«Учиться, учиться, учиться, страстно овладевать наукой и техникой. Как цветы должны они расцвести! Учиться, учиться, учиться — для нашего будущего, для нашей страны, учиться нашему искусству, нашему образу жизни! Наша драгоценная Родина, твое и мое счастье!» — пели красивые корейские девушки, сверкая улыбками, яркими платьями и украшениями. Их движения в такт музыке, под национальным колоритом которой угадывались дисконотки ранних Boney M., были слаженны, ноги стройны, а платья революционно коротки. Записи самой модной в КНДР и любимой руководителем страны Ким Чен Ыном группы «Моранбон бэнд» — пятеро солисток и женский оркестр (в добрую половину симфонического) — развлекали нас в течение полутора часов полета компанией Air Koryo из Пекина в Пхеньян. Бегущая по монитору строка английских субтитров сообщала, о чем поют: о прекрасной родине, радости труда, о любви к дорогому маршалу и президенту, здоровье которого — единственное чаяние миллионов его сыновей и дочерей, днем и ночью.

Звук был включен на полную громкость, что ограничивало выбор развлечений. Виды монументальных сооружений на экране сменялись «полотнами» из людей-пикселей на площади Ким Ир Сена, раздольными пейзажами, светлыми лицами руководителей страны и снова поющими девушками. Черно-серый образ Северной Кореи, стереотипом сидящий в памяти любого европейца, подвергся коррозии. Красивые, как солистки «Моранбона», стюардессы раздавали англоязычную газету «Пхеньян таймс», повествующую о трудовых буднях Ким Чен Ына и достижениях КНДР. Разносили гамбургеры, очень острые — корейский ответ США. В салоне самолета было всего человек пятнадцать: из иностранцев — я с ребенком, остальные — сосредоточенные корейцы во френчах с никогда не снимаемыми значками с портретами Ким Ир Сена и Ким Чен Ира.

Такие же портреты нас встретили в аэропорту.

***

Но первым впечатлением был воздух — неожиданно влажный и свежий, хоть до моря километров пятьдесят, а Пхеньян — большой город. Здание аэропорта, крошечное, как в провинциальном центре, располагало единственным залом, разделенным шторками на отсеки. Контроль прошли на удивление быстро — никаких особых формальностей кроме регистрации мобильных устройств.

Будь мы простыми туристами, нас встретил бы специально обученный гид и всю неделю водил бы по регламентированным маршрутам на коротком поводке. Но я приехала по приглашению подруги, живущей в дипломатической миссии, поэтому могла перемещаться без неусыпного надзора со стороны члена Трудовой партии Кореи. Из аэропорта в столицу мы ехали на машине по широкополосному пустому шоссе, усеянному заплатками. Унылые поля по бокам не вносили разнообразия в монотонный пейзаж. И только небо на западе светилось оранжевым.

При въезде в Пхеньян асфальт заметно улучшился, впереди по курсу выросло несколько сверкающих небоскребов, а когда мы добрались до моста, картинка буквально вспыхнула красным из-за солнца, садящегося прямо в реку Тэдонган. По мосту двигались велосипедисты. Машин было мало.

Регулировщица на фоне плаката о внедрении числового программного управления в производство

 — Еще несколько лет назад автомобилей вообще почти не было, — комментировала подруга, — и корейцы никак не привыкнут к тому, что они появились и что надо соблюдать какие-то правила: либо бегут, не разбирая дороги, либо впадают в ступор. Видишь, тут на каждом перекрестке стоят регулировщицы.

 — А что, светофоров нет?

 — Есть, но одно другому не мешает. Дополнительный контроль.

Позже, где бы я ни ходила по Пхеньяну, в пределах видимости всегда оказывались эти строгие ангелы дорог с палочкой и свистком.

***

Говорят, стройных и красивых девушек отбирают для такой работы по всей стране. В ярко-синей форме, с красной повязкой на рукаве, в белых носочках и черных туфлях на трехсантиметровых каблуках, они «регулируют движение» на пустых перекрестках независимо от наличия светофоров, пешеходов и самого движения. Однажды мне довелось наблюдать момент правонарушения — красавица при исполнении яростно дула в свисток, пытаясь остановить какую-то «Ладу», и даже бросилась за ней бежать. Машина законопослушно остановилась.

Тем не менее не синяя форма постовых задает тон в столице КНДР. Главная сила страны — армия. И если посчитать всех, кого я видела в Северной Корее, то людей в военной одежде окажется куда больше, чем в обычной. И не только потому, что они ходят строем, что минимальный срок службы пять лет, но и потому, что военную форму здесь часто носят даже гражданские. Из гордой бедности или бедной гордости — трудно сказать.

Утром, когда мы вышли на совершенно пустую улицу, будто из-под земли выросла колонна грузовиков с солдатами. Впереди шел автомобиль с огромным громкоговорителем, призывающим к чему-то явно хорошему и героическому. Военные, убористой картошкой сидящие в кузовах, дружно поворачивали головы в нашу сторону, будто увидели инопланетян. Мы стали махать им руками, они улыбались и махали в ответ. Колонну замыкал еще один автомобиль с громкоговорителем. Они проехали, и на просторах города снова стало тихо и пусто.

— Здесь никто не болтается по улицам просто так, — объясняла мне подруга местные порядки. — Все заняты делом: работают или учатся. Днем в будни мало кого увидишь, кроме постовых и военных. А в субботу у всех партучения с утра до вечера. Вот махина в традиционном стиле — Народный дворец учебы, он же Национальная библиотека. Здесь каждый день лекции для народа устраивают, исследуют чучхе — местный кодекс строителей коммунизма в отдельно взятой стране. За рекой, видишь, — монумент идей чучхе в виде факела, высота 170 метров.

Площадь Ким Ир Сена, которая во время больших праздников оживает картинами из людей-пикселей, тоже была пустой. Но больше, чем широкая пустота, меня поражала наваливающаяся со всех сторон монументальность. Народный театр, Дворец съездов и вот наконец Великий монумент — 20-метровые статуи двух генералиссимусов на фоне 70-метровой мозаики Музея Корейской революции, а с обоих флангов от вождей — композиции 50-метровой длины из 228 фигур под красными гранитными знаменами — представителей трудового и боевого народа. Бронзовый Ким Чен Ир присоединился к солнцеподобному отцу два года назад, и он чуть пониже. Но заметить разницу человеку, чувствующему себя муравьем рядом с этими гигантами, невозможно. Ощущение «муравьиности» усилилось, когда мы увидели процессию из пары сотен школьников, которые под руководством учителей шли поклониться вождям. Впереди шествовали пионеры в красных галстуках, в руках у двух-трех из них были жиденькие букеты цветов, сзади шли ребята постарше. Все в темно-синей форме, у девочек темные лосины из-под юбок. Свои рюкзаки, сумки и курточки они оставили на краю площади — учительница караулила кучу вещей.

Кстати, за неделю я больше ни у кого живых цветов не видела. Даже у невест. Наверное, осень, не сезон. Зато на свадьбы сезон был в разгаре.

***

Со свадьбами в Пхеньяне хорошо. Оказалось, что здешние юноши и девушки охотно женятся в будние дни. Да и дело это нехитрое, народно-демократическое, без белых платьев, лимузинов и религиозных ритуалов. В качестве свадебного выступает яркое национальное платье с цветочными узорами и воланами на длинной юбке. Наряд для любых торжеств, не одноразовый. Жених — в обычном костюме.

Самое большое количество свадебных процессий мы увидели на окраине Пхеньяна, в Парке миниатюр, где сосредоточены уменьшенные копии основных достопримечательностей страны: от Алмазных гор до гостиницы «Рюгён» — самого высокого сооружения КНДР и самого продолжительного социалистического долгостроя всех времен. Среди прочего — мини-копия Триумфальной арки в Пхеньяне, оригинал которой пугает своими размерами даже в этом городе гигантских монументов — он на десять метров выше парижского аналога. Мини-копия факела идей чучхе сама по себе тоже получилась немаленькой. А вот вожди с Великого монумента, уменьшенные пропорционально Музею революции, потеряли свою внушительность. Щекотливую ситуацию в парке решили просто: на фоне солнцеподобных запретили фотографироваться стоя, чтобы никто не казался выше их. Поэтому все участники свадебных процессий присаживались перед мини-Кимами на корточки.

Группы переходили от одного объекта к другому, фотографируясь у каждого на телефоны. Иногда перед объектами выстраивались «свадебные» очереди. Часто невесту по внешнему виду трудно было отличить от ее подружки — помогало только наличие жениха с искусственной бутоньеркой на пиджаке.

Глядя на молодоженов, приезжающих в парк в сопровождении гостей на обычных автобусах, я подумала, что не случайно они стремятся сюда. Здесь их не накрывает монументальное счастье Отчизны, и их личное счастье кажется чуть значительнее. А великая Родина умещается с ними на одной фотографии.

В Парке миниатюр я обнаружила также уличные ларьки с водой, мороженым и нехитрым фастфудом, привлекавшим внимание гуляющих.

***

Корейцы любят поесть вне дома. Самый популярный вариант воскресных посиделок — пикники. Для них созданы условия во всех парках Пхеньяна и за его пределами: в специально отведенных местах поставлены столы и стулья. В природном парке на горе Рёнаксан мы обнаружили целую поляну каменных столов и табуреток. Там культурно отдыхали люди — семьями и компаниями. Были и военные. Все сидели, ели привезенную с собой еду, кто-то жарил мясо и моллюсков на маленькой газовой плитке, никто никому не мешал, никто не искал уединения на природе. Приехали, поели, пошумели, как-то убрали за собой, уехали. День удался.

Только в зонах пикников заметен мусор, остальные общественные места отличаются чистотой и ухоженностью. Причина в том, что в парках постоянно метут и метут совершенно чистые дорожки, туда-сюда, туда-сюда… Право на труд не дается за просто так.

Поднялись на гору встретить еще один корейский закат: вся «широкая земля» была как на ладони и казалась уютной (на корейском слово «Пхеньян» означает «широкая земля», «уютная местность». — Прим. «Вокруг света»). Даже блестящий золотом зуб долгостроя «Рюгён» не нарушал гармонии.

Откуда-то с пикниковой зоны голоса, немного тронутые градусом, выводили песню.

***

Все жители КНДР очень музыкальны. Каждого ребенка здесь учат петь и играть хотя бы на двух инструментах. Как писал великий кормчий Ким Чен Ир, «в XXI веке существует три типа дураков: те, кто курят; те, кто не любят музыку; и те, кто не умеют работать на компьютерах». Про компьютеры достоверно неизвестно, курят много и везде, но только мужчины, а вот по части музыки и пения дураков в Северной Корее нет. Все любят группу «Моранбон бэнд», которую любит Ким Чен Ын. Записи девушек крутят во всех ресторанах. Но как-то, сидя в одном из них и наблюдая за плавными движениями рыб в большом бассейне в центре зала, я услышала пение дуэтом у столика поодаль. Две красивые официантки чистыми голосами пели что-то народное для клиентов.

— Это обычное дело, — объяснили мне. — Официанток часто просят спеть. Они это делают с удовольствием. И бесплатно.

В тот раз мы ели рыбу на пару, а на закуску — острую капусту кимчи, главное блюдо корейцев. Местная кухня ничего общего с нашими представлениями о ней не имеет. Впрочем, кое в чем мы не ошибаемся: все очень острое — раз, и собак таки едят — два. Собачатину подают в специальных ресторанах, иногда она есть в меню обычных. Говорят, у русских желудок к ней не приспособлен. А вот что касается известной в России «корейской морковки», то в Корее такой нет.

В кафе и ресторанах мы не раз видели «зажиточных» корейцев. Предприятия общепита не делятся на две категории: «для своих» и «для иностранцев». Но вся остальная инфраструктура распилена на не пересекающиеся друг с другом неравные части.

***

Пару раз сестра втолкнула меня в магазины для местных — «иди-ка глянь». И оба раза я в пять секунд была вытолкана обратно перепуганными продавщицами. Это было чем-то вроде сельпо: прилавок и два ряда полок с узким ассортиментом продуктов и вещей первой необходимости, от хлеба до носков.

В «валютных» магазинах для иностранцев и тех, у кого есть валюта, ассортимент намного разнообразнее, но тоже оставляет желать лучшего. И главное, никогда не знаешь, что и в какой момент может кончиться — молоко или туалетная бумага. Туристов на автобусах привозят в показательный магазин Pyongyang Shop, там продаются продукты, конфеты, игрушки, косметика, хозтовары и одежда. Работниц много, и все должны быть заняты, поэтому они возят за покупателями тележки.

Общаться с иностранцами могут только те, чья работа это подразумевает, — приветливые и вышколенные официантки, гиды, продавцы и т. п. На улице ты ни с кем не можешь вступить в контакт — даже спросить дорогу. Общаться с иностранцами простым гражданам КНДР запрещено. Чтобы исключить возможность обмена информацией между «хозяевами» страны и ее гостями, последним не разрешается пользоваться общественным транспортом. Только на две станции метрополитена, самого глубокого в мире и не менее монументального, чем московский, туристов организованно приводят на экскурсии.

Телефонные линии разделены. Иностранец не может позвонить гражданину КНДР и наоборот. Интернет только у избранных, у остальных — телевидение с потоком новостей об успехах страны, счастье народа и мудрых решениях руководителя.

Где бы мы ни гуляли, на нас смотрели как на существ с другой планеты, долгими внимательными взглядами. Быть может, виной тому мои рыжие волосы и красная куртка, выглядевшие вызывающе на общем серо-коричневом фоне — ярко там одевают только маленьких детей.

С детьми вообще все иначе.

***

Как-то мы шли по улице в центре города, и за нами увязалась троица детишек лет восьми. Они шли сзади и хихикали. Мы останавливались, и они останавливались. Махали ручками издалека. Так продолжалось, пока кто-то из прохожих на них не шикнул, чтобы не приставали к иностранцам.

Европейские же дети, в свою очередь, вызывают у взрослых корейцев необъяснимые движения души и тела. Официантки не упускали случая потрогать и даже потискать мою пятилетнюю дочку. Это казалось естественным. Но иногда подобные импульсы овладевали кем-то на улице: отдельные представители законопослушной массы неожиданно могли подойти погладить или потрепать ребенка по щеке. Позже мне объяснили, что у них хорошая примета — потрогать европейского ребенка. Вроде как на счастье. Вряд ли такое счастье одобрила бы Трудовая партия Кореи.

Родителей с маленькими детьми на улицах не так уж много. Дети — в садах-интернатах. Государство воспитывает подрастающее поколение, пока родители работают и учатся. Не пользоваться правом на труд невозможно. Есть статья за тунеядство, а работа найдется каждому — пилить деревья канатами, мести грунтовые дороги. Каждому выходящему на пенсию тоже определяется фронт посильных работ, например кусок газона, за которым надо ухаживать. Я несколько раз видела сухонькую сгорбленную старушку с котомкой за спиной неподалеку от дипгородка. Она приносила воду и поливала траву.

Трудовые свершения отмечаются красными звездами даже на бортах общественного транспорта. Одна звездочка — за 50 000 ли пробега (1 ли = 500 м). Я видела автобус-труженик, весь борт которого был усеян звездами. В него утрамбовывалась длинная очередь из людей, возвращающихся домой с работы.

На них с улыбками смотрели портреты вождей с клумбы неподалеку.

***

В последний день мы таки пришли к монументу идей чучхе, главного философского детища Ким Ир Сена. Его скульптуры тут нет, но стоящие перед 170-метровым факелом рабочий с молотом, колхозница с серпом и трудовой интеллигент с кистью держат в свободной руке по экземпляру книги вождя.

Мы поднялись на лифте, вышли на узкую круговую площадку, чтобы бросить прощальный взгляд на город с высоты идей чучхе. «Бьютифул», — услышали мы голос стоящего неподалеку иностранца, которого пас неусыпный гид со значком.

Спустившись, мы пошли по набережной Тэдонгана. На траве у реки сидели корейцы, в основном студенты, закончившие занятия. Как всегда, люди встречали и провожали нас любопытными взглядами. Это все, что они могли себе позволить в качестве контакта с представителями чуждой цивилизации.