ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 65 июнь 2021 г.

Кавказские родники

 

Георгий Жжёнов

Георгий Степанович Жжёнов (9 [22] марта 1915, Петроград, Российская империя — 8 декабря 2005, Москва, Россия) — советский и российский актёр театра и кино, литератор, мемуарист, общественный деятель. Лауреат Государственной премии РСФСР имени братьев Васильевых (1975), народный артист СССР (1980). Кавалер ордена Ленина (1991).

Чёрная роза – эмблема печали

 О, царь, люби закон и суд, не будь жесток, коль жизнь мила,

Виновен я –  повелевай, швырни в поток, коль жизнь мила,

Но не губи, не истребляй надежд исток, коль жизнь мила,

Уедешь ли –  бери с собой на юг, восток, коль жизнь мила.

Ютится роза близ воды, прохладой веет сад для ней,

Зеленый лист и алый цвет – созвучный песне лад для ней,

И все цветы ковром царей вкруг стелются, горят для ней,

От глаз ворон убереги, о, дуб, цветок, коль жизнь мила.

Не быть вороне соловьем –  я в этом заверенье дам,

Средь всех красивейших цветков лишь розе предпочтенье дам,

И кто с серпом срезать придет, тому свое презренье дам,

На страже будь, храни, о, шип, родной росток, коль жизнь мила... 

Саят–Нова

Много написано о творчестве великого художника, но о его личной жизни – чуть-чуть, разве что о детстве... Немного данных о его прекрасной жене Ашхен – дочери тифлисского художника графика. Но здесь речь пойдёт о потомках мастера. Было у художника три  замечательных сына: Левон, Захарий и Армен. После многих лет счастливой жизни и успешной научной карьеры старший и младший сыновья художника  были обвинены в антисоветской пропаганде, шпионизме и расстреляны... Короленко писал: –За Уралом лес рубят, в Сибири щепки летят!

Как и многие, они оказались тогда в  беспомощными щепками чудовищной политической ситуации, сложившейся в нашей стране, когда в результате преступной деятельности всякой сволочи – карьеристов, параноиков и просто идиотов, прорвавшихся к власти, –миллионы ни в чём не повинных людей,  советских граждан, партийных и беспартийных, независимо от возраста и национальности, оказались в тюрьмах и лагерях с позорной биркой изменников Родины, шпионов, диверсантов, террористов и прочих антисоветчиков...Тогда, несмотря на репрессии, которым  подвергало Особое совещание НКВД СССР, несмотря на лагерный произвол – предвестник приближающейся войны, в них жила надежда, что в Москве разберутся, кто есть кто. И как могло случиться, что через мясорубку тридцать седьмого, тридцать восьмого годов пропустили едва ли не лучшую часть поколения советских, партийных,научных военных кадров, лучшую часть интеллигенции?! 

Старший сын Башинджагян Леон Георгиевич (Левон Геворкович) (1893–1938). Кавказовед лингвист. Родился в г. Тифлисе. Окончил. 3-ю Тифлисскую гимназию (1903–12). После 3-го курса ИФФ СПбУ (1913–16) был мобилизован в  армию. С февраля 1917 г. воевал на Кавказском фронте. В начале 1918 г. как поэт (псевдоним: Леон Баш) участвовал в вечерах тифлисской студии поэтов «Фантастический кабачок».

О нём подробнее: Не счесть книг и статей, посвященных российско–грузинским культурным связям. И только период с 1917 по 1921 год в советское время был неким «белым пятном». Все потому, что после Февральской революции 1917-го и до февраля 1921 года у власти в Грузии находилось правительство меньшевиков. «Триумфальное шествие советской власти» остановилось у границ Закавказья, оттянув на 4 года приход большевиков в долины Куры и Риони. За годы революции и Гражданской войны в гостеприимную Грузию съехалось множество поэтов, художников, актеров из российских городов – в том числе немало и знаменитостей из столиц. На короткое время Тифлис превратился в европейский культурный центр, очаг русской культуры за пределами России. Книга Татьяны Никольской – первое серьезное исследование о русской культурной жизни в меньшевистском Тифлисе. Рукопись ждала издания полтора десятка лет, кочуя из одного издательства в другое. Книгу не удалось выпустить и в независимой Грузии, когда-то столь радушно принимавшей русских поэтов…Все они – символисты, акмеисты, футуристы – попадали в те годы в Тифлис разными путями. Большинство искали убежища от ужасов Гражданской войны, бушевавшей совсем рядом, на Кубани и Северном Кавказе. Кто-то оказался в Грузии еще в годы Первой мировой… Здесь моментально возникли литературные группы, театры, книгоиздательства. А в ноябре 17-го открылось и литературное кафе «Фантастический кабачок». По свидетельству очевидца, оно представляло собой «пестрорасписанную комнату, которая едва вмещает 40 человек и ежедневно привлекает довольно интимную компанию артистов всех видов искусства». Нетрудно догадаться, что речь идет о тифлисском аналоге «Бродячей собаки».В 1917 году Зигмунд Валишевский, Ладо Гудиашвили и Кирилл Зданевич расписали стены «Фантастического кабачка» – таверны поэтов. В этой таверне художники не раз спорили о новом искусстве, о революции, о своём месте в ней. Зиге, как никому другому, подходил лозунг его хорошего знакомого, любимого им поэта Владимира Маяковского: «Улицы – ваши кисти, площади – ваши палитры…» Стены кабачка поэтов украшали его фантасмагории. Находился «Фантастический кабачок» во дворе дома номер 12 по проспекту Руставели. На этом же проспекте вскоре Зига с товарищами расписал кабачок «Ладья аргонавтов». Авангардисты тех лет умело соединяли древнее прошлое и будущее, народные традиции и смелые эксперименты, чего явно не хватает нынешним новаторам. В те годы во главе плеяды молодых художников Тифлиса стояли Ладо Гудиашвили и Кирилл Зданевич. В истории художественной Грузии десятые-двадцатые годы стали периодом поисков новых форм, периодом бунтарства и уличного творчества. Книги после революции почти не издавались из-за отсутствия бумаги. Книги и музеи заменялись литературно-художественными кафе, где собирались революционеры и поэты, художники и мыслители. Так было и в парижской «Ротонде», так было и в петербургской 2Бродячей собаке», так было и в Тифлисе.В «Фантастическом кабачке», как и в его петербургском «собрате» довоенных времен, можно было встретить Судейкина, Мандельштама, Евреинова, Каменского. Завязывались дружеские отношения с лучшими грузинскими поэтами и художниками – Паоло Яшвили, Тицианом Табидзе, Ладо Гудиашвили.Историки литературы и библиофилы знают существовавшую в «русском Тифлисе» группу «41о» – самую авангардную из всех футуристических группировок. В нее входили три легенды русского радикального авангарда – Игорь Терентьев, Алексей Крученых, Илья Зданевич. Название группы поныне не объяснено. То ли это критическая температура человеческого тела, то ли географическая широта, на которой находится Тбилиси, то ли «поэтический эликсир», своей крепостью на один градус превышающий водку… Не только символистов, но даже и первых футуристов из круга Маяковского члены этого кружка считали ретроградами. Тифлисские радикалы стремились «утвердить заумь как обязательную форму воплощения искусства» и «надеть мир на новую ось». Как позднее стало ясно, опыты группы «41о» шли параллельно исканиям европейских дадаистов и предвосхищали эстетику обэриутов.Золотая эпоха «русского Тифлиса» завершилась вскоре после вступления в грузинскую столицу отрядов Красной Армии. Эмигрировали во Францию Илья Зданевич, Судейкин, Евреинов. Был расстрелян чекистами как контрреволюционер основатель «Фантастического кабачка» поэт и прозаик Юрий Деген. Расстреляли чекисты и Терентьева – много позднее, в 1937 году, когда он уже прославился как театральный режиссер (гораздо левее Мейерхольда), постановщик скандально знаменитого «Ревизора».)  

В 1918-19 офицер для поручений штаба армии войск. В 1920 г. подпоручик, помощник секретаря Военного суда Армении. В декабре 1920 – феврале 1921 г. секретарь отдела искусств НКП в Эривани. Сотрудник журнала «Пламя» НКП Армении (1921–23). С мая 1921 по ноябрь 1922 преполаватель русского языка   в художественной студии в Тебризе (Иран), куда уехал, по его словам, чтобы избавиться от угнетающей обстановки, созданной дашнаками в Армении. С декабря 1922 г. в Тифлисе, работал по линии НКП Грузии, занимался литературной деятельностью. С 1923 г. в Петрограде. Окончил ФОН ЛГУ по яфетическому уклону секции древнего мира (арменоведение и общая лингвистика; 1923–27). С 1926 г. практикант КИПС. В марте 1929 г. перешел в ЯИ, возглавлял группу производственных терминов; с декабря 1929 по 1937 учёный секретарь ЯИ/ИЯМ. Ездил в Закавказье для сбора лингвистического материала и чтения лекций. Внештатный член КИАИ. Кандидат филологических наук, в 1934 г. утвержден в звании профессора  ЛГУ (1929–36), доцент ЛИЛИ (с сент. 1930). В мае 1935 г. временно освобожден от обязанностей ученого секретаря ИЯМ (по янв. 1936 г.) для подготовки докторской диссертации «Опыт палеонтологии речи на материалах балкарско-карачаевской лексики». В 1937 г.по плану ИЯМ работал над темой «Сокращенные слова. (К вопросу о способах словообразования)». С декабря 1936 г. директор ЛО ЦИЯП;  Один из наиболее ревностных пропагандистов теории Н. Я. Марра, Б., впрочем, заметно выделялся на фоне таких своих единомышленников, как В. Б. Аптекарь и С. Н. Быковский, обширной эрудицией и общей культурой.

Что касается Марра Н.Я.:.Марр Николай Яковлевич [25.12.1864 (06.01.1865) (по др. данным 25.05.(06.06).1864) — 20.12.1934] — филолог, археолог и лингвист, создатель "нового учения о языке" — общелингвистич. теории. Об этом человеке и о его яфетической теории знает каждый лингвист. Ученик В. Р. Розена (1849–1908) – одного из создателей российской школы востоковедения, крупнейшего русского арабиста – Н.Я. Марр, ко времени поездки, уже защитил докторскую диссертацию по грузино-армянским языкам и был профессором Петербургского университета, факультет восточных языков которого закончил в 1890 году.  В 1912 году Н.Я. Марр становится академиком Императорской АН, оставаясь её членом при всех преобразованиях Академии в советское время.  С 1926 по 1930 гг. он был директором Публичной библиотеки в Ленинграде (бывшей ИПБ), вице-президентом АН СССР, а с 1929 года и до конца жизни – президентом Российского Палестинского общества РПО). 

Левон Геворкович был, по-видимому, прекрасным преподавателем; его бывший ученик свидетельствует, что «пробуждению у слушателей интереса к языкознанию во многом способствовала красота лекторской речи. Пожалуй, позже я лишь у Крачковского и у знаменитого Тарле... слышал такие отточенные и ёмкие фразы, складывавшиеся в законченные главы стройного целого. Свобода, с которой Б. оперировал примерами из разных языков, рождала желание самому скорее ознакомиться с этими языками. Наконец, привлекала к нашему профессору и та мягкая тактичность, с которой он отвечал на наши вопросы, незаметно переделывая их сумбурный слог» (Шумовский, 1975. С. 296). В начале 1938 г. арестован. Даже во внутренней тюрьме «Большого дома» читал соседям по камере лекции о происхождении языка и человеческой культуры. Расстрелян 11 окт. 1938 г..

Так повествуют сухие строчки из памятного  досье востоковедов-лингвистов. Но мне больше верится всё-таки другому источнику: нет, не расстрелян был Левон в 1938 г., ведь Г.Жженов слушал его в Крестах в августе 1939-го...По некоторым другим источникам Левон Башинджагян погиб в 1948 г. в одном из магаданских лагерей...

Привожу  рассказ Георгия Степановича Жжёнова, ныне покойного, одного из любимых моих актеров, писателей, просто  хорошего человека, где он упоминает о Левоне (без сомнения, это был он) «Я послал тебе чёрную розу..»

Сталинский альянс с Гитлером окончательно развеял иллюзии многих тысяч жертв беззакония, томившихся в переполненных тюрьмах и всё ещё продолжавших верить, что арест трагическое недоразумение, ошибка и не более того... Скрепленный в августе Тридцать Девятого рукопожатием Молотов — Риббентроп, альянс этот  отозвался по стране сотнями тысяч обвинительных приговоров... Следственные тюрьмы, после некоторого затишья, снова спешно разгружались в лагеря... Особое Совещание свирепствовало. Тюремная морзянка отстучала новость: «Привезли очередную "зарплату" из ОСО. Дают по три, по пять и по восемь...» Так вот почему громко хлопают двери камер, слышаться голоса надзирателей, стучат и шаркают шаги на галерках... Скоро, значит, дойдет очередь и до нас грешных, скоро и мы узнаем, сколько кому причитается за полуторагодовалый "пансион" в «Крестах» — развязка близится....С металлическим лязгом, словно передернули затвор винтовки, открылась "кормушка"... Показалось лицо надзирателя. Камера притихла... Пошелестев в руках бумагами, надзиратель громко зачитал несколько фамилий (мою в том числе). Получив ответное: —Есть, —скомандовал: — На выход. С вещами. Нас согнали вниз, на пятачок корпуса, и приобщили к группе заключенных из других камер, сидевших на корточках у дверей канцелярии. Вызывали поодиночке...Ну вот, кажется, и всё... и конец неизвестности! Ружье выстрелило! Заочное судилище состоялось, и я уже не подследственный — я осужденный. Пять лет Колымы! Несколько минут назад, в присутствии начальника тюрьмы, мне зачитали выписку из постановления ОСО НКВД СССР и предложили расписаться в уведомлении.

«Сдохла правда» — через всю официальную бумагу крупно вывел я и поставил подпись.      Чиновник, зачитавший приговор, возмутился, наорал на меня, пригрозил карцером... Потом почему-то сбавил тон и стал даже оправдываться: — Я-то причем?.. Не я тебе срок давал. Моё дело объявить, и только ... А вот ты — хулиган, мальчишка!.. Казенную бумагу замарал — испортил. Теперь неприятности будут от начальства... — Переживешь, — подумал я, — мне бы твои заботы".

Итак, призрачный лучик надежды, до последнего момента теплившийся на дне моей души, погас. Прощай, мечта о воле!   В ожидании этапа в пересылку всех нас, человек сорок, рассчитавшихся за постой в «Крестах», сгрудили в одну из камер первого этажа корпуса, впритык друг к другу... Не помещавшихся вдавливали коленями и сапогами...

Последние часы пребывания в «Крестах» тюремное начальство постаралось сделать особенно памятными.     Около 15 часов продержали нас стоя, прижатыми друг к другу настолько плотно, что нельзя было не только повернуться, но и выпростать наверх руку... За всё время ни разу не вывели на оправку. Люди обливались потом... Не хватало кислорода... Кто не мог терпеть, мочились под себя. Вонь стояла несусветная!.. И несмотря на это, начальство тюрьмы распорядилось накормить баландой, причитавшейся нам согласно рациону и недоданной в этот день.    И люди ели.    Ели, несмотря на духоту и вонь — ели потому, что хотели есть и потому, что не знали, где и когда дадут пищу в следующий раз.     По поднятым над головами рукам передавали друг другу миски с баландой... Кому досталась ложка, ставил миску себе на голову и ел из ложки, кто просто хлебал через борт — держать миску нормально на уровне живота не позволяла теснота.   Спал ли кто-нибудь из нас в эту душную августовскую ночь, не знаю... если и спал, то наподобие лошади, стоя.     В эту последнюю ночь в «Крестах» я впервые изменил привычку после отбоя провожать каждый прожитый тюремный день (безликий, как и его близнец предыдущий) своеобразной молитвой: — Еще одним днем ближе к свободе!

Увы! Свободы не получилось...

Справедливость торжествует в книгах — там воля автора... В жизни — другое...    Не суждено мне было наяву испытать радость освобождения, не однажды являвшуюся мне в зыбких тюремных снах, бередивших душу при пробуждении.     Надежда исчезла, испарилась "как дым, как утренний туман..." Растаяла как льдинка, оставив на тёплой ладони сочувственный след — поникшие лепестки ромашки, — прощальный подарок сумасбродной тюремной врачихи.     Было до слёз жаль себя. Слёзы — это всегда облегчение, они придут потом. Сейчас их не было. Была дикая терзающая душу боль отчаяния. Рушились остатки веры.  Я прощался не только с «Крестами». Я прощался с собой прежним. Доверчивый ко всему и ко всем, наивный паренёк, романтически воспринимавший мир, повзрослел...     Завтра из тюрьмы уйдет совсем другой человек, хлебнувший горя... Переживший арест, издевательство следствия, крушение юношеской веры в справедливость... Первые главы повести об исковерканной жизни прочитаны и пережиты...      Начинается новая страница: этапы, пересылки, лагеря... Ну что ж... На ближайшие годы это будет моя жизнь.

Сам срок, как и вся процедура его получения, вызывали откровенное презрение. Все происходившее казалось настолько диким, настолько за гранью разума, что воспринималось как-то не всерьез, как театр чудовищного абсурда. И реакция была соответствующей, например:

...На корпусном пятачке тюремное начальство сдавало конвою партию осужденных по ОСО зеков, ещё не ознакомленных со сроками. Энкаведешник с тремя кубарями в петлицах зачитывал приговоры:

— Сидоров!     

— Есть!      

— Отвечать как положенно: имя, отчество, год рождения, статья, срок?      

— Владимир Федорович, год рождения 1908-й, статья 58-10!      

— Срок?      

— Не знаю.      

— Восемь лет!      

— Премного благодарен. — Общее веселье в толпе зеков. Сидоров смеется...      — Фейгин?     

 Фейгин скороговоркой:      

— Есть Фейгин. Семен Матвеевич. 1904 года рождения, статья КРТД — "троцкист". Срок не знаю.   — Десять лет! — общий хохот.

Фейгин притворно плачет. И так далее, и т. п.      Самым коварным считался срок 3-5 лет. Особенно полученный по ОСО. Он имел тенденцию удваиваться, а то и утраиваться по мере его отбывания. Отсидел, скажем, заключенный свои пять лет, его вызывают в УРЧ лагеря и объявляет ещё столько же (мой пример). Долго ли изготовить казённую бумагу за тремя высокими подписями от имени Партии, Органов НКВД и Советской власти!

Самый незыблемый, прочный срок — 10 лет. Меньше просидеть начальство не позволит, больше — сам не вынесешь, дойдёшь!    Ничего не менялось, если срок был получен не по Особому Совещанию, а по суду. Какими были суды в те годы, известно. И как они были туги на пересмотр дел. В сторону увеличения срока — пожалуйста, но не наоборот.    Так бедолага и продолжал коротать свой неразменный червонец от звонка до звонка, если силёнок хватало, если не "давал дуба", не сходил с дистанции где-нибудь в середине забега.   Старожилы, не один год просидевшие в следственных тюрьмах, повидавшие многое и многих, завидовали тем, кто получал 20-25 лет!

Эта категория зеков, — говорили они, — могла в любой момент рассчитывать на пересмотр дел в сторону сокращения срока хотя бы потому, что добавлять было уже некуда!.. А при счастливом повороте политической конъюнктуры и вовсе рассчитывать на освобождение.     Примеры тому: некоторая категория военных, учёные, иностранцы — поляки, китайцы и прочие... Словом, все те, кто с началом Отечественной понадобился Кремлю.   Интересно, о чем думали сейчас все эти притихшие, ушедшие в себя люди, мои товарищи по несчастью, стоявшие вокруг меня, вернее, висевшие вокруг меня друг на друге? Вероятно, о том же, о чем и я, хотя не все сейчас испытывали потрясение.
В нокдауне находились те, кто, подобно мне, питал иллюзии насчет освобождения. Не все были такими. Более взрослые и опытные оставили надежды дома, ещё в день ареста. И уж во всяком случае, столкнувшись со следствием, поняли, что возврата не будет.   За моей спиной разговаривали вполголоса. Я прислушался, стараясь разобрать, о чем говорят... Невероятно! Читали стихи! ёЯ послал тебе черную розу в бокале золотого как небо "Аи"..."     Среди скопища висящих друг на друге, полуобморочных от духоты и вони людей звучали стихи о Прекрасной Даме! Сплющенные как скоты в загоне, только что клейменные, униженные и растоптанные люди слушали печальные и прекрасные слова Блока о красоте, о любви, о Петербурге... о вечности.      Одного из читавших я узнал по голосу — Юрий Берзин.     Ленинградский писатель. Автор книги «Возвращение на Итаку».      Мой сокамерник по восьмимесячному сидению в «Крестах». Соавтор по коллективному творчеству «Детских считалочек 1938 года».

Раз, два, три, четыре —

Мы сидели на квартире,

Вдруг послышался звонок,

И приходит к нам стрелок.

С ним агент и управдом,

Перерыли всё вверх дном.

Перерыли все подушки,

Под кроватью все игрушки,

А потом они ушли

И... папашу увели.

Раз, два, три, четыре, пять —

Через день пришли опять.

Перерыв квартиру нашу,

Увели с собой мамашу!

Завтра явятся за мной.

Щуплый, с чахлой рыжей бородёнкой (так путно и не выросшей на тюремных харчах), похожий на доброго гнома, Юлик Берзин — барометр камеры, всегда показывавший ясно-солнечно. Неиссякаемый кладезь хохм и анекдотов — улыбчивый Юлик, с библейской печалинкой, навечно застрявшей в глубине светлых глаз... Как-то сложилась твоя судьба? Жив ли ты? Сдюжил ли восьмилетний "подарок" Особого Совещания?..
В эти предутренние часы я услышал незнакомые стихи, врезавшиеся в память намертво, на всю жизнь... Настолько они были созвучны настроению той прощальной ночи в «Крестах».  Прекрасные стихи об узнике, потерявшем ощущение времени, о жажде жизни, о тщеславии надежд...    Стихи поразили меня. Услышав однажды, я запомнил их слово в слово на всю жизнь.     Цветистая восточная вязь стихотворных строк не смогла смягчить отчаяния автора, понимавшего, что впереди мрак, бездна .. Стихи кричали!
Рождённые за решеткой, они рвались на волю к жизни! К признанию. Стихи не умирают — не должны умирать! Они как эстафета передаются от поколения поколению. Стихи — продолжение жизни автора. Вечная о нём память! Они должны, обязаны жить! Умирают поэты — поэзия вечна!

Не ковры тавризские, шелковые

В кованом томятся сундуке —

Дни мои бесценные, пунцовые,

Вечера цветные на замке.

Ткали зря в предсвадебной

тревоге

Те ковры рабыни при свечах,

Джан! По ним твои тоскуют ноги

На холодных, звонких кирпичах.

Ин-ша Аллах!.. Игре судьбы

конца нет!

Минет срок, и верная рука,

Хной мерцая, бережно достанет

Пленные ковры из сундука.

Лягут вновь они под ноги милой,

Зацветут, заплещутся в лучах —

Только ты б их, Джан,

не разлюбила

До тех пор, о Джан!..

Не истомила

Лёгких ног на звонких кирпичах.

 Мне кажется, что я и сейчас ещё слышу низкий, печальный голос автора, неторопливо и ритмично роняющего в тишину камеры проникновенные слова. Как всякий художник, он не мог не чувствовать что рождение его стихов произошло. Они нашли свою первую аудиторию. И какой бы трагичной ни была дальнейшая судьба автора — я верю, что это был момент его творческого счастья! И не такая уж беда, что премьера состоялась не в Колонном зале Дома Союзов, не в Доме литераторов, а в одиночной камере тюрьмы (зато стихи слушали стоя и при переаншлаге!).

На башнях циферблат

с скрещёнными мечами,

На площадях прозрачные круги,

Где время, легшее послушно

вдоль дуги.

Рассечено бегущими лучами.

На дне глубоком праздничных

витрин,

На розовых руках сияющие

ларцы,

В которых Хронос — древний

исполин

Дражайшей змейкою сумел

лукаво сжаться...

О, сонмы башенных, стенных,

ручных часов —

Искусного ума бессмертные

творенья,

Услышу ли когда шум ваших

голосов?..

И поступь мерную. Журчанье

вечных строф

Волшебного стихотворения,

Услышу ли когда я ваш отрадный

зов?!

Когда в мою нору, подобно

землеройке,

Ночь снова вроется и страх велит

лечь спать,

И я лежу, лежу, закрыв глаза

на койке.

Часы, мне кажется, вдруг

убегают вспять.

Иль, может быть, стоят? Иль

громоздятся грудой?

Но им окончен счёт! И времени

река,

Смывая памяти крутые берега,

Вдруг разливается огромною

запрудой...

И в черном озере всё вмиг

погребено,

Мир сгинул — шелеста змеиного

бесследней.

И камнем хочется мне кинуться

на дно,

Чтоб время вновь найти, хотя бы

в миг последний!.

О, сонмы башенных, стенных,

ручных часов —

Искусного ума бессмертные

творенья,

Услышу ли когда шум ваших

голосов?..

И поступь мерную. Журчанье

вечных строф

Волшебного стихотворения,

Услышу ли когда я ваш отрадный

зов?!

С автором я знаком не был. Никогда в жизни его не видел, хотя он и находился всю ночь в нескольких метрах за моей спиной (повернуться физически было невозможно). А рано утром шустрые "воронки" вмиг растащили всех нас в разные стороны.    Фамилия автора Башин—Джагян. Он учёный. Языковед. Один из сподвижников академика Мара. Профессиональным поэтом себя никогда не считал, хотя и печатался в журнале «Нива», ещё в дооктябрьские времена.    Это всё, что мне известно об этом незаурядном человеке — поэте и учёном.   В чем он обвинялся, сколько лет срока получил, отбыл ли его и какова его дальнейшая судьба, мне неизвестно. Больше я о нём ничего не слышал.
Иллюзий на то, что он жив, не питаю. Башин—Джагян был значительно старше меня. Я в 1915 году только родился, он уже печатался в «Ниве» как поэт!.. Пятьдесят с лишним лет я ждал и надеялся, что имя его так или иначе мне встретится. Откликнется же кто-нибудь из 40 человек, кто августовской ночью Тридцать Девятого в вонючей камере ленинградских «Крестов» вместе со мной был слушателем прекрасного концерта! Не все же погибли в заключении? Наверняка кто-то дожил и до наших дней! Я понимаю — не все интересуются поэзией... Для многих она сложна, утомительна, непонятна... Многие к ней просто равнодушны. Были в камере и такие... Но были и другие — интеллигенция! Люди, близкие литературе, искусству, люди науки, педагоги. Неужели та ночь не оставила в их душах никакого следа? Вряд ли. Тут другое... Я был одним из самых молодых в камере, а сейчас мне уже восемьдесят! Так что ничего нет удивительного, что никто за эти годы не откликнулся какой-либо весточкой.  Люди гулаговской судьбы не живут до ста лет. Бывают, конечно, исключения — Олег Васильевич Волков, например! (Дай Бог ему доброго здоровья ещё на много лет!)* (О.Волков умер в 1995г.). Я решил не испытывать судьбу, не ждать, когда обо мне начнут говорить "долгожитель", и выполнить свой человеческий долг. Пока я здоров, пока стихи Башин—Джагяна в памяти, я передаю их как эстафету читателям. Те из них, кому эти стихи придутся по душе, пустят их как почтового голубя дальше, в жизнь! И если этим запискам суждено быть опубликованными, я сочту свою нравственную миссию в отношении поэта выполненной.     

Стихи не должны умирать!

Собственные ли это стихи Левона или его перевод с тюркского Саят—Новы, ведь Левон был прекрасным лингвистом, эти восточные языки отлично знал и увлекался творчеством Саят—Новы, как и его отец, — не знаю и никто  уже не узнает...

Млаший сын, младший брат Левона

Армен Геворкович Башинджагян (1903—1938) 

Родился в 1903 г. в г. Тифлисе. В 1927—1932 учился на музейно—краеведческом отделении ЛГУ/ЛИЛИ по специальности этнография Армении. С марта 1930 г. работал параллельно научно-техническим сотрудником Кавказского кабинета ИВ АН СССР (помогал А. Н. Генко в составлении каталога грузинских рукописей); с янв. 1932 г. секретарь кабинета. Аспирант ГАИМК (1930—1935). Тема диссертации: «Феодализм в Армении и историческая концепция Манандяна». С октября 1935 г. научный сотрудник Кавказского кабинета. Член правления Ассоциации востоковедов, созданной при ИВ АН СССР в середине 1934 г.. Собирал в армянских письменных источниках сведения по этнографии, планировал широкие этнографические и фольклорные исследования на базе методологии, разработанной школой Н. Я. Марра. Арестован 4 февраля 1938 г.; обвинен по ст. 58-6, 11 УК РСФСР. Постановлением Особой тройки УНКВД ЛО приговорен к ВМН. Расстрелян 17 окт. 1938 г. в Ленинграде.