29 марта 2024  03:17 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 57 июнь 2019


Поэты и прозаики Санкт-Петербурга


Павел Алексеев


Алексеев Павел Евгеньевич. Родился в 1959 г. в семье морского офицера-пограничника и матери врача. Окончил в Ленинграде 239 школу с углублённым изучением физики и математики (школа несколько раз признавалась лучшей в мире). Затем в 1982 г.окончил Военмех, где участвовал в театральных постановках, режиссировал. Руководил институтской командой КВН. Далее работал в НИИ, потом на кафедре в Военмехе. Одновременно закончил режиссёрские курсы у проф. Кацмана А.И. Последний научный проект, над которым он работал, солнечный парус. Член российского союза писателей. Член Союза Писателей Санкт-Петербурга, председатель секции прозы, член Литературного Фонда России. Член попечительского совета театра "Мимигранты". Дипломант премии «Золоток перо России 2013», диплом «Серебряное перо Руси 2013» за серию миниатюр. Первая премия в литературном конкурсе им. В. Голявкина 2014 год за книгу «Среди сломанных копий». Премия «Петраэдр» в номинации «Рассказ года». 2015 год. Знакобщественного признания  заслуг «Красная ворона» 2018 год (номинация «Литература»). В 2007 году в издательстве «Геликон плюс» вышла книга «В поисках чуда», а в 2011 «Непричастные» в «Издательстве Союза Писателей Санкт-Петербурга», в 2013 «Среди сломанных копий» в том же издательстве. Печатался в совместном с датскими писателями сборнике «Свобода и судьба» 2015 Печатается в журналах «Аврора», "Паровоз", "Лёд и пламень", «КЛАУЗУРА», «Квадрига Аполлона», «Невский альманах», «Под небом единым» (Финляндия), "Kirjalija" (Финляндия), «Новый берег» (Дания), «Берег Питера» , «Царскосельская лира», альманахи: «Северное Измерение», «Петраэдр», «Согласование времён» (Германия), «Интеллигент» (Москва, Санкт-Петербург, Нью-Йорк), «Творчество» (Берлин), «Лиterraтура», «lit(e)riЧЕ», «Литературная газета». Один из авторов и исполнитель спектакля «Слово», театр «Мимигранты» 2016 Автор идеи и участник выставки «Писатели – художники» в 2013-2018 годах. В 2016 году седьмая выставка «Писатели – художники» экспонировалась в филиале Эрмитажа в Выборге затем в «Доме Писателя». Организатор и участник выставки «Писатели фотографируют». 2015 (Санкт-Петербург, Петергоф, Ораниенбаум, Выборг) Участник выставок в Хельсинки, в Датском институте культуры, в музее городской скульптуры, в музее Державина, в гос. музее А. В. Суворова, различных, в союзе художников Санкт-Петербурга, университетах, библиотеках города

Материал подготовлен редактором раздела «Поэты и прозаики Санкт-Петербурга» Феликсом Лукницким

Слово опасно!

Настоящая литература


Он с жадностью читал, хватая книгу за книгой. Глаголы жгли.

Под утро его нашли сидящим на готическом стуле. Спина прямая. Глаза обожжённые, белые. Смотрят в пустоту. Он стал слепым.

Настоящая литература действительно жгла.

Одержимые словом

Царь Минос был недалёким правителем. Другими словами не объяснить, что он сумел, как говорят, с проклятиями выдворить свою обширную библиотеку в подземелье. В подвал.

Уже часа два как я бродил там, очутившись среди бесчисленных книг. Плутая, теряясь, не зная, что выбрать… Я читал. Перелистывал фолианты. Манускрипты. Мысли взлетали, блуждали, запутывались в чужих размышлениях. Я уже не понимал, где я, кто я, увлекаясь всё более и более. Глотал взахлёб. И вдруг приметил приличных размеров минотавра. Призрак? Видение? Дочитался.

Но тут услышал его рокочущий голос.

Я тоже так жадно сначала копался, – проговорил он, упираясь массивным лбом в бескрайнюю стену книг, раскачивая её всё сильнее и сильнее. Несколько книг упало, раскрылось. Он отступил. – Не осилить, – и взревел в бессилии.

А бежать не пробовали?

От себя не убежишь.

А туда? – спросил я с надеждой.

Сплошная философия, – махнул он рукой. – Царь поймал меня на любви к чтению. Я читал всё запоем. Книгу за книгой. Свиток за свитком. Он их подбрасывал, подбрасывал и подбрасывал, увлекая всё глубже. И я заблудился в итоге среди них.

Бежим! Оттуда вроде воздух свежий тянет.

Отсюда, – указал он на книги, – нам никогда не выбраться. Кто мы без них?

«И правда», – подумалось мне.

И теперь мы читаем вместе. Так сказать, духовная пища.

Иногда в подземелье приходят безграмотные. Мы на них не злимся. Бесполезно. Они другая пища. Говорящая глупости.

Книжный рай

Такого безумного количества книг я не видел никогда. И замер, потрясённый до глубины души, размах представленного ошеломлял.

Открылся ли у меня рот – не знаю. Но Хранитель с довольной усмешкой поглядывал на меня.

Можно? – спросил я, протягивая неуверенно руку к ближайшей книге.

Конечно, – кивнул он.

Пальцы коснулись корешка, потянули к себе… Книга открылась, зашуршали страницы, замелькали слова… и исчезли, испаряясь. Пустые листы. Они вспыхнули, засветились, засверкали.

Я собираю души книг, – молвил Хранитель.

Я оглянулся. Души книг светились на полках.

«Книжный рай», – подумалось мне.

Важное

По улице шёл человек с надписью на спине «message». Послание. Он подходил к прохожим и что-то спрашивал. Кто-то шарахался от него, а кто-то отрицательно качал головой. А он с грустью, с тоской отходил. И шёл дальше, пытаясь кого-то найти.

Вся одежда Послания была потрёпана, обувь в пыли и изрядно стоптана. Видно, он давно искал своего хозяина да не мог обнаружить. Вот и тыкался, как бездомная собака.

Судя по хорошей оправе, это было довольно интеллигентное послание. Наверное, нужное. Я даже подумал, что очень важное. Может, значимое для всех нас. Что-то такое, что открыло бы нам глаза. Изменило бы жизнь.

Но вот не нашло оно получателя. И всё. Что-то главное теперь будет утеряно. Может, навсегда.

Я вздохнул и пошёл к дому.

А сзади вдруг раздался визг тормозов. Я обернулся. Послание лежал под колёсами чёрной машины. Завыла сирена. Подъехала скорая.

Его увезли.

А я думал:

Вылечат ли его? Останется ли он целым? Или Послание уже повреждено так, что не подлежит восстановлению. Будет ли оно мыкаться от человека к человеку ущербным или всё-таки обретёт смысл? Свой внутренний смысл.

Так и мы, наверное, ходим по жизни, думая, что хождение это наше предназначение. А глубинный смысл уже забываем. Или не помним. И не знаем, что сказать теперь людям, с чем обратиться.

Может, я что-то не понимаю?

Устал. Снимаю куртку. На спине надпись «message». Послание.

Забыл. Ничего не помню.

Что ещё сказать?

Не знаю. Вы же уверены, что всё уже итак знаете.

Правда

Иван Петрович решил всем говорить правду.

Правду. Только правду и ничего кроме правды. И ему показалось, что это будет очень хорошей идеей. Четной. Перед собой. Перед всеми.

Он вдохновился ею и тут же всё рассказал своей жене. Всё о своих былых похождениях и неприглядных поступках. Во всех подробностях и деталях. Без утайки. Как ему это было ни трудно, но он превозмог себя. И был горд этим. Он вдохновлялся. А в итоге его половинка после трёх дней горьких рыданий вся в слезах ушла, прихватив детишек.

Другой бы задумался, что происходит? Что-то не так? Но он был уверен в правильности предпринятых шагов и двинулся дальше. И поведал на работе всю правду о своих сослуживцах начальству, и у него в мгновения ока не стало друзей и соратников. А начальство просто вышвырнуло его за неприглядную правду о себе.

Однокашники тоже теперь его ненавидят и не желают общаться и знаться. И не только они.

Эк! Чего навыдумывал! – стали говорить все вокруг и отворачиваться при встрече.

Даже старая мать старалась забыть о собственном сыне, о кровинушке. Что он ей там наговорил, не известно, но он уверен, что всё это истина в последней инстанции. А мать очень жалеет, что родила такого изгоя.

А Иван Петрович свободен теперь от всяческих связей. Дружеских, общественных, личных. Он не заморочен чужими проблемами, болью. Не знает забот.

Истина, что есть насущней?

Кто хочет больше свободы, говорите всё время правду. Правду и только правду, ничего кроме правды. Прямо в лицо.


Ненужные книги

Он нависал надо мной грозной тенью:

Люди не знают, что в книгах есть. Ну вот, что ты тут принёс?!

Донцову, Устинову…

Бред. Рухлядь! Никчёмный товар.

Я бросился в соседнюю комнату, схватил что-то с полок и притащил ещё груду томов Пелевина, Улицкой, Прилепина, ещё кого-то. Он неторопливо провёл рукой над книгами, будто сканируя их содержание, и все сбросил на пол.

Уже лучше, но тоже муть. Посмотри, они даже на бумагу не разорились. А обложка?! Разве это содранная кожа?

Он нахмурился, а я заторопился и стал волочь всё, что мог, с полок, заваливая стол.

Дюма, Гюго, Гейне, русские классики. На Пушкине, Шекспире и Лермонтове он задержал на некоторое время свой внутренний взор и молвил:

Это – хорошо. Но чего-то ещё не хватает.

И я решился на последнее средство и принёс из маминой комнаты самое дорогое, Библию, память о бабушке. Очень старое издание.

О! Недурно. А «Книги Тота» у вас случайно не завалялось? – рассмеялся он.

Нет, – пожал я плечами в растерянности.

Не понимаю. Зачем вам вся эта макулатура? Для красоты? Будоражить нервы? Умиляться? Понимаешь, книга должна работать!

У меня есть «Тибетская книга мёртвых», – промямлил я с некоторой надеждой.

Что?! – обрадовался он – это уже дело. Тащи!

Я принёс.

Он положил её на середину столешницы, вынул кривой нож, что-то забубнил, повышая голос, завыл, поднимая очи к небу. И вдруг с силой воткнул лезвие в середину книги.

Та будто охнула.

Мир качнулся. По стенам побежали лики умерших. Учитель указал на меня и гаркнул.

Я только понял, что духи теперь должны подчиняться мне и всячески помогать.

По-моему, я упал в обморок. Те жуткие хороводы мертвецов вокруг меня я решительно отказываюсь называть явью. Ребята, я этого не видел!

Но надо честно признать, что с тех пор жизнь моя улучшилась.

Местные хулиганы перестали просить закурить. В магазинах уже не обсчитывают. Двинули по службе.

Но это не главное, я что-то начал понимать в устройстве мироздания. Понимаете?

Вот, что значит принести в жертву правильную книгу.

Да. Писатели, пишите сильные книги, не разменивайтесь на ерунду.

В Интернет-кафе

Григорий Отрепьевич ухом не ведёт и рылом. Хотя обращаются к нему и требуют предъявить сейчас же документы.

Но Григорий не в силах даже повернуться. У него настоящий приход графомании. Это новый вид неизученного заболевания, когда пишешь в безумии всякую чушь, не переставая, размещаешь её торопливо где только возможно в Интернете и ждёшь с нервным трепетом хоть какого-нибудь отклика.

Эй, ты! – повторяет в сильном раздражении грубый голос, и мясистая ладонь ложится на плечо пишущего, надавливая.

Минуточку, – лихорадочно шепчет Григорий Отрепьевич, пригибаясь, и уходит с головой в текст.

Только его и видели.

Ты видал? – спрашивает ошарашенный мент, а ныне полицейский Саня, своего промозглого напарника. Тот кивает, тупо глядя на экран, который только что с чавкающим звуком поглотил почти целиком графомана-маньяка в первом поколении. Лишь каблук ещё никак не может погрузиться в гладкую поверхность монитора. Дёргается.

Полицейские не успевают опомниться, как ботинок всё-таки тонет. Хлюп!

Две пары осоловелых глаз, проморгавшись, с невероятной ясностью видят, что среди букв и всяких предложений, ныряет, кувыркается и неслышно кричит разрумянившаяся рожица Григория. Он, видимо, счастлив.

А мы? – просятся менты внутрь таинственного пространства и угадывают по губам ожившего смайлика:

Пишите, Саша, пишите!

Стражи порядка бросают всё и начинают строчить…

Компьютеры, а затем и экраны телевизоров захламляют постепенно «менты», «воры», «фонари», «слепые», «убойные»…

Ну что? – спрашивает плоский смайлик, подмигивая. – Ко мне? А?

Нам хорошо и здесь! – вскрикивают новые сложившиеся авторы и поминают являющегося им Григория Отрепьевича лёгким квасом. Они не пьют. Им некогда. Они творят культуру.

Мент. Улица. Фонарь. Аптека.


Пришла беда откуда не ждали

Миллионы нас! – огрызнулись графоманы

Беда! – сказала интеллигентная москвичка. – Опять провинция прёт!

Надела быстро шлемофон, с грохотом опустила крышку люка и гаркнула:

Осколочным!

Начинался пятый великий поход графоманов на Москву.

Как тут поспоришь?

Во дворе «Дома писателя» молодой неудержимый прозаик стоял около урны, нещадно дымил сигаретой, доставая новую, и брызгал слюной, обличая всех графоманов на свете.

Рядом уже полчаса солидно попыхивал трубкой маститый местный литератор, принадлежавший каким-то своим упитанным боком к древнему роду Кожиных-Рожиных. И вот он-то вдруг и сказал на все эти беспощадные выплески:

А мне лично графоманы нравятся, – и улыбнулся, глядя в непроглядное петербургское небо.

Почему? – опешил юный обличитель.

Они хотя бы неравнодушны к слову, – и выдохнул смачно дым огромным кружащимся облаком.

А я?!!

А ты неравнодушен к графоманам.

Как тут поспоришь?

Новые правила

Санкт-Петербург. День близился к ночи. Мужчина вынул ключи с брелоком от домофона, подходя к парадной. Из темноты ему навстречу шагнули трое в строгих костюмах, и очень вежливо один спросил:

Не подскажете, как пройти в библиотеку?

Чё? – не понял прохожий.

Резкий удар справа. И темнота.

На следующий день на отделении травматологии потерпевший узнал от других пострадавших, что в городе уже нельзя говорить «чё?» и лучше досконально знать, как пройти в библиотеку, и неплохо на карте показать, если потребуется, кратчайший маршрут, иначе можно получить и в челюсть.

Кто они? – побледнел наш герой

Учителя русского языка, – вздохнули все.

Культурная столица должна быть культурной! И баста! – возглашал очкастый предводитель педагогов, немного красуясь перед телекамерами.

Тревога охватила весь город. Ведь первый встречный на пустынной улице мог задать вам негромко вопрос:

А читали ли вы Достоевского?

И если вы неуверенно кивнёте в ответ, то и уточнить мог с многообещающей и сладкой угрозой в голосе:

А что именно?

И нужно было тогда не ошибиться в названии.

Учите русский язык. Читайте. На всякий случай. Пожалуйста

Rado Laukar OÜ Solutions