Родился в 1978 в Магаданской области (СССР). Становление, как личности, проходило Луганске, поэтому считаю этот город своей малой и большой Родиной (с малой и Большой буквы). В шестнадцать лет я (одним июльским) утром понял, что буду Писателем. При этом я имел твердую уверенность. С тех пор старался стать Писателем. Образование высшее (режиссура). Библиотека — пять тысяч томов. Последнее место работы — начальник редакционно-издательского отдела в одном из крупнейших издательств России. Горжусь тем, что я причастен к одной из величайших культур в мире — к Русской культуре.

P.S. Считаю, что настоящий Писатель — это Совесть Человечества.

 

 

РАССКАЗЫ

 

 

Эдем
 
 Умер я внезапно. Прямо на улице. Умер так, как всегда мечтал умереть – прикуривая сигарету. Переход произошел незаметно. Я прозевал этот момент, потому что все мое внимание было сконцентрировано на кончике сигареты. Подняв голову, я понял, что нахожусь уже на «том свете». Никогда бы не подумал, что все будет так просто и банально до чертиков (их, кстати, нигде не наблюдалось). Сигарета стала пресной и безвкусной, я выбросил ее. Выбросил и испугался: все-таки последняя сигарета. Похлопывания и (визуальный) осмотр показали, что все на месте. Руки-ноги-голова, старые джинсы и дешевые туфли, мятая пачка сигарет, татуировки и деньги – все перекочевало со мною в мир иной.
 Я огляделся. У меня было ощущение, что передо мной развлекательный квартал огромного города. До моего слуха доносились крики, смех и музыка. Я зашагал навстречу загробному Лас-Вегасу: любопытство – моя тайная слабость. Я миновал придорожный щит со светящейся надписью: «Район Парадиз». В слове «район» светились только первые три буквы, и читалось так: «Рай Парадиз». С улыбкой и совершенно чистой совестью закоренелого атеиста я переступил порог рая. Могу засвидетельствовать – вход свободный.
 На небесную мостовую, на которой было довольно «душно» (я бы сказал «людно», но речь идет о душах), выходили врата многочисленных эдемов. На вратах, заливая всех неоном, сверкали завлекательные вывески, гремела музыка, и все это смахивало на Содом и Гоморру. Бес конкуренции властвовал здесь. Борьба за души шла нешуточная.
 Одна вывеска гласила: «Выведение из Сансары. Стопроцентная гарантия. У нас Вы избавитесь от реинкарнационной зависимости. Уникальный метод Х. Кришна».
 Рядом исламский рай обеспечивал надлежащее количество вина и десять тысяч девственных гурий на каждого правоверного. Приписка под гуриями гласила: «Поставки со склада в Москве». Обилие гурий впечатляло.
 Через дорогу, под надписью «Райський вишневий садочок «Ой, на горі два дубки» ангел в шароварах выкрикивал: «Тільки автокефальний рай надасть Вам змогу насолоджуватись спілкуванням з Господом на чистій українській мові, яку не забруднили погані жиди і кляті москалі!». Шароваристый, усатый манекен Иисуса Христа, с трубкой в зубах и нимбом над «оселедцем», наглядно демонстрировал «щирість» украинского рая. За спиной манекена красовались Карпатские горы с застрявшими на вершине обломками Ноева ковчега.
 Невдалеке бегущая бесшумная строка предлагала: «Торопитесь! Абсолютная и беспросветная нирвана! Медитация – и никаких страданий! Не сетевой маркетинг! Порядочность гарантируем!».
 У ворот католического рая заверяли: «У нас вам не будет скучно! Полный ассортимент святых и мучеников, а также Дева Мария в натуральную величину!». Рядом висела голограмма Девы Марии в довольно откровенном наряде, которая кокетливым взглядом завлекала паству.
 Афиша иеговистов анонсировала: «Только у нас и только сейчас! Последние гастроли в этой вечности! Увлекательное зрелище: Лев и Агнец вместе! В дополнительной программе: отпущение грехов и всеобщее ликование».
 Православные поражали своей широтой. Тут значились и цыгане, и тройки, даже затесались какие-то «немецкие затеи» с переводом на русский. Над всем этим было написано: «И вот заведение».
 После «Заведения» светились слова: «Сатори! Только для Вас! Быстро, легко, доступно!».
 Еще дальше: «Квакеры! Здесь вы можете трястись, сколько Вашей душе угодно! Полноценный, экологически чистый экстаз! Не проходите мимо!».
 Над следующими воротами была чудная надпись: «Рай воинствующих безбожников». Из-за ворот доносился барабанный бой, прерываемый громогласным криком «Бога нет!».
 Разнообразность райских наслаждений и струившаяся отовсюду святость кружили голову.
 Много было всяких райков, раечков и райчиков. На всех хватало. Были английский и африканский, норвежский и чукотский, голландский, с легальными наркотиками и порно, и советский, с дармовой колбасой. Был какой-то рай для избранных. Ворота его были наглухо закрыты, и на них было начертано число «144.000». Видно, набор в него уже закончился.
 Всяко было. Был даже рай для популярных графоманов. Его узкую специализацию выдавала краткая аннотация: «Бумагу, гениальность и признание – гарантируем!». К нему вплотную примыкал (очевидно, для удобства) раек, отведенный второстепенным актрисам. На вид он был таким же дешевым, как и они.
 Над всеми, без исключения, вратами, горели красные фонари. Они были разной формы и национальности. Например, над одними воротами висел изящный китайский фонарик, а над другими – «летучая мышь», над третьими – простая керосиновая лампа, которая в быту до сих пор. Замечал я и обыкновенные «стоваттки». Эти красные светильнички напоминали об уюте и респектабельности.
 Наконец, местность стала пустеть. Навстречу мне попадалось все меньше теней, и ворота райские сделались неряшливыми и скособоченными. На иных уже нельзя было прочесть, что написано, иные вовсе валялись или тихо попискивали на ржавых петлях. Унылый пустырь лежал передо мной. Столб с указателем сообщил мне, что я топчу проспект имени Данте Алигьери. Впереди опять послышался смех, крики и музыка. Вспыхнули слова: «Добро пожаловать в Ад!». И затем: «У Сатаны» - Ваши души в надежных руках!».
 «Да, этому предприятию рекламные изыски ни к чему. Но как убедительно!» - подумал я и… повернул назад. Меня мучила жажда и обязательность предстоящего выбора.
 На глаза мне попалась невзрачная вывеска: «Рай «Земной» - пиво на разлив. Закрывайте, пожалуйста, дверь – работает кондиционер!». Переступая порог, я подумал, что это самый изощренный пиаровский ход – привычно, знакомо и заманчиво.
 Прохлада вернула бодрость, а пиво – ясность мысли. Напиток был изумительно приятный, несмотря на легкую недомытость бокала и какую-то нездоровую мутность его содержимого. Сигарета обожгла горло дымом. Я почувствовал себя вполне человеком. После третьего бокала я расплатился и направился к выходу.
 За дверью меня оглушил грохот трамвая. Рекламный щит завладел на секунду моим вниманием и стушевался – мимо прошла блондинка. Голову даю на отсечение! Она из плоти и крови!
 Ну что ж! Кажется, сегодня воскресенье, блондинке, как обычно, нечем заняться, и она, конечно же, не откажется выпить со мной чего-нибудь.
 Мягкий от жары асфальт прогнулся под моими дешевыми туфлями, но я об этом не думал. Первая фраза для знакомства уже зрела в моей голове…

 

Если сердце ослепнет, глаза не увидят
 
 Если вы пробегаете глазами эти строки, значит, вы не родились слепым. Значит вы никогда не поймете, что мир может состоять только из запахов, звуков, вкусов, прикосновений. Значит вы знаете, что такое горизонт, бездна неба, бескрайность дали, готический собор и улыбка Джоконды.
 Слепым доступно многое из того, в чем реализуют себя люди, и искусство в том числе. Им доступна музыка, литература, театр и даже скульптура. Но живопись… Неразрывное – слепой музыкант, и странное – незрячий художник… Никакой черный цвет не в силах передать убедительную мглу, окружающую тебя от рождения… «Семь цветов радуги» - это пустой звук, в котором осязаемо только число. Слепорожденному можно объяснить все, кроме того, что небо голубое, трава зеленая, а снег – белый. Странно, правда? Ведь эти понятия входят в нашу жизнь так прочно и в таком далеком детстве, что кажется, будто мы родились с этим знанием. Мы не помним, как нас учили различать цвета, как нам говорили: смотри – это голубое, а это – зеленое. И даже ослепнув, мы будем помнить цвет заката и цвет глаз любимого человека.
 Были глухие композиторы. Но чтобы рисовать, нужно видеть.
 
 Сначала ему было просто интересно познавать мир, к тому же в темноте нужно уметь ориентироваться.
 Он не знал, что такое цвет, с рождения. Он выбирал себе место и усаживался ощущать окружающее. Огромная вселенная, набитая человеческим и нечеловеческим хламом, вливалась в него, но он не переполнялся. В нем всегда оставалось место еще для капли, и он понимал, что никогда эта капля не станет последней. Он впитывал всю бесконечность ощущений. Впитывал всюду: в городских дворах, в сутолоке метро, в загородной тишине.
 Природа со своей величавой уверенностью в жизни как таковой нравилась ему больше всего. Он перебрался жить за город. Там, в окружении ветра, деревьев и солнца, он продолжал свое странное созерцательство сутками. Сутки сложились в года…
 У него появилась способность ощущать цвета. Каким-то пятым, необъяснимым чувством он (не угадывал, нет!) воспринимал и различал их. Эта способность потрясла его и помогла вобрать в себя еще больше из насыщенности окружающего. Он научился видеть. Но видеть не глазами, а душой…
 Ему снились запахи, звуки…
 Он понял, что вселенная прошла сквозь него, расщепляя его на мириады атомов и заполняя в нем мельчайшие пустоты. И в то же время он каким-то глупым квантиком мчится сквозь вселенную, наполняя часть ее пустоты. Ныло от этого в груди и переставало ощущаться тело. Как будто ты есть сам по себе, и одновременно тебя нет, а есть что-то запредельно огромное.
 Вот, прошла секунда, в которую шумел ветер (он продолжает шуметь), трещал сверчок (продолжает трещать), росла травинка (продолжает расти)… Не повторится эта секунда (чтобы точно так ветер, сверчок, травинка соединились) больше никогда. НИКОГДА. Как узоры в калейдоскопе. Раз. Раз. Раз. А ты прожил эту секунду, уловил этот неповторимый узор, и горд, и радостен от того, что больше никто и никогда ничего подобного не почувствует и не проживет. Уникальны эти секундочки. Не продашь их и не купишь. Нет им цены в человеческом мирке. И как оно прекрасно, восхитительно, это огромное непонятно что, состоящее из бесценных секундочек!.. И совсем не обязательно иметь глаза, чтобы это увидеть… Глаза – атавизм, как «слепая» кишка. Он усмехнулся: слепые глаза – «слепая» кишка.
 Ему захотелось запечатлеть эту секундочку (не секунду – так час, день!), чтобы поделиться со всеми людьми. Чтобы все ощутили и поняли красоту и неповторимость жизни. Они же видят, они должны острее чувствовать это!
 Он стал рисовать. Сначала неуверенно т робко, но чем дальше, тем увереннее и спокойнее. Это были странные [не зрительные] образы: запах свежескошенной травы, крик ночной птицы, вкус нагретой солнцем груши… необычайные картины…
 Его признали. Люди падки на такие сенсации. О нем говорили, ним восхищались, его покупали.
 Названия картин помогали будить ассоциации, и люди что-то видели. Признавали, но не понимали. Он чувствовал это. Сначала он пытался объяснять. Смотрите, почувствуйте: это – звук упавшего яблока; это – бормотание ручья; здесь – полет летучей мыши – чувствуете, как движется воздух? А вот запах росы, это – смех девушки, слышите?
 Опять восхищались и… опять не понимали
 Он перестал объяснять, перестал называть картины, подписывать и ставить даты. Он хотел, чтобы все поняли: это не принадлежит ему или его кисти, не принадлежит времени. Это принадлежит всем и никому.
 У него проявилась мечта: чтобы все, что он написал, по-настоящему увидел, прочувствовал и осознал хотя бы один человек. Если хоть один поймет, значит, другие тоже смогут. Значит, не зря прожил, не зря разводил краски.

 * * *

 Он заканчивал последнюю работу. Это был вид дачной улицы. Уже были написаны и гам детворы, и запах близкой речки, и прикосновение теплого летнего ветра, и трепет листьев огромного тополя – работа почти закончена. Но чего-то в ней не хватало. Он недоумевал: чего же? Часами он просиживал на этой улице у мольберта, пытаясь ухватить недостающее. Вот трепет крыльев бабочки, вот беззаботная радость глупого щенка, вот тепло впитавшей солнце дороги. Что еще?
 Вдруг он услышал, что сзади к нему кто-то осторожно подходит. По легким шагам он понял, что это ребенок. Девочка – ее выдавал шелест платья. Она пахла солнцем и конфетами. Он ощутил зеленые глаза, русые волосы и запачканный желтой пыльцой одуванчиков нос.лет десять-одиннадцать. По дыханию было ясно, что девочка рассматривает изображение на холсте.
 Его глаза были обращены в даль улицы, как будто он высматривал тот неуловимый оттенок, который все сделает понятным. Его сердце смотрело на ребенка. Девочка смотрела на полотно.
 – Почему вы не нарисовали грусть? – спросила внезапно девочка.
 Он вздрогнул и взялся за кисть.
 – Вот там, под большим тополем, который все время шумит, - пальчик девочки уперся в шелест листьев на картине, - сидит наша соседка со своим маленьким сыном, и всегда грустит. Она грустная потому, что этот мальчик слепой, всегда был слепой. Разве вы не видите этого?
 В тот же момент он воспринял чужую грусть и боль. Сразу стало понятно, чего не хватало в картине. Он знал, как изобразить эти чувства… Нужно взять…
 По его лицу катились слезы – все, на что были способны его глаза…

 

Даша-Дашенька

 

Урал - есть Урал. Он такой, как есть. Здесь можно увидеть человека на "Гелентвагене", который покупает (как здесь говорят, дешманский продукт), а можно просто поговорить со странным гопником. Урал - есть Урал. Говорят, что он жесткий. Нет. Он такой, какой есть.

Но мой рассказ о Дашеньке.

Жила-была Даша. Даша не видела ничего, кроме Екатеринбурга. Центр города, где он работала поваром, казался ей центром вселенной.

Даша мечтала, как мечтает любая женщина. Она мечтала о принце, и чтобы был именно на белом коне или хотя бы на "Тойоте". Белой.

Лицо Даши лепил, какой-то уральский божок. Божок вдохновения не испытывал, поэтому получилось то, что получилось, и у него осталось еще тесто на добротное тело Даши. Даша выдалась на славу! Божок её не обидел. Рубенс любил таких женщин, жаль только не был на Урале.

Даша закончила школу.

Я встретился с ней только один раз в жизни, в автобусе. Она ехала с работы. А работа очень тяжелая - восемь часов дышать перегорелым маслом.

У Даши появился принц. Принц - не принц, но мужского пола. "Тойоты" нет - зато разговаривает. Обоим лет по восемнадцать.

- Даша-Дашенька, а как у тебя день прошел?

- Максим - менеджер, на меня рычал.

- А почему рычал?

- Он говорит, что я глупая, что дура, и что плохо исполняю.

- Даша-Дашенька, Максим просто не знает, какая ты умная и красивая. Даша-Дашенька, ты самая лучшая, а Максим тупой. Даша-Дашенька, смотри сколько людей. Наверное, с учебы идут. А ты не знаешь, когда заканчивается учеба в институтах? Даша-Дашенька, а я сегодня тренировался! – это был поток вопросов.

- Воняет в автобусе и кушать хочется... - говорит Даша.

- Даша-Дашенька, у меня бутерброд есть, но Даша-Дашенька, помнишь, мы договаривались, что я хожу в «качалку», а ты худеешь? Даша-Дашенька, я сегодня тренировал мышцу, но не помню, как она называется. Смотри, вот бутерброд!

Я забыл сказать... Что Даша-Дашенька он произносил очень быстро, и это почти сливалось в одно слово.

Пока Даша кушала, он молчал. Недолго.

- Даша-Дашенька, а помнишь, я тебе книгу давал почитать? - она старательно жевала какую-то булку.

- Тебе понравилось? Ты поняла, о чем книга?

Даша мукнула.

Стали в пробке на улице Розы Люксенбург. Даша в окошко увидела девушку.

- Смотри, какая худая! Ну, как мужчинам могут нравиться такие?!

В её реплике был совершенно искренний интерес.

- Вот я другое дело!.. Не люблю таких…

- Даша-Дашенька, ты самая лучшая и красивая!!

Дашенька жевала. Я ехал с работы, мне хотелось кушать, а от Даши пахло, как от "Макдональдса". Мне вспомнилось "не цыкать зубом" Стругацких, и я тут же "цыкнул".

- Даша-Дашенька, а у тебя прыщи есть на плечах?

Даша культурно дожевала и сказала:

- Угум.

Установилась ворчливая тишина автобуса. Ее нарушил голос:

- Даша-Дашенька, тебе надо принять душ... А у тебя дома кто-то есть?

Даша сказала:

- Нет, мама уехала.

- Даша-Дашенька, а вот мы сейчас приедем, а чем мы будем заниматься?

- Не знаю, - Даша уже не жевала.

Автобус ворчал, мой желудок тоже. Прошло две минуты, я был заинтересован до крайности и Дашей-Дашенькой, и тренирующимся парнем.

- Даша-Дашенька, а чем мы будем заниматься, когда приедем? Да, ты примешь душ? Да?

- Ну, не знаю...

В голосе парня я услышал неприкрытое желание к Даше-Дашеньке. Но Даша переваривала пирожок и склонна была поговорить о своём менеджере, который ее обижал. Она сказала, что Максим дурак. Тренирующий неизвестную мышцу парень сказал, что Максим ничего не понимает, а Дашенька самая умная и красивая.

- Даша-Дашенька, а что мы будем делать, когда прийдем домой?

И тут я понял, что выйду вместе, с ними, хоть мне не по пути. Я, вообще, не верил, что такие люди бывают.

Мы вышли напротив пруда. Я сделал вид, что мне нет никакого дела до них. Голод глодал мои кишки, но я терпеливо ждал - или я прав, или не прав.

Я оказался неправ. Через шесть минут она вытолкала его из-за калитки.

- И пирожок свой забери, сволочь! – она бросила вслед ему что-то.

Эх... Даша-Дашенька... А мне еще пять остановок...

 

ДЕВОЧКА И ИСЕТЬ

 

Июль пожирал Город своей огнедышащей пастью. Его дыхание чувствовалось везде и от этого жара не спасали даже кондиционеры. Их прямоугольные лица на фасадах домов беспрерывно источали слезы. Город плавился и задыхался...

За день на него обрушивался такой поток жары, что казалось - это сами протуберанцы прорвались сквозь абсолютный ноль, и пытаются расплавить каменный Город. А ночью Город отдыхал, потрескивая железобетонными ребрами. Часто жаловался Исети на свою жизнь.

-Ох, - говорил он, - Одна ты меня питаешь и хоть немного даришь прохлады. Одна ты, Исеть, даешь мне отраду.

Исеть игриво журчала :

-Да ты старикашка! Старикашка в новых каменных подтяжках! - хотя сама Исеть была гораздо старше города.

Город трещал, а Исеть журчала - так они часто беседовали на Плотинке.

Я был влюблен... Влюблен в женщину из этого города и в Город, и в Исеть, вобщем, я был влюблен.

Я бродил по нему и слушал его разговор с рекой. Река всегда смеялась - где-то тихо, а где-то фонтанами и переливчато...

Меня завораживало все - медлительность, непостоянство - весь Город и его жители были вычурными кружевами, которые радовали глаз и удивляли.

Исеть была красной нитью.

Теперь, в мой рассказ вступает Его Величество «Однажды»! Все считают, что это такой художественный прием, но это не так. «Однажды» - это просто нежелание рассказчика говорить всю правду о себе... Ах, это «Однажды», как много шуток оно играет с нами...

Например, однажды, я оказался с любимой на Плотинке, была глубокая ночь, и город был пуст. Мы были совершенно одни. Именно там я подслушал разговор Города и Исети.

Главное, что названий у "Однажды" много! Например, «Как-то Раз»...

Как-то раз, я прогуливался вдоль Реки. Утро было умопомрачительно жарким. Лягушки вяло перекликивались, а люди спешили по делам. Тропинка вдоль Реки была в меру загажена, поэтому я не сразу увидел Девочку.

Вытоптанная полянка была похожа на все полянки у всех рек в мире, протекающих по городам - старое кострище, мусор и бревнышко для посиделок.

Вот на этом бревнышке и сидела Девочка, Девочка лет одиннадцати. Она сидела и навзрыд плакала. У бревна лежала початая бутылка водки и нехитрая "закусь", в целлофановом пакете. Бревно лежало всего в нескольких метрах от тихой и мудрой Исети. А у самой кромки воды, стояла пара - дебелый мужик и женщина. Они упоенно целовались, а Девочка рыдала.

Так плакать могут только дети - навзрыд, захлебываясь слезами и обидой. Это была обида брошенного ребенка. Обида человечка, которого ни за что, ни про что оставили самого, и занялись своим "Я". Это страшная обида, она запоминается на всю жизнь.

Я застыл истуканом. В этой сцене все настолько были заняты собой, что даже не заметили меня.

Солнце нагревало мою непокрытую голову и водку, а они целовались...

Наконец, Девочка вскочила и, глотая слезы, бросилась к парочке. Своими кулачками она начала колотить женщину по спине.

"Мама-а-а, ма-а-ма-а, - скулила она, - ма-а-а, ну не надо..."

Лягушки замолчали, но поцелуи продолжались. До Девочки никому не было дела.

Ее штанишки, ее маечка производили тягостное впечатление. Кулачки без силы ударялись в мамину спину и пониже.

Они продолжали целоваться. Девочка отбежала в сторону и села у самой воды. На секунду перестала, и опять заплакала...

Исеть сжалилась и лизнула ее пальчики в дешевых босоножках, а потом сказала:

-Не плачь, Девочка...

И только я услышал это - так тихо сказала Исеть... А Город из-за шума людей, ничего не расслышал...