19 марта 2024  08:33 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 57 июнь 2019


Поэты и прозаики Санкт-Петербурга

Валерий Черешня

ВАЛЕРИЙ ЧЕРЕШНЯ. Родился в 1948г. в Одессе, живет в Санкт-Петербурге. Автор пяти поэтических книг («Своё время», 1996; «Пустырь», 1998; «Сдвиг», 1999; «Шёпот Акакия», 2008; «Узнавание», 2018), книги эссе «Вид из себя» и многочисленных публикаций в журналах «Новый мир», «Октябрь», «Дружба народов», «Постскриптум» и пр.

Материал подготовлен редактором раздела «Поэты и прозаики Санкт-Петербурга» Феликсом Лукницк

СЕНТИМЕНТ


Укрощенье мира словом:

лёгкий взмах его хлыста

и стихает бычий норов,

рябь вселенского холста.

Проступает синий-синий –

даль не может быть синей –

очерк невозможных линий

вечной родины твоей.

Там ликует летний ливень,

пахнет счастьем и водой,

там необъяснимо живы

все, кто должен жить с тобой.

Всё настолько очевидно,

что слепит тебе глаза.

По стеклу стекает длинно

дождевая бирюза.

Капель выпуклые линзы,

укрупняющие стих,

идеальные отчизны

отразившегося в них,

залетевшего, как птица,

света по пути – туда,

где легко ему светиться,

где ни мрака, ни труда.

ДЕТСТВО

Я на диване, мир уютен,

мне дочитают книжку завтра,

среди Иванушкиных плутен

дрожит стекло от гула «Татры».

И бабушкин счастливый «штрудель»

остынет на окне, и вечер

осеребрит фонарным чудом

широколиственное вече,

прочертит сеть венозной тени

на потолка белейшем меле,

и кровь прозрачных сновидений

дохлынет до моей постели.

И запах дома, запах дома, –

как мне сейчас ты остр и нужен, –

оберегает от погрома

огромной жизни, что снаружи.

ДИПТИХ

1

Эта страсть, потянувшая их

в неуютный, нетопленный дом,

эта жадная жажда двоих,

содрогнувшись, забыться в одном,

этот медленный тесный зачин,

затыкающий разуму рот,

доходящий до гулких пустот,

до неведомых прежде глубин...

2

Часы дробили равномерным ходом

остуженную глыбу тишины.

Окно пугало резким чёрным входом

во тьму. Свисали полые штаны.

Два отчуждённых тела возвратились

к самим себе в усталом полусне.

Их лица в темноте едва светились.

Жизнь прогорела в собственном огне.

* * *


На слишком близкое, слишком близкое

я подошёл к тебе расстояние,

всё расплывается, сердце стискивает,

Бог весть откуда это сияние.

И ты прекрасна ли, я ли выдумал, –

что за бессмыслица слов двоящихся!

Из прошлой жизни я время выломал

и вставил шарфик твой, в ветре длящийся.

И вставил шаг твой, навстречу льющийся, –

взаимность тела и тяготения,

и невесомое тех дней имущество:

дрожанье воздуха вослед движению.

ДЕРЕВО

Вере Дановской

Послушай, невозможно написать,

как дерево… послушай, невозможно,

оглянешься, вздохнёшь неосторожно,

и можешь вновь и вновь припоминать

тот город маленький от дома до вокзала,

сухую пыль, песчаную дорожку

и дом пятиэтажный, где стояла

такая тишь, как у лесной сторожки,

где в полутёмной комнате жужжала

большая муха, тыкаясь в подушку,

где мы с тобой раздетые лежали

не только потому, что было душно.

А ближе к вечеру, на узеньком балконе,

ты пробавлялась болтовнёй ненужной,

и был вдали пейзаж, как у Джорджоне,

окутан синей дымкою воздушной.

Я понимал и чувствовал вполсилы,

и нас оставил ангел наш, хранитель, –

собрались тучи и заморосило…

И вот тогда я дерево увидел.

ВАРИАЦИИ НА ВЕЧНУЮ ТЕМУ

Сам скажи о Себе, а я – устраняюсь.

Ну, какой Ты? Стоишь, наклоняясь,

обернувшись к Себе, словно смотришься в воду.

Ну, какой Ты без лирики? Кроме погоды?

Зачеркнём лепет слов, означающих чувство,

это здесь не подходит; оставим искусство

в точном смысле – уменья любого рода,

взглянем прямо в Твои бесконечные своды.

Анфилада пустот.

Пролетая раскрытые двери,

расстояние жизни рассудочным взглядом измерив,

я смиряюсь, Тебе предоставив слово.

Ты молчишь – это более, чем сурово.

Это более, чем сурово, но это – прекрасно:

если жизнь и её проявления столь же напрасны,

сколь напрасны цветы в индевеющем здании морга,

значит, мы так свободны, что хоть подыхай от восторга.

Ты молчишь, Ты молчишь, и даёшь этим право

на молчание мне и моей безразмерной державе;

где-то там, вдалеке, в леденеющей вспышке зарницы,

мы с Тобой погружаемся в смежные наши границы.

Осязая бесстрастье Твоё, высоту, равнодушье,

я уже никогда не умру от удушья,

задыхаясь вопросом, ответов не узнавая…

Ты свободен совсем, я Тебя отпускаю.

* * *


Обнимаешь руками себя

(будто так ты скорее уснёшь),

только собственной плоти тепло

уверяет ещё, что живёшь.

Заключив эту тёплую дрожь,

упираясь зрачками во тьму,

«чем ты дышишь и как ты поёшь?», –

выдыхаешь себе самому.

Столько ночи собралось в вещах,

столько здесь над тобой темноты,

что, коснувшись чужого плеча,

удивишься, что есть и не ты.

Так нелепо и хлипко вокруг,

так ведёт жизнесмерть свой помол,

что её жернова не сомнут

лишь того, кто действительно гол.

* * *


Капля камнем летит.

Ветер сминает рот

пьющим цветам.

Поёт

ливень, листва шумит.

Тело земли тяжелит

дождь, набухает плоть

сладостной влагой,

хоть

страшно, и всё болит.

Ночью потянет в рост

и разорвёт себя

косное семя.

Слепя,

дрожью прохватит звёзд,

мокрой живой земли

запахом, видно, здесь

ты и исчезнешь,

весь –

неотвратимость любви.

ШЛЯГЕР «ЭВРИДИКА»

Как мы вовремя успели!

Мы с тобой проедем снова

мимо жизни, мимо цели,

мимо Стрельны и Сосновой.

И приедем: что за местность?

не бывали здесь ни разу…

Ты на холм взберёшься: лес на

двадцать криков, тридцать спазмов.

Что за странная погода, –

ни зима кругом, ни лето,

непонятно время года,

да и света мало, света!

Да и ты почти что таешь,

шарик жизни, видно, сдулся,

ускользаешь, ускользаешь…

Боже, где я оглянулся?


* * *


Утро – бестолочь – собака ковыляет,

цепкий куст растёт в стенной пролом…

То нам кажется: Господь нас укрывает,

то мерещится покинутость во всём.

Как бы ни было: собака лает,

куст цветёт и стелется трава,

и каким-то чудом совпадают

с ними, их назвавшие слова.

Rado Laukar OÜ Solutions