Проза
Леонид Сторч
Леонид Сторч родился в 1963 г. в Санкт-Петербурге. По первому образованию – российский китаист-филолог, по второму – американский юрист. Сейчас руководит работой бюро переводов. Пишет, в основном прозу, а публикует, главным образом, поэзию.
Разностороннему талантливому человеку не чужды были и самые разнообразные виды деятельности. Так одинаково профессионально преподавал он иврит, работал психотерапевтом, массовиком-затейником, был подсобным рабочим в магазине сантехники в Нью-Йорке.
Почти двадцать лет прожил в США, сейчас живет в Санкт-Петербурге.
В каждом из многочисленных городов, где ему проходилось бывать, он оставил о себе память, соответствующую по крайней мере одной из его многочисленных ипостасей. Так в Таллахаси его знали как главного редактора журнала по международному праву, в Майами – как успешного адвоката, в Нью-Йорке – как студента ешивы, в Москве – как Митька. В Петербурге Леонид Сторч известен, как один из первооткрывателей жанра русского Хокку. В Тирасполе практиковал как заезжий преподаватель иврита, в Киеве – знали его, как члена клуба самодеятельной песни, в Нижнем Новгороде – как инструктора по тай-цзи-цюань. В Тарту – Леонид слыл как странствующий философ, каковым он, в сущности, и остаётся поныне.
Рассказы
МЕЧТЫ СБЫВАЮТСЯ
Рита и Рома решили купить дом. Три года снимали кондо в довольно престижном районе, но потом все надоело: и бесконечные, как в советском общежитии, коридоры, и долгое ожидание у лифта, и двухсотлетние старушки, вечно гнездящиеся внизу – ползают, ползают по вестибюлю, таща перед собой алюминиевые воротца-ходунки, или кружатся на инвалидных креслах вокруг бассейна.
– Одни многоэтажки вокруг, как будто и не уезжали из Новых Черемушек, – жаловалась Рита мужу. – Переедем от океана. Будет сколько угодно своей парковки, будем жить в тишине и наслаждаться свободой. Никакие кондоминиумные ассоциации или соседи не станут нам указывать, когда смотреть телевизор.
Рома вторил ей:
– Пора делать инвестиции. Недвижимость удвоилась в цене за последние четыре года, и это еще не предел.
– А ты сможешь заниматься домом, сможешь вести хозяйство? – беспокоилась Рита.
Успокаивая ее, Рома молодцевато усмехался:
– Не волнуйся, зря что ли я политех заканчивал?
В политехе он изучал, правда, электронику, да и ту порядком подзабыл, переквалифицировавшись в Америке на медбрата. Рита же, закончив в родном Кишиневе медучилище, пошла на компьютерные курсы, и вот уже два года работала программисткой.
Решающим аргументом в пользу покупки дома стала забота о будущем ребенка, семиклассника Рувы:
– Пусть общается со сверстниками, пусть опять в футбол играет, а то целыми днями у компьютера, – решили родители и позвонили знакомой риэлторше Снежане.
После семи недель изнуряющих поисков, их внимание привлек четырехспальный дом в 20-ти милях на юго-запад от Майами. До работы ехать на час дольше, зато дом был огромным, со своим бэкъярдом и видом на озеро, где важно плавали утки.
– Как здесь тихо, – восхищалась Рита.
– На новоселье позовем гостей, сделаем сосиски на гриле, – предвкушал удовольствие Рома.
– Excellent choice, – одобрила их Снежана, – и главное: район – очень перспективный. В ближайшее время компания XML открывает здесь крупное фасилити. A это, сами понимаете, – новые рабочие места. Так что цены пойдут резко вверх.
На том и порешили. Через полтора месяца состоялся клоузинг.
Рита порхала по дому, набрасывая эскиз будущего счастья.
– Здесь мы поставим большой кожаный диван. Я уже присмотрела. Здесь мы поставим вело-тренажер (в Сирсе сейчас по хорошему дискаунту взять можно). А на патио я сделаю оранжерею: посажу цветы, повешу плющ. Я давно об этом мечтала.
– А где же моя фотоаппаратура будет стоять? – насторожился Рома (фотографией он увлекался еще со школьных времен).
– Ой, ну, что ты начинаешь! Первое время будет не до развлечений. Дом, конечно, хороший, но требует улучшения. Работы, знаешь, предстоит сколько!
Рома знал и поэтому специально взял в госпитале недельный отпуск. Прежде всего, надлежало заняться покраской и электропроводкой. Все решили делать сами, в целях экономии. Приобрели в “Хоум дипо” стремянку, несколько бочонков краски, кисти, валики, а также различных видов провода, одно- и двуполюсные штепсели, штекеры, и клеммы.
В первый же день, оступившись в узком чердачном проходе, Рома пробил ногой внушительных размеров дырку в потолке – оказалось, что ничего, кроме алебастровых плит толщиной не больше куска овсяного печенья, гостиную от подкрышного помещенья не отделяло. На чердак же он полез в поисках ведущего провода. Провод удалось обнаружить и даже перекинуть в более подходящее место. В результате произошло короткое замыкание, последствия которого давали о себе знать в течение недели. Рома отделался небольшим, но болезненным электрошоком, после чего сконцентрировался исключительно на малярных работах.
Неизвестно, где предыдущие хозяева достали адское средство, которым приклеили бумажные обои к стенам мастербедрума, но отодрать мерзкое сиреневое покрытие с цветочками было совершенно невозможно. Порой Роме казалось, что проще будет снять кожу с самого себя. После нескольких дней работы остатки неистребимой ткани упорно продолжали выступать под тремя слоями краски. Рома катал валик, жирные белые брызги лихо летели по сторонам. Еще первое время он пытался отмывать, отскабливать с себя издержки малярного искусства, но потом махнул рукой. Были в этом и положительные моменты: теперь налет краски надежно укрывал от постороннего взора дурацкие родинки, из-за которых он всю жизнь комплексовал.
Апогей наступил, когда, тщась наложить последний слой на труднодоступный угол под самым потолком, Рома свалился со стремянки, опрокинув на ковролин полбочонка зеленой краски. На этом отпуск его закончился. Решили нанять мастера.
Мастер, молодой парень из Никарагуа по имени Хуан Хозе, оказался славным малым. Пока Рита делилась с ним своими новаторскими планами на предмет покраски, он улыбался и усердно кивал. Как выяснилось позже, его познания в английском языке были не намного глубже Ритиных в испанском. Впоследствии это обстоятельство сыграло немаловажную роль.
Хуан Хозе быстро настелил новый ковролин, починил проводку, сам закупил краску, и ударными темпами – всего за один день – закончил стены. Теперь практически весь дом, включая четыре спальни, пылал одним и тем же, нежно-бордовым цветом, несколько оттененным, правда, широкими зелеными полосами на стенах гостиной. Особенно странно смотрелся на этом фоне красный диван.
– Ничего, потом перекрасим, – утешал жену Рома, выписывая чек не перестающему улыбаться Хуану Хозе.
– Зато здесь прекрасный воздух, – говорила Рита, – и мы будем любоваться водной гладью прямо из дома…
Не успев переехать, они так и сделали: открыли окна в гостиной и на кухне. Первым вздрогнул от укуса комара семиклассник Рува, вскоре чесались остальные. Комары нагло пищали всю ночь. Вслед за ними, игнорируя плотные сетки между рамами, в дом, устремлялись потоки мотыльков, бабочек, жуков-короедов, долгоносиков, и сороконожек. А когда в первый их выходной на новом месте Рита решила сварить себе кофе и взяла для этой цели кофейник, оттуда на нее выпрыгнула серая ящерица с красным противным жабо на горле. От Ритиного крика проснулся весь квартал, кто-то даже собирался вызвать полицию.
– Наслаждаться видом можно и с закрытыми окнами, – решила Рита.
Как выяснилось, предыдущие хозяева были неравнодушны к животным, и их бэкьярд стал любимым местом сбора уток, черепах, прочей озерной фауны, а также многочисленных соседских кошек и собак. Утки искали в траве жучков, черепахи просто ползали от безысходности, кошки гонялись за теми и за другими, собаки гонялись за кошками. И вся эта живность что-то ела, пила из озера, и облегчалась прямо под окнами дома. А когда в закатных лучах солнца Рома узрел загадочно зеленеющий силуэт аллигатора, он – памятуя об истории с ящерицей – жене решил ничего не говорить, а просто позвонил в компанию, занимающуюся установкой заборов.
Теперь вечерами они могли любоваться стройным рядом свежеобструганных досок.
– А прямо за ними – прекрасное озеро, – объясняла Рита гостям и добавляла, что здесь удивительно, необыкновенно тихо.
С тишиной, впрочем, тоже получилась накладка. Вскоре в соседский дом справа вернулась из поездки супружеская пара с четырьмя детьми-тинэйджерами, которые оказались горячими приверженцами рэпа и хип-хопа. После их возвращения каждый вечер до половины двенадцатого стены Роминого и Ритиного дома содрогались – к восторгу Рувочки – от низкочастотных ударов бас гитары и отборного, но беззлобного мата каких-то афро-американских звезд. По выходным усилители колбасили до 2 часов ночи, а уже в 7 утра стрекотала электрокосилка у соседей слева.
Как выяснилось через месяц, это было еще не самое страшное. В августе начался сезон торнадо и ураганов. Постоянно шли ливни, били молнии, и при каждом ударе грома в доме включалась истеричная сигнализация, заботливо оставленная предыдущими жильцами. Для ее полной деактивации требовался секретный код, который только эти жильцы и знали. Но они переехали в Бразилию, и найти их там не удалось. Впрочем, сигнализация замолкала, если отключить электричество в доме, чем Рома теперь и занимался по ночам, приводя потом в чувство жену и сына. При этом Ромины профессиональные навыки медбрата оказались абсолютно незаменимы.
Кстати о сыне. Надежды на то, что Рувочка начнет вести подвижный образ жизни и займется футболом вместе с такими же правильно мыслящими сверстниками, не оправдались. Точнее оправдались, но частично. Друзей он нашел: быстро скорешился с великовозрастными соседскими подростками из дома слева: Пабло, Педро, Паулиной, и Паулеттой, которые так же быстро познакомили его со своими друзьями. Теперь чуть ли ни через день за ним заезжали развитые латинские девки с грудями и увозили есть пиццу или гамбургеры. За два месяца такого общения Рува потолстел на двадцать паундов, научился объясняться в любви и ругаться по-испански, а также стал потихоньку покуривать. При этом его успеваемость в школе изменялась в пропорции обратной прибавлению веса. По субботам у соседей устраивались шумные сабантуи, весь газон на участке Риты и Ромы был оккупирован траками гостей, гремел апокалептический рэп, и вокруг разливался сладкий запах марихуаны.
Надо сказать, что Ассоциация домовладельцев довольно благосклонно смотрела на соседские мероприятия, очевидно следуя популярному принципу “it’s a free country”. Почему-то в отношении Ромы и Риты принцип этот работал весьма вяло. Уже на третий день после установки забора они получили заказной почтой обличительное письмо, где ответственный секретарь ассоциации гневно уведомлял их, что в нарушение статьи 57-й А Устава ассоциации оный забор был на пол-дюйма выше установленной нормы. Распоясавшимся виновникам предлагалось выплатить совершенно сумасшедший штраф или же – штраф поменьше, но при этом отпилить заборные излишки.
А когда на новоселье хозяева угощали гостей шашлыком, поджаренном на углях от настоящих дров, то были уличены в злостном нарушении статьи 99-й, дозволявшей готовить гриль только на специальных самовоспламеняющихся углях. Попытки доказать, что террористические цели при этом не преследовались, ни к чему не привели. Вновь последовал штраф.
Вскоре, как и обещала риалторша Снежана, буквально в двух милях от их дома компания XML начала строительство крупного филиала. Им оказался завод по очистке канализационных вод. И хотя до завершения строительства оставалось не больше года, уже сейчас порывы ветра регулярно доносили до них сомнительный аромат. Цены на недвижимость в их районе стали стремительно падать.
И лишь в одном отношении идея переезда себя оправдала: Рита осуществила давнишнюю мечту и, наконец, разбила оранжерею. Каждый вечер, не успев прийти с работы, она устремлялась на закрытое патио, где самозабвенно поливала бромелии, пересаживала бильбергии, а также подрезала карамболу и плющ.
– Только здесь я чувствую себя по-настоящему хэппи, – делилась она с подругами.
В начале осени над южной Флоридой пронесся пронзительный, но довольно безвредный ураган. Единственный дом, пострадавший во всей округе, оказался домом Риты и Ромы: над патио был сорван кусок крыши, и ворвавшийся ветер уничтожил большую часть цветов и плюща. Но и это еще не все: в образовавшуюся дыру незамедлительно проникли все окрестные кошки. Находясь в стрессе, вызванном тяжелыми погодными условиями, наглые зверюги сожрали остатки бромелий и бильбергий и разодрали на клочки плющ.
Когда в тот вечер Рома зашел на патио, он увидел жену, сидящую на полу среди разбитых горшков и ошметков зелени. Вздрагивая от плача, она бессмысленно перекладывала с места на место горшочные черепки.
На следующее утро Рома позвонил риэлторше Снежане.
Через месяц семья переехала в небольшой, но симпатичный кондоминиум недалеко от Ритиной работы. По ночам они теперь спокойно спали, и никто не косил у них траву за стеной. В квартиру уже не залезали ни кошки, ни ящерицы. Рува похудел и стал хорошо учиться.
– И самое главное,--говорили Рома и Рита друзьям, – здесь такие замечательные многоэтажки. Не хуже, чем в Новых Черемушках.
МОРФОЛОГИЯ РОССИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ В ЭПОХУ КРИЗИСА
Матти Лукконен был живым примером того, как даже самая ненужная специальность может оказаться вполне нужной, если подойти к ней с умом. Лукконен был специалистом по русской поэзии восемнадцатого века. Казалось бы, не самая востребованная профессия в солнечной Лапландии. И продолжал бы Лукконен протирать штаны простым школьным учителем истории, но вот, поди ж ты, осенило кого-то в органах образования, что для дальнейшего процветания родной провинции совершенно необходимо открыть в местном университете Русский образовательный центр. Городок, где он жил, хоть и считается местной столицей, но все там друг друга знают. Так что быстро вспомнили и о Лукконене: больше в районе Полярного круга преподавать Тредиаковского все равно было некому.
Теперь, в свои 40 лет Лукконен стал совершенно счастливым человеком: к добротному двухэтажному дому (правда, на втором этаже жила мама) и завидному (не считая легкого плоскостопия) здоровью прибавилась возможность заниматься любимым делом и еще получать за это вполне презентабельную зарплату. Не хватало только одного: молодой жены в этом самом двухэтажном доме. Нет, как жених Лукконен представлял очевидный интерес не только для своих разведенных сверстниц, но даже для сельских жительниц более юного возраста. Но ни те, ни другие для него интереса не представляли никакого. Ему нужна была спутница, которая бы соответствовала его представлениям о гармоничном развитии личности, а именно – разделяла бы его любовь к русской литературе, могла бы по достоинству оценить его познания в этой области, и при этом обладала бы необходимыми человеческими качествами, то есть, грудью третьего размера, хорошо сложенной фигурой, темными волосами и ростом не менее 172, но и не более 180 сантиметров. Найти означенную гармонию Лукконену все никак не удавалось. Не помогала и близость к студенческим кругам, тек более, что, как на зло, на его курсы записывались почему-то, в основном, парни, да и те далеко не брюнеты.
Поэтому, когда на сайте знакомств он обнаружил анкету Светланы из Петербурга, то понял: судьба, наконец-то дает ему шанс. Света училась на последнем курсе педагогического университета, между прочим, на филологическом факультете, любила читать стихи, а также ходить в музеи, кино, и библиотеку, – в общем, соответствовала культурным стандартам Лукконена и, самое главное, обладала, хорошо сложенной гитарной фигурой, смуглой кожей и симпатичной брюнетистой стрижкой. Чего ж вам более? Он решил, что надо ехать знакомиться.
– Думаю, вам имеет смысл совместить приятное с научным, – посоветовал ему ректор. – Напишите о новейших событиях в культурной жизни России. Всем небезынтересно будет узнать, как отразился кризис на духовных наследниках Чайковского. – Лукконен пытался возразить, что он в музыковеденье не разбирается. – Ну не Чайковского, а этого ... Толстоевского, – был неумолим ректор. – Вобщем, пишите.
И вот Лукконен прибыл в город на Неве. Едва успев занести вещи в гостиницу, сразу же бросился на свидание со Светланой и сразу же был удивлен. Во-первых, выяснилось, что ростом она совсем не вышла, – так, сантиметров 160 набиралось, да и то с трудом. При таких параметрах преимущества гитарных форм сходили на нет. Грудь, которая на фотографиях выглядела весьма значительной, при визуальном осмотре оказалась гораздо скромней. На филфаке она действительно училась, но недолго, потом перевелась на химический. В остальном Света оказалась девушкой весьма милой, с очаровательной и в чем то даже скромной улыбкой. «Ладно, посмотрим», – решил Лукконен.
В первые же дни они побывали на модном джазовом концерте, слушали в театре оперу «Жизнь за царя», сходили в Эрмитаж на выставку «Золото скифов», и в какую-то частную галерею на вернисаж арт-суггестивистов, а в узбекском ресторане рядом с российской национальной библиотекой поели суши. Правда, в саму библиотеку Лукконена, сотрудника Русского образовательного центра, не пустили в виду отсутствия регистрации и еще целого списка документов. Еще по рекомендации Светы они посетили четыре ювелирных магазина, два магазина косметики, три магазина верхней одежды и столько же – нижней. Дабы приобщиться к новым веяньям в литературе, Лукконен все хотел попасть на поэтический вечер, но рестораны и магазины мешали это сделать. Как-то после очередного и довольно позднего похода в бар гостиницы Света решила не возвращаться в свою Ржевку и осталась в номере Лукконена. Стоит ли говорить, что после этого времени на литературные веянья стало еще меньше.
Тем не менее, все складывалось не так плохо, и Лукконен решил, что от добра – добра не ищут. Он пошел со Светой в авиакассу и купил ей билет до Лапландии: почему бы и нет – вдвоем возвращаться было всяко веселее.
Незадолго до отъезда Света, наконец-то, объявила, что в книжном магазине на Глюковского, больше известном как Глюкдом, состоится творческий вечер некоего Муркина.
– Это самый прикольный авангардист в Питере, – агитировала она Лукконена. –Он читает под бас-гитару или гармошку. Там еще и другие поэты будут. Вобщем, тебе понравится.
Но агитация не слишком-то и требовалась: Лукконен, который вовсе недалеко продвинулся в написании ожидаемой статьи, был готов идти на любое чтение, даже если бы там никто и не играл на гармошке.
По дороге они зашли в продуктовый магазин, купили бутылку коньяка и коробку конфет. «Так принято, – пояснила Света, – будет фуршет». Когда они пришли в Глюкдом, вечер уже начался. Полуподвальное помещение было битком набито людьми. В дальнем углу возле книжных полок возвышалась довольно интересная молодая дама. Она залихватски что-то декламировала, размахивая машинописными листками и раскачиваясь в такт стихотворению. Увидев Лукконена, дама почему-то перестала раскачиваться.
– Мужчина, сядьте, – повелительно крикнула она ему. –
Хоть почтения требует стих,
Ритуалы не жалует страсть.
При звучании строчек моих
Мудрено на колени не пасть.
Лукконен виновато развел руками: свободных мест нигде не было.
– Мужчина, не спорьте, – зашипела на него полновесная дама в очках и фиолетовой кофте с брошкой. – Это же Марьяна Ольгина, с ней спорить бесполезно. Садитесь, пока не поздно. А это лучше мне отдайте, я отнесу. – И она забрала у Лукконена коньяк и конфеты.
Согнув ноги, Лукконен оперся ягодицами о книжную полку, где красовался цветастый альбом «Пособие для новобрачных». Света встала рядом и с интересом принялась листать пособие.
– Где мой бокал? – вопросила Ольгина. – И тут же на столе перед ней возник пластмассовый стаканчик с чем-то темным. Отпив, она опять начала раскачиваться и размахивать листками.
И лишь луна бессонными ночами
Лунатиком бродила за окном.
А мы сгорали сладостным огнем,
Как мотыли сгорают над свечами.
– Извините, а когда будет Муркин? – поинтересовался Лукконен у полной дамы.
– Надеюсь, что не будет. Хотя куда от него денешься, – вздохнула та и, достав из сумки два куска печенья, положила их в рот.
– А теперь, – Ольгина гордо вскинула голову, – я хочу представить ...
Полная дама завелась отчаянным кашлем.
– Водички или чего-нибудь еще? – проявила участие Ольгина. Но дама замотала головой и, одной рукой прикрывая рот, а другой зачем-то держась за брошку, начала выбираться из зала. Быстро сориентировавшись, Света толкнула Лукконена на освободившийся стул, а сама примостилась у него на коленях. Теперь у нее в руках был фолиант «Живая вода и лечение камнями».
– Так вот, я хочу представить, – но тут у кого-то проснулся мобильный телефон. Раздался зловещий рингер: Па-ба-ба-бам. Па-ба-ба-бам (Раздался перезвон в виде знаменитых вступительных аккордов из Пятой симфонии Бетховена). Ольгина мужественно пыталась перекричать великого Людвига, – Хочу. Представить. Вам. Еще одного. Члена. Нашего Лито. Карину Мамину. Да выключите вы его, наконец!
– Ой, я не знаю, как тут выключается, – воскликнул страдальческий женский голос и тут же вместе с Бетховеном потонул в аплодисментах.
Раздвигая присутствующих, к столу, как ледоход к пристани, стала пробиваться дама в белой блузке. Пока она пробивалась, перед зрителями возник солидный мужчина в костюме и галстуке.
– Я только хочу сделать объявление, – заявил он. – 15 марта, в литературной студии ДК Газа состоится творческий вечер замечательного прозаика и публициста, лауреата премии «Золотое крыло», нашего земляка, Владимира Жалейко. В программе презентация его новой книги «Огненные тропы».
– А кто такой Жалейко? – спросил Лукконен у Светы.
– Да это он и есть, в галстуке который, – ответила вместо нее дама с брошкой, успевшая уже вернуться.
Деликатно дождавшись, когда Жалейко закончит речь, Карина Мамина осветила зал улыбкой и хорошо поставленным педагогическим голосом стала объяснять:
– Я пишу, как правило, детскую поэзию. Видимо, взрослым мне сказать уже нечего.
– А у меня, кстати, об этом есть стихотворение! – В первом ряду поднялся мужчина в ватнике и с убедительной рыжей бородой. Было в нем что-то от Ивана Сусанина, которого Лукконен недавно видел на сцене. Мужчина ловко извлек из-под стула мешок и достал увесистый томик в темном переплете.
– Михалмихалыч, сейчас ведь очередь Карины, – возмутились вокруг.
– Да? Ну, тогда я потом, – успокоил он их. Карина Мамина продолжала пояснять, что детская тема ей интересна своей позитивной энергетикой и непосредственностью, затем, читала стихи. Были там и такие строчки:
Несчастная, нетрезвая, больная
С растрепанной заплатой на плече,
Она хромала по дворам, не зная
Где жить, с кем жить, и главное, – зачем.
После того, как стихли аплодисменты, у стола опять появился Жалейко:
– Я только хочу добавить, что со своим последним стихотворением Кариночка не так давно принимала участие в открытом конкурсе «Литературный Сестрорецк», а я в то же самое время участвовал в программе международного поэтического фестиваля «Восхождение», где представил произведение под названием «От Амура до Амударьи». На вручении призов присутствовал Андрей Вознесенский, Андрей Макаревич, Андрей Аршавин. Я даже сфотографировался вместе с ними. Ну а в произведении, о котором я заговорил, мне удалось успешно развить новаторскую жанровую форму, где лирическое настроение гармонично переплетается с эпическими повествовательными фрагментами. И кстати, эта работа вошла в художественный альманах, издаваемый Домом офицеров города Волгограда. Все желающие могут приобрести альманах у меня, прямо сегодня, всего за 129 рублей. Естественно, с автографом. При покупке второго экземпляра предоставляется скидка 10%.
– Да хватит о коммерции, – раздался низкий женский голос. – Сегодня давайте говорить только о высоком, только о поэзии.
Кто-то поддержал это предложение, кто-то неодобрительно забурчал. Назревала полемика, но тут в дальнем углу зала что-то громко лязгнуло.
– Касса закрывается, – возвестила, возвысившись над прилавком, строгая дама.—Если кто-то хочет что-нибудь купить, то давайте скорее, а то мне идти надо.
Задремавшая, было, Света сразу открыла глаза:
– Лушечка, – возьми мне «Живую воду», – томно попросила она и спрыгнула с колен Лукконена размяться.
Расплачиваясь, Лукконен спросил у дамы за кассой:
– Извините, а когда все-таки будет Муркин?
– Это, который скрипач?
– Нет, он на гармошке играет.
– На гармошке? А вы, случайно, не из Прибалтики?
Узнав, откуда приехал Лукконен, она стала уговаривать его приобрести русско-финский разговорник, но Лукконен на уговоры не поддался, зато взял несколько тоненьких сборничков местных литераторов, под которые в магазине была выделена целая полка.
Тем временем, воспользовавшись возникшим замешательством, Михалмихалыч предпринимал вторую попытку перехватить инициативу.
– Насчет конфликта коммерции и духовности ... Я тут на эту тему кое-что написал.
Он извлек из мешка все тот же увесистый томик.
Но фортуна к Михалмихалычу была опять неблагосклонна. Не успел он найти нужную страницу, как в зале погас свет. Правда, у кассы продолжала гореть лампочка, но пользы от этого было намного.
– А давайте пойдем в подсобку, – предложила Карина. – Там гораздо уютней.
– И к холодильнику поближе, – радостно добавил какой-то парень в свитере.
–В подсобку, конечно, в подсобку,--подхватили остальные и начали перемещаться в длинный коридор, заставленный коробками.
Света и Лукконен стали перемещаться вместе со всеми и вскоре оказались в помещении, похожем на кухню, но только без плиты.
Мужчины сразу же принялись откупоривать непонятно откуда взявшееся шампанское, женщины заметно оживились.
– Предлагаю тост за хозяйку нашего любимого Глюкхауза, – крикнул кто-то. Все протянули пластмассовые стаканчики в сторону миловидной дамы. Та смущенно заулыбалась.
Лукконен, который почти никогда не пил, налил себе из стеклянного чайника полную чашку чая, залпом проглотил и ... кухня закрутилась вокруг него каруселью, в горле появился гадкий, режущий вкус, а в затылке запульсировала тупая боль, будто кто-то засадил туда ледорубом.
– Лучок, ну кто же так коньяк пьет? – хихикнула повеселевшая изрядно Света – И вообще, что ты только себе, да себе?
И она протянула ему стаканчик.
Когда Лукконен немного пришел в себя, то обнаружил, что стоит у окна все с той же чашкой в руке, в которой теперь плескалось что-то прозрачное. На подоконнике болтала ногами обаятельная девушка с косичками, на ней была короткая синяя юбочка, белая блузка с вышитым на кармашке котенком и еще более белые гольфики, прямо как у японской школьницы из эротического фильма. Что-то поедая из пластмассовой тарелки, она быстро говорила:
– Прикольный сегодня вечер получился, я такой не помню. Я вообще только шампанское пью. Мы, кстати, на «ты» или на «Вы»? Меня – Дана зовут. А ты откуда так русский хорошо знаешь? Учил? И откуда такой интерес к русской поэзии? Или нет –лучше так: ты гей?
Решив, что обращаются все-таки к нему, Лукконен поставил стаканчик в сторону, вынул из кармана блокнот с шариковой ручкой и старательно – русские слова стали вдруг даваться ему нелегко – произнес:
– Я интересуюсь. В вашем мнении. Как кризис оказывает влияние на творческий процесс в России?
Дана задумчиво погладила котенка на кармашке:
– Вообще-то времени стало больше, я только что роман написала. Про оборотней. Он выйдет в «Черном квадрате». А сейчас пишу про семью каннибалов-расчленителей. Там еще завихрон такой будет: про чучельника: он своих любовниц потрошил и реальные чучела из них делал.
Тут перед ними появился парень с вьющимися, по плечи волосами и внешностью рок-музыканта 70-х годов.
– Дана, что за жесть? Ты почему колбасу ешь?
– Янис, блин, какую колбасу? Она же соевая. Это мой муж, мы вегетарианцы, –пояснила она Лукконену.
К подоконнику протолкнулась та самая полная дама с брошкой, она опять жевала печенье.
– Какое влияние, говорите, оказывает? Никто ничего больше не хочет, все ушли в себя, не до творчества уже.
– Но ведь сегодня пришли много людей.
– Ну да, желающих выпить на халяву у нас всегда найдется.
– Лукич, не слушай ты, – обнял его за плечи Михалмихалыч, – Я тебе так скажу: все от Бога, а настоящий поэт всегда на Руси голоден был и загнан. У меня как раз про это стихотворение есть.
И она начал что-то читать. Впрочем, довольно выразительно. Потом они выпили.
– Вы понимаете. – присоединился Жалейко. – У меня 23-го числа будет презентация новой книги. О ней уже много писалось, наиболее интересные главы звучали по радио. В той передаче как-то Фазиль Искандер выступал даже. На книжной ярмарке ее раскупили за полчаса. Так вот, я вам советую придти. И тогда на все свои вопросы вы сами найдете ответы.
– А вы знаете, когда будет этот ... Муркин?
– Муркин? Аа-а. Не Муркин, а Миркин. Лева Миркин. Так ведь он вчера выступал. У него, между прочим, есть прекрасная композиция на мое стихотворение. Там я красиво раскрыл образ лишнего человека в капиталистической России. Стихотворение было удостоено главного приза в прошлогоднем конкурсе «Невская лира». Еще коньячку?
Лукконен согласился, а потом согласился еще раз и еще. А потом и сам начал предлагать. Трудно было понять происходящее. Всё перемешалось и растворилось в каком-то мистическом континууме и, влекомое безумным течением, куда-то неслось, неслось… Время от времени, течение это выбрасывало знакомые лица. Лица улыбались, жали ему руку, всучивали визитки, афишки, брошюрки, бумажки с номерами телефонов. Появилась, а потом исчезла, а потом опять появилась Света, совершенно уже раскрасневшаяся и растрепанная и ставшая еще меньше ростом.
Затем, в какой-то момент на пороге подсобки вырос высоченный парень чайльдгарольдовской внешности в черной псевдоковбойской шляпе, очках и длинном белом шарфе. На шее у него почему-то болталась блок-флейта, а на каждой руке висело по девице в джинсовом костюме.
– Эдька, – закричала Света и через всю кухню бросилась к нему. Она вцепилась в его пальто и, не смущаясь присутствия ни девиц, ни Лукконена, начала решительно карабкаться по белому шарфу вверх, по направлению к шляпе, а, вскарабкавшись, прилипла к флейтисту долгим и не самым целомудренным поцелуем. Лукконен с удивлением отметил, что жест этот совершенно не вызвал у него ревности и, более того, в течение вечера интерес к Светиной личности у него вообще заметно понизился.
– Сюрприз, господа, сюрприз, – объявил Эдуард. – Сейчас тут будет, – он сделал эффектную паузу, поставил Светку на пол и взмахнул рукой, – Сама Стелла.
– Стелла, придет! – заволновалась подсобка.
– А что пишет эта Стелла? – с трудом спросил Лукконен. – Язык его то ли онемел, то ли раздвоился, то ли вообще выпал куда-то изо рта.
– Она давно уже ничего не пишет, – ответила Карина Мамина. – И именно поэтому ее так все уважают. К тому же, она прекрасно знает русскую поэзию.
И действительно, не прошло и минуты, как вошла совершенно очаровательная, бесподобно красивая женщина – высокая, со вкусом одетая брюнетка. Подсобка одобрительно загудела, кое-кто даже зааплодировал. А Лукконен только охнул. Это была она. Та самая. Та, которую он хотел, искал. Все в ней было идеально: и тонкие черты лица, и смуглая кожа, и рост, и гитарность фигуры, и ... ну, вобщем, все.
Лукконен встал со стула. Надо было действовать, надо было что-то делать. Ведь этого момента он ждал всю жизнь. И значит, не зря приехал он в этот странный город и не зря пришел на этот вечер. Судьба в неожиданном порыве милосердия послала ему шанс, единственный шанс на понимание, на тихий домашний свет покоя, на воскресный обед после похода в кирху, на прогулки по их уютной улочке зимними вечерами, на любование вечно серебристым небом в полярный день, когда поют иволги в березовой роще за речкой – у нас там, знаете ли такая есть речка, и в ней плещется форель, – моя мама готовит изумительную уху из форели, я вас с ней обязательно познакомлю, не с форелью, конечно, а с мамой. Она живет на втором этаже, но нам…но вам, это совершенно не помешает, маме вы понравитесь, у нее спокойный характер, она прекрасно ладит с людьми, 30 лет на почте проработала, а места у нас тоже спокойные, все друг друга знают, и соседи у меня спокойные – Кухонен, Лахтинен и Тиихонен, и все у нас близко, до центра 15 минут на машине, а я в университете в Русском центре, меня все уважают, мы будем читать стихи, я готовиться к лекциям, вы мне помогать, а в отпуск можно на Майорку, я знаю одно спокойное место… там почти нет туристов из России, а вам известно, что такое настоящие чувства... у меня вот настоящие, и я верю что...
Тут Лукконен остановился. Только сейчас он заметил, что в помещении стало тихо. Все с интересом смотрели на него, и Жалейко, и Карина, и Ольгина, и Дана с Янисом, и Светка, почему-то пристроившаяся у флейтиста на коленях. А еще Лукконен к ужасу своему понял, что всю эту речь он по какой-то невероятной причине произнес на своем родном финском языке. Но это было еще не все. Реакция Стеллы оказалась совершенно неожиданной. Помолчав мгновение, словно еще раз обдумывая услышанное, она (на русском, естественно) ответила:
– Спасибо, но у меня в жизни уже есть человек.
Сраженный мощным ударом копья, Лукконен упал. Обагряя кровью песок ристалища, он сумел приподняться на локте и протянул свободную руку к Стелле, моля о пощаде:
– Что вы говорите? И как же его зовут? – Из последних сил прошептали побелевшие губы.
– Ее зовут Альбина, – гордая амазонка взмахнула мечом, и клинок по самую рукоять исчез в изувеченной плоти, пронзив сердце жертвы. – И вообще, какое вам дело?
– Давай лучше выпьем, Лукич, – взял со стола бутылку водки Михалмихалыч.
Вряд ли стоит рассказывать о дальнейшем: слишком уж бессмысленным и скомканным оказалось оно для Лукконена. Сразу после его речи, Светка увела флейтиста за шарф в коридор. Лукконен даже успел заметить, как они целовались возле коробок с книгами. Потом флейтист, бросив своих джинсовых девиц, вообще исчез вместе со Светкой. Потом Лукконен читал Карине Маминой свои переводы из Тредиаковского на финский, а она его утешала и говорила, что все это вздор, и что все обойдется. Потом полная дама с брошкой отпаивала его крепким чаем и зазывала к себе в гости показать редкие книги с автографами Гумилева и Ахматовой. Кстати, к этому моменту брошки на ней уже почему-то не было.
Как ответил Лукконен на ее приглашение – не имеет принципиального значения. Важно лишь то, что на следующий вечер он улетел в Лапландию. Совершенно один. Светин билет даже не удалось сдать.
Вернувшись домой, Лукконен еще целую неделю не выходил на работу и мама отпаивала его ухой из форели. А осенью он женился. На дочери аптекаря из соседнего городка. Она была миниатюрной блондинкой, с неопределенной фигурой и не слишком разбиралась в русской поэзии, тем более 18-го века. Но зато обладала спокойным характером, была хорошей хозяйкой и готовила уху из форели даже лучше, чем ее новая свекровь.
Да, зимой в ежемесячном журнале Lappalainen kirjallisuus, “Литературная Лапландия” вышла статья Лукконена под названием «Морфология российской культуры в эпоху кризиса». Там, в частности, говорилось:
- И все-таки внушает оптимизм тот факт, что после постмодернистской стагнации 90-х и периода становления, начавшегося в путинскую эпоху, но так, увы, не достигшего должной степени реализации, российская литература встретила кризис плодотворным порывом творческих исканий. Вряд ли было бы оправданно определить этот порыв как явление гомогеничное в жанровом отношении. Морфологическая палитра современной российской литературы – и особенно ее поэтического компонента – весьма пестра и (я не побоюсь этого слова) в чем-то эклектична. Но, как это ни парадоксально, при всей своей эклектичности она и гармонична, и уникальна. Лирические нотки Марьяны Ольгиной, выпестованные в лучших традициях Серебряного века, альтруистический дискурс Карины Маминой, гражданский жизнеутверждающий пафос Владимира Жалейко, патриотические стансы Михаила Михайлова, экспериментальный деконструктивизм Даны Бекберовой, созданный в неокафкианской парадигме, – вот наиболее интересные составляющие российской литературы эпохи кризиса. На этом фоне следует выделить творчество Льва Муркина, выступление которого произвело на автора этих строк особое впечатление. Хочется верить, что кризис продолжит свое благотворное влияние на российский Парнас и уже в ближайшем будущем подарит миру новые имена.
ПУГОВИЦА С ТИГРОМ
Вот и наступил этот день. Казалось бы: последний раз, последнее утро… но никаких эмоций я не испытывал. Да и мир вокруг оставался все таким же и не собирался меняться. Все так же призывно гудели водопроводные трубы, соседи хлопали дверью лифта. За окном моросил серый вечный дождь, на улице у продуктового киоска кучковались алкаши, a на балконе напротив трепыхались все те же простыни. Интересно, кому могло прийти в голову сушить белье под дождем? Наверное, этого я так никогда и не узнаю. Ну, и ладно.
Я подошел к книжному шкафу: первое издание “Фарфорового павильона”, “Жемчугов”, “Четок”, “Портрет Дориана Грея” с автографом Уайльда, и много других важных, единственных книг. Жаль, что ничего из этого нельзя взять с собою. Сказали: один предмет, но не книгу и не произведение искусства. Расплывчатая формулировка, между прочим. Моя блок-флейта, скорее всего, не произведение искусства, хотя и имеет к нему непосредственное отношение, а моя любимая расписная чашка с парижскими бульварами и мансардными крышами-таки, наверное, произведение, хотя ее основное назначение – всего лишь донести до рта порцию кофе.
Кстати, насчет “донести”– неплохая идея, особенно натощак. Я пошел на кухню, заварил себе чашку (да, ту самую, с бульварами и крышами) колумбийского кофе. Выпил. Захотелось покурить, но пачка была уже пустой. Значит, надо спуститься к киоску, заодно можно будет и взять пару бутылок пива.
Я хотел, было, накинуть плащ, но тут зазвонил телефон. Звонила моя жена, точнее бывшая жена, точнее – все еще нынешняя, но за два года мы так и не нашли времени развестись.
–Я так и знала. – Зазвучали пронзительные ноты (в школе она, кажется, даже ходила в какую-то пионерскую хоровую студию). – Нет, ну, как ты мог!
– Нет, мне просто интересно, как ты мог! – настаивала она. – Тоже мне, Пастернак выискался. Ведь уже все, по-моему, было ясно. Да ты и сам говорил, обещал, что перестанешь.
Тишина.
Нет, наверное, надо что-то сказать. Скандалы в такой день не нужны:
– Понимаешь, у меня не было другого выхода. Я ждал этого всю жизнь, только сам об этом не знал. А к этому все шло само. И вот… пришло.
Я зачем-то хмыкнул. Глупо получилось.
– Нет, ну, хорошо мать, работа – для тебя этого уже не существует. Но о ребенке ты подумал! Что я ему скажу? Ему же в школу идти скоро. Или ты и об этом забыл?
– Кстати, где он? – говорю, – передай ему трубку. – И вообще, может, как раз ради него я это и делаю.
– Ну, знаешь! Всему есть свои пределы.
Гудки.
Вот так всегда. А ведь раньше она умела летать. Летать и удивляться. И мне так нравилось удивлять и радовать ее. А потом мы поженились, и на этом все кончилось.
Опять звонок.
– А мы с мамой сегодня идем, – сообщил сын.
Все-таки дала ему позвонить. И на том спасибо.
– Куда?
– К врачу.
– А что у тебя болит?
– Ничего. Но у мамы болит живот и зуб. Вот мы и идем. А еще я вчера ел мороженое. Земляничное.
– Ты молодец. А книжки новые читал? Я тебе много прислал.
– Не-а. Я мультфильмы про бегемотика смотрел. А ты уезжаешь?
– Нет, не совсем. То есть . . . – я не знал, что сказать: попробуй объяснить ребенку то, что не поймет большинство взрослых. – Просто я хочу, чтобы ты знал: ты у меня самый-самый. И я тебя люблю. Очень.
* * *
А дождь все усиливался. Плащом теперь, пожалуй, и не обойтись. Нужен зонт. А с зонтами у меня всегда были проблемы. Они постоянно терялись, забывались, выворачивали себе спицы или просто рвались. Но больше всего я не любил, когда кто-нибудь, с кем я шел, раскрывал зонт: из-за моего роста наглые кончики спиц норовили выколоть мне глаза, в лучшем случае вода стекала мне за шиворот.
Я рассмеялся: глупее всего в моем положении бояться сейчас простудиться. Ну, их всех к лешему – и зонты, и плащи.
Я вышел на улицу. Когда уже подходил к киоску, кто-то схватил меня за руку.
– Здорово, старик, – это был Талабанов, – ты чего это не по погоде? Не холодно?
Не дожидаясь ответа, он добавил:
– Знаю, слышал все про тебя. Ну, так что – сегодня? – он многозначительно понизил голос.
Я кивнул.
– Так прямо – и все?
– А как еще? Ведь столько времени прошло.
С Талабановым мы когда-то вместе работали. Хороший мужик, но пускаться сейчас в разговоры мне не хотелось. Ни с ним, ни с кем-либо другим.
– Слушай, – сказал Талабанов, – а ты молодец. Я тебе даже завидую. Я ведь и сам в университете … Пописывал. Вроде бы даже получалось, хвалили. Говорили – есть данные, надо развивать. А я вот . . . здесь. Ну, в общем, сам знаешь.
Я знал. Мы пожали друг другу руки. Перчатку он не снял.
Пива я все-таки решил не брать. Ограничился сигаретами. В дождь пиво пьется плохо, тем более на улице. А дома у меня еще был коньяк. Недопитых бутылок у меня обычно не остается – будь то водка или джин тоник, не говоря уже про вино. Но коньяк почему-то выживает. Жаль, придется допивать одному.
Я стоял на остановке и курил. Нет, не правильно будет, если все так и закончится. Как бы там ни было, с матерью я увидеться должен.
Подошел трамвай. Странно, он был почти пустым. Да и улицы были какие-то пустые: почему-то одновременно ремонтировались все главные городские дороги, и места для транспорта просто не оставалось. Ни для какого – кроме трамваев.
* * *
Я поднялся на третий этаж. По привычке позвонил три раза в дверь. Как обычно, мама открыла не сразу: только через какое-то время послышался скрип половиц, затем долго звенели бесконечные цепочки, крючочки.
Мы сразу пошли на кухню.
– Ты совсем промок. Чаю будешь? – спросила мама. – Я хоро-о-ший купила. Зеленый. Китайский.
Еще в детстве мне не нравилась эта ее манера растягивать гласные, особенно “о”: “большо-о-й торт”, “плохо-о-й мальчик”. Но от чая отказался я не поэтому. Просто не хотелось перебивать вкус сигарет и кофе во рту.
Мы сидели друг напротив друга. На буфете стояла белая треснувшая ваза, в ней--какие-то желтоватые цветы.
– Это ты-ы мне подарил, сынок. В прошлом году. На день рождения. Я их потом засуши-и-ла.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я.
– Как я могу себя чувствовать? – Возраст уже. А тут еще и погода такая.
– Мерзкая погода,--согласился я.
О чем говорить дальше, было непонятно. Я сделал вид, что заинтересовался фотографиями на стене, хотя они висели там в той же последовательности с самого моего детства.
–Я знала, что ты придешь сегодня, – сказала вдруг мама. Она смотрела куда-то в сторону, и голос ее упал.
– Это тебе Лина сказала?
– Лина? – Мама облокотилась на стол. Взгляд ее стал еще печальнее. – Нет, Линочка здесь не при чем. Зря ты с ней, все-таки, разошелся. Просто, знаешь. . . Твой отец . . . Он ведь – тоже. Оказался.
Я встал, подошел к плите, зачем-то включил конфорку. Потом выключил. Достал сигареты, но вспомнил, что курить здесь нельзя.
– Мама! Ну, при чем тут отец! Как он мог оказаться! Ведь он же вообще был военный и умер от менингита. Сколько мне тогда лет было?
Возникла пауза. Долгая. Наполненная только стуком дождя.
– Это мой муж умер, царствие ему небесное. А твой отец остался. А потом вот . . . А теперь и ты. – Она заплакала, но без слез. – Я тебе не говорила. Никому не говорила. Ты уж извини меня. Бабушка твоя, правда, знала.
Я все-таки закурил, теперь уже все равно:
– Мама, ну, как же так? Как его хоть звали-то?
Но она только вздохнула и еще раз повторила:
--Извини. Я все надеялась, думала – так лучше будет. А теперь – сам видишь, как оно получилось.
* * *
Домой я шел пешком. Все пытался осознать произошедшее. Да, я подозревал, что в последний день что-то произойдет. Что-то в этом роде. Но ведь не так, чтобы. . . Ах, мама! Скромный учитель начальной школы. Кто бы мог подумать!
* * *
Еще вдалеке от своег о подъезда я увидел ее красный берет, и помахал ей рукой. Она бросилась ко мне через весь двор, и мы долго стояли, обнявшись.
– Извини, что я пришла, – сказала она, – не могла сидеть там и знать, что ты все еще здесь.
– Ну, что ты, Галченок, все нормально.
И мы поднялись ко мне.
Мы сразу пошли в душ, потом – в постель. И все было, как всегда, словно и не было сегодняшнего дня. И словно, будет завтрашний.
– Что же теперь делать? – спросила она.
Я погладил ее по голове. Мальчишеская стрижка, выпирающие детские ключицы. Странно, что за все это время я так и не смог по-настоящему привыкнуть к двадцати годам разницы.
– А тебе не будет больно? Только правду скажи. Не будет?
Я рассмеялся.
Потом, мы сидели на полу и пили коньяк.
Я даже не заметил, как она ушла.
Я оделся, сел на разобранную постель. И тут увидел медную пуговицу – видимо, она оторвалась от ее джинс. На пуговице был выгравирован тигр, с длинной выгнутой спиной и широко раскинутыми лапами.
– А еще у нее было голубое кимоно, – не к месту подумал я.
Я продел через ушко пуговицы нитку: получился смешной хиповский сувенир, фенечка такая.
– Вот тебя-то я и возьму с собой, – сказал я тигру. – Вместе с пуговицей. И пусть они там говорят, что хотят.
Я закурил еще одну сигарету. Пустил дым в круглое зеркало над столом. Из зеркала на меня глядел взлохмаченный чувак в расстегнутой рубашке. И что он там делает?
… А за окном в небе появились первые просветы. Дождь кончался. В кои-то веки в этом городе кончался дождь! И значит … значит, мне пора.