Меня зовут Олег Вайс. Я родился 26 февраля 1948 года в латвийском ороде Лиепая (русская Либава), куда нас занесла война. А корни мои ленинградские. Через год семья перебралась в Ригу, где прошли мои

детство, юность, студенческие годы. Женат, четверо детей, десять внуков По профессии хирург с сорокапятилетним стажем. В настоящее время пенсионер. Тридцать восемь последних лет живу в Германии.

Издал две книги стихов на Литрес: «Крокодил хотел летать» (детские стихи), и «Привет из прошлого» на Amazon. Публикую свои стихи на сайте «Стихи.ру» и «Изба Читальня».

 

 

 

 

 

 

блекнут краски, шелест глуше
 у слежавшейся листвы,
 мне б хоть парочку веснушек -
 - к ним за лето так привык.
 всё трудней собрать из листьев
 яркий, красочный букет,
 хоть берись за краски с кистью,
 так наскучил серый цвет.
 солнце светит, но не греет,
 под бодрящий ветерок
 бьётся, словно флаг на рее,
 неоторванный листок.
 по утрам всё чаще лужи
 под ногами льдом хрустят,
 поскользнёмся неуклюже -
 - сердит нас любой пустяк.
 как всегда капризна осень:
 то ли дождик, то ли снег,
 а октябрь - вообще несносен,
 и упрям, как человек.
 сразу вслед за бабьим летом,
 маскируясь под него,
 он пришёл легко одетым,
 в снег попал и занемог.
 ливнем с крыш течёт бедняга,
 в трубах насморком бурля,
 под дождём скулит дворняга,
 на минорной ноте "ля".

 

одиночество

 

у одиночества особый вкус и цвет,
 походка, взгляд, опущенные плечи,
 и пустоту заполнить просто нечем,
 а собеседник - только дым от сигарет.
 когда и он с тобою тоже не в ладах,
 не дав ответа, растворяется бесследно,
 есть отраженье про запас, и худо-бедно,
 нет недостатка в доме в зеркалах.
 тот, что напротив, к счастью молчалив,
 не лезет в душу с сожаленьем и советом,
 взгляд не меняется его зимой и летом,
 жаль только нет ему альтернатив.

 

мой Питер

 

мосты и ночи белые,
 дворцы, дворы-колодцы,
 да шп'или в небо стрелами,
 что можно уколоться.
 там узенькие улочки,
 стекаются в проспекты,
 на небе тучи рвут в клочки,
 там продувные ветры.
 Нева закована в гранит,
 волн'ами камни лижет,
 страниц историю хранит,
 знакомых с детства книжек,
 корнями чувствую тебя,
 мой детства милый город,
 несовременен твой наряд,
 ты стар, но сердцем молод.
 в снах возвращаюсь я туда,
 бессонными ночами,
 в каких бы ни был городах,
 я по тебе скучаю.

 

фиолетово

 

приходят письма издалёка,
 размыт обратный адресат,
 как видно грустно, одиноко,
 моим друзьям на небесах.
 от теснотищи в райских кущах,
 от пресной ангельской еды,
 а им бы жизнь, со дна погуще,
 чтоб каждый день алаверды.
 одних взял*а шальная пуля,
 других - хмельной воды глоток,
 и из под ног летели стулья,
 у тех, кто выстоять не смог.
 им с высоты теперь виднее:
 наш мир им кажется смешным,
 и всё, что я сейчас имею,
 лишь только сказочные сны.
 возьму перо и лист бумаги,
 и перед тем, как дать ответ,
 в глаза взгляну моей дворняге:
 она мне ось земных сует.
 сниму скучающий на стенке,
 мой исхудавший календарь,
 протру заплаканные зенки,
 чтоб, как туман слетела хмарь.
 кто любит лето, нате лето вам,
 а мне, так по сердцу весна,
 мне лето, как-то фиолетово,
 а осень красками вкусна.

 

 моему Ангелу

 

ангелы живут без расписаний,
 без часов, и без календарей,
 они не выбирают нас заранее,
 но и не ждут покорно у дверей.
 не ведут подсчёты добрых дел,
 но и не терпят вольностей однако,
 а ищут тех, кто по уши в беде,
 надеясь лишь на знаки зодиака.
 когда душа моя окажется у края,
 а позади все сожжен'ы мосты,
 мой Ангел вдруг спускается из рая,
 невинной не стесняясь наготы.
 меня согреет он и телом и душой,
 прочь отодвинет беды и сомненья,
 боль укротит любовной анашой,
 что на мгновенье застывает время.
 и я, проснувшись утром спозаранок,
 забыв про горечь жизненных потерь,
 бегу на кухню, ещё от ночи пьяный,
 готовить кофе Ангелу в постель.

 исцеление

 загадаю себе и сбудется,
 погода откроется лётная,
 отпустит дороги распутица,
 и рана в душе заживёт моя.
 где п'ешим, а где и попуткою,
 по воздуху, или по морю,
 к тебе заявлюсь на минутку я,
 от сердечной лечиться хвори.
 пьянит приворотное зелье,
 синих глаз колдовская сила,
 как ребёнка, в больничной постели,
 ты любовью меня лечила.

 

луна

 

круглолица и бледна,
 под глазами тени,
 бродит по небу луна
 словно привидение.
 ночи стали холодны,
 тишина отрадою,
 и, как слёзы у луны,
 звёзды в небо падают.

 

молодость

 умом нас было не унять,
 любовный правил голод,
 весь мир хотели мы обнять,
 и мир был тоже молод.
 с тобой играючи в стогу,
 ловили свет горстями,
 надеясь юность на бегу,
 на вечность мы растянем.
 она кометой пронеслась,
 оставив след на память,
 твой поцелуй и первый вальс,
 он с нами в лету канет.

 

вначале было слово

 

в начале было слово и в конце,
 а между ними время пролетело,
 виски припорошило цветом белым,
 морщины разбросало на лице.
 подкралась старость тихо, невзначай.
 между словами здравствуй и прощай.

 кофе в постель

 

любишь ты кофе в зёрнах,
 непременно ручной помол.
 с пенкой чтоб был и чёрный,
 чтоб дух ароматный шёл.
 впотьмах, обжигаясь об турку,
 я тебе сочинял мадригал,
 куплет напевал про Мурку,
 и кофе всегда убегал.
 а ты появлялась на кухне,
 в сонном ещё забытье,
 казалось, что мир весь рухнет,
 растворится в небытие.
 пьянил в полумраке твой профиль,
 озноб ниспадавших бретель,
 я спешил отвечать на Голгофе,
 за кофе сбежавший...,
                 в постель.

 

приметы осени

 

приметы осени ещё не режут глаз,
 их август скроет жаркими деньками,
 упрятав в память тысяч фотокамер,
 на снимках лета, в профиль и анфас.
 и лишь разглядывая фото из альбома,
 заметишь первые морщинки на лице,
 глаз выражение, доселе незнакомое,
 как баритон, сорвавшийся в фальцет.
 там лёгкий иней в бронзовом окладе,
 в лучах светила по осеннему блестит,
 напоминая о грядущем листопаде,
 и я, несущий молодость в горст'и.

 

антоновка

 

где антоновка хрустит
 аппетитным хрустом,
 лето всё собрав в горст'и,
 пахнет осень вкусно.
 из садов ядрёный дух
 - запах яблок спелых,
 лечит он любой недуг,
 и души и тела.
 вкус - не сахар, ну и пусть,
 этим мне и дорог,
 пахнет яблоками Русь
 антоновского сбора.

 

стоп-кадр

 

я свой фильм про ад,
 прокручу назад,
 отмолю свой грех,
 и за тех,
 кто ушёл за край,
 раньше срока в рай,
 жизнь прожив насп'ех,
 всё успев.
 кадр остановлю,
 там, где я люблю,
 где к грехам мой Бог,
 не был строг.
 и, вздохнув шагну,
 отмолив вину,
 через пару строк,
 за порог.

 

лето

 

луговой кузнечик -
 - лета менестрель,
 поёт с утра до вечера
 его виолончель.
 дурманом трав навеяны
 мелодии без слов,
 они в траве рассеяны,
 где прячется любовь.
 найду её желанную,
 сплету из слов венок,
 чтоб трав согрело пьяное,
 душистое вино.
 осенней ночью стылою
 сниму венок с гвоздя,
 опохмелюсь унылой я
 мелодией дождя.

 

счастье

 

видно время подошло,
 отгремели громы.
 горе былью поросло,
 стало невесомым.
 только где-то, в глубине, 
 за грудинной костью,
 от прож'итого ко мне
 сохранился мостик.
 и, пытаясь перейти
 внутрь, не зная брода,
 я стою на полпути,
 своего исхода.
 ощутив земную твердь,
 жгу мосты заранее,
 и готов принять я смерть,
 в дар и в наказание.
 а 'искра тёплая внутри,
 что на ветру не гаснет,
 и до сих пор ещё горит,
 оказалась счастьем. 

 

заутреня

 

мне в окно заутреню
 воробей чирикал,
 чтобы радовался дню
 и делам великим.
 чтобы солнцу был я рад
 и весны приходу,
 майский чуял аромат
 даже в непогоду.
 воробей не соловей:
 он глаш'атай буден,
 с песней утро веселей
 и подьём не труден.
 буду до заката дня
 помнить ту молитву,
 стал понятен для меня
 слог её нехитрый.

 

душа

 

сосуд затейливой огранки -
 - вершина зодчества времён,
 через смешение племён
 был вольнодумством наделён,
 разрушив предрассудков рамки.
 он, несмотря на все невзгоды,
 прозрачен, хрупок, как хрусталь,
 но может твёрдым быть, как сталь,
 воздушным, нежным, как вуаль,
 храня невинность от свободы.
 никто не знал его изнанки,
 он испок'он хранитель тайн,
 и Авель в нём бывал и Каин,
 его обманчивый дизайн
 то ангельский, то хулиганский.
 открыт он всем семи ветрам,
 но выход, до безумья узок:
 воспоминания обузой,
 сжимают сердце тяжким грузом,
 что пробирает до нутра.
 но даже, если время вспять
 метнётся, всё с пути сметая,
 осколки вместе собирая,
 нам память сердце согревает,
 и оживёт душа опять.
 сосуд затейливой огранки,
 в нём сокровенное храним,
 он мягок, ломок и раним,
 мы умираем вместе с ним,
 оставив в память фото в рамке.

 осколки тишины

 

пытаюсь склеить из осколков тишины,
 ту, первозданную, где оба мы молчали,
 где лишь два сердца бешено стучали,
 и их удары были только нам слышны.

 любовь

 

там вместо часов - закат и восход,
 а юг - где нам вместе теплее,
 я там для тебя всегда Дон-Кихот,
 а ты для меня - Дульсинея.
 любовь - это время счастливых оков,
 где мы друг для друга Месс'ия.
 ад - это время, где ты далеко,
 а рай - там, где время бессильно.

 

гамбит

 

жизнь - вечный бег,
 по кругу, за... и от:
 от груза памяти,
 за призраком удачи,
 своей судьбе,
 смягчить желая ход,
 дорогу к паперти
 бумагой трём наждачной.
 на ней слова,
 истертые в песок,
 в них море смысла,
 а за ним видна работа,
 мой шаг: Е2,
 качнулось колесо,
 как коромысло,
 и в бой пошла пехота.
 так хочется
 взглянуть хоть раз за край,
 расчерченой доски,
 за роковые рамки,
 судьба-пророчица
 мне шепчет: "не играй,
 ты всё достиг,
 тебе не надо в дамки".
 на клетчатой доске
 фигуры чьих-то с'удеб,
 и первый шаг,
 мой судьбоносный ход
 но кто над кем,
 здесь победитель будет,
 кто друг, кто враг,
 не знаешь наперёд.
 молва гласит:
 "лиха беда начало"
 огни ман' ят,
 меня грядущим днём,
 но разум спит,
 лишь сердце застучало:
 люблю коня,
 и жертвую ферзём.

 

вечер

 

над рекой туман разлился,
 как парное молоко.
 месяц на ночь приютился
 под небесным потолком.
 тускло звёзды, светляками,
 освещали млечный путь
 и сливались в лунный камень,
 весь блестящий, словно ртуть.
 вот комета пролетела,
 прочертила небосклон,
 и упав за край, сгорела,
 погрузила землю в сон.

 

карусельные лошадки
 
 карусельные лошадки,
 им не надо фуража,
 резво скачут без оглядки:
 «Берегись на виражах».
 им к сезону красят ноги,
 вместо новеньких подков.
 нет у них другой дороги,
 нет любимых седоков.
 и не ржут и не мигают,
 лишь колёсики скрипят,
 целый день они катают
 на своей спине ребят.
 а ведь хочется сорваться,
 чтоб из шага, прям в галоп.
 после, в речке искупаться,
 да мешает кнопка «Стоп».

 

весна, перронные часы

 

часам, висящим на перроне,
 в том мае, много лет назад,
 молились бабы, как иконе,
 прикрыв ладонями глаза.
 а эшелон не торопился,
 их бабьи чувства не щадя,
 и Бог за них не заступился,
 взяв даже сына у вождя.
 резвилось время, как котёнок,
 гоняясь за своим хвостом,
 а бабы ждали похоронок,
 и осеняли путь крестом.
 их было много миллионов -
 - до неба звёздный эшелон,
 и ровно столько же перронов,
 их ждущих матерей и жён.
 там до сих пор, весною каждой,
 прикрыв ладонями глаза,
 ждут их в надежде, что однажды,
 они вернутся все назад.
 а время мчит без остановок,
 гоняясь за своим концом,
 дай Бог нам не услышать снова,
 вой баб с заплаканым лицом.