"Что есть Истина?" № 61 июнь 2020 г.
Кавказские родники
Баадур Чхатарашвили
Другие рассказы Баадура Чхаташвили в нашем журнале
Короткие рассказы
О ПОЛЬЗЕ НАГЛЯДНОЙ АГИТАЦИИ
«Наглядная агитация — вид средств агитации, состоящий из печатной, реже — рисованной, продукции». Юридический словарь.
В далёком «социалистическом вчера» толковые книжки приходилось добывать у барыг, подписки на многотомники и вожделенную «Иностранку» через допущенных к лимитам чинуш, стародавние издания у алчных букинистов. Однако слуга ваш покорный не брезговал и “щедротами” Книготорга, ибо, скооперировавшиеся с перекупщиками жулики товароведы избытком интеллекта обычно не отличались, и, изымая из легального оборота “ходовой“ товар, порой, по незнанию, пропускали на прилавки качественную литературу.
Году этак в семидесятом (прошлого века, естественно), копаясь в кучах разложенной на прилавке обязательной тогда агитмакулатуры, наткнулся я на книжку в мягкой обложке:АлехоКарпентьер — имя ничего мне, сопляку, но читателю уже злому, не говорящее — «Потерянные следы». Роман. Издательство «Прогресс». Заглянул в предисловие: «…прогрессивный кубинский писатель, атташе по культуре посольства Кубы в Париже»…
Хосе Марти я тогда ещё не читал, «Сон кубинских негров» Гарсия Лорки, как и творчество самого “кубинского негра”, хоть и Сталинского лауреата, позитивных эмоций у меня не вызывали — Куба ассоциировалась с весьма романтической, но отнюдь не поэтичной фигурой сурового Команданте, так что, вожделения обладать вышеназванным романом я не ощутил, но — смутила обложка, вернее, оформление оной: стилизованное под гравюру чёрно-белое изображение пышной флоры, сквозь листву которой проглядывал не менее пышный обнажённый женский зад… визуал победил, и, набрав в тощем студенческом кармане что-то около двух рублей мелочью, направился я к кассе.
Шедевр великолепного АлехоКарпентьера-и-Вальмонт я “проглотил” за ночь, причём после первых же страниц визуал уступил позицию дискрету — проза кубинца действовала на молодые извилины как выдержанное вино: обволакивала сознание, рассеивала мысли и одновременно — возбуждала: Карпентьер оказался гиперэротичен каждой фразой, каждой строкой, каждым абзацем. Что добавить? — к утру личина моя была раздавлена, уничтожена, отдышавшись, мне пришлось сызнова начать её построение, и только-только отошёл я от потрясения, почтальон принёс свежий номер «Иностранки», в оглавлении которого среди прочего значилось: Габриэль Гарсия Маркес, «Сто лет одиночества»…
Не скажу, что магический реализм являлся для меня, тогдашнего, новым блюдом — пятитомник Гоголя был зачитан до дыр, да и с кудесником Гофманом состоял я в близком знакомстве.
Уже ходили по рукам продвинутой молодёжи альбомы репродукций Дали, уже издавали — хоть и с опаской — отдельные рассказы Кафки, но кружевные, барочные и одновременно — жёсткие как выстрелы словеса латиноамериканцев смущали неокрепшую мою душу сильнее самой изысканной наркоты: началось медленное погружение в бездонный омут: некрофил-романтик Хуан Рульфо, волюнтарист Фуэнтес, до боли пронзительный ОтероСильва, таинственный и развратный ВаргасЛьоса, буднично-мистичный БиойКасарес, изящно заумствующий, беспощадный Кортасар, ожививший тени пращуров Астуриас, воинствующий бунтарь Сабато, и ещё многоликая когорта полнокровных, жаждущих титанических страстей и напитывающих пьянящим словом, поспешающих жить и создавать новый, дерзкий уклад этой жизни, творцов, и колоссальный массив их поэзии от недопонятого пока ещё, опередившего бег времени Рубена Дарио, и до преисполненного горечью всезнания Пабло Неруды, и наконец, разгадавший все тайны мироздания, и от того бесконечно печальный Борхес… Омут этот алчен, он не отдаёт утопленников, ибо он же для них и пожизненный лицей строжайших правил обучения и последующего служения ему же…
В завершение сего путанного текста — ремарка, позаимствованная у последнего мечтателя современности: «Единственное, что надо делать писателям, которые считают себя членами “мафии” магического реализма, — это просто верить в реальность, не пытаясь её объяснить. Пусть её объясняют критики, учёные, социологи и кто там ещё…» — Габриэль Хосе де лаКонкордиа Гарсия Маркес (Габо).
Кубинский негр – Николас Гильен
КЛЮЧ ОТ ВРАТ РАЙСКИХ
Ближе к выпускным вязкое как болотная марь уныние расползлось по школьным коридорам. Дабы расшевелить бурсаков мы с Персиком спёрли из учительской классный журнал и затолкали его в очко педагогического клозета. Сверху присыпали дрожжами. Клозет возмутился, школа встала на сутки.Назавтра, когда стараниями дирекции относительный порядок был восстановлен, в класс ворвалась завучеса (как сейчас помню, шел урок математики — Пузырёк, радостно всхлипывая, рисовал на доске синусоиду периодической функции), в руке, защищённой позаимствованной с пожарного стенда перчаткой, Цицель сжимала скверно пахнувший, слипшийся страницами ком:
— Признавайтесь, варвары, чья работа? Кто посмел? Я ему это по всей морде размажу… вы, двое, за мной!
В учительской томился Багдадский вор. Цицель швырнула осквернённый журнал в мусорную корзину, следом — пожарную рукавицу, подтолкнула вещдоки к ногам завхоза:
— Попробуй высушить, нужно будет как-то переписать… — Распахнула дверь кабинета, тряхнув жидкими кудряшками, указала нам на проём.
Вошли гуськом: мы впереди, Цицель замыкающей, и — прямиком к телефону.
Гляжу — мой домашний набирает. Долгие гудки… — пронесло: по-видимому у Акоппетровича случился завоз, и матушка отправилась за свежатиной. Следующим был задействован номер персикова семейства. В ответ из трубки донеслось такое сочное, баритональное «Вас слушают!», что мы возликовали: — Дома, — с облегчением шепнул Персик.
***
Дядя Миша ворвался в учительскую, как конкистадор в покорённую страну:
— Доколе? До каких пор парочка малолетних негодяев будет нарушать спокойствие этого чертога знаний? — Приложился к Цицелиной ручке, незамедлительно закурил, принялся энергично вышагивать по кабинету, рассыпая окрест столбики пепла.Цицель, не спуская с гаера жадного взора, уселась млеть в кресло, и было ей с чего млеть, ибо Дядя Миша был чертовски красив в гневе: обильный телом, горделиво откинутая массивная голова, хищно горбоносый, алчущие губы сластолюбца, густая шевелюра переливчато-вороной масти, пушистые усы. Велегласный, щедрый в движениях, он весь сочился неуёмной мужской силой. А выговор? — то бархатисто-вкрадчивый, то, набиравший обертоны, опускавшийся чуть ли не до контроктавы полновесный, доктринально убедительный.
Краснобайствовал Дядя Миша с четверть часа, — начал с Павки Корчагина, плавно переключился на молодогвардейцев. После была простреленная каска с проросшей через дырку от пули берёзкой, герои-целинники, приплёл Гагарина. В заключение, ещё раз приложившись к ручке уже почти что оргазмировавшей завучесы, заверил:
— Цисаночка, сердце моё, я в очередной, и, даю нерушимое слово — в последний раз принимаю на себя вину этих охломонов. Обязуюсь, коли что-либо подобное повторится, обратиться к разрешению проблемы со всей возможной строгостью, вплоть до рассмотрения необходимости применения жёстких административных мер!..
***
На ступенях школы от щедрот Дяди Миши закурили:
— Трахнул бы ты её, — попенял Персик спасителю, — нам бы легче жилось.
— Твоя надзирательница, вот ты эту кобылу и трахай! — Огрызнулся Дядя Миша. — У меня своих страдалиц хватает. И потом, — что за дурацкие забавы: здоровые лошаки, и журнал в сортире утопили. В детство впали? Ваше счастье — я дома оказался. Взял бы трубку Автандил, вы бы сегодня в парке Победы ночевали, в беседке…
— Кстати, — Персик сузил нахальные глазки, — а чего это ты в рабочие часы лоботрясничаешь? Никак дежуришь в ночь? А ну гони ключ…
— Хрен тебе, а не ключ, идите, вон, с первоклашками в салки поиграйте…
— А Автандил вчера сетовал, мол какая-то сволочь у него из бака бензин сцедила, — ни к кому конкретно не обращаясь задумчиво промолвил Персик. — Застрял на полдороге, бедолага, на службу опоздал… — И откуда у нас в семье иуда завёлся? — Дядя Миша потянул из кармана связку ключей, — ведь генетически от начала рода-фамилии ни одного стукача, ни одного интригана-начётчика…
Тут надобно ввести в повествование пояснение: Дядя Миша являлся счастливым обладателем благоустроенной однокомнатной квартиры, которая имела место буквально в двух шагах от его родового обиталища. В Подсобке, как он её называл, Дядя Миша вёл жизнь половую, а столовался и предавался отдохновению у родных Пенат. Человек он был, хоть и холерического склада, но в быту до уныния обстоятельный, то есть — Подсобка была задействована каждый вечер, без выходных, в виду чего нам с Персиком лишь изредка удавалось абонировать сей чертог наслаждений на сколь-нибудь длительное время. Но, его величество Случай — отнюдь не фраер: на жизненном пути полового гиганта внезапно образовались некие метаморфозы, в корне изменившие привычный для него жизненный распорядок.
Дядя Миша был доктором, причём доктором хорошим, правда — несколько импульсивным в поступках, может от терзавшей его неуёмной любознательности, чёрт его знает. Отучившись в ленинградском «Меде» на лечебном, молодец взялся за научные штудии, однако кандидатскую защитил почему-то по курортологии. Воротившись домой, молодой учёный некоторое время усмирял конвульсии паралитиков, помещаемых им в барокамеру тифлисского Бальнеологического института. Когда эта забава ему наскучила, дядя Миша диаметрально переквалифицировался и поступил патологоанатомом в Первую градскую. Всё бы хорошо, но полюбилось гаеру ежедневно прогуливаться по палатам, наблюдая при жизни тяжелобольных, которых он после потрошил в прозекторской. Был вычислен кем-то из выживших, и разгорелся скандал. Скандал замяли, Дядя Миша уволился и опять сменил квалификацию — попросился в городскую неотложку, в реанимационную бригаду. Вот тут-то и пришёл на нашу с Персиком улицу праздник: трижды в неделю Дядя Миша уходил в ночное, то есть в эти дни Подсобка пустовала с шести вечера и до девяти утра…
— Кого вы туда таскаете… — чертыхался Дядя Миша, отделяя ключ от связки, — цыганок? К тахте не подойти – убойными духами провоняла…
— Фрейлин датской королевы, — съязвил Персик, — кто даёт, тех и таскаем!
— За ртутной мазью ко мне будете бегать? И научитесь, в конце-то концов, спирт разводить: одна часть спирта — полторы части воды. Заблюёте ванную, зубными щётками заставлю вычистить…
ВЕСЕННИЕ ЗАБАВЫ
Нет ничего более скверного, чем курсовая по теории упругости погожим майским днём.
С улицы донёсся призывный посвист, я метнулся к окну. Персик при полном параде красовался у подворотни:
— Чувой, сей момент накинь прикид и нарисуйся рядом — Рожа хлеб-соль выставляет!
— Ни в жизнь не поверю, из этого куркуля копейки не выжать, а ты байки мне здесь плетёшь…
— Сказал, одевайся и вытряхайся, нам к шести на их даче должно быть.
У бывшей семинарии повстречали четырёхглазого Татошу:
— Мужики, бегом в девятую, там молодая дура Ноксирон без рецепта отпускает!
Персик скривил губу:
— Фи, калики. Нас нынче с изысканными напитками привечают…
Уже когда тряслись на жёстком сидении пригородного Пазика, я попытался учинить допрос с пристрастием:
— Объяснись, наконец — от маменькиного мальчика кружки пива не дождёшься, что ещё за «изысканные напитки»?
— Терпение! Есть многое на свете, друг Горацио, что и не мнилось нам до сей поры…
***
Скучавший в стекляшке у ворот милицейский сержант весь встопорщился, узрев нас у турникета:
— Куда? Куда, вражьи дети?..
Персик ему пухлым пальчиком небрежно так на телефонный аппарат указал:
— Набери-ка там, служивый, две девятки и шестёрку — нас к обеду ждут, припозднились уже…
Мент аж взвыл от возмущения, однако номер набрал, доложил, что двое оборванцев торчат у проходной, отдал трубке честь, и, скрежеща зубами, потянул на себя рукоять запора.
Коттедж рожиного папаши скрывался в глубине территории, так что, у обитателей Закрытого объекта было время полюбоваться на парочку волосатиков, подметавших широченными слаксами присыпанные толчёной пемзой дорожки.
Рожа встретил нас с ещё более кислой, чем обычно миной. Персик глянул на панели из цельного дуба, дефицитную юговскую напольную плитку, резные карнизы:
— Справный предбанник, заботится Партия о слугах своих, а что здесь? – приоткрыл дверь, — мда, пердонарий царский, в такую красоту и какнуть постесняешься…
Прошли в гостиную. Возле накрытого стола, подрагивая изрядным брюшком, суетился Рожа-старший:
— Добро пожаловать, мои юные друзья, — с явным отвращением глянул на малиновые в зелёную полоску персиковы штаны, — племя младое, непокорное!..
Закусь впечатляла: икорка, балычок, сырокопченая колбаска, уже год как пропавший с прилавков швейцарский сыр, ветчинка, исландская селёдка в винном соусе, пикули, спецлимонад, «правительственный» Боржоми. Хозяин выставил внушительный пузырь с «побегунчиком» на лейбле:
— Вот, угощайтесь, шотландское, дефицит, так сказать…
Персик просмотрел контрэтикетку:
— Не шотландское, бутилировано в Финляндии.
— Что-о? Да я этой стерве сию бутылку в задницу вставлю…
— Ну, зачем же? — удивился Персик. — Думаю, работники вашего пищеблока не владеют в должной мере иностранными языками, и вряд ли способны разобраться в подобных тонкостях. — Свинтил колпачок, выбрал пузатый бокал, плеснул, отпил, почмокал губами:
— Весьма качественный напиток, вставлять подобную прелесть в чьи-либо задницы — расточительство!
— Ну, и ладно, не буду вам мешать, у вас свои секреты, а я пойду, подремлю у телевизора по-стариковски. — Рожа-старший прямо-таки излучал благодушие.
Происходящее абсолютно не соответствовало традициям чванливого обычно семейства, я был заинтригован донельзя, но хорошо зная подлую персикову натуру, молча занялся закусками.
— Кстати, — Персик запил бутерброд с балыком вакхическим глотком финско-шотландского, — просвети папахена на будущее — виски с копчёностями не сочетается, тут у вас сервированная по-французски классическая русская закуска под водочку…
— А мне можно немного? — спросил Рожа.
— Ни в коем случае! — Персик щедро наложил икры на ломоть французской булки. — Ни острого, ни солёного, ни, не дай боже, алкоголя — строгая диета. Прямо завтра топай на Трипперштрассе, в НИИ Венерологии. Найдёшь там Дядю Мишу — уже предупреждён, — он присмотрит.
— Надолго это? — Рожа совсем скис.
— Недельки две, может три. Не вешай носа — какой боец да не залетал по молодости. Починят, будешь как новый… — Персик перевернул бутылку верх дном:
— Сухо, сходи-ка к родителю, пусть в загашнике пошарит.
Рожа вернулся с пузатым фуфырём, на этикетке запряжённый в сани олень:
— Виски больше нет, есть ликёр, тоже финский…
— Сойдёт, — разрешил Персик, — шоколад в доме имеется? И хорошо бы кофейку, кстати, папаня твой курящий? Стрельни-ка у него чего-нибудь фирменного — не Приму же они смолят там, наверху…
***
Изрядно захмелевшие, обожравшиеся деликатесами мы брели к проходной.
— Может, объяснишь, наконец, какого чёрта ты Рожу к Дяде Мише направил (последний к тому времени вновь переквалифицировался и трудился уже венерологом в амбулатории вышеупомянутого НИИ).
— Триппер лечить.
— Да откуда у этого хронического девственника триппер?
— Сам себе придумал.
— С ума я с тобой сойду, роди, наконец!
— Этот негораздокнадысь ко мне подвалил — спасай, мол, погибаю от неудовлетворённых страстей. Ну, я и сводил его к Клеопатре.
— Так мадам Телегина вроде себя соблюдает?
— Ну, да, только этот клещ таким ебучим оказался — чуть насмерть не задолбал нашу милашку, и, видать, перетрудился, вот и решил по неопытности, что нехорошую болезнь подцепил. Дома трагедия, у папани нервический припадок — тебя, мол, на принудлечение отправят, меня из партии вычистят, с должности попрут. Надо тайком лечить, а как — не знают. Рожа опять ко мне, в ноги упал — спасай, мол, пропадаю…
Со всего этого кипиша проистекает большая польза: Рожецелку поломали — это раз. Дядя Миша пару лишних копеек перехватит — это два. Рожа-старший нам по гроб жизни обязан будет — это три. По «излечении» придурка светит нам грандиозный магарыч — это четыре. Ну и сегодняшний перекусон очень даже недурён был…
Тут мы дошаркали до турникета. Персик сунулся к форточке стекляшки, протянул давешнему, с омерзением разглядывающему нас менту сигарету из экспроприированной пачки:
— На, лишенец, попробуй, что твои хозяева покуривают. А скажи-ка мне, сержант, кто сторожит сторожей? Не знаешь? Да и откуда тебе знать, недалёкому… значит так — попрошу при следующем нашем визите исполнять вверенные тебе обязанности сообразно устава, а то ведь можно и тёплое местечко профукать. Учти — в рядах городской патрульной службы недобор наблюдается…