, дающий св. Духа, и дары Его не ограничиваются таинствами и в церкви».

Он же говорит еще об одном возможном изменении: «жизнь церкви должна достичь еще неведомой полноты, до сих пор центром ее жизни было личное спасение, но в будущем она должна открыть в с
ебе силы к общественной христианской жизни».

Этот перенос центра тяжести от личного спасения в какую-то другую, соборную плоскость, можно найти, не только у одного Булгакова, нечто подобное пишет Антоний Храповицкий, говоря о способности у пастыря к «духовному отождествлению»: «у него как бы исчезает его личное «я» и всегда во всем заменяется «мы». «Нужно отвергнуть представление о каждой личности, как законченном целом (микрокосме) и поискать, нет ли у вас людей одного общего корня, в котором бы сохранялось единство нашей природы и по отношению к которому каждая отдельная душа является разветвлением хотя бы и обладающим самостоятельностью и свободой».

Не напоминает ли это совет Лопухина: «будь в духе, душе и теле совершенно без «я».

Напоминает это также любопытные мысли Феофана Затворника о всеобщей одушевленности мира: «лестница невещественных сил», совокупность сил, образующих всякую вещь, есть душа мира и она, эта душа — есть единственный объект прямого воздействия Божья. На отдельные вещи и силы Бог воздействует не непосредственно. У человека, кроме этой части вселенской души, есть еще дух, но ведь и дух в спасении не нуждается, и является ли эта новая ориентация — сила действий церкви — единственной возможностью для христианства приступить к социальному действию?

Покуда души только берутся из мира, сам мир остается вне действия, является только неким чистилищем — сенями будущей жизни. Но если дело не в вылавливании душ из мира для жизни иной, а в едином и совместном спасении некой души мира — то церковное действие сливается с нашим историческим бытием и принимает на себя его груз.

Сторона лишь личного спасения остается в стороне, по формуле Лопухина: «не столько устраивать свое спасение, сколько надеяться на него. А с другой стороны появляется чувство ответственности каждого за всех, чувство общей судьбы — буддийского «колеса жизни».

Не то же ли, в других словах, говорит Булгаков: «Дети человеческие, принадлежащие к одному людскому роду, не могут и не должны замыкаться в своем одиночестве и перед лицом Христа, который научил нас говорить «Отче наш», мы стоим все вместе, со всеми нашими братьями, сколько их есть».

…

Задумываясь о завтрашних судьбах человечества, Бердяев говорит: «необходимо создать центры духовной напряженности»; это и было осуществлено масонством в конце XIX-го века. Ту же роль мы должны играть и сейчас. Мы не церковь, молитва и жертвоприношения — не центральные в нашем соборном действии: всесожжению мы предпочитаем богопознание. Мы, скорее, духовная академия и отличаемся только тем от существовавших и существующих, что ищем истину во всех путях: на путях разума до тех границ, до которых достигает разум, на путях интуиции или откровения, там, где разум становится бессилен, через размышление над откровением писаным и проникая в неписаные древние предания.

Церковь остается демократичной, она хочет, чтобы ее истина была бы тождественна для всех и выражена теми же словами, всегда равными самим себе. Можно усомниться в такой возможности, сам Христос говорил притчами, и они разно понимались учениками и толпой. Церковь могла бы продолжать этот путь: как писание есть записанная притча, так церковь могла бы быть притчей изображенной символическим действом.

Как бы то ни было, ближайшей задачей церкви, должно быть усиление силой соборного любомудрия вернуть догмату догматические свойства.

Масонство сохранило древнюю систему ступеней — иерархия духовных состояний. Эта система оправдана знанием о том, что не мы, но внешний мир разделен на иерархические ступени. Только в последние годы дошла до этого знания опытная наука и только недавно стала она утверждать, что, например, законы химии неприложимы к биологии, законы биологии не применимы в социологии. Но действие и самый принцип закона каждой ступени действителен и истинен только для нее.

Мы уже давно знаем это о законах духовных, поэтому не смущает формула о. Флоровского — истина антиномична — эта мысль для нас не есть путь к агностицизму, как это представляется тем богословам, которые не хотят отказаться от рассуждающего разума, не там, где он приложим, но в тех областях, где приложение его становится прежде всего не разумно.

Что бы о нас не говорили и не думали, мы может быть единственная организация, способная действовать завтра и всегда по пути синтеза. Можно его называть «синкретизмом», придавая э
тому слову отрицательное значение, но мы не отказываемся от этого пути и в оправдание его можем привести слова Филарета: «никакую даже в тайне сокровенную премудрость не почитали мы для нас чуждой и до нас не пренадлежащую, но со смирением устрояли ум свой к Божественному созерцанию».

1-го марта 1947-го года. Суази.