Сорвётся стылая звезда,
Сорвётся лист, сорвётся слово, —
Всё будет завтра, как всегда,
И послезавтра будет снова.
Всё повторится в простоте:
В ночи с гнезда сорвётся птица
И растворится в темноте,
Чтоб никогда не повториться.
Литературно-исторический журнал
ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 72 март 2023 г.
Поэты и прозаики сайта Изба-Читальня (Стихи.ру)
Владимир Бояринов
Поэт. Родился 4 июля 1948 г. на Алтае в с. Солдатово Восточно-Казахстанской области. Учился в Томском политехническом институте. В 1968 году в газете «Томский комсомолец» появилась дебютная подборка стихотворений. На заочное отделение Литературного института им. А.М. Горького поступил в 1973 г. Диплом с отличием защитил по первому сборнику «Росстани» (Москва, издательство «Современник», 1978 г.). На всесоюзном конкурсе молодых литераторов книга стала лауреатской и в 1979 г. Владимир Бояринов был принят в Союз писателей СССР. Поэтические сборники Владимира Бояринова выходили в крупных столичных издательствах: «Советский писатель», «Современник», «Молодая гвардия», «Советская Россия», «Детская литература», «Малыш». После развала СССР в издательствах: «Ключ», «Вече», «Литературная Республика» и др. И сегодня Владимир Бояринов остаётся одним из ведущих современных поэтов, верным и последовательным хранителем высокой традиции в русской литературе. Является Председателем Правления Московской городской организацией Союза писателей России. В 2004 г. удостоен звания «Заслуженный работник культуры РФ». В 2012 г. награждён медалью ордена «За заслуги перед отечеством».
СТИХИ
Сорвется стылая звезда
Точка
Рваный век вместился в годы,
Годы — в несколько минут.
Годы — гунны, годы — готы,
Скифы тоже тут как тут.
Тьмы сбиваются в мгновенья,
Звенья — в строфы стройных строк.
«Так диктует вдохновенье», —
Говорит провидец Блок.
В райском поле по листочку,
По цветочку буду рвать;
Буду в точку, в точку, в точку
Мысли точные вбивать.
Как темно и одиноко!
Как ничтожен каждый миг!
И чего мне ждать от Блока,
Если сам уже старик?
То не атомная бочка
За околицей гудит…
Как рванёт однажды точка —
Так вселенную родит!
Годы — в несколько минут.
Годы — гунны, годы — готы,
Скифы тоже тут как тут.
Тьмы сбиваются в мгновенья,
Звенья — в строфы стройных строк.
«Так диктует вдохновенье», —
Говорит провидец Блок.
В райском поле по листочку,
По цветочку буду рвать;
Буду в точку, в точку, в точку
Мысли точные вбивать.
Как темно и одиноко!
Как ничтожен каждый миг!
И чего мне ждать от Блока,
Если сам уже старик?
То не атомная бочка
За околицей гудит…
Как рванёт однажды точка —
Так вселенную родит!
Журавли улетели
Пронеслась на заре по грунтовой дороге
Тройка взмыленных в дым ошалелых коней.
На телеге стоял, как на Божьем пороге,
И стегал вороных безутешный Корней.
И кричал он вослед журавлиному клину,
И с отмашкой слезу утирал рукавом:
— Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину
На небесном пути, на пути роковом!
Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица,
Повело, подняло, понесло между пней!
И склонились над ним:
— Чей ты будешь, возница? —
Харкнул кровью в траву безутешный Корней.
И спросили его:
— Ты в уме в самом деле?
И куда понесло тебя с грешной земли?
— Я-то что, я-то что? Журавли улетели!
Без следа улетели мои журавли!
Тройка взмыленных в дым ошалелых коней.
На телеге стоял, как на Божьем пороге,
И стегал вороных безутешный Корней.
И кричал он вослед журавлиному клину,
И с отмашкой слезу утирал рукавом:
— Ох, не мину судьбы! Ох, судьбины не мину
На небесном пути, на пути роковом!
Где-то дрогнула ось, где-то брызнула спица,
Повело, подняло, понесло между пней!
И склонились над ним:
— Чей ты будешь, возница? —
Харкнул кровью в траву безутешный Корней.
И спросили его:
— Ты в уме в самом деле?
И куда понесло тебя с грешной земли?
— Я-то что, я-то что? Журавли улетели!
Без следа улетели мои журавли!
Бегемот
Книга Иова (40:10-19)
Вот бегемот, творенье, как и ты.
Траву жуёт, как прочие скоты.
Но в чреслах прорастает прочность древа,
Таится крепость в пуповине чрева,
Кедровый хвост нисходит со спины,
В причинном месте жилы сплетены,
Как из пластин стальных хрящи и зубы,
А кости — словно бронзовые трубы.
И никакая в мире Божья тварь
С ним не тягалась ни теперь, ни встарь.
И нет в руках Создателя оружия
Отважнее, чем он, и неуклюжее.
Он почивать уходит в тростники,
Находит тень под ивой у реки;
Он целые потоки выпивает,
Когда в жару поглубже заплывает,
И даже Иордан, испитый всласть,
Не утолит разинутую пасть.
Сон соблазнит — и сладкая дремота
Заворожит сознанье бегемота...
И в этот миг, когда недвижим взор,
Между ноздрей вонзается багор!
Вот бегемот, творенье, как и ты.
Траву жуёт, как прочие скоты.
Но в чреслах прорастает прочность древа,
Таится крепость в пуповине чрева,
Кедровый хвост нисходит со спины,
В причинном месте жилы сплетены,
Как из пластин стальных хрящи и зубы,
А кости — словно бронзовые трубы.
И никакая в мире Божья тварь
С ним не тягалась ни теперь, ни встарь.
И нет в руках Создателя оружия
Отважнее, чем он, и неуклюжее.
Он почивать уходит в тростники,
Находит тень под ивой у реки;
Он целые потоки выпивает,
Когда в жару поглубже заплывает,
И даже Иордан, испитый всласть,
Не утолит разинутую пасть.
Сон соблазнит — и сладкая дремота
Заворожит сознанье бегемота...
И в этот миг, когда недвижим взор,
Между ноздрей вонзается багор!
Аленький цветок
Я срубил крестовый дом,
Говорят: «Грешно».
Дописал печальный том,
Говорят: «Смешно».
Ловок на руку и спор
Завидущий бес.
Запылал в саду костёр
До небес.
О любви заветный том
Запылал в огне.
Запылал крестовый дом
Со цветком в окне.
Если завтра я умру –
Погорюй чуток.
Я на небо заберу
Аленький цветок.
Буду нежить, чтобы рос,
Буду поливать.
Всех, кто дорог мне до слёз,
Буду вспоминать.
Говорят: «Грешно».
Дописал печальный том,
Говорят: «Смешно».
Ловок на руку и спор
Завидущий бес.
Запылал в саду костёр
До небес.
О любви заветный том
Запылал в огне.
Запылал крестовый дом
Со цветком в окне.
Если завтра я умру –
Погорюй чуток.
Я на небо заберу
Аленький цветок.
Буду нежить, чтобы рос,
Буду поливать.
Всех, кто дорог мне до слёз,
Буду вспоминать.
Вот они лес и купава
Вот они: лес и купава,
Где похоронена мать.
Глянул — и сердце упало!
Некому сердце поднять.
Долго ли будет пылиться?
Долго ли будет пылать?
Долго ли будет томиться:
Где похоронена мать?
Вот они: лес и купава,
Вот и сосновая рать.
Где моё сердце упало —
Там похоронена мать.
Где похоронена мать.
Глянул — и сердце упало!
Некому сердце поднять.
Долго ли будет пылиться?
Долго ли будет пылать?
Долго ли будет томиться:
Где похоронена мать?
Вот они: лес и купава,
Вот и сосновая рать.
Где моё сердце упало —
Там похоронена мать.
Раковина
Инне Панченко-Миль
Я в руки взял её несмело,
Омыл волною голубой,
Прислушался, - она запела,
Зарокотала, как прибой.
В спираль закрученная туго
Из нарастающих колец,
Она змеиста и упруга,
Великолепна, наконец.
Соль, перемешанная с желчью,
Со звёздной пылью и песком,
Знамение нечеловечье,
Глашатай в образе морском.
Какое тайное заданье,
Какой пронзительный намёк
С ключом к загадке мирозданья
Нам на крыльце оставил Бог!
Я в руки взял её несмело,
Омыл волною голубой,
Прислушался, - она запела,
Зарокотала, как прибой.
В спираль закрученная туго
Из нарастающих колец,
Она змеиста и упруга,
Великолепна, наконец.
Соль, перемешанная с желчью,
Со звёздной пылью и песком,
Знамение нечеловечье,
Глашатай в образе морском.
Какое тайное заданье,
Какой пронзительный намёк
С ключом к загадке мирозданья
Нам на крыльце оставил Бог!
Страда
Все мужики — в упругой силе,
И все досужи покосить.
Покрасовались, покосили,
Пора бы и перекусить.
Мы чёрный хлеб вкушаем с луком,
Мы лук обмакиваем в соль,
И в том, что царствуем над лугом,
Не сомневаемся нисколь.
Мы и сказать бы не сказали,
Мы и помыслить далеки:
Какими жуткими глазами
Глядятся в небо васильки.
Они и скошенные дышат
И голубым огнём горят,
Они и видят все, и слышат,
И ничего не говорят…
И все досужи покосить.
Покрасовались, покосили,
Пора бы и перекусить.
Мы чёрный хлеб вкушаем с луком,
Мы лук обмакиваем в соль,
И в том, что царствуем над лугом,
Не сомневаемся нисколь.
Мы и сказать бы не сказали,
Мы и помыслить далеки:
Какими жуткими глазами
Глядятся в небо васильки.
Они и скошенные дышат
И голубым огнём горят,
Они и видят все, и слышат,
И ничего не говорят…
С любимой
Я не любим, и не люблю,
Я утоплю тоску в стакане,
Именье ближнее спалю
И поселюсь в Тмутаракани.
А ты живи, как суждено,
А ты забудь меня навеки.
Меня на свете нет давно.
Меня и не было на свете.
Я задурю назло врагу,
Как все мои чудные предки,
Медведя в сани запрягу,
Поеду свататься к соседке.
И пусть откажет мне она —
Я рад январскому затишью,
Я гляну утром из окна —
И до крыльца тропу расчищу.
Зачем? — ещё не зная сам —
Я пошепчусь в саду с рябиной.
Я чувствую, как по лесам
Ко мне летит кортеж с любимой.
Ты шубу скинешь на ходу,
Влетишь в распахнутые сени:
«Ты думал, дурень, не найду?» —
И дурень рухнет на колени!
Я утоплю тоску в стакане,
Именье ближнее спалю
И поселюсь в Тмутаракани.
А ты живи, как суждено,
А ты забудь меня навеки.
Меня на свете нет давно.
Меня и не было на свете.
Я задурю назло врагу,
Как все мои чудные предки,
Медведя в сани запрягу,
Поеду свататься к соседке.
И пусть откажет мне она —
Я рад январскому затишью,
Я гляну утром из окна —
И до крыльца тропу расчищу.
Зачем? — ещё не зная сам —
Я пошепчусь в саду с рябиной.
Я чувствую, как по лесам
Ко мне летит кортеж с любимой.
Ты шубу скинешь на ходу,
Влетишь в распахнутые сени:
«Ты думал, дурень, не найду?» —
И дурень рухнет на колени!