ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 66 сентябрь 2021 г.

Свой вариант

 

Владимир Петрушенко

 

Владимир Дмитриевич Петрушенко. 26.08.1953 в г. Рубежное, Луганская обл. Украина. Окончил ВГПИ (ныне Луганский педуниверситет), филолог. Работал 25 лет в школе, лицее, колледже. Занимался методикой преподавания русского языка. Его работы печатались в научно-методических журналах Киева и Москвы. Занимался этимологией. Его работы о происхождении словоформ "сорок", "девяносто" также были опубликованы в журналах. Становился победителем городских и областных конкурсов "Учитель года". С 2010 года работает журналистом на ТРК "Рубежное" и спортивным тренером в СК "Зенит". 28 лет руководит городской общественной организацией "Литературное объединение "Радуга". Член МСПУ, МСПС, Конгресса литераторов Украины. Автор 4 прозаических и 4 поэтических сборников, лауреат литературной премии имени Михаила Матусовского. Победитель и призер многих международных конкурсов в номинациях "Публицистика", "Проза", "Поэзия", "Художественный перевод", "Драматургия", "Литература для детей".

 

1 Малая проза

(художественные очерки о Донбассе. 2014 - 2020гг).

 

День рождения козы Насти, или Бумеранг доброты

 

     В этот день я не успел пройти КПВВ до закрытия (обстреляли мост – и военные приказали разойтись до завтра), пришлось остаться ночевать у местных жителей. Мы с хозяином вышли во двор покурить. Николай Данилович с женой Людмилой переселились в Станицу Луганскую с внуком Ромой, родители которого уехали в Чехию на заработки. Переселились потому, что приходилось ездить из Луганска, где они жили,  в Станицу очень часто. Супруги пенсионеры и вопрос пенсии – вопрос выживания. В Станице дома недорогие (из-за обстрелов), вот и решились. Страх лишиться пенсии объединяет всех людей, выстаивающих очередь за ее получением. Без нее им не выжить. Любые слухи о том, что их могут лишить этой помощи от государства, вызывает у них страх и панику. Я смотрю на пробитую прямо по центру крышу сарая. Николай Данилович отвечает на мой заинтересованный взгляд.

- Это в августе. Сразу две к нам залетели. Одна сарай уничтожила. Другая во дворе разорвалась. Но об этом надо долго рассказывать. Туту целая история… В августе у жены юбилей - 60 лет. Я ей деньжат поднасобирал на сапожки. А- то, как слякоть - у нее сразу ноги мокрые, старые прохудились совсем. Вот Людмиле заранее и говорю, что полтыщи у меня есть НЗ, еще немного добавим и купим тебе на пенке, чтоб и тепло, и воду держали. Думаю, сейчас моя половина так и расплывется в благодарной улыбке. Ага, держи карман шире. Говорит, насобирал - это хорошо. У внучка Ромы такая же пенка, как ты говоришь, только 32-го размера, а ему уже 34 надо. Он в этих сапожкам уже третий год ходит. На вырост покупали. Как инвалид, ходит, хромает на обе ноги. Ты разве не замечаешь?

- Замечаю. И что?

- И то, На мой юбилей купим внуку новые сапожки, это и будет для меня лучший подарок. Вы мою Людмилу видели… Это у нее только имя - людям милая, а так она - гром и молния, и спорить с ней, что выключенный телевизор смотреть.

- Но совесть моя чиста: я тебе подарок дарю – эти деньги, а дальше хоть в форточку их выкинь. - Ляпнул я и тут же спохватился: берем - берем внуку сапожки… Думаю, не буды лыхо, покы воно тыхо, не буду лезть в бутылку. Люда моя такая, что из принципу и телефон выбрасывала, и целую бутыль десятилитровую бражки разбивала. Супруга положила свой подарок под полотенца в шифоньер до срока. Вот срок и настал. 13 августа - юбилей. Чертова дюжина оправдало свое название. Гакнуло нам в подарок на именины сразу две мины. Одна сарай изуродовала, а другая во дворе беды наделала, а главное, козе Насте осколком ногу перебила. Слышим - ужасный крик в вымбаре. Так коза плачет. Это со слабым сердцем и слышать не надо. Я схватил топор, чтоб не мучилась. А тут внучок Рома меня опередил, прижался к Насте, обнял ручонками своими и кричит на пару с ней. А то и громче: «Не дам Настю убивать. Не-е-е да-а-а-м!!!!» И оторвать его от козы не могу и вижу, что кровью изойдет коза, все равно убить придется… А передо мной голубые заплаканные глаза внука, и просто человеческие, полные боли, глаза Насти. Дрогнула рука, опустил топор. А внук перевязал тряпкой лапу ей и за ветеринаром побежал Степанычем, он через два дома живет. И тут я понял, что слабину дал. Мало того что мучиться будет коза, и мы с ней, так это еще и денег каких будет стоить ее лечение-то. Тут себе во всем отказываешь, таблетку от головы не покупаешь, экономишь, так пройдет, думаешь, а теперь - нате вам пожалуйста- на козу последние гроши тратить. Я решил снова взять топор, пока Ромы нет. Кинулся туда- сюда, нет топора. Вот, малец, спрятал куда-то, а то и вообще выкинул. Пошел я искать. Когда вернулся с топором (за огородом под камнем его нашел), на ногу козе Степаныч уже шину наложил и укол ей сделал. Антибиотик дорогой. Смотрю, их у Ромы целая пачка. Где он их взял? А еще – бинты, жгуты... Думаю, врач прихватил, в долг, может? А когда все улеглось, и Настя после уколов утихомирилась, смотрю, моя Людмила пронеслась мимо меня, как смерч, и к внуку. Схватила его за руку и за сарай повела разбираться. Ладно, думаю, потом спрошу, в чем смысл ее гнева. Да за делами и забыл. Много мне работы эти смертельные подарки принесли. Начал все восстанавливать во дворе, окна стеклить в доме. Доработался на улице под ветром, что простыл сильно. А тут еще старая болячка вернулась. Пришла беда – открывай ворота: язва в желудке воспалилась. Вот моя баба и внучок целых два месяца потом меня отпаивали Настиным молоком. Выздоровел. - Данилович крякнул в кулак, нахлобучил шапку на глаза… - Спасибо тебе, Настенька… Да, а деньги-то, что моя баба в шифоньере прятала на сапоги Роме, тот же Рома и стыбзил. На лечение Насти. Все до копейки потратил. Вы же, говорит, мне подарок купить собрались, а для меня лучший подарок - это наша живая Настя. Так что, день рождения у козы Насти получился на самом деле.

                     Он покинул свой дом навсегда

 

  Республика ЛНР, которая «так называемая». Магазин «Лидер». Именно сюда должна подъехать синяя «девятка» в 3 часа 40 минут, чтобы отвезти желающих (в том числе и меня) пораньше на КПВВ, к Станице Луганской. До контрольного времени остается 15 минут, я хожу, как часовой, вперед – назад… Еще темно, еще в силе комендантский час, поэтому чувствую себя некомфортно и при малейшем шуме, напоминающем шаги, прячусь за здание магазина… Не то чтобы очень боюсь патрульных, но лучше - как лучше. Зачем мне потом показывать документы и доказывать, что я не верблюд, то есть, нарушил закон комендантского часа исключительно из желания уехать пораньше на частном транспорте на КПП. Сам анализирую свои оправдательные слова перед смоделированным патрулем и чувствую, что не убедительно, могут и задержать, как говорится, до выяснения личности и обстоятельств… Прячусь, в очередной раз услышав шаги, за угол магазина и вижу, как к его входу медленно, тяжело, подходит явно старческая фигура. Главное – не патрульный… Выхожу из укрытия, здороваюсь. Оказывается, дедушка (лет восьмидесяти) он же - Николай Гаврилович - тоже будет ехать синей «девяткой» до Станицы. Попутчик оказался очень разговорчивым брянкинчанином коренным жителем поселка. Живет он в частном секторе, почти в километре от данной нашей посадочной точки, поэтому и путь для него сопоставим с турпоходом немалой дальности. Подходит оговоренное время. Звоню Алексею (водитель ожидаемого авто) и в ответ слышу, что небольшая поломка, минут через двадцать будет. Ну, теперь можно и не суетится, и спокойно дослушать рассказ Николая Гавриловича о том, почему он все-таки становится переселенцем на старость лет и покидает отчий дом…

Давно его просила пойти на такой шаг дочка Наталья, которая работает в Северодонецке врачом, а живет в Рубежном (микрорайон «Южный»), снимает там квартиру в двухэтажном здании. Уговаривала, наверное, целый год… Но Николай Гаврилович все категорически отказывался. Говорил, что сколько там ему еще Господь разрешит пожить… Всего-то ничего. Что ж перед смертью, бросать свой край, свой дом? В Северодонецке живет и работает уже много лет Егор, племянник. Вот к нему на постоянное теперь уже место жительства и выезжает мой собеседник. Почему все-таки решился ехать? Да, тяжело ему жить одному в доме, да деньжат не хватает и на пропитание (спасибо дочке, помогает), да в случае болезни и позаботиться некому, в аптеку сбегать. Да что там в аптеку – стакан воды некому подать будет… Но все это он бы терпел ради дома родного и края отчего… Но последней каплей стал случай трехдневной давности. Вышел Николай Гаврилович рано утром (только светать стало) из дома, взял с собой лопату для устрашения и отправился на огород. Последние дни кто-то безобразничать стал: то морковку, то бурячок вырывает, уже и до картошки добрался. Вот, думает хозяин огорода, я сейчас этому наглецу, если попадется, лопатой пригрожу. И попался. Вернее, попались. Видит хозяин, на его огороде хозяйничают два недобрых молодца. Видно, что ребята крепкие. Этакие Ильи Муромцы. Обнажились по пояс (жарко и с утра) и проворно так лопатами орудуют и картошку в ведра собирают. Ну, и что старому Гавриловичу делать? Куды бедному крестьянину податься? За помощью и правдою. Прогонять, угрожать? Это только Моська может в басне себе позволить лаять на слона. А Николай Гаврилович, немного поразмыслив, вернулся во двор, взял ведро и теперь уже, обойдя соседский двор и огород, подошел к  недобрым молодцам. Можно и я, говорит, ребятки себе ведерко накопаю, а то совсем есть нечего. Первому богатырю явно не понравилась наглость чужака. А второй, махнул рукой, давай, мол, батя, пристраивайся. Набирай свое ведро. А товарищу заметил, что не надо переходить красную линию. Седину уважать надо. Пусть копает старый…  Вот так Николай Гаврилыч с разрешения воров и накопал себе в своем огороде последнее ведро, которое и стало последней каплей. Остаться без картошки на зиму одинокому и немощному – это… Да что там рассказывать. И так понятно «это». И вот он рядом со мной ждет «девятку». Вместо обещанных 20 минут прошли уже 45. Первый тайм, как поется, мы уже отыграли… Еще 45 ждать нет смыла, тогда уже лучше и дешевле на рейсовом автобусе, все равно, как минимум, четырех часов стояния в очереди уже не избежать. Но вот – долгожданное авто. В нем уже сидят две женщины пассажирки, вставшие в такую рань с той же целью – обхитрить очередь, не стоять часами под палящим солнцем. Выехали. И путь предстоит неблизкий - через Алчевск, Луганск, к Станице Луганской, да и время поджимает, надо спешить. Но тут мой  знакомый вдруг просит водителя: «Сынок, тормозни на погосте, проститься надо с родными, я недолго…». Водитель недовольно возражает: это и крючок, мол, надо сделать, и времени в обрез. И денег это дополнительных стоит… Я кладу руку на плечо водителю Алексею: «Тормозни, я заплачу…». Делаем крюк, подъезжаем. Выходим вдвоем с Гавриловичем. Я помогаю ему идти. Он легко и довольно быстро (наверное, часто приходил сюда) отыскивает родные могилки. Сначала прощается с внуком. На памятнике фото восемнадцатилетнего парня с жизнерадостной улыбкой. Николай Гаврилович целует фото и гладит дрожащей рукой: «Прости, внучок, прости, Сашенька, уезжаю. Навсегда. Больше не приду… - Его плечи задрожали.  Он повернулся к другому памятнику, что рядом. Поцеловал фото супруги. И ты прости, Катерина… Обещал, обещал… с вами останусь. Но надо ехать. Прощайте…».

Через полтора часа мы подъезжаем к длинной очереди автомобилей. Внизу где-то в километре от нас  – КПП, через которое начнут пускать в 6-30. Я оставляю пока Николая Гавриловича в машине, а сам с женщинами ищу варианты пересадки. Но желающие подзаработать сами отыскивают нас. Пересаживаемся в микроавтобус, который ближе к пропускному пункту машин на пятьдесят, и стоит это сто гривен или двести рублей. Забираю своего знакомого (теперь мы уже как бы в одной связке). За 5 минут до открытия КПП наша гезелька стартует вместе с еще пятью-шестью микроавтобусами, игнорируя впереди стоящие легковики (такая здесь своя иерархия или движение по понятиям), мчит нас к заветной цели. Без очереди пропускают только инвалидов и граждан с малолетними детьми, поэтому я объясняю это своему попутчику и оставляю его идти самому до линии пропуска, а сам стартую, как спринтер, чтобы занять очередь и на Гавриловича. Прибегаю. Отдышался. Объясняю всем рядом стоящим, что не один, что занимаю очередь на пожилого родственника. Очередь подходит, а «родственника» нет. Я нервно выглядываю и пропускаю перед собой «пятерку» (очередь выстраивается по 5 человек). Пропускаю еще одну, а старика все нет. За это время должен был показаться на взорванном мосту… Нет. На той стороне нас уже ждет другая газелька, и места нам забронированы. Вот что деньги животворящие делают. Все можно купить. Но и долго ждать не будут-то нас, найдут других желающих уехать до Северодонецка… Может, плохо ему стало? Врачи помощь оказывают? Это нередкое явление под этим неуемным, почти африканским солнцем… Но вот долгожданная фигура старика - на горизонте. Молодец, Гаврилович. Я выбегаю из уже пятой «пятерки» и машу руками. Он поднимает руку. И, по-моему, улыбается. Как-то скупо и непривычно для себя. Видно, разучился улыбаться за последние три года войны…

 

             Вверх по лестнице, ведущей в небо        

                                         

      И вновь знакомый маршрут Рубежное – Станица Луганская.  Сегодня я еще на автостанции познакомился с Николаем Сергеевичем. Он из Луганска, но хочет переехать в наш город. Мне как журналисту интересно узнать, как там? Одни называют это свободной Новороссией и гордятся, другие удрученно и мрачно именуют свое место жительства банановой республикой… В автобусе сел рядом с переселенцем, поменявшись местами с миловидной девушкой, которая мое предложение восприняла с удовольствием: впереди и у окна ей будет интереснее... Она едет в город Счастье. Есть у нас такой город. Счастливая, можно только позавидовать. Горькая шутка. И этот город до сих пор обстреливается.

   Николаю Сергеевичу лет под шестьдесят. Вежлив. Малословен. Если что-то и говорит, то слова сразу обдают глубокой грустью и безысходностью. И как к нему пробиться со своей авоськой заготовленных вопросов? Он все время смотрит в окно, как будто по убегающим вдаль деревьям и домам пытается определить: сможет ли этот город стать ему родным, или зря он все это затеял?

– Что-то не ладиться с пропиской, наверное? Как-то Вы не в восторге, мягко говоря, от нашего города?

– Да, не в нем дело. Я просто все пытаюсь уехать, уехать… от себя.

И Николай Сергеевич рассказал все - таки мне свою историю.

В Первомайске, где он жил с семьей в четырехэтажном доме, была у него неплохая работа и нормальная зарплата по нашим временам. Но вначале войны (2014 год) дом разбомбили. Да, собственно, весь Первомайск сейчас представляет собой жалкое зрелище – многие дома разрушены. Мина угодила прямо в их подъезд. Николай Сергеевич был в дальней командировке… Ему сообщили… Приехал на второй день после обстрела.

– Подошел к разбитому дому, – вспоминает он, – стал подниматься по лестнице на второй этаж. Теперь он заканчивался… небом. Комната наша была наполовину целая…

Николай Сергеевич прервался. Снова отвернулся к окну и, уже не глядя на меня, продолжил.

– Я не смог потом жить в своем городе, ноги каждый день приносили меня к моему дому, хотя я жил уже на другой улице. Я снова и снова поднимался по лестнице в свою квартиру. Там я нашел вещи жены, дочки, рисунки в альбоме внука. Альбом не сгорел, представляете. Так, концы опалило… И под детской кроватью на другой день нашел  пожарную машинку. Сама такая желтая, а бак красный, и лестница красная… Внуку Андрюше подарил ее на шесть лет… Я когда по лестнице поднимался, то слышал голоса. Не поверите…

Поднимаюсь на второй этаж и вдруг - голос дочери, просит в аптеку для матери за лекарством сходить. Оборачиваюсь – нигде никого. А то Андрюша спрашивает: «Дедушка, зачем ты машинку забрал, ты же мне ее подарил…». И чувствую, что он – за моей спиной. И руку поднял со сжатым кулачком. Это у нас жест такой приветствия. Я когда учил его буквам, то показывал кулак и говорил: на букву «К» - кулак. Я дед Коля – «К»… Оборачиваюсь – и снова на лестнице никого нет…

    Переехал в Луганск. Все нормально. Голоса пропали. Но вот лифт поломался. А я живу там на седьмом этаже. Я стал по лестнице подниматься… И снова: «Дедушка, машинку пожарную привези…».

Мне посоветовал знакомый в ваш город съездить, у вас хороший психологический центр. У нас там вообще нигде нет психологической помощи. Обратился в Рубежное. Замечательный человек там, в центре… психолог. Константин…- Николай Сергеевич снова задумался. Я подсказываю: «Константин Адаменко. Это в центральной городской больнице, я знаю…».

– Я прожил год в Луганске, – продолжил рассказ Николай Сергеевич, – вот теперь в ваш город думаю убежать… Но, наверное, не убегу. От себя бегу. Надо в жизни принимать волевые решения. Вовремя. Уехать надо было сразу… Зять-то уехал. Целехонький теперь. Но он уже и был в разводе с дочкой… Может, даже вернусь в Первомайск потом. Такое ощущение, что я предал своих… Так что, не в вашем городе дело. У вас как раз все нормально. И квартиры небом не заканчиваются.

Люди в салоне автобуса дружно засуетились. Подъезжаем к КПВВ. Все выглядывают в окна: где же сегодня заканчивается хвост очереди? Я жму руку Николаю Сергеевичу и прошу: «Только Вы в Первомайск пока не ездите. Врач, наверное, тоже запретил Вам ездить туда?» Николай Сергеевич не ответил. Опять задумался. Печальные глаза смотрят в некуда. Как будто снова поднимается по лестнице на взорванный войной свой второй этаж…

    Приближалось время сдавать в редакцию материал о переселенцах. А я еще не определился даже с темой, о чем писать. В Рубежном в центральной городской больнице сейчас находится переселенка из Донецка. У нее осколочные ранения… Вот, другой вариант – можно написать о хирурге – замечательная женщина, прекрасный специалист, приехавшая к нам из зоны АТО. Она работает в Северодонецке, а живет в микрорайоне «Южный»… Думаю, выбираю, и вдруг – звонок. Сначала не понял, кто… Человек сбивчиво, не представившись, рассказывает… И по контексту я начинаю понимать, что мне звонит Николай Сергеевич...

Он в Первомайске?! Все-таки поехал в разрушенный город. Все-таки решил снова прийти в свой дом, подняться по лестнице на второй этаж в свою полусгоревшую квартиру. Я слушаю Николая Сергеевича. Кое-что записываю, включил и диктофон. В итоге получилось продолжение драматического рассказа.

Первомайск

    Николай Сергеевич остановился у своего подъезда. На стене большими буквами красной краской написано: «Здание в опасном аварийном состоянии!». Не то чтобы его остановило это предостережение (с некоторых пор он перестал бояться и смерти), а просто он решил пока не подниматься по лестнице, переждать, передохнуть. Достал из походного рюкзака детскую игрушку – пожарную машинку: сама желтая, а лестница красная. В его новом доме в Луганске, когда он поднимался по лестнице, голос погибшего внука просил вернуть ему машинку. И теперь Николай Сергеевич думал: поддаться на просьбу голоса, положить машинку на место под детскую кроватку, где он ее нашел, или все-таки оставить себе, как память о внуке? Закурил…

К подъезду подошла женщина, среднего возраста, в темном платке, приблизилась ко входу, который был наполовину закрыт покосившейся и держащейся на одной петле деревянной дверью. И тут она заметила сидящего недалеко, просто на бордюре, курящего седого мужчину.

– Вы здесь жили? Пришли к кому-то? – Вторую часть вопроса она произнесла так, словно не к дому пришел человек, а на кладбище.

Николай Сергеевич только кивнул головой. Ничего не ответил.

– А в какой Вы квартире жили? – Все-таки решила разговорить молчуна незнакомка.

– В 23-ей. Там все погибли…

Женщина понимающе и сочувственно кивнула головой. Да, дедушка с бабушкой и дочь их. А потом спохватилась:

– Как все?! Мальчик маленький-то нашелся в детском приюте, его при взрыве в квартире не было. Андрюша… Андрюшей зовут… Это же целая история…

Женщина продолжала рассказывать, а мужчина, похоже, ее уже не слышал. Он схватил машинку, стал запихивать ее в рюкзак. Не сильно это у него получалось. Руки дрожали. Когда все-таки удалось, подбежал к женщине, обнял ее и по-детски заплакал:

– Где? Какой адрес приюта?!

Опешившая женщина сбивчиво рассказало, что теперь мальчик уже, говорят, в школе-интернат № 4, для детей-сирот и детей, лишенных родительского попечения. Это на Курчатова, кажется…

Через мгновение Николай Сергеевич уже бежал к остановке. Его сознание, как лодка без весел, просто поплыло по течению. По течению реки с названием «жизнь!». Он остановился, зачем-то снял свой рюкзак, поставил у ног. Потом спохватился, накинул его снова за спину и снова побежал. Побежал!.. В рюкзаке громко брякали металлические вещи, ложки, миска… Но веселее и звонче всех ударяла его по спине детская игрушка – желтая пожарная машинка, с красной лестницей.

                           * * *

    Представитель Красного Креста вошла в комнату младшей группы школы-интерната в сопровождении директора учреждения Натальи Петровны.

– Здесь у нас ребята от пяти до восьми лет. Особенно тяжелый вот этот ребенок, – директор показала рукой на сидевшего в углу мальчика.

  Он держал в руках машинку, теребил ее на весу, но не смотрел на нее. Взгляд его упирался в противоположную стену и гас. Машина выскользнула из слабых рук и упала на пол. От стука, как от выстрела, ребенок вздрогнул и посмотрел на подошедших к нему тетенек.

– Он совсем не разговаривает, – добавила директор интерната. – Сколько пытались с ним заговорить – ни в какую. Хотя все понимает, умненький… Только иногда плачет. Как взрослый плачет. Слезы текут по щекам, и все… Ни голоса, ни всхлипывания.

Гостья провела рукой по голове мальчугана и почти вскрикнула от неожиданности.

– Да ведь у него седина!

Она по-матерински обняла мальчика и спросила:

– А как зовут маму? А папу? Где ты жил? Кто твои родители? Может, бабушку помнишь или дедушку? Как зовут маму… папу… дедушку?..

     В большом зале школы-интерната часть детей младшей группы игрались на полу, на красивом ковре, багровом, с желтыми симметричными квадратами и кругами. Некоторые дети сидели вдоль стены на лавочке. Две девочки, лет шести, стояли у окна, вглядываясь в проходящих мимо здания чужих женщин, похожих на мам…

Войдя в коридор, Николай Сергеевич рванулся было сразу и дальше в зал, но полная пожилая воспитательница в белом медицинском халате, надетом поверх простенького домашнего халатика, всплеснула от ужаса руками и буквально заголосила: «Мужчина! Вы куда! Там же дети. Разуйтесь немедленно. На вас же смотреть страшно, там все стерильно! Вы с ума сошли!

    Вошедший в коридор только скользнул взглядом по кричавшей и тут же рухнул на колени и, стараясь не касаться нового ковра своими пыльными туфлями, пошел к лавочке, на которой сидел мальчик с машинкой в руках. Он шел на коленях, глядя в одну точку – в лицо внука. Он шел на коленях и смотрел, смотрел на Андрюшу сквозь маленькие соленые линзы слез…

  Мальчуган, к которому приближался по ковру дед Коля, поднял сначала правую руку сжатую в кулачок, потом подбежал к деду и обнял его своими ручонками крепко-крепко, продолжая громко и радостно восклицать: «Коля, Коля, дедушка Коля!»

Воспитательница всплеснула руками – Надо же, заговорил!

                                                             * * *

    Последний раз в этот день Николай Сергеевич позвонил поздно вечером. Снова много, радостно и эмоционально повторял, как он нашел Андрюшу. А потом добавил, что теперь с ним приедет в наш город.  Но это уже другая история.

 

Привет, «дед Иван!», или Семейная реликвия

(рассказ)

 

    Довольно часто мне приходится пересекать линию разграничения между Украиной и ЛНР в Станице Луганской, проходить через КПВВ (контрольный пункт въезда и выезда). Здесь свои традиционные «наркомовские сто грамм» для зарядки организма:  простоять в очереди часов пять - шесть, потом пройтись пару  километров пешком по дороге, затем чуть меньше - по изуродованному взрывами мосту, по лестнице, которая на ладан дышит и все обещает приказать долго жить. Скрипит, пугает, но держится, и по ее хлипким деревянным ступенькам каждый день проходит не менее 7 тясяч человек. Это и челноки, гостящие у родственников, мелкие торговцы с тележками -кравчучками, с ящиками яблок мандарин или других товаров, более дешевых по ту сторону окопов. Это и пенсионеры, оформившие свои пенсии на Украине, но живущие в банановой республике (как они сами ее называют) и волею судеб вынужденные отмечаться и посещать квартиры, в которых они якобы живут. Часто встречаются велосипедисты: все таки - только между КПВВ противоборствующих сторон в целом минимум 3 км, а прийти раньше других и занять очередь - много стоит. Здесь валюта  - часы, минуты. С двухколесным другом  наполовину меньше стоять в змеевидной очереди по пять человек в шеренгу. Но вот этим летом встречаю на мосту не двухколесного друга, а трехколесного?! Ведут его двое мужчин, лет по сорок с копейками, и боевой парнишка, лет десяти. Движется на меня в их сопровождении три колеса, два руля, две пары педалей, три сидения (посередине - меньшее, видимо, для ребенка). Самодельный тандем!  Не удержался - подхожу к хозяевам чудо техники: ведущий - молодой мужчина с вспотевшим лицом, мокрым чубом, но со взглядом полной удовлетворенности от выполненного.  За ним - обозначает свое участие в движении чудо-велосипеда, держась за малое сидение рукой, голубоглазый мальчонка чем-то сразу мне напомнивший образ лихого героя – сына полка: по деловитости, самостоятельности и уверенности, с которой он держит руку на седле.  Замыкает шествие  - мужчина, внешне очень похожий на ведущего … скорее всего они братья . Поздоровались.

- Откуда дровишки? Спрашиваю пафосно в надежде на симметричный литературный ответ, типа «из лэнээр вестимо…». Но - никакой художественности.

- Забрали деда Ивана из старой квартиры. Стреляют там часто, - отвечает первый мужчина обыденно просто и вместе с тем загадочно. 

 Меня велосипед, заинтриговал. То, что дед, это понятно и по ржавчине и по общему состоянию металлоконструкции. Но почему  велосипед – Иван? Спрашиваю у ведущего и представляюсь. Он в ответ кивнул:

- Меня Сергей зовут. Далее - внук Ярослав и брат Михаил.

И чтобы узнать ответ на свой вопрос, я поменял направление движения и пошел с веселой компанией назад к КПВВ, который я уже прошел. Чего не сделаешь ради интересной истории – судьбы.

А рассказ действительно хорош. Вот он.
 

   - Мой прапрадед был мастеровым. – Рассказывает Сергей. -  Создавал сам полезные самоделки и приспособления, инструменты и механизмы всякие… Как память о нем, о его умелых руках и смекалке сохраняли его дети, внуки и правнуки одну вещь – тандем (велосипед) с сидением для ребенка посередине. Велосипед для нашей фамилии был не просто семейной реликвией, но и почти религией. На нем не ездили. Он стоял в углу сарая, как икона. И все, кто, входил сюда, вначале говорили трехколесному пращуру - «привет, дед Иван!», а потом уже занимались своими делами: брали косу или самодельную сеялку, или еще какой-нибудь хитрый инструмент, который смастерил дед Иван Трофимович.  Велосипед от всеобщей любви к нему, как к образу человека, однажды, наверное, наделенный душой поэтому, стал для всей нашей фамилии просто – «дедом Иваном».

     Когда началась Великая Отечественная война, моему деду было 18. Он ушел на фронт. А его десятилетний брат Степан остался с мамой (нашей бабушкой Маней). В город вошли немцы. В доме у нас расположились два румынских офицера. Нормально себя вели, особо не наглели, даже конфетами иногда угощали Степку. А он «ненавидел лютой ненавистью» (как он говаривал потом) фашистов и все искал моменты, чтобы напакостить им. Такой случай. Ехал он зимой 42-го на коньках снегурках со скользкой горы и как будто случайно врезался в толстого рыжего немца, сбил его с ног и дал чесу, а потом всей братве трепал, как он фюрера убил. Его поправят: «Да не убил, а сбил!». Он мотает головой: «Не-а, убил!». Настала зима 43-го. Пришли «фюреров» убивать по-настоящему советские солдаты. Наши сожители румыны вначале выбили окно и поставили пулемет ручной отстреливаться, но потом все бросили и стали убегать кто на чем: на мотоциклах, машинах, велосипедах… Один румын заскакивает в сарай и хватает «деда Ивана». Долго не может понять, почему три колеса, но пытается ехать. Бабушка Маня тоже хватается за руль и кричит: «Не тронь деда!». Румын, понимающий немного по-русски, удивляется: он никакого деда и не трогает, вот только  все сильнее тянет велосипед за руль. А бабушка мертвой хваткой схватилась за колесо. Тогда он ее с такой силой оттолкнул, что она упала и ударилась головой об угол дома. Фашистский прихвостень так и не смог поехать на велосипеде: упал пару раз с него и бросил велосипед за двором… Бабушка оставшиеся годы жизни все лежала на кровати. Врачи сказали, что сломан шейный позвонок, что ноги и руки будут усыхать… Степка потом все время в бабушкину комнату заглядывал, смотрел на ее руки и ноги – не усыхают ли, и тихо их гладил, шептал, жуя слезы: «Не умирай, бабушка, «дед Иван» в сарае стоит, с ним ничего не случилось…».

А перед смертью бабушка собрала сыновей и внуков…

- То, что я умру это ничего, это так положено. Это не страшно. Страшно, если кто-то из вас хоть когда-то забудет нашего деда Ивана. Помните его! Это все мы, это наша семья и ваши дети, и внуки.. Они все - наша фамилия, все наследники деда. Берегите его… Это вы…

                                             *   *  * 

Лето 2014 г. Город обстреливают. Даже не поймешь, кто: украинская армия или ополченцы – боевики. Наша семья вынуждена переехать в другой город, это 45 км. от нас. Там живут наши родственники. В этом городе тихо и не надо прятаться в подвалах. И вот, где-то на пятый день, когда мы уже перестали вздрагивать, от того что выбивают ковер или от того, что автопогрузчик высыпает громко мусор в кузов машины, мой старший брат Михаил говорит: «А «деда Ивана» забыли в сарае? Забыли! Нам этого бабушка не простила бы!». «Цепок надо склепать, - говорю я, - тогда и своим ходом можно вернуться будет». Но тут преградой всей задумке стал внук Ярослав. Ему 10 лет, как тогда в 43-ьем Степану. «Я, - говорит, - с вами поеду за «дедом Иваном», там место посередине для ребенка есть. Я уже под обстрелами был. Я взрослый». Настоял на своем сорванец. Вылитый Степан… Вот через сутки мы едем назад втроем на тандеме. «Дед Иван» поскрипывает, похрипывает, тормозит задним колесом порой, счастлив. Я так думаю… А на всех КПВВ нас пропускают и боевики, и армейцы. И реагируют одинаково – хохочут и желают доехать благополучно, одни  по-украински, другие по-русски…

 

Когда мой боевой дед заплакал

(рассказ восьмилетнего переселенца)

 

Как-то не клеится к образу восьмилетнего мальчика наш стандартный терминологически правильный ярлычок – ВПЛ (временно перемещенное лицо). Вот стоит передо мной обычный третьеклассник Ярослав, из обычной школы, из обычного города Луганской области Брянка, из знакомого нам региона (правда, с необычной и незаконной аббревиатурой – ЛНР)…, с веснушками на носу, с открытой детской улыбкой, слегка прищуривая свои глаза, цветом ясного летнего неба. И рассказывает он мне с видом знатока не об играх в интернете, не о футбольных баталиях во дворе, не о купании в прекрасном живописном озере, а об обыденных дорогах, испещренных дощечками «Мины», об изрешеченном поселке – Станица Луганская, о разбомбленном Первомайске, о взорванном мосте по дороге к Луганску, по которому надо идти очень осторожно до очередного КПП, и о том, как воет летящая ночью настоящая мина, как она потом взрывается, – совсем не так, как показывают в кино…

Много он знает, много видел, и только, как объяснил мне психолог, неполное и неглубокое осознание всей объективной опасности происходящего с ним, защищает пока его организм от стрессов, потрясений и психологических срывов…

Только рассказывает Ярослав не о себе, а о своем деде Николае. И мои наводящие вопросы не помогают: ни в какую не хочет о себе. Так и говорит: «Лучше послушайте о моем деде Коле, он у меня боевой. Всегда меня забирает на лето в Украину, а теперь, когда мамка осталась одна, вообще из меня переселенца хочет сделать…». Правда, в итоге его рассказ о деде на самом деле получился рассказом о себе, о своей судьбе. Судьбе восьмилетнего мальчика. Его отчим работал на Алчевском заводе, но после известных событий, национализации предприятий остался без работы, как и многие работники завода, и вынужден был уехать в Польшу в поиске заработка. Мама Ярослава в декретном отпуске, у нее на руках еще Ева, которой недавно исполнился годик. Решили переехать жить в Рубежное, благо здесь есть и родственники, и хорошие знакомые…

Я прослушал все рассказы Ярослава, и вот получается очерк в формате своеобразного попурри – по воспоминаниям восьмилетнего взрослого человека…Вот такой парадокс наших дней выходит: в восемь лет мальчик пережил и перевидал больше иного взрослого…

 

14 часов в ожидании на таможне

 

Станицу сильно обстреливали, и дед Николай с внуком решили ехать из Украины в Украину через российскую область. На таможне большая очередь. Один автобус проверяют 45 минут. Ярослав подсчитал, что еще им стоять в очереди (для автобусов она отдельная)… минимум 12 часов. Когда они несколько часов ехали до границы, дед все время стоял в автобусе, уложив Ярика на два сидения в самом конце автобуса, чтобы он спал. И вот теперь выспавшийся внук донимает деда: почему здесь нельзя, как в очереди на мосту, чтобы с ребенком пройти раньше взрослых? Дед объясняет, как может, и как может пытается коротать время, рассказывая придуманные истории или незабытые детские сказки… 4 часа ночи. Проходят долгожданные 12 часов, и … их не пускают через границу: в доверенности мамы на деда не такая фамилия, как у папы…(мама второй раз вышла замуж). Ярик в отчаянии, он так хотел побыстрее попасть в село, где его ждет друг Артем…Он плачет, он спрашивает, как теперь возвращаться и потом снова стоять 14 часов на границе? А дед, как стойкий оловянный солдатик, не переживает почему-то, улыбается и подбадривает внука. Н все начинается сначала…

 

«Ответка»

 

Когда вернулись в Брянку, попали под раздачу – была «ответка», которую провоцируют боевики, стреляя по украинской армии практически из жилых дворов мирных граждан. Мама Ярика схватила на руки годовалую Еву и подбегает к кровати деда. А тот опять невозмутим, говорит, что сейчас выйдет на улицу, надо убедиться, что по нам пуляют. Убедился. Вернулся и дал команду всем в гаражную яму (другого подвала в хозяйственных постройках нет). Сидели в подвали спокойно до рассвета.» Спокойно, - потому что дед с нами, - объясняет Ярик. – Я же Вам говорю, что он боевой и с ним ничего не страшно». А далее следует еще более остросюжетный рассказ мальчика.

 

Растяжка

 

Это было вначале сентября. Ярик перешел во второй класс, и они с дедом возвращались в Брянку после летних каникул. Станицу опять сильно обстреливали, временно закрыли, и они решили попробовать через Золотое, потом через шахту, через Первомайск… Дед шел впереди, внук за ним на расстоянии тридцати шагов. Дед у меня очень опытный и осторожный говорит Ярик, но тут все-таки наткнулся на проволоку растяжки. Крикнул мне, чтоб я на землю ложился…Хорошо, что не оборвал проволоку, только потом подошел ко мне и подбрасывал меня вверх. Как будто это я спас его, а не он меня. Вот такой боевой дед. И все-таки он однажды заплакал, я первый раз такое видел…Ярик задумался, подробнее припоминая что-то…

 

И мужчины тоже плачут

 

Ярик заболел…Когда дед Николай узнал, что у Ярика очень мало лейкоцитов (по анализу крови) и что это может быть страшной лейкопенией, он примчался к внуку за полдня. Привез деньги, лекарства, еду всякую, овощи, фрукты… В Брянке мало лекарств в аптеках, да и на платный анализ пришлось ехать в Стаханов. Подтвердится страшный диагноз, не подтвердится?

Дед нервничал на скамейке в коридоре. Ярик с Мамой были в кабинете. Результат объявляют через час. Вот доктор сказал маме – количество лейкоцитов уже… 4,6… Ярик выскочил в коридор обрадовать деда, крича на ходу заветные цифры. А дед вместо того чтобы обрадоваться, засмеяться от радости, вдруг заплакал..

- Первый раз я видел, чтобы мой боевой дед плакал, - рассказывает Ярик. Под обстрелами, на растяжках не ойкал и не боялся. А тут заплакал. Странно…

Я слушаю рассказ восьмилетнего боевого мальчика, переселенца и в отличие от него понимаю, почему его боевой дед заплакал. Вот если бы теперь всегда и у деда, и у Ярослава были в жизни только слезы радости.

 

Единственный

(рассказ)

 

Евгений Иванович не мог точно вспомнить, как он умер. Больница... в палате он один. Только холодильник бурчит: включается, выключается. На стене тумблер. Надо дотянуться, вызвать медсестру ...И все. 

Церемония прощания. Он лежит на лавочке перед своим домом в этом ужасном деревянном прямоугольнике. Дочь и сын стоят рядом, смотрят в никуда. Жена принимает соболезнования. Постаревшие одноклассники стоят отдельно в сторонке, общаются. 

Давно не виделись. Потом эти отвратительные звуки вбиваемых гвоздей ...И ничего. И тишина. В принципе, при жизни, Евгений Иванович не раз мысленно прикидывал возможные формы существования своего сознания, так сказать, потом — Но этот вариант его не устраивал больше всего - лежать сорок дней в этом деревянном коконе, пока не взлетит душа бабочкой в небо. «При жизни я не убил, не украл, не предал. Посадил дерево, вырастил сына. С домом, правда, посложнее ... не построил. Но главное... главное, что мне осталось всего-то несколько месяцев, чтобы выпустить диск собственных песен. И название первого своего альбома уже придумал — «Караваны звезд». И тут принесла нелегкая эту с косой. Господи, прошу тебя, пожалуйста, в виде исключения... Отпусти. Диск выпущу и сразу вернусь. Это несправедливо. Это неправильно. Прошу тебя, Госпо-ди-и-и!» 

Земля разверзлась. И Евгений оказался ползущим среди могил. Он целовал траву, стволы березок и полз, полз, полз подальше от этой кладбищенской тишины. И только в конце кладбища он стал на ноги, словно вспомнил, что умеет ходить. А может, он полз в знак благодарности за то, что он единственный, кому разрешили на время вернуться... 

Вот и родной дом. Лифт. Здесь каждая кнопочка знакома, каждая черточка на стене.. Он поднимается в лифте. Поднимается не просто на свой родной девятый этаж - он восходит к вершине по имени «жизнь». Евгений Иванович задумался, как же поступить? Просто позвонить и сказать «здрасте» - я вернулся, потому что там темно и сыро? Нет, надо как-то с подготовкой, чтоб без валерьянки и корвалола для жены. Сейчас на улице темно, но прохожих было достаточно много... Значит, часиков девять-десять. 

Позвоню-ка я к соседу Николаю. У нас с ним общий коридор. Живет он один. Сегодня на моих поминках ни в чем себе, конечно, не отказывал. Выпил, значит, достаточно, чтоб не закричать сейчас «чур меня». Потом я достану запасной ключ под ковриком. Открою, зайду не слышно в зал, возьму свою гитару и сбацаю тихонько на диванчике что-нибудь из своих песен. Может, эту...» Пять минут, просто так для души. Пять минут, погоди не спеши...». Нет, надо что-то еще более тихое и лиричное... 

Где-то там, далеко, за туманами, 
В бесконечном пространстве вечности, 
Звезды бродят караванами 
И тоскуют по человечеству. 

Тут вся семья услышит мой голос. Все сбегутся. Первым примчится сын Сережка. Он легок на подъем. Сейчас ему уже 15. А перед глазами он — первоклашка. 

Голову втянул в плечи, руки согнул в локтях ...Это мы с ним всегда так приветствовали друг друга. Потом бросится в объятия дочь . Ей 17. А, кажется, недавно волновались с женой - белые бантики ей завязывали ...первый концерт в музыкальной школе. Жене, правда, может стать плохо. Нет у нее чувства юмора. Поставила бы руки в боки и возмутилась бы... типа: « И все у тебя не как у людей. И там тебе не лежится..» Так нет, сразу у нее - сердце, давление—А как подготовить? 

Евгений нажал кнопку звонка . Еже раз, еще...- молчание. Совсем, наверное, пьяненький Николай, спит. Пришлось звонить к своим. Дверь открыл Сергей: « А-а, батя. Ну, ты даешь. Вернулся! А мы все уже спим, проходи». Из спальни вышли сонные дочь и жена, обняли отца , скромно порадовались «Хорошо, что сам вернулся, — действительно съюморила жена. — Хоть завтра утром не тащиться к тебе с завтраком. Отоспимся. Если бы ты знал , как это все выматывает. Спи в зале на диване, провет-рись. И выброси этот свой наряд пока на лоджию». 

Свет выключили. Наступила тишина. Евгений сидел на диванчике. Ложиться не хотелось. Он встал, осторожно, как слепой, прошел в угол комнаты. Здесь на стуле всегда стояла его гитара. Он провел рукой по пустому стулу... Нет. И снова темнота. И снова тишина. А ему сейчас так хотелось зажечь свет во всех комнатах, врубить музыку на полную катушку. Что-нибудь забойное из записей сына — «Полечу домой, как птица, полечу, как птица, я...». Поднять всю семью на ноги и пьяного соседа тоже. Закричать: « Да я же живой, братцы!» 

Утром жена подняла рано: «Вставай. Давай дуй на работу, в ЖЭК, в исполком. Восстанавливайся на этом свете. У тебя сейчас много проблем возникнет: справки, заявления, бумаги всякие..». 

Жена как в воду глядела. Первым серьезно озадачил начальник цеха Петр Петрович. Нет, до него друзья по работе встретили-то хорошо: и анекдоты потравили, посмеялись, и сказали, чтоб поляну побольше накрыл. С воскресшего причитается. «Поставлю, конечно, поставлю, — радостно думал Евгений — Надену родную "робу", возьму токоискатель, «цешку» и пойду профремонтом займусь...» Но начальник не проникся радостью возвращения. «Конечно, ты хороший специалист киповец. В са-модеятельности активно участвуешь. Песенки пописываешь...» Начальник сжал виски ладонями и замычал: «Да меня же сразу в чичиковщине обвинят. Скажут, что в штате у меня мертвые души числятся. Иди и где хочешь доставай справку, что ты живой». 
Евгений Иванович пожал плечами 
- А что... можно достать такую справку? 
- А ты только сегодня родился. Не знаешь, что у нас все можно достать... при желании. 
Петр Петрович нахмурил брови, вбирая в свой взгляд все сочувствие и сострадание, которые были у него в наличии. 
Дорогой костюм с отливом, аккуратно подстриженные усики, подобранный со вкусом галстук — все выдавало в нем солидное социальное положение. Даже оптимальный животик на нем был похож на изваяние. 
— И во сколько мне обойдется такое желание? - Уже начал понимать суть разговора Евгений Иванович. 
— Ну, с тобой-то мы почти свои, договоримся по минимуму. 
А вот бухгалтеру Виктории Павловне... там конфетами и шампанским не отделаешься. И директору... сам понимаешь Тет-а-тет побеседуешь... Если к этому составчику добавить ЖЭК, боль-ницу, милицию и прочие организации, то где-то... «штуки» три для начала тебе надо иметь. « Да умереть дешевле!» — хотел было крикнуть воскресший Евгений, но, взглянув на собеседника, только рукой махнул. Выражение лица у начальника напоминало непреступную крепость. А в глазах были написаны слова вождя индейского племени - «Хау,— я все сказал». 
Выход был один — ехать к другу Сергею, занимать деньги, чтобы разрешили жить. 
Через пять часов электричка привезла Евгения Ивановича в другой город, где жил его лучший друг. Евгений шел с вокзала к знакомому старому пятиэтажному дому, глядя под ноги, на опавшие листья. Первый месяц осени, как сладкоежка, все больше откусывал от пирога дневного света. Уже начинало темнеть. Впервые за время своего возвращения Евгений загрустил. «Если и лучший друг меня так встретит, то стоило ли...» — он не закончил эту мысль. Не захотел. 
Когда Евгений Иванович совсем близко подошел к дому, то услышал песню. Он узнал свою мелодию, свои слова. Это была его песня! На балконе второго этажа он увидел троих мужчин. Один из них, это был Сергей, играл на гитаре и пел с искренней грустью... 
Звезды бродят караванами И тоскуют по человечеству... 

                               

Второй

(рассказ переселенца)           

  
     Мы вышли во двор поиграть в футбол. Я и Макс. Меня зовут Ярослав. Мы ходим в один класс – 5-А, сидим за одной партой. И живем в двух дворах друг от друга. Солнце не сдается надвигающемуся вечеру, печет изо всех сил. Кажется, что облака с ним, как мы с мячом, тоже в футбол играют. Пинают, но не закрывают. Ладно, играем по жаре. В «американку». По-очереди бьем и стоим на воротах. Вот я ударил на силу, а не на точность, и мяч пролетел мимо ворот, пролетел наше поле, закатился за бетонный колодец. Может, это как-то и по-другому называется: треснутая бетонная плита сверху накрывает почти засыпанную вырытую яму. Подходим. Слышим – «скау-скау-скау». Кутинята скаучат под плитой. Как они туда попали? Или их кто-то бросил в колодец? А достать как? Трещина в плите узкая. Руку просунуть можно, но щенков достать трудно. Оказалось, для нас невозможно. Я позвал своего отчима Сергея. Он пришел с ломом и с трудом отодвинул кусок плиты, чтобы можно было двумя руками залезть… Достаем одного щенка. «Первый – мне», - говорит Макс, и забирает … Щенок симпатичный и как будто улыбается. Глаза такие добрые. Наверное, обрадовался, что спасли. Достает Сергей еще одного. Второй. Это мой. Глаза грустные, как плачет. Да еще на левую переднюю лапку хромает. Жалко мне его стало. Захотелось что-то ему доброе и веселое сказать. «Здравствуй», - сказал я ласково. И все. И не знаю, как его дальше словами обрадовать. Не получилось. Взяли мы своих щенков и понесли по домам. 
- Это еще что такое?!!! - Встретила меня мама Вика у порога. 
- Щенок…, - говорю. Второй. Мой. 
- Я вижу, что щенок, не котенок. И куда ты его принес? 
- К нам. Будет у нас жить… Его в колодец бросили. 
«А ты не с нами живешь? - Странный вопрос задает мама. - Ты разве не знаешь, что у нас уже есть две собаки во дворе?». Я- то здесь живу, и знаю, что у нас две собаки. У крыльца – Родя, и у сараю – Бакс. Его мы взяли как бы дополнительно, после того, как к нам лисица пробралась и подавила много курей в курятнике». Это я все подумал про себя. А маме сказал…глазами. Своими и щенка, который смотрел на маму, как и я, с просьбой и почти со слезами. А словами я ничего не сказал. Просто опустил голову. Что было потом? Я сказал вам – «почти со слезами». Вот потом отпало и «почти». Я плакал. Мне было очень жалко щенка. Я успел его полюбить и все время гладил его голову и спинку до хвостика… Он еще и хромает. Кто его пожалеет? Но мама, как Москва. Не сдается и слезам не верит… 
- Иди по соседям. Предлагай. Может, кто и заберет. - Сказала она и закрыла за мной и щенком калитку. 
- Куда идти? – Хныча и вздрагивая всем телом, спросил я. 
- Куда глаза глядят…- опять как-то странно ответила мама с той стороны забора. Глаза глядели у меня плохо из-за слез, и я решил идти подряд по дворам. Наша родная соседка тетя Надя вышла на крыльцо. Родная – потому что рядом живет. И добрая. Я так надеялся. Поздоровалась, погладила щенка. А когда узнала, что для нее я принес щенка, показала мне на будку, из которой как раз вылезла Лайка. Я сказал, пусть и у вас, как у нас, будет две собаки, возьмите. Но тетя Надя не захотела, чтобы и у них было, как и у нас, две собаки, и сказала «Может, и возьмет еще кто…». Дальше - хуже. Мне сразу с порога рисовали в воздухе головой «нет» и дядя Вадик, и дедушка с бабушкой Сергеевы из крайнего дома по нашей стороне… А на той стороне мне Валентина Петровна, что в нашем магазине работает, сказала, что война у нас, в республике ЛНР. Люди гибнут. Не то, что собаки. Людей некому и некогда пожалеть. Что ж о щенках говорить. Я-то знаю, что у нас война. И с нашего огорода весной «град» стрелял, а потом в ответку нас пробомбили всю ночь. Мы в подвале сидели всей семьей. Подстанцию спалили, несколько домов и сараев разрушили… И минное поле мы с отчимом Сергеем обходили в поселке Золотое. Там таблички со словом «Мины» выскакивали из-за кустов, как пуголовки из болота, и пугали нас… Я все знаю. Война. И нашу республику не признают. Но война все равно когда-то кончается, а доброта должна жить вечно. Я так подумал и решил вернуться к маме. Если выгонят щенка, и я с ним уйду. Не брошу я

 его. Умрет он один. Без еды и воды. И без доброты… Я вернулся домой. Открыл калитку и закрыл глаза. Просто слышал, как подошла мама…
Через неделю щенок уже не хромал. Маму Вику он полюбил больше всех. И я всегда знал, что моя мама самая добрая в мире. А я забыл от радости и имя ему придумать. Так и остался – Второй.

(Проолжение следует)