Попов Евгений Александрович. Публиковался в журналах «Нева», «Аврора», «День и ночь», альманахах «День поэзии XXI век», «Поэзия», «День русской поэзии», в «Литературной газете», «Литературной России», антологиях и т.д. Автор книг поэзии и прозы: «Птицы в городе», «Сильное небо», «Западновосточный ветер», «Памятник тяжёлой волне», «Открытое дерево», «Четырёхгорка». Живёт в Петербурге.

Материал подготовлен редактором раздела «Поэты и прозаики Санкт-Петербурга» Феликсом Лукницким

Они стоят у окна. Слева – дядя Иван. Справа – дядя Семён.

Раньше я вспоминал о них очень редко,

Потому что знал лишь по фотографиям.

По кинохроникам, фотографиям и памятникам я знал и вождя.

Неизвестно кто из них более реален,

Знаю только, что другими они уже не станут,

Как бы ни склоняли одного

И как бы я ни старался вспомнить этих двоих.

Янтарь вечерней зари. Тема соловья.

Непрерывный полёт. Инверсионный след Победы.

***

Завтра наступит скоро,

А это значит,

Что ни одна сука не отвертится,

Ответит за свой вой

И бешеные укусы.

Вот и немцы сидят расплавленно,

На проспекте, который

Бом-

би-

ли

их

предки.

И всё же я не хочу быть судом потомков,

Я лишь звено, соединяющее немцев с линией электропередач,

Питающей наш дачный посёлок подо Мгой.

Она тянется над затягивающимися рвами передовой

И другими печальными рвами.

Я трогаю отросшую щетину

И ощущаю пальцами редкие сосны и берёзы.

Они здесь совсем маленькие и чахлые,

Самые старые – ростом с человека,

А там, где было особенно жарко,

Растёт только брусника.

Мы кланяемся этой земле,

Собираем оранжевое вечернее солнце,

И капли брусники

к

а

п

а

ю

т

в оранжевую

стеклянную

банку.

***

Когда на Невском пятачке

Иван Иваныч Виноградов,

Уставший и полуголодный,

Прилёг в промерзшем блиндаже,

Во тьме кромешной,

Он не думал

Ни о белье, ни об удобствах.

Сил не было, и спать хотелось

Сильнее даже, чем поесть.

Он рухнул в сон.

Проснулся утром.

Запомнила его спина

Мертвецкий холод.

И всегда

Потом

Спина его стонала

На приближение осадков.

Напоминали о ночёвке

Заснувшие под Ленинградом,

Окоченевшие солдаты

Вермахта.

Ведь оказалось

Постель

Иван Иваныча

Была

Из штабеля

Приезжих немцев.

Баллада о сержанте Громове

Упало давление в кабине пилотов,

Обморок длился двенадцать минут.

Думалось, что навсегда уснут,

Но один из них был кроток,

Поэтому автопилот вытянул курс…

Тема тёмная, как болота за Любанью,

С выходом на Мясной Бор.

Я не о власовской кампании,

Я о сержанте Громове,

Который был государства мотор.

В деревне Мельница, что на Холове,

Жил он, ходил всегда с покрытой головой.

Пролил он немного своей и вражеской крови,

Освобождая Великий Новгород,

Город областной.

Анатолий Семёнович рассказывал мало

О тех боях. Вот однажды в снегу

Сутки лежали, а под снегом вода, она мешала

Окопаться, и осколки с пульками щупали снежное покрывало.

Тогда вода помогла врагу.

Спрашиваю: «А что ещё помните?»

Всхлипнул и выдохнул: «А всё»…

Солнце осветило комнату легко и раскованно.

«А теперь, – добавил, – вот такое старьё».

Он умер через два месяца.

Съехались люди на проводы, сошлись.

Сержант ушёл вверх по лестнице

И оттуда посмотрел вниз.

Он забыл уже про козни новгородской администрации,

Долго и упорно проверявшей в военном билете какое-то число,

По этой причине не выделили квартиру герою нации:

Посчитав, что сержанту Громову и так на войне слишком повезло.

В послевоенном сорок пятом, уже в смерше сержант отлавливал

Предателей, коих было тоже какое-то число.

Из лесов выковыривал этих голавликов,

Плыл во времени, держа автомат-весло.

Видимо, кто-то из тех рыб, зарывшихся поглубже,

И попытался нанести армии-победительнице урон:

Воспользовавшись своей службой,

Отправил ветерану почтой

Последний патрон.

Плакать нечего, победа за нами.

Хотя осколки прошлого долго летят.

Гуляй, брат, в своей панаме,

А в потёмках кладовки придерживай бушлат.

В дремотных праздниках,

Пестуемых государевой службой,

Несут каналы выделенных частот

Нечистоты разного оргоружия,

Но обоняние улавливает запахи, ищет брод.

Холодная бежит река Холова,

Мимо курганов начала эры вьётся,

И это факт, –

Омывает она и могилу сержанта А.С. Громова.

Построены облака,

И это здорово,

И похоже

На праздничный военный парад.

***

В ласкательном падеже

Все окончания – трель.

Слышишь, посуда дрожит? –

Это идёт война.

Держит родная речь.

Слышишь – летит сель,

Губы надул вулкан?

Сверим давай часы.

Глыбой стоит сосна.

Градус крепости – злой.

Выпьем и снова нальём.

Небо сильней жжёт –

Чаша ногами вверх.

Дринкнуть (трамвайный зов).

Гакнуть (поднять рекорд).

Гикнуть (войти в пролом).

Это пока пролог.

Знойно гремит Ура.

Лава идёт вширь.

Лайкнутые глаза,

Кнутно-ракетный бой.

Дымный парад-смерч.

Гул затихает. Люк.

Выйдем опять наверх

Губы ласкать Люб.

***

Тропа. Трава. Растяжка Украины.

Весь мир – Донбасс. А может быть – Каньон.

Кора шевелится, когда стреляют в спины,

И в космосе клюёт, и пухнет небосклон.

Разбег. Прыжок. Кусочек отвалился.

Там антрацит. Здесь антивещество.

Там поднялся мертвец. А тут мудрец свалился.

И пламя факелов свершает колдовство.

Гуляет золото и оседает тихо.

Засадный полк в березняке стоит.

Бумага шелестит. Валютная гречиха.

Корабль качается, и серый волк ворчит.

***

Восстанем и преобразимся

И в новых планах будем жить.

Мы выползаем из больницы

И видим, как река дрожит.

Мы видим на затылке неба

Следы рубцов. И этот мир,

Как и река, увы, колеблем,

Похож на щёлкающий тир.

Дыши. Смотри. Преображайся.

Всё скатывается в яйцо.

Отрепетируй и – сбывайся.

Цыплёнок. Шелуха. Лицо.