Максимилиан Волошин (Кириенко-Волошин, 16 (28) мая, 1877, Киев, Российская империя — 11 августа 1932 года, Крым, Коктебель) — русский поэт, переводчик, художник, художественный и литературный критик.

Лучшие стихи Максимилиана Волошина о Крыме и о любви отражают особенности его мировоззрения, приверженность определённым литературным школам — в частности, символизму. Яркие, красочные, наполненные иносказания, они подчёркивают и его талант живописца.

Дом Волошина в Коктебеле // Формаслов

Своей единственной родиной, лучшим местом на земле Волошин считал Коктебель — прекрасную Киммерию, страну сказок и легенд.   По сути, он стал её певцом, создателем нового жанра пейзажно-исторической лирики, в которой объединил свои впечатления от красоты южных мест и размышления о судьбах и событиях эпохального масштаба. Первым по-настоящему волошинским стихотворением о Крыме принято считать стихотворение 1904 года:

Зеленый вал отпрянул и пугливо
Умчался вдаль, весь пурпуром горя…
Над морем разлилась широко и лениво
Певучая заря.

Живая зыбь как голубой стеклярус.
Лиловых туч карниз.
В стеклянной мгле трепещет серый парус.
И ветр в снастях повис.

Пустыня вод… С тревогою неясной
Толкает челн волна.
И распускается, как папоротник красный,
Зловещая луна.

Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак) // Формаслов

В 1907 году появился цикл «Киммерийские сумерки» — 15 стихотворений, которые считаются  лучшими в мировой поэзии стихами о Крыме. В этих стихах отражаются и некоторые факты биографии поэта. Сам цикл создавался в период глубоких личных переживаний Волошина, причиной которых, возможно, могла стать поэтесса Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак). Из-за неё Максимилиан Александрович в 1909 году участвовал  в дуэли с Николаем Гумилёвым  на Чёрной речке. Слава богу, жертв не было, а сама переписка между Елизаветой и поэтом длилась всю жизнь, до самой её смерти. Обстоятельства несчастной любви, любовного треугольника могли повлиять на то, что величественная Киммерия в авторском воображении становится скорбной и безрадостной:

Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель…
По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре.
По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,
И лежит земля страстная в черных ризах и орарях.

Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор,
Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,
Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело.
Здравствуй, ты, в весне распятый, мой торжественный Коктебель!

Максимилиан  Волошин много размышляет об истории этих мест, о легендарном прошлом Крыма. Он мысленно обозревает древние поселения, которые могли здесь находиться, ощущает себя неотъемлемой частью единого пути, представляет мир, память о котором сохранилась в сказочной киммерийской природе:

Здесь был священный лес. Божественный гонец
Ногой крылатою касался сих прогалин.
На месте городов ни камней, ни развалин.
По склонам бронзовым ползут стада овец.

Безлесны скаты гор. Зубчатый их венец
В зеленых сумерках таинственно печален.
Чьей древнею тоской мой вещий дух ужален?
Кто знает путь богов — начало и конец?

Размытых осыпей, как прежде, звонки щебни,
И море древнее, вздымая тяжко гребни,
Кипит по отмелям гудящих берегов.

И ночи звездные в слезах проходят мимо,
И лики темные отвергнутых богов
Глядят и требуют, зовут… неотвратимо.

В 1910 году выходит первый сборник стихов Максимилиана Волошина — там много киммерийских стихов, но нет стихов из цикла «Киммерийская весна». Цикл примечателен тем, что здесь значительно меньше исторических образов, но очень много ярких красочных пейзажных зарисовок реальной природы. Здесь поэт смотрит на окружающий мир глазами живописца — описания наполнены яркими красками, и каждое из них можно сопоставить с картиной:

Сквозь облак тяжелые свитки,
Сквозь ливней косые столбы
Лучей золотистые слитки
На горные падают лбы.

Пройди по лесистым предгорьям,
По бледным полынным лугам,
К широким моим плоскогорьям,
К гудящим волной берегам,

Где в дикой и пенной порфире,
Ложась на песок голубой,
Все шире, всё шире, всё шире
Развертывается прибой.

И всё же сознание поэта неизменно пребывает в контексте мифа. Этому способствовала сказочная красота мест, где он жил, и близость к античной древности. Сам Волошин со своей колоритной внешностью, густой шевелюрой и бородой был чем-то похож на Зевса. Марина Цветаева в своих воспоминаниях сравнивала его с частью материка — неотделимой частью тех мест, где он так долго жил и творил.

Акварель Волошина // Формаслов
Акварель Максимилиана Волошина // Формаслов

Но в краю гор, манящих своей высотой,  нетрудно почувствовать себя небожителем. Должно быть, автор испытывал ощущение собственного величия и всемогущества, глядя на мир с высоты Карадага: 

Я был там, на этой вершине крутой.
Там ветер ревел и свистел надо мной,
И в очи глядело мне море.
Над кряжами гор, лесов и равнин,
На этой вершине стоял я один —
Один в бесконечном просторе.
В долинах глубоких внизу подо мной
Я видел: копошится род там людской,
Аулы в ущельях дымятся;
А тут всё так чудно, спокойно вокруг,
И с низа долины ни шорох, ни звук
Сюда уж не может подняться!

Крымские стихи  Максимилиана Волошина, его работы, посвящённые этим местам,  оказывали определённое влияние на творчество других авторов. В частности, так была написана «Веницейская жизнь» Осипа Мандельштама. Никогда не бывавший в Венеции поэт-акмеист вдохновился археологическими изысканиями Волошина, проводимыми поэтом в Коктебельской бухте. Благодаря этой работе удалось точно установить место нахождения потерянного города Каллиеры — последнего оплота Венеции на Крымской земле. Для Осипа Эмильевича, написавшего своё стихотворение именно в Коктебеле, важно было само осознание факта пребывания на земле бывшей венецианской и генуэзской колоний. Не исключено, что и знаменитая «Каллиера» Волошина тоже оказала на Мандельштама определённое воздействие:

По картам здесь и город был, и порт.
Остатки мола видны под волнами.
Соседний холм насыщен черепками
Амфор и пифосов. Но город стерт,

Как мел с доски, разливом диких орд.
И мысль, читая смытое веками,
Подсказывает ночь, тревогу, пламя,
И рдяный блик в зрачках раскосых морд.

Зубец, над городищем вознесенный,
Народ зовет «Иссыпанной Короной»,
Как знак того, что сроки истекли,

Что судьб твоих до дна испита мера,
Отроковица эллинской земли
В венецианских бусах — Каллиера!

Значимую часть творческого наследия Максимилиана Волошина составляет его любовная лирика. Любовь здесь неотделима от философии: это сфера пересечения глубоко личных переживаний поэта и тех религиозно-мистических взглядов, которых он придерживался: здесь и буддизм с интуитивизмом, и столь близкий Волошину символизм. Библейские образы и символы также довольно часто встречаются в стихах Максимилиана Александровича. В одном из известнейших его стихотворений вместо любви-эроса мы видим любовь-агапе — глубоко христианское, духовное чувство, предполагающее жертвенность и служение предмету своей любви.   Здесь попутно возникает и тема бессмертия, а сам лирической герой Волошина уподобляется Христу, верность которому хранит его единственная Магдалина:

Теперь я мертв. Я стал строками книги
В твоих руках…
И сняты с плеч твоих любви вериги,
Но жгуч мой прах.
Меня отныне можно в час тревоги
Перелистать,
Но сохранят всегда твои дороги
Мою печать.
Похоронил я сам себя в гробницы
Стихов моих,
Но вслушайся — ты слышишь пенье птицы?
Он жив — мой стих!
Не отходи смущенной Магдалиной —
Мой гроб не пуст…
Коснись единый раз на миг единый
Устами уст.

Тяготение к древнегреческим образам и мифам, античной натурфилософии также ощутимо в любовной лирике Волошина. Плотская любовь (эрос) сродни у него губительной страсти, содержащей в себе «тёмное и злое» начало, сочетающее «запах мирры» и взгляд «девушек Гоморры».  Это нечто возвышающее и низвергающее, дарующее и блаженство, и вечную тревогу:

Не успокоена в покое,
Ты вся ночная в нимбе дня…
В тебе есть тёмное и злое,
Как в древнем пламени огня.

Твои негибкие уборы,
Твоих запястий бирюза,
И строгих девушек Гоморры
Любовь познавшие глаза,

Глухой и травный запах мирры
В свой душный замыкают круг…
И емлют пальцы тонких рук
Клинок невидимой секиры.

Тебя коснуться и вдохнуть…
Узнать по запаху ладоней,
Что смуглая натёрта грудь
Тоскою древних благовоний.

Максимилиан Волошин с Маргаритой Сабашниковой // Формаслов

В то же время стихи влюбленного в Крым поэта глубоко автобиографичны. Пережив бурное увлечение М. В. Сабашниковой, женитьбу и скорый разрыв с женой (1903—1907), Волошин отразил в своем творчестве перипетии этого романа. 

Любовь твоя жаждет так много,
Рыдая, прося, упрекая…
Люби его молча и строго,
Люби его, медленно тая.

Свети ему пламенем белым —
Бездымно, безгрустно, безвольно.
Люби его радостно телом,
А сердцем люби его больно.

Пусть призрак, творимый любовью,
Лица не заслонит иного,—
Люби его с плотью и кровью —
Простого, живого, земного…

Храня его знак суеверно,
Не бойся врага в иноверце…
Люби его метко и верно —
Люби его в самое сердце!

Наследуя традициям поэтов-символистов и, в частности, Блоку, Волошин создаёт образ идеальной возлюбленной — недостижимой мечты, которую он ищет и находит повсюду: то в чертах микенской Афродиты, то под покрывалом Моны Лизы, то в ликах «восковых Мадонн на знойных улицах Севильи». Это  модификация Прекрасной Незнакомки Блока: она непостоянна и изменчива, способна быть источником вдохновения и вожделения, казаться возвышенной и низменной. А нередко в ней угадываются конкретные черты любимой женщины — жены. И всё же она недостижима и призрачна, и всегда остаётся мечтой:

В напрасных поисках за ней
Я исследил земные тропы
От Гималайских ступеней
До древних пристаней Европы.
Она забытый сон веков,
В ней несвершенные надежды.
Я шорох знал ее шагов
И шелест чувствовал одежды.
Тревожа древний сон могил,
Я поднимал киркою плиты…
Ее искал, ее любил В чертах
Микенской Афродиты.
Пред нею падал я во прах,
Целуя пламенные ризы
Царевны Солнца — Таиах
И покрывало Монны Лизы.
Под шум молитв и дальний звон
Склонялся в сладостном бессилье
Пред ликом восковых Мадонн
На знойных улицах Севильи.
И я читал ее судьбу
В улыбке внутренней зачатья,
В улыбке девушек в гробу,
В улыбке женщин в миг объятья.
Порой в чертах случайных лиц
Ее улыбки пламя тлело,
И кто-то звал со дна темниц.
Из бездны призрачного тела.
Но неизменная не та
Она скользит за тканью зыбкой,
И тихо светятся уста
Неотвратимою улыбкой.

 

Акварель Максимилиана Волошина // Формаслов
Акварель Максимилиана Волошина // Формаслов

Подобно Тютчеву или Фету, Максимилиан Волошин видит в любви источник скорби и страдания. Но испытанная когда-то боль, тяжёлая память о любовном прошлом необходимо для возвышения души, потому что это своего рода обряд инициации, духовного взросления. Это «древо познания», без которого творец не смог бы стать творцом, способным воспеть «прелесть умирающих цветов:

Я люблю усталый шелест
Старых писем, дальних слов…
В них есть запах, в них есть прелесть
Умирающих цветов.

Я люблю узорный почерк —
В нем есть шорох трав сухих.
Быстрых букв знакомый очерк
Тихо шепчет грустный стих.

Мне так близко обаянье
Их усталой красоты…
Это дерева Познанья
Облетевшие цветы.

 

Могила Волошина на холме Кучук-Енышар // Формаслов

Максимилиан Александрович Волошин скончался после второго инсульта 11 августа 1932 года в Коктебеле и был похоронен на горе Кучук-Янышар. В похоронах участвовали Н. Чуковский, Г. Шторм, Г. Артоболевский, А. Габричевский. Кажется, Волошин остался верен самому себе и тому, что так любил при жизни. Он остался частью обожаемого им Крыма, древней и мудрой Киммерии. На его могиле нет ни креста, ни надгробья, ни венков, ни цветов: как будто всё говорит о том, что скорбная память тут не нужна. Потому что смерти нет — есть только вечная жизнь в слиянии с миром и природой:

Я узнаю себя в чертах
Отриколийского кумира
По тайне благостного мира
На этих мраморных устах.

О, вещий голос темной крови!
Я знаю этот лоб и нос,
И тяжкий водопад волос,
И эти сдвинутые брови…

Я влагой ливней нисходил
На грудь природы многолицей,
Плодотворя ее… я был
Быком, и облаком, и птицей…

В своих неизреченных снах
Я обнимал и обнимаю
Семелу, Леду и Данаю,
Поя бессмертьем смертный прах.

И детский дух, землей томимый,
Уносит царственный орел
На олимпийский мой престол
Для радости неугасимой.