Она стояла на пороге,

смотрела вдаль из-под руки.

Там уходящие шаги

дымились пылью по дороге.

Там были все ее мужчины:

отец, и брат, и муж, и сын.

Степная пыль стирала спины

ее единственных мужчин.

Спокойным жестом гордых женщин

со лба откинув прядь волос,

она смотрела вслед ушедшим

без пресловутых бабьих слез.

Как будто кто-то изнутри,

а может даже кто-то свыше

приговорил ее: Смотри!

Смотри, пока жива и дышишь.

И вот они уже ушли,

но взгляд все так же сух и светел.

Они растаяли в пыли.

Там только пыль и только ветер.

Но нету силы отвернуться.

Уже предчувствуя беду,

конечно знала: не вернутся,

и свято верила: дойдут.

* * *

Одиночества нет – есть закат, уплывающий в море.

В каждом всхлипе весла по мерцающей глади огня

Ощущенье тоски и огромного детского горя

От безмерной потери ушедшего летнего дня

Одиночества нет – есть дождя золотистые блики

В хризантемных лучах прорывающих ночь фонарей.

Одиночества нет – есть хорошие верные книги

Есть чужие шаги и звонки у соседских дверей

Одиночества нет – есть рассвет на израненных лапах,

Что крадется всю ночь и скулит, словно брошенный пес.

Одиночества нет – есть устойчивый въедливый запах:

Холод лестничной клетки ударит в прокуренный мозг.

Одиночества нет – есть упрямая вера: так надо!

Есть привычная боль, от которой не больно уже

И запекшийся след, как на чашке губная помада

В неожиданно так опустевшей, остывшей душе.

Одиночества нет – есть окурки на брошенных блюдцах

Неуютность уюта в обломках чужого добра.

Одиночества нет - есть желанье попозже вернуться

И в раскрытую дверь заходить, словно в черный квадрат.

ВЕТЕР

Скуля по-собачьи и волчьи,

вишневым цветением светел,

метался по городу ночью

отчаянный раненый ветер.

Он выплеснул боль в поднебесье

заплаканным тучам на откуп.

Свою бесшабашную песню

он пил, как холодную водку.

Рыдал над поломанной веткой,

и просьбам пощады не внемля,

смеялся над рваной газеткой

и бил ее мордой об землю.

Он выбросил в речку с откоса

кораблик из старой тетради.

Мою расплетенную косу,

как мальчик застенчивый, гладил.

Свистел на прохожих нахально,

отнять сигарету готовый

и в форточку маминой спальни

стучался, как сын непутевый.

Вернулся твой мальчик упрямый,

вернулся, устал и нечаян.

Впусти его, добрая мама,

налей ему водки и чаю.

Он просто иначе не сможет,

таким уж родился на свете –

не тихий, покладистый дождик,

а вольный, порывистый ветер.

* * *

Догулялась над быстрой рекой

до озноба, до горькой беды -

ведь у губ его привкус такой!..

Как у талой весенней воды.

Речка полная - пей, не хочу! –

с ледоходом до самых краёв.

Поцелует - с обрыва лечу

в непутёвое счастье моё.

Полетели вишнёвые дни

лепестками в прохладный поток.

Мне бы всю мою жизнь изменить!..

Всю бы реку - на счастья глоток...

А у глаз его отблеск такой!..

Как влекущего, в искрах, огня.

И беду - словно щепку рекой.

Потому что он любит меня.

* * *

Мне рано подводить итоги, но вот он – нынешний итог:
стою ольхою у дороги на перепутье трех дорог.
По той, которая направо, пройду направо не спеша:
играет зеленью дубрава и тихо молится душа.
Мне дети выбегут навстречу, и в окружении детей
мне будет светел долгий вечер – уютный, добрый, без затей.
По той, которая налево, уйду на пламенный закат,
хозяйка бала, королева, мне Мастер – муж, мне дьявол – брат.
И я пойду по той, что прямо... Под ноги – осени листва.
И мне откроет двери Мама.
Пока она ещё жива...

* * *

День прожит так, как будто спет

на ноте «си» – легко и звонко,

и голос тоненький ребенка

закончит бережно куплет.

Но за мгновенье до того,

как станет этот день вчерашним,

мне очень холодно и страшно

за эту прожитость его.

Здесь завтра не разбудит свет

ослепших окон взгляд погасший.

Мне очень холодно и страшно,

что больше нот в октаве нет.

* * *

Я пишу Вам из города листьев опавших

и спешу сообщить, что последний листок

у дороги прилег, словно путник уставший,

и нечаянно умер...
А может не то

я хочу написать Вам из осени ранней...

Я хочу рассказать, как в холеных садах

наливаются яблоки спелым желаньем,

словно девичьи груди желаньем стыда.

Из избушки лесной, забинтованной снегом,

я пишу Вам о том, как мне плохо без Вас,

как сейчас я повисла б на шее с разбега,

целовала и гладила бы целый час

Ваши мягкие волосы, жесткие руки...

Я пишу Вам из долгой полярной зимы.

Я пишу Вам, мой милый, из нашей разлуки.

Отвечайте из лета, где встретимся мы.

***

Я не жена, я – бортмеханик.

Я – провожающий в полёт.

Упрямый странник – мой избранник.

Я – та, что молится и ждёт.

Я – та, которая прощает.

Я – санитарка на войне.

Кассандра мечется, вещает...

Я – Ярославна на стене.

Я провожу к аэропорту,

я поцелую на краю.

Пароль «Ни пуха!», отзыв «К чёрту!».

Пока ты виден – я стою!

Я – та, которая – до гроба,

из не умеющих чуть-чуть.

Я – не жена, я – Пенелопа!

О, не забудь обратный путь...

* * *

Вот банальная история – бытовая суета…

Повстречала та, которая, ту, которая – не та.

И к суду лихому скорая, закричала на миру:

«Изничтожу ту, которая! В порошок её сотру!»

Обе – складные да спорые, обе любят, хоть убей!..

Но, конечно, та, которая, той, которая, слабей…

Той, которой к бабкам хаживать, воды мутные мутить:

Привороты привораживать – отвороты воротить.

Той, которой – речка с тиною, да любви – на два глотка

С тем, с которым ночка длинная так бывала коротка…

***

Захлопнул, как прочитанную книжку,

решил: отцеловал – колесовать.

Я накажу несносного мальчишку

за равнодушья полные слова.

Я не возьму на телефоне трубку,

не стану плакать и просить: «Вернись!»

А я такой длины надену юбку,

что он ещё не видел за всю жизнь!

Я там, где надо, подчеркну, что надо,

округлости оставив на виду,

и самою красивою помадой

улыбчивые губы подведу.

И пусть потом разлучница-Наташа

бульдожьей хваткой держит мужика!

А я уйду по улице по нашей

на просто невозможных каблуках...

***

Из разлуки и тьмы, из погасшего дня

мы придумали МЫ из тебя и меня.

Математик-таксист зря не тратил слова,

наше мы разделил без остатка на два.

Твоё грустное ТЫ в переулок скользнёт,

язычок темноты тебя в щёку лизнёт.

А меня отдают в мой заплаканный дом,

где меня узнают после счастья с трудом.

Вот они говорят обо мне за стеной,

что теперь сотворят с непутёвой со мной;

может, двери запрут, зарешетят окно,

мою радость сотрут темнотой, тишиной.

А когда все уснут в нашей спальне большой,

будет раненой птицей тянуться душой

из решёток, сетей

к твоим светлым краям,

к половинке твоей

половинка моя...

***

И снова поезд. Дальний путь.

Прощанье скомканное, слёзы.

– Забудь-забудь, забудь-забудь, –

всю ночь выстукивать колёсам.

Не тот – не тот, не тот – не тот –

по нотам правильно, без фальши.

И время в поезде идёт

в двух измереньях: дольше-дальше.

А мне коснуться бы хоть раз

в последний – время не залечит –

к тому, кто в тамбуре сейчас

закурит в поезде навстречу.

Но не вернуться, не вернуть,

не вымолить за ради Бога.

– Забудь-забудь, забудь-забудь, –

твердит железная дорога…

ПОДАРОК САМОЙ СЕБЕ В ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

У каждой женщины своя

судьба, как музыка у песни,

все кружит – на круги своя

замкнет, не вырвешься, хоть тресни.

Мелькают годы, как картинки

в альбоме, юность всем к лицу.

Иголка кружит по пластинке

и приближается к концу.

Она пока на серединке...

Ты помнишь бабушку?

C трудом…

Иголка кружит по пластинке,

и мы по музыке идем.

Она размерено бинтует

тугим бинтом небытия

мне кудри белым и диктует:

" У каждой женщины своя

судьба, как крест..."

В шампанском льдинка.

Мне двадцать?
тридцать?
сорок пять?..

Да что мы словно на поминках!

Пока не кончилась пластинка,

давайте лучше танцевать...

* * *

...всё времени нет – не прочитана книга.

Закладка торчит, словно в ране кинжал.

Глухая жестокость тупого ножа

не слышит пронзительность книжного крика.

Опять не хватает каких-то полдня

чтоб выстирать память и вычистить душу.

А время становится жёстче и суше,

наверно, ему не хватает меня…

Маршрутка летит бесконечною трассой.

Потом объясняй на последнем суде,

что, мол, не хватило какого-то часа

обнять напоследок любимых людей…

СТАРИКИ

Жизнь в стоптанных тапках по кругу заезженным вальсом кружит.

Вот так и убили б друг друга, но как друг без друга прожить…

Как горькие травы, поникли под тяжестью прожитых лет.

Давно откликаться привыкли на прозвища «бабка» и «дед».

Не выключен свет в туалете, а счетчик как бешеный лось –

Бранятся серьёзно, как дети, за каждую мелочь до слёз.

Всю жизнь ему было вольготней, и нынче – туда ж норовит:

Заныкает с пенсии сотню и тут же пропьёт, паразит!

Вот ведьма! Унюхает сразу! И ну на весь дом голосить.

Досталась такая ж зараза, найдёт ведь за что укусить!

А как же любил её, стерву, считал между письмами дни.

И был, как положено, первым (тогда по-другому – ни-ни!).

А как на вокзале встречала, красивей всех жен и невест.

А как она звонко кричала: «Алёша, Алёша! Я здесь!» –

Чернявая словно цыганка и хрупкая словно цветок.

И с кем-то прощалась славянка, и шли поезда на восток…

А телик тускнеет от мути, и кашляет дед до зари.

И счётчик, как бешеный, крутит, и свет в туалете горит…

* * *

…вот образы из памяти далекой, так бережно хранимые душой:

отец читает, выделяя строки отточенным простым карандашом.

Над скатертью из вытертого плюша склонённый профиль строгого лица –

отец читает…

Не дай бог, нарушить проказами занятие отца.

Он для меня, студентки-малолетки, в газетах, полных всякой лабудой,

как впереди идущий ставил метки и маячки над мутною водой.

Когда страну кроила перестройка и рушилась Берлинская стена,

отец не верил горлопанам бойким, и для него опять была война.

А для меня, признаться, было ново – не знала, что такой у нас отец,

когда он что-то в речи Горбачёва перечеркнул и написал: «Подлец!!!»

Жаль я тогда не ведала, дурёха, что мне отец простым карандашом

давал уроки: что такое плохо, а также, что такое хорошо.

Ведь я тогда ещё не знала горя – пока был жив, отец меня берёг.

А я рвалась на танцы, в горы, к морю… Куда – не важно, лишь бы за порог!..

Да, я была неблагодарной дочкой – он мне тогда казался чудаком.

А он – с бидоном на рассвете к бочке шёл в очередь за свежим молоком…

И колбаса, и сахар для варенья – в очередях длиною в полстраны.

Не козырял он удостовереньем и льготами Участника Войны,

не надевал по праздникам награды. А мы его тогда не берегли…

А он смотрел усталым светлым взглядом, и взгляд влажнел под песню «Журавли».

С тех пор меня переменило время – та девочка узнается с трудом.

И я давным-давно рассталась с теми, за кем ушла, покинув отчий дом.

В моих часах песочных время тает… Страна – другая, мир совсем другой.

Но как же мне сегодня не хватает твоих отметок, папа дорогой…

МАМА

От страха сердце бешено стучится – 
из детских снов нахлынувшая жуть.
Но ничего плохого не случится, 
пока я маму за руку держу.

Сомкнулись кроны сказочного леса, 
рассерженные молнии слепят.
Не бойся, моя милая принцесса, 
я здесь с тобой, я выведу тебя!

Сквозь капельницу тянется по капле 
на капельки размеренная жизнь.
Глаза потухли, пальчики обмякли.
Я здесь с тобою, мамочка, держись!..

Нависла боль как жадная волчица.
Спасение подобно миражу.
Но ничего плохого не случится, 
пока тебя я за руку держу.

Еще немножко и полегче станет, 
мы расколдуем злое волшебство.
Тебя оттуда кто-то сильный тянет.
Но ты мне веришь? Я сильней его!

Не бойся, моя милая принцесса, 
держись покрепче. Веря и любя, 
я выведу из траурного леса, 
как маленькую девочку, тебя.