Ипполит Соколов — довольно редко упоминаемая среди поэтов начала XX века личность. В разных источниках он числится как киновед, сценарист (что довольно сомнительно, учитывая сценаристский послужной список), преподаватель и уже в последнюю очередь поэт.
Родился Соколов в 1902 году, посещал поэтические уроки Брюсова, например. В 17 лет очень притерся к имажинистам вплоть до того, что Сесенин и Мариенгоф даже проталкивали его для вступления в их ряды. И вот тут началась вся суть.
Стоит оговориться, что Соколов до этого момента признавал имажинизм настоящей вехой в поэтической истории начала XX века, при этом неоднократно провозглашая, что футуризм изжил себя как символизм за несколько лет до этого.
И вот тут, 11 июля 1919 г., Соколов выступил с речью, в которой высказался, что «весь имажинизм - спекуляция на невежестве публики» (а тогда это еще не казалось столь очевидным), а вот «экспрессионизм будет по своему историческому значению не меньше, чем символизм и футуризм». После этого Есенин назвал Ипполита бездарностью, и на этом дорога в имажинизм (больно надо) ему была закрыта.
Экспрессионизм действительно не приобрел исторического значения. Однако после скандала Соколов издал собрание сочинений (неокончательное) на 16 страниц, а также ряд брошюр: «Бунт экспрессиониста», «Воззвание экспрессионистов», «Экспрессионизм» и другие.
В дальнейшем с Сесениным произошел еще один скандал, когда Соколов открыто заявил, что «Есенин ворует, да, ворует образы и содержанье и всё - у Клюева, у Орешина, у прочих поэтов. Он скоро умрет как поэт». Есенин не дал договорить оппоненту, за неимением аргументов дав ему пощечину. Соколов из вежливости на пощечину не ответил, а поступил гораздо тоньше, бойкотировав впоследствии существование Сесеньки как поэта во всех своих небольших трудах по имажинизму.
Например, в 1921 году он издает книгу «Имажинистика», в которой среди поэтов-имажинистов не называет имени Есенина.
Экспрессионизм, по Соколову, синтезирует все направления футуризма, но опирается на на языковые игры, образы, а на интуицию, особые яркие прозрения, а также переход от феноменологической поэзии к ноуменологический (kinda sic!). На деле это синтез радикального прогрессивизма итальянских футуристов, бунта, смятения, сомнения, апокалиптических настроений и фрустрации неокрепших умов. В группу также вошли Борис Сидоров, Гурий Сидоров, Сергей Рексин. О них я напишу отдельно, как и об экспрессионизме в целом. А если никому из подписчиков это будет не интересно, то напишу в два раза больше.
В 1922 году Соколов выпускает небольшую брошюру Ренессанс (антихайп, да) XX века, переполненную самовосхвалением (»я, русский Маринетти»), а также просто пестрящую именами философов, ученых и литераторов, которые по мнению Соколова делают революцию здесь и сейчас, тут по соседству и Якобсон, и Розанов, и Аррениус, и многие-многие другие.
К сожалению, после 1923 года Соколов вышел из периода бунтарской юности и прекратил писать экспрессионистские стихи, обо всем его поэтическом наследии стало +- широко известно только в 2002 году после того, как стало возможным получить доступ в Институт мировой литературы, куда Ипполит сдал свой архив перед смертью.
После поэзии он занялся написаниями сценариев, хотя информации об этом довольно мало, в основном упоминается об одном законченном сценарии и литературной адаптации Броненосца Потемкина. А также подменял Мейерхольда в Тефизкульте, где выступал против физического вырождения и стал, похоже, настоящим the Chad.
Против физического вырождения
Сыпняк
I
Умру, умру от сыпного тифа
В каком-нибудь военном госпитале.
Ниточку жизни моей тихо
Разорви поскорей, Господи.
Когда я поеду в вагоне на фронт,
На грязных мешках меня искусают вши.
Между прочим, кто в соседней комнате
Говорит о безсмертии души.
II
Когда напряженные члены пушек
Истекают дымящейся спермой,
Я все говорю пустяки,
Говорю о ней, о первой.
Но все таки на огнедышащем вулкане чьих-то губ
Приятно, ах приятно перед смертью танцовать,
О, скоро, скоро с температурой в сорок
Меня уложат на кровать.
май-июнь 20 года
NАTURE MORTE.
Деревья одеты в снежные манто.
Ветер щипцами умело завивает
напудренные снегом локоны деревьев.
Пышные елизаветинские парики ду-
бов обсыпаны пудрой.
Волосы берез схвачены папильотками
снега.
Ели набожно крестятся, размахивая
от ветра длинными рукавами попов-
ских ряс.
Холмы закутали плечи горностаевым
палантином.
Тюль снегов на полях гофрирован.
Небо — вельвет.
А туман — муслин.
Кто-то сверху пригоршнями бросает
конфетти снега на пуховую перину.
Лебяжий пух метели густо напудрил
правую щеку равнины, на которой
поставлена мушка из двух черных
изб.
Зима правдива и естественна, как на
сцене Художественного театра
Небесный режиссер ежегодно ставит
зиму с бурями, заносами и другими
театральными эффектами.
А когда солнце растопит воск снега
на фаянсовом блюде полей, в лесу
запахнет весной и тепленьким наво-
зом.
ЗАКАТ.
Уже давно горизонт подкрашен де-
шевыми румянами, как проститутка.
Небо нежнее, чем напудренная щека
кокотки.
Растрепались букли облаков.
Ветер взбивает пену сливочных об-
лаков для крема ночного тумана.
«Лориган» надушенных трав.
Прямой пробор реки на гладкоприче-
санном лугу.
Обстрижена бобриком трава.
Ободранные бока оврага сморщились
в саркастическую улыбку Вольтера.
Лес в злобе ощетинился колючими
соснами.
Березы уже покрылись осенними вес-
нушками.
Запад с больным румянцем чахоточ-
ного.
По немногу облупилась киноварь за-
ката.
И взошла, как у Мейерхольда, бута-
форская луна.
Она взошла по шаблону.
Это был плагиат предыдущих дней.
На небе зажгли лампу в пятьсот
свеч.
Скоро зажгут небесные канделябры.
ПРУД.
Плоская спина отполированного
пруда.
Под цирковым куполом неба солнеч-
ные лучи акробаты.
Солнце полощет в воде свои рыжие
волосы.
Пруд наряден, как на картине у Кло-
да Моне.
На берегу собрались деревья в чер-
ных фраках.
Нижние ветки опустили в воду свои
павлинние хвосты — кажется, деревья
вытянули ноги, собираясь вальсиро-
вать по паркету пруда.
В животе пруда разыгрались рыбки.
По небесному озеру плывут белые
лебеди облаков.
Облака в открытом море распустили
белые паруса.
НОЧЬ.
И плугом месяца вспахали небесный
чернозем.
Борозды облаков засеяны пшеничны-
ми зернами звезд.
Все небо от оспы изрыто ямками.
Земля укутана медвежьей шкурой
трав.
У звезд реснички прыгают от слез.
Звезды, это паникадило из нашего
храма Введения.
Висят на нитках рождественские зо-
лотые орешки.
Вдруг кто-то ладонью затушил на
потолке сальные свечки звезд.
Тучи, как куры, поклевали пшенич-
ные зерна.
На небе пасется задумчивое стадо
откормленных тирольских коров.
Наверно, утром дождь стечет по си-
нему опрокинутому тазу эмалирован-
ного небосвода.
Дождь обстреляет нас из пулемета.
Выструганный рубанком пруд от бу-
лавок дождя будет прыщавым.
Завтра солнце не затопит свою печку
МАДОННА.
Я до пота молился, целуя заплеван-
ный пол.
Я упорно долбил лбом чугунные
плиты.
Вдруг на блоке отворились ставни
моих ресниц.
И мой взгляд с быстротой экспресса
вскарабкался на икону Мадонны.
Моя фантазия поскользнулась на
апельсиновой корке изумления.
Какой-то крик спрыгнул с трампли-
на губ и со всего разбега шлепнулся
об плешивые плиты.
Мадонна вызывающе сверлила меня
насквозь буравом наглых глаз.
Она натягивала лук своих бровей и
спускала в меня стрелы.
Ея тропические взгляды рикошетом
отпрыгивали на меня.
У ней на блюдце щек расплескалась
безстыжая улыбка.
Она меня рассматривала, как оцен-
щик в ломбарде.
Она упрашивала содрать с ея налив-
ного сверкающего тела французское
золото риз.
Она меня подняла на штыки своих
ресниц.
И я хотел ее оголить.
Но внезапная мысль конвульсивно
передернула мой мозг: она не живая!
Когда же я приклеился раскален-
ными губами к образу, то я целовал
не лед стекла, а теплую надушенную
руку Мадонны.
И ночью мне снилось, что я с нею
лежал на одной кровати.
Наши тела переплетались в клубок
чьих-то ног и чьих-то рук.
Она мне отдалась легче, чем моя
Аннета.