Зачастил дождь осенний, ночным и назойливым гостем,
Углубляя морщины домов и пустых площадей,
Рикошетит вода - от оконной брони, с тихой злостью…
А под лампой настольной – бумажные судьбы людей:
«Аллергия - на ложь.
Ненавидит скандалы и склоки.
Благородства и смелости – хватит на рыцарский клан.
Извлечёт из промашек и вызубрит жадно уроки.
Лбом не бьётся, в молитвах, но в сердце – божественный храм.
Бесконечно заботлив.
Уверен в присущей харизме.
Дремлют вечные сказки в прозрачной и детской душе.
Неспособен на подлость.
Заразен, в своём романтизме.»
«Социально опасен!» - сиреневый след от клише.
«Бесполезно умна.
Не прошла на предательство тесты.
Незнакомым пройдохам стремится подставить плечо.
Неприлично добра,
Уступает под солнышком место.
И замёрзших спасёт,
Там, где буквы кричат: «Горячо!»
В буреломе надежд не теряет тропинку и кредо.
Не боится нырнуть, где пугающих чувств глубина.
Не пойдёт за вождями.
К таким – благосклонна победа…»
Ей вердикт – «Беспокойна. И в обществе жить - не годна».
Как отправить убогих таких,
С их моралью железной,
В улей улиц жужжащих, как мясо для лающих свор?
Вновь тасует колоду лохматых историй болезней
Компетентный владыка, ведущий суровый отбор…
Их сошлёт наугад,
По маршруту случайного рейса,
В изолятор любви, на одну из угрюмых планет…
Он сумеет найти, даже там, для неё эдельвейсы,
А она – дать безликой пустыне мерцающий свет.
Литературно-исторический журнал
ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 73 июнь 2023 г.
Поэты сайта Изба-Читальня (Стихи.ру)
Тереза Шатилова
Материал подготоволен Алексеем Рацевичем
СТИХИ
Не годники
Три звонка
Каждый день, вдоль афиш - моцион, по извечному кругу,
В пестроте ярких красок, с названьем – им созданных пьес…
Он давно не писал. С той поры, как оплакал супругу.
И не верил ни в Бога, ни в чёрта, ни в козни чудес.
А когда вопрошали его, с любопытством, бестактно -
Отчего вдохновенно на лист не ложится строка? –
Говорил: «Жизнь – театр. Я в плену затяжного антракта.
Отдаляют от действа другого – всего три звонка…»
Кто же в дверь позвонил, невзначай? – Ветер? Ангел-хранитель?
Кто же спас первой трелью, его от желанной петли?
На пороге – собака и кот. «Раз пришли – проходите».
Восемь лап, потоптавшись, в гостиную чинно вошли…
Он смеялся и пел. Вслух читал им Петрарку с Шекспиром.
Вдруг очнулся от сна, что извёл его, в сердце пустом.
От мурррчанья кота - стала снова уютной квартира.
Пёс стерёг это счастье, виляя лохматым хвостом…
Только... Воздуха мало. Преследует подло одышка…
За вердиктом врача - предстоит утомительный путь.
«Да у Вас аллергия, милейший, и риск – это слишком.
Со зверьём распрощайтесь, чтоб вновь полной грудью вдохнуть».
Дед их обнял, любимых. Подбросил дилеммы монетку.
Камертоном души - он почувствовал звякнувший звук
И увёз их. За прутья потери. В питомника клетку.
Выпал снеди пакет из дрожащих морщинистых рук…
Кот угрюмо смотрел. Заливался пёс жалобным лаем.
А хозяин спешил, чтобы рухнуть, ничком, на кровать…
Но когда поравнялся он с тренькнувшим старым трамваем,
То схватился за сердце. И медленно стал оседать…
В пестроте ярких красок, с названьем – им созданных пьес…
Он давно не писал. С той поры, как оплакал супругу.
И не верил ни в Бога, ни в чёрта, ни в козни чудес.
А когда вопрошали его, с любопытством, бестактно -
Отчего вдохновенно на лист не ложится строка? –
Говорил: «Жизнь – театр. Я в плену затяжного антракта.
Отдаляют от действа другого – всего три звонка…»
Кто же в дверь позвонил, невзначай? – Ветер? Ангел-хранитель?
Кто же спас первой трелью, его от желанной петли?
На пороге – собака и кот. «Раз пришли – проходите».
Восемь лап, потоптавшись, в гостиную чинно вошли…
Он смеялся и пел. Вслух читал им Петрарку с Шекспиром.
Вдруг очнулся от сна, что извёл его, в сердце пустом.
От мурррчанья кота - стала снова уютной квартира.
Пёс стерёг это счастье, виляя лохматым хвостом…
Только... Воздуха мало. Преследует подло одышка…
За вердиктом врача - предстоит утомительный путь.
«Да у Вас аллергия, милейший, и риск – это слишком.
Со зверьём распрощайтесь, чтоб вновь полной грудью вдохнуть».
Дед их обнял, любимых. Подбросил дилеммы монетку.
Камертоном души - он почувствовал звякнувший звук
И увёз их. За прутья потери. В питомника клетку.
Выпал снеди пакет из дрожащих морщинистых рук…
Кот угрюмо смотрел. Заливался пёс жалобным лаем.
А хозяин спешил, чтобы рухнуть, ничком, на кровать…
Но когда поравнялся он с тренькнувшим старым трамваем,
То схватился за сердце. И медленно стал оседать…
Везунчик
Здесь, о выписке думать - нелепо и даже смешно.
И для тех, кто "одною ногою" – два места в палате.
Пациент седовласый смотрел бесконечно в окно…
Паренёк молодой – на пристеночной сбоку кровати
Всё лежал и ревел, напряжённо смотря в потолок…
Дед промолвил: «Не плачь. У судьбы – неудачные шутки…
Здесь – мороз переждём. Вон, над городом – сизый дымок,
Подмешался к нему вкусный запах рождественской утки…»
Отступала зима... Он с восторгом описывал то,
Как над лесом проснувшимся мчатся набрякшие тучи...
«Если жизнь подвела – не спеши подводить ей итог.
Мы – породы иной. Удивительной силой живучи…
И вернёмся домой, сделав близким приятный сюрприз.
Видишь – жаркое лето… Мы, точно, у Господа – в планах!
К нам тут гость – махаон, ярким фантиком сел на карниз,
Шлёт привет нам от радуги, с жиденьких струек фонтанных…
Мы – везунчики, верь! Поразим скоро весь персонал
Вот по этой осенней аллее – неспешной пробежкой…
Ведь орлом восхищённым лишь тот в поднебесье взмывал,
Кто хоть раз опускался на дно, безнадёжною решкой…»
Вдруг, в одну из предзимних ночей, дед взмолился: «Врача!
Слышу дробь барабана в своём лихорадочном пульсе…»
Но смотрел безучастно парнишка и хмуро молчал.
Друг его вырывался из хватки предсмертных конвульсий,
И затих.
Далеко
От болезни, печали и бед…
Охватил парня ужас - вмиг стал и убогим, и старым.
И, когда укатился навек замолчавший сосед,
Он, с глазами горящими, хрипло сказал санитарам:
«Отнесите меня на кровать, где скончался старик.
Знаю, утро придёт, в серость жизни внеся перемену!»
Содрогнул на рассвете, весь хоспис, отчаянья крик –
Выходило окно на глухую кирпичную стену.
И для тех, кто "одною ногою" – два места в палате.
Пациент седовласый смотрел бесконечно в окно…
Паренёк молодой – на пристеночной сбоку кровати
Всё лежал и ревел, напряжённо смотря в потолок…
Дед промолвил: «Не плачь. У судьбы – неудачные шутки…
Здесь – мороз переждём. Вон, над городом – сизый дымок,
Подмешался к нему вкусный запах рождественской утки…»
Отступала зима... Он с восторгом описывал то,
Как над лесом проснувшимся мчатся набрякшие тучи...
«Если жизнь подвела – не спеши подводить ей итог.
Мы – породы иной. Удивительной силой живучи…
И вернёмся домой, сделав близким приятный сюрприз.
Видишь – жаркое лето… Мы, точно, у Господа – в планах!
К нам тут гость – махаон, ярким фантиком сел на карниз,
Шлёт привет нам от радуги, с жиденьких струек фонтанных…
Мы – везунчики, верь! Поразим скоро весь персонал
Вот по этой осенней аллее – неспешной пробежкой…
Ведь орлом восхищённым лишь тот в поднебесье взмывал,
Кто хоть раз опускался на дно, безнадёжною решкой…»
Вдруг, в одну из предзимних ночей, дед взмолился: «Врача!
Слышу дробь барабана в своём лихорадочном пульсе…»
Но смотрел безучастно парнишка и хмуро молчал.
Друг его вырывался из хватки предсмертных конвульсий,
И затих.
Далеко
От болезни, печали и бед…
Охватил парня ужас - вмиг стал и убогим, и старым.
И, когда укатился навек замолчавший сосед,
Он, с глазами горящими, хрипло сказал санитарам:
«Отнесите меня на кровать, где скончался старик.
Знаю, утро придёт, в серость жизни внеся перемену!»
Содрогнул на рассвете, весь хоспис, отчаянья крик –
Выходило окно на глухую кирпичную стену.
Сон для двоих
Да, по нам уж давно безутешно рыдает «психушка» –
Сон, один на двоих, стал любимой, желанной игрой.
«Засыпай, прилечу!» Я кладу телефон под подушку,
Караулю, старательно жмурясь, тебя, мой герой.
Ловишь, взмахом крыла, в темноте слабый ветер-попутку,
И торопишь его в мир моих удивительных грёз…
«Я сквозь время пройду, для тебя» - обронил как-то, в шутку.
А теперь, как и я, в эти встречи ныряешь, всерьёз…
Мне отмерена жизнь горсткой кварца в часах бестолковых.
Буду ждать ли пассивно, сгорать ли в горниле борьбы,
Кушать счастья билеты, искать на дорогах подковы –
Кровь моя – это струйка в стеклянной аорте судьбы…
Твой парфюм от Дождя – от него моё сердце колотит,
Только ты, до объятий, во мне будишь нежности дрожь,
И касаясь губами измученной голодом плоти,
Шепчешь имя моё и меня безответно зовёшь…
Остаются внизу: боль, что стелет и спит со мной жёстко,
Негативов обрывки, далёких трамваев звонки…
Не волшебною палочкой – самой простой, дирижёрской,
Остановятся звуки, могуществом властной руки…
Уходя, снимешь крылья со спинки старинного стула,
Мне надежду вдохнёшь, поцелуем в горячий висок.
И, когда убедишься, что я безмятежно уснула,
Вновь досыплешь в часы нескончаемый белый песок.
Сон, один на двоих, стал любимой, желанной игрой.
«Засыпай, прилечу!» Я кладу телефон под подушку,
Караулю, старательно жмурясь, тебя, мой герой.
Ловишь, взмахом крыла, в темноте слабый ветер-попутку,
И торопишь его в мир моих удивительных грёз…
«Я сквозь время пройду, для тебя» - обронил как-то, в шутку.
А теперь, как и я, в эти встречи ныряешь, всерьёз…
Мне отмерена жизнь горсткой кварца в часах бестолковых.
Буду ждать ли пассивно, сгорать ли в горниле борьбы,
Кушать счастья билеты, искать на дорогах подковы –
Кровь моя – это струйка в стеклянной аорте судьбы…
Твой парфюм от Дождя – от него моё сердце колотит,
Только ты, до объятий, во мне будишь нежности дрожь,
И касаясь губами измученной голодом плоти,
Шепчешь имя моё и меня безответно зовёшь…
Остаются внизу: боль, что стелет и спит со мной жёстко,
Негативов обрывки, далёких трамваев звонки…
Не волшебною палочкой – самой простой, дирижёрской,
Остановятся звуки, могуществом властной руки…
Уходя, снимешь крылья со спинки старинного стула,
Мне надежду вдохнёшь, поцелуем в горячий висок.
И, когда убедишься, что я безмятежно уснула,
Вновь досыплешь в часы нескончаемый белый песок.
Апельсиновый сок
За окном – снегопляс метели… Время тянется еле-еле…
Я сдружилась теперь с постелью,
Словно – бабочка и картон.
Мысли – роем, в ужасной давке… Мозг пытают, в тягучей плавке…
«Мы не вместе…» - острей булавки…
Вместо выдоха – тихий стон…
…Мы увязли друг в друге – сходу. Ты бесценную чтил свободу.
Я с тобой – и в огонь, и в воду…
Жизнь казалась, как спорт, борьбой.
Я бросалась в тебя с тарзанкой, знала все твои швы с изнанки…
Ты был самой высокой планкой,
Но так сладко – на мат, с тобой…
Ты учил быть счастливой стервой, не жалея ни сил, ни нервы,
Если вдруг не была я первой –
То в глазах – ледяной упрёк…
Страх и боли срезались стружкой… «Мой котёнок…» - шептал мне в ушко…
До жены – далеко подружке,
Лишь – забавный родной зверёк.
Ты хотел, чтоб смогла я выжить. Ведь, порой – по багровой жиже,
Ведь, подчас – тяжело, до грыжи,
И скрипел на зубах песок…
Ты был тренером жёстким, мудрым. Но ласкал – как пуховка с пудрой…
И всегда ждал меня наутро
Апельсиновый свежий сок…
Мне, тогда – отдохнуть бы малость, и не сбила бы с ног усталость,
И сердечко бы не взрывалось,
Оглушительно вдруг стуча…
Я привыкну к больничной стуже. Я придвину безвкусный ужин.
И теперь мне - ни ты не нужен,
Ни дотошный расспрос врача.
Я молчу. Я тебя не выдам… Да какие уж тут обиды…
Чемпионке - жить инвалидом,
Участь ждёт безмедальных псин…
Ты не вспыхнешь, мой свет, в палате… Не обнимешь: «Котёнок, хватит…»
И не выронишь в снег кровати,
Тёплым солнышком –
Апельсин…
Я сдружилась теперь с постелью,
Словно – бабочка и картон.
Мысли – роем, в ужасной давке… Мозг пытают, в тягучей плавке…
«Мы не вместе…» - острей булавки…
Вместо выдоха – тихий стон…
…Мы увязли друг в друге – сходу. Ты бесценную чтил свободу.
Я с тобой – и в огонь, и в воду…
Жизнь казалась, как спорт, борьбой.
Я бросалась в тебя с тарзанкой, знала все твои швы с изнанки…
Ты был самой высокой планкой,
Но так сладко – на мат, с тобой…
Ты учил быть счастливой стервой, не жалея ни сил, ни нервы,
Если вдруг не была я первой –
То в глазах – ледяной упрёк…
Страх и боли срезались стружкой… «Мой котёнок…» - шептал мне в ушко…
До жены – далеко подружке,
Лишь – забавный родной зверёк.
Ты хотел, чтоб смогла я выжить. Ведь, порой – по багровой жиже,
Ведь, подчас – тяжело, до грыжи,
И скрипел на зубах песок…
Ты был тренером жёстким, мудрым. Но ласкал – как пуховка с пудрой…
И всегда ждал меня наутро
Апельсиновый свежий сок…
Мне, тогда – отдохнуть бы малость, и не сбила бы с ног усталость,
И сердечко бы не взрывалось,
Оглушительно вдруг стуча…
Я привыкну к больничной стуже. Я придвину безвкусный ужин.
И теперь мне - ни ты не нужен,
Ни дотошный расспрос врача.
Я молчу. Я тебя не выдам… Да какие уж тут обиды…
Чемпионке - жить инвалидом,
Участь ждёт безмедальных псин…
Ты не вспыхнешь, мой свет, в палате… Не обнимешь: «Котёнок, хватит…»
И не выронишь в снег кровати,
Тёплым солнышком –
Апельсин…
Про Лунную сонату
Мы все спешим, на праздник. Чаще – мимо.
Ведь навигатор - под чехлами пыли.
Но тронешь чёрно-белое пространство,
Как глохнущего гения рука –
И вздрогнуть мир заставит пианино,
В лавине тех, что мы почти забыли –
Растраченных, с завидным постоянством,
Бесценных чувств, ушедших с молотка…
Мы - в снах дурных. Ты мёртв, коль не слукавишь…
На то, что исцелит нас пробужденье –
Плевали мы, с высот своих соборов.
И столько желчи – в общем том плевке…
Все капли жизни – в водопадах клавиш,
В аккордах скорби – ноты возрожденья,
Без пустословья бренных разговоров,
О важном – на понятном языке…
Нам всё привычно: брат, с войной – на брата,
Что Бог и честь – на чашах полумеры,
Что суррогат любви течёт по венам,
Что мат – на выдох, а сарказм – на вдох…
Но вдруг звучит бессмертная соната,
Всем возвращая – слух, и боль, и веру…
А лунный свет, в прозрачность душ – рентгеном,
Спасая нас, застигнутых врасплох….
Ведь навигатор - под чехлами пыли.
Но тронешь чёрно-белое пространство,
Как глохнущего гения рука –
И вздрогнуть мир заставит пианино,
В лавине тех, что мы почти забыли –
Растраченных, с завидным постоянством,
Бесценных чувств, ушедших с молотка…
Мы - в снах дурных. Ты мёртв, коль не слукавишь…
На то, что исцелит нас пробужденье –
Плевали мы, с высот своих соборов.
И столько желчи – в общем том плевке…
Все капли жизни – в водопадах клавиш,
В аккордах скорби – ноты возрожденья,
Без пустословья бренных разговоров,
О важном – на понятном языке…
Нам всё привычно: брат, с войной – на брата,
Что Бог и честь – на чашах полумеры,
Что суррогат любви течёт по венам,
Что мат – на выдох, а сарказм – на вдох…
Но вдруг звучит бессмертная соната,
Всем возвращая – слух, и боль, и веру…
А лунный свет, в прозрачность душ – рентгеном,
Спасая нас, застигнутых врасплох….
Каланхоэ
Ты не спишь этой ночью, ведь боль причиняет мученья...
Я - бледна и серьёзна, в проекторном свете луны...
Если плохо тебе, всё вокруг - не имеет значенья.
Подойду, за ответами, к зеркалу, что - у стены...
Переждём это время. Ведь знаем, с лихвою, лихое.
Мне важнее всего - чтобы счастлив ты был и здоров.
Поцелую тихонько целебный листок каланхоэ,
Приложу к твоей ране, под пластырь молитвенных слов...
Я ловила ворон - на уроках для любящих женщин,
И дремуче наивна - за пояс заткну мезозой...
Для улыбок твоих бью, фонтаном, забавные вещи...
Только ты и потянешь - быть рядом с такой егозой.
Не нужны ворожба мне, премудрости магии вуду,
Я сильней - по ту сторону грёз, в потускневшем трюмо...
Утром ты позвонишь мне: "Любимая, радуйся чуду!-
Ничего не болит. Всё бесследно прошло, и само."
Я - бледна и серьёзна, в проекторном свете луны...
Если плохо тебе, всё вокруг - не имеет значенья.
Подойду, за ответами, к зеркалу, что - у стены...
Переждём это время. Ведь знаем, с лихвою, лихое.
Мне важнее всего - чтобы счастлив ты был и здоров.
Поцелую тихонько целебный листок каланхоэ,
Приложу к твоей ране, под пластырь молитвенных слов...
Я ловила ворон - на уроках для любящих женщин,
И дремуче наивна - за пояс заткну мезозой...
Для улыбок твоих бью, фонтаном, забавные вещи...
Только ты и потянешь - быть рядом с такой егозой.
Не нужны ворожба мне, премудрости магии вуду,
Я сильней - по ту сторону грёз, в потускневшем трюмо...
Утром ты позвонишь мне: "Любимая, радуйся чуду!-
Ничего не болит. Всё бесследно прошло, и само."
Лети!!!
Я знала, что силы мои – на исходе,
И тьму разрезал мой маяк из мелодий,
Пьянил тишину их горчаще-тоскливый абсент…
Но верила – в край, где есть единороги,
Где люди -
просты
и неспешны,
как боги –
Туда унесёт меня птица, из древних легенд.
Вдыхаю ветра и готовлюсь к полёту,
Дают ощутить мне покой и заботу –
Тепло дивных перьев и зоркий, внимательный взгляд.
И, благословлённая ликом иконы,
Я ночью
шагну
за перила
балкона ,
Оставив внизу города, что огнями горят…
Лети, дай почувствовать крыльев широкие взмахи,
И мне подари это небо, без дна и границ.
Тебе лишь дано – одолеть мои беды и страхи,
Тебе - моей гордой и самой свободной, из птиц.
И тьму разрезал мой маяк из мелодий,
Пьянил тишину их горчаще-тоскливый абсент…
Но верила – в край, где есть единороги,
Где люди -
просты
и неспешны,
как боги –
Туда унесёт меня птица, из древних легенд.
Вдыхаю ветра и готовлюсь к полёту,
Дают ощутить мне покой и заботу –
Тепло дивных перьев и зоркий, внимательный взгляд.
И, благословлённая ликом иконы,
Я ночью
шагну
за перила
балкона ,
Оставив внизу города, что огнями горят…
Лети, дай почувствовать крыльев широкие взмахи,
И мне подари это небо, без дна и границ.
Тебе лишь дано – одолеть мои беды и страхи,
Тебе - моей гордой и самой свободной, из птиц.
Я с тобой остаюсь
Солнце взглянет украдкой в рябые и мелкие лужи,
И с угрюмыми тучами – в новый, без курса, полёт…
В эти дни неуютные - ты мне мучительно нужен.
О любви - я молчу, но стук сердца меня выдаёт.
Исцеляешь легко от истерик, без тени укора,
Если вдруг на пороге скулит, неотвязно, беда…
Я прошу, чтобы ты был надеждой моей и опорой,
И замёрзнуть не дал, если в дом наш войдут холода…
Даже если нагрянет зима – я не буду забыта…
Подо льдом – колыбель, вне законов, рожденной травы…
Я с тобой остаюсь – новой буквой в игре алфавита,
Без слияния с ней – сотни слов бесполезно мертвы…
Но воскреснут они, чтоб с молчанья сползла позолота,
И в цене возрастут незаметных поступков гроши…
Я с тобой остаюсь – той, восьмой, не придуманной нотой,
Чтоб озвучить мелодии светлой прекрасной души...
И с угрюмыми тучами – в новый, без курса, полёт…
В эти дни неуютные - ты мне мучительно нужен.
О любви - я молчу, но стук сердца меня выдаёт.
Исцеляешь легко от истерик, без тени укора,
Если вдруг на пороге скулит, неотвязно, беда…
Я прошу, чтобы ты был надеждой моей и опорой,
И замёрзнуть не дал, если в дом наш войдут холода…
Даже если нагрянет зима – я не буду забыта…
Подо льдом – колыбель, вне законов, рожденной травы…
Я с тобой остаюсь – новой буквой в игре алфавита,
Без слияния с ней – сотни слов бесполезно мертвы…
Но воскреснут они, чтоб с молчанья сползла позолота,
И в цене возрастут незаметных поступков гроши…
Я с тобой остаюсь – той, восьмой, не придуманной нотой,
Чтоб озвучить мелодии светлой прекрасной души...