ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 65 июнь 2021 г.

Поэты и прозаики Санкт-Петербурга

 

Кира Османова

 

Османова Кира Павловна (род. 05 сентября 1982 г.). Филолог, поэт, переводчик, эссеист, преподаватель высшей школы. Член Союза писателей России. Член Союза переводчиков России. Автор публикаций во многих периодических изданиях: «Семь искусств», «Хороший текст», «Prosōdia», «Причал», «Метаморфозы», «Литературные известия», «Веретено», «Зинзивер», «Твоя глава», «Южное сияние», «45-я параллель», «Формаслов», «Современные записки» и др. Живёт в Санкт-Петербурге. 

 

          Материал подготовлен редактором раздела «Поэты и прозаики Санкт-Петербурга»   

                                                                                                                                    Феликсом Лукницким 

СТИХИ 

 

*** 

 

Внутренний лес узнаётся по рыжим просветам и мокрому запаху; 

Дышишь спокойно, впервые себя измеряешь не только потерями. 

Так и стоишь между гладких стволов, голова в восхищении задрана: 

Выше высокого эти деревья, и сам ты — такое же дерево. 

 

Может, какие-то ветки как нужно не выросли, выглядят детскими; 

Может, иные — кривые, тяжёлые, попросту лишними кажутся. 

Я вспоминаю тебя — это, правда, такое особое действие, 

После которого чувствуешь, будто по телу смола растекается. 

 

И понимаешь, какими мы стали в сравненьи с собою — огромными; 

Непоказными и очень красивыми; теми, кто всё же осмелился. 

Ты исключительно сосредоточен на ярких фрагментах над кронами. 

Жизнь — это вверх. И ты занят своей вертикалью. И в этом — бессмертие. 

 

*** 

 

Ты — моя ореховая скорлупа. 

Я в тебе сворачиваюсь, чтобы спать, 

И меня теперь отсюда извлекать —  

Дело безнадёжное. 

Колыбель, тайник, шкатулка, саркофаг, 

Нужная ячейка, несказа́нный фарт; 

Так находишь своё место — это факт, 

И лежишь, радёшенек. 

 

Ты — моя ореховая скорлупа. 

Я в тебе — не злоречива, не груба. 

Сбереги, спаси, от лишнего избавь, 

От пустого, праздного. 

И меня не обокрасть, не испугать. 

Только тот по-настоящему богат, 

Кому всякая минута дорога —  

И нужды, и радости. 

 

Жизнь проходит, а всё думаешь — прошла; 

И оставшееся время — это клад, 

И хоть каждый очень тих и очень слаб —  

Вдруг ещё получится. 

Я люблю тебя, дурного старика, 

Что пойдёт себе укрытие искать. 

Я — твоя ореховая скорлупа, 

Скорлупа-скорлупочка. 

 

 

*** 

 

Сравнивать не с чем —  

Это новая тема. 

И не будет, и не было репетиций. 

Странные вещи 

Собираешься делать, 

Чтобы как-то во времени закрепиться. 

 

Пишешь и пишешь, 

Без вопросов, как раньше, 

Мол, кому это нужно и что в итоге; 

Споришь всё тише, 

Восхищаешься страшно, 

Обижаешься редко, гуляешь долго. 

 

Плоскость иная: 

В ней текут коридоры 

И за мутным стеклом дребезжат стаканы. 

Вдруг вспоминаешь 

Наше детство, в котором 

Мы бродили печальными стариками. 

 

И ощущаешь, 

До чего безупречно 

Вся история шла от конца к началу. 

Как нас стращали, 

Наносили увечья, 

Но теперь мы сильны — потому прощаем. 

 

Старые дети 

Молодеют и крепнут 

И в чудны́х коридорах танцуют лихо. 

Новая тема, 

Своенравное время, 

И стекло сквозь стекло отражает блики. 

 

 

*** 

 

Теперь и вопросы другие: какими твои прорастут семена? 

Не мало ли воздуха, света? Полезен ли старый грунт? 

Пустым это было, смешным несколько лет назад. 

Подобная метаморфоза случается, верно, во все времена: 

на первых порах полагаешь, что сад — это всё вокруг; 

потом понимаешь, что ты — это и есть сам сад. 

 

И с ним предстоит обращаться иначе, однако, себе не в укор. 

Вот пни, буреломы, сухие побеги, ручьи без рыб —  

следы запустения здесь; медленный, тихий спад. 

Вот пруд со стоячей водой — неприютное место, давнишняя скорбь. 

Но нет на земле человека без тёмной воды внутри. 

А ты мою, тёмную, пил — этим меня и спас. 

 

И дальше на смену стыду за свою неуместность и страху пропасть —  

всему, что сейчас от себя отчуждаешь с таким трудом, —  

приходит свобода цвести. Пусть — не в привычный срок. 

Становишься чутким к любым шевелениям, и ничего — напоказ. 

Себя ощущаешь безмерным, бессмертным — поскольку добр 

и милостив тот, кто всегда брошенный сад берёг. 

 

Вовсю разрастается сад в глубине, он уже не напуган ничем. 

Так хочется это запомнить и каждым листом дышать. 

И нет незначительных дней: всякий — со смыслом день. 

А смысл, если, в сущности, сто́ит искать его, он — в обретении черт. 

И я потому разглядела в себе, наконец, ландшафт, 

что, как бы ни двигалась жизнь, — ты на меня глядел. 

 

 

*** 

 

И когда она отступит —  

Страсть к надрезам до костей, 

И когда опять раздумий 

Станет больше, чем страстей, 

 

И покажется противным 

Нарочитый декаданс, 

И моя демонстративность 

Испарится без следа, 

 

И захочется покоя, 

И рассеется азарт, 

Я скажу тебе такое, 

Что немыслимо сказать, 

 

Что заполнит все пустоты, 

День отделит ото дня, 

Человеческое что-то, 

Например: «Прости меня». 

 

 

*** 

 

Долготерпеньем, любовью, обманом, войнами 

Без мечей —  

Как территория эта была освоена 

И зачем? 

 

Кто без ошибки не суше придал значение —  

А воде? 

Местный таинственный морок тобой, кочевником, 

Овладел. 

 

Ты сомневаешься: снова идти на поиски —  

Есть ли смысл? 

Только откуда (так быстро, что даже боязно) 

Ни возьмись 

 

Боль по груди разливается — здесь и выше. То 

Есть судьба. 

Необходимым становится что-то вышептать 

Из себя. 

 

Ходишь по кромке замёрзшей воды рассеянно, 

Ищешь ритм. 

Что существует снаружи ландшафтом северным —  

То внутри: 

 

Острые камни у берега, сосны-выскочки, 

Лес-гротеск… 

Скоро найдётся — на внутренних скалах высечен —  

Верный текст; 

 

Скоро покажется невероятной прежняя 

Немота. 

Каждое слово как будто всё так же режется —  

Но не так. 

 

Это пространство звучит бесконечной жалобой 

Неспроста: 

Не оставляй меня, не оставляй, пожалуйста, 

Не оста… 

 

 

*** 

 

Мы будем сидеть на заброшенной лодке, 

Не сдвинемся с места, как будто бы к днищу 

Прилеплены. 

Смотреть, как деревья друг друга не ищут, 

Какие у наших детей подбородки —  

Рельефные. 

 

Мы будем грустить, неизбежно и честно, 

Что стать ни отцом безупречно не вышло, 

Ни матерью. 

Мы будем дышать, как охотники дышат, 

И слушать скрип досок, стволов и качелей 

Внимательно. 

 

Мы станем одно самородное тело, 

Что будет со временем мхом и травою 

Украшено. 

И ветер над лодкой надсадно завоет, 

И дети нам крикнут: «Куда же вы делись?» 

Куда же мы. 

 

 

*** 

 

В августе после купания схватишь простуду гадкую, 

сляжешь — и будут компотом из яблок тебя отпаивать, 

сваренным на животворной воде из колодца дачного. 

Только заснёшь — непременно приснится земля за озером, 

где все окажутся взрослыми, 

 

стойкими, неуязвимыми (их ни болезнь не трогает, 

ни уж тем более — чьи-то слова, и весьма обидные, 

вроде последних, мол, мы же тебе говорили, глупому). 

Спишь себе, спишь, и, похоже, история подзатянется —  

по крайней мере, до осени. 

 

В будущем страшно захочешь вернуться на место старое, 

необязательно полное воспоминаний радостных 

(честно признаться, не в радости дело в конкретном случае), 

место, где ты распознал ощущенье своей отдельности —  

никто тебе не спасение. 

 

Кажется, если чуть-чуть постараешься, то получится 

выполнить правки отдельные в собственной биографии, 

штрих, стилистический ход — скорректировать интонацию 

(часто вопросы уместней любых восклицаний в принципе). 

Хотя кого ты запутаешь. 

 

Речь лишь о том, что не всё удалось заменить подобием. 

Не существует, допустим, синонима к слову «яблочный» 

(как и к словам «заозерье» и (что там ещё) «колодезный»), 

так же, как нет никакого к себе самому синонима, 

к себе — ребёнку из прошлого. 

 

Этот ребёнок (не то чтоб его полагалось спрашивать, 

как ему дышится, трудно ли, что он и вправду чувствует) 

детство своё обречён проживать, никуда не денешься, 

изо дня в день — в одиночку — сражаться с чужой реальностью: 

терпеть, придумывать хитрости. 

 

Нет ничего, что сейчас поменяет тебя — тогдашнего. 

Даже и спросишь себя, повзрослевшего: «Как ты, маленький?» —  

выйдет формальный приём, подстановка, а суть останется. 

Но до сих пор удивительно всё-таки — как ты справился, 

справлялся — август за августом. 

 

В самом-то деле вода в это время всегда холодная. 

Только… а вдруг посчастливится — вынырнешь крепче прежнего? 

Кто-то из доброжелателей благоразумных с берега 

крикнет: «Не вздумай!» («Простудишься снова!», «Ну что за выходки!») 

А ты идёшь — и купаешься.