История
Павел Рейфман
Павел Семенович Рейфман принадлежит к поколению, на долю которого выпало много испытаний. Когда Павел Семенович писал в своих воспоминаниях, что семиотическая школа возникла именно в Тарту потому, что ленинградец Ю. М. Лотман «оказался не нужным Ленинградскому университету, Ленинграду и нужным Эстонии, Тартускому Учительскому институту, а затем университету», он писал и о себе. Ему так же, как и Ю. М. Лотману и З. Г. Минц, пришлось уехать из города, где он окончил с отличием школу (1940) и университет (1949), из города, который защищал, уйдя добровольцем в народное ополчение (1941). «Ополчение, плохо подготовленное, плохо обученное и вооруженное, большей частью погибло вокруг Ленинграда», — сдержанно комментирует Павел Семенович судьбу своих товарищей, которая вполне могла стать и его судьбой. Пройдя всю войну и демобилизовавшись осенью 1945-го, он продолжил учебу на филологическом факультете Ленинградского университета и примкнул не к тем вчерашним фронтовикам, которые успешно делали общественную карьеру, а к тем, кто углубился в академические занятия, стараясь наверстать пропущенные годы. Выбор был сделан, и он определил дальнейшую жизнь. П. С. Рейфману не досталось места ни в аспирантуре, ни в Ленинградском университете, ни вообще в Ленинграде. Он уехал в Псков и, работая в Псковском пединституте, написал кандидатскую диссертацию, которую защитил в 1953 г. В этом же году П. С. Рейфман начал работать в Тарту — сначала в Учительском институте (вместе с Ю. М. Лотманом и З. Г. Минц), затем и в университете. В число штатных преподавателей университета он был принят в 1959 г. Более полувека деятельность Павла Семеновича связана с кафедрой русской литературы Тартуского университета: в 1963 г. он стал доцентом, в 1973 г. — профессором, в 1993 г. — профессором-эмеритусом. В 1972 г. защитил на этой кафедре свою докторскую диссертацию.
Из истории русской, советской и постсоветской цензуры
Ларисе Вольперт – любимой, другу, жене, с
которой мы вместе с 1948 года посвящаю.
ОТ АВТОРА. Я решил вывести в интернет курс «Из истории русской, советской и постсоветской цензуры», который прочитан мною для магистрантов и докторантов, филологов Тартуского университета, в 2001 – 2003 годах. Само название курса свидетельствует о том, что речь идет не о исчерпывающей, полной истории, а именно об «из истории», отдельных эпизодах, проблемах, выводах, заключениях, которые представляются мне немаловажными, существенными. Т.е. более узко, чем история. Немалое значение в отборе имеет то, что я лучше знаю. Важно и то, что есть в тартуских библиотеках. Обращаться к иногородним архивам я сейчас не в состоянии. Но курс и шире истории цензуры. В нем пойдет речь не только о государственном учреждении, созданном для контроля над печатью (и другими средствами массовой информации: радио, кино, театре...), о цензуре в узком смысле этого слова, как бы она не именовалась (Главное управление цензуры, Революционный трибунал по делам печати, Главлит, Министерство печати). Я собираюсь рассказывать о цензуре в широком смысле этого слова, о всей системе мер, при помощи которых государство пытается создать нужный ему миф о действительности, подменяя и искажая реальную картину ее, используя для этого и запрещения и поощрения, самые различные формы воздействия, от награждений и всяческих льгот до ссылок и каторги (высшая форма цензуры – убийство). В курсе необходимо будет затронуть некоторые вопросы общественного движения, истории литературы, книгопечатания. Придется говорить не только о том, что запрещается властями, но и о том, что ими поощряется, пропагандируется. Наконец, надо будет останавливаться и на исторических фактах, событиях, на том, как они трансформируются, благодаря всякой информации, в сознании людей. Таким образом, в круг проблем, затрагиваемых в курсе, войдет много такого, что непосредственно к цензуре, может показаться, отношения не имеет, хотя я полагаю, что это не так. Меня интересует всё то, что связано с формированием мировосприятия людей в нужном властям направлении, путем то ли запрещения, то ли поощрения, при помощи средств массовой информации. Напомню при том начало абзаца: только в том объеме, который для меня доступен и по тем или иным причинам важен. Еще одно: я не ручаюсь за достоверность каждого сообщаемого факта. Не могу поручиться, что авторы всех используемых мною источников и пособий излагают факты верно. Могу только обещать, что сам я искажать их не буду. И полагаю, что даже мифологическое отражение действительности может быть довольно верным ее зеркалом. В давние времена я читал курс истории журналистики и начинал его с двух казалось взаимоисключающих утверждений: первое – печатная периодика (журналы, газеты), другие средства массовой информации – лучшее зеркало действительности, даже тогда, когда они эту действительность искажает; они же – вторая древнейшая профессия (первая – проституция).
Не исключаю, что в какой-то части, в противоположность мифологии официальной, курс станет превращаться в мифологию антиофициальную, что тоже плохо. Не привыкайте безусловно верить в любое высказанное утверждение, в том числе мое. Узнать правду, да и то относительную, можно лишь на пересечении многих точек зрения, в том числе противоположных. Не нужно абсолютизировать всякое печатное (радио, телевизионное, интернетное) слово. Лишь серьезное знание позволит приблизиться к сущности вещей и событий. Следует сравнивать разные точки зрения, различные версии происходившего, не замалчивать их. В некоторых случаях я собираюсь приводить различные версии, не ставя вопроса: какая из них правильная. У писателя Башевис-Зингера, лауреата Нобелевской премии, есть рассказ «Корона из перьев». Суть его в следующем: появляется искусно сделанная корона из перьев. И непонятно, с добром или злом связана она, от Бога или дьявола она послана. Концовка рассказа примерно такая: может быть на небе знают ответ на этот вопрос (курсив мой- ПР). Даже на небе могут не знать, а может быть знают. Необходимо учиться думать, осмысливать узнаваемое, делать самостоятельные выводы. Банальные истины, но, к сожалению, ими руководствуются не столь уж часто. Чаще уверены, что свое знание – единственно истинное и правильное.
Чтобы облегчить ориентировку читателя я даю курсивом в начале каждой главы краткое ее содержание.
Материал я располагаю, в основном, в хронологической последовательности, но иногда, для цельности восприятия, ее приходится нарушать. Оказывается необходимым в отдельных случаях дополнять в более позднее время затронутую ранее тему. В таких случаях я обычно ставлю PS и дату дополнения (убийство Политковской, отравление Литвиненко, события на Украине и др.). Сноски, помещенные в тексте в круглых скобках, я ставлю для себя и обращать внимание на них не нужно. Сокращения (ЦК, Политбюро, Оргбюро, Отдел печати, ССП и др. вместо ЦК Коммунистической партии... Союз Советских писателей и т. п.), часто повторяющиеся, думаю, понятны из контекста.
И еще одно нужно сказать: мое сочинение не является научным исследованием. Оно – учебное пособие, основанное на изучении мною довольно большого количества различных материалов, которые представляются мне более или менее достоверными. Вероятно, среди них есть и много мифов, но мифы тоже в своеобразном виде зеркало эпохи.
Я вывожу в интернет черновую версию курса. Окончательную версию я вряд ли успею закончить. Предстоит еще очень много работы. Нужно будет что-то сократить, а что-то добавить. Прочитать ряд книг и статей, полезных для курса, но не использованных в нем. Изменить порядок изложения материала в отдельных главах, композицию их, Уничтожить повторения, которые могут встречаться. Сменить названия некоторых глав, уточнить эпиграфы. Оформить сноски, выверить все цитаты. Еще раз проверить текст, исправить ошибки, опечатки, произвести стилистическую правку. Пополнить библиографию. Всем этим я собираюсь постепенно заниматься позднее. Почему же я тороплюсь, выводя в интернет черновую редакцию? Боюсь не успеть. Я опасался, что и ее не смогу закончить. Мой возраст весьма преклонный. А сколько еще отпущено – неизвестно. Хочется все же, чтоб мой труд дошел до читателя, хотя бы в сыром виде.
PS. Я все же успел закончить вторую редакцию. Сделано на мало. Исправлено множество ошибок, опечаток. Многое добавлено, переделано. Но работа не закончена. Теперь ее, по крайней мере, удобней читать (см. Заключение.30.07.07 - ПР).
Но есть и другая причина, не дающая закончить книгу – причина принципиальная. Интернет дает уникальную возможность продолжать работу над книгой. О цензуре и бесцензурной. Живой книгой, меняющейся, исправляемой, включающей в себя все новый материал. Да здравствует интернет! Надеюсь, читатели будут помогать автору в этой работе, жду их замечаний, дополнений.
PS. Летом нынешнего (2006) года до меня дошла книга А.В. Блюма «Как это делалось в Ленинграде. Цензура в годы оттепели, застоя и перестройки. 1953-1991». СПб, 2005. В ней, как и в предыдущих исследованиях автора, много интересных и ценных фактов. Рекомендую ее читателям. Но так как ко времени ее выхода мои очерки из истории цензуры в основном были закончены, я не использую ее материал. Не учитывал я и содержание нескольких книг о второй мировой войне, появившихся в последние два-три года. В них приводится большое количество неизвестных мне ранее сведений, дается иногда новые истолкования их, но основной концепции, излагаемой мною (Советский Союз, выступив вначале как союзник гитлеровской Германии, затем начал готовить на нее нападение; Гитлер успел опередить его) они не меняют. Названия упомянутых книг дается в списке использованной литературы. П. Рейфман.
Апрель 2003
В начале было Слово: « И сказал Бог...» (Ветхий завет)
Позднее Бог, как венец творения, создал человека.
Человек изобрел Государство, которое сразу же ввело цензуру.
Для обуздания слова Божьего. Вопрос: кто виноват?
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. РOССИЙСКАЯ ЦЕНЗУРА
ОГЛАВЛЕНИЕ
Вступление . Первые шаги.
Глава первая. От Первого до Второй. «Курносый злодей».
Глава вторая. «Дней Александровых прекрасное начало» ... «Кочующий деспо`т»
Глава третья. «... Должно повиноваться, а рассуждения свои держать при себе».
Глава четвертая. Тягостное благоволение (поэт и император). Часть l и 2.
Глава пятая. Эпоха цензурного террора.
Глава шестая. «"Песни о свободном слове». Часть l и 2.
Глава седьмая. «Глухая пора листопада».
Глава восьмая. «А в октябре его немножечко того...»
ВСТУПЛЕНИЕ. ПЕРВЫЕ ШАГИ.
Так что давай, валяй,
Бренчи своей бандурой!
С одной стороны – дерзай!
С другой стороны – подумай
(из старой песенки /1960-е гг. о «новых временах», в назидание автору).
Тебя уж нет... Рука твоя
Не поднимается, чтоб херить,
Но дух твой с нами, и нельзя
В его бессмертие не верить
(Еще более старое четверостишье А. M.Жемчужникова по поводу цензурной реформы 1860-х гг.)
Общие замечания. Сведения о цензуре в дореволюционных и советских энциклопедиях. Возникновение цензуры. Краткие сведения о цензуре в Европе. Цензура в России допетровского времени. Первые типографии, контроль над ними.
Что такое цензура?
1) Контроль (в основном государственный, запрещающий или разрешающий) над печатью, театральными представлениями и т.д.
2) Учреждение, осуществляющее такой контроль.
Цензура бывает предварительная (текст заранее подается в нее и печатается только после ее разрешения) и карательная (рассматривает уже напечатаныe произведения и накладывает на провинившихся взыскания). Имелись разные виды цензуры (общая, иностранная, театральная, духовная, издательско-редакционная, самоцензура). Часто цензуры пересекались. Kак правило, главным цензором был сам император, непосредственно вмешивавшийся в дела цензуры. В широком смысле цензурой называется всё, что заставляет заменять правдивое изображение действительности официальным мифом, угодным властям.
Как учреждение в России цензура оформилась в начале Х1Х в., одновременно с принятием её первого устава. Главное управление ею находилось в Петербурге. Для осуществления цензурного контроля на местах в 1804 учреждены цензурные комитеты: Санкт-Петербургский – главный, Московский, Виленский, Дерптский, подчинявшиеся непосредственно попечителям учебных округов (позднее к ним прибавились и другие: подчиненность их, структура, названия менялись). Писатели могли подавать свои произведения в Ц. не только по месту жительства, петербуржцы в Моск. комитет, москвичи – в Петерб.. Последний был самым строгим (наиболее близок к начальству), но иногда более строгим оказывался Моск; во многом дело зависело от отношений цензора с автором, от различных частных обстоятельств и общих указаний. Комитеты занимались разными конкретными делами, запрещали (или разрешали) статьи, книги. Но высший цензурный надзор, масштабные репрессии всегда осуществлялись петерб. инстанциями: министрами Просвещения и Внутренних дел, Ш Отд., гласн. и негласн. особыми комитетами, непосредственно императором. Это относится к запрету моск. славянофильских журналов («Европеец», «День», «Парус»), журналов Н.А. Полевого «Московский телеграф», Н.И. Надеждина «Телескоп», к истории А.И. Полежаева, к мытарствам, вызванным концовкой пьесы А.Н. Островского «Свои люди, сочтемся» и др. Поэтому вполне уместно говорить о подобных репрессиях в рамках петерб. Ц, что не исключает большой зависимости литературы от цензурных комитетов. Петерб. Ценз. Комитет осуществлял внутреннюю Ц,, контролировал книги и периодические издания, выходившие в Петербурге, в других регионах России, на русском и иностранных языках, на национальных языках народов Российской империи (т.е. не только в Петербурге).(( Сначала состоял не более, чем из трех цензоров, из «ученых особ», проживающих в столице. С 1819, после создания университета, комитет перешел в подчинение ректора, но цензоры оставались прежними. В1826, после утверждения нового ценз. устава, К. стал называться Главн. Ценз.К.; подчинен непосредственно министру Народного Просвещения; его штат: председатель и 6 членов. Просуществовал всего 2 г. В 1828 принят новый ценз устав. К. стал называться Петерб. ценз. Комитетом; подчинен попечителю учебного округа (5 цензоров, из них – 3 профессора университета; посторонние никаких других должностей не занимают, на них возложен и контроль за периодикой). В 1850 реорганизация К.: Ц. отделяется от университета, цензорам запрещено совместительство. В 1862 в К. введен военный цензор. 14 янв. 1863 К., вместе с другими инстанциями Ц., передан в министерство Внутренних дел; в том же году, 25 янв. ему поручено временно сообщать всему ценз. ведомству распоряжения и указания министра и решать все дела по разрешению новых периодических изданий, изменению их программ, по назначению, увольнению, перемещению цензоров. 1 сент. 1865, по принятому уставу Ц,, установлен новый штат К. и разрешено нанимать за особое вознаграждение чиновников других ведомств для контроля над печатью, выходящей в Петербурге на языках иностранных и других народов Российской империи. В 1906 К. стал называться Петербургскиим К. по делам печати. Министр Внутренних дел получил право приглашать в него лиц из других ведомств (кроме судебного) .26 июля 1911 в К. введен представитель Духовного ведомства. В июн. 1914, согласно временному положению о военной Ц., создана Главная военно-цензурная комиссия; некоторым цензорам поручено в ночное время просматривать утренние газеты и составлять обзоры наиболее важных событий для министра Внутренних дел.)) При нужде то, что в двойных скобках можно снять- ПР) 27 апр. 1917 К. упразднен. См в конце статьи адрес аннотированного указателя всех председателей за все время его существования.
В 1865 г. в России был утвержден новый цензурный устав. Его подавали, а многие и воспринимали, как освобождение слова от цензуры. На самом деле устав цензуру не отменял, он лишь заменял предварительную цензуру, существовавшую доселе, карательной (да и то с оговорками, ограничениями, с применением административных мер). Салтыков-Щедрин говорил о разнице между той и другой. Он сравнивал предварительную с намордником, который надевают на пса: хочется укусить, но невозможно. Положение же литературы при цензуре карательной сопоставлялось с медведями, которых водят цыгане по ярмаркам: теоретически укусить можно, но зубы у медведя подпилены, в носу кольцо, за которое готов в любую минуту дернуть вожак, к тому же он больно бьет палкой по лапам. Непонятно, что лучше.
: С упоминания силы слова начинается «Библия». Со словом, второй сигнальной системой связано превращение обезьяны в человека. Именно оно отличает его от «бессловесной твари». Со словом неразлучны знание, мысль. В то же время с самого начала человечества ощущается стремление ограничить слово, знание, мысль различными запретами («древо познания добра и зла»). Уже в доисторическом обществе появляются всякие табу (запреты). Здесь же возникает проблема власти, всякой власти. Позднее – власти государства.
Для понимания проблемы цензуры важны вопросы отношений личности и власти, государства (хотя и не только его), личности и общества, общества и государства. И на пересечении всех этих проблем возникает вопрос об ограничении свободы слова, о цензуре и о борьбе с нею, с такими ограничениями. В главе «Великий инквизитор» («Братья Карамазовы» Достоевского) речь идет о том, что власть инквизитора держится на трех краеугольных камнях: «чудо, тайна и авторитет». К ним следует добавить «ложь», «обман», что предполагается автором романа. Это – зло, противостоящее Христу, даже в том случае, если обманывающий искренне верит, что обман для блага человечества. На таком обмане держится, во многом, всякая власть, государственная, церковная, политическая, во все времена, в самых разных странах. Везде проявляется стремление любыми средствами, насилием, ложью поддержать свой авторитет, держать в тайне все, что может подорвать его, раскрыть истинное положение вещей. И одним из главных таких средств является цензура.
Начну разговор о ней со сравнения статей о цензуре в различных энциклопедиях.
Прежде всего раскроем словарь Брокгауза-Эфрона, хорошо всем известный (82 тома плюс 4 дополнительных, каждый примерно по 900 страниц). Цензуре здесь посвящена большая статья В. В-ва (В.В. Водовозова). Цензура ( Т.74. С. 948 – 962). В конце ее приведена сравнительно большая библиография. Кроме того в томе 75 (С. 1 - 8) помещена статья В.Богучарского Цензурные взыскания , дающая перечень всех запрещенных с 1862 г. русской цензурой материалов . (См. также статьи Свобода мысли, слова - Т.57.С. 172-174, Печать -Т. 23. С. 583 и др.). Имена Водовозова и Богучарского, видных исследователей русской истории, общественного движения, литературы, хорошо известны для их современников, да и для людей более поздних периодов. Им можно доверять.
Довольно подробно о цензуре идет речь в первом издании Большой Советской энциклопедии (1920-е-1930-е гг. В нем 65 томов и несколько дополнительных; каждый том около 900 страниц). О цензуре здесь говорится в томе 60-м (1934 г.), в статье Б.Горева, в которой приводится значительное количество материалов, в том числе по цензуре в различных странах: Франции, Германии, Италии, Англии, очень кратко об Америке(454-463). Немало сведений здесь и о России (463-474). Помещена кое-какая библиография. Кончается обзор Октябрьской революцией: «Великая Октябрьская Социалистическая революция положила конец как царской, так и буржуазной цензуре» (цензура далее исчезла?!)
Значительно меньше сведений о цензуре дается в Большой советской энциклопедии, выпущенной в 1950-е годы (Изд. 2-е. 50 томов, вроде бы гораздо более толстых, но это объясняется просто более толстой бумагой; в каждом томе примерно 500-600 стр.). Статья о цензуре в т.46 (1957 г.) занимает две страницы (518-519). Мало говорится о русской цензуре (менее одного столбца). Библиографии вообще нет. Оканчивается тоже Октябрем, фразой из предыдущего издания: «Великая Октябрьская Социалистическая революция положила конец как царской, так и буржуазной цензуре». Не мудрствуя лукаво, автор ее просто списал, но прибавил и от себя: «"цензура в СССР имеет совершенно иной характер, чем в буржуазных государствах; она направлена на сохранение военной и государственной тайны, на предотвращение появления материалов, которые могут повредить интересам трудящихся. Конституция СССР (статья 125) гарантирует всем трудящимся свободу печати, которая обеспечивается предоставлением типографий, запасов бумаги и пр.» Стиль корявый. Зато идеологическая выдержанность. И признание, что цензура все же существует для пользы дела.
Мало о цензуре упоминают и в третьем издании БСЭ (1970-е гг. 30 тт., с большим количеством дополнений по годам). О цензуре статья. Б.М. Лазарева и Б.Ю. Иванова в 28 томе (489-490), с краткой библиографией. Те же две страницы, повторяющие статью второго издания.
Но самое, пожалуй, любопытное – объяснение слова цензура и цензор в толковом словаре русского языка Ушакова (т.4, столб.1213). При толковании этих двух слов три раза повторяются пометки: устар., загр. Знаменательно, что таких пометок нет , например, при словах соха, помещик и др. Видимо, не случайно. Цензура - слово, о котором не хочется говорить, которое стараются забыть.
Время идет, растет сумма знаний, появляется огромное количество новых фактов, а объем советских энциклопедий всё уменьшается (надо еще учитывать, что в них публикуется множество идеологического балласта). А толкование слова «цензура» становится все короче.
О том, что в СССР цензуры нет многократно повторяли многие государственные и партийные деятели. Как нет и многих других порочных явлений, не типичных для советского строя (проституции, туберкулеза, безработицы, венерических заболеваний и т. п.). Рассказывали о том, как один из ленинградских деятелей, первый секретарь обкома партии (то ли Романов, то ли Козлов), на вопрос кого-то из иностранцев о смертности, ответил по инерции: «смертности нет».
На самом деле в обозриваемое время Россия – СССР – снова Россия никогда не жили без цензуры. И всегда здесь очень не любили о цензуре упоминать. В толковых словарях это слово объясняется довольно обтекаемо: просмотр произведений, осуществляемый специальным государственным органом, название специального государственного органа, осуществляющего надзор за печатью (да еще с пометками Устар., загр., о которых мы упоминали). Когда же речь шла об СССР, то считалось, что цензуры здесь вообще не существует. Но все прекрасно знали, что цензура была и есть, а то, что называется она иначе, дела не меняет. И если уж кто читал выходящие в стране издания разного толка, в том числе совершенно нечитабельные, то в первую очередь цензор. Кстати, для «внутреннего употребления» власти постоянно использовали это слово.
Я бы определил цензуру (не исчерпывающе) как запрещающий или разрешающий надзор властных структур, контролирующий печать, средства массовой информации всякого типа. Этим же словом называется система государственно-административных учреждений, осуществляющих такой контроль. Цензор – чиновник таких учреждений, хотя в более широком смысле – всякий, имеющий право подобного контроля. Бывают и добровольные цензоры, цензоры-любители. И они не столь уж редки. Цензурные обязанности выполняют и церковь, и всякого рода министерства (наркоматы), в первую очередь министерства военное, иностранных дел, почт и телеграфа, всякие другие инстанции, силовые структуры и пр. Это сложная и многоликая структура с всеобъемлющей сферой воздействия. Такая структура сформировалась не сразу. Но цензурный контроль возник задолго до того, как система оформилась. В России ее начали создавать где-то в начале ХУШ в. (даже несколько ранее). Окончательно же оформилась цензурная структура в конце ХУШ в. (при Павле) и начале Х1Х в., в первые годы царствования Александра 1. Наконец существует цензура общества (там, где имеется общество) и самоцензура.
В разное время и в разных странах цензура осуществлялась по-разному. С древних времен уничтожались «еретические» рукописные сборники (рукописи горят). Но сборников было мало, а сжигались они не все. Сфера действий цензуры оказывалась весьма ограниченной. Коренным образом дело меняется с появлением книгопечатания, типографий (в Китае – еще в У1 в, в Европе, в г. Майнце – в середине ХУ в. Изобретение Гуттенбергом печатного станка –1455, «Библия». Затем типографии в Италии – 1465, в Чехии и Швейцарии – 1468, в Голландии – 1469, Франции –1470, Польше и Венгрии – 1473, в Испании и Бельгии –1474, в Англии –1477). Не случайно многие связывали воедино изобретения книгопечатания и пороха (одинаково разрушительно; см. Пушкин «Сцены из рыцарских времен»). В России первопечатником называют Ивана Федорова. Это не совсем точно. Первые книги кириллицей напечатаны в Кракове Швайпольтом Фиолем в 1491 г. Затем начал печатать в Кракове Франциск Скорина, человек образованный, ученый, сторонник веротерпимости и просвещения. В 1504 г. он – бакалавр философии Краковского университета, затем в 1512 г. – доктор медицины Падуанского университета. В 1517 –19 гг. в Праге издает 19 отдельных книг Библии, в том числе «Библию русскую» – перевод на русский язык. В 1520 г. Скорина переезжает в Вильно, где печатает «Малую подорожную книгу» и «Апостол» на славянском языке. Что же касается Ивана Федорова, то он родился около 1510 г., систематического образования не имел. Служил дьяконом в одной из церквей Кремля. В 1563 г.,, вместе с Петром Тимофеевичем Мстиславцем, открыл типографию в Москве. Вероятно, Мстиславцу, уроженцу Западной Руси пришла идея книгопечатанья. Но и Федоров был талантливым человеком, сам разрабатывал и делал печатные шрифты, на основе московского полуустава, которым писали писцы официальные документы. Стандартный почерк, величина букв, стандартные приемы писцов помогли Федорову создать т. наз. старопечатный шрифт. В марте 1564 г. он напечатал «Апостол» – роскошную книга с богатым орнаментом. В 1565 г. выходит два варианта «Часовника». Возмущение им московской церкви: некоторые буквы пропечатаны «неправильно»; следовательно книги не православные и не христианские. Запахло обвинением в ереси, костром. В 1566 г. оба мастера бежали в Литву. Их союз распался. Мстиславец на средства купцов печатает книги в Вильно. Федоров по предложению гетмана Ходкевича в типографии Заблудова (в имении гетмана) в 1569 г. издает «Евангелье учительное», в 1570 г. – «Псалтирь». Затем вновь «Апостол», с приложением о печатном деле – «Повесть откуду начался и како свершися друкария сия». Переезд во Львов. Там в 1574 г. издает «Азбуку» с грамматикой – первый печатный русский учебник. По предложению князя К;К. Острожского устраивает у него типографию. Там выпускает «Новый завет», «Псалтирь», «Хронологию» Андрея Рымши, а в 1581 г. – первую полную славянскую библию, «Острожскую Библию». Федоров напечатал первый в мире книжный предметный указатель, «Книжка собрания вещей нужнейших». Умер он в Львове. Похоронен в Онуфриевском монастыре. В католичество не перешел. Прекрасный мастер, знавший и любивший свое дело, создатель превосходных шрифтов, гравировщик по дереву украшений, гербов, изображений Давида, Луки. Разносторонность талантов: отливал пушки, изобрел многоствольную мортиру. Писатель: автор предисловий и послесловий к своим изданиям. Не случайно именно Федоров остался в памяти потомства (см А.М. Буровский «Московия. Пробуждение зверя» М., 2005. Стр. 161-64). Иван Федоров –великий русский умелец, но одиночка, и большая часть его деятельности вне рамок России.
С быстрым ростом количества печатаемых книг, сфера цензуры неизмеримо расширяется. Главным объектом ее становятся позднее периодические издания, журналы, газеты. Но и книги не обделены ее вниманием. Потом появляется радио и средства борьбы с ним (в СССР в каждом городе, даже небольшом, проводилось глушение радиопередач «враждебных голосов»). Еще позднее возникло телевиденье, которое власти тоже «прибирают к рукам». Ныне всё значимее становится интернетная информация. И с нею пытаются бороться, пока не очень успешно. Иногда кажется, что цензура торжествует, цели властей достигнуты, крамольным идеям поставлена прочная препона. Но победа оказывается временной. Находятся возможности обхода запрещений. Появляется вольная печать за границей (Герцен и другие бесцензурные издания в Х1Х веке, самиздат и тамиздат – в ХХ-м). К счастью для властей, большинство людей инертны. В области информации, как и в других областях, они «едят» то, чем их «кормят». Но все же круг неофициально мыслящих, хочется верить, расширяется.
Возникновение цензуры. Краткие сведения о цензуре в Европе. Само название цензура восходит к временам Древнего Рима, к слову ценз (census) - перепись, оценка имущества. Цензорами назывались с первой половины У в. д.н.э 2 высших должностных лица, избираемых в народном собрании. Они раз в 5 лет производили опись, перепись, определяющую статус (имущественный, военный, гражданский) римских граждан, которые под присягой должны были сообщать о своем денежном, возрастном, семейном положении (до цензоров это делали консулы; в Риме должность цензоров исчезла при переходе к империи). Цензоры обязаны были также контролировать государственные имущества, руководить общественными работами, «надзирать за нравами». Уже здесь функции контроля, надзора намечены весьма отчетливо.
Официально учреждения, проверяющие печать, стали называться цензурой в ХУШ в, но по сути они возникает гораздо раньше. Прежде всего, как церковная цензура, с первых веков христианства. Цензура инквизиции. Сожжение еретических книг, а заодно их авторов (Ян Гус. 1415). Зачатки цензуры, в том виде, в каком она существует и ныне, возникают в Италии, в Риме и связаны с властью пап – «наместников Бога на земле», считавшихся носителями абсолютной истины. Всё, противоречащее им, объявлялось ересью и подлежало запрещению. Уже в Х1У веке появляются так называемые Индексы - списки запрещенных сочинений. Один из таких индексов выходит в 1559 г. (в него включены произведения Коперника, Галилея, Джордано Бруно). Растет количество книг, в том числе и крамольных.
Как особое государственное учреждение цензура возникла не сразу. Сперва появилась цензура церковная. Изобретателем ее, в форме предварительной проверки, считается папа римский Сикст 1У. В 1471 г. им издан указ: ни одна книга не должна печататься без рассмотрения и одобрения духовных лиц. Распоряжение во многом осталось мертвой буквой из-за отсутствия правильно организованных цензурных учреждений. Впервые такое учреждение в 1486 создал архиепископ Майнца на подчиненной ему территории. В 1492 г. папа Александр У1 ввел надзор за книгопечатаньем в Церковной области, а затем в Кельнском, Трирском и других архиепископствах. Примеру церкви последовали светские правители (первым император Карл У). В церковных владениях цензорами являлись епископы, осуществлявшие контроль через состоявших при них чиновников. В светских – полицейские и другие власти. Разрешение печатать отмечалось на первом или последнем листе.
В течение ХУ1 века цензура введена во всех Западно - Европейских государствах, включая Англию, где ею ведала сначала так называемая «Звездная палата», затем парламент. Парламент с 1642 г. назначал специального цензора. Но в Англии впервые возникает идея свободы слова. С 1694 г. парламент отказывается назначать цензора, т.е. отменяет цензуру, что не мешало правительству преследовать печать судебным порядком и подвергать авторов суровым карам (Дефо). В 1794 г. в Англии дела о печати официально переданы суду присяжных, что закрепило ее свободу.
Позднее цензура отменена в Швеции (1766), в Дании (1770), в других европейских странах. Во время французской революции в Декларации прав человека, в числе других свобод, называлась и свобода печати, что практически не выполнялось, особенно в эпоху террора. Суд приговаривал к казни не только за напечатанное, но и за устные высказывания. Позднее была восстановлена и обычная предварительная цензура. В 1797 г. периодическая печать подчинена правительственным властям. В 1800 г. выходит консульское постановление, ограничивающее число журналов и дающее администрации право закрывать их за статьи, «противные уважению к общественному договору, верховенству народа и славе войска, или содержащие в себе нападки на правительство или на союзные с Францией народы». Сенатус-консулат Х11-го года создал специальную комиссию для охраны свободы печати, но в ее компетенцию не входила периодика. Декретом Х111 г. восстанавливалась цензура для церковных, духовных книг. В 1810 г. администрация получила право предварительно цензуровать в рукописях или корректурах все выходящие книги, требовать их исправления, изменения, исключения отдельных мест. Т.е. цензура была восстановлена в полном объеме. Хартия 1814 г. вновь уничтожила цензуру, но вторая реставрация восстановила ее для периодики и книг менее 20 печатных листов. С перерывами цензура то существует, то нет до революции 1830 г. В замаскированном виде и позднее. При июльской монархии, как и во время второй республики, она формально не существует, но в скрытом виде сохраняется (денежные залоги, судебные преследования). Декрет 1852 г., сразу после декабрьского переворота Луи Бонапарта, восстанавливает её: министру внутренних дел предоставляется право следить за периодикой, выносить ей предостережения; после третьего – следует временная приостановка издания. Император мог запретить издание и бессрочно. Новые газеты и журналы разрешались (или нет) непосредственно министром внутренних дел, обычно с большим трудом. Франция Наполеона Ш-го становится для Европы негативным примером сохранения цензурных гонений (а для России – позитивным примером). В 1868 г. появляется новое законодательство: дела о печати разбирает суд, но сохраняются строгие судебные репрессии и денежные залоги. Освобождается печать от цензуры лишь по закону 1881 г.
В Германии цензура уничтожена в 1815 г., но союзническим постановлением 20 сентября 1819 г., по решению Карлсбадской конференции, вновь восстановлена для периодики и книг менее 20 печатных листов во всех входящих в Союз государствах. Союзный сейм строго следит за выполнением постановления. Цензура уничтожена лишь революцией 1848 г. Попытки восстановить ее в разных частях Германии успеха не имели, сводились к более или менее суровым судебным репрессиям. Только в Австрии (хотя и не во всей), особенно в Галиции, часто применяются судебные меры против печати. Прокуратура нередко и без судебного приговора арестовывает книги, отдельные номера журналов, как бы осуществляя нечто вроде предварительной цензуры. Многие издатели, не имеющие большого капитала, предпочитают представлять свои журналы в прокуратуру на предварительный досмотр, чтобы избегнуть штрафов.
Издатели, писатели находят оригинальный способ борьбы с цензурными придирками: длительность парламентских выступлений не была ограничена; какой-либо знакомый депутат делает запрос о конфискованном журнале, книге, включая туда инкриминированный текст, который после этого можно было печатать (в 1899 г. произошел громкий скандал, когда депутат прочитал в рейхсрате конфискованную брошюру в 2 печатных листа). В таких случаях суд и прокуратура были бессильны, но имели возможность материально наказать автора или издателя: на парламентский текст не распространялось авторское право.
В целом цензура в Западной Европе и в Южной Америк в Х1Х веке постепенно исчезает, в разное время в разных странах (в Северной Америке она никогда не существовала, что не означало отсутствия способов давления на печать). К началу ХХ века цензура сохранилась, за исключением восточных государств (Китай, Персия и др.), только в Турции, Черногории и России. При этом во Франции, Пруссии, Англии, некоторых других странах продолжала существовать театральная цензура.
Цензура в России в допетровское время. В самодержавном государстве (а Россия по сути была им всегда) очень многое зависит от личности первого лица (императора, Генерального секретаря ЦК КПСС, президента и т. п). Оно обычно, в первую очередь, определяет и цензурную политику. Отсюда и периодизация нашего курса. Главные его этапы ( эпоха Петра, Екатерины, Павла, Александра 1-го и т.д.). При этом в рамках одного царствования могут быть разные периоды, существенно отличающиеся друг от друга (в эпохах Екатерины, Александра1-го и др.). Многое зависит и от лиц, непосредственно ведающих цензурой (от личности министров, главных сановников). Важно и то, в составе какого ведомства числится цензура (Министерства Просвещения или Внутренних дел, т.е. полиции), какие внецензурные инстанции вмешиваются в ее дела, оказывают влияние, часто определяющее (Ш отделение, различные негласные комитеты, ЦК КПСС). Важно и то, какой цензурный устав, какие законы о цензуре и насколько они соблюдаются. В России всегда соблюдение законов было не в моде. Они мало связывали не только высшую власть, но и рядовых исполнителей (пословица: закон, что дышло...). Так, например, цензурный устав 1828 г. официально действовал до 1865 г., но уже с самого начала дополнения, изменения, инструкции, распоряжения меняли его крайне существенно.
Вернемся к началу. Первая правительственная типография в России возникла при Иване Грозном (в 1553 г. приказано выстроить дом и снабдить его необходимым оборудованием; типография открыта в 1563, а в 1565 г. там напечатан «Апостол» – книга деяний и посланий апостольских; видимо, были и более рание издания, без обозначения даты). Типография существовала с перерывами до конца ХУП в., как учреждение под покровительством правительства. Поэтому в цензуре не было особой нужды. По преданию, печатный двор – первая типография была хорошо поставлена. Но позднее народ сжег ее, осуществив первую цензуру. Славное и грустное начало русской печати. Как бы предвосхищение ее дальнейшей судьбы.
Во второй половине ХУ1 в. типографии учреждаются в ряде городов, особенно на Западе и Юго-Западе (Львов, Вильно и др.). В изданных ими книгах ощущаются прозападные (в основном, польско-католические) тенденции, но иногда встречается и противопоставление им. Печатаются церковные книги. С установлением патриаршества (1589 г.) они выходят регулярно. И сразу возникает проблема надзора. В частности в связи с лубочными картинками религиозного содержания. Патриарх Иоаким в 1644 г. запретил их печатать и распространять под угрозой суровых кар; приказано было их отбирать и истреблять.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ОT ПЕРВОГО ДО ВТОРОЙ. «КУРНОСЫЙ ЗЛОДЕЙ».
Россию поднял на дыбы
(А.С. Пушкин).
А вторая доконала вдову-сиротину
(Т.Г.Шевченко)
Как курносый злодей
Воцарился по ней
Горе!
Но господь, русский Бог
Бедным людям помог
Вскоре
(К.Ф. Рылеев)
Реформы Петра 1. Книготорговец и издатель Янн Тессинг. Возникновение в Петербурге и Москве казенных типографий. Монополия государства на печатанье. Указы и распоряжения 1720 гг. о надзоре над книгами. Печатное дело и распоряжения о нем при Екатерине Алексеевне, Анне Леопольдовне, Анне Иоановне, Елезавете Петровне Надзор Синода, Сената, Академии Наук за книгами Президент Академии Кирилл Разумовский. Деятельность Г.-Ф. Миллера. Его журнал «Ежемесячные сочинения». Ломоносов, Сумароков, Тредьяковский, их нападки на «немецкую партию». Екатерина П. Первые частные типографии. Закон о вольных типографиях. История публикации трагедии Николева «Сорена и Замир». Перелом в середине 80-х гг. Гонение на масонов. Новиков и его судьба. «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, глава о цензуре «Торжок». Трагедия Княжнина «Вадим». Дело о типографщике Рахманинове. Указ о запрещении вольных типографий. Павел 1. Противоречивость его распоряжений о цензуре: истории Коцебу, пастора Зейдера. Цензор Туманский. Создание системы
На знаменитом памятнике Петру 1, «Медном всаднике», поставленном по повелению Екатерины П на Сенатской площади, лаконичная надпись: «Петру Первому Екатерина Вторая». Период истории России (и истории русской цензуры) этого времени охватывает по сути весь ХУШ век. Переходом к следующему, Х1Х -му, является недолгое царствование Павла 1, которого называли «курносым злодеем». О них и о других правителях названного периода и пойдет речь в первой главе.
Эпоха Петра (1689 - 1725). Ряд существенных реформ. Среди них – печатанье книг. Возникает вопрос и о надзоре над ними. A.M.Скабичевский в истории русской цензуры (см. библиографию) пишет о различии в развитии книгопечатанья в Западной Европе и в России. По его мнению, в первом случае имелась истинная потребность, рожденная развитием образованности, общественной необходимостью; в России же всё было сосредоточено в правительственных сферах; общественная потребность отсутствовала; печатание книг, как и многое другое, искусственно насаждалось Петром. Нет законов о печати. Можно говорить о случайности всех цензурных мероприятий до Петра, при нем, его преемниках. Скабичевский отчасти прав, высказывая подобные мысли, но не совсем. Пускай и у немногих, осознание полезности книг всё же появлялось. Не только под угрозой петровской палки.
В 1700 г. Петр дарует своему голландскому другу, видному амстердамскому купцу Янну Тессингу право в течение 15 лет печатать для России книги, карты и т.п, ввозить их и продавать; Тессингу предоставлена полная монополия: если кто станет продавать книги других иностранных типографий, штраф в 3 тыс. франков, из них одна треть Тессингу. Здесь же появляется первое цензурное требование, повторяемое на протяжении веков: чтобы книги печатались «к славе великого государя», а «понижения нашего царского величества и государства нашего в тех чертежах и книгах не было» (5).
В 1704 г. введен гражданский шрифт, что расширило рамки книгопечатанья. В Петербурге и Москве открыты казенные гражданские типографии ( церковные были и ранее). Печатанье книг переходит в руки светских властей, но обычных людей это интересовало мало. В лице Петра сосредоточено всё издательское дело страны; он сам редактор, переводчик, издатель, заказчик. Сам он и отбирает, и контролирует печатную продукцию. Мимо него не проходит ни одна печатная строка. Он сам подкупает заграничную печать для восхваления себя, страны, для полемики с врагами (6). Сохранился анекдот об одном из сподвижников Петра, Бужинском, который при переводе опустил неблагоприятное описание русских, вызвав гнев царя (6). Но есть и другая история: один из мастеров Тессинга, после его смерти, с типографским оборудованием, отправился в Россию. По дороге его захватили шведы и стали печатать славянским шрифтом разные листы, враждебные России; Петр призывает не верить им, тому, что они в Москве напечатаны; он приказывает задерживать распространителей, узнавать, откуда они листы получили, отсылать листы в Москву. За задержку возмутителей обещается государева милость. Т.е. Петр хорошо знает, где можно объективность продемонстрировать, а где меры пресечения применить.
По сути дела, в России до последней четверти ХУШ в. существует монополия государства на печатанье. Как и многое другое, всё делается по приказу высшей власти. Салтыков - Щедрин писал об этом, приводя слова, будто бы сказанные писателем Кукольником: прикажут – завтра акушером стану. И добавлял от себя: прикажут – и завтра Россия покроется университетами; прикажут – и завтра все просвещение сосредоточится в полицейских участках. При таком положении в цензуре не было особой нужды. Но в Малороссии, в Киеве и Чернигове, существовали вольные типографии. Уже Алексей Михайлович, а затем Петр1 стремились их взять под контроль. Попытка подобного контроля – сенатский указ 5 октября 1720 г. Там идет речь и о книгах, напечатанных в Киеве и Чернигове без позволения Духовного Коллегиума: Великому Государю стало известно, что в Киеве и в Чернигове печатаются книги «несогласно с Великоросскими печатьми» (раскол, лютеранство и пр.), а «вновь книг, кроме церковных прежних изданий, не печатать», «дабы никакой розни и особого наречия в оных не было»; никаких книг, ни прежних, ни новых изданий, не объявив об оных в Духовный Коллегиум и не взяв позволения, в монастырях не печатать, «дабы не могло никакой противности и несогласия с Великороссийской печатью произойти» (Ск3-4).
Позднее, с образованием Синода, на него возложены обязанности надзора за всем, касающимся религии. В первых же распоряжениях (указ 1720 г.) Синод потребовал усиления надзора за лубочными картинками. О том же шла речь в новом указе 1721 г., по сути дела, в более общей форме, повторяющем предыдущий. Речь идет главным образом о духовной, богословской литературе, и цензурные требования к ней выражены весьма отчетливо. 25 января 1721 г. утвержден Регламент или устав Духовного Коллегиума: если кто богословское письмо сочинит, не печатать, но презентовать в Коллегиум, который должен рассмотреть, «нет ли какового в письме оном погрешения, учению православному противного». По своей сущности Регламент – первый русский закон о печати. В подобном же духе выдержан синодский указ 20 марта 1721 г.: «О непродаже листов, разных изображений, служебников и канонов, изданных без дозволения Синода», что продают в Москве на Спасском мосту и в других местах. Об «отбирании их в церковный приказ». Сочинения, которые людьми разных чинов самовольно печатаются без свидетельства и позволения все собрать, опечатать и держать до указа. А тех, кто продает, кто дает для продажи, кто сочиняет и пишет, сыскав и допросив с очисткою, исследовав достоверность и свидетельства, с допросными речами и по одному экземпляру в Приказ церковных дел, а также в Правительственный Синод с реестром препроводить, а людям, чтоб сочинения печатать и продавать не дерзали, показать указ Великого Государя и предупредить, чтобы такого не делали «под страхом жестокого ответа и беспощадного штрафования»(4-5). Распоряжение было строгое, но исполнялось оно плохо. Следует однако отметить, что государство и церковь уже в те времена действуют воедино.
К петровскому времени относится и курьезный указ 1723 г.: печатать только те царские портреты, которые сделаны искусными мастерами, благовидные; безобразные же отбирать и отправлять в Синод. Следует отметить, что такая цензура изображений правительственных особ дожила до советского времени.
В 1725 г., после смерти Петра, начинается царствование Екатерины. Алексеевны (1725 - 1727). Во время ее правления о цензуре особых решений нет. Но 8 апреля 1725 г. следует подтверждение (уже при императрице) Коллегиям и Канцеляриям прежнего распоряжения, данного при Петре, чтобы они и впредь поставляли в типографии ведомости о всех важных делах, «кроме секретных ведомостей» (6). 4 октября 1727 г. издается указ о переводе в Москву типографий Синода и Александровской лавры, в Петербурге же оставались две светских типографии – в Сенате (печатанье разных официальных материалов) и в Академии Наук. Последняя выводилась из под контроля Синода, надзору которого подлежали с этого времени только духовные сочинения; светские же переходили под наблюдение Академии, печатались в ее типографии. Таким образом происходит размежевание духовных и светских типографий, что литературе, вероятно, было на пользу.
В рассматриваемый период следовало думать не столько о том, как бы запретить книгу, сколько о том, чтобы их печатали, покупали, читали. Книги распространяли с большим трудом; один голландский книготорговец жаловался, что покупают их «зело мало». В 1730-е гг. накопилось много непроданных русских и иностранных книг. Начальник канцелярии Академии Наук Нартов внес в Сенат предложение об обязательной продаже книг во всей России в коллегиях, канцеляриях, других присутственных местах; предлагалась обязательная покупка на 5-6 руб. с каждых 100 руб. жалованья; покупать должны были и купцы «по препорции к своему торгу».
1730-е гг. – мрачный период в Российской истории. Фаворитизм, бироновщина. Никакого правительственного поощрения просвещению, книгам. Но не было и нужды в каких-либо карательных мерах. При Анне Иоанновне (1730-1740) почти нет указов, касающихся книжного надзора. Обращали на себя внимание лишь книги с дурными отзывами об ее приближенных (об Остермане, Минихе, Бироне и др). 26 октября 1732 г. – высочайше утвержденный доклад Сената: запретить ввоз иностранных книг, которые уже есть в Академии; такой ввоз может нанести урон книгам, печатаемым в Академии.pauza Указ 23 октября 1737 г.: о печатании церковных книг на грузинском и калмыцком языках ( «Евангелие», «Апостол», «Псалтирь» и др.); для этого необходимо содержать при Синоде людей, знающих грузинский и калмыцкий языки, которые могли бы эти книги свидетельствовать (8). В Указе проявляется забота о душе иноязычных, но только под цензурным наблюдением.
26 декабря 1738 подписан Высочайший указ генералу А.И. Румянцову – правителю Малороссии, о календарях: запрещается ввоз польских календарей; все обнаруженные такие календари приказано сжечь; запрещено их провозить, держать, «под опасением жестокого наказания»; на Украине, вместо польских календарей, употреблять русские; взять под контроль провоз польских «на всех форпостах», так как в польских календарях о Нашей империи, об Украине содержатся «некоторые злоумышления и непристойные пассажи» (9)
Курьезная история с одой Тредьяковского «Псальма», написанной ко дню коронации Анны Иоанновны (не Леопольдовны??); там строка: «Да здравствует днесь императрикс Анна». По поводу слова «императрикс» возбуждено следствие, Тредьяковского допрашивают в Тайной канцелярии и он там должен доказывать, что «размер того требовал» (9-10).
Императрица Елизавета Петровна (1741-1761) в дела цензуры особенно не вмешивалась. Рассказывают, что увидев безобразный портрет ее и наследника, вспомнив об указе Петра 1723 г. на эту тему, она никак не покарала художника, а просто приказала в дальнейшем выбирать искусного мастера для своего изображения (11). Но была у нее одна слабость, понятная для женщины: стремление уничтожить все следы предыдущего кратковременного царствования Анны Леопольдовны (1740-1741). Указ 27 октября 1742 г. трбовал все книги, напечатанные после кончины Анны Иоанновны (т.е. при Анне Леопольдовне) сдать для «переправления». Аналогичный указ выходит и позднее, 19-го августа 1748 г. А в 1750 г. вообще запрещается ввоз в Россию подобных книг.
25 августа 1750 г. выходит Сенатский указ о возвращении в те места, где они были напечатаны, книг, в которых упоминаются известные лица двух бывших правлений (т.е. с периода Анны Иоанновны). Книги на русском и иностранных языках должны быть возвращены в Академию Наук, в Правительственный Сенат, в другие места, откуда они получены. Не разрешено ввозить их в Россию.. При ввозе их следует отбирать. Приказано объявить указ во всех церквях, чтобы виновные в нарушении его не могли отговариваться незнанием (11-13). Указ 50 г. повторяет указ 27 октября 1742 г. Видимо, упоминания о сановниках предыдущего царствования сильно беспокоили императрицу.
Неискушенные же россияне восприняли указ, как требование сдавать всякие книги и, видимо, стали усердно выполнять его, без особого огорчения. Пришлось печатать новый указ, уточняющий, о том, что возвращать нужно только книги, касающиеся известных персон, а не все остальные, ради славы ее императорского величества и к знанию истории, обучения детей напечатанные (12). 10 октября 1750 г. вышло еще одно дополнение и ограничение предыдущих распоряжений: в сдаваемые книги не входили исторические, генеалогические, археологические сочинения; это относилось и к привозимым из-за границы книгам: их не отбирали . Но остальные сочинения, в том числе молитвенные, где упоминались «известные персоны», нужно было объявлять.
Указ 18 марта 1742 г.: о печатании Академией Наук Российских ведомостей только с апробацией Сенатской конторы, так как Генеральный прокурор обнаружил, что в них напечатаны «многие несправедливости». Императрица наградила прокурора Мих. Бестужева «кавалерией Св. Апостола Андрея», которой она никого еще не жаловала; Сенат же приказал Академии ответить на обвинения, а впредь Ведомости печатать лишь после проверки Сенатской конторы и присылать в Сенат по несколько экземпляров, «чтобы таких несправедливостей не было».
Активность Синода в вопросах цензурного надзора все усиливается . В 1743 г. его доклад Елизавете Петровне о вредности перевода Семеном (Симоном) Тодорским книги Арнда «Учение о начале христианского жития». Среди подписавших доклад членов Синода и сам Тодорский, архимандрит. Ипатьевского монастыря, ходатайствующий о запрещении своего перевода; в конце 1743 г. тот же Тодорский подает рапорт начальству об изъятии его книги (12). Видимо, «осознал» ее вред или соратники по Синоду надоумили.
9 декабря 1743 г. вышел именной указ, запрещающий привозить из заграницы без разрешения Синода книги, напечатанные на русском языке и переводить иностранные книги (речь идет, в основном, о богословских изданиях, но не только). Синод вновь проявляет внимание к лубочным картинкам, выходящих без разрешения. 18 октября 1744 г. Синод подтверждает запрещение требников, приказывает, чтобы епархиальные архиереи контролировали их издание, а, по напечатании, они должны получать первый оттиск для проверки (12). Синод подвергает надзору и все иконы, печатные и писанные. Знаменитый его указ 10 мая 1744 г: в деревенских крестьянских избах иконы закопчены, грязны, на них часто не видно ликов; это может привести к насмешкам заходящих в избы иноземных путешественников; поэтому Синод требует от священников, наблюдателей церковного благочиния смотреть, чтобы поселяне держали иконы в чистоте, мыли их, обтирали пыль, обновляли закоптелые иконы, а там, где изображения совсем не видно, иконы отбирались; при этом Синод настаивал, чтоб поселянам «никаких обид и озлоблений» не причиняли, взяток не брали, под опасением без всякой пощады «лишения священства и тяжкого в светском суде истязания» (12-13). Из приведенных внушений ясно, что Синод понимал: его указ – еще один повод брать взятки.
3 ноября 1751 г. запрещено печатать в газетах сообщения о придворных событиях без высочайшей апробации (Сборн15-16). Позднее Академия Наук публикует ряд цензурных предписаний, не столько строгих, сколько непредвиденных, имеющих случайный характер, относящихся к светской литературе (об отдельных книгах и журналах). В это же время учреждена регулярная цензура заграничных книг.
21 мая 1746 г. президентом Академии Наук назначен Кирилл Разумовский, много для нее сделавший. Новый ее устав (1747 г.) разделял Академию на Академию и Университет. Все больше становится академиков, в том числе русских. В конце 1740-х, особенно в 1750-е гг. положение науки, просвещения меняется к лучшему. Увеличивается издание книг, потребность в них. Распространяются занимательные книги, литература для легкого чтения. От основной типографии Академии, публикующей ученые книги, отделяется так называемая «новая», печатающая занимательное чтение (перечень того, что напечатано см. Ск. с.14). 27 января 1748 г. Разумовский объявляет указ императрицы, где выражается желание, чтобы Академия старалась переводить и печатать книги разного содержания, в которых польза и забава соединялись бы с пристойным нравоучением. В газете «Санкт Петербургские Ведомости» напечатан призыв к людям, знающим иностранные языки, желающим переводить, явиться в канцелярию Академии; сначала они подадут пробы своих переводов, а затем получат для перевода книги; за труды им обещано 100 экземпляров переведенной книги.
Всё издаваемое передается под ответственность Академии, за исключением «Санкт Петербургских Ведомостей”, которые остаются под контролем Сенатской конторы. Вообще с «Санкт Петербургскими Ведомостями» происходят важные события, относящиеся и к нашей теме. Для понимания их необходимо вернуться к прошлому. Газета выходила с января 1728 г. при Академии Наук, под ее ответственностью. С 1728 г. конференц-секретарь академии Г.-Ф. Миллер, по сути руководивший газетой, начал издавать, как приложение к ней, «Примечания к ""Санкт Петербургским Ведомостям""», печатая там популярные статьи самого разного содержания, переводные и оригинальные. В 1742 г., когда «Санкт Петербургские Ведомости» попали под сенатский контроль, «Примечания...» перестали выходить. В середине 1750-х гг. о них вспомнили снова. По предложению Разумовского они превратились в ежемесячный журнал «Санкт Петербургские академические примечания», который начал издаваться с 12 декабря 1754 г. (позднее в «Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие»). Редактором всё время оставался Миллер, вполне независимый, утверждавший статьи журнала своей подписью. Решено не включать в «Ежемесячные сочинения...» ничего специфически ученого, богословского, относящегося к вере, а также критические статьи, которые могли бы кого-либо обидеть. Благое начинание. В духе реформ Разумовского, направленных на развитие просвещения, формирование образованного общества.
Но вскоре небольшая кучка литераторов и ученых (всего-то их было немного!) перессорилась друг с другом. Образовались немецкая (академики Миллер, Шумахер) и русская (во главе с Ломоносовым) партии. Появились устные и письменные доносы, обвинения в политической неблагонадежности. Немецкая партия, в отличие от русской, выступала единой силой. Члены русской (Ломонсов, Тредьяковский, Сумароков), ненавидя немцев, враждовали и друг с другом. Литературные и научные самолюбия привела их к ожесточенной борьбе, к резкому неприятию журнала «"Ежемесячные сочинения...». Большинство академиков к спору относились безучастно, но партии начали большую склоку. Сперва возникла ссора Миллера с Тредьяковским. Последний – вначале очень деятельный участник «Ежемесячных сочинений» (16-17). Но он хотел слишком много печататься в журнале, а редакция против этого возражала. Тредьяковский обиделся и послал в Синод донос, направленный против Миллера и Сумарокова: последний де «от себя» большинство псалмов пишет, а не подлинные печатает (18. см. П.Пекарский. Редакторы, сотрудники и цензура в рус. журналах). Синод на донос особо не реагировал, но все же передал его в академическую канцелярию. Позднее, в декабре 1756 г., Синод подал доклад на высочайшее имя: о том, что в «Литературных примечаниях» «много честным нравам и житию христианскому, и вере святой противного пишется» (18). Синод просит о запрещении по всей России писать и печатать о множественности миров, конфисковать «Ежемесячные сочинения» и перевод Кантемиром сочинения Фонтенелля о множественности. миров. Доклад оставлен без последствий, видимо, не без влияния Разумовского (19) .
Враждебно относится к журналу Миллера и Ломоносов. Началось тоже с придирок, а кончилось доносами. Ломоносов уязвлен тем, что редактором «Ежемесячных сочинений» назначен не он, а его злейший враг Миллер, с которым ведется спор о происхождении Руси. Миллер – сторонник варяжской теории. Ломоносов – противник ее. Но в полемике о журнале Миллера спор идет не о варягах. Ломоносов требует предварительного просмотра академическим собранием содержания «Ежемесячных сочинений» (Тредьяковский в данном вопросе либеральнее Ломоносова, он выступает против него, против академической предварительной цензуры). Разумовский поддерживает Тредьяковского. 12-го декабря 1754 г. принято решение, что журнал поручается «под смотрение» Миллера. 14-го декабря тот в академическом собрании читает статью-предисловие к № 1 журнала и показывает его титульный лист. Академики, в том числе Ломоносов, не возражают. Но 11-го января 1755 г. Ломоносов потребовал исправления заглавного листа и предисловия. Он заявил в академическом собрании, что титул и предисловие сильно раскритиковали при дворе и надо их переменить. Миллер язвительно отвечал, что, если Ломоносов хочет стать редактором «Ежемесячных сочинений», то он, Миллер, против этого не возражает. Миллер предложил передать журнал в руки Ломоносова, если тот гарантирует его регулярный выход; если же нет, то пусть он не вмешивается в дела редактирования. В итоге Ломоносов редактором не стал, но название, предложенное Миллером, пришлось изменить, изъяв слово «Ученые». Журнал стал называться «Ежемесячные сочинения». Скабичевский довольно подробно рассказывает о полемике, которая велась с переменным успехом между редакцией журнала и Ломоносовым (22...). Спор завершается тем, что журнал попадает под контроль академической канцелярии, куда входил и Ломоносов. Но Ломоносов не пренебрегает и доносом. В январе 1761 г. он подает представление в президиум Академии, где утверждает, что Миллер – политический злоумышленник, ненавистник России, стремящийся к ее унижению. В пользу своих обвинений Ломоносов указывает на конкретные факты. По его словам, Миллер подробно останавливается на смутном времени, на правлении Годунова, самозванцев, на самой мрачной части истории России, акцентируя «пятна на одежде российского тела», не желая замечать «многие истинные ее украшения"» (25-6). Начальство согласилось с обвинениями Ломоносова, пришло к выводу, что изложение русской истории должно оканчиваться смертью Федора Иоанновича, а о дальнейших ее событиях, о смутном времени лучше молчать. Миллеру был сделан строгий выговор и он приостановил свою работу над историей России (26). Рассказав об этом, Скабичевский отмечает, что уже в то время «доносы оседлали конька горячего патриотизма». Можно бы добавить. что обвинения в отсутствии патриотизма, в очернительстве дожили до советских дней, и даже более поздних времен.
Дело изменилось с 1762 г, после воцарения Екатерины П, благоволившей Миллеру, его журналу. Но вскоре последний прекратился. В начале 1765 г. Миллер назначен главным надзирателем Воспитательного Дома в Москве. Перед отъездом он выразил желание, чтобы журнал продолжался и без него, обещал целиком снабжать его материалами. Но Ломонсов такое предложение оспорил, вместо издания журнала предложил выпускать 4 раза в год сборник экономических и физических сочинений. Академия с ним согласилась. В итоге не осталось журнала, не появилось и сборника.
Подобным же образом Ломоносов относился к журналу «Трудолюбивая пчела» Сумарокова, единственному частному журналу. До 1759 г. Сумароков – наиболее деятельный сотрудник «Ежемесячных сочинений». Затем, после какой-то ссоры с Миллером, он подает заявление в канцелярию Академии о разрешении ему журнала; просит печатать его в академической типографии. Академическая канцелярия (Тауберт и Ломоносов) высказываются против: за Сумароковым есть еще долг академической типографии; кроме того Академии нет времени рассматривать его пьесы и стихи, а если в них «какая противность» окажется, «кто будет в ответе?» Но Разумовский разрешил и журнал, и печатанье его в академической типографии (Сумароков принадлежал к партии Разумовского, делавшей ставку на Екатерину, еще не императрицу, в противность партии Шувалова, фаворита Елизаветы, в которую входил и Ломоносов). «Трудолюбивая пчела» даже посвящена была великой княгине Екатерине Алексеевне, которая в немилости у Елизаветы. Это придавало журналу оппозиционный характер, делало его враждебным для всех сторонников Шувалова, для Ломоносова. Наблюдение за журналом поручили академику-астроному Никите Попову. И уже 22 апреля 1759 г. Сумароков жаловался в канцелярию Академии на цензора, обвиняя его в нетрезвой жизни и в придирках к журналу. Сумароков просит назначить нового цензора, на что Разумовский согласился. Цензорами стали два академика. Один из них, Котельников, тщетно просит уволить его от цензурных обязанностей (29).
Попов был назначен цензором, видимо, не без влияния Ломоносова. Когда наблюдающие за «Трудолюбивой пчелой» с майской книги 1759 г. сменились, в журнале стали появляться материалы, направленные против Ломоносова, которые, вероятно, Попов не пропускал. Выпады в адрес Ломоносова содержались в статье Тредьяковского «О мозаике» (Ломоносов – пайщик стекольного завода). Ломоносова высмеивала пародия Сумарокова «Вздорные оды». Печатались и иные материалы такого рода. Ломоносов обратился в Президиум Академии с просьбой о запрещении нападок на него. Он сам стал вмешиваться в цензуру содержания «Трудолюбивой пчелы», в дела журнала, помимо назначенных цензоров. По его распоряжению в типографии остановлено печатание «Вздорных од». Он жалуется Шувалову на статью «О мозаике». Сумароков, в свою очередь, обращается к Шувалову с жалобой на самозванное цензорство Ломоносова. Всё это происходит в 1759 г. В результате всех этих свар «Трудолюбивая пчела» просуществовала всего два года.
Некоторые итоги по периоду :первой половины ХУШ в.: вся печать находится в руках правительства. Казенно-официальный характер ее, при всех внутренних противоречиях. В обществе, если о нем можно говорить, отсутствуют не только оппозиционные, но и всякие самостоятельные мысли. Нет никакого противостояния правительству. Правительство – владелец всех типографий, заинтересовано в их работе. Частные типографии отсутствуют. Потребность в книгах невелика. Их покупают настолько плохо, что рассматривают предложение о насильственной продаже книг. Не возникает нужды в особом цензурном ведомстве. Надзор над духовными книгами осуществляет Синод (поручая цензуру книги тому или другому своему члену). Светские книги, периодические издания, кроме «Санкт Петербургских ведомостей», контролирует Академия. В редких случаях следуют доклады на высочайшее имя. Полный разнобой, хаос, отсутствие четких правил. Академия скорее не цензор, а коллективный редактор (исправляет сочинения, редактирует их). Нет особых карательных мер за погрешности печати. Взаимная цензура и взаимные обвинения.
Новый период начинается с царствования Екатерины П (1762-1796). Появление в какой-то степени независимой интеллигенции, самостоятельной критической мысли. Правительство вначале содействует и покровительствует этой силе, ориентирующейся на европейское развитие. Такая ориентировка характерна и для самой императрицы, а, следовательно, для правительства. Затем происходит довольно существенное изменение, в особенности во время и после событий французской революции. В годы правления Екатерины можно выделить два периода:1) первое десятилетие царствования, 2) последующие годы. Еще до Екатерины началась деятельность Академии, а с 1756 г. и университета, направленная на развитие в стране культуры. В Россию ввозилось большое количество иностранных книг просветительского толка. Ряд указов и распоряжений, поощряющих распространение подобной литературы. После вступления Екатерины на престол довольно продолжительное время (около 20 лет, особенно первые 9-10) более или менее сохраняются относительно печати прежние порядки (беспорядки), в целом благоприятные. Существует самый ничтожный контроль, почти фиктивный. Издается ряд журналов, связанных с Московским университетом, с деятельностью Хераскова и Богдановича. Принимаются меры поддержки типографий. Наряду с казенными типографиями появляются частные. 1 марта 1771 г. выходит Сенатский, высочайше утвержденный, указ: о разрешении иноземцу Иогану Михелю Гартунгу основать вольную типографию в Санкт-Петербурге, для печатания книг на всех иностранных языках (на российском не разрешается). Речь идет и о контроле за этими книгами, о предварительной цензуре их: «книги, кои не предосудительны ни Христианским законам, ни Правительству, инже добронравию» до печати «объявлять для свидетельства в Академию Наук», «что дозволено будет, то и печатать»; и на каждом экземпляре ставить, что печатанье в его типографии дозволяется. Разрешено печатать и объявления, но с дозволения полиции. В п. 3 специально оговорено, что нельзя печатать на русском языке, чтобы не подрывать дохода казенных типографий. На иностранных языках тоже не печатать без дозволения Академии Наук и ведомства полиции, «под опасением конфискации и лишения сего дозволения». Разрешено также лить шрифты, и иностранные, и русские, но продавать их позволяется только в казенные типографии, «а не кроме сих мест» (17). Эти права передаются и наследникам, что не препятствует появлению других приватных типографий; каждый имеет право просить об утверждении таких типографий, как та, которая разрешена Гартунгу. И опять напоминание, что нужно остерегаться печатать книги, где порицается Христианство, Правительство, добронравие. И новое добавление: о книгах должны знать не только Академия и Главного полицеймейстера Канцелярия, но и Военная, Адмиралтейская, Иностранная Коллегии, Московский университет, Главная таможенная Канцелярия, Сухопутный кадетский корпус, Канцелярия Главной Артиллерии и Фортификации (16-18).
Как видно из приведенного текста, дозволение не столь уж либерально. Книги ставятся под контроль не только непосредственно цензуры, но и множества административных инстанций. И всё же указ 1771 г. направлен на расширение книгопечатанья, на развитие просвещения.
Сенатский указ 22 августа 1776 г., аналогичный предыдущему, о дозволении книгопродавцам Вейтбрехту и Шнору печатать книги, не только иностранные, но и русские. И снова о том, что печатать можно только книги, «непредосудительные Православной церкви, правительству, добронравию». На каждом экземпляре должно быть указано, что напечатано именно у них. Печатаемые книги должны перечислятся в особом каталоге. Объявления разрешено печатать с дозволения полиции. Позволяется лить свободно и русские, и иностранные литеры, продавать их и в казенные, и в частные типографии, но русские литеры «ни под каким видом» не продавать «партикулярным людям». Запрещено перепечатывать напечатанные в других типографиях в России книги, русские и иностранные, без согласования с этими типографиями; то же относится к другим типографиям (им запрещено перепечатывать без согласования изданное Вейтбрехтом и Шнором). Последнее направлено в защиту типографской собственности, своеобразное С ( copy-right). Вновь речь идет о наследникax, о праве печатать в других типографиях. «Особое надзирание» духовных книг поручено Синоду, светских - Академии Наук (т.е. указы идентичны, но с некоторыми разночтениями. Вводится и важное дополнение: действие последнего указа распространено и на русские книги).
Появляется ряд частных распоряжений и указов, ориентированных на указ 22 августа 1776 г. 17 октября 1776 выходит указ о дозволении епископу католической церкви Белорусской губернии употреблять в заведенной им типографии российские буквы. Но при этом не должно быть расхождений с печатаемыми в России книгами. Надзор за указом поручен генерал-губернатору. К указу прилагается копия разрешения Вейтбрехту - Шнору, чтобы действовать согласно ему (20-21). 8 апреля 1780 выходит еще один Сенатский указ: чтобы в ведомостях академии Наук и Московского университета печатать только те указы и постановления, которые предназначены для всенародного сведения (22). Указ явно направлен на ограничение информации, но общей установки на либерализацию цензурной практики он не нарушает. 31 мая 1780 г. Сенатский указ: о надзоре за печатаньем духовных книг. На основании мнения Синода. Приказано не печатать и не переводить такие книги без разрешения последнего. Из приложенной справки 1775 г. видно, что при всех казенных типографиях определены смотрители, которые должны наблюдать, «чтобы в печатаемых книгах и в прочих сочинениях ничего противного, а особливо закону, Правительству и благопристойности, не было», а все, что касается веры, Священного Писания пересматривали бы духовные персоны, с апробацией Синода, а в Московском университете его конторы. Синод требует, чтобы этому постановлению следовали и частные типографии (23-4).
15 января 1783 г. выходит краткий (всего один абзац), но чрезвычайно важный именной указ императрицы, данный Сенату. Это так называемый закон о вольных типографиях: Всемилостивейше повелеваем. Типографии не отличать от прочих фабрик и рукоделий. Поэтому позволять в обеих столицах и во всех городах Империи заводить их, не требуя ни от кого дозволения, а только давать знать Управе Благочиния того города, в котором заведена типография; в них печатать книги на российском и иностранных языках, не исключая Восточных. Указ – апогей вольномыслия Екатерины. Воспринимался, как высшая степень либерализма. В значительной степени, в условиях России второй половины ХУШ в., так оно и было (да и не только в тех условиях). Указ встречен всеобщим энтузиазмом. Вскоре в столицах и в провинции открыто множество типографий. Перечисление главнейших из них (с. 40). Но уже в названном указе идет речь о довольно строгом цензурном контроле. Книги разрешается печатать только с наблюдением, «чтоб ничего в них противного законам Божиим или гражданским, или же к явным соблазнам клонящегося издаваемо не было» (25). Для чего от Управы Благочиния отдаваемые в печать книги свидетельствовать и «если в них что-либо противное нашему предписанию явится», запрещать; в случае самовольного печатанья таких соблазнительных книг, не только их конфисковать, но о виновных сообщать, куда надлежит, чтобы они за преступление законно наказаны были. Таким образом, в отличие от указа 1771 г., наблюдение передается в руки полиции. Мы уже упоминали о важности того, какие инстанции осуществляют цензуру: Министерство Просвещения или Внутренних дел. В истории русской цензуры бывало иногда то, иногда другое. Другое, как правило, шло не на пользу литературы. И Екатерина избрала именно его. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву», вскоре после указа о «вольных типографиях», говоря о русской цензуре, считал, что она имеет мало общего с подлинной свободой слова (о чем мы расскажем далее). Но всё же нужно признать, что полиция в это время не слишком злоупотребляла предоставленным ей правом. Дело обычно сводилось к мелким придиркам, некомпетентным суждениям. За все время действия указа не было ни одного случая запрещения книг по инициативе полиции. Это не значило отсутствия запрещений вообще, но все преследования и конфискации происходили по повелению свыше, касались книг, уже пропущенных цензурой. Надзор за типографиями, книжными лавками был плохо организован; многие книги печатались, продавались, минуя всякую цензуру. На них иногда даже не указывалось, что они разрешены к печатанью. И дело было не только в небрежном отношении полиции к своим обязанностям, но и в том, что она ощущала общую атмосферу, благоприятствующую печатанью книг.
Либеральные действия Екатерины в отношении к книгопечатанью длились довольно долго. Знаменательна история с постановкой в Москве, оппозиционной Петербургу, трагедии Николева «Сорена и Замир». Пьеса была написана в духе трагедий Вольтера, поставлена 12-го февраля 1785 г. и имела большой успех. При желании ее, особенно отдельные стихи, можно было истолковать и как намеки на русскую современность, на Екатерину. Напомню в двух словах ее содержание: главным положительным персонажам – половецкому князю Замиру и его жене Сорене противопоставлен российский царь Мстислав – тиран и деспот. Московский главнокомандующий Брюс, суровый, склонный к произволу, приостановил представления, послал трагедию Екатерине, выделив отдельные отрывки пьесы. Но императрица не пожелала запретить «Сорену...». Она выразила удивление действиями Брюса, заявив, что смысл стихов, им отмеченных, «никакого не имеет отношения к вашей государыне. Автор восстает против самовластия тиранов, а Екатерину вы называете матерью» (39-40). Трагедия опять появилась на сцене. Через год она напечатана в журнале «Российский феатр», редактируемом Дашковой при участии Екатерины (возможно, сыграло роль и то, что Николев – воспитанник Дашковой). Екатерина в данном случае поступила умно, отведя от себя возможность сближения с «самовластьем тиранов». pauza
Перелом в относительно либеральной политике наступил где-то в середине 1780-х гг. и особенно ощущался в последние 10 лет царствования Екатерины. Началось с масонов. Хотя некоторые признаки, предвещающие перелом, заметны и ранее, чуть ли не со вступления на престол. 6 сентября 1763 г. появился указ Екатерины о контроле за выпиской иностранных книг (среди вредных отмечен и «Эмиль» Руссо). Академии предписывалось смотреть, чтобы такие книги не попадали в книжные лавки, книгопродавцам приказано составлять реестры книг, которые они собираются выписывать, передавать такие реестры в Академию и Университет, а те обязывались запрещать сочинения, вычеркивая названия из реестра, если в них написано что-либо «против закона, доброго нрава и нас». Если же встретится преступник, который продает такие книги, то конфисковать его лавку и продать ее в пользу дома сирот. В остзейских местах, где нет публичных училищ, поручить надзор за книгами гражданским начальникам, а где есть училища, там поступать так, как Академии и Университету предписано. Указ – свидетельство распространения европейской образованности, проникновения иностранных книг в Россию, что в общем Екатериной поощрялось, но и избирательности отношения императрицы к такой образованности, ограниченной довольно жесткими рамками.
Но вернемся к масонам. Первый раскат грома раздался уже в 1785 г. Это показывает, что последний, особенно мрачный период царствования Екатерины определен не только страхом, вызванным революцией во Франции. Французские события сыграли существенную роль в изменении политики Екатерины, но поворот к реакции в России начался за четыре года до них. И причина была внутренняя. Не случайно в 1785 г. гонениям подверглись не вольнодумцы, а благочестивые и набожные масоны-мартинисты. Дело было в том, что где-то около середины 1780-х гг. появились люди вне общего правительственного направления, вне всяких официальных отношений, люди просвещенные, думающие; не в оппозиционном, но в каком-то своем русле. Возникла идея общественного служения, какие-то ассоциации, таинственные ритуалы. Масонство воспринималось как некое государство в государстве, замкнутое и независимое; да еще, в основном, в вечно недовольной Москве. Оно было похоже на ересь, всегда преследуемую, противопоставляемую официальной церковности; провозглашало чистоту нравов, в противоположность развращенной столице. Всё это объективно имело оппозиционный характер. А тут еще связь со шведским масонством, подчинение ему. К этому добавлялись и подозрения в приверженности масонству нелюбимому Екатериной наследнику, Павлу Петровичу. Будоражили и события в Европе: в Баварии возник скандал с масонами - иллюминатами, орден которых был закрыт. Скандал с масонами в Баварии вызвал отклики во всей Европе. Стали везде искать нити заговора иллюминатов. А тут еще и Калиостро, называвший себя масоном, в 1779 г. приезжавший в Петербург, весьма себя скомпрометировал и был выслан из России; Недовольны масонами иезуиты (соперники), которым покровительствовала Екатерина. Масонство превращалось в большую независимую силу. Невиданный размах их деятельности; огромные капиталы; «Дружеское ученое общество» Новикова. Проникновение масонов в университет, который становился всё более независимым от властей, популярность среди студенческой молодежи, рост их влияния. Воспользовавшись указом 1783 г., в том же году масоны создали две вольные типографии. Одна из них – «тайная типография» Шварца. Устройство больниц, благотворительность, помощь бедным. И все помимо властей. Екатерину всё это крайне раздражало. Как раздражали и тревожили центральную власть все общественные объединения, не ею заведенные.
Императрица давно с подозрением относилась к московским масонам. В середине 1780-х гг. она решила активно выступить против них. Не писавшая с 1779 г. комедий, Екатерина в 1785 г. сочиняет их целых три. Все они направлены против масонов: «Обманщик» (мартинисты – мартышки), «Обольщенный», «Шаман Сибирский». Как на грех, Новиков в конце 1794 г., в прибавлениях к «Московским ведомостям», издание которых он арендует у Московского университета, публикует «Историю ордена иезуитов». Она не отрицательная. Новиков говорит об их заслугах, но и о притязаниях на мирскую власть. Те обратились с жалобой к Екатерине. Она запретила печатать «ругательную» «Историю...», а если она вышла, отбирать вышедшие экземпляры. Новиков, того не ведая, дал царице повод начать гонения на масонов.
Непосредственно гонения начались так. В 1784 г. московским главнокомандующим назначен Брюс, о котором уже шла речь, помимо прочего ненавидящий мартинистов. 23 декабря 1785 г. Екатерина отправила ему именной Указ. О ревизии книг, выходящих в вольных типографиях в Москве. Так как из типографии Новикова выходят многие «странные книги», Брюсу предписано приказать Губернскому Прокурору сделать роспись их, которую отослать, вместе с книгaми, московскому архиерею, имеющему особое от нас повеление «испытать Новикова в законе нашем, рассмотреть сами книги и что окажется донести нам и уведомить Синод». Екатерина распорядилась, чтобы Брюс договорился с архиепископом, который должен назначить несколько духовных особ (1-2-х). Они вместе со светскими цензорами должны рассмотреть книги, выходящие из типографий Новикова и других вольных, где что-либо касается веры или дел духовных, и для наблюдения, чтобы такие печатаемы не были, «в коих какие-либо колобродства, нелепые умствования и раскол скрываются» (27). Распоряжение было выполнено. При этом постоянными светскими цензорами назначены противники Новикова, Шварца и масонов (45)
11 января 1786 г. Новикова вызвали к архиепископу Платону, московскому митрополиту, для испытания в Законе Божьем. Платон уговаривает Новикова показать истину, ответить на 12 письменных вопросов. 15 января Платон пишет Екатерине, что Новиков признает все основные догматы православия, говеет и, хотя состоит в обществе франк-масонов, но в нем нет ничего, противного вере, закону и совести. Митрополит желал бы, чтобы было больше таких правоверных христиан, как Новиков.
23 января 1786 г. Екатерина дает Брюсу два новые указания: 1. установить контроль за больницами и школами, основанными масонами. 2. объявить, что разрешенные указом от 15 января 1783 г. типографии предназначены для печатанья полезных книг, а не тех, которые «для обмана и уловления невежд»; допросить Новикова о причинах, побудивших к их изданию. Новиков задержан, его допрашивают в губернском правлении, записывают заданные ему вопросы и его ответы. По существу начинается пересмотр указа о «вольных типографиях»
К марту архиепископ Платон и два других духовных цензора оканчивают рассмотрение конфискованных книг. О Новикове Платон продолжает отзываться весьма положительно. Книги же он делит на три категории; только в последнюю из них он заносит сочинения, по его мнению, зловредные, развращающие нравы, подрывающие религиозное чувство (46). Казалось бы именно на них власти должны были обратить внимание. Но придрались не к третей, а к второй категории (книги мистические, которые, по словам Платона, он не понимает и не берется судить о них). Следует отметить честность, смелость и благожелательность Платона (Левшина). Судя по всему, он не сочувствовал масонам, вряд ли не понимал, чего от него хочет Екатерина, но действовал так, как ему подсказывала совесть. Правда императрица относилась к нему благосклонно. Она сама его «открыла», отзывалась с похвалой об его проповедях. Умный, тактичный, находчивый, видный церковный деятель, знаток языков, законоучитель наследника, Платон мог многое себе позволить. А всё же далеко не каждый, даже в его положении, поступил бы так, как он.
25 марта 1796 г. выходит высочайший указ на имя Брюса, с повелением конфисковать 6 книг, названных Платоном во второй категории; Новикову и владельцам других вольных типографий строжайше запрещалось издание книг такого рода, под опасением не только конфискации их, но и лишения права содержать типографии (47. см. Сборн.).
27 марта 1786 г. именной указ Брюсу: о запрещении продавать книги, исполненные «странными мудрствованиями». В указе говорилось о присланных московским архиепископом примечаний на книги и московским губернатором их росписи. Повелеваем: те, которые обозначены в списке, если они окажутся в лавке Новикова, оставить запечатанными и запретить их продажу до дальнейшего рассмотрения и приказания; прочие книги распечатать и продажу их дозволить; Новикову и другим содержателям вольных типографий в Москве строжайше подтвердить приказ, чтобы они остерегались издавать книги, наполненные «подобными странными мудрствованиями, или лучше сказать сущими заблуждениями», под опасением не только конфискации этих книг, но и лишения права содержать типографию или книжную лавку, а кроме того «законного взыскания» (далее приводится список книг, которые опечатаны и запрещены, всего шесть, среди них «Апология или защищение вольных каменщиков», «Парацельса Химическая Псалтирь» и др.). Беда-ошибка Новикова состояла в том, что, кроме книг, конфискованных и опечатанных в университетской лавке, были такие же и на складе Новикова, и он не заявил о них, а позднее, с согласия «товарыщи», считая, что гроза минула, передал их книготорговцу Кольчугину, который стал продавать их, что Новикову позже припомнили.
27 июня 1787 г. выходит именной указ Синоду. О запрещении светским типографиям и книжным лавкам печатать и продавать молитвенники или книги церковные, к православной вере относящиеся, изданные не от Синода; о том, что закон о вольных типографиях нимало не противоречит приказам о печатании церковных книг только в духовных типографиях. Закон о вольных типографиях относится лишь к книгам светским, а не к церковным. Поэтому следует подтверждение, чтобы церковные книги печатались только в синодальных типографиях или других, состоящих под Ведомством Синода. Если откроют книги, изданные не в синодальных типографиях, следует опечатать их и отдать на сохранение Синоду (29). Об этом же идет речь в Сенатском указе того же времени, изданном по инициативе Синода, распространявшемся по всей стране (29-31). Ряд других приказов на ту же тему, разосланных по всем городам и уездам (47). Книги реквизировались и отправлялись в Синод.
Все подобные распоряжения шли в одном направлении, но Новикова непосредственно, как будто, не касались. Тем более, что на место Брюса, в Москву был назначен довольно добродушный Еропкин, которому до масонства и Новикова не было дела. Но Екатерина не успокаивалась. По ее инициативе, после истечения срока аренды, газета «Московские ведомости» отобрана у Новикова. Дела «Типографической компании» идут всё хуже. Накапливаются огромные долги. А тут начались события французской революции с её ужасами, обострившие российскую обстановку. Начинается массовый отказ от связи с масонами (от них отходит и Карамзин). Многочисленные аресты, допросы, истязания, пытки. Борьба с масонством переходит совсем на иной уровень. К ней подключается Начальник Тайной канцелярии С.И.Шешковский, сыскных дел мастер и кнутобоец (ум. в 1793 г.). Радищев называл его «великим инквизитором России». 9 февраля 1790 г. на место Еропкина назначают А.А. Прозоровского, фронтового генерала, крайне грубого, невежественного, ненавидевшего просвещение, посланного для обуздания Москвы. Потемкин в письме Екатерине так характеризовал Прозоровского: понадобилась старая пушка; она будет стрелять в вашу цель, так как своей не имеет; «Только берегитесь, чтобы она не запятнала кровью в потомстве имя Вашего Величества» (50). Прозоровский постоянно чернил имя Новикова, но быть инициатором его ареста не хотел. На вопрос Екатерины: почему он не арестует Новикова? Прозоровский отвечал: стоит лишь ей приказать. Екатерина колебалась: «нет, надо найти причину» (51). Причина вскоре нашлась. В 1788 г. появилась книга «История об отцах и страдальцах Соловецких, якоже за благочестие, святые церковные законы и предания пострадали, тут же челобитная монахов Соловецкого монастыря к царю Алексею Михайловичу, повесть о Белом клобуке и другие статьи», в духе раскольничьей литературы. Она, кроме прочего, противоречила указу 27 июня 1787 (напечатана не в синодальной типографии). Неизвестно, кем и где она была издана. Но нашелся повод приписать ее мартинистам. 13 апреля 1792 г. указ Екатерины Прозоровскому: недавно в продаже появилась книга, напечатанная церковным шрифтом, содержащая разные раскольничьи сочинения, противные духу православия и правительству; заглавный лист выдран, но в других подобных книгах значится. что издана в Гродно; можно полагать, что она печаталась в Москве, скорее всего у Новикова, который, как слышно, завел у себя в подмосковном имении типографию, независимую от Московской. Предписываю командировать в подмосковную типографию одного из советников судебных палат и из заседателей верховного земского суда, которые там произведут внезапный обыск; если будет найдена упомянутая книга или церковные шрифты, это послужит достаточным доказательством, что Новиков ее издатель; тогда он должен быть лишен права содержать типографию и подвергнуться взысканию за нарушение законов. Для открытия истины следует Новикова взять под присмотр и допросить, а также исследовать, каким образом, не получив никакого наследственного значительного имения, он считается теперь владельцем весьма достаточным; и может ли доказать при этом свое бескорыстное поведение. Прозоровскому предписано донести обо всем, что откроется, «обстоятельно и немедленно» (51). Прозоровский, не открывая причины, поручил доверенному лицу купить книгу; тот привез какую-то книгу о раскольниках, но не ту, которая требовалась, и все найденные экземпляры «Новой Киропедии», которая конфисковалась прежде. Прозоровский решил, что Новиков ее вновь перепечатал. Появилась причина для ареста. 22 апреля три человека, по приказу Прозоровского, отправились в подмосковное имение Новикова Авдотьино и произвели там обыск. Все бумаги и книги были конфискованы. Но в доме не оказалось никаких признаков типографского производства, церковных шрифтов. Новиков потрясен обыском. У него начинаются спазмы, обмороки. Он просит об исповеди и причащении. В просьбе ему отказано. Но всё же сочли положение его опасным, в город не повезли, оставили в Авдотьино, под присмотром городничего. Сами же, с конфискованными книгами и бумагами, отправились в Москву, где передали их 23 апреля Прозоровскому.
Одновременно с проверкой в Авдотьино, 22 апреля провели обыски и в Москве, в бывшем компанейском доме, в книжной лавке Новикова, в магазине его типографии, во всех вольных книжных лавках. Обнаружено 20 книг, не указанных в печатных каталогах, скрытно продававшихся, хотя и запрещенных в 1786-87 гг., а также 48 книг, напечатанных без цензурного дозволения. Лавки опечатали, хозяев их арестовaли. Один из них, Кольчугин, имевший 3 лавки, который служил кроме того приказчиком в одной из лавок Новикова, сразу признал, что получал от него книги, на 5 тыс. рублей (52). Остальные арестованные сперва не признавались, но потом тоже показали, что получали от Новикова книги, развозили их по ярмаркам и продавали.
23 апреля Прозоровский направил офицера с 12 гусарами в Авдотьино, с приказом караулить Новикова и доставить в Москву, как только тому станет лучше . Те 24-го прибыли в Авдотьино, застали Новикова в болезненном состоянии (обмороки), но его через два часа, в кибитке, под конвоем, отправили в Москву, сразу привезли к Прозоровскому и стали допрашивать (в результате нервного потрясения сын Новикова остался на всю жизнь больным эпилепсией; неизлечимо болела и дочь) (52). Новиков признал, что давал продавать Кольчугину запрещенные книги, в большинстве духовные, так как на них более спрос, но что он давал их для цензуры духовным лицам, а когда те отказались, то полицейским и университетским чиновникам. При допросе обнаружилось невежество Прозоровского: цифры в подстрочных примечаниях – ссылки на священное писание Прозоровский счел за тайные условные знаки: «вот под этими условными знаками скрываются ваши зловредные замыслы и преступные учения; но все это теперь откроется» (53). Передать дело Новикова в суд всё же не решились: слишком мало было доказательств его вины («сделанные ему допросы препроводить в суд нельзя», «надо делать новые в особой комиссии из доверенных лиц»). Обошлись без суда и новой комиссии. 10 мая Екатерина приказала Прозоровскому отправить Новикова в Шлиссельбургскую крепость. Он прибыл туда под сильным конвоем и помещен в каземат. Несколько раз его допрашивал начальник Тайной канцелярии С.И. Шешковский. Речь шла о масонах, разных политических подозрениях, о книгах Новикова, запрещенных в 1786 г. Тот отвечал, что книг он заново не перепечатывал, что переводчиков их не знает, что никаких других книг, кроме взятых под арест, не печатал, что имен авторов никогда не таил. Любопытно, что его никогда не спрашивали о той книге, которая была поводом для всей истории. Не выяснилось ничего, за что бы можно было предать его законному суду. Поэтому 1 августа 1792 г. выходит именной указ Екатерины: хотя Новиков не открыл тайных замыслов своих, но всех обвинений, изложенных в 6 пункте, достаточно, чтобы подвергнуть его «по силе законов тягчайшей и нещадной казни»; однако императрица, следуя свойственной ей человечности и желая оставить Новикову время для покаяния, ограничилась приказом «запереть его на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость» (53). Новиков пробыл там до воцарения Павла, который в первый же день вступления на престол приказал его освободить. За время пребывания в Шлиссельбурге Новиков превратился из крепкого человека в больного старика. Он поселился в Авдотьино, где умер в 1818 г.
А следствие продолжалось. В 1792 г. Прозоровский представил Екатерине, как доказательство вины Новикова, какую-то французскую книгу (хотя Новиков не знал французского языка) и список французских книг, купленных Новиковым у купца Бибера; Прозоровский просит, чтобы были приняты меры к пресечению торговли запрещенными иностранными книгами (53). Всё это время опечатанные лавки не распечатывают. Торговцы подают прошение Екатерине о разрешении открыть их. Та приказывает Прозоровскому разобраться в просьбе. Прозоровский отвечает, что лавки опечатаны законно. Новое прошение, и новый приказ разобраться. Суд над продавцами, 3-х инстанций: низшая, средняя, высшая. Первый в России процесс по делам печати. Суд выносит ряд приговоров, весьма суровых, со ссылками на законы 1720-21 гг. Особенно сурова низшая инстанция; большинство обвиняемых приговариваются ею «вместо смертной казни к наказанию кнутом с вырезыванием ноздрей и постановлением знаков и к ссылке в каторжную работу» (54). Но средняя и особенно высшая инстанции смягчают приговоры (перечень имен и приговор -54). Представляя приговоры Екатерине, Прозоровский просит о прощении виновных, особенно Кольчугина. Просьба отправлена в Петербург в августе 1793 г. и целые 3 года лежала без движения. Только 2 июля 1796 г. выходит указ Екатерины: призвать Кольчугина и 10 других подсудимых в Уголовную палату, прочесть им решение суда и объявить прощение по случаю рождения великого князя Николая Павловича (55). Отобранные у Новикова книги переданы на просмотр московским духовным и светским цензорам: список этих книг, имена цензоров, их пометки о зловредности каждой книги опубликованы лишь в 1871 г. (55). 11 февраля 1793 г. Екатерина приказала Прозоровскому сжечь эти книги. 31 октября приказание исполнено, о чем доложено Екатерине. В общей сложности сожжено около 25 тыс. книг. Часть книг переданы в Духовную академию и университет. Позднее, в 1794 г. обнаружен еще один книжный склад, произведено по приказу Прозоровского еще 2 сожжения, в их числе перевод Карамзиным «Юлия Цезаря» Шекспира (56).
Следующий разгром, связанный с книгами, касался «вольтерьянцев». Речь идет об истории с «Путешествием из Петербурга в Москву» Радищева (56-60). Позднее Радищев утверждал, что если бы «Путешествие...» появилось за 10-15 лет до революции, он был бы награжден, в частности за указания властям на неизвестные им злоупотребления (не исключено, что автор рассчитывал на такой результат, но, думается, он ошибался: слишком резка была его критика). О революции он и на самом деле вряд ли думал и в конце 1788 г., когда книга была готова, отправил ее для прохождения цензуры в петербургскую Управу Благочиния. Та разрешила «Путешествие...» с некоторыми цензурными поправками. Разрешение подписано обер-полицеймейстером Рылеевым, который даже не прочел книгу. Радищев передал книгу в типографию, владелец которой, прочитав ее, отказался печатать. Радищев купил у Шнора типографский станок и стал печатать дома. Всего он напечатал два сочинения: «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске» и «Путешествие...». В средине 90-го года печатанье было закончено. 25 экземпляров Радищев отдал продавцам, несколько роздал приятелям. Книга обратила на себя внимание, имела успех, становилась известной. Она попала в руки Шешковскому, а тот передал ее Екатерине. Та прочла «Путешествие...» довольно внимательно и разгневалась. При чтении она делала подробные подстрочные примечания, осуждающие книгу от первой до последней страницы. По поводу разрешения печатать она написала: «Сие вероятно ложь либо оплошность»(58). Начали допрашивать типографщика Мейснера (?) (через него «Путешествие...» передано в цензуру) и купца Зотова, который его продавал. Радищев перепугался, сжег все оставшиеся у него экземпляры «Путешествия...», корректуру, цензурные листы. Последнее было ошибкой. После позволения цензуры он что-то выбросил, добавил. На допросе говорил, что добавил какие-то мелочи, но не мог ничего доказать. В доме Радищева устраивают обыск. В конце июня 1790 г. его арестовывают. Он посажен в Петропавловскую крепость. 6 июля пишет «повинную». 13 июля рескрипт Екатерины о передаче дела Радищева в палату Уголовного суда СPб. губернии. В архиве кн. А.Р. Воронцова сохранились ответы Радищева на вопросы, заданные ему в ходе судебного разбирательства. Он ведет себя вроде бы не очень достойно: резко осуждает книгу, выражает сожаление, что выпустил ее, говорит о преданности Екатерине, об ее милостях, но настаивает, что с Франции примера не брал, «ибо сие писал прежде, нежели во Франции было возмущение» (59). Но ведь на самом деле «достойное поведение» было бы бесполезной позой. Книга вышла. Осуществив свой замысел, никого не предав, не оговорив, имел право подумать и о себе, не раздражать судей, императрицу. Мог повторять про себя слова Галилея : «А всё-таки она вертится».
4 сентября 1790 г. подписан именной указ Екатерины Сенату о наказании Радищева: «За издание книги, наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное к властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и, наконец, оскорбительными и неистовыми выражениями против и сана и власти царской»; о том, что присужден к смертной казни палатой Уголовных дел СPб. губернии, а затем этот приговор утвержден Сенатом. Хотя по роду вины Радищев заслуживает такую казнь, но «мы, следуя нашим правилам, чтобы соединить правосудие с милосердием, для всеобщей радости, которую наши подданные разделяют с нами, по поводу мира со Швецией, освобождаем его от казни; повелеваем, вместо нее, отобрав у него чины (Коллежский советник -ПР) и знаки ордена Св. Владимира, дворянское достоинство, сослать в Сибирь, в Илимский острог на 10 лет»; имение, если оно есть, передать в пользу детей, которые находятся на попечении деда. В указе отмечается, что Радищев совершил «лживый поступок», прибавил после цензуры «много листов в ту книгу»(32) . Радищев отправлен в Сибирь. Он вернулся из ссылки при Павле, который взял с него слово «не писать ничего противного духу правительства» (307). После воцарения Александра, по его повелению, Радищев работает в Комиссии по составлению законов. Согласно легенде, там он поднял вопрос об уничтожении крепостничества. Председатель комиссии, П.В.Завадовский, резко отчитал его за это, сделал выговор, напомнив о Сибири. Легенда вызывает сомнение. Во всяком случае в таком прямолинейном изложении. В последний год своей жизни Радищев пользуется усиленным вниманием императора. Он, единственный из членов комиссии по составлению нового Уложения, приглашен вместе с ее руководителем П.В. Завадовским на коронацию в Москву. Сам Александр в начале своего царствования придерживался антикрепостнических убеждений (о чем свидетельствует даже более поздняя его положительная реакция на стихотворение Пушкина «Деревня»). А.Р. Воронцов, один из приближенных к императору людей, вместе с Радищевым, во всяком случае не без его влияния, составил проект закона, запрещающего продажу крепостных без земли (297). Закон не прошел, но это было поражением правительства, а не антиправительственной партии. И одним из основных противников закона выступил Державин, в то время министр юстиции (см. главу «Автобиографизм и статья Пушкина “Александр Радищев”» в книге Немировского, упоминаемой в библиографии) В ночь на 12 сентября 1802 г. Радищев отравился «царской водкой» (смесь азотной и серной кислоты). Узнав об его тяжелом состоянии, царь присылает своего лейб-медика (такой чести удостоились еще только Карамзин и Пушкин). Так что со смертью Радищева дело обстоит не так уж просто.
Знаменательно, что в «Путешествие...» входит глава о цензуре, «Торжок» – одна из двух самых больших и значимых глав. В другой, «Спасской полести», изображается государь, неправедный правитель. «Екатерина, читая эту главу, с великим негодованием записала на полях: “страницы покрыты бранью и ругательством и злодейским толкованием”. Эта глава, по мнению императрицы, «довольно доказывает намерение, для чего вся книга написана» (772). Г.П. Макогоненко, примечания которого к «Спасской полести» я привел, почти не комментирует суть главы «Торжок». Возможно, это случайность, но о цензуре в советское время, как я уже упоминал, вообще не любили много говорить. Радищев явно придавал главе существенное значение. По сути это первое в России развернутое рассуждение о цензуре (Радищев уже употребляет это слово). И, может быть, самое главное: в главе идет речь не только о цензуре вообще, а о конкретной цензурной политике Екатерины. Полемика с императрицей определяет всё содержание главы. Начинается она со ссылки на указ Екатерины о вольных типографиях. Собеседник путешественника отправляется в Петербург за дозволением завести вольное книгопечатанье. Тот говорит ему, «что на сие дозволения не нужно; ибо свобода на то дана всем» (прямое упоминание Указа 15 января 1783 г.). Но собеседник хочет иного, «свободы в ценсуре». И автор приводит мнение собеседника (на самом деле собственные размышления): «Теперь свободно иметь всякому орудия печатанья, но то, что печатать можно, состоит под опекою. Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, отчего бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетние, незрелые разумы, которые собою править не могут»; если всегда будут няньки и опекуны, то ребенок долго будет ходить на помочах, останется калекой, у него будут кривые ноги; Недоросль всегда будет Митрофанушка, без дядьки не ступит, не сможет управлять своим имением; «Таковы бывают везде следствия обыкновенной цензуры, и чем она строже, тем следствия ее пагубнее». Собеседник цитирует Гердера: наилучший способ поощрять доброе – неприпятствие, дозволение, свобода в помышлениях; книга, проходящая десять цензур, прежде, нежели достигнет света, не есть книга, но изделие святой инквизиции; часто изуродованный, сеченый батогом, с кляпом во рту узник, а раб всегда; «В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна; не может того правительство, менее еще его ценсор, в клобуке ли он или с темляком». И вреда не будет, если книга в печать «Выйдет без клейма полицейского». Чем государство основательнее в своих правилах, чем крепче, тем менее оно зависит от насмешки и клеветы, не может потрястись от них. Для авторитетности приводятся мнения известного немецкого поэта, фольклориста, философа Гердера, но очень уж они ориентированы на конкретные русские события. Речь идет и о том, что правительство поручило цензуру управе благочиния, полиции: «Один несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума».
Радищев умело выделяет те основы, которые акцентируются (и будут многократно акцентироваться в дальнейшем) в многочисленных цензурных уставах, и разбирает каждую из них: «Обыкновенные правила ценсуры суть: почеркивать, марать, не дозволять, драть, жечь всё то, что противно естественной религии и откровению, всё то, что противно правлению, всякая личность, противное благонравию, устройству и тишине общей». Запрещаются критики в адрес властей. Но крепкая власть не боится никакой критики. «Прочному и твердому зданию довольно его собственного основания; в опорах и контрфорсах ему нужды нет. Если позыблется оно от ветхости, тогда только побочные тверди ему нужны.
Об оскорблении личности. Такие оскорбления вредны, только если они ложны. Но не дело правительства вмешиваться в подобные обстоятельства. О произведениях любострастных. Они могут быть вредны для юношества, «но не они разврату корень». В России таких сочинений в печати еще нет, а на каждой улице в обеих столицах полно накрашенных продажных женщин, заражающих язвою (венерической болезнью -ПР) тысячи людей, их потомство, но книга не давала еще болезни (курсив везде мой -ПР). Даже высказывания, направленные против религии, по мнению Радищева, не могут оправдать цензуры. Об этом писатель говорит прежде всего: Богу богохульства какого-либо безумца не повредят. Он всегда в сердцах людей и ему не опасны безумные оскорбления. Но даже если думать, что «хулением всевышний оскорбится», «урядник ли благочиния может быть за него истец?» В итоге делается вывод: цензура печатаемого принадлежит обществу, которое дает сочинителю венец или употребление на обертки. А в театре это делает публика.
Все приведенные рассуждения собеседника – развернутая полемика с Указом о вольных типографий, которому противопоставлено подлинно свободное книгопечатанье. Прощаясь с путешественником, собеседник дает ему небольшую тетрадку, «Краткое повествование о происхождении ценсуры». В ней обзор цензуры по всем странам. Везде дело идет к ее уничтожению. Резко о цензуре в революционной Франции, где все твердят о вольности, хотя необузданность и безначалие «дошли до края возможного». О том, что «ценсура во Франции не уничтожена». О народном собрании, которое отдало под суд сочинителя, за то, что дерзнул против него писать: «Лафает был исполнителем сего приговора. О Франция! ты еще хождаешь близь Бастильских пропастей». Видимо, строки о Франции относятся к добавкам, сделанным после утверждения цензурой «Путешествия...», с учетом революционных событий и как раз в них ничего крамольного нет. И концовка: «В России... Что в России с ценсурою происходило, узнаете в другое время».
Во время следствия на главу «Торжок» обратили большое внимание. Радищеву задавали о ней ряд вопросов. Он, как и в других случаях, кается. На вопрос, почему хочет уничтожить цензуру? отвечает: «Признаю свое заблуждение. Я так думал, что без нее можно обойтись, но теперь вижу из собственного моего опыта, что она полезна потому более, что если она будет существовать, так как законодательница (Екатерина -ПР) учредить изволила, то подлинно она спасет многих подобно мне заблужденно мыслящих людей от таковой погибели, в которую я себя ввергнул истинно от слабого своего рассудка»(59). Т.е. цензура, запрещая, предохраняет от правительственной расправы. Не очень-то сильный довод в ее пользу.
История с трагедией Княжнина «Вадим», написанной в 1789 г. (автора от участи Радищева, возможно, спасла смерть). Содержание трагедии не столь уж радикально: Рюрик, избранный народом, стал самодержавным властителем. Новгородский посадник Вадим, возвратившийся из похода, – сторонник прежних вольностей; он хочет возмутить народ, восстать против Рюрика, обещая руку дочери, Рамиды, тому, кто ему поможет. Она же любит Рюрика, ожидает возвращения отца, чтобы получить разрешение на брак. Имеются еще претенденты на ее руку. Один из них проговаривается Рюрику о заговоре. Вадим упрекает дочь в любви к тирану; та его защищает, говоря об его добродетели, мудрости. Рюрик ревнует ее к соперникам, но после объяснения возлюбленные примиряются. Узнав о заговоре, Рюрик полон великодушия, не хочет знать даже имен заговорщиков. Бой сторонников Рюрика и Вадима. Последние побеждены. Вадим среди пленных. Он обвиняет Рюрика в похищении вольности. Рюрик в ответ снимает с головы венец, отдавая себя на суд народа, но народ просит его остаться у власти. Вадиму возвращают оружие. Рюрик просит у него руки дочери. Вадим в отчаянии: если Рамида продолжает любить Рюрика, он не считает ее более дочерью. Рамида закалывается, чтоб доказать, что она достойная дочь. Вадим тоже. Рюрик клянется быть достойным царского венца.
Трагедия Княжнина – подражание французской трагедии («Цинна» Корнеля). В ней нет ничего оппозиционного, радикального, хотя отдельные стихи звучат довольно смело. Княжнин предлагает трагедию к постановке, она принята, роли расписаны. Неожиданно Княжнин пугается и берет трагедию назад. А 14 января 1791 г. умирает. Его вдова обратилась к кн. Дашковой с просьбой напечатать «Вадима» при Академии Наук в пользу детей автора. Та дала трагедию на отзыв, который оказался благожелательным. Дашкова распорядилась напечатать трагедию на выгодных для вдовы условиях. «Вадим» был напечатан в № 39 «Российского Феатра». И вдруг поступил донос (от графа И.И. Салтыкова, считавшегося неспособным прочесть хотя бы одну книгу; донос явно был кем-то инспирирован). Донос попал к всесильному временщику Платону Зубову, которого уверили, что трагедия вредна, «особенно в такое время» (61). В начале 1792 г. последовал Указ Сената: книгу, «яко наполненную дерзкими и зловредными против законной самодержавной власти выражениями, а потому в обществе Российской империи нетерпимую – сжечь в здешнем столичном городе публично» (61-2). Приказано отобрать книгу, с угрозами за неисполнение. Размолвка по этому поводу между Екатериной и Дашковой. Последняя защищала «Вадима», держалась с большим достоинством, твердо намеревалась уйти в отставку. Екатерина сравнивала Княжнина с Радищевым, считая, что трагедия «должна быть сожжена рукой палача» (62). Ссора длилась недолго. Вроде бы Екатерина отчасти согласилась с Дашковой. Но все же «Вадим» был сожжен. Досталось попутно и «Филомеле» Крылова: она напечатана в журнале следом за «Вадимом» и в ней оказались сожжены первые 13 страниц (а в предшествующем материале – последние страницы).
Дело о типографии К.Г.Рахманинова. В ней печаталось «Полное собрание сочинений всех доныне переведенных на российский язык и в печать изданных сочинений господина Вольтера». Второе исправленное издание. Сперва его разрешили, так как большое число произведений Вольтера «на руках многих», но потом все же пропустивший тексты Вольтера цензор получил взыскание . Напомним, что сама Екатерина была недавно почитательницей Вольтера, переписывалась с ним.
Последний год жизни Екатерины – как бы итог ее царствования. Выходят наиболее общие реакционные распоряжения. 16 сентября 1796 г. знаменитый указ Сенату о запрещении вольных типографий, которые все опечатаны. Указ – полное упразднение закона 1783 г. о вольных типографий. И это надолго. Запрет обосновывался следующим образом: для печатания полезных и нужных книг вполне достаточно официально утвержденных типографий. Следовательно, остальные не нужны. Сенатский указ 22 октября 1796 (еще при жизни Екатерины ) – проявление тех же реакционных тенденций: стремление взять всю печать под строгий правительственный контроль. Но в указе 16 сентября обуздание касалось изданий, выходящих в России, а в указе 22 октября – заграничных. Желание отгородится стеной от революционного Запада. Об учреждении цензурных комитетов (в Санкт-Петербурге, Москве, Риге, Одессе, при Радзивиловской таможне (пропускавшей иностранные книги), состоящих из 2-х духовных и 2-х светских особ; ограничить ввоз иностранных книг только через названные города; об издании нового таможенного тарифа, более жесткого и т.п. (33-4). Создаются особые комиссии, в основном, для иностранных книг, особая цензура, состоящая из 2-х светских и 1-го духовного лица; в столице она в ведении Сената, в остальных городах – губернского начальства. Таким образом, оба указа в сумме создают особое ведомство, рассматривающее все напечатанные в России и ввозимые из-за границы книги, разрешающее или запрещающее их. Такой итог блестящего царствования великой императрицы.
Царствование Павла 1 (1796-1801)м – итог ХУШ века. Разные оценки личности Павла, главным образом отрицательные. Таких оценок придерживались и его современники, и потомки, люди самых различных взглядов, партий, направлений: деспот, злодей, безумец, тиран, самодур. Большинство современников считали его несдержанно жестоким, радостно приветствовали его смерть. Для таких оценок имелось много оснований. Сумасбродные, дикие, неоправданно суровые распоряжения. Но многое определялось жизнью Павла, предшествующей тому времени, когда он стал императором. Убийство его отца, Петра Ш, которого он любил и идеализировал. Дворцовый переворот. Беззаконный захват власти его матерью. Ощущение, что его лишили царства. Нелюбовь (враждебность) Екатерины к сыну. Её любовники. Разврат. Жалкая роль Павла при дворе. И многое - многое другое. Взаимная враждебность, ненависть. Поэтому, став императором, Павел всё делал наперекор тому, что делала Екатерина. И делал самодурно, жестоко, нередко нелепо, но при всем том это не исчерпывало сущности его действий, в них было немало хорошего, во всяком случае не только злое и плохое. Например, через несколько дней после вступления на престол, он приказал проделать в первом этаже дворца окно, куда каждый мог бросать прошения, жалобы, предложения. Ключ от комнаты хранился у царя, который сам каждое утро собственноручно вынимал прошения. На каждом ставил резолюции, которые публиковались в газетах. Обнаружив многие «вопиющие несправедливости», он строго наказывал совершавших их, независимо от чина, положения, и ничто не могло спасти виноватого. Народ радовался. Вельможи знали, что могут непосредственно обращаться к царю. Ящик, куда бросали жалобы, пришлось вскоре снять, так как туда бросали пасквили, карикатуры, но не Павел виноват в этом. Вспышки ярости, обрушивавшиеся на генералов, офицеров. Но и забота о солдатах. Они хорошо одеты и накормлены. Приказы раздавать мясо и водку. Солдаты гвардии любили его. Составление государственного бюджета. Меры против инфляции. На площади перед дворцом сожгли на 5 миллионов бумажных денег. В самом начале царствования целый ряд правительственных актов, принятых в интересах крестьян. Не сочувствовал крепостному праву. Отменил рекрутский набор, хлебную подать. С крестьян снята недоимка, подушный сбор. Им дано право жаловаться на решения судов, на действия помещиков, подавать прошения на имя царя. Запрещено продавать крестьян без земли. Ограничение барщины тремя днями. Запрет работать во время праздников (см.А.М.Песков. Павел 1. Изд. «Жизнь замечательных людей». М.,2000). В общем можно утверждать, что Павел – фигура сложная, не однолинейная. Историк Н.К.Шильдер считал царствование Павла «временем слепой прихоти и насилия». Историк и дипломат второй половины Х1Х века Д.Д. Милютин называл этот же период «временем преобразований, которыми вводились порядок и управление». Началось реформирование структуры государственного аппарата, подготавливалось изменение законодательства по крестьянскому вопросу.
Тем не менее, отменяя почти всё, учрежденное Екатериной, новый император следовал направлению ее цензурной политики последних годов царствования, не отменял её итоговых цензурных предписаний. При нем продолжается обособление цензуры в виде отдельного ведомства, специально предназначенного для наблюдения за прессой. Цензура, контроль вышли из берегов контроля за литературой, печатью, вторглись во все сферы жизни (цвет и покрой одежды, круглые шляпы, которые при Павле были запрещены, как и фраки, жилеты, ботинки и сапоги с отворотами; разрешены однобортные кафтаны со стоячими воротниками, треугольные шляпы, ботфорты, камзолы) (65). Именной указ 1797 г.(?), запрещающий употребление ряда слов ( запрет слов врач, выполнение, пособие, сержант, граждане, отечество, стража, особенно общество; вместо них разрешено лекарь, исполнение, помощь, унтер-офицер, жители или обыватели, государство, караул) (84).
Как учреждение в России цензура оформилась в начале Х1Х в., одновременно с принятием её первого устава. Главное управление ею находилось в Петербурге. Для осуществления цензурного контроля на местах в 1804 учреждены цензурные комитеты: Санкт-Петербургский – главный, Московский, Виленский, Дерптский, подчинявшиеся непосредственно попечителям учебных округов (позднее к ним прибавились и другие: подчиненность их, структура, названия менялись). Писатели могли подавать свои произведения в Ц. не только по месту жительства, петербуржцы в Моск. комитет, москвичи – в Петерб.. Последний был самым строгим (наиболее близок к начальству), но иногда более строгим оказывался Моск; во многом дело зависело от отношений цензора с автором, от различных частных обстоятельств и общих указаний. Комитеты занимались разными конкретными делами, запрещали (или разрешали) статьи, книги. Но высший цензурный надзор, масштабные репрессии всегда осуществлялись петерб. инстанциями: министрами Просвещения и Внутренних дел, Ш Отд., гласн. и негласн. особыми комитетами, непосредственно императором. Это относится к запрету моск. славянофильских журналов («Европеец», «День», «Парус»), журналов Н.А. Полевого «Московский телеграф», Н.И. Надеждина «Телескоп», к истории А.И. Полежаева, к мытарствам, вызванным концовкой пьесы А.Н. Островского «Свои люди, сочтемся» и др. Поэтому вполне уместно говорить о подобных репрессиях в рамках петерб. Ц, что не исключает большой зависимости литературы от цензурных комитетов. Петерб. Ценз. Комитет осуществлял внутреннюю Ц,, контролировал книги и периодические издания, выходившие в Петербурге, в других регионах России, на русском и иностранных языках, на национальных языках народов Российской империи (т.е. не только в Петербурге).(( Сначала состоял не более, чем из трех цензоров, из «ученых особ», проживающих в столице. С 1819, после создания университета, комитет перешел в подчинение ректора, но цензоры оставались прежними. В1826, после утверждения нового ценз. устава, К. стал называться Главн. Ценз.К.; подчинен непосредственно министру Народного Просвещения; его штат: председатель и 6 членов. Просуществовал всего 2 г. В 1828 принят новый ценз устав. К. стал называться Петерб. ценз. Комитетом; подчинен попечителю учебного округа (5 цензоров, из них – 3 профессора университета; посторонние никаких других должностей не занимают, на них возложен и контроль за периодикой). В 1850 реорганизация К.: Ц. отделяется от университета, цензорам запрещено совместительство. В 1862 в К. введен военный цензор. 14 янв. 1863 К., вместе с другими инстанциями Ц., передан в министерство Внутренних дел; в том же году, 25 янв. ему поручено временно сообщать всему ценз. ведомству распоряжения и указания министра и решать все дела по разрешению новых периодических изданий, изменению их программ, по назначению, увольнению, перемещению цензоров. 1 сент. 1865, по принятому уставу Ц,, установлен новый штат К. и разрешено нанимать за особое вознаграждение чиновников других ведомств для контроля над печатью, выходящей в Петербурге на языках иностранных и других народов Российской империи. В 1906 К. стал называться Петербургскиим К. по делам печати. Министр Внутренних дел получил право приглашать в него лиц из других ведомств (кроме судебного) .26 июля 1911 в К. введен представитель Духовного ведомства. В июн. 1914, согласно временному положению о военной Ц., создана Главная военно-цензурная комиссия; некоторым цензорам поручено в ночное время просматривать утренние газеты и составлять обзоры наиболее важных событий для министра Внутренних дел.)) При нужде то, что в двойных скобках можно снять- ПР) 27 апр. 1917 К. упразднен. См в конце статьи адрес аннотированного указателя всех председателей за все время его существования.
В 1865 г. в России был утвержден новый цензурный устав. Его подавали, а многие и воспринимали, как освобождение слова от цензуры. На самом деле устав цензуру не отменял, он лишь заменял предварительную цензуру, существовавшую доселе, карательной (да и то с оговорками, ограничениями, с применением административных мер). Салтыков-Щедрин говорил о разнице между той и другой. Он сравнивал предварительную с намордником, который надевают на пса: хочется укусить, но невозможно. Положение же литературы при цензуре карательной сопоставлялось с медведями, которых водят цыгане по ярмаркам: теоретически укусить можно, но зубы у медведя подпилены, в носу кольцо, за которое готов в любую минуту дернуть вожак, к тому же он больно бьет палкой по лапам. Непонятно, что лучше.
: С упоминания силы слова начинается «Библия». Со словом, второй сигнальной системой связано превращение обезьяны в человека. Именно оно отличает его от «бессловесной твари». Со словом неразлучны знание, мысль. В то же время с самого начала человечества ощущается стремление ограничить слово, знание, мысль различными запретами («древо познания добра и зла»). Уже в доисторическом обществе появляются всякие табу (запреты). Здесь же возникает проблема власти, всякой власти. Позднее – власти государства.
Для понимания проблемы цензуры важны вопросы отношений личности и власти, государства (хотя и не только его), личности и общества, общества и государства. И на пересечении всех этих проблем возникает вопрос об ограничении свободы слова, о цензуре и о борьбе с нею, с такими ограничениями. В главе «Великий инквизитор» («Братья Карамазовы» Достоевского) речь идет о том, что власть инквизитора держится на трех краеугольных камнях: «чудо, тайна и авторитет». К ним следует добавить «ложь», «обман», что предполагается автором романа. Это – зло, противостоящее Христу, даже в том случае, если обманывающий искренне верит, что обман для блага человечества. На таком обмане держится, во многом, всякая власть, государственная, церковная, политическая, во все времена, в самых разных странах. Везде проявляется стремление любыми средствами, насилием, ложью поддержать свой авторитет, держать в тайне все, что может подорвать его, раскрыть истинное положение вещей. И одним из главных таких средств является цензура.
Начну разговор о ней со сравнения статей о цензуре в различных энциклопедиях.
Прежде всего раскроем словарь Брокгауза-Эфрона, хорошо всем известный (82 тома плюс 4 дополнительных, каждый примерно по 900 страниц). Цензуре здесь посвящена большая статья В. В-ва (В.В. Водовозова). Цензура ( Т.74. С. 948 – 962). В конце ее приведена сравнительно большая библиография. Кроме того в томе 75 (С. 1 - 8) помещена статья В.Богучарского Цензурные взыскания , дающая перечень всех запрещенных с 1862 г. русской цензурой материалов . (См. также статьи Свобода мысли, слова - Т.57.С. 172-174, Печать -Т. 23. С. 583 и др.). Имена Водовозова и Богучарского, видных исследователей русской истории, общественного движения, литературы, хорошо известны для их современников, да и для людей более поздних периодов. Им можно доверять.
Довольно подробно о цензуре идет речь в первом издании Большой Советской энциклопедии (1920-е-1930-е гг. В нем 65 томов и несколько дополнительных; каждый том около 900 страниц). О цензуре здесь говорится в томе 60-м (1934 г.), в статье Б.Горева, в которой приводится значительное количество материалов, в том числе по цензуре в различных странах: Франции, Германии, Италии, Англии, очень кратко об Америке(454-463). Немало сведений здесь и о России (463-474). Помещена кое-какая библиография. Кончается обзор Октябрьской революцией: «Великая Октябрьская Социалистическая революция положила конец как царской, так и буржуазной цензуре» (цензура далее исчезла?!)
Значительно меньше сведений о цензуре дается в Большой советской энциклопедии, выпущенной в 1950-е годы (Изд. 2-е. 50 томов, вроде бы гораздо более толстых, но это объясняется просто более толстой бумагой; в каждом томе примерно 500-600 стр.). Статья о цензуре в т.46 (1957 г.) занимает две страницы (518-519). Мало говорится о русской цензуре (менее одного столбца). Библиографии вообще нет. Оканчивается тоже Октябрем, фразой из предыдущего издания: «Великая Октябрьская Социалистическая революция положила конец как царской, так и буржуазной цензуре». Не мудрствуя лукаво, автор ее просто списал, но прибавил и от себя: «"цензура в СССР имеет совершенно иной характер, чем в буржуазных государствах; она направлена на сохранение военной и государственной тайны, на предотвращение появления материалов, которые могут повредить интересам трудящихся. Конституция СССР (статья 125) гарантирует всем трудящимся свободу печати, которая обеспечивается предоставлением типографий, запасов бумаги и пр.» Стиль корявый. Зато идеологическая выдержанность. И признание, что цензура все же существует для пользы дела.
Мало о цензуре упоминают и в третьем издании БСЭ (1970-е гг. 30 тт., с большим количеством дополнений по годам). О цензуре статья. Б.М. Лазарева и Б.Ю. Иванова в 28 томе (489-490), с краткой библиографией. Те же две страницы, повторяющие статью второго издания.
Но самое, пожалуй, любопытное – объяснение слова цензура и цензор в толковом словаре русского языка Ушакова (т.4, столб.1213). При толковании этих двух слов три раза повторяются пометки: устар., загр. Знаменательно, что таких пометок нет , например, при словах соха, помещик и др. Видимо, не случайно. Цензура - слово, о котором не хочется говорить, которое стараются забыть.
Время идет, растет сумма знаний, появляется огромное количество новых фактов, а объем советских энциклопедий всё уменьшается (надо еще учитывать, что в них публикуется множество идеологического балласта). А толкование слова «цензура» становится все короче.
О том, что в СССР цензуры нет многократно повторяли многие государственные и партийные деятели. Как нет и многих других порочных явлений, не типичных для советского строя (проституции, туберкулеза, безработицы, венерических заболеваний и т. п.). Рассказывали о том, как один из ленинградских деятелей, первый секретарь обкома партии (то ли Романов, то ли Козлов), на вопрос кого-то из иностранцев о смертности, ответил по инерции: «смертности нет».
На самом деле в обозриваемое время Россия – СССР – снова Россия никогда не жили без цензуры. И всегда здесь очень не любили о цензуре упоминать. В толковых словарях это слово объясняется довольно обтекаемо: просмотр произведений, осуществляемый специальным государственным органом, название специального государственного органа, осуществляющего надзор за печатью (да еще с пометками Устар., загр., о которых мы упоминали). Когда же речь шла об СССР, то считалось, что цензуры здесь вообще не существует. Но все прекрасно знали, что цензура была и есть, а то, что называется она иначе, дела не меняет. И если уж кто читал выходящие в стране издания разного толка, в том числе совершенно нечитабельные, то в первую очередь цензор. Кстати, для «внутреннего употребления» власти постоянно использовали это слово.
Я бы определил цензуру (не исчерпывающе) как запрещающий или разрешающий надзор властных структур, контролирующий печать, средства массовой информации всякого типа. Этим же словом называется система государственно-административных учреждений, осуществляющих такой контроль. Цензор – чиновник таких учреждений, хотя в более широком смысле – всякий, имеющий право подобного контроля. Бывают и добровольные цензоры, цензоры-любители. И они не столь уж редки. Цензурные обязанности выполняют и церковь, и всякого рода министерства (наркоматы), в первую очередь министерства военное, иностранных дел, почт и телеграфа, всякие другие инстанции, силовые структуры и пр. Это сложная и многоликая структура с всеобъемлющей сферой воздействия. Такая структура сформировалась не сразу. Но цензурный контроль возник задолго до того, как система оформилась. В России ее начали создавать где-то в начале ХУШ в. (даже несколько ранее). Окончательно же оформилась цензурная структура в конце ХУШ в. (при Павле) и начале Х1Х в., в первые годы царствования Александра 1. Наконец существует цензура общества (там, где имеется общество) и самоцензура.
В разное время и в разных странах цензура осуществлялась по-разному. С древних времен уничтожались «еретические» рукописные сборники (рукописи горят). Но сборников было мало, а сжигались они не все. Сфера действий цензуры оказывалась весьма ограниченной. Коренным образом дело меняется с появлением книгопечатания, типографий (в Китае – еще в У1 в, в Европе, в г. Майнце – в середине ХУ в. Изобретение Гуттенбергом печатного станка –1455, «Библия». Затем типографии в Италии – 1465, в Чехии и Швейцарии – 1468, в Голландии – 1469, Франции –1470, Польше и Венгрии – 1473, в Испании и Бельгии –1474, в Англии –1477). Не случайно многие связывали воедино изобретения книгопечатания и пороха (одинаково разрушительно; см. Пушкин «Сцены из рыцарских времен»). В России первопечатником называют Ивана Федорова. Это не совсем точно. Первые книги кириллицей напечатаны в Кракове Швайпольтом Фиолем в 1491 г. Затем начал печатать в Кракове Франциск Скорина, человек образованный, ученый, сторонник веротерпимости и просвещения. В 1504 г. он – бакалавр философии Краковского университета, затем в 1512 г. – доктор медицины Падуанского университета. В 1517 –19 гг. в Праге издает 19 отдельных книг Библии, в том числе «Библию русскую» – перевод на русский язык. В 1520 г. Скорина переезжает в Вильно, где печатает «Малую подорожную книгу» и «Апостол» на славянском языке. Что же касается Ивана Федорова, то он родился около 1510 г., систематического образования не имел. Служил дьяконом в одной из церквей Кремля. В 1563 г.,, вместе с Петром Тимофеевичем Мстиславцем, открыл типографию в Москве. Вероятно, Мстиславцу, уроженцу Западной Руси пришла идея книгопечатанья. Но и Федоров был талантливым человеком, сам разрабатывал и делал печатные шрифты, на основе московского полуустава, которым писали писцы официальные документы. Стандартный почерк, величина букв, стандартные приемы писцов помогли Федорову создать т. наз. старопечатный шрифт. В марте 1564 г. он напечатал «Апостол» – роскошную книга с богатым орнаментом. В 1565 г. выходит два варианта «Часовника». Возмущение им московской церкви: некоторые буквы пропечатаны «неправильно»; следовательно книги не православные и не христианские. Запахло обвинением в ереси, костром. В 1566 г. оба мастера бежали в Литву. Их союз распался. Мстиславец на средства купцов печатает книги в Вильно. Федоров по предложению гетмана Ходкевича в типографии Заблудова (в имении гетмана) в 1569 г. издает «Евангелье учительное», в 1570 г. – «Псалтирь». Затем вновь «Апостол», с приложением о печатном деле – «Повесть откуду начался и како свершися друкария сия». Переезд во Львов. Там в 1574 г. издает «Азбуку» с грамматикой – первый печатный русский учебник. По предложению князя К;К. Острожского устраивает у него типографию. Там выпускает «Новый завет», «Псалтирь», «Хронологию» Андрея Рымши, а в 1581 г. – первую полную славянскую библию, «Острожскую Библию». Федоров напечатал первый в мире книжный предметный указатель, «Книжка собрания вещей нужнейших». Умер он в Львове. Похоронен в Онуфриевском монастыре. В католичество не перешел. Прекрасный мастер, знавший и любивший свое дело, создатель превосходных шрифтов, гравировщик по дереву украшений, гербов, изображений Давида, Луки. Разносторонность талантов: отливал пушки, изобрел многоствольную мортиру. Писатель: автор предисловий и послесловий к своим изданиям. Не случайно именно Федоров остался в памяти потомства (см А.М. Буровский «Московия. Пробуждение зверя» М., 2005. Стр. 161-64). Иван Федоров –великий русский умелец, но одиночка, и большая часть его деятельности вне рамок России.
С быстрым ростом количества печатаемых книг, сфера цензуры неизмеримо расширяется. Главным объектом ее становятся позднее периодические издания, журналы, газеты. Но и книги не обделены ее вниманием. Потом появляется радио и средства борьбы с ним (в СССР в каждом городе, даже небольшом, проводилось глушение радиопередач «враждебных голосов»). Еще позднее возникло телевиденье, которое власти тоже «прибирают к рукам». Ныне всё значимее становится интернетная информация. И с нею пытаются бороться, пока не очень успешно. Иногда кажется, что цензура торжествует, цели властей достигнуты, крамольным идеям поставлена прочная препона. Но победа оказывается временной. Находятся возможности обхода запрещений. Появляется вольная печать за границей (Герцен и другие бесцензурные издания в Х1Х веке, самиздат и тамиздат – в ХХ-м). К счастью для властей, большинство людей инертны. В области информации, как и в других областях, они «едят» то, чем их «кормят». Но все же круг неофициально мыслящих, хочется верить, расширяется.
Возникновение цензуры. Краткие сведения о цензуре в Европе. Само название цензура восходит к временам Древнего Рима, к слову ценз (census) - перепись, оценка имущества. Цензорами назывались с первой половины У в. д.н.э 2 высших должностных лица, избираемых в народном собрании. Они раз в 5 лет производили опись, перепись, определяющую статус (имущественный, военный, гражданский) римских граждан, которые под присягой должны были сообщать о своем денежном, возрастном, семейном положении (до цензоров это делали консулы; в Риме должность цензоров исчезла при переходе к империи). Цензоры обязаны были также контролировать государственные имущества, руководить общественными работами, «надзирать за нравами». Уже здесь функции контроля, надзора намечены весьма отчетливо.
Официально учреждения, проверяющие печать, стали называться цензурой в ХУШ в, но по сути они возникает гораздо раньше. Прежде всего, как церковная цензура, с первых веков христианства. Цензура инквизиции. Сожжение еретических книг, а заодно их авторов (Ян Гус. 1415). Зачатки цензуры, в том виде, в каком она существует и ныне, возникают в Италии, в Риме и связаны с властью пап – «наместников Бога на земле», считавшихся носителями абсолютной истины. Всё, противоречащее им, объявлялось ересью и подлежало запрещению. Уже в Х1У веке появляются так называемые Индексы - списки запрещенных сочинений. Один из таких индексов выходит в 1559 г. (в него включены произведения Коперника, Галилея, Джордано Бруно). Растет количество книг, в том числе и крамольных.
Как особое государственное учреждение цензура возникла не сразу. Сперва появилась цензура церковная. Изобретателем ее, в форме предварительной проверки, считается папа римский Сикст 1У. В 1471 г. им издан указ: ни одна книга не должна печататься без рассмотрения и одобрения духовных лиц. Распоряжение во многом осталось мертвой буквой из-за отсутствия правильно организованных цензурных учреждений. Впервые такое учреждение в 1486 создал архиепископ Майнца на подчиненной ему территории. В 1492 г. папа Александр У1 ввел надзор за книгопечатаньем в Церковной области, а затем в Кельнском, Трирском и других архиепископствах. Примеру церкви последовали светские правители (первым император Карл У). В церковных владениях цензорами являлись епископы, осуществлявшие контроль через состоявших при них чиновников. В светских – полицейские и другие власти. Разрешение печатать отмечалось на первом или последнем листе.
В течение ХУ1 века цензура введена во всех Западно - Европейских государствах, включая Англию, где ею ведала сначала так называемая «Звездная палата», затем парламент. Парламент с 1642 г. назначал специального цензора. Но в Англии впервые возникает идея свободы слова. С 1694 г. парламент отказывается назначать цензора, т.е. отменяет цензуру, что не мешало правительству преследовать печать судебным порядком и подвергать авторов суровым карам (Дефо). В 1794 г. в Англии дела о печати официально переданы суду присяжных, что закрепило ее свободу.
Позднее цензура отменена в Швеции (1766), в Дании (1770), в других европейских странах. Во время французской революции в Декларации прав человека, в числе других свобод, называлась и свобода печати, что практически не выполнялось, особенно в эпоху террора. Суд приговаривал к казни не только за напечатанное, но и за устные высказывания. Позднее была восстановлена и обычная предварительная цензура. В 1797 г. периодическая печать подчинена правительственным властям. В 1800 г. выходит консульское постановление, ограничивающее число журналов и дающее администрации право закрывать их за статьи, «противные уважению к общественному договору, верховенству народа и славе войска, или содержащие в себе нападки на правительство или на союзные с Францией народы». Сенатус-консулат Х11-го года создал специальную комиссию для охраны свободы печати, но в ее компетенцию не входила периодика. Декретом Х111 г. восстанавливалась цензура для церковных, духовных книг. В 1810 г. администрация получила право предварительно цензуровать в рукописях или корректурах все выходящие книги, требовать их исправления, изменения, исключения отдельных мест. Т.е. цензура была восстановлена в полном объеме. Хартия 1814 г. вновь уничтожила цензуру, но вторая реставрация восстановила ее для периодики и книг менее 20 печатных листов. С перерывами цензура то существует, то нет до революции 1830 г. В замаскированном виде и позднее. При июльской монархии, как и во время второй республики, она формально не существует, но в скрытом виде сохраняется (денежные залоги, судебные преследования). Декрет 1852 г., сразу после декабрьского переворота Луи Бонапарта, восстанавливает её: министру внутренних дел предоставляется право следить за периодикой, выносить ей предостережения; после третьего – следует временная приостановка издания. Император мог запретить издание и бессрочно. Новые газеты и журналы разрешались (или нет) непосредственно министром внутренних дел, обычно с большим трудом. Франция Наполеона Ш-го становится для Европы негативным примером сохранения цензурных гонений (а для России – позитивным примером). В 1868 г. появляется новое законодательство: дела о печати разбирает суд, но сохраняются строгие судебные репрессии и денежные залоги. Освобождается печать от цензуры лишь по закону 1881 г.
В Германии цензура уничтожена в 1815 г., но союзническим постановлением 20 сентября 1819 г., по решению Карлсбадской конференции, вновь восстановлена для периодики и книг менее 20 печатных листов во всех входящих в Союз государствах. Союзный сейм строго следит за выполнением постановления. Цензура уничтожена лишь революцией 1848 г. Попытки восстановить ее в разных частях Германии успеха не имели, сводились к более или менее суровым судебным репрессиям. Только в Австрии (хотя и не во всей), особенно в Галиции, часто применяются судебные меры против печати. Прокуратура нередко и без судебного приговора арестовывает книги, отдельные номера журналов, как бы осуществляя нечто вроде предварительной цензуры. Многие издатели, не имеющие большого капитала, предпочитают представлять свои журналы в прокуратуру на предварительный досмотр, чтобы избегнуть штрафов.
Издатели, писатели находят оригинальный способ борьбы с цензурными придирками: длительность парламентских выступлений не была ограничена; какой-либо знакомый депутат делает запрос о конфискованном журнале, книге, включая туда инкриминированный текст, который после этого можно было печатать (в 1899 г. произошел громкий скандал, когда депутат прочитал в рейхсрате конфискованную брошюру в 2 печатных листа). В таких случаях суд и прокуратура были бессильны, но имели возможность материально наказать автора или издателя: на парламентский текст не распространялось авторское право.
В целом цензура в Западной Европе и в Южной Америк в Х1Х веке постепенно исчезает, в разное время в разных странах (в Северной Америке она никогда не существовала, что не означало отсутствия способов давления на печать). К началу ХХ века цензура сохранилась, за исключением восточных государств (Китай, Персия и др.), только в Турции, Черногории и России. При этом во Франции, Пруссии, Англии, некоторых других странах продолжала существовать театральная цензура.
Цензура в России в допетровское время. В самодержавном государстве (а Россия по сути была им всегда) очень многое зависит от личности первого лица (императора, Генерального секретаря ЦК КПСС, президента и т. п). Оно обычно, в первую очередь, определяет и цензурную политику. Отсюда и периодизация нашего курса. Главные его этапы ( эпоха Петра, Екатерины, Павла, Александра 1-го и т.д.). При этом в рамках одного царствования могут быть разные периоды, существенно отличающиеся друг от друга (в эпохах Екатерины, Александра1-го и др.). Многое зависит и от лиц, непосредственно ведающих цензурой (от личности министров, главных сановников). Важно и то, в составе какого ведомства числится цензура (Министерства Просвещения или Внутренних дел, т.е. полиции), какие внецензурные инстанции вмешиваются в ее дела, оказывают влияние, часто определяющее (Ш отделение, различные негласные комитеты, ЦК КПСС). Важно и то, какой цензурный устав, какие законы о цензуре и насколько они соблюдаются. В России всегда соблюдение законов было не в моде. Они мало связывали не только высшую власть, но и рядовых исполнителей (пословица: закон, что дышло...). Так, например, цензурный устав 1828 г. официально действовал до 1865 г., но уже с самого начала дополнения, изменения, инструкции, распоряжения меняли его крайне существенно.
Вернемся к началу. Первая правительственная типография в России возникла при Иване Грозном (в 1553 г. приказано выстроить дом и снабдить его необходимым оборудованием; типография открыта в 1563, а в 1565 г. там напечатан «Апостол» – книга деяний и посланий апостольских; видимо, были и более рание издания, без обозначения даты). Типография существовала с перерывами до конца ХУП в., как учреждение под покровительством правительства. Поэтому в цензуре не было особой нужды. По преданию, печатный двор – первая типография была хорошо поставлена. Но позднее народ сжег ее, осуществив первую цензуру. Славное и грустное начало русской печати. Как бы предвосхищение ее дальнейшей судьбы.
Во второй половине ХУ1 в. типографии учреждаются в ряде городов, особенно на Западе и Юго-Западе (Львов, Вильно и др.). В изданных ими книгах ощущаются прозападные (в основном, польско-католические) тенденции, но иногда встречается и противопоставление им. Печатаются церковные книги. С установлением патриаршества (1589 г.) они выходят регулярно. И сразу возникает проблема надзора. В частности в связи с лубочными картинками религиозного содержания. Патриарх Иоаким в 1644 г. запретил их печатать и распространять под угрозой суровых кар; приказано было их отбирать и истреблять.
ГЛАВА ПЕРВАЯ. ОT ПЕРВОГО ДО ВТОРОЙ. «КУРНОСЫЙ ЗЛОДЕЙ».
Россию поднял на дыбы
(А.С. Пушкин).
А вторая доконала вдову-сиротину
(Т.Г.Шевченко)
Как курносый злодей
Воцарился по ней
Горе!
Но господь, русский Бог
Бедным людям помог
Вскоре
(К.Ф. Рылеев)
Реформы Петра 1. Книготорговец и издатель Янн Тессинг. Возникновение в Петербурге и Москве казенных типографий. Монополия государства на печатанье. Указы и распоряжения 1720 гг. о надзоре над книгами. Печатное дело и распоряжения о нем при Екатерине Алексеевне, Анне Леопольдовне, Анне Иоановне, Елезавете Петровне Надзор Синода, Сената, Академии Наук за книгами Президент Академии Кирилл Разумовский. Деятельность Г.-Ф. Миллера. Его журнал «Ежемесячные сочинения». Ломоносов, Сумароков, Тредьяковский, их нападки на «немецкую партию». Екатерина П. Первые частные типографии. Закон о вольных типографиях. История публикации трагедии Николева «Сорена и Замир». Перелом в середине 80-х гг. Гонение на масонов. Новиков и его судьба. «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева, глава о цензуре «Торжок». Трагедия Княжнина «Вадим». Дело о типографщике Рахманинове. Указ о запрещении вольных типографий. Павел 1. Противоречивость его распоряжений о цензуре: истории Коцебу, пастора Зейдера. Цензор Туманский. Создание системы
На знаменитом памятнике Петру 1, «Медном всаднике», поставленном по повелению Екатерины П на Сенатской площади, лаконичная надпись: «Петру Первому Екатерина Вторая». Период истории России (и истории русской цензуры) этого времени охватывает по сути весь ХУШ век. Переходом к следующему, Х1Х -му, является недолгое царствование Павла 1, которого называли «курносым злодеем». О них и о других правителях названного периода и пойдет речь в первой главе.
Эпоха Петра (1689 - 1725). Ряд существенных реформ. Среди них – печатанье книг. Возникает вопрос и о надзоре над ними. A.M.Скабичевский в истории русской цензуры (см. библиографию) пишет о различии в развитии книгопечатанья в Западной Европе и в России. По его мнению, в первом случае имелась истинная потребность, рожденная развитием образованности, общественной необходимостью; в России же всё было сосредоточено в правительственных сферах; общественная потребность отсутствовала; печатание книг, как и многое другое, искусственно насаждалось Петром. Нет законов о печати. Можно говорить о случайности всех цензурных мероприятий до Петра, при нем, его преемниках. Скабичевский отчасти прав, высказывая подобные мысли, но не совсем. Пускай и у немногих, осознание полезности книг всё же появлялось. Не только под угрозой петровской палки.
В 1700 г. Петр дарует своему голландскому другу, видному амстердамскому купцу Янну Тессингу право в течение 15 лет печатать для России книги, карты и т.п, ввозить их и продавать; Тессингу предоставлена полная монополия: если кто станет продавать книги других иностранных типографий, штраф в 3 тыс. франков, из них одна треть Тессингу. Здесь же появляется первое цензурное требование, повторяемое на протяжении веков: чтобы книги печатались «к славе великого государя», а «понижения нашего царского величества и государства нашего в тех чертежах и книгах не было» (5).
В 1704 г. введен гражданский шрифт, что расширило рамки книгопечатанья. В Петербурге и Москве открыты казенные гражданские типографии ( церковные были и ранее). Печатанье книг переходит в руки светских властей, но обычных людей это интересовало мало. В лице Петра сосредоточено всё издательское дело страны; он сам редактор, переводчик, издатель, заказчик. Сам он и отбирает, и контролирует печатную продукцию. Мимо него не проходит ни одна печатная строка. Он сам подкупает заграничную печать для восхваления себя, страны, для полемики с врагами (6). Сохранился анекдот об одном из сподвижников Петра, Бужинском, который при переводе опустил неблагоприятное описание русских, вызвав гнев царя (6). Но есть и другая история: один из мастеров Тессинга, после его смерти, с типографским оборудованием, отправился в Россию. По дороге его захватили шведы и стали печатать славянским шрифтом разные листы, враждебные России; Петр призывает не верить им, тому, что они в Москве напечатаны; он приказывает задерживать распространителей, узнавать, откуда они листы получили, отсылать листы в Москву. За задержку возмутителей обещается государева милость. Т.е. Петр хорошо знает, где можно объективность продемонстрировать, а где меры пресечения применить.
По сути дела, в России до последней четверти ХУШ в. существует монополия государства на печатанье. Как и многое другое, всё делается по приказу высшей власти. Салтыков - Щедрин писал об этом, приводя слова, будто бы сказанные писателем Кукольником: прикажут – завтра акушером стану. И добавлял от себя: прикажут – и завтра Россия покроется университетами; прикажут – и завтра все просвещение сосредоточится в полицейских участках. При таком положении в цензуре не было особой нужды. Но в Малороссии, в Киеве и Чернигове, существовали вольные типографии. Уже Алексей Михайлович, а затем Петр1 стремились их взять под контроль. Попытка подобного контроля – сенатский указ 5 октября 1720 г. Там идет речь и о книгах, напечатанных в Киеве и Чернигове без позволения Духовного Коллегиума: Великому Государю стало известно, что в Киеве и в Чернигове печатаются книги «несогласно с Великоросскими печатьми» (раскол, лютеранство и пр.), а «вновь книг, кроме церковных прежних изданий, не печатать», «дабы никакой розни и особого наречия в оных не было»; никаких книг, ни прежних, ни новых изданий, не объявив об оных в Духовный Коллегиум и не взяв позволения, в монастырях не печатать, «дабы не могло никакой противности и несогласия с Великороссийской печатью произойти» (Ск3-4).
Позднее, с образованием Синода, на него возложены обязанности надзора за всем, касающимся религии. В первых же распоряжениях (указ 1720 г.) Синод потребовал усиления надзора за лубочными картинками. О том же шла речь в новом указе 1721 г., по сути дела, в более общей форме, повторяющем предыдущий. Речь идет главным образом о духовной, богословской литературе, и цензурные требования к ней выражены весьма отчетливо. 25 января 1721 г. утвержден Регламент или устав Духовного Коллегиума: если кто богословское письмо сочинит, не печатать, но презентовать в Коллегиум, который должен рассмотреть, «нет ли какового в письме оном погрешения, учению православному противного». По своей сущности Регламент – первый русский закон о печати. В подобном же духе выдержан синодский указ 20 марта 1721 г.: «О непродаже листов, разных изображений, служебников и канонов, изданных без дозволения Синода», что продают в Москве на Спасском мосту и в других местах. Об «отбирании их в церковный приказ». Сочинения, которые людьми разных чинов самовольно печатаются без свидетельства и позволения все собрать, опечатать и держать до указа. А тех, кто продает, кто дает для продажи, кто сочиняет и пишет, сыскав и допросив с очисткою, исследовав достоверность и свидетельства, с допросными речами и по одному экземпляру в Приказ церковных дел, а также в Правительственный Синод с реестром препроводить, а людям, чтоб сочинения печатать и продавать не дерзали, показать указ Великого Государя и предупредить, чтобы такого не делали «под страхом жестокого ответа и беспощадного штрафования»(4-5). Распоряжение было строгое, но исполнялось оно плохо. Следует однако отметить, что государство и церковь уже в те времена действуют воедино.
К петровскому времени относится и курьезный указ 1723 г.: печатать только те царские портреты, которые сделаны искусными мастерами, благовидные; безобразные же отбирать и отправлять в Синод. Следует отметить, что такая цензура изображений правительственных особ дожила до советского времени.
В 1725 г., после смерти Петра, начинается царствование Екатерины. Алексеевны (1725 - 1727). Во время ее правления о цензуре особых решений нет. Но 8 апреля 1725 г. следует подтверждение (уже при императрице) Коллегиям и Канцеляриям прежнего распоряжения, данного при Петре, чтобы они и впредь поставляли в типографии ведомости о всех важных делах, «кроме секретных ведомостей» (6). 4 октября 1727 г. издается указ о переводе в Москву типографий Синода и Александровской лавры, в Петербурге же оставались две светских типографии – в Сенате (печатанье разных официальных материалов) и в Академии Наук. Последняя выводилась из под контроля Синода, надзору которого подлежали с этого времени только духовные сочинения; светские же переходили под наблюдение Академии, печатались в ее типографии. Таким образом происходит размежевание духовных и светских типографий, что литературе, вероятно, было на пользу.
В рассматриваемый период следовало думать не столько о том, как бы запретить книгу, сколько о том, чтобы их печатали, покупали, читали. Книги распространяли с большим трудом; один голландский книготорговец жаловался, что покупают их «зело мало». В 1730-е гг. накопилось много непроданных русских и иностранных книг. Начальник канцелярии Академии Наук Нартов внес в Сенат предложение об обязательной продаже книг во всей России в коллегиях, канцеляриях, других присутственных местах; предлагалась обязательная покупка на 5-6 руб. с каждых 100 руб. жалованья; покупать должны были и купцы «по препорции к своему торгу».
1730-е гг. – мрачный период в Российской истории. Фаворитизм, бироновщина. Никакого правительственного поощрения просвещению, книгам. Но не было и нужды в каких-либо карательных мерах. При Анне Иоанновне (1730-1740) почти нет указов, касающихся книжного надзора. Обращали на себя внимание лишь книги с дурными отзывами об ее приближенных (об Остермане, Минихе, Бироне и др). 26 октября 1732 г. – высочайше утвержденный доклад Сената: запретить ввоз иностранных книг, которые уже есть в Академии; такой ввоз может нанести урон книгам, печатаемым в Академии.pauza Указ 23 октября 1737 г.: о печатании церковных книг на грузинском и калмыцком языках ( «Евангелие», «Апостол», «Псалтирь» и др.); для этого необходимо содержать при Синоде людей, знающих грузинский и калмыцкий языки, которые могли бы эти книги свидетельствовать (8). В Указе проявляется забота о душе иноязычных, но только под цензурным наблюдением.
26 декабря 1738 подписан Высочайший указ генералу А.И. Румянцову – правителю Малороссии, о календарях: запрещается ввоз польских календарей; все обнаруженные такие календари приказано сжечь; запрещено их провозить, держать, «под опасением жестокого наказания»; на Украине, вместо польских календарей, употреблять русские; взять под контроль провоз польских «на всех форпостах», так как в польских календарях о Нашей империи, об Украине содержатся «некоторые злоумышления и непристойные пассажи» (9)
Курьезная история с одой Тредьяковского «Псальма», написанной ко дню коронации Анны Иоанновны (не Леопольдовны??); там строка: «Да здравствует днесь императрикс Анна». По поводу слова «императрикс» возбуждено следствие, Тредьяковского допрашивают в Тайной канцелярии и он там должен доказывать, что «размер того требовал» (9-10).
Императрица Елизавета Петровна (1741-1761) в дела цензуры особенно не вмешивалась. Рассказывают, что увидев безобразный портрет ее и наследника, вспомнив об указе Петра 1723 г. на эту тему, она никак не покарала художника, а просто приказала в дальнейшем выбирать искусного мастера для своего изображения (11). Но была у нее одна слабость, понятная для женщины: стремление уничтожить все следы предыдущего кратковременного царствования Анны Леопольдовны (1740-1741). Указ 27 октября 1742 г. трбовал все книги, напечатанные после кончины Анны Иоанновны (т.е. при Анне Леопольдовне) сдать для «переправления». Аналогичный указ выходит и позднее, 19-го августа 1748 г. А в 1750 г. вообще запрещается ввоз в Россию подобных книг.
25 августа 1750 г. выходит Сенатский указ о возвращении в те места, где они были напечатаны, книг, в которых упоминаются известные лица двух бывших правлений (т.е. с периода Анны Иоанновны). Книги на русском и иностранных языках должны быть возвращены в Академию Наук, в Правительственный Сенат, в другие места, откуда они получены. Не разрешено ввозить их в Россию.. При ввозе их следует отбирать. Приказано объявить указ во всех церквях, чтобы виновные в нарушении его не могли отговариваться незнанием (11-13). Указ 50 г. повторяет указ 27 октября 1742 г. Видимо, упоминания о сановниках предыдущего царствования сильно беспокоили императрицу.
Неискушенные же россияне восприняли указ, как требование сдавать всякие книги и, видимо, стали усердно выполнять его, без особого огорчения. Пришлось печатать новый указ, уточняющий, о том, что возвращать нужно только книги, касающиеся известных персон, а не все остальные, ради славы ее императорского величества и к знанию истории, обучения детей напечатанные (12). 10 октября 1750 г. вышло еще одно дополнение и ограничение предыдущих распоряжений: в сдаваемые книги не входили исторические, генеалогические, археологические сочинения; это относилось и к привозимым из-за границы книгам: их не отбирали . Но остальные сочинения, в том числе молитвенные, где упоминались «известные персоны», нужно было объявлять.
Указ 18 марта 1742 г.: о печатании Академией Наук Российских ведомостей только с апробацией Сенатской конторы, так как Генеральный прокурор обнаружил, что в них напечатаны «многие несправедливости». Императрица наградила прокурора Мих. Бестужева «кавалерией Св. Апостола Андрея», которой она никого еще не жаловала; Сенат же приказал Академии ответить на обвинения, а впредь Ведомости печатать лишь после проверки Сенатской конторы и присылать в Сенат по несколько экземпляров, «чтобы таких несправедливостей не было».
Активность Синода в вопросах цензурного надзора все усиливается . В 1743 г. его доклад Елизавете Петровне о вредности перевода Семеном (Симоном) Тодорским книги Арнда «Учение о начале христианского жития». Среди подписавших доклад членов Синода и сам Тодорский, архимандрит. Ипатьевского монастыря, ходатайствующий о запрещении своего перевода; в конце 1743 г. тот же Тодорский подает рапорт начальству об изъятии его книги (12). Видимо, «осознал» ее вред или соратники по Синоду надоумили.
9 декабря 1743 г. вышел именной указ, запрещающий привозить из заграницы без разрешения Синода книги, напечатанные на русском языке и переводить иностранные книги (речь идет, в основном, о богословских изданиях, но не только). Синод вновь проявляет внимание к лубочным картинкам, выходящих без разрешения. 18 октября 1744 г. Синод подтверждает запрещение требников, приказывает, чтобы епархиальные архиереи контролировали их издание, а, по напечатании, они должны получать первый оттиск для проверки (12). Синод подвергает надзору и все иконы, печатные и писанные. Знаменитый его указ 10 мая 1744 г: в деревенских крестьянских избах иконы закопчены, грязны, на них часто не видно ликов; это может привести к насмешкам заходящих в избы иноземных путешественников; поэтому Синод требует от священников, наблюдателей церковного благочиния смотреть, чтобы поселяне держали иконы в чистоте, мыли их, обтирали пыль, обновляли закоптелые иконы, а там, где изображения совсем не видно, иконы отбирались; при этом Синод настаивал, чтоб поселянам «никаких обид и озлоблений» не причиняли, взяток не брали, под опасением без всякой пощады «лишения священства и тяжкого в светском суде истязания» (12-13). Из приведенных внушений ясно, что Синод понимал: его указ – еще один повод брать взятки.
3 ноября 1751 г. запрещено печатать в газетах сообщения о придворных событиях без высочайшей апробации (Сборн15-16). Позднее Академия Наук публикует ряд цензурных предписаний, не столько строгих, сколько непредвиденных, имеющих случайный характер, относящихся к светской литературе (об отдельных книгах и журналах). В это же время учреждена регулярная цензура заграничных книг.
21 мая 1746 г. президентом Академии Наук назначен Кирилл Разумовский, много для нее сделавший. Новый ее устав (1747 г.) разделял Академию на Академию и Университет. Все больше становится академиков, в том числе русских. В конце 1740-х, особенно в 1750-е гг. положение науки, просвещения меняется к лучшему. Увеличивается издание книг, потребность в них. Распространяются занимательные книги, литература для легкого чтения. От основной типографии Академии, публикующей ученые книги, отделяется так называемая «новая», печатающая занимательное чтение (перечень того, что напечатано см. Ск. с.14). 27 января 1748 г. Разумовский объявляет указ императрицы, где выражается желание, чтобы Академия старалась переводить и печатать книги разного содержания, в которых польза и забава соединялись бы с пристойным нравоучением. В газете «Санкт Петербургские Ведомости» напечатан призыв к людям, знающим иностранные языки, желающим переводить, явиться в канцелярию Академии; сначала они подадут пробы своих переводов, а затем получат для перевода книги; за труды им обещано 100 экземпляров переведенной книги.
Всё издаваемое передается под ответственность Академии, за исключением «Санкт Петербургских Ведомостей”, которые остаются под контролем Сенатской конторы. Вообще с «Санкт Петербургскими Ведомостями» происходят важные события, относящиеся и к нашей теме. Для понимания их необходимо вернуться к прошлому. Газета выходила с января 1728 г. при Академии Наук, под ее ответственностью. С 1728 г. конференц-секретарь академии Г.-Ф. Миллер, по сути руководивший газетой, начал издавать, как приложение к ней, «Примечания к ""Санкт Петербургским Ведомостям""», печатая там популярные статьи самого разного содержания, переводные и оригинальные. В 1742 г., когда «Санкт Петербургские Ведомости» попали под сенатский контроль, «Примечания...» перестали выходить. В середине 1750-х гг. о них вспомнили снова. По предложению Разумовского они превратились в ежемесячный журнал «Санкт Петербургские академические примечания», который начал издаваться с 12 декабря 1754 г. (позднее в «Ежемесячные сочинения к пользе и увеселению служащие»). Редактором всё время оставался Миллер, вполне независимый, утверждавший статьи журнала своей подписью. Решено не включать в «Ежемесячные сочинения...» ничего специфически ученого, богословского, относящегося к вере, а также критические статьи, которые могли бы кого-либо обидеть. Благое начинание. В духе реформ Разумовского, направленных на развитие просвещения, формирование образованного общества.
Но вскоре небольшая кучка литераторов и ученых (всего-то их было немного!) перессорилась друг с другом. Образовались немецкая (академики Миллер, Шумахер) и русская (во главе с Ломоносовым) партии. Появились устные и письменные доносы, обвинения в политической неблагонадежности. Немецкая партия, в отличие от русской, выступала единой силой. Члены русской (Ломонсов, Тредьяковский, Сумароков), ненавидя немцев, враждовали и друг с другом. Литературные и научные самолюбия привела их к ожесточенной борьбе, к резкому неприятию журнала «"Ежемесячные сочинения...». Большинство академиков к спору относились безучастно, но партии начали большую склоку. Сперва возникла ссора Миллера с Тредьяковским. Последний – вначале очень деятельный участник «Ежемесячных сочинений» (16-17). Но он хотел слишком много печататься в журнале, а редакция против этого возражала. Тредьяковский обиделся и послал в Синод донос, направленный против Миллера и Сумарокова: последний де «от себя» большинство псалмов пишет, а не подлинные печатает (18. см. П.Пекарский. Редакторы, сотрудники и цензура в рус. журналах). Синод на донос особо не реагировал, но все же передал его в академическую канцелярию. Позднее, в декабре 1756 г., Синод подал доклад на высочайшее имя: о том, что в «Литературных примечаниях» «много честным нравам и житию христианскому, и вере святой противного пишется» (18). Синод просит о запрещении по всей России писать и печатать о множественности миров, конфисковать «Ежемесячные сочинения» и перевод Кантемиром сочинения Фонтенелля о множественности. миров. Доклад оставлен без последствий, видимо, не без влияния Разумовского (19) .
Враждебно относится к журналу Миллера и Ломоносов. Началось тоже с придирок, а кончилось доносами. Ломоносов уязвлен тем, что редактором «Ежемесячных сочинений» назначен не он, а его злейший враг Миллер, с которым ведется спор о происхождении Руси. Миллер – сторонник варяжской теории. Ломоносов – противник ее. Но в полемике о журнале Миллера спор идет не о варягах. Ломоносов требует предварительного просмотра академическим собранием содержания «Ежемесячных сочинений» (Тредьяковский в данном вопросе либеральнее Ломоносова, он выступает против него, против академической предварительной цензуры). Разумовский поддерживает Тредьяковского. 12-го декабря 1754 г. принято решение, что журнал поручается «под смотрение» Миллера. 14-го декабря тот в академическом собрании читает статью-предисловие к № 1 журнала и показывает его титульный лист. Академики, в том числе Ломоносов, не возражают. Но 11-го января 1755 г. Ломоносов потребовал исправления заглавного листа и предисловия. Он заявил в академическом собрании, что титул и предисловие сильно раскритиковали при дворе и надо их переменить. Миллер язвительно отвечал, что, если Ломоносов хочет стать редактором «Ежемесячных сочинений», то он, Миллер, против этого не возражает. Миллер предложил передать журнал в руки Ломоносова, если тот гарантирует его регулярный выход; если же нет, то пусть он не вмешивается в дела редактирования. В итоге Ломоносов редактором не стал, но название, предложенное Миллером, пришлось изменить, изъяв слово «Ученые». Журнал стал называться «Ежемесячные сочинения». Скабичевский довольно подробно рассказывает о полемике, которая велась с переменным успехом между редакцией журнала и Ломоносовым (22...). Спор завершается тем, что журнал попадает под контроль академической канцелярии, куда входил и Ломоносов. Но Ломоносов не пренебрегает и доносом. В январе 1761 г. он подает представление в президиум Академии, где утверждает, что Миллер – политический злоумышленник, ненавистник России, стремящийся к ее унижению. В пользу своих обвинений Ломоносов указывает на конкретные факты. По его словам, Миллер подробно останавливается на смутном времени, на правлении Годунова, самозванцев, на самой мрачной части истории России, акцентируя «пятна на одежде российского тела», не желая замечать «многие истинные ее украшения"» (25-6). Начальство согласилось с обвинениями Ломоносова, пришло к выводу, что изложение русской истории должно оканчиваться смертью Федора Иоанновича, а о дальнейших ее событиях, о смутном времени лучше молчать. Миллеру был сделан строгий выговор и он приостановил свою работу над историей России (26). Рассказав об этом, Скабичевский отмечает, что уже в то время «доносы оседлали конька горячего патриотизма». Можно бы добавить. что обвинения в отсутствии патриотизма, в очернительстве дожили до советских дней, и даже более поздних времен.
Дело изменилось с 1762 г, после воцарения Екатерины П, благоволившей Миллеру, его журналу. Но вскоре последний прекратился. В начале 1765 г. Миллер назначен главным надзирателем Воспитательного Дома в Москве. Перед отъездом он выразил желание, чтобы журнал продолжался и без него, обещал целиком снабжать его материалами. Но Ломонсов такое предложение оспорил, вместо издания журнала предложил выпускать 4 раза в год сборник экономических и физических сочинений. Академия с ним согласилась. В итоге не осталось журнала, не появилось и сборника.
Подобным же образом Ломоносов относился к журналу «Трудолюбивая пчела» Сумарокова, единственному частному журналу. До 1759 г. Сумароков – наиболее деятельный сотрудник «Ежемесячных сочинений». Затем, после какой-то ссоры с Миллером, он подает заявление в канцелярию Академии о разрешении ему журнала; просит печатать его в академической типографии. Академическая канцелярия (Тауберт и Ломоносов) высказываются против: за Сумароковым есть еще долг академической типографии; кроме того Академии нет времени рассматривать его пьесы и стихи, а если в них «какая противность» окажется, «кто будет в ответе?» Но Разумовский разрешил и журнал, и печатанье его в академической типографии (Сумароков принадлежал к партии Разумовского, делавшей ставку на Екатерину, еще не императрицу, в противность партии Шувалова, фаворита Елизаветы, в которую входил и Ломоносов). «Трудолюбивая пчела» даже посвящена была великой княгине Екатерине Алексеевне, которая в немилости у Елизаветы. Это придавало журналу оппозиционный характер, делало его враждебным для всех сторонников Шувалова, для Ломоносова. Наблюдение за журналом поручили академику-астроному Никите Попову. И уже 22 апреля 1759 г. Сумароков жаловался в канцелярию Академии на цензора, обвиняя его в нетрезвой жизни и в придирках к журналу. Сумароков просит назначить нового цензора, на что Разумовский согласился. Цензорами стали два академика. Один из них, Котельников, тщетно просит уволить его от цензурных обязанностей (29).
Попов был назначен цензором, видимо, не без влияния Ломоносова. Когда наблюдающие за «Трудолюбивой пчелой» с майской книги 1759 г. сменились, в журнале стали появляться материалы, направленные против Ломоносова, которые, вероятно, Попов не пропускал. Выпады в адрес Ломоносова содержались в статье Тредьяковского «О мозаике» (Ломоносов – пайщик стекольного завода). Ломоносова высмеивала пародия Сумарокова «Вздорные оды». Печатались и иные материалы такого рода. Ломоносов обратился в Президиум Академии с просьбой о запрещении нападок на него. Он сам стал вмешиваться в цензуру содержания «Трудолюбивой пчелы», в дела журнала, помимо назначенных цензоров. По его распоряжению в типографии остановлено печатание «Вздорных од». Он жалуется Шувалову на статью «О мозаике». Сумароков, в свою очередь, обращается к Шувалову с жалобой на самозванное цензорство Ломоносова. Всё это происходит в 1759 г. В результате всех этих свар «Трудолюбивая пчела» просуществовала всего два года.
Некоторые итоги по периоду :первой половины ХУШ в.: вся печать находится в руках правительства. Казенно-официальный характер ее, при всех внутренних противоречиях. В обществе, если о нем можно говорить, отсутствуют не только оппозиционные, но и всякие самостоятельные мысли. Нет никакого противостояния правительству. Правительство – владелец всех типографий, заинтересовано в их работе. Частные типографии отсутствуют. Потребность в книгах невелика. Их покупают настолько плохо, что рассматривают предложение о насильственной продаже книг. Не возникает нужды в особом цензурном ведомстве. Надзор над духовными книгами осуществляет Синод (поручая цензуру книги тому или другому своему члену). Светские книги, периодические издания, кроме «Санкт Петербургских ведомостей», контролирует Академия. В редких случаях следуют доклады на высочайшее имя. Полный разнобой, хаос, отсутствие четких правил. Академия скорее не цензор, а коллективный редактор (исправляет сочинения, редактирует их). Нет особых карательных мер за погрешности печати. Взаимная цензура и взаимные обвинения.
Новый период начинается с царствования Екатерины П (1762-1796). Появление в какой-то степени независимой интеллигенции, самостоятельной критической мысли. Правительство вначале содействует и покровительствует этой силе, ориентирующейся на европейское развитие. Такая ориентировка характерна и для самой императрицы, а, следовательно, для правительства. Затем происходит довольно существенное изменение, в особенности во время и после событий французской революции. В годы правления Екатерины можно выделить два периода:1) первое десятилетие царствования, 2) последующие годы. Еще до Екатерины началась деятельность Академии, а с 1756 г. и университета, направленная на развитие в стране культуры. В Россию ввозилось большое количество иностранных книг просветительского толка. Ряд указов и распоряжений, поощряющих распространение подобной литературы. После вступления Екатерины на престол довольно продолжительное время (около 20 лет, особенно первые 9-10) более или менее сохраняются относительно печати прежние порядки (беспорядки), в целом благоприятные. Существует самый ничтожный контроль, почти фиктивный. Издается ряд журналов, связанных с Московским университетом, с деятельностью Хераскова и Богдановича. Принимаются меры поддержки типографий. Наряду с казенными типографиями появляются частные. 1 марта 1771 г. выходит Сенатский, высочайше утвержденный, указ: о разрешении иноземцу Иогану Михелю Гартунгу основать вольную типографию в Санкт-Петербурге, для печатания книг на всех иностранных языках (на российском не разрешается). Речь идет и о контроле за этими книгами, о предварительной цензуре их: «книги, кои не предосудительны ни Христианским законам, ни Правительству, инже добронравию» до печати «объявлять для свидетельства в Академию Наук», «что дозволено будет, то и печатать»; и на каждом экземпляре ставить, что печатанье в его типографии дозволяется. Разрешено печатать и объявления, но с дозволения полиции. В п. 3 специально оговорено, что нельзя печатать на русском языке, чтобы не подрывать дохода казенных типографий. На иностранных языках тоже не печатать без дозволения Академии Наук и ведомства полиции, «под опасением конфискации и лишения сего дозволения». Разрешено также лить шрифты, и иностранные, и русские, но продавать их позволяется только в казенные типографии, «а не кроме сих мест» (17). Эти права передаются и наследникам, что не препятствует появлению других приватных типографий; каждый имеет право просить об утверждении таких типографий, как та, которая разрешена Гартунгу. И опять напоминание, что нужно остерегаться печатать книги, где порицается Христианство, Правительство, добронравие. И новое добавление: о книгах должны знать не только Академия и Главного полицеймейстера Канцелярия, но и Военная, Адмиралтейская, Иностранная Коллегии, Московский университет, Главная таможенная Канцелярия, Сухопутный кадетский корпус, Канцелярия Главной Артиллерии и Фортификации (16-18).
Как видно из приведенного текста, дозволение не столь уж либерально. Книги ставятся под контроль не только непосредственно цензуры, но и множества административных инстанций. И всё же указ 1771 г. направлен на расширение книгопечатанья, на развитие просвещения.
Сенатский указ 22 августа 1776 г., аналогичный предыдущему, о дозволении книгопродавцам Вейтбрехту и Шнору печатать книги, не только иностранные, но и русские. И снова о том, что печатать можно только книги, «непредосудительные Православной церкви, правительству, добронравию». На каждом экземпляре должно быть указано, что напечатано именно у них. Печатаемые книги должны перечислятся в особом каталоге. Объявления разрешено печатать с дозволения полиции. Позволяется лить свободно и русские, и иностранные литеры, продавать их и в казенные, и в частные типографии, но русские литеры «ни под каким видом» не продавать «партикулярным людям». Запрещено перепечатывать напечатанные в других типографиях в России книги, русские и иностранные, без согласования с этими типографиями; то же относится к другим типографиям (им запрещено перепечатывать без согласования изданное Вейтбрехтом и Шнором). Последнее направлено в защиту типографской собственности, своеобразное С ( copy-right). Вновь речь идет о наследникax, о праве печатать в других типографиях. «Особое надзирание» духовных книг поручено Синоду, светских - Академии Наук (т.е. указы идентичны, но с некоторыми разночтениями. Вводится и важное дополнение: действие последнего указа распространено и на русские книги).
Появляется ряд частных распоряжений и указов, ориентированных на указ 22 августа 1776 г. 17 октября 1776 выходит указ о дозволении епископу католической церкви Белорусской губернии употреблять в заведенной им типографии российские буквы. Но при этом не должно быть расхождений с печатаемыми в России книгами. Надзор за указом поручен генерал-губернатору. К указу прилагается копия разрешения Вейтбрехту - Шнору, чтобы действовать согласно ему (20-21). 8 апреля 1780 выходит еще один Сенатский указ: чтобы в ведомостях академии Наук и Московского университета печатать только те указы и постановления, которые предназначены для всенародного сведения (22). Указ явно направлен на ограничение информации, но общей установки на либерализацию цензурной практики он не нарушает. 31 мая 1780 г. Сенатский указ: о надзоре за печатаньем духовных книг. На основании мнения Синода. Приказано не печатать и не переводить такие книги без разрешения последнего. Из приложенной справки 1775 г. видно, что при всех казенных типографиях определены смотрители, которые должны наблюдать, «чтобы в печатаемых книгах и в прочих сочинениях ничего противного, а особливо закону, Правительству и благопристойности, не было», а все, что касается веры, Священного Писания пересматривали бы духовные персоны, с апробацией Синода, а в Московском университете его конторы. Синод требует, чтобы этому постановлению следовали и частные типографии (23-4).
15 января 1783 г. выходит краткий (всего один абзац), но чрезвычайно важный именной указ императрицы, данный Сенату. Это так называемый закон о вольных типографиях: Всемилостивейше повелеваем. Типографии не отличать от прочих фабрик и рукоделий. Поэтому позволять в обеих столицах и во всех городах Империи заводить их, не требуя ни от кого дозволения, а только давать знать Управе Благочиния того города, в котором заведена типография; в них печатать книги на российском и иностранных языках, не исключая Восточных. Указ – апогей вольномыслия Екатерины. Воспринимался, как высшая степень либерализма. В значительной степени, в условиях России второй половины ХУШ в., так оно и было (да и не только в тех условиях). Указ встречен всеобщим энтузиазмом. Вскоре в столицах и в провинции открыто множество типографий. Перечисление главнейших из них (с. 40). Но уже в названном указе идет речь о довольно строгом цензурном контроле. Книги разрешается печатать только с наблюдением, «чтоб ничего в них противного законам Божиим или гражданским, или же к явным соблазнам клонящегося издаваемо не было» (25). Для чего от Управы Благочиния отдаваемые в печать книги свидетельствовать и «если в них что-либо противное нашему предписанию явится», запрещать; в случае самовольного печатанья таких соблазнительных книг, не только их конфисковать, но о виновных сообщать, куда надлежит, чтобы они за преступление законно наказаны были. Таким образом, в отличие от указа 1771 г., наблюдение передается в руки полиции. Мы уже упоминали о важности того, какие инстанции осуществляют цензуру: Министерство Просвещения или Внутренних дел. В истории русской цензуры бывало иногда то, иногда другое. Другое, как правило, шло не на пользу литературы. И Екатерина избрала именно его. Радищев в «Путешествии из Петербурга в Москву», вскоре после указа о «вольных типографиях», говоря о русской цензуре, считал, что она имеет мало общего с подлинной свободой слова (о чем мы расскажем далее). Но всё же нужно признать, что полиция в это время не слишком злоупотребляла предоставленным ей правом. Дело обычно сводилось к мелким придиркам, некомпетентным суждениям. За все время действия указа не было ни одного случая запрещения книг по инициативе полиции. Это не значило отсутствия запрещений вообще, но все преследования и конфискации происходили по повелению свыше, касались книг, уже пропущенных цензурой. Надзор за типографиями, книжными лавками был плохо организован; многие книги печатались, продавались, минуя всякую цензуру. На них иногда даже не указывалось, что они разрешены к печатанью. И дело было не только в небрежном отношении полиции к своим обязанностям, но и в том, что она ощущала общую атмосферу, благоприятствующую печатанью книг.
Либеральные действия Екатерины в отношении к книгопечатанью длились довольно долго. Знаменательна история с постановкой в Москве, оппозиционной Петербургу, трагедии Николева «Сорена и Замир». Пьеса была написана в духе трагедий Вольтера, поставлена 12-го февраля 1785 г. и имела большой успех. При желании ее, особенно отдельные стихи, можно было истолковать и как намеки на русскую современность, на Екатерину. Напомню в двух словах ее содержание: главным положительным персонажам – половецкому князю Замиру и его жене Сорене противопоставлен российский царь Мстислав – тиран и деспот. Московский главнокомандующий Брюс, суровый, склонный к произволу, приостановил представления, послал трагедию Екатерине, выделив отдельные отрывки пьесы. Но императрица не пожелала запретить «Сорену...». Она выразила удивление действиями Брюса, заявив, что смысл стихов, им отмеченных, «никакого не имеет отношения к вашей государыне. Автор восстает против самовластия тиранов, а Екатерину вы называете матерью» (39-40). Трагедия опять появилась на сцене. Через год она напечатана в журнале «Российский феатр», редактируемом Дашковой при участии Екатерины (возможно, сыграло роль и то, что Николев – воспитанник Дашковой). Екатерина в данном случае поступила умно, отведя от себя возможность сближения с «самовластьем тиранов». pauza
Перелом в относительно либеральной политике наступил где-то в середине 1780-х гг. и особенно ощущался в последние 10 лет царствования Екатерины. Началось с масонов. Хотя некоторые признаки, предвещающие перелом, заметны и ранее, чуть ли не со вступления на престол. 6 сентября 1763 г. появился указ Екатерины о контроле за выпиской иностранных книг (среди вредных отмечен и «Эмиль» Руссо). Академии предписывалось смотреть, чтобы такие книги не попадали в книжные лавки, книгопродавцам приказано составлять реестры книг, которые они собираются выписывать, передавать такие реестры в Академию и Университет, а те обязывались запрещать сочинения, вычеркивая названия из реестра, если в них написано что-либо «против закона, доброго нрава и нас». Если же встретится преступник, который продает такие книги, то конфисковать его лавку и продать ее в пользу дома сирот. В остзейских местах, где нет публичных училищ, поручить надзор за книгами гражданским начальникам, а где есть училища, там поступать так, как Академии и Университету предписано. Указ – свидетельство распространения европейской образованности, проникновения иностранных книг в Россию, что в общем Екатериной поощрялось, но и избирательности отношения императрицы к такой образованности, ограниченной довольно жесткими рамками.
Но вернемся к масонам. Первый раскат грома раздался уже в 1785 г. Это показывает, что последний, особенно мрачный период царствования Екатерины определен не только страхом, вызванным революцией во Франции. Французские события сыграли существенную роль в изменении политики Екатерины, но поворот к реакции в России начался за четыре года до них. И причина была внутренняя. Не случайно в 1785 г. гонениям подверглись не вольнодумцы, а благочестивые и набожные масоны-мартинисты. Дело было в том, что где-то около середины 1780-х гг. появились люди вне общего правительственного направления, вне всяких официальных отношений, люди просвещенные, думающие; не в оппозиционном, но в каком-то своем русле. Возникла идея общественного служения, какие-то ассоциации, таинственные ритуалы. Масонство воспринималось как некое государство в государстве, замкнутое и независимое; да еще, в основном, в вечно недовольной Москве. Оно было похоже на ересь, всегда преследуемую, противопоставляемую официальной церковности; провозглашало чистоту нравов, в противоположность развращенной столице. Всё это объективно имело оппозиционный характер. А тут еще связь со шведским масонством, подчинение ему. К этому добавлялись и подозрения в приверженности масонству нелюбимому Екатериной наследнику, Павлу Петровичу. Будоражили и события в Европе: в Баварии возник скандал с масонами - иллюминатами, орден которых был закрыт. Скандал с масонами в Баварии вызвал отклики во всей Европе. Стали везде искать нити заговора иллюминатов. А тут еще и Калиостро, называвший себя масоном, в 1779 г. приезжавший в Петербург, весьма себя скомпрометировал и был выслан из России; Недовольны масонами иезуиты (соперники), которым покровительствовала Екатерина. Масонство превращалось в большую независимую силу. Невиданный размах их деятельности; огромные капиталы; «Дружеское ученое общество» Новикова. Проникновение масонов в университет, который становился всё более независимым от властей, популярность среди студенческой молодежи, рост их влияния. Воспользовавшись указом 1783 г., в том же году масоны создали две вольные типографии. Одна из них – «тайная типография» Шварца. Устройство больниц, благотворительность, помощь бедным. И все помимо властей. Екатерину всё это крайне раздражало. Как раздражали и тревожили центральную власть все общественные объединения, не ею заведенные.
Императрица давно с подозрением относилась к московским масонам. В середине 1780-х гг. она решила активно выступить против них. Не писавшая с 1779 г. комедий, Екатерина в 1785 г. сочиняет их целых три. Все они направлены против масонов: «Обманщик» (мартинисты – мартышки), «Обольщенный», «Шаман Сибирский». Как на грех, Новиков в конце 1794 г., в прибавлениях к «Московским ведомостям», издание которых он арендует у Московского университета, публикует «Историю ордена иезуитов». Она не отрицательная. Новиков говорит об их заслугах, но и о притязаниях на мирскую власть. Те обратились с жалобой к Екатерине. Она запретила печатать «ругательную» «Историю...», а если она вышла, отбирать вышедшие экземпляры. Новиков, того не ведая, дал царице повод начать гонения на масонов.
Непосредственно гонения начались так. В 1784 г. московским главнокомандующим назначен Брюс, о котором уже шла речь, помимо прочего ненавидящий мартинистов. 23 декабря 1785 г. Екатерина отправила ему именной Указ. О ревизии книг, выходящих в вольных типографиях в Москве. Так как из типографии Новикова выходят многие «странные книги», Брюсу предписано приказать Губернскому Прокурору сделать роспись их, которую отослать, вместе с книгaми, московскому архиерею, имеющему особое от нас повеление «испытать Новикова в законе нашем, рассмотреть сами книги и что окажется донести нам и уведомить Синод». Екатерина распорядилась, чтобы Брюс договорился с архиепископом, который должен назначить несколько духовных особ (1-2-х). Они вместе со светскими цензорами должны рассмотреть книги, выходящие из типографий Новикова и других вольных, где что-либо касается веры или дел духовных, и для наблюдения, чтобы такие печатаемы не были, «в коих какие-либо колобродства, нелепые умствования и раскол скрываются» (27). Распоряжение было выполнено. При этом постоянными светскими цензорами назначены противники Новикова, Шварца и масонов (45)
11 января 1786 г. Новикова вызвали к архиепископу Платону, московскому митрополиту, для испытания в Законе Божьем. Платон уговаривает Новикова показать истину, ответить на 12 письменных вопросов. 15 января Платон пишет Екатерине, что Новиков признает все основные догматы православия, говеет и, хотя состоит в обществе франк-масонов, но в нем нет ничего, противного вере, закону и совести. Митрополит желал бы, чтобы было больше таких правоверных христиан, как Новиков.
23 января 1786 г. Екатерина дает Брюсу два новые указания: 1. установить контроль за больницами и школами, основанными масонами. 2. объявить, что разрешенные указом от 15 января 1783 г. типографии предназначены для печатанья полезных книг, а не тех, которые «для обмана и уловления невежд»; допросить Новикова о причинах, побудивших к их изданию. Новиков задержан, его допрашивают в губернском правлении, записывают заданные ему вопросы и его ответы. По существу начинается пересмотр указа о «вольных типографиях»
К марту архиепископ Платон и два других духовных цензора оканчивают рассмотрение конфискованных книг. О Новикове Платон продолжает отзываться весьма положительно. Книги же он делит на три категории; только в последнюю из них он заносит сочинения, по его мнению, зловредные, развращающие нравы, подрывающие религиозное чувство (46). Казалось бы именно на них власти должны были обратить внимание. Но придрались не к третей, а к второй категории (книги мистические, которые, по словам Платона, он не понимает и не берется судить о них). Следует отметить честность, смелость и благожелательность Платона (Левшина). Судя по всему, он не сочувствовал масонам, вряд ли не понимал, чего от него хочет Екатерина, но действовал так, как ему подсказывала совесть. Правда императрица относилась к нему благосклонно. Она сама его «открыла», отзывалась с похвалой об его проповедях. Умный, тактичный, находчивый, видный церковный деятель, знаток языков, законоучитель наследника, Платон мог многое себе позволить. А всё же далеко не каждый, даже в его положении, поступил бы так, как он.
25 марта 1796 г. выходит высочайший указ на имя Брюса, с повелением конфисковать 6 книг, названных Платоном во второй категории; Новикову и владельцам других вольных типографий строжайше запрещалось издание книг такого рода, под опасением не только конфискации их, но и лишения права содержать типографии (47. см. Сборн.).
27 марта 1786 г. именной указ Брюсу: о запрещении продавать книги, исполненные «странными мудрствованиями». В указе говорилось о присланных московским архиепископом примечаний на книги и московским губернатором их росписи. Повелеваем: те, которые обозначены в списке, если они окажутся в лавке Новикова, оставить запечатанными и запретить их продажу до дальнейшего рассмотрения и приказания; прочие книги распечатать и продажу их дозволить; Новикову и другим содержателям вольных типографий в Москве строжайше подтвердить приказ, чтобы они остерегались издавать книги, наполненные «подобными странными мудрствованиями, или лучше сказать сущими заблуждениями», под опасением не только конфискации этих книг, но и лишения права содержать типографию или книжную лавку, а кроме того «законного взыскания» (далее приводится список книг, которые опечатаны и запрещены, всего шесть, среди них «Апология или защищение вольных каменщиков», «Парацельса Химическая Псалтирь» и др.). Беда-ошибка Новикова состояла в том, что, кроме книг, конфискованных и опечатанных в университетской лавке, были такие же и на складе Новикова, и он не заявил о них, а позднее, с согласия «товарыщи», считая, что гроза минула, передал их книготорговцу Кольчугину, который стал продавать их, что Новикову позже припомнили.
27 июня 1787 г. выходит именной указ Синоду. О запрещении светским типографиям и книжным лавкам печатать и продавать молитвенники или книги церковные, к православной вере относящиеся, изданные не от Синода; о том, что закон о вольных типографиях нимало не противоречит приказам о печатании церковных книг только в духовных типографиях. Закон о вольных типографиях относится лишь к книгам светским, а не к церковным. Поэтому следует подтверждение, чтобы церковные книги печатались только в синодальных типографиях или других, состоящих под Ведомством Синода. Если откроют книги, изданные не в синодальных типографиях, следует опечатать их и отдать на сохранение Синоду (29). Об этом же идет речь в Сенатском указе того же времени, изданном по инициативе Синода, распространявшемся по всей стране (29-31). Ряд других приказов на ту же тему, разосланных по всем городам и уездам (47). Книги реквизировались и отправлялись в Синод.
Все подобные распоряжения шли в одном направлении, но Новикова непосредственно, как будто, не касались. Тем более, что на место Брюса, в Москву был назначен довольно добродушный Еропкин, которому до масонства и Новикова не было дела. Но Екатерина не успокаивалась. По ее инициативе, после истечения срока аренды, газета «Московские ведомости» отобрана у Новикова. Дела «Типографической компании» идут всё хуже. Накапливаются огромные долги. А тут начались события французской революции с её ужасами, обострившие российскую обстановку. Начинается массовый отказ от связи с масонами (от них отходит и Карамзин). Многочисленные аресты, допросы, истязания, пытки. Борьба с масонством переходит совсем на иной уровень. К ней подключается Начальник Тайной канцелярии С.И.Шешковский, сыскных дел мастер и кнутобоец (ум. в 1793 г.). Радищев называл его «великим инквизитором России». 9 февраля 1790 г. на место Еропкина назначают А.А. Прозоровского, фронтового генерала, крайне грубого, невежественного, ненавидевшего просвещение, посланного для обуздания Москвы. Потемкин в письме Екатерине так характеризовал Прозоровского: понадобилась старая пушка; она будет стрелять в вашу цель, так как своей не имеет; «Только берегитесь, чтобы она не запятнала кровью в потомстве имя Вашего Величества» (50). Прозоровский постоянно чернил имя Новикова, но быть инициатором его ареста не хотел. На вопрос Екатерины: почему он не арестует Новикова? Прозоровский отвечал: стоит лишь ей приказать. Екатерина колебалась: «нет, надо найти причину» (51). Причина вскоре нашлась. В 1788 г. появилась книга «История об отцах и страдальцах Соловецких, якоже за благочестие, святые церковные законы и предания пострадали, тут же челобитная монахов Соловецкого монастыря к царю Алексею Михайловичу, повесть о Белом клобуке и другие статьи», в духе раскольничьей литературы. Она, кроме прочего, противоречила указу 27 июня 1787 (напечатана не в синодальной типографии). Неизвестно, кем и где она была издана. Но нашелся повод приписать ее мартинистам. 13 апреля 1792 г. указ Екатерины Прозоровскому: недавно в продаже появилась книга, напечатанная церковным шрифтом, содержащая разные раскольничьи сочинения, противные духу православия и правительству; заглавный лист выдран, но в других подобных книгах значится. что издана в Гродно; можно полагать, что она печаталась в Москве, скорее всего у Новикова, который, как слышно, завел у себя в подмосковном имении типографию, независимую от Московской. Предписываю командировать в подмосковную типографию одного из советников судебных палат и из заседателей верховного земского суда, которые там произведут внезапный обыск; если будет найдена упомянутая книга или церковные шрифты, это послужит достаточным доказательством, что Новиков ее издатель; тогда он должен быть лишен права содержать типографию и подвергнуться взысканию за нарушение законов. Для открытия истины следует Новикова взять под присмотр и допросить, а также исследовать, каким образом, не получив никакого наследственного значительного имения, он считается теперь владельцем весьма достаточным; и может ли доказать при этом свое бескорыстное поведение. Прозоровскому предписано донести обо всем, что откроется, «обстоятельно и немедленно» (51). Прозоровский, не открывая причины, поручил доверенному лицу купить книгу; тот привез какую-то книгу о раскольниках, но не ту, которая требовалась, и все найденные экземпляры «Новой Киропедии», которая конфисковалась прежде. Прозоровский решил, что Новиков ее вновь перепечатал. Появилась причина для ареста. 22 апреля три человека, по приказу Прозоровского, отправились в подмосковное имение Новикова Авдотьино и произвели там обыск. Все бумаги и книги были конфискованы. Но в доме не оказалось никаких признаков типографского производства, церковных шрифтов. Новиков потрясен обыском. У него начинаются спазмы, обмороки. Он просит об исповеди и причащении. В просьбе ему отказано. Но всё же сочли положение его опасным, в город не повезли, оставили в Авдотьино, под присмотром городничего. Сами же, с конфискованными книгами и бумагами, отправились в Москву, где передали их 23 апреля Прозоровскому.
Одновременно с проверкой в Авдотьино, 22 апреля провели обыски и в Москве, в бывшем компанейском доме, в книжной лавке Новикова, в магазине его типографии, во всех вольных книжных лавках. Обнаружено 20 книг, не указанных в печатных каталогах, скрытно продававшихся, хотя и запрещенных в 1786-87 гг., а также 48 книг, напечатанных без цензурного дозволения. Лавки опечатали, хозяев их арестовaли. Один из них, Кольчугин, имевший 3 лавки, который служил кроме того приказчиком в одной из лавок Новикова, сразу признал, что получал от него книги, на 5 тыс. рублей (52). Остальные арестованные сперва не признавались, но потом тоже показали, что получали от Новикова книги, развозили их по ярмаркам и продавали.
23 апреля Прозоровский направил офицера с 12 гусарами в Авдотьино, с приказом караулить Новикова и доставить в Москву, как только тому станет лучше . Те 24-го прибыли в Авдотьино, застали Новикова в болезненном состоянии (обмороки), но его через два часа, в кибитке, под конвоем, отправили в Москву, сразу привезли к Прозоровскому и стали допрашивать (в результате нервного потрясения сын Новикова остался на всю жизнь больным эпилепсией; неизлечимо болела и дочь) (52). Новиков признал, что давал продавать Кольчугину запрещенные книги, в большинстве духовные, так как на них более спрос, но что он давал их для цензуры духовным лицам, а когда те отказались, то полицейским и университетским чиновникам. При допросе обнаружилось невежество Прозоровского: цифры в подстрочных примечаниях – ссылки на священное писание Прозоровский счел за тайные условные знаки: «вот под этими условными знаками скрываются ваши зловредные замыслы и преступные учения; но все это теперь откроется» (53). Передать дело Новикова в суд всё же не решились: слишком мало было доказательств его вины («сделанные ему допросы препроводить в суд нельзя», «надо делать новые в особой комиссии из доверенных лиц»). Обошлись без суда и новой комиссии. 10 мая Екатерина приказала Прозоровскому отправить Новикова в Шлиссельбургскую крепость. Он прибыл туда под сильным конвоем и помещен в каземат. Несколько раз его допрашивал начальник Тайной канцелярии С.И. Шешковский. Речь шла о масонах, разных политических подозрениях, о книгах Новикова, запрещенных в 1786 г. Тот отвечал, что книг он заново не перепечатывал, что переводчиков их не знает, что никаких других книг, кроме взятых под арест, не печатал, что имен авторов никогда не таил. Любопытно, что его никогда не спрашивали о той книге, которая была поводом для всей истории. Не выяснилось ничего, за что бы можно было предать его законному суду. Поэтому 1 августа 1792 г. выходит именной указ Екатерины: хотя Новиков не открыл тайных замыслов своих, но всех обвинений, изложенных в 6 пункте, достаточно, чтобы подвергнуть его «по силе законов тягчайшей и нещадной казни»; однако императрица, следуя свойственной ей человечности и желая оставить Новикову время для покаяния, ограничилась приказом «запереть его на 15 лет в Шлиссельбургскую крепость» (53). Новиков пробыл там до воцарения Павла, который в первый же день вступления на престол приказал его освободить. За время пребывания в Шлиссельбурге Новиков превратился из крепкого человека в больного старика. Он поселился в Авдотьино, где умер в 1818 г.
А следствие продолжалось. В 1792 г. Прозоровский представил Екатерине, как доказательство вины Новикова, какую-то французскую книгу (хотя Новиков не знал французского языка) и список французских книг, купленных Новиковым у купца Бибера; Прозоровский просит, чтобы были приняты меры к пресечению торговли запрещенными иностранными книгами (53). Всё это время опечатанные лавки не распечатывают. Торговцы подают прошение Екатерине о разрешении открыть их. Та приказывает Прозоровскому разобраться в просьбе. Прозоровский отвечает, что лавки опечатаны законно. Новое прошение, и новый приказ разобраться. Суд над продавцами, 3-х инстанций: низшая, средняя, высшая. Первый в России процесс по делам печати. Суд выносит ряд приговоров, весьма суровых, со ссылками на законы 1720-21 гг. Особенно сурова низшая инстанция; большинство обвиняемых приговариваются ею «вместо смертной казни к наказанию кнутом с вырезыванием ноздрей и постановлением знаков и к ссылке в каторжную работу» (54). Но средняя и особенно высшая инстанции смягчают приговоры (перечень имен и приговор -54). Представляя приговоры Екатерине, Прозоровский просит о прощении виновных, особенно Кольчугина. Просьба отправлена в Петербург в августе 1793 г. и целые 3 года лежала без движения. Только 2 июля 1796 г. выходит указ Екатерины: призвать Кольчугина и 10 других подсудимых в Уголовную палату, прочесть им решение суда и объявить прощение по случаю рождения великого князя Николая Павловича (55). Отобранные у Новикова книги переданы на просмотр московским духовным и светским цензорам: список этих книг, имена цензоров, их пометки о зловредности каждой книги опубликованы лишь в 1871 г. (55). 11 февраля 1793 г. Екатерина приказала Прозоровскому сжечь эти книги. 31 октября приказание исполнено, о чем доложено Екатерине. В общей сложности сожжено около 25 тыс. книг. Часть книг переданы в Духовную академию и университет. Позднее, в 1794 г. обнаружен еще один книжный склад, произведено по приказу Прозоровского еще 2 сожжения, в их числе перевод Карамзиным «Юлия Цезаря» Шекспира (56).
Следующий разгром, связанный с книгами, касался «вольтерьянцев». Речь идет об истории с «Путешествием из Петербурга в Москву» Радищева (56-60). Позднее Радищев утверждал, что если бы «Путешествие...» появилось за 10-15 лет до революции, он был бы награжден, в частности за указания властям на неизвестные им злоупотребления (не исключено, что автор рассчитывал на такой результат, но, думается, он ошибался: слишком резка была его критика). О революции он и на самом деле вряд ли думал и в конце 1788 г., когда книга была готова, отправил ее для прохождения цензуры в петербургскую Управу Благочиния. Та разрешила «Путешествие...» с некоторыми цензурными поправками. Разрешение подписано обер-полицеймейстером Рылеевым, который даже не прочел книгу. Радищев передал книгу в типографию, владелец которой, прочитав ее, отказался печатать. Радищев купил у Шнора типографский станок и стал печатать дома. Всего он напечатал два сочинения: «Письмо к другу, жительствующему в Тобольске» и «Путешествие...». В средине 90-го года печатанье было закончено. 25 экземпляров Радищев отдал продавцам, несколько роздал приятелям. Книга обратила на себя внимание, имела успех, становилась известной. Она попала в руки Шешковскому, а тот передал ее Екатерине. Та прочла «Путешествие...» довольно внимательно и разгневалась. При чтении она делала подробные подстрочные примечания, осуждающие книгу от первой до последней страницы. По поводу разрешения печатать она написала: «Сие вероятно ложь либо оплошность»(58). Начали допрашивать типографщика Мейснера (?) (через него «Путешествие...» передано в цензуру) и купца Зотова, который его продавал. Радищев перепугался, сжег все оставшиеся у него экземпляры «Путешествия...», корректуру, цензурные листы. Последнее было ошибкой. После позволения цензуры он что-то выбросил, добавил. На допросе говорил, что добавил какие-то мелочи, но не мог ничего доказать. В доме Радищева устраивают обыск. В конце июня 1790 г. его арестовывают. Он посажен в Петропавловскую крепость. 6 июля пишет «повинную». 13 июля рескрипт Екатерины о передаче дела Радищева в палату Уголовного суда СPб. губернии. В архиве кн. А.Р. Воронцова сохранились ответы Радищева на вопросы, заданные ему в ходе судебного разбирательства. Он ведет себя вроде бы не очень достойно: резко осуждает книгу, выражает сожаление, что выпустил ее, говорит о преданности Екатерине, об ее милостях, но настаивает, что с Франции примера не брал, «ибо сие писал прежде, нежели во Франции было возмущение» (59). Но ведь на самом деле «достойное поведение» было бы бесполезной позой. Книга вышла. Осуществив свой замысел, никого не предав, не оговорив, имел право подумать и о себе, не раздражать судей, императрицу. Мог повторять про себя слова Галилея : «А всё-таки она вертится».
4 сентября 1790 г. подписан именной указ Екатерины Сенату о наказании Радищева: «За издание книги, наполненной самыми вредными умствованиями, разрушающими покой общественный, умаляющими должное к властям уважение, стремящимися к тому, чтобы произвести в народе негодование противу начальников и начальства и, наконец, оскорбительными и неистовыми выражениями против и сана и власти царской»; о том, что присужден к смертной казни палатой Уголовных дел СPб. губернии, а затем этот приговор утвержден Сенатом. Хотя по роду вины Радищев заслуживает такую казнь, но «мы, следуя нашим правилам, чтобы соединить правосудие с милосердием, для всеобщей радости, которую наши подданные разделяют с нами, по поводу мира со Швецией, освобождаем его от казни; повелеваем, вместо нее, отобрав у него чины (Коллежский советник -ПР) и знаки ордена Св. Владимира, дворянское достоинство, сослать в Сибирь, в Илимский острог на 10 лет»; имение, если оно есть, передать в пользу детей, которые находятся на попечении деда. В указе отмечается, что Радищев совершил «лживый поступок», прибавил после цензуры «много листов в ту книгу»(32) . Радищев отправлен в Сибирь. Он вернулся из ссылки при Павле, который взял с него слово «не писать ничего противного духу правительства» (307). После воцарения Александра, по его повелению, Радищев работает в Комиссии по составлению законов. Согласно легенде, там он поднял вопрос об уничтожении крепостничества. Председатель комиссии, П.В.Завадовский, резко отчитал его за это, сделал выговор, напомнив о Сибири. Легенда вызывает сомнение. Во всяком случае в таком прямолинейном изложении. В последний год своей жизни Радищев пользуется усиленным вниманием императора. Он, единственный из членов комиссии по составлению нового Уложения, приглашен вместе с ее руководителем П.В. Завадовским на коронацию в Москву. Сам Александр в начале своего царствования придерживался антикрепостнических убеждений (о чем свидетельствует даже более поздняя его положительная реакция на стихотворение Пушкина «Деревня»). А.Р. Воронцов, один из приближенных к императору людей, вместе с Радищевым, во всяком случае не без его влияния, составил проект закона, запрещающего продажу крепостных без земли (297). Закон не прошел, но это было поражением правительства, а не антиправительственной партии. И одним из основных противников закона выступил Державин, в то время министр юстиции (см. главу «Автобиографизм и статья Пушкина “Александр Радищев”» в книге Немировского, упоминаемой в библиографии) В ночь на 12 сентября 1802 г. Радищев отравился «царской водкой» (смесь азотной и серной кислоты). Узнав об его тяжелом состоянии, царь присылает своего лейб-медика (такой чести удостоились еще только Карамзин и Пушкин). Так что со смертью Радищева дело обстоит не так уж просто.
Знаменательно, что в «Путешествие...» входит глава о цензуре, «Торжок» – одна из двух самых больших и значимых глав. В другой, «Спасской полести», изображается государь, неправедный правитель. «Екатерина, читая эту главу, с великим негодованием записала на полях: “страницы покрыты бранью и ругательством и злодейским толкованием”. Эта глава, по мнению императрицы, «довольно доказывает намерение, для чего вся книга написана» (772). Г.П. Макогоненко, примечания которого к «Спасской полести» я привел, почти не комментирует суть главы «Торжок». Возможно, это случайность, но о цензуре в советское время, как я уже упоминал, вообще не любили много говорить. Радищев явно придавал главе существенное значение. По сути это первое в России развернутое рассуждение о цензуре (Радищев уже употребляет это слово). И, может быть, самое главное: в главе идет речь не только о цензуре вообще, а о конкретной цензурной политике Екатерины. Полемика с императрицей определяет всё содержание главы. Начинается она со ссылки на указ Екатерины о вольных типографиях. Собеседник путешественника отправляется в Петербург за дозволением завести вольное книгопечатанье. Тот говорит ему, «что на сие дозволения не нужно; ибо свобода на то дана всем» (прямое упоминание Указа 15 января 1783 г.). Но собеседник хочет иного, «свободы в ценсуре». И автор приводит мнение собеседника (на самом деле собственные размышления): «Теперь свободно иметь всякому орудия печатанья, но то, что печатать можно, состоит под опекою. Ценсура сделана нянькою рассудка, остроумия, воображения, всего великого и изящного. Но где есть няньки, то следует, что есть ребята, ходят на помочах, отчего бывают кривые ноги; где есть опекуны, следует, что есть малолетние, незрелые разумы, которые собою править не могут»; если всегда будут няньки и опекуны, то ребенок долго будет ходить на помочах, останется калекой, у него будут кривые ноги; Недоросль всегда будет Митрофанушка, без дядьки не ступит, не сможет управлять своим имением; «Таковы бывают везде следствия обыкновенной цензуры, и чем она строже, тем следствия ее пагубнее». Собеседник цитирует Гердера: наилучший способ поощрять доброе – неприпятствие, дозволение, свобода в помышлениях; книга, проходящая десять цензур, прежде, нежели достигнет света, не есть книга, но изделие святой инквизиции; часто изуродованный, сеченый батогом, с кляпом во рту узник, а раб всегда; «В областях истины, в царстве мысли и духа не может никакая земная власть давать решений и не должна; не может того правительство, менее еще его ценсор, в клобуке ли он или с темляком». И вреда не будет, если книга в печать «Выйдет без клейма полицейского». Чем государство основательнее в своих правилах, чем крепче, тем менее оно зависит от насмешки и клеветы, не может потрястись от них. Для авторитетности приводятся мнения известного немецкого поэта, фольклориста, философа Гердера, но очень уж они ориентированы на конкретные русские события. Речь идет и о том, что правительство поручило цензуру управе благочиния, полиции: «Один несмысленный урядник благочиния может величайший в просвещении сделать вред и на многие лета остановку в шествии разума».
Радищев умело выделяет те основы, которые акцентируются (и будут многократно акцентироваться в дальнейшем) в многочисленных цензурных уставах, и разбирает каждую из них: «Обыкновенные правила ценсуры суть: почеркивать, марать, не дозволять, драть, жечь всё то, что противно естественной религии и откровению, всё то, что противно правлению, всякая личность, противное благонравию, устройству и тишине общей». Запрещаются критики в адрес властей. Но крепкая власть не боится никакой критики. «Прочному и твердому зданию довольно его собственного основания; в опорах и контрфорсах ему нужды нет. Если позыблется оно от ветхости, тогда только побочные тверди ему нужны.
Об оскорблении личности. Такие оскорбления вредны, только если они ложны. Но не дело правительства вмешиваться в подобные обстоятельства. О произведениях любострастных. Они могут быть вредны для юношества, «но не они разврату корень». В России таких сочинений в печати еще нет, а на каждой улице в обеих столицах полно накрашенных продажных женщин, заражающих язвою (венерической болезнью -ПР) тысячи людей, их потомство, но книга не давала еще болезни (курсив везде мой -ПР). Даже высказывания, направленные против религии, по мнению Радищева, не могут оправдать цензуры. Об этом писатель говорит прежде всего: Богу богохульства какого-либо безумца не повредят. Он всегда в сердцах людей и ему не опасны безумные оскорбления. Но даже если думать, что «хулением всевышний оскорбится», «урядник ли благочиния может быть за него истец?» В итоге делается вывод: цензура печатаемого принадлежит обществу, которое дает сочинителю венец или употребление на обертки. А в театре это делает публика.
Все приведенные рассуждения собеседника – развернутая полемика с Указом о вольных типографий, которому противопоставлено подлинно свободное книгопечатанье. Прощаясь с путешественником, собеседник дает ему небольшую тетрадку, «Краткое повествование о происхождении ценсуры». В ней обзор цензуры по всем странам. Везде дело идет к ее уничтожению. Резко о цензуре в революционной Франции, где все твердят о вольности, хотя необузданность и безначалие «дошли до края возможного». О том, что «ценсура во Франции не уничтожена». О народном собрании, которое отдало под суд сочинителя, за то, что дерзнул против него писать: «Лафает был исполнителем сего приговора. О Франция! ты еще хождаешь близь Бастильских пропастей». Видимо, строки о Франции относятся к добавкам, сделанным после утверждения цензурой «Путешествия...», с учетом революционных событий и как раз в них ничего крамольного нет. И концовка: «В России... Что в России с ценсурою происходило, узнаете в другое время».
Во время следствия на главу «Торжок» обратили большое внимание. Радищеву задавали о ней ряд вопросов. Он, как и в других случаях, кается. На вопрос, почему хочет уничтожить цензуру? отвечает: «Признаю свое заблуждение. Я так думал, что без нее можно обойтись, но теперь вижу из собственного моего опыта, что она полезна потому более, что если она будет существовать, так как законодательница (Екатерина -ПР) учредить изволила, то подлинно она спасет многих подобно мне заблужденно мыслящих людей от таковой погибели, в которую я себя ввергнул истинно от слабого своего рассудка»(59). Т.е. цензура, запрещая, предохраняет от правительственной расправы. Не очень-то сильный довод в ее пользу.
История с трагедией Княжнина «Вадим», написанной в 1789 г. (автора от участи Радищева, возможно, спасла смерть). Содержание трагедии не столь уж радикально: Рюрик, избранный народом, стал самодержавным властителем. Новгородский посадник Вадим, возвратившийся из похода, – сторонник прежних вольностей; он хочет возмутить народ, восстать против Рюрика, обещая руку дочери, Рамиды, тому, кто ему поможет. Она же любит Рюрика, ожидает возвращения отца, чтобы получить разрешение на брак. Имеются еще претенденты на ее руку. Один из них проговаривается Рюрику о заговоре. Вадим упрекает дочь в любви к тирану; та его защищает, говоря об его добродетели, мудрости. Рюрик ревнует ее к соперникам, но после объяснения возлюбленные примиряются. Узнав о заговоре, Рюрик полон великодушия, не хочет знать даже имен заговорщиков. Бой сторонников Рюрика и Вадима. Последние побеждены. Вадим среди пленных. Он обвиняет Рюрика в похищении вольности. Рюрик в ответ снимает с головы венец, отдавая себя на суд народа, но народ просит его остаться у власти. Вадиму возвращают оружие. Рюрик просит у него руки дочери. Вадим в отчаянии: если Рамида продолжает любить Рюрика, он не считает ее более дочерью. Рамида закалывается, чтоб доказать, что она достойная дочь. Вадим тоже. Рюрик клянется быть достойным царского венца.
Трагедия Княжнина – подражание французской трагедии («Цинна» Корнеля). В ней нет ничего оппозиционного, радикального, хотя отдельные стихи звучат довольно смело. Княжнин предлагает трагедию к постановке, она принята, роли расписаны. Неожиданно Княжнин пугается и берет трагедию назад. А 14 января 1791 г. умирает. Его вдова обратилась к кн. Дашковой с просьбой напечатать «Вадима» при Академии Наук в пользу детей автора. Та дала трагедию на отзыв, который оказался благожелательным. Дашкова распорядилась напечатать трагедию на выгодных для вдовы условиях. «Вадим» был напечатан в № 39 «Российского Феатра». И вдруг поступил донос (от графа И.И. Салтыкова, считавшегося неспособным прочесть хотя бы одну книгу; донос явно был кем-то инспирирован). Донос попал к всесильному временщику Платону Зубову, которого уверили, что трагедия вредна, «особенно в такое время» (61). В начале 1792 г. последовал Указ Сената: книгу, «яко наполненную дерзкими и зловредными против законной самодержавной власти выражениями, а потому в обществе Российской империи нетерпимую – сжечь в здешнем столичном городе публично» (61-2). Приказано отобрать книгу, с угрозами за неисполнение. Размолвка по этому поводу между Екатериной и Дашковой. Последняя защищала «Вадима», держалась с большим достоинством, твердо намеревалась уйти в отставку. Екатерина сравнивала Княжнина с Радищевым, считая, что трагедия «должна быть сожжена рукой палача» (62). Ссора длилась недолго. Вроде бы Екатерина отчасти согласилась с Дашковой. Но все же «Вадим» был сожжен. Досталось попутно и «Филомеле» Крылова: она напечатана в журнале следом за «Вадимом» и в ней оказались сожжены первые 13 страниц (а в предшествующем материале – последние страницы).
Дело о типографии К.Г.Рахманинова. В ней печаталось «Полное собрание сочинений всех доныне переведенных на российский язык и в печать изданных сочинений господина Вольтера». Второе исправленное издание. Сперва его разрешили, так как большое число произведений Вольтера «на руках многих», но потом все же пропустивший тексты Вольтера цензор получил взыскание . Напомним, что сама Екатерина была недавно почитательницей Вольтера, переписывалась с ним.
Последний год жизни Екатерины – как бы итог ее царствования. Выходят наиболее общие реакционные распоряжения. 16 сентября 1796 г. знаменитый указ Сенату о запрещении вольных типографий, которые все опечатаны. Указ – полное упразднение закона 1783 г. о вольных типографий. И это надолго. Запрет обосновывался следующим образом: для печатания полезных и нужных книг вполне достаточно официально утвержденных типографий. Следовательно, остальные не нужны. Сенатский указ 22 октября 1796 (еще при жизни Екатерины ) – проявление тех же реакционных тенденций: стремление взять всю печать под строгий правительственный контроль. Но в указе 16 сентября обуздание касалось изданий, выходящих в России, а в указе 22 октября – заграничных. Желание отгородится стеной от революционного Запада. Об учреждении цензурных комитетов (в Санкт-Петербурге, Москве, Риге, Одессе, при Радзивиловской таможне (пропускавшей иностранные книги), состоящих из 2-х духовных и 2-х светских особ; ограничить ввоз иностранных книг только через названные города; об издании нового таможенного тарифа, более жесткого и т.п. (33-4). Создаются особые комиссии, в основном, для иностранных книг, особая цензура, состоящая из 2-х светских и 1-го духовного лица; в столице она в ведении Сената, в остальных городах – губернского начальства. Таким образом, оба указа в сумме создают особое ведомство, рассматривающее все напечатанные в России и ввозимые из-за границы книги, разрешающее или запрещающее их. Такой итог блестящего царствования великой императрицы.
Царствование Павла 1 (1796-1801)м – итог ХУШ века. Разные оценки личности Павла, главным образом отрицательные. Таких оценок придерживались и его современники, и потомки, люди самых различных взглядов, партий, направлений: деспот, злодей, безумец, тиран, самодур. Большинство современников считали его несдержанно жестоким, радостно приветствовали его смерть. Для таких оценок имелось много оснований. Сумасбродные, дикие, неоправданно суровые распоряжения. Но многое определялось жизнью Павла, предшествующей тому времени, когда он стал императором. Убийство его отца, Петра Ш, которого он любил и идеализировал. Дворцовый переворот. Беззаконный захват власти его матерью. Ощущение, что его лишили царства. Нелюбовь (враждебность) Екатерины к сыну. Её любовники. Разврат. Жалкая роль Павла при дворе. И многое - многое другое. Взаимная враждебность, ненависть. Поэтому, став императором, Павел всё делал наперекор тому, что делала Екатерина. И делал самодурно, жестоко, нередко нелепо, но при всем том это не исчерпывало сущности его действий, в них было немало хорошего, во всяком случае не только злое и плохое. Например, через несколько дней после вступления на престол, он приказал проделать в первом этаже дворца окно, куда каждый мог бросать прошения, жалобы, предложения. Ключ от комнаты хранился у царя, который сам каждое утро собственноручно вынимал прошения. На каждом ставил резолюции, которые публиковались в газетах. Обнаружив многие «вопиющие несправедливости», он строго наказывал совершавших их, независимо от чина, положения, и ничто не могло спасти виноватого. Народ радовался. Вельможи знали, что могут непосредственно обращаться к царю. Ящик, куда бросали жалобы, пришлось вскоре снять, так как туда бросали пасквили, карикатуры, но не Павел виноват в этом. Вспышки ярости, обрушивавшиеся на генералов, офицеров. Но и забота о солдатах. Они хорошо одеты и накормлены. Приказы раздавать мясо и водку. Солдаты гвардии любили его. Составление государственного бюджета. Меры против инфляции. На площади перед дворцом сожгли на 5 миллионов бумажных денег. В самом начале царствования целый ряд правительственных актов, принятых в интересах крестьян. Не сочувствовал крепостному праву. Отменил рекрутский набор, хлебную подать. С крестьян снята недоимка, подушный сбор. Им дано право жаловаться на решения судов, на действия помещиков, подавать прошения на имя царя. Запрещено продавать крестьян без земли. Ограничение барщины тремя днями. Запрет работать во время праздников (см.А.М.Песков. Павел 1. Изд. «Жизнь замечательных людей». М.,2000). В общем можно утверждать, что Павел – фигура сложная, не однолинейная. Историк Н.К.Шильдер считал царствование Павла «временем слепой прихоти и насилия». Историк и дипломат второй половины Х1Х века Д.Д. Милютин называл этот же период «временем преобразований, которыми вводились порядок и управление». Началось реформирование структуры государственного аппарата, подготавливалось изменение законодательства по крестьянскому вопросу.
Тем не менее, отменяя почти всё, учрежденное Екатериной, новый император следовал направлению ее цензурной политики последних годов царствования, не отменял её итоговых цензурных предписаний. При нем продолжается обособление цензуры в виде отдельного ведомства, специально предназначенного для наблюдения за прессой. Цензура, контроль вышли из берегов контроля за литературой, печатью, вторглись во все сферы жизни (цвет и покрой одежды, круглые шляпы, которые при Павле были запрещены, как и фраки, жилеты, ботинки и сапоги с отворотами; разрешены однобортные кафтаны со стоячими воротниками, треугольные шляпы, ботфорты, камзолы) (65). Именной указ 1797 г.(?), запрещающий употребление ряда слов ( запрет слов врач, выполнение, пособие, сержант, граждане, отечество, стража, особенно общество; вместо них разрешено лекарь, исполнение, помощь, унтер-офицер, жители или обыватели, государство, караул) (84).
(Продолжение следует)