19 марта 2024  06:43 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 57 июнь 2019


Изба читальня



Виталий Шелестов

Родился в Минске в 1966 году. Окончил геофак Белгосуниверситета. Работал почвоведом, геологом, изыскателем. Литературным творчеством занимаюсь с 1999 г. (с перерывами).


Лошадь на переправе


I
С самого утра всё шло-ехало наперекосяк. Бреясь в ванной перед зеркалом, сильно порезал левую щеку, после чего минут двадцать «успокаивал» кровь, - видимо, был задет какой-то подкожный сосуд. И хотя взбучки от руководства за неминуемое опоздание быть не могло (Костик почти всегда относился к сотрудникам с пониманием), неприятный осадок начал точить сразу. Затем, проглатывая второпях завтрак, пролил на рубашку кофе, и пришлось потратить еще некоторое время, чтобы удалить с нее ржавые пятна, как назло отпечатавшиеся на самом видном месте (чтобы переодеть другую, Алексей почему-то не сообразил – скорее всего, из-за спешки). Уже выходя из подъезда, некстати прищемил указательный палец железной дверью, не так давно установленной фирмой «Цитадель» в целях обеспечения покоя жильцов дома. Шипя, как змея, Алексей выворачивал свой «фиат», пристроенный с вечера во дворе среди беспорядочно выстроенных «собратьев по металлу», как вдруг зацепил мимоходом взгляд одного из прохожих, находящегося поодаль.
Собственно, слово «прохожий» тут было не совсем уместно. Просто какой-то человек, стоявший на противоположном конце двора, как показалось Алексею, внимательно разглядывал его в машине, когда тот маневрировал, чтобы вырулить на проезжую часть. И хотя мысли Алексея были далеки от происходящего во дворе, эпизод сей не стерся из памяти и словно неосязаемый фантом маячил где-то рядом, время от времени всплывая перед глазами подобно изображению на проявляемых фотоснимках.
На этом, однако, мелкие неприятности странного утра не прекратились. Когда Алексей ехал уже по проспекту Фрунзе, он едва не сбил маленького рыжего щенка, случайно оказавшегося на самой середине полосы и растерянно прижавшегося к асфальту. Дернув педалью тормоза, отчего на добрую сотню метров вокруг резануло взвизгнувшей резиной, а из пролетавших рядом легковушек донеслись матюки и благодатные пожелания, он выскочил из машины, схватил несмышленыша за шкирку и бросил на переднее сиденье справа от себя. Коротко сплюнув и уже не реагируя на происходящее вокруг, опять сел за руль и, как ни странно, немного успокоился. Однако подъезжая к пятиэтажному зданию на улице Гоголя, в котором уже три года как обосновалась фирма «Электросервис» - место работы, увидел, что беспомощное четвероногое создание напустило под себя столько сырости, что хватило бы на целый собачий питомник после сытной кормежки. То, что случившееся оказалось следствием щенячьих переживаний и эмоций, и потому найденыша трудно было в чём-то винить, как можно догадаться, также не прибавляло Алексею позитивных эмоций.
Теперь уже предстояли нудное объяснение с охраной и реальная головомойка от начальства. И если с парнями в камуфляже, дежурившими в вестибюле, вполне можно было как-то договориться, чтобы пронести загаженное сиденье и промыть его в санузле, то с насупленными бровями генфеша «Электросервиса» Виктора Степановича Ревенко разглагольствовать о неудачном стечении обстоятельств было все равно что исполнять мадригал гипсовой статуе колхозницы, которую Алексей с сыном недавно видели в одном сельхозпоселке. Твердокаменность директора уже давно служила поводом для хохм и анекдотов, кои так любят слагать подчиненные во все времена и эпохи.
Что вполне естественно, довольно скоро завибрировал в кармане телефон, выдавая мелодией из Штрауса принадлежность сигналивших к разряду вышестоящих по службе. Все прочие, кроме родных, для которых был выбран «мохнатый шмель», извещали о себе «желтой субмариной».
«Какого черта сам не предупредил!» - досадливо помотал головой Алексей и вытащил мобильник. Звонил Костик Звягин – непосредственное начальство, ведущий специалист отдела.
-- Привет, ты где?
-- Понимаешь, Кость… как бы это сказать… в небольшую аварию угодил. Не то чтобы серьезно, просто… мелкий отпад на дороге. Я срочно нужен?
-- Ну, в общем да. Через сколько тебя ждать?
-- Да минут пятнадцать, не больше. Я уже здесь, внизу, только срочно надо привестись в порядок.
-- Что-то серьезное? – встревожился Костя.
-- Да нет, скорее дурацкое. Бытовое. Всё расскажу, когда буду. Ревенко спрашивал?
-- Его сегодня не будет, уехал в Минск на тендер.
«Слава Богу, хоть здесь пронесло!»…
В вестибюльной кабинке рядом с турникетом-вращалкой дежурил сегодня Андрей Симаков – полноватый балагур, не упускавший случая безобидно подтрунить не только над опоздавшими, но и оконфузившимися вообще. Узнав, что произошло, он снисходительно поколыхался за стеклом кабинки и пропустил Алексея со снятым сиденьем в руках.
-- А куда барбоса денешь? В машине задохнется. Лучше тащи его на задний двор, там старая будка есть, еще от коробейников сохранилась.
Коробейниками называли арендовавших еще в перестроечные годы фирмачей-посредников, устроивших на задворках нечто вроде перевалочного пункта, где хранились всевозможные предметы купли-продажи, требующие, естественно, недремлющего ока, и потому бережно хранимые.
-- Это мысль, - согласился Алексей. – Он малый ничего, спокойный, будет дрыхнуть там до обеда. А там мы ему нового хозяина подыщем.
-- Только слышь, - предупредил Симаков, - не засветись с ним начальству. А то как бы самому потом не пришлось в той будке обитать.
-- Само собой… - пробормотал Алексей и, воровато озираясь, двинулся с грузом к ближайшему туалету на первом этаже…
Когда наконец он появился в офисе, работа там вовсю кипела, если иметь в виду старания сотрудников придать служебной атмосфере надлежащий деловой антураж. Кофепитие завершено, всё рассовано по тумбам, герани и фикусы политы, а у сослуживцев сосредоточенные лица. Жидко-кристаллические мониторы на столах излучают важные цифири, графические и таблоидные сведения, без коих никак не обойтись деловому человеку наших дней. Бритая ежиком голова Севки Шадрина, маячившая за рабочим дисплеем в дальнем углу офиса, неподвижно застыла: кажись, разыгрывается ответственная покерная комбинация с виртуальными партнерами на экране. Леночка Орлинская же за своим рабочим столом – само воплощение преданности делу: клавиатура под ее пальчиками, казалось, сама выдает электронную ораторию будущего, ежели не ведать, что орфографических ошибок при этом хозяйка пальчиков делает не меньше пяти в каждом абзаце. Впрочем, отдавая должное, никогда не артачится при этом и усердно исправляет ляпсусы. Еще один сослуживец, Митька Дырович, что-то быстро писал на чистом листе бумаги – должно быть, рапорт о командировке.
-- Буэнос диас, дамы и господа!
-- Заходи! – приветствовал Алексея Костя Звягин из своего кабинета, отделенного стеклянной перегородкой.

Поведав об утренних перипетиях, Алексей перевел дух и выжидательно забарабанил пальцами по столу: он хорошо знал, что Костя просто так к себе никого не вызывает, даже если кто-то из сотрудников влип в неприятную историю. Обычно такое обсуждалось в рабочем офисе.
Костя порылся в столе и достал оттуда папку с какими-то бумагами.
-- Тут дело в следующем, - начал он. – Неделю назад к нам обратилась за помощью одна немецкая фирма. Требуется спец по наладке конвекторного оборудования для одной поточной линии. Линия эта будет установлена временно, стало быть, особой скрупулезности установка и отладка не требуют. Подобная технология у них никогда не применялась, использовались другие схемы. То, что мы можем предложить, им теперь как раз надо позарез. Ведь «зета три-дэ» и «айс-микро» разрабатывались тобой и разве что нашими конкурентами из Питера.
-- Ну да, - покивал Алексей. – Дело, я еще помню, осложнялось тем, что у нас не имелось «фаст-клювиков», чтобы спроектировать допуск на пятьдесят микрон.
-- А теперь немцам, как оказалось, таких параметров и не надо соблюдать. Их устраивают стандартные врезки. Для чего – хоть убей не пойму, но нам это не обязательно знать. Важно то, что питерцы пока не в курсе их проблем, иначе давно бы заслали туда своих спецов. Ты же знаешь этих пройдох.
-- А как получилось, что немцы обошли их стороной и обратились именно к нам?
Костик слегка поморщился.
-- А холера их знает. Скорее всего, разнюхали или просто почуяли, что наши агенты из торгпредства не до такой степени еще скурвились, чтобы при первой возможности, если запахнет тридцатью сребрениками, спихнуть всю нужную информацию налево. А может быть, просто не в курсе, что у питерцев вообще есть что-то похожее. Но суть не в том. Просто мы с Ревенко и Масалковым вчера вечером обсудили этот вопросик и без малейших разногласий подошли к твоей кандидатуре. Что скажешь?
Алексей шумно втянул в себя воздух. Что там говорить, предложеньице из тех, что заставляют некоторое время ощутить полную немоту. Загранпоездка, в которой не потребуется полной отдачи сил, как у спортсмена, а также материальных затрат, как у туриста, – что может быть великолепнее! На какой-то миг забылись утренние мытарства…
-- Причем обрати внимание, - продолжал Костик, подняв указательный палец. – Линия, которую ты наладишь, будет работать месяца три, а установить ее – максимум неделя. Всё остальное время надо быть поблизости, чтобы, понятно, в случае сбоя устранить неполадки. Синекура чистой воды. Плюешь в потолок, тянешь местное дюссельдорфское пивко, а гансы тебе проплачивают содержание, не считая командировочных расходов здесь. Не могу только понять, почему бы просто не толкануть им патент, вместо того чтобы засылать на длительный срок людей. Наверное, так все-таки экономичнее. Тем более что всё это временно.
-- Ты говоришь «людей», - перебил Алексей. – Кто-то еще должен будет поехать?
-- А как же! Ваш покорный слуга. – Костик довольно заухмылялся. – В кои-то веки наш человек попадал в лапы западных хищников без дружеской поддержки! Пришлось, конечно, уламывать нашего «Черномырдина» и придумывать веский довод – оргвопросы и хорошее знание немецкого языка.
-- Ты же знаешь его не лучше нашей уборщицы Таисии Валерьевны! – засмеялся Алексей.
-- Тс-с! Не распространяй это в пределах фирмы. Будем заговорщиками на неопределенный срок. Авось не раскроется до отъезда. Ну, так как, Лешкин-свет? По рукам?
-- А когда предполагается отъезд?
-- Через месяц, не позже. Нужен еще официальный запрос, плюс оформление договоров, виз и прочего бумажно-картонного хлама.
-- Тогда, Костян, покажем этим бюргерам, как наш брат умеет оторваться! Как ты сказал, город называется? Дюссельдорф?..

II
К середине дня, как обычно, служебная запарка пошла на убыль. Условились с Костей, что до поры до времени никому в офисе про утренний разговор не выбалтывать, дабы избегнуть завистливых вздохов. Этого, конечно, вскорости не миновать, просто когда всё станет известно через Ревенко или Масалкова – его зама («старпома», как выражались сослуживцы), то в их присутствии подобные эмоции если и выразятся, то разве что в форме пожеланий удачи с досадливым тиком в глазах. А впрочем, кто позавидует по-настоящему? Всем известно, что Алексей Копылов – большой дока по своей части, и что равноценной ему замены в «Электросервисе» покамест не предвидится, разве что если сманить у конкурентов. Но это и накладно, и времени займет столько, что впору будет самим переквалифицироваться. Другое дело Костя. С какой целью ему лететь на запуск линии, непонятно. Скорее всего, будет разнюхивать насчет нужных связей и, по мере возможности, новых технологий, что были бы полезны здесь. А он в таких вопросах непревзойденный мастер. Еще шеф-Ревенко говорил про него: «Если б Звягин прошел разведшколу, Штирлиц наложил бы в штаны со стыда». И при всём при том следует признать, что и в электронике Костик не профан, диплом имеет зеленоградский, а всем известно, насколько котируются тамошние выпускники не только в пределах бывшей необъятной, но и далеко за ними…
Однако все последующие часы Алексея не покидало ощущение, будто мимо него проскользнуло нечто такое, что не стоило бы пропустить. Причем не связанное с Костиным известием. И если первая половина дня, забитая рабочей суматохой, в какой-то степени отвлекала от навязчивой мысли, то после обеда дурацкий «глюк-заскок» (по выражению сына Владика), что называется, разыгрался по полной. Алексей знал, что не успокоится, пока не выяснит, что и почему его так зацепило. Что-то подсказывало ему: это очень важно и потребует к себе не только внимания, но и чего-то куда более существенного.
Снова и снова периодически возвращаясь к этой призрачной червоточине, память словно на выставке проворачивала мелькающие картины и эпизоды дня. Где же все-таки он мог это «существенное» упустить? Ясно, что не дома: там, если чего и забудешь, оно скоро напомнит о себе, - по-всякому, но отчетливо. Может, что-то связанное с происшествием на проспекте и щенком-найденышем? Тоже как будто мимо: подобные эпизоды на дороге бывают сплошь и рядом, а четверолапое создание – вон, в будке посапывает, налопавшись ванильных сухарей. То, как он ловко «обслужил» салон «фиата» - мелкое житейское недоразумение, теперь уже кроме смеха ничего не вызывающее. Из большого начальства никто на глаза не попадался, так что и здесь без прокола…
Где же, черт возьми, тут хоть какое-то логическое обоснование проходящего в голове калейдоскопа образов и ассоциаций, а проще говоря, какая зазноба могла так укусить, что никак этот «заскок-глюк» не выбрасывается из башки?
В конце рабочего дня позвонила жена Алла:
-- Я сегодня задержусь на пару часов, у нас небольшое чествование одного товарища, на пенсию провожаем… Не забудь купить в магазине хлеба, зелени и куриного фарша для пиццы. Проверишь Владькин дневник. У тебя что нового за сегодня?
-- Есть кое-что, - довольно хмыкнул Алексей. – Не знаю только, рада будешь или наоборот.
-- Что-то важное?
-- Собственно говоря, сам пока не разберусь. Всё объясню вечером.
-- Ладно, до скорого…
Алла работала в конструкторском бюро на «Энегрокомплекте», где служебных проблем хватало, пожалуй, не меньше, чем где бы то ни было. Это не значило, однако, что ей приходилось часто засиживаться там допоздна, поскольку коллектив у них был дружный, почти сплошь состоявший из дам. Из чего следовало, что свои права в случаях рабочих неурядиц качались слаженно и напористо, и потому задержки на производстве случались, как правило, по причинам, подобным вышеназванной.
Проведав щенка-бедолагу и узнав, что одна из сотрудниц параллельной организации возымела желание сделаться его полноправной хозяйкой, Алексей облегченно вздохнул и только собирался уже было выходить из здания, как увидел за стеклами вестибюля маловообразимое: небеса заволоклись темным маревом и где-то не так далеко содрогались от грозовых сполохов, а достаточно развесистые ивы по обеим сторонам у выхода колыхались, словно обкурившиеся дурью ведьмы у шабашного костра.
-- «Люблю грозу в начале мая…» - поджав губы, качал головой охранник, сменивший недавно Симакова.
И хотя май уже подходил к концу, в его цитировании классики ощущалась горькая доля субъективной реальности: коварный месячишко, ничего не скажешь.
Алексей решил обождать здесь, пока этот фронтальный набег не промчится дальше: как правило, такие явления длятся порой считанные минуты, а после них даже легче дышится, особенно в загазованном областном центре с полумиллионным населением.
Стоя у выхода и рассеянно наблюдая, как водяные разводы оплетают прозрачной пленкой стеклянную перегородку, он снова мысленно обратился к странному явлению сегодняшнего дня, которое, словно назойливая мошка, кружилось рядом неустанно и даже нахально. Алексей хорошо понимал, что рано или поздно все же выяснит действительную причину всего этого, однако мысль об этом почему-то ничуть не успокаивала, даже наоборот – вселяла внутри необъяснимую тревогу, как бы приговаривая: «Ты, дружок, никуда от меня не денешься, потому что я – часть твоего хилого самосознания и таких же хилых амбиций, которые в одночасье могут рухнуть карточным домиком и обвалиться, как та брезентовая палатка на недавней рыбалке, когда вместо забытых колышков использовали еловые сучки…»
Он криво усмехнулся и заставил свою память перенестись на пару недель назад, чтобы хоть как-то отвлечься. Они с сыном и его школьным приятелем махнули вверх по Лучёсе в надежде поудить голавлей и судаков, что в ту пору частенько наведывались в те места – должно быть, нереститься там было им вольготнее. Погода стояла теплая, решили заночевать в палатке на берегу. Но тут выяснилось, что не прихватили алюминиевых колышек для крепежа и растяжек, не считая опорных. Фонарика – тоже. С грехом пополам в потемках пытались нарубить подобие недостачи, и, естественно, палатка соорудилась на славу. Даже в кромешной тьме ее контуры напоминали желтобрюхое чудовище, прилегшее соснуть до утра. Когда забрались внутрь, половина растяжек лопнула, и чудовище обрушилось на головы, словно ловушка на крупного зверя. Ночевать решили так, авось не задохнемся… С рассветом, когда выползали наружу, Лёнчик, Владькин друг, зацепился своими бермудскими трусищами за сучок перекошенного опорного кола у входа, отчего и впрямь сделался похож на пойманного в силки звереныша, верещавшего и барахтающегося в них…
Владик потом высказал предположение, что своим визгом и хохотом они распугали всю рыбу в округе, оттого почти и не клевало в то утро…
Это забавное воспоминание немного развеяло Алексея, и окончания грозы он дождался в неплохом расположении духа.
Когда садился в машину, пощупал правое сиденье: почти высохло, следов щенячьей «неожиданности» как будто не ощущалось. И только повернул зажигание, как внезапно, словно фотовспышка, перед глазами возник отчетливый образ того самого человека, замеченного утром во дворе.
Правильнее было сказать – взгляд его, в упор направленный на самого Алексея, когда тот озабоченно выворачивал на проезжую часть. И Алексей мог бы поклясться чем угодно, что взор сей ему знаком, - и настолько хорошо, что даже не стоило бы попросту напрягаться, если бы… если бы, черт возьми, ничего не приходило в голову.
«Прямо дежа вю какое-то, -- недоумевал он, ехав обратной дорогой. – Кого мне тот тип мог напоминать?»
«Да нет, скорее всего… скорее всего, он и есть этот «кто-то», который…»
И тут Алексей снова чуть не врезался в капот стоявшей впереди у светофора«мазде». Потому что на этот раз вспомнил окончательно. И это воспоминание настолько тряхануло его, что предотвращенное столкновение тут же затмилось и забылось, после того как память выдала ему нечто такое, что при всём желании не сотрешь из нее.
«Не может быть!.. Так, надо съехать куда-нибудь в сторону, и собраться мыслями. Продохнуть, как выражается Ревенко…»
Алексей аккуратно свернул вправо, на улицу Чайковского, где стал у обочины и опустил до отказа боковое стекло. Глубоко вдохнул послегрозовой влаги и почувствовал, как по спине медленно сползает капля холодного пота…
«Послушай, - принялся внушать он себе немного погодя. – Здесь ведь нет никакой уверенности, что это был именно он. Мало ли людей с похожим обликом и даже похожими взглядами. И сколько уже было случаев, когда вот так, с наскока, приходилось не только ошибаться, но и конфузиться: дескать, не за того принял, виноват, прощенья просим… Но с другой стороны… почему бы и не быть ему? Разве ты слышал, что он умер или укатил восвояси за тридевять земель? И с какой, между прочим, стати он должен это делать? Потому что совесть заела?..»
«Да и с чего ты взял, - продолжал Алексей размышлять, откинувшись назад и заложив руки на затылке, - что всё, что тогда произошло, сделалось этаким искуплением на веки вечные, и послужит праведным уроком всему и всем, - в том числе и ему. Просто всем логично тогда казалось, будто подобное просто не может и не должно после случившегося повториться. Вслух никто этого не произнес, потому что всё считалось само собой разрешенным. И все последующие годы вспоминалось просто как зловещий отголосок, подобный отголоску Великой Отечественной: ничто не забыто, подобное больше не произойдет. А почему же?..»
Тут он спохватился:
«А с чего это вдруг я решил, будто что-то должно повториться? Ну допустим, он меня сегодня узнал, а я – его. И что дальше?.. Мы ведь уже не те озлобленные подростки, готовые рвать друг друга на куски по любому пустяку. И если столкнемся лицом к лицу – а это рано или поздно произойдет наверняка, - что тогда, опять в боевые стойки? Вряд ли… Скорее всего, отворотим морды в стороны или же сделаем вид, будто незнакомы. А что, собственно, еще делать?..»
Так, создавая логические обоснования возможных вариаций и опровергая большинство из них, Алексей просидел с полчаса. Это его отчасти успокоило: ситуация была действительно непростой и требовала некоторого осмысления. Потом вспомнил, что Алла просила зайти в продуктовый и медленно вылез из машины.
Непонятно почему, но теперь ему стало казаться, что он перенесся на много лет назад, ничуть не помолодев при этом…

III
Для многих из нас пережитое прошлое – не только громадный ком воспоминаний, но и некий виртуальный мир, в котором можно по-новому пережить тот или иной отрезок времени, дабы извлечь из него что-либо полезное в честь настоящего и по возможности грядущего. А иногда и просто ощутить тот кусочек мимолетной радости, что несло в себе какое-то эпизодическое явление. Последнее чаще всего происходит у людей преклонного возраста, когда приносит отраду сама мысль о былом чудесном переживании. Более молодые привыкли чаще отождествлять и сопоставлять прошлое и настоящее в надежде что-то не упустить, а то и наверстать и исправить. Кто-то видит в этом корень поступательного движения самой жизни, ее вечной иллюзии, и будет здесь по-своему прав.
Прошлое Алексея Копылова можно было условно разделить на два отрезка: до и после одного события, которое если и не являлось судьбоносным в его жизни, то во всяком случае кое-что в ней предопределило. Несчетное число раз воспоминания набегали черными волнами, оставляя после себя зловещий осадок, смыть который можно было только лишь на некоторое время. Слишком многое в этом городе напоминало обо всем, однако уехать в другое место Алексей не мог: здесь была его родина, здесь он родился и вырос, здесь, наконец, жили его родные и близкие. И следовать новомодной тенденции (впрочем, не такой уж новой, как и модной) покидать родные пенаты в поисках лучшего заработка и, соответственно, быта в закордонном раю он не стал по простой причине: не хотел ощущать себя чужаком, особенно когда тебе напоминают об этом все и вся. Начинаешь тосковать о доме, рвешься домой при первой возможности, а приехав, убеждаешься, что всё это напрасно, не стоило бередить душу, и начинаешь считать дни до отъезда. Про всё это ему уже не раз говорили различные знакомые; раз оборвав корни в одном месте, чрезвычайно трудно потом нарастить их вновь, когда приходит пора остепениться и подумать не об алмазах в небесах, а о простой обители на склоне лет…
Вот потому и приходилось мириться с обстоятельствами, чтобы продолжать жить – активно и полноценно, - хотя бы для того, чтобы доказывать не только окружающим, но в первую очередь самому себе: какие бы беды ни происходили, нельзя и не должно позволять им окутывать тебя настолько, чтобы превратить в ходячее надгробие. И Алексей ощущал огромную благодарность тем людям, которые все последующие годы помогали ему сохранить то дерзкое юношеское стремление познавать и искать, дабы сделаться личностью сильной и полноправной, не обремененной комплексами и предрассудками.
А ведь могло быть всё совсем по-другому…
История эта началась много лет назад – еще в годы, когда поклонялись иным божествам и следовали (по крайней мере, делали вид, что следуют) иным принципам. Одним словом, в «застойные». Алексей тогда учился в школе, где еще пытались привить идеи о приоритете духовных ценностей над материальными. Их восьмой «Д» считался классом весьма дружным и в достаточной степени «благонадежным», если можно сей термин прилепить к коллективу, где не случалось никаких особо аномальных (или криминальных, как теперь принято говорить) явлений. Не все учащиеся, понятно, были примерными, однако проводить уроки в классе преподаватели шли с большей охотой, нежели в параллельные. Так, по крайней мере, казалось многим, в том числе и Алеше Копылову.
Всё изменилось, когда в класс пришел он. Никто его не представлял, как это принято, у доски перед всеми, - видимо, потому, что личность была хорошо известна даже за пределами самой школы. Он просто явился с утра в класс и, усевшись на задней парте, с оценивающей ухмылкой поглядывал на своих теперешних однокашников. Большинству ребят сразу стало ясно: отныне проблем в классе сильно прибавится. Новый учащийся, как вскоре выяснилось, был оставлен на второй год, причем уже не впервые, и находился в том возрасте, когда выдают аттестаты зрелости (или же прочие документы об окончании среднего учебного заведения). Понятно, что сей факт не прибавил радости как одноклассникам, так и педагогам, и прежде всего классной руководительнице Евгении Викторовне.
Фамилия его была Соломатин, кличка – Берш. Алёша, как человек неравнодушный к рыбалке, знал, что есть такая рыба, и водится она где-то в низовьях Волги и на Кубани. Но почему такое прозвище дали ему, не могли, наверное, объяснить даже те, кто это сделал. Берш так Берш, бывает и похлеще. Самое же худшее заключалось не в том, что этот тип, как и следовало ожидать, установил свой негласный диктат на новом месте, а в том, что его уродливая харизма оказывала определенное влияние даже на учителей. Например, молоденькая географичка Ирина Сергеевна тушевалась прямо на глазах, когда сей молодчик сотворял какой-нибудь номер во время урока, и умоляющим тоном лепетала:
-- Андрюша, ну хотя бы ради меня посиди спокойно, очень тебя прошу…
Со стороны могло показаться, будто Берш явился на урок в качестве инспектора гороно, и какой-то преподавательский ляпсус поверг его в справедливое служебное негодование. Впрочем, открыто этот тип редко устраивал грызню с учителями, его больше удовлетворял их пришибленный вид, как в данном случае. Тогда он криво ухмылялся и снисходительно откидывался на спинку стула или скамеечки, всем видом показывая, что просьбе соизволил внять.
Не все, разумеется, преподаватели выказывали подобное благолепие наглецу. Пожилой физик Артур Дмитриевич умел неплохо приструнивать всех этих «бершей», «костылей» и «пузырей». Если какой-нибудь гаврик устраивал на уроке нечто из ряда вон выходящее, он извлекал из своего богатого словарного запаса, приправленного житейским и педагогическим опытом, столь язвительные и наполненные иронией словообороты, что тем становилось неуютно, и единственным возможным средством от сего дискомфорта казалось просто тихонько посидеть в ожидании облегчительного звонка на перерыв.
-- Милостивый государь, - обращался к бершовой персоне Артур Дмитриевич, видя, что та в скуке бьет баклуши, вместо того чтобы хоть создать вид активно заинтересованной результатом лабораторного опыта, - не сочли бы вы за труд принять посильное участие в эксперименте. А то боюсь, что галки за окном, пересчитанные вами уже в который раз, едва ли поспособствуют развитию столь возвышенного интеллекта, коим является ваш.
Вероятно, этот светский саркастический тон приводил учащегося Соломатина в замешательство по той причине, что для его привыкших к уличной брани и блатарскому жаргону ушам было полной новизной услышать нечто изящное, хотя бы даже и в таком варианте, что для большинства подобных ему личностей являлось крайне неудобоваримым. А непонятное весьма часто не только озадачивает, но и отпугивает.
Нетрудно было догадаться, какого рода деятельностью занимался Берш вне школьных стен. Все знали о его близких связях с приблатненным мирком, многие видели, с какими типами он водит знакомства (слово «дружба» тут никак не проклевывалось) и как это выражалось в отношениях с другими ребятами. Знали, каким авторитетом в том уголовном мире являлся его старший брат, находящийся в длительной отсидке уже не первый срок. Была когда-то у Соломатиных и старшая сестра, но за пару лет до описываемых событий непонятные, по мнению многих, причины побудили её заснуть навеки у включенной газовой плиты. Вероятная причина же, как казалось Алексею, была простой, как камень у дороги: жить в таком окружении не представлялось ей мирским благом.
Свой же собственный авторитет среди школьников, большинство из которых было намного младше его, Берш поддерживал нехитро и бесцеремонно. Ему ничего не стоило подойти к кому-нибудь и по любой ничтожной причине ударить или плюнуть в лицо, при том отлично зная, что адекватной реакции не последует. Большинство ребят боялось его панически, а те, кто хоть как-то пытались держать марку, с помощью убогих заискиваний делали попытки наладить с ним этакие приятельски-деловые контакты, которые в случае непредвиденной бури могли поспособствовать более милостивому для себя исходу и убаюкать бершовский гнев.
Впрочем, за своих одноклассников Берш при случае мог и постоять. Уже зимой, в преддверии новогодних каникул, один нагловатый тип из соседнего класса (Алексей уже не помнил его фамилии) намылил шею скромняге Игорьку Замбровскому из восьмого «Д» за то, что тот нечаянно уронил ему на колени стакан компота в столовой. Берш, узнав об этом, вычислил на следующий день обидчика и на глазах у целой толпы совершил довольно впечатляющую экзекуцию: врезал пару раз кулаком под дых, добавил зуботычиной уже согнувшемуся в присест и, схватив за волосы, звонко тюкнул затылком о стену. После чего сплюнул и деловито прошипел:
-- Еще раз сунешь калган куда не надо – урою! Растопыра, блин…
И удалился с гордым, как у индюка, видом…
Последнее словесное добавление было у него весьма накатанным и продуктивным, особенно если требовалось кого-то оскорбить или пристыдить. Берш награждал им любого, кто по той или иной причине ему не сподобился, а случалось, даже бросал его в лицо учителям, осмелившимся удалить его из класса. Остальной же лексикон, понятное дело, изобиловал полным собранием ненормативщины, перемешанной стандартным набором выражений первой необходимости, как у Эллочки-Людоедки. По счастью многих, и в том числе педагогов, Соломатин часто прогуливал занятия, и тогда в классе, да и во всей школе, казалось, снова воцарялось непрочное ощущение этакой школярской идиллии, когда примерных учащихся несравнимо больше, нежели хулиганов, и общеобразовательный процесс, налаживая ход, чинно шуровал по рельсам благополучия.
Алеше Копылову, как и многим, было противно видеть, как еще совсем недавно сравнительно дружный коллектив превращался в некое подобие сбившегося в кучку и притихшего овечьего стада, особенно когда в нём появлялся невесть откуда самоуверенный и беспринципный молодчик. От одного его вида у большинства меркли взоры и пропадало желание не только естественного в том возрасте позитивного самовыражения, но и вообще приходить в эту школу и тем более в этот класс, где теперь царила атмосфера отчуждения и серой безысходности. Соломатин почти не отличался от других одноклассников ни ростом, ни крепким телосложением, хотя и был, как уже отмечалось, старше всех на несколько лет. Сказывались неважные бытовые условия и раннее знакомство с алкоголем и табаком. Чурались не столько его, сколько тех самых связей с полууголовной шпаной, основная масса из которой впоследствии становилась законченной перекипевшей грязью, лепившейся где только возможно, дабы урвать любым способом что-либо полезное для своего пропитанного ядовитой слизью нутра.
Трудно сказать, имелись ли хоть какие-то положительные черты характера у этой личности; во всяком случае, за те неполных полтора года, что Берш провел в одном классе с Алексеем, последний, сколько ни припоминал впоследствии, ничего похожего не мог отыскать из памяти. А чего, собственно, можно было ожидать от человека, стянувшего из сумочки студентки-практикантки флакон с духами, чтобы потом в смеси их с какой-то самопальной гадостью оприходовать с двумя дружками в школьном туалете? Про случай тот ходили легенды: один из троицы отключился там же у писсуара; второму удалось добраться к порогу собственного класса, где его вывернуло наизнанку. Берш, видимо, как более опытный в подобных делах, героически выбрался за пределы школы, и нашла его мирно посапывающим дворничиха в кустах собственного двора. Гордость распирала его потом несколько недель: еще бы, показал всему свету, как правильно «термоядерку топтать». И самое противное, что находились такие, кто действительно считал столь яркое проявление мажорного дегенератства достойным восхищения и подражания.
Алёша Копылов возненавидел Берша с первых же дней появления его в классе. Он хорошо знал, что такое же чувство испытывали к нему многие, однако ничего поделать не могли – боялись, вернее, опасались возможных для себя последствий. Проявить в открытую своё негативное отношение в данном случае означало не просто накликать неприятности на свою голову, но и возможные непоправимые беды…
Но у Алёши были помимо всего прочего особые причины для ненависти. Его бывший тренер в спортсекции Сергей Альметьев (Алёша уже третий год занимался спортивным пятиборьем), замечательный парень, с которым всегда было интересно и радостно заниматься, никогда ни на кого не повысивший голоса и всегда готовый помочь в трудную минуту, подбодрить нужным словом, однажды вечером вступился за молодую особу, которую избивали прямо на улице какие-то пьяные отморозки. И хотя потом выяснилось, что девица оказалась ихнего пошиба (стащила в «малиннике» у какого-то блатаря кучу денег) и отделывали её по-своему заслуженно, Сергею, получившему в потасовке тяжелую травму черепа и пролежавшему с неделю в реанимации, было от этого не слаще. Как и всем ребятам, что у него занимались, в том числе Алёше. Посещать секцию Алёша не прекратил, однако прежняя атмосфера доброжелательности исчезла вместе с Сергеем, сделавшимся инвалидом второй группы и отстраненным от тренерской деятельности.
Именно из-за таких выродков, думал Алексей в те годы, и нет нормального житья. А ведь ничего не стоило накостылять таким бершам и прочим вьюнам где-нибудь без свидетелей, как в назидание: будешь, дескать, вести себя по-человечески – и сам наверняка почувствуешь иное отношение к собственной персоне… Увы! Не бывает так, чтобы всем сделалось хорошо; обязательно найдется вот такая мразь, которой не по себе от сознания, что рядом кто-то радуется, и не только от чего-то конкретного, а просто потому что живет на этом свете, который мог быть еще прекраснее, если бы не… Сколько этих «если бы» приходится порой выдавать как аргументов не то оправдания, не то обвинения – как для других, так и для себя. Только становится ли от этого легче?..

IV
Соломатин не сразу почувствовал, вернее – почуял изрядную к себе неприязнь со стороны Алексея. Он поначалу даже не обращал на того внимания, как не обращал на какой-нибудь предмет классного интерьера – вазу с цветами или же портрет Ломоносова на стене. Однако подобное всё равно должно было рано или поздно открыться, раз уж сподобилось находиться в одном коллективе и нередко сталкиваться при встречах лицом к лицу. И уже к весне Берш окончательно убедился, что его однокашник Копылов отнюдь не испытывает к нему благоговейного почтения. Только выяснять окончательно пока не торопился: видимо, подозревал, что простым нахрапом здесь не обойтись, соперник не из тех, кто станет юлить и пресмыкаться, заполучив пинка. Скорее наоборот: сделает такой откат, что пожалеешь обо всём. Как и большинство подобных ему, Берш старался не задевать в одиночку равных себе и уж тем более – превосходящих по силе и ловкости. Совсем иное дело, когда враг – один, и на него – стаей! Вот это по-нашенски, по-блатному, без всяких там рыцарско-буржуйских причиндал!..
Первый тревожный звонок состоялся уже в мае, перед началом летних каникул. Алексей возвращался с тренировки на автобусе, и на одной из остановок в салон ввалилось четверо подвыпивших парней лет по восемнадцати. Среди них Алексей разглядел и Берша, которого не видел в школе уже с неделю: весенние деньки, видать, пьянили душу и отбивали охоту тащиться в душные классы, чтобы высиживать непонятно для чего и кого заскорузлые трояки в журнале (дневника у Берша сроду не водилось).
Тот также заметил Алексея и с недоброй ухмылочкой, пошатываясь, приблизился к нему.
-- Какие люди в нашем Г-голювуде! – проблеял он, насмешливо таращась Алеше в глаза. – П-цаны, а это мой одноквашник, наверно из Дворца пионеров едет, он у нас там Гамв… Г-гавлета в драмкружке играет.
Алеша действительно выступал под Новый год в школьной пьесе «Детство Гамлета», сочиненной совместными усилиями доморощенных Шекспиров, только в роли юного Горацио. Он не стал разубеждать на сей раз в технической ошибке плохо посвященного в искусство Берша и его собутыльников, коротко хмыкнул и принялся глядеть в окно.
-- Чё там в гимназии творится? – поинтересовался Берш, продолжая с пьяным вниманием изучать Алексея. – Не забыли про меня еще, а? Физик в ящик еще не сыграл от своих экскре… экспе-ри… ментóв?
Алексею было тошно отвечать на идиотские вопросы, и он с досадой оглянулся в сторону входных дверей: лучше уж выйти и подождать следующего транспорта, чем принимать на себя всяческую ахинею и перегарный смрад из глоток эти кретинов.
Берш, однако, разгадал его мысли.
-- А-а, брезгуем, стало быть, нашим об-чеством! – Он завертел головой, как будто разминая шею после длительной неподвижности. – П-цаны, он нас совсем не уважает, а?! В графья записался, растопыра! Простого человека без внимания оставляет, тварь!
-- Да ладно, братэлло, чего к баклану пристал! – вмешался один из дружков, длинноволосый тип, известный в округе по кличке Василиса. Остальные были Алексею незнакомы. – У него и так в штанах сыро, ты еще хочешь водопад раскрыть.
Удивительно, до чего любят эти так называемые блатняшки с помощью чьего-то унижения напустить вокруг себя эту никчемную ауру собственного мнимого величия, сделать попытку этакого внушения прежде всего самим себе, насколько они круты и неуязвимы. А ведь выказанные подобным образом амбиции зачастую приносят результат; у животных, особенно пресмыкающихся и земноводных, яркая окраска, то бишь внешние признаки, служат аналогичным признаком если не силы мышц, то по крайней мере наличия иного оружия, служащего как для самообороны, так и для нападения. Разве что животные не употребляют этот свой потенциал без крайней на то необходимости. А вот некоторым человечьим особям сие просто необходимо, – по крайней мере, самим им кажется, что без подобного куража будет неуютно существовать…
Алексей и тут не стал реагировать на шавочное тявканье одуревшей от вина шпаны. Покажешь зубы – не миновать потасовки, а там, глядишь, - скандал, милиция, унизительные попытки доказательств собственной правоты, до которой никому не будет никакого дела, протоколы, уведомления и прочее. Лучше, во всяком случае, не станет, разве что потом и в самом деле ходи с оглядкой: эта публика никогда не спускает причиненных ей неприятностей. Нет, пусть уж лучше выпускают пар вхолостую – и им приятней, и самому иногда полезно что-то новое про себя узнать… Да вон и автобус уже к остановке подруливает…
Берш, увидев, что Алексей собирается к выходу, с примесью раздражения и одновременно торжества принялся старательно гоготать:
-- Гляди, братва, точно линять собрался! Слышь, Кобылкин, тут напротив магазин готового белья, в самый тык поменять на новое.
«Братэллы» с готовностью заполнили и без того душный салон винным чадом и по-щенячьи визжащим смехом. Пассажиры, кто с ленивым сочувствием, а кто и со скрываемой усмешкой наблюдали почему-то за ним, Алексеем. Впоследствии он часто думал, что не будь сего акта проявления скучающего любопытства окружающих, всё могло сложиться по-другому. А тогда именно такая равнодушно-циничная реакция что-то подорвала у него внутри. Захотелось влепить не по этим ржущим самодовольным хрюслам, а по всему автобусу разом – одной гигантской дланью, чтобы закувыркался, как шкодливый щенок от оплеухи строгого хозяина.
С трудом сдерживая гнев, Алёша обернулся и отчетливо прошипел в самые рыбьи глаза:
-- Тебе тоже полезно было бы – блевотиной разит, как унитаза.
В этот момент автобус остановился и распахнул двери. Алёша, выходя, отчетливо услышал, как пьяный Берш заверещал, рванувшись вслед: «Ур-рою, коз-зёл! Приготовь себе белые тапочки, растопыра! По размеру, блин!..» Корешки оттянули его назад, двери снова закрылись, и общественный транспорт как ни в чем не бывало тронулся дальше, унося «неуловимых мстителей» и съёжившихся пассажиров дальше.
Алёша перевел дух. Теперь он понимал, что прежнего житья ему больше не светит, и надо было как-то обмозговать, как себя вести при дальнейших встречах с этими типами. Именно с «этими»: можно было не сомневаться, что в одиночку Берш его вычислять не станет, убедившись сейчас в возможности заполучить отпор. Не того пошиба соперник, чтобы выяснять отношения в равном поединке. И травить его отныне, вероятно, будут скопом, в малолюдных местах и с некоторой надеждой в свинячьих душонках, что всё же удастся принизить, заставить пресмыкаться к вящей радости всей окрестной братвы. Нет уж! Он, Лёшка Копылов, не из тех, кто позволит себя обгаживать без всякого повода. Еще покойный дед Степан Афанасьевич, участник двух войн, постоянно твердил маленькому внуку, сжимая крепкой ладонью его плечо: «Никогда не позволяй, дорогой мой, никакой твари себя унижать. Потому что сам со временем можешь стать таким. Будь всегда выше идиотских предрассудков, особенно если они учат тебя холопским манерам угождать, поддакивать и вообще трусить. И если ты нормальный мужик, то сразу будешь чувствовать, насколько это противно и недостойно…»
Он очень любил и почитал своего деда, и когда того не стало три года назад, сильно тосковал по этой его крепкой надёжной руке и мудрым поучениям. И теперь, стоя на тротуаре в ожидании еще одного автобуса, сжимал кулаки и мысленно клялся, что скорее ляжет костьми, нежели уступит какому-то слизняку с рыбьей кличкой, включая его стаю, в своем стремлении оставаться человеком. Однако надежда, что Берш все-таки утихомирит свои претензии, чем паче такие необоснованные, легонько теплила душу. Немного погодя вспомнилось, что уже на носу лето, экзамены, – а там, скорее всего, расстанется этот ходячий вирус, как и прочий мелкий сброд, не только с классом, но и вообще со школой, и не будет больше донимать всех своими выходками.
Так и получилось. До самого конца занятий Берш не появлялся, продолжая, видимо, куролесить в компаниях с себе подобными, а во время экзаменов было не до личных амбиций: представители гороно и всевозможные комиссии своим присутствием пресекали у экзаменуемых любые попытки слишком громко кашлянуть, не говоря уже о возможности что-либо выяснить на личной стезе. Впрочем, Алексей даже толком не помнил, был ли Берш вообще на тех экзаменах; почему-то в те дни инцидент в автобусе напрочь вытравился у него из памяти (вероятно, по причине понятного трепетного волнения в школе).
А потом все разъехались кто куда: вторую половину лета Алексей провел в спортивном лагере под Вилейкой и вместе с родителями и сестрой в Трускавце. Предстояло доучиваться в школе еще два года, а в девятый класс таким как Берш по понятным причинам дорога была наглухо закрыта. Алексей почти забыл о его существовании, тем более что забот прибавлялось помимо школьных еще немало: назревали общереспубликанские соревнования, после чего в случае удачного выступления маячили перспективы союзного масштаба и поездка в Прибалтику на юниорские квалификационные сборы.
К сожалению, Алексей состязания провалил – оказался в общем зачете лишь пятнадцатым, не добрав несколько баллов в верховой езде и пропустив несколько досадных уколов на фехтовальной дорожке. Новый тренер тогда сказал ему: «Не хватает в тебе способности к внутренней концентрации, Копылов. Походи в библиотеку, почитай методички по тренингу и самоанализу, список я дам». Вот и пришлось остаток сезона дорабатывать то, что, казалось раньше, не имело первостепенного значения, и попутно переосваивать почти забытую теорию с помощью брошюр и наглядных пособий для начинающих. Обидно…
Краем уха Алексей слышал, будто Берша перевели в какое-то спец-ПТУ для «особо одаренных»: якобы за лето сей добрый молодец учудил геройство, за которое участковый после следствия пригрозил длительной отбывкой в казенных стенах, и что условный срок был манной небесной за подобные заслуги перед обществом. Выяснять подробности не было никакого желания.
Однако уже в конце октября произошла новая встреча, после которой уже не могло быть и речи о нормальной жизни. Дело было на Смоленском рынке, куда Алексей завернул в надежде купить кое-каких радиодеталей для собираемого детекторного приемника (он с некоторых пор заимел интерес к радиомеханике). В те времена частная торговля из-под полы хоть и не поощрялась и даже наказывалась, но всё же можно было раздобыть таким способом кое-чего, что в магазинах появлялось крайне редко, да и то расплывалось не доходя до прилавков.
Ему повезло: у какого-то бородатого единомышленника нашлось это «кое-что» для установки коротковолнового передатчика, и покупка состоялась за углом пивного павильона, откуда можно было через пролом в кирпичной ограде ускользнуть от нежелательных очевидцев столь подозрительной сделки. И всё же знай Алексей, кто появится в проломе с обратной стороны, то предпочёл бы скорее первых.
Это оказались Берш с каким-то бритым под машинку незнакомым молодчиком неопределенных лет; у подобных субъектов порой трудно угадать точный возраст, – должно быть, вследствие такого же неопределенного рода их деятельности. Направлялись они, как нетрудно было догадаться, в зданьице рядом, благоухающее пивнушным угаром и копченой рыбой.
-- Оба-н-на! – не без удовлетворения протянул Берш, расплываясь в щербатом оскале – улыбкой выражение на его довольной физиономии назвать было трудно. – Сколько лет, столько бед!.. Тоже пивасика сербануть захотелось, а, Копытков?
Он нарочно коверкал фамилии в школе, - должно быть, чтобы хоть на малую толику принизить кого-то и хотя бы настолько же ощутить собственное превосходство над трепетавшим оппонентом. Только в данном случае желаемого эффекта не последовало, как и в прошлый раз в автобусе. Алексей за лето прилично вырос и раздался в плечах, тогда как на Берше эти месяцы никак не отразились – как был внешне подростком-недоумком, так, собственно, и не изменился. Даже одежонка на нём как будто была всё та же, что и весной, да и, пожалуй, год назад: поношенная линялая кожанка с серой под ней футболкой, такие же брюки из полуистертого вельвета непонятно каких оттенков, растоптанные кроссовки с разноцветной шнуровкой. Ни дать ни взять беглый правонарушитель из колонии.
Берш, видимо, тоже почувствовал контраст не в свою пользу. Помрачнел, сплюнул и уставился на бородатого.
-- Чё, левые делишки обстряпываем? Может, в долю возьмете, у меня рука легкая, огребём по полной.
Бородатый поёжился и поспешил ретироваться, оставив колкие реплики без внимания. Берш с напарником усмехнулись и вплотную подошли к Алексею. Тот старался не показать вида, что встревожен, хотя, по правде говоря, под ложечкой засосало основательно.
-- Что за фраерá такие? – лениво поинтересовался бритый.
-- Так… мелкота с моего района, – важно пояснил Берш. – Только этот вот любит корчить из себя крутого. Спортсмен, однако.
Бритый фыркнул и озабоченно глянул в сторону пивнушки. Ему, как видно, не терпелось туда.
-- Пошли, братэлло. Пускай тренируется. Стране чемпионы нужны.
-- Из него чемпион, как из козла дирижёр. Разок вкатишь по соплям – моментом скиснет.
-- Так чего волынить? Съезди по сопатке – и айда пивасить. Трубы горят.
Но Берш уже явно не торопился вкусить удовольствия. Опухшие глазёнки его медленно наливались свинцом. Алексею хорошо было знакомо это явление – насмотрелся за прошедший учебный год.
-- Думаешь, я забыл про тогда – в автобусе? Решил, что просто так всё сойдёт?
-- А что было? – Алексей старался не перегибать планку и держать нормальный тон, хотя внутри подымалась волна колючего озлобления. – Я тебе, по-моему, никакой поганки не заворачивал. И потом тоже. Да и теперь не собираюсь.
Сей довод Берша нисколько не урезонил. Он продолжал меняться в цветах, аки в самом деле хищная рыба при охоте не глупую живность. Наконец прошипел:
-- Чё ты виляешь, растопыра! Думаешь, если будешь вот так гугнить – зауважаю? Тебе еще ребра как следует не дробили, потому такой и борзый. Твое счастье, что мне сегодня хреново, а то б провел лекцию, как правильно говорить со старшими.
-- Так сходи и поправь здоровье, - ответил Алексей, кивнув на павильон. – Я подожду, время есть.
Он совсем не ожидал последовавшей реакции, хотя, казалось, должен был быть готов к любой агрессивной выходке. В правом боку прошило резкой болью, от которой Алексей согнулся и упал на колени. Тут же сильный удар коленом в лицо опрокинул его к стене павильона. В глазах вспыхнуло от еще одного удара кулаком по скуле. Всё это произошло так неожиданно и скоро, что не успел даже сообразить, какие приемы защиты следовало применить. Что и говорить, в неумении нападать Берша трудно было упрекнуть. Безоткатный метод.
-- Вот тебе и спортсмены! – как будто издалека услышал Алексей веселый голос бритого. – Сразу же усох шнурок. Ну пошли, что ли, пиво киснет…
-- Ты, серебряное копытце, прими совет как на духу, – самодовольно подбоченившись, выпалил напоследок Берш. – Не попадайся больше на глаза. Живьем закопаю, баклан…
Они ушли. Помнится, еще отчего-то удивило тогда знакомство этого отморозка с персонажем известной сказки Бажова. Не иначе, покойная сестра в слюнявом детстве у кроватки читала. Больше некому…
После того дня в Алексее крепко засело гадливое и мерзкое, как помойная слизь, ощущение некой порчи, словно кто-то вонючей краской поставил на нём рабское клеймо, избавиться от которого, казалось, не было другого способа, кроме как вырезать раскаленным оружейным клинком. Почему непременно оружейным, он смутно догадывался, стараясь отмахнуться от таких мыслей. Его всегда передергивало, стоило только подумать о Берше и о его дружках-собутыльниках, однако чувство гнетущего бессилия придавало всей ненависти сероватый оттенок, подобно тому как блеклый фон на картине или рисунке делает работу художника отчасти лишенной каких-либо эмоциональных ассоциаций при её изучении. Это вовсе не значило, что Алексей смирил гордыню и старался теперь выглядеть не шибко заметным, выходя на улицу. Просто он не видел выхода из создавшейся ситуации, в которой приходилось ощущать за собой Неизвестность. Как будет теперь вести себя Берш, растрезвонит ли по всей округе, что обхомутал очередного ретивого, станут ли за его, Алексея, спиной тыкать пальцем и посмеиваться всякие молокососы, - вот что по большей части скребло в те дни. Порой мельтешила такая мысль, что неплохо бы Соломатину загреметь на каком-нибудь из своих грязных делишек, тогда уж он надолго исчезнет с поля зрения, и сколько народу облегчительно вздохнёт тогда полной грудью…
Страх бывает разный. Алексей не опасался за собственную шкуру, как, возможно, желал того сам Берш. Здесь подтачивало, скорее всего, чувство ранимого самолюбия: дескать, спекся молодчик, примеряй кроличьи облатки. Стерпеть подобное унижение казалось порой невмоготу. Вот и получалось, что добился своего таки этот блатняшка – нет покоя отныне Алёшке, заест его червяк бессилия. И все же благоразумие одерживало верх: не стоило лезть в бутылку, последствия могли быть плачевными. И в свои неполные шестнадцать лет он сознавал, что со временем его душевные пертурбации мало-мальски улягутся, если только Бершу не заблагорассудится, несмотря на свое шаткое положение, усугубить конфликт.
Но всё как будто шло своим чередом. Несколько недель было тихо, никаких признаков зубоскальства и ехидных намеков со стороны Алексей не замечал, да и Берш не появлялся на горизонте. Повседневные заботы потихоньку заслонили досадное происшествие на рынке, и начинало казаться, что так оно и канет в безоглядное прошлое, как это было с двойкой по алгебре и прорвавшейся канализацией в доме, где проживали Копыловы. То и другое скоро устранилось и если вспоминалось, то как случайные недоразумения.
Однако провидению не было угодно, чтобы зародившаяся ненависть двух молодых людей угасла с течением времени. В середине декабря вспыхнула нежданная развязка.
Алексей возвращался с тренировки, свернув на улицу Молодежную, чтобы заскочить к одному приболевшему пареньку из секции. Тренер поручил отнести ему выданные в ДСО «колючки» - так называли спортивные тапочки с ввинченными шипами для мягких беговых дорожек в залах. Зайдя во двор, примыкавший к дому заболевшего, издали заметил в одной из беседок некую компанию, развлекавшуюся тем, что внимала ревущим из портативного кассетника аккордам уже популярной в то время группы «Скорпионз». Алексею тоже нравилась их музыка, и он задержал шаг, чтобы дослушать до конца композицию. И лучше бы этого не делал.
Несмотря на занявшиеся сумерки, различить физиономии цокающих и подсвистывающих было нетрудно. Одной из них оказалась хорошо знакомая бершовская. В предчувствии еще одной неприятности Алексей досадливо сплюнул; так примерно сплевывают через плечо, дабы сглазить нехорошую примету. Это, впрочем, не укрылось от проницательного взора Берша, уже, видимо, привыкшего по-жульнически зорко глазеть вокруг.
-- Стоять! – рявкнул он, тоже завидев знакомое лицо. – Стоять, я сказал! – повторил с каким-то яростным нажимом, отчасти для впечатления на рядом находившихся, отчасти потому, что Алексей проигнорировал его оклик.
Продолжать как ни в чем ни бывало вышагивать дальше было глупо – всем станет ясно, что струхнул и таким манером пытаешься сохранить гнилое достоинство. Самым лучшим было здесь нехотя остановиться и медленно повернуть фасадом вызывающей стороне, что Алексей и сделал.
-- Что надо? – как бы с легким раздражением случайно оторванного от важных мыслей прохожего лениво поинтересовался он.
-- Ментов стадо! – уже не шутя взревел Берш, вскакивая со скамеечки. – Сюда иди, Коптилов долбанный, совсем прибурел, однако!
Несмотря на всплывающее чувство непоправимой беды и словно бы дыхания какой-то обледенелой бездны, подкативший гнев затмил страх, и Алексей отчетливо выпалил, будто прыгнул с высоты:
-- Да пош-шёл ты!..
И следом загнул фразеологизм, от которого в при любых других обстоятельствах уши свернулись бы в трубочку…
Бершу теперь не надо было выискивать причины для последующих, уже привычных действий. Все видели и слышали, как его смертельно обидели, и кто! – какой-то слюнявый бантик-фантик, пришитый к маминой юбке. Пулей выскочив из беседки и с воплем «Чего ты там пропердел!», он быстрым и очень даже твердым шагом двинулся к замершему, как ему хотелось думать, в испуге противнику.
Ощущение не по себе, конечно, у Алексея было, но не настолько, чтобы напрочь парализовать. Дабы на сей раз Бершу не удалось застигнуть его врасплох, он за короткий отрезок времени вспомнил показанные в свое время Сергеем Альметьевым и разработанные на практике приемы для встречи соперника хлебом-солью. И когда тот подскочил на нужное расстояние, резким выпадом левой рукой отклонил его корпус и одновременно ребром правой с плечевым замахом молниеносно втаранил по шее. Выпад оказался эффективным еще и потому, что нападавший не сбавил при подходе скорости, и теперь по инерции с несколько измененной траекторией красиво улетел в дворовый штакетник, тут же рухнувший вместе с телом в сырой газон.
Алексей понимал, что нельзя было давать Бершу подняться на ноги. И в то же время дружки сзади, набиравшие обороты не то в такт «скорпам», не то вследствие благородного негодования, могли сделать из него отбивную, если как следует не поторопиться. Он подскочил к запутавшемуся в кустах и рейках агрессору и расчетливо точным ударом кулака звонко припечатал левую скулу, погасив таким образом некоторый должок.
-- Это тебе за прошлый раз, гнида! – прошипел Алексей, наградив для солидности (куда теперь уже было отступать!) смачным пинком в бок. Берш, по-звериному рыча, никак не мог выпутаться из древесно-проволочных пут, что было Алексею на руку: поспешно выдрав из остатков ограды какую-то металлическую трубу, он развернулся к подскочившей кодле:
-- Что, твари, любите толпенью на одного?!
Их было трое и все по возрасту как будто не младше, однако непривычная их глазам картина, видимо, подействовала. По крайней мере, на пользу Алексею. Было несколько секунд, чтобы развернуться и дать стрекача у самой стены дома, свернуть за угол, а там уже многолюдная улица Лазо, где эти уродцы, не привыкшие орудовать при свидетелях, враз утихомирятся…
И всё же не мог он драпать, будто заяц. Вместе с торжеством внутри засела гордость победителя. Возможные последствия случившегося как-то даже не отступили на задний план – просто убрались напрочь. Тем более, что отступать уже было просто некуда – свершилось то, чему давно пришла пора.
-- Там ваш патефон сопрут, - насмешливо проговорил Алексей, кивнув в сторону беседки; рванув на подмогу корешу, троица оставила там кассетник, продолжавший выплевывать в пустоту «ветер с запада». – Вон уже целая орава из подъездов высыпала.
И в самом деле, звуки потасовки и яростная, на весь двор, ругань никак не выпутывающегося из бурелома Берша вынудили нескольких жильцов дома выскочить наружу (в те времена общественная сознательность еще не была столь атрофированной). И потому улепетывать подобру-поздорову с места происшествия пришлось всем сообща, только, разумеется, по разные стороны горизонта. Только Берш, не страшась никого, медленно поднялся наконец с места падения и, отряхиваясь, побрёл со двора, раздраженно огрызаясь в ответ голосящим очевидцам:
-- Да заткнитесь там, кролики облезлые! Всё путём, никто не лопнул! Переживете!..
И только уже дома в тот вечер, когда эйфория неожиданно легкой победы схлынула, на смену ей тут же явилось то самое, что не принималось в расчет там, во дворе – мысли о последствиях. Такого быть не могло, чтобы уязвленный по самое дно своего колоссального эгоцентризма Берш не мобилизует весь свой уродливый блатной потенциал и не отомстит с лихвой за неслыханное унижение, коему подверг его непонятно откуда вылупившийся фраерок. Отныне хочешь не хочешь, а ходить с оглядкой и в как можно более людных местах придется. Странно, но только возможность того, что произошло на следующий же день, не пришла тогда Алексею в голову.
…Несмотря на наступившую календарную зиму, снег еще не выпадал; было сыровато, но не морозно, временами моросил небольшой дождик. Идя утром на занятия в школу, Алексей подумал, что неплохо бы простоять такой погоде до Нового года, тогда можно будет съездить на сборы в спорткомплекс «Раубичи», где уже наверняка второразрядные нормативы никуда от него не ускользнут. Да и налима с отцом половить неподалеку от Рубы, в такую пору самые идеальные условия для его поклевок…
Их было трое, поджидали они Алексея сразу же за углом соседнего дома, на небольшом пустыре у трансформаторной будки. И, видимо, давно: щеки и носы, порозовевшие от утреннего тумана, отнюдь не придавали им вида радушных хозяев, и покуривали они с нервозной досадой, часто и звонко сплевывая. У Берша, правда, налившаяся бирюзой левая щека, почти закрывшая глаз, розовую свежесть на физиономии сильно затушевывала. Двое других были Алексею тоже знакомы: ухмыляющийся Василиса и мрачноватый субъект с усиками и прической д’Артаньяна по кличке Ёхман – по слухам, большой любитель мотоциклов (в основном чужих).
-- Ну что, Копытков, - безо всяких прелюдий подступил Берш, - заказал ты себе духовой оркестр? Думаешь, просто так повыёживался – и теперь кум королю?
-- Да нет, Россомахин, - в тон ему коверкая фамилию, презрительно ответил Алексей, не останавливаясь. – Я думаю, пора тебе уже взрослеть и начать понимать, что не пуп ты Земли и никогда им не станешь.
-- Ну ни хрена себе… - скривившись, оторопело пробормотал Василиса.
-- Вот-вот! – покачав головой, обернулся к нему Берш. – Потеряли контроль эти гаврики, стоит только на время в сторонку отойти… Так ты, значит, крутым заделался, а? – снова обратился он к Алексею, поджав и без того тонкие прокуренные губы и уже знакомо наливаясь свинцовой бледностью.
-- А кого устраивает, чтобы его всмятку варили? – Алексей внимательно следил за его движениями, готовый в любой момент среагировать на выпад. И показалось, что Берш, несмотря на теперешнее преимущество во всём, тем не менее в какой-то растерянности. Незавидно схлопотав вчера, он, видимо, начал понимать, что его авторитет среди школьников на поверку столь же шаткий, как и среди блатной шпаны. Но не сознавал еще Алексей, что именно такое положение дел и есть самое опасное, когда приходится иметь дело с подобными этим троим.
-- Тебя щас не только сварят, тебя в винегрет порубают, понял, растопыра? – нараспев прогнусавил Берш и замахнулся для удара.
Как и вчера, он не предполагал, что стоявший перед ним может оказаться куда сильнее и ловчее, нежели ему всегда казалось. Мгновенно сманеврировав в сторонку, Алексей перехватил его руку и резко заломил сверху, да так, что Берш взвизгнул от внезапной боли в предплечье. Школа Сергея Альметьева не прошла даром: получив увесистого пинка сзади, соперник отлетел вперед и шмякнулся у бетонного основания трансформатора. Алексей, еще не развернувшись, но уже почувствовав вероятный выпад в спину, успел отпрянуть и подсечь туловище Василисы с занесенной для удара ногой. Тот грохнулся на спину, неуклюже взмахнув руками и выпустив изо рта сигарету прямо себе на цивильные вельветовые брюки. Краем глаза Алексей подметил, что третий, Ёхман-байкер, покамест не выказывает рвения напасть, а просто мотает патлатой башкой в стороны, – должно быть, отвели болвану роль стременного, в полной уверенности, что вдвоем справятся в один присест…
Останавливаться было нельзя ни в коем случае. Подскочив к Бершу, Алексей схватил его сзади за воротник и рывком поднял на колени. Тот оказался на удивление легким, словно взятый за шкирку огрызающийся щенок. С силой тряхнув так, что в карманах у того всё зазвенело, Алексей, сплюнув на манер их самих в сторону, яростно гаркнул Соломатину в самое ухо:
-- Запомни, тварь! Еще хоть раз вякнешь что-то на меня и на моих друзей – по стенке размажу! И держись от меня сам подальше, увидишь – обходи стороной, насекомое!
Он отшвырнул зачем-то притихшего врага и шагнул к Василисе; тот с виду как будто покрепче, если что – придется повозиться. Про третьего он уже не думал.
-- Ну а тебе-то чего от меня надо? Хоть бы спросил у корешка, из-за чего весь сыр-бор!
Василиса не торопился с ответом; нехотя стряхивая со штанов грязь, он с прищуром поглядывал на Алексея, и наконец произнес:
-- Не задавал бы ты много вопросов, милый человек. Не на всё есть точный ответ («Философ, однако!» - изумился про себя Алексей). Скажу тебе только, что ой как зря ты весь этот водевиль устроил.
-- Я?! Я устроил?!..
Алексей даже сразу не понял, что произошло. Что-то толкнулось в боку, после чего мгновенно подступила тошнота, и ноги подкосились от непонятно откуда нависшей тяжести во всем теле. Всё поплыло перед глазами, в ушах поднялся шум, сквозь который как будто издалека и постепенно стали доноситься голоса:
-- Ты чё, Бершак, утворил! Пикой шмальнул! Это же статья!.. Мы так не договаривались, придурок!..
-- Атас, мужики!.. Бегут сюда… валим…
-- …Эй… парень… слышишь… звони скорей… бегом…
-- Сюда… ого… а-а-а…
Где-то когда-то не то писалось, не то говорилось, будто находящиеся длительное время в беспамятстве люди как бы виртуально переживают несколько жизней. Если бы у Алексея Копылова спросили, что он испытал или ощущал в течение того времени, что провел в реанимационном отделении городской больницы скорой помощи, он бы не смог дать никакого сколько-нибудь вразумительного ответа. Возможно, что-то и проносилось в воспаленном мозгу, и даже скорее всего в некой потусторонней реальности происходило нечто от бытия, только впоследствии Алексей ничего не мог вспомнить. Однако и полного мрака тоже как будто бы не наблюдалось: некое подобие световых и цветовых иллюзий проносилось вокруг его не совсем угасшего мировосприятия, что-то отдаленно напоминавшее сумбурный калейдоскоп вспышек и мерцаний на экране испорченного телевизора. Ощущение времени и пространства сплющилось и расплылось в сильно измененном вакууме, поглотившем тогда его сущность.
Лишь за пару дней до наступления Нового года сознание всплыло на поверхность бесконечного мрака, и Алексей еще долго не мог понять, где он и как попал в нестерпимо режущее глаза белизной помещение, неподвижный и полупарализованный в клубке многочисленных трубок, холодным спрутом обволакивающих тело. Рядом сновали призраки в таких же ослепительно-белых одеяниях, что-то говорящие друг другу, и все звуки доходили до него не то чтобы издалека, а как бы сквозь неощутимую оболочку, в свою очередь держащую, как в коконе, самого многотрубчатого спрута…
И всё же кризис перевалил тот зловещий гребень, что мог в одночасье рухнуть от удара гибельного бершовского острия. Крепкий организм Алексея не позволил себя поразить, и с того момента, когда тот очнулся на больничной койке, то больше не выпускал из себя всё более уверенно и прочно пульсирующие жизненные потоки. В те первые после беспамятства дни Алексей чаще всего вспоминал давно прочитанную повесть о Белом Клыке: тяжело раненый и почти безнадежный персонаж её наперекор всему переборол смерть и вернулся в этот мир, к изумлению и восхищению окружающих. Лучшего примера тогда для Алексея нельзя было найти, и впоследствии ему часто казалось, что эта джеклондоновская повесть принесла ему больше пользы, нежели врачебные процедуры и современные препараты.
К концу января он мог уже самостоятельно передвигаться и общаться с внешним миром без посредников. Посетивший его в те дни участковый капитан Смольников поведал во всех подробностях об этой истории до конца. Берш, когда Алексей говорил с его дружком, повернувшись спиной, вытащил спрятанную в куртке заточку из напильника и ткнул ему в левый бок. «Чуть повыше бы взял – и всё», - покачивая головой, приговаривал участковый. Василиса же с Ёхманом, по их клятвенным заверениям, абсолютно ничего не знали об этой заточке. Их, дескать, дружески попросили, что надобно якобы одного молодца приструнить, накостылять по рогам – и баста. И даже как будто основательно отдубасили потом корешка за такое вероломство. Да и сам Берш, после того как их всех задержали, честно выгородил подельников, и тех временно освободили до суда с подпиской.
Дав показания еще нескольким служебным лицам, Алексей с огромным облегчением ушел в дела повседневные: принимал процедуры, инъекции, микстуры, много читал и с тоской вздыхал о доме, спортсекции, радиоиграх и рыбалке в окрестностях города. Как долго еще всё это будет сниться на пропахшей медикаментами больничной койке, в стонущей и кряхтящей палате для выздоравливающих!..
Из больницы его выписали только в апреле. К тому времени состоялся суд. Бершу, как и следовало ожидать, с учетом прошлых «заслуг» вломили на полную катушку; двое других отделались условными сроками, поскольку если и гадили до того случая, то по мелкому и с оглядкой. Отец, присутствовавший на суде, сообщил, что свидетелей по многочисленным прошлым «подвигам гражданина Соломатина» собралось столько, что впору было говорить о «втором Нюрнберге». Какая-то женщина чуть было не кинулась на него с кулаками прямо в зале, осыпая проклятиями и всенародно громко плюнув в сторону скамьи, где сидела троица… Странно, что для Алексея эти подробности почему-то прозвучали так, словно его всё нисколько не касалось. Должно быть, пережитое каким-то образом оказалось выжжено в памяти, и на его месте сохранилось обрушенное пепелище смутных времен, разве что отдаленно напоминающее о чём-то жутком и потустороннем…
О том, чтобы продолжать учебу и тренировки, не могло быть и речи. Алексею выписали направление в санаторий под Друскининкаем, где должны были его окончательно поставить на ноги. К середине лета он полностью поправился и по приезде домой потихоньку втянулся в прежний ритм жизни: самостоятельно тренировался, восстанавливая былую форму, штудировал забытые школьные программы и просиживал вечера в своей комнате у сооружаемого радиоузла. В общем, жизнь как будто налаживалась. Дома и на улице никто старался не напоминать о прошлогодних событиях, разве только мать длинными вздохами подчас заставляла сжиматься сердце. Алексей отлично понимал, что ей пришлось тогда пережить.
Осенью он в качестве невольного второгодника, первое время с некоторым чувством неловкости, снова сел за школьную парту. Трудно сказать, было ли ему не по себе, когда учителя в стремлении не разбередить душевную рану (физическая давно затянулась и оставила лишь пористый рубец у левого бока) нередко ставили ему слегка завышенные отметки, хотя порой, чего греха таить, Алексей с непростительным для себя коварством пользовался этой не совсем заслуженной привилегией, – особенно в дни контрольных или внешкольных мероприятий. Кое-кто из преподавателей замечал признаки этой вполне невинной симуляции (в частности физик Артур Дмитриевич), однако публично её всё ж таки не выставлял, – опять же по причине профессиональной гуманности. Тем паче, что учащийся Копылов не столь часто употреблял свой геройски-мученический венец на корысть собственной персоны, а учился вполне прилежно и старательно.
Дружки Соломатина, если таковые ещё оставались, более не встречались на пути. Личности же, что из той когорты, видимо, в силу негласного соглашения, не задевали Алексея при встречах, и ему порой казалось, что когда он проходил неподалеку от мест их убогих тусовок, все если не смолкали, то по крайней мере шумок вокруг них делался приглушенный. Хотя… кто их, дурилок картонных знает…
Теперь, по прошествии двадцати с лишним лет, те события уже не представлялись в столь трагичном виде. И не только потому, что время, как идеальный лекарь, расставило всё по местам. Взрослея, по мере накопления житейского опыта, человеку свойственно всё чаще обуздывать характерный для юных лет максимализм и анализировать то или иное явление уже с нескольких позиций, нажитых с годами. То есть с точки зрения, что принято считать либеральной. Это вовсе не значило, что Алексей пытался найти какие-то оправдательные критерии в действиях своего врага. Однако на его место пробовал иногда себя поставить. Неужели не могло быть никаких объективных причин для его столь внезапных нападок и столь немотивированной агрессивности? Может, всё ж таки имелись какие-то факторы, подтолкнувшие Соломатина на отчаянный акт животной рефлексии, после которой наступает облегчительный коллапс антинасыщения: выпущены пар, кровь, пот, слёзы, и теперь можно и нужно пройти кулуары чистилища, дабы что-то в своей жизни всё-таки изменить?.. А может, Бершу в то время нужен был не корешок-собутыльник с его сомнительными идейками, а кто-то… пускай не друг, а хотя бы своего рода наставник, вовремя, пусть даже тяжкой ценой остановивший его, а там глядишь, и всё по-иному бы повернулось…
Сам того не замечая и тем паче не сознавая, Алексей постепенно вступал на ту духовную стезю, где в рассуждениях порождается благодетель. Не та христианская благодетель, когда исходит всепрощенье Христово (до такой степени, пожалуй, еще никто из нас, грешных, не возвышался), но осознание, что человечку не обязательно для всеобщего блага грызть поджилки себе подобным, а попытаться найти ключ к взаимопониманию; ведь сколько примеров в истории, когда самое крохотное недопонимание какой-то мелочи приводило к жутким последствиям для большинства сторон. И многим по сию пору чудится, что в желании найти компромисс. , шагнуть навстречу несогласному есть нечто принижающее, служащее признаком слабости и раболепия. Гордыня людского тщеславия овладевает всё крепче, чем больше в нас ощущения собственной мощи и власти, которые зачастую есть не что иное, как банальная мелкотравчатая химера.

V
Вопреки ожиданиям и надеждам командировка в Германию откладывалась на неопределенные сроки: наступала пора отпусков, а предполагаемые немецкие партнеры тоже не были лыком шиты в стремлении комфортно отдохнуть в экзотических местах. Костик иронически покачивал головой и приговаривал: «Не иначе как провокация с севера», намекая, что, дескать, питерцы всё же оперативнее нашего брата. С ним не соглашались, отстаивая права трудящихся на конституционно охраняемый заслуженный отрыв. Ревенко накалял телефонный аппарат и электронную почту, чтобы докопаться до сути происходящего, и если судить по реакции на уклончивые ответы, перспектива халявного мюнхенского пивка и рейнских штруделей отодвигалась к сомнительным фантомным горизонтам.
Алексей нисколько не огорчался этим обстоятельствам. Начало лета он всегда приветствовал с особым чувством: живя на окраине города, откуда было рукой подать до замечательных мест не только поудить рыбёшку, но и просто отдохновения, в такое время грех было жаловаться на судьбу. Они с Владькой любили по вечерам хаживать к крутобоким бережкам юркой и непокорной Витьбы, где в некоторых местах хоть и куры вброд переходили, но по-прежнему не переводились мелкие рыбьи особи – плотва, уклея, вьюны, подъязки. Попадалось временами кое-что и покрупнее. Иногда прихватывали с собой домашнего кота Рэнди, дабы побаловать свежевыловленной добычей и одновременно позабавиться, наблюдая за ним. Тот, с важным нетерпением принца крови, щурясь и повиливая кончиком хвоста, ожидал в траве своего часа, и когда бликующая серебром рыбёха шлёпалась поблизости, с быстротой молнии подскакивал, пританцовывая, к ней, распушившись и дурашливо искря зелеными глазюками, к вящей потехе окружающих…
Обычно человек редко довольствуется тем, что имеет в настоящий момент. Уж такова его природа: стремление постоянно что-то отыскивать, улучшать и укреплять – и есть, собственно, та самая эволюция идей и поступков, за которыми скрывается его духовная сущность. Алексею, как и большинству, тоже это было свойственно, разве что в несколько иной степени. Он не любил резких перемен как в работе, так и в повседневном быту. И если бы кто-нибудь его спросил, согласился бы он на постоянное местожительство в каком-нибудь процветающем уголке планеты с приличным доходом и дальнейшими перспективами, Алексей едва ли дал бы положительный ответ. Он любил свой город, с его оживленными улицами и проспектами; с цветущими садами и затененными аллеями; с приветливыми прохожими и не менее приветливыми собаками; с ежегодным «Славянским базаром» и той праздничной атмосферой, что приносил и оставлял после себя фестиваль; с примыкающими залесёнными ландшафтами и деловито протекающими реками с их непредсказуемым и подчас капризным поведением. Не всё, правда, было в нём, городе, чинно-гладко, как хотелось бы, да что поделаешь – идеала как такового в мире вообще не существует. Побывать в других интересных местах… да, тянуло, только разве что на некоторый срок, после чего опять начинал тосковать по родной улице Чапаева на краю города, где птичий щебет не смолкает порой даже в зимнюю пору…
В один из июньских вечеров Алексей, возвращаясь с работы и выходя из гастронома, узрел несколько любопытную картину. Группа молодых людей преимущественно послешкольного возраста, облаченная в странную униформу – шелковые и батистовые малахаи, – совершала на небольшом пятачке у магазина некую акцию – не то просветительную, не то рекламного протеста. Собравшись в одну кучу, она полуотплясывала на месте какой-то понятный лишь им ритуальный танец, побрякивая в такт деревянными штуковинами наподобие кастаньет, а один держал над головой бубен величиной с общепитовскую сковороду и бабахал им в унисон. У некоторых на груди висели таблички с цветными и неразборчивыми издали знаками и цифирями. «Очередной молодежный бзик, - решил было Алексей, с усмешкой вглядываясь в них. – Что-то по типу флэш-моба или вуду-пипла. Эх, Владька подрастает, скоро и с ним вот эдак хлопот не оберешься…»
-- О, Гос-споди… - громко выдохнула, качая головой, проходившая мимо него объемная тётка с полными сумками в руках. И было в этом непроизвольном гласе столь отчетливое выражение его составляющих – усталости, досады и житейского бессилия, что Алексей рассмеялся. Незлобиво так, снисходительно и весело. В самом деле, что тут такого – развлекаются вон, как будто с улыбками на лицах, лишь бы окна из рогаток не разносили…
Кто-то из-за спины произнес:
-- Любуешься бесплатным цирком-варьете?
Он обернулся. Рядом стоял сосед по этажу Женька Маслов, мужичок лет сорока пяти, в меру безобидный выпивоха и балагур. Разлохмаченный и с папиросиной в зубах, в длинной майке навыпуск и мятыми шортами, он, видимо, спустился из дому прогуляться насчет холодненького пивка.
-- Кто такие, Жень?
-- Хрен их поймет. Обдолбались, скорее всего, какой-то соломой, вот и гоношат.
Алексей опять рассмеялся.
-- Да нет, если б было всё так просто, их бы на волю не выпустили. Это наверняка какая-нибудь официально зарегистрированная молодежно-общественная ячейка ультралевых радикалов с многопрофильным уклоном – от природоохранного до эстетско-паразитического.
Женька нехотя согласился:
-- Так интереснéй. Тимуровцы двухтысячных… По пивцу не желаешь оторваться?
-- Можно. Тачку на прикол поставлю только…
У толпы пригарцовывающих потихоньку собирались зрители. Хоть и привыкли за последние годы к новшествам разных типов, все же такое не каждый день можно было наблюдать. В основном ребятишки, хлопающие глазами в попытках разобраться, что начеркано на табличках, да местные пьянчуги – ну, этим при некоторых обстоятельствах интересно всё, лишь бы маячила перспектива халявной поддачи. И при повторном выходе из гастронома Алексей чуть не лоб в лоб столкнулся с… нет, не одним из них, а…
Сомнений быть уже не могло – это был он. Черты столь хорошо запомнившейся когда-то физиономии, хоть и тронутые годами, говорили сами за себя. Соломатин. Берш.
И по тому, как тот сразу же отвел глаза, наткнувшись на пристальный взгляд Алексея, стало тут же ясно: Соломатин также узнал его.
Когда прошли с соседом мимо уличного представления и приблизились к «фиату», Алексей не выдержал:
-- Ты случайно не обратил внимания, с кем мы столкнулись у выхода?
-- Как же, - хмыкнул Женька. – Твой давний приятель-недруг. Недавно после третьей ходки откинулся. Да ты не боись, теперь он уже не полезет – говорят, завязывать решил.
-- При чём тут «боись – не боись»! – раздраженно воскликнул Алексей, открывая дверцу машины. – Просто если завязывать решил, почему с «синими» постоянно ошивается? Я и сам его уже не первый раз вижу: почти у каждой точки, где хоть какая-то горючка продается, на него натыкаюсь.
Он соврал. После того первого случая он встретил Берша только сейчас, хотя прошло уже три недели. Алексей почему-то не сомневался, что этот субъект будет постоянно маячить в рядах кучкующихся там и тут забулдыг, – хотя бы по той причине, что деваться ему просто негде. Устраиваться куда-то работать с его блатняжьим авторитетом – даже не то чтобы проблематично, а просто унизительно для такой натуры. Подобных ему на производство уже никаким калачом не заманишь, а те времена беспредела, когда криминальные структуры огребали по полной, и их «бугры» в малиновых пижамах бесцеремонно теснили прохожих бронированными джипо-лимузинами, уже, можно сказать, канули в лету. И вот потолкается такой среди полузабытых корешков некоторое время, поклянчит у любого встречного (не обязательно знакомого, лишь бы имел сердобольный вид, на что у пропойц здесь просто собачий нюх) на пузырь «бормотухи», да через какое-то время дотумкает, что такая убогая житуха ему не по нутру. Если уж гудеть, то с размахом. Способ достижения один и стар, аки Ноев ковчег: грабануть, припугнуть, слинять. А уж если и заметут потом, так лучше уж «в клифту лагерном», чем вот так унижаться на каждом шагу…
Они выехали на проезжую часть и повернули в сторону родной пятиэтажки метрах в пятистах от магазина.
-- Я бы не сказал, что он постоянно с алкашами, - заметил Женька, у которого в округе была куча всевозможных знакомых. – Скорее наоборот – особнячком держится. Хотя если позовут – не отказывается.
-- А ты уже отдыхал с ним таким макаром?
-- Один раз. До поросячьего визга не напивались. Просто посидели за «фаустом» в тенёчке, побалакали за жизнь – и по хатам. Про тебя – ни слова, – поспешил заверить словоохотливый Маслов, с наслаждением потянув огромный глоток из бутылки.
-- А вы что все – думаете, теперь мне личную охрану нанимать, опасаясь бершовской вендетты? – небрежно процедил Алексей, тут же почувствовав, насколько фальшива эта небрежность. Сейчас он понял, что большинство знакомых будут считать, если уже не считают, будто ему действительно появляться на улице в одиночку небезопасно. «Черт побери! – подумал он с досадой. – А ведь и правда идиотская складывается ситуация». Мысль, что Берш может и в самом деле устроить повторное кровопускание в отместку за полученный срок, не приходила до сей поры в голову. Она казалась попросту нелепой и лишенной какого-либо смысла. В самом деле, не подростки ведь уже, житейский опыт какой-никакой имеется, чтобы понять, насколько это глупо и безрассудно.
-- Да он тебя уже и не помнит, наверное, - сделал по-детски неуклюжую попытку успокоить, как ему казалось, своего соседа и товарища проницательный Маслов.
И хотя Алексей искренне посмеялся над этими словами, настроение у него уже на весь вечер было испорчено, – именно по той причине, что почти все кругом будут теперь считать, будто он на сие обстоятельство крепко надеется.
VI

Прошло еще несколько дней. У Алексея ничего существенного не происходило, разве что при встречах и коротких разговорах с соседями и знакомыми он с облегчением убедился, что опасения по поводу возможных кривотолков о мнимой для него опасности лишены оснований. Вероятно, большинство уже забыло о тех событиях за давностью, и для тех, кого они близко не коснулись, другие, более существенные и близкие по времени, затмили их. Как говорится, своя портянка лучше преет. Дважды он издали видел Соломатина на том же месте и уверился в справедливости сказанного Масловым: как-то особняком старался держаться его стародавний знакомец от прочих забулдыг, да и весь его вид говорил о гордой независимости. Вперив куда-то поверх всех свой взор, неподвижно стоял он, казалось бы, на видном месте, и в то же время не мозоля глаз посторонним. Трудно сказать, замечал ли он втайне наблюдавшего за ним Алексея. Не исключено, что – да, только вида никакого не показывал. Этакий свободный от суеты и предрассудков Люциферов дух, воспаривший и презревший окружающий мелочной мирок. По всей видимости, в этом его высокомерном статусе было стремление произвести благоприятное впечатление на тех его старых знакомых, что еще помнили в былые лихие времена: авось кто и подойдет, заговорит, возжелает угостить из чувства уважения… Вероятно, такие всё же находились, иначе не стоял бы Берш подобно старому морскому волку на спардеке вверенного ему фрегата, устремив суровые очи вдаль горизонту…
Своим родным Алексей ничего решил не рассказывать. В самом деле, чего расстраивать родителей и сестру понапрасну. С некоторых пор Копыловы стали проживать в разных местах города: сестра, выйдя замуж, перебралась с мужем в район ТЭЦ, западную часть; родители же, получив новую квартиру на проспекте Строителей, оставили в полное владение Алексея с Аллой прежнее место, хотя вначале предполагалось обратное – устроить молодежь ближе к центру. Однако Алексею настолько не хотелось покидать места, где он вырос, и где было столько друзей и хороших знакомых (не считая, понятно, мест активного досуга), что не стоило большого труда уломать родных, в том числе и жену. Алла, впрочем, тоже не шибко стремилась к здешним метрополиям. Её родители проживали в северной части города – частном секторе с сельскими постройками и коттеджами; по выходным Копыловы частенько наведывались к своим кумам на тихую улочку Щорса, где с общего одобрения затеивались общесемейные застольные посиделки (как правило, с ночной рыбалкой у широкой Двины, протекающей совсем рядышком).
В общем, жилось, можно сказать, чудесно. Многие позавидовали бы такому благополучию, и к Алексею временами даже подступало легкое беспокойство: ведь не бывает, чтобы всё шло вот так чинно-гладко. Рано или поздно что-нибудь должно непременно измарать на благодатной ниве пускай даже такого относительного процветания. И вот теперь, когда на горизонте замаячил угрюмый фантом зловещего прошлого в виде Соломатина, Алексей стал задаваться вопросом: не есть ли сие предвестником новых бед, подкравшихся ядовитой рептилией на смену привычному уже спокойствию. Сам по себе этот субъект не мог представлять какую-либо опасность, Алексей был в этом почему-то убежден; но то, что он за последнее время периодически попадается на глаза и при этом всем видом показывает непричастность к окружающему, казалось уж шибко подозрительным. Ведь непонятное, как известно, нередко наводит страх. И такое поведение Соломатина не могло не настораживать, причем не только Алексея, но и многих, кто хорошо его, Берша, знал и помнил.
И ещё… По логике вещей, следовало бы теперь-то потешить с этаким налётом самодовольного триумфа мелкое тщеславие; вот, дескать, можешь полюбоваться, хренов королёк подворотен, к чему в конце концов привели тебя твои пути-дорожки: стоишь в людных местах в надежде подаяния; я же, твой давешний недруг, который, между прочим, в таковые тебе не навязывался, ты сам меня к этому принудил, – жив-целёхонек, имею отличную семью и перспективную интересную работу, наслаждаюсь полноценной жизнью и давно забыл (да-да, скотина!) про тебя и твои уродливые выходки когда-то сто лет назад. Теперь-то уж моя очередь над тобой торжествовать, грязный недоносок!..
Нет, Алексея подобные мысли не посещали. Что-то, совсем уж непонятное, грызло его попутно с тревожными ассоциациями последние месяцы. Ответов и даже отдалённых подсказок для себя он пока не находил. Было просто необходимо с кем-то посоветоваться, разрешить непонятное бремя тягостных раздумий с человеком более умудрённым и вооружённым немалым житейским опытом, чтобы хоть как-то помочь заплутавшему в трёх соснах собственных измышлений Алёшке Копылову. Только вот с кем? Родители даже не поймут, вернее – не захотят понять хода его рассуждений. Мать столько из-за всего того настрадалась, что одно упоминание об этом было бы запрещённым приёмом; отец, почти ни разу с тех пор не упомянувший о том происшествии, и слушать не пожелает. Сестра с женой – тоже не советчики: того и гляди растрезвонят всем родным и знакомым о Лёшкином «сдвиге по фазе». Их всех можно понять: чего ради бередить давнюю рану, мало тогда натерпелись, будем ещё теперь головы золой посыпать… Друзья, соседи, коллеги по работе? Большинство из них уже и не помнит о тех событиях.
Разве что один человек мог подсказать что-нибудь мало-мальски дельное и как-то помочь Алексею в его душевных терзаниях. Уже много лет Сергей Альметьев и его бывший воспитанник держали связь друг с другом, не забывая тех времён, когда делились всем опытом, что имели, в ДСО (Серж потом уверял, что якобы этого самого опыта поднабрался тогда не меньше, чем при дальнейшей работе в профтехучилище с уже взрослыми коллегами). Пройдя самостоятельно и с завидным упорством многолетний курс реабилитации, Сергей высвободился из оков инвалидности, защитил педвузовский диплом и теперь по мере сил трудился на ниве соответствующей. Работа была, конечно, не из ряда престижных или хотя бы с содержанием неких стимулов, как у Алексея. Пэтэушные тинэйджеры – далеко не подарок судьбы, прививать многим из них гражданские и нравственные качества порой бессмысленно, а уж по поводу каких-либо эстетических аспектов и вовсе смехотворно. Однако Сергей всегда старался держаться того убеждения, что неоперившиеся отроки испокон веков нуждались и будут нуждаться в товарищеской опеке со стороны старших, – будь то родные или даже просто хорошие знакомые-наставники, в том числе и профессиональные, между прочим. И то, что не у всех получается сеять в их душах тягу к добру, не есть повод голосить на каждом углу о падении нравов и тотальном отчуждении. В любой профессии существуют как созидатели, так и ремесленники и даже прихлебатели, разве что педагоги ощущают это не столь разграничено.
В прошлом году Сергея пригласили вместе с женой и на общесемейное пасхальное застолье, улица Щорса, где изрядно «принявший на грудь» Алексеев тесть Григорий Петрович Скобцев с общего одобрения провозгласил Альметьевых своими будущими родичами (у обеих сторон подрастали юные дарования, коих следовало непременно сосватать, что и послужило поводом для сей декларации). Альметьевы с готовностью подхватили идею, и весь день Воскрешения Христова пролетел во взаимных увещеваниях и заверениях в дальнейших кровно-духовных сближениях. С плавным переходом к песнопениям на лоне матушки-Двины…
Сергей, запахнувшись в домашний халат и развалившись в кресле, слушал внимательно и не перебивая, иногда поднося к губам рюмашку с ароматизированным коньяком, разлитым на двоих. Здесь же на журнальном столике было расставлено всё необходимое для таких случаев и бесед: графин, поднос с бутербродами и семейными деликатесами, салатница с маринованными грибами и прочая характерная мелочь. Хлебосольная Алевтина, жена Сергея, не упускала случая проявить не только свой кулинарно-хозяйский талант, но и подчас подобающую ситуации тактичность: поняв, что разговор предстоит серьёзный и обстоятельный, ушла в соседнюю комнату досматривать по телевизору криминально-бытовую драму с каждодневными продолжениями, всегда кажущимися Алексею чем-то наподобие ярмарочных частушек: отпев с приплясом одну, тут же по ходу сочиняется следующая, несколько отличная по форме и совершенно идентичная по сути.
Сергею уже перевалило за пятьдесят; короткостриженный, с отливающей сталью сединой на голове, он чем-то внешне напоминал Роберта Де Ниро, разве что глаза не излучали характерную для голливудской звезды хитринку, а смотрели на собеседника со спокойной проницательностью умеющего разбираться в людях и их поступках. В былые времена, мелькнуло у Алексея в голове, такого не замечалось. Жизненные обстоятельства очень часто накладывают на людей отпечаток в зависимости как от их самих, так и от их характеров. В данном случае Алексей был уверен, что перед ним сидел действительно тот, кто был сейчас нужен – опытный и мудрый наставник, способный без предвзятости и ханжества оказать действенную помощь, не извлекая какой-либо выгоды ни для себя, ни для кого бы то ни было.
После минутной тишины, последовавшей за изложенной Алексеем ситуации, Сергей медленно поднялся с кресла и подошел к окну, за которым моросил теплый дождь. На улице было тихо, как утром выходного дня.
-- Ты что-нибудь слышал, – наконец произнес Сергей, – про явление, именуемое «стокгольмским синдромом»?
Алексей усмехнулся:
-- Что-то вроде подсознательной симпатии и расположения угнетаемого к угнетающему? Душевная тяга заложника к террористу?.. Нет, Серж, ни одним, ни другим я себя не ощущаю, и похожая форма ауто-мазохизма никогда не посещала. Здесь нечто такое, что требует не просто определения, а глубокого самоанализа, что ли.
-- Прежде всего, – Сергей повернулся и оперся руками в спинку кресла, – прежде всего тебе нужно выяснить, чего ты конкретно опасаешься в создавшейся ситуации: за собственную шкуру, что едва ли вероятно, зная твою натуру, или же того, что этот… как ты его называешь… Берш будет теперь периодически маячить перед глазами, внося этим некий внутренний дискомфорт в твой нынешний быт, и всякий раз напоминая о черном прошлом. Так?
Алексей неуверенно повел плечом.
-- Ну… Вроде бы похоже на то, но не совсем. Скорее, он… даже не знаю, как правильно выразиться…
-- Говори как можешь, мы же не в парламенте дебатируем.
-- Понимаешь, когда я вижу его, практически на одном и том же месте, а именно у гастронома, рядом со всем этим синюшным сбродом, возникает странное и до сих пор незнакомое чувство. Будто я… ну, скажем, каким-то образом причастен, что ли, к его теперешнему положению. Я понимаю, это глупо, но… как бы косвенно виновен в том, что он в полном отстое находится. Особенно когда в машине нахожусь или рядом с ней.
Сергей покивал.
-- И это понятно. Контрасты усиливают полноту ощущений. А тебе не кажется, мон шер, что слишком драматизируешь положение вещей? Может быть, всё гораздо проще? Твой недруг, получивший по заслугам, вызывает банальную жалость к себе, поверженному.
-- В том-то и дело, Серж, что никакой он не поверженный! Может это и зовется гордыней, только по всему видать, что не чувствует он себя сброшенным окончательно в пропасть.
-- А сие из чего следует? За старое принялся? Мелочь у детей и старушек вытрясает?
-- Да ты что! Он же взрослый здоровый мужик, к тому же опытный рецидивист, если всё-таки не завязал с этим. И если снова загремит, то уж не за такую мерзопакость, а по крупному.
-- Ну, не скажи. У такой публики не существует никаких норм и правил, к примеру, если касается деньжат. На что угодно пойдут, особенно когда нутро с похмелюги угорает. У меня в ПТУ один парнишка есть, приблатнённый шибко, из плеяды таких вот «бершей-карасей». Все замаялись с ним – спасу нет. А папашка у него – и вовсе отморозок, тоже, как и в твоём случае, намертво к тюремным нарам прилип. Только, как они выражаются, откинулся с зоны – недели не прошло, женщину с ребенком до нитки обобрал в подъезде. Приставил нож с угрозой не трепыхаться, и всё, что было мало-мальски ценного, в том числе и на дитяти – сорвал. Когда через полчаса замели, сознался, что похмелиться хотел, а по-хорошему попросил – не дали. Вот так-то, сын мой.
Алексей вздохнул и медленно покачал головой.
-- Не думаю, что теперь Берш будет способен на подобное. Вот хочешь – верь, хочешь – нет, а только уверен я почему-то, что не станет он больше крысятничать во вред самому себе.
-- Да с чего ты это взял, в конце концов?! Ты что, настолько хорошо его изучил, если можешь вот так ручаться?
-- Не знаю, Сергей, не могу объяснить. Может, интуиция подсказывает, может – сам он своим поведением наводит на такие мысли. Вот знаю, что чистый бред это, только сдаётся мне, есть у него, появилось какое-то чувство вины, – не обязательно передо мной, а вообще… перед всеми. А разве такого не бывает? Когда самый отпетый выродок начинает вдруг что-то понимать, осознавать, что… нельзя уже дальше, появляется необходимость хоть что-то исправить, повернуться лицом, а не задницей к окружающим.
Сергей тоже вздохнул и сел в кресло.
-- Бывает, Лёш. Только очень редко. Настолько редко, что даже писатели-фантасты такие темы обходят. Я лично даже не припомню чего-то похожего, чтобы уже немолодой человек взял да и поменял, хотя бы частично, свои жизненные и моральные принципы. Если кто-то и поступает так, то разве что в молодости, когда характер ещё не полностью сформировался. Не зря говорят в народе про платье и честь, которые беречь надо.
Алексей грустно улыбнулся:
-- Вот уж кому-кому, а педагогу такие речи точно не к лицу. Особенно перед бывшим воспитанником.
-- А почему это «бывшим»? – нахмурив брови, грозно поинтересовался Альметьев. – Вам что, гражданин Копылов, уже почудились выросшие за спиной крылья свободного альбатроса, кузькину мать? Я вам покажу, как основы педагогики критиковать. А ну, разлить по рюмашкам, да вытянуться в струнку перед лицом представителя народного образования. Сухомлинский желает тост говорить!
Оба рассмеялись, и Алексей потянулся к графину…
-- А знаешь, – проговорил Сергей, зажёвывая бутербродом выпитый коньяк и располагаясь поудобнее в своем кресле, – этот твой случай наталкивает на кое-какие интересные мысли. Хотя на первый взгляд они могут показаться… ну, не то чтобы наивными, а в какой-то степени с примесью идеализма. Ты только не фыркай, пожалуйста, я постараюсь изложить это более простым языком.
-- Валяй, – закивал Алексей, почуяв за несколько небрежным тоном собеседника нечто посерьёзнее, чем просто изложение очередной версии. Он даже выпрямился м тоже уселся поудобнее, дабы не пропустить ни одного слова из сказанного.
-- Вот ты говорил, что этот Берш старается держаться особняком от пьянчуг, и в то же время нигде, кроме как у штучного отдела за всё это время, что он объявился в округе, его не встречаешь.
-- Трудно сказать, где он еще может бывать. Едва ли нашел себе работу, иначе бы не околачивался постоянно на одном и том же месте. Да и куда ему податься, Серж? Большинство старых корешков кто на нарах кукует, кого уже и на свете нет, кто убрался подальше восвояси. А те, что остались поблизости – где еще могут тусоваться? Не в театре и музее же!
-- Логично. Тогда на кой черт ему чураться остальных? Стоять на отшибе, аки идолу языческому? А может, у него просто крыша поехала? Такое явление встречается у некоторых небожителей прошлого, сброшенных долу волею судьбы.
-- Попробую высказать такое предположение…
-- Ну-ну, может, мы в одинаковом направлении копаем…
-- Будучи когда-то царьком в определенной среде, Берш и вправду мог ощущать, как ты сказал, собственное мнимое величие, дающее ему некоторое право наслаждаться властью, пускай даже и такого типа. И сейчас таких немало, разве что они несколько изменили свои приоритеты…
-- Ну, как сказать…
-- Я имею в виду способы и методы самовыражения. Суть, понятно, прежняя. Так вот теперь, когда Берш убедился, что на смену таким, как он, пришли царьки иной формации, и почувствовал, что вся его былая харизма давно растаяла, – то ему уже не остается ничего другого, как, приняв личину низвергнутого императора, гордо надеяться повстречать кого-либо из прежних соратников: авось в память о былых геройствах проставят на дармовщинку.
Сергей расхохотался:
-- Весьма поэтично и образно. Если так, чего тебе тревогу в себе взращивать? Пусть себе ностальгирует Бонапарт Четвертый, у этих синюг, насколько я знаю, тоже своя конкуренция имеется. Вытеснят с магазинного пятачка, как глыбу льда в половодье, если не будет знаться с ними. Или же власти загребут на принудительное лечение, что по сути та же колония.
-- Да не тревожусь я за себя ни капельки, Серж! Как вам всем объяснить, что не во мне тут дело! – воскликнул Алексей, качая головой в стороны.
-- Ага! – Сергей многозначительно ткнул в него указательным пальцем. – Вот, наконец, мы и подошли к сути разговора, сын мой заплутавший. Теперь понимаешь, почему вначале я про шведско-стокгольмский синдром упомянул?
-- Считай меня идиотом, но по-прежнему не улавливаю тут связи, – признался Алексей.
-- А связь, на мой взгляд, такая: тебя гложет дурацкое чувство вины перед этим типом. Впрочем, не такое уж оно и дурацкое. И дело вовсе не в том, что из-за тебя загремел он когда-то в тюрягу. Вернее, не только в том. Просто тебе подспудно кажется, что в своё время можно было всего этого избежать, если бы кое-что предприняли.
-- Кто предпринял?
-- Да все, Лёшенька! В том-то и дело, что этот Берш, если действительно считать его жертвой обстоятельств, с самого начала был причислен к разряду безнадёжных. В немалой степени он, конечно, и сам в том виноват, только не следует для упрощения валить все шишки на одного. В конечном итоге это часто оборачивается клином против нас же. Вспомни, как в школе известным философским постулатом долбали: бытие, дескать, определяет сознание. В случае с ним очень ярко сие выражено. Не сомневаюсь, что в те годы семейка у нашего героя была такая же бедолажная, и условия быта соответствующие. Разве нет?
-- В точности, – подтвердил, усмехнувшись, Алексей.
-- Естественно, – продолжал рассуждать Альметьев, – обитать в такой среде радости никакой, тянет на волю, к таким же вот собратьям по несчастью. Увы, с развитием цивилизации проблема неблагополучных семей нисколько не сглаживается, таких ребятишек и в наши дни пруд пруди. Вот и кучкуются все эти Берши, Сончики, Птахи по подвалам и бункерам, уже с детских лет ни во что не верящие и рассчитывающие только на собственные зубки и коготки. Кроме равнодушия и формализма (и это в лучшем случае!) ничего для себя не ждут. И все попытки наладить нормальные контакты среди окружающих кажутся им фальшивыми и лицемерными. Почему, спрашиваем мы. А всё очень просто: они великолепно чувствуют за этими мероприятиями унизительные для всех – слышишь! для всех, в том числе и для окружающих, – аспекты, опять же потому что в основном здесь присутствуют те же фальшь и лицемерие. А унижений им уже и без того хватило по горло. И чтобы хоть как-то уравновесить это поганое статус-кво, принимаются в отместку сами доминировать над теми из сверстников, кого ощущают послабее. Ты можешь возразить, как же в твоём случае такое могло произойти. И здесь просто: взрослея, они всё больше осознают, что подобное противодействие только на пользу их собственному реноме. Подмяв под себя кого-то покрепче, делаешься в глазах других на порядок выше, этаким Георгием-Победоносцем в коротких штанишках.
-- И как же быть? Как правильно дать им понять, что действительно добра желаешь? – устало спросил Алексей.
-- Да просто отбросить скрываемую предвзятость, и на самом деле подойти с открытыми намерениями. Это трудно! Тем более, что большинство из них уже закачало в себя изрядную порцию уличного цинизма. Да и перед дружками не прочь побахвалиться лишний раз. Тут надо набраться терпения, нужны силы, чтобы побороть собственную гордыню и шагнуть навстречу. Но всё это, повторяю, надо делать тогда, когда полностью освободишься от предвзятости. Бывает, конечно, что оступаешься, и что действительно бесполезно. Может быть, это и наивно звучит и несовременно, но только искренняя вера в то хорошее, что сидит в любом человеке, может что-то исправить в нужную сторону… Видишь, я начинаю в некотором роде проповедовать христианскую мораль, от которой многих уже давно воротит. Это, видимо, происходит оттого, что наши житейские и служебные повседневные передряги убивают в людях тягу к духовному сближению, и бытовой скепсис отуманивает сознание, чаще берёт верх над светлыми сторонами жизни… Ч-чёрт, кажется я хлебнул лишка. На тверёзую башку такого бы не ляпнул.
Сергей медленно поднялся и снова подошел к окну. Было тихо, лишь из соседней комнаты доносились приглушённые бубнящие звуки из телевизора: Алевтина явно увлеклась сериальным «коктейлем из соплей с сиропом».
-- А хоть бы и так, – тихо произнёс Алексей. – Что в этом зазорного?.. Давай еще по парочке хряпнем, тогда уж точно до истины докопаемся. А, Серёж?.. Эй, вы где, капитан?
-- Слушай! – Сергей внезапно очнулся от раздумий и резко повернулся к нему. – Хочешь, я тебя с одним человеком познакомлю? Я вот тут подумал, что неплохо было бы тебе и с ним посоветоваться.
-- А он кто? – Алексей, разливая по рюмашкам коньяк, поднял голову, из-за чего пролил на скатерть. – О, чёрт!
-- Он? – Альметьев, не обращая внимания на этот легкий конфуз, выпрямился и внимательно посмотрел ему в глаза. – Священник. Настоятель Храма Пресвятой Богородицы. Хорошо меня знает, я уже несколько раз к нему своих гавриков из ПТУ приводил. И реставрировал в своё время этот храм.
-- Н-ну… - Алексей даже слегка поёжился. – Не знаю, честно говоря… С чего ты решил, что он может помочь?
-- А ты – с чего решил, что нет? Или боязно?
-- Да не в том дело, просто… он, наверное, человек занятой и всё такое…
-- Заруби себе крепко на носу, сын мой: для таких людей не существует понятия «есть время или нет». И он не на административной должности, в конце концов, права и обязанности в трудовом законодательстве тут не предусматриваются, как и регламентирование приёмов. Тем паче, ежели я словечко замолвлю.

VII

Алла выключила газовую плиту, накрыла кастрюлю с борщом и пристально взглянула на мужа. Тот сидел за кухонным столом и, уставившись в одну точку, медленно ковырял вилкой в тарелке.
-- У тебя какие-то проблемы на работе?
Алексей, очнувшись, медленно покачал головой.
-- Да что с тобой, в конце-то концов?! Уже не первый день ты как подагрой разбитый ходишь. Мычишь что-то, когда отвечать приходится, а если и отвечаешь, то разве что «ага» или «не знаю»… Лёш, какая муха тебя укусила? Уж не заболел ли часом? Чего ты там опять мычишь?
Она пододвинула табурет, села рядом и обняла Алексея за плечи.
-- Ну поделись же со мной своими тяжкими думами. Глядишь, и легче станет на душе. Помнишь, сам когда-то говорил, что беда, разделенная на двоих – уже наполовину беда, а вот радость, так же разделенная – вдвойне радость… Рэндик, брысь отсюда, не встревай в семейный разговор… Ну, так как, Лёш?
«В самом деле, имеет же она право кое-что знать, не посторонняя ведь. Только, не уверен, что легче от этого сделается. В таких вопросах жёны не советчики. Ещё праведный крик подымет… Нет, пожалуй, когда-нибудь в другой раз…»
-- Понимаешь, Ал, что-то беспокоит меня эта загранпоездка от фирмы, – решил он наврать с три короба. – Шеф с Костиком вначале землю копытом рыли, выбивая командировки, а теперь что-то непонятное: когда всё уже утряслось, документы и визы приготовлены, увиливать начали от прямых ответов. Неделя уже, как шибко занятых разыгрывают.
-- Может, собираются кого-то другого вместо тебя командировать? А сказать об этом прямо – совесть подъедает.
-- Да, такой вывод сам по себе напрашивается. Даже скорее всего это будет кто-то из «волонтеров». То бишь не из нашей конторы, со стороны. Такое уже не раз практиковалось.
-- Господи, да пусть творят, что хотят! Не такое уж и событие в жизни – в Германию съездить, даже и на халяву… Знаешь что, Лёш? Попросись в отпуск. Увидишь тогда по реакции, угадали мы с тобой или нет. Тем более, уже два года без передышки на них вкалываешь. Тебе целых два месяца положено, и ты т них отдохнёшь, и они… покой обретут.
«В самом деле, – с некоторым удивлением подумал Алексей. – Как это раньше мне такая простенькая мыслишка в головёнку не приходила. Зарапортовался, понимаешь, как самый ревностный службист, будто орден дадут… Махнём, куда подальше, где море, пальмы и кокосы, и никаких мобильных связей с эти миром. Пусть налаживают конвейеры для производства самокатов… Ай да Алка!»
-- Что значит «попросись»? Просятся собаки, когда гулять приспичит. Подойду и прямо скажу: гоните на бочку заслуженные отпускные, раз волынку тянуть решили.
-- Браво, первая валторна! Так их, лоббистов хреновых!.. Рэндик, иди сюда, мой хороший! Рыбёшки жареной хочешь?
Тот, к кому обратились, в знак одобрения зажмурился и стал нетерпеливо перебирать передними лапами…
В тот вечер Алексей улучшил минутку, взял мобильник и осторожно вышел в прихожую. Нашёл Альметьева и нажал кнопку вызова.
-- Серж, привет… Да нормально всё… Слушай, я тут хорошенько обдумал… Позвони этому отцу Николаю… Ну да, по поводу моей проблемы… Что? Вместе съездим?.. А-а, так у тебя чисто производственные вопросы. Тем лучше… Сам мне сообщишь? Ладно… Пока…
Алексей перевел дух; по крайней мере, насчет работы он жене не совсем насочинил. С некоторых пор дела в фирме действительно стало перекашивать…
Храм Успения Святой Богородицы давно считался одной из главных, хотя и не ярчайших, достопримечательностей города. В эпоху воинствующего атеизма, когда церкви и соборы в лучшем случае передавались иным, не имеющим отношения к религии ведомствам, он не избежал тяжкой участи и служил хотя бы отчасти во благо просветительное – был передан для нужд пединституту. Когда коммунизм подпал под глубокое сомнение, и массы вновь подтянулись к духовной пище, при содействии общины Свято-Успенской церкви здание вернули первоначальным хозяевам. Сделали реконструкцию колокольни, поставили новый купол, и православные богослужения в храме возобновились. Алексей не много чего знал о нём, и тем паче до того не посещал его – особой надобности не испытывал. Его отношение к религии сводилось к той простой мысли, что раз уж люди придумывают себе богов, то пусть служат им, каждый по-своему. Глубоко копать в причинах человеческой религиозности и духовного причащения тоже не видел смысла. Однако с возрастом всё более стал подозревать, что простое материалистическое восприятие окружающего не есть полное и единственно верное, что Бытие не замкнуто в рамках трёхмерного измерения, и существуют явления, быть может, не подвластные человечьему разуму, ещё столь малоразвитому во вселенском масштабе. Здесь имелось в виду не столько наличие внеземных цивилизаций, сколько иных, альтернативных материи явлений, возможно даже направляющих всё вокруг по определённым законам Бытия. И это не обязательно Господь Бог в том понимании, в каком привыкло считать человечество, а … Дальше этого Алексей не мог постичь, не хотел и не умел.
…Отец Николай оказался вовсе не таким, как его вначале представлял Алексей. Внешне, пожалуй, он не отличался от других людей такого рода занятий. Типичная для священнослужителей борода, ряса с посеребренным крестом на цепочке, скуфья на поседевшей голове… Алексею казалось, что и беседовать отец Николай с ним будет на архаичном церковно-славянском языке, приправленном характерными словооборотами прошлых столетий. Еще ни разу до сих пор Алексею не довелось и парой слов перекинуться с кем бы то ни было из представителей духовенства, и он с непонятным для себя ощущением некой стеснённой ксенофобической робости ожидал встречи. Нет, с самого начала во время первого их с Альметьевым визита отец Николай заговорил нормальным языком современного человека на стыке двух тысячелетий. Даже кое-какие ультрамодные неологизмы нет-нет да и проскакивали в его диалоге с Сергеем, когда обсуждались деловые вопросы: необходимо было отремонтировать внутреннее помещение крохотной исповедальни внутри храма.
Окончательно же свою стесненность Алексей поборол при повторной встрече, о которой договорились вначале. Настоятель согласился уделить для неё время, когда в приходских делах наступит затишье – через несколько дней в середине следующей недели. Стоял тихий августовский вечер, солнце медленно опускалось за верхушки разлапистых елей, растущих на задворках храма. Отец Николай слушал очень внимательно, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Они медленно прошлись взад-вперед по небольшому пятачку, укрытому зданием и каменно-решетчатой оградой, затем присели на крохотную скамеечку у служебного хода.
-- Значит, вы говорите, – первым нарушил наступившее после изложенного Алексеем минутное молчание отец Николай, – что этот ваш давний недруг теперь как будто не выказывает признаков былой уголовщины. А из чего, простите, следует, что у него появилось стремление облагородить, так сказать, своё дальнейшее существование? Есть факты, которые подтверждают это?
Алексей пожал плечами:
-- Это трудно объяснить. Наверное, в первую очередь весь его внешний облик может об этом свидетельствовать. И дело не только в том, что и одет он приличнее, и манеры уже не те. Между прочим, и подрос он заметно, уже не тот заморыш-подросток, каким выглядел в те годы. Обычный мужчина средних лет. Я и не узнал бы его вначале, если бы не… взгляд его. С одной стороны, вроде такой же – цепкий, подозрительный, а с другой… исчезла в нём эта нахрапистость потенциального злодея, что ли. Трудно поверить, только есть теперь в этом взгляде некоторая беспомощность, недопонимание каких-то жизненных аспектов. Возникает ощущение, будто он нуждается в человеке, который бы хоть частично разубедил его в ошибочных представлениях, и не только это.
-- А вам не кажется, что сами вы потому и пытаетесь глубже вникнуть в его мироощущения, что в свое время этот человек едва не сыграл роковой роли в вашей жизни? Ведь подумайте, сколько в наши дни… впрочем, почему только в наши… вот таких, выражаясь по старинке, заблудших душ, которым также необходимо участие со стороны не только близких, но и вообще простое человеческое. И ведь большинство из них так и прозябает в полном отчуждении… Поймите меня правильно, Алексей Владимирович: я не потому так говорю, что ставлю под сомнение ваши измышления, возможно, что вы и правы. Только по-настоящему можно помогать кому-либо, если делаешь это не в виде исключения, а по искреннему влечению, в силу собственной духовности. Иначе ваша помощь будет выглядеть как подачка.
«С чего это все считают, будто я непременно помочь Бершу настроен? – подумалось с легкой досадой Алексею. – Но ведь с другой стороны, чем ещё иначе, как не желанием облагодетельствовать, выглядят мои душевные поползновения? Вот уж поистине христианское смирение - платить добром за тесак в брюхе…»
-- Вам нелегко, – продолжал отец Николай, задумчиво глядя куда-то поверх ограды и соседствующих храму зданий. – Ведь сталкиваться с подобной ситуацией редко кому доводилось, а в людях прочно засело мстительное равнодушие – за собственные неудачи, за проявление слабости, за политическую и экономическую нестабильность, в конце концов. А это одна из самых мелочных черт людской натуры. Ведь сила, как известно, – не обязательно в физическом или моральном превосходстве, она может таиться и в великодушии. Даже если вспомнить историю, можно сколько угодно найти примеров милосердного снисхождения великих личностей, и они не считались проявлением слабости, а наоборот -- свидетельствовали о доброй, самодостаточной мощи этих людей. Увы, большинство теперь утратило признаки той морали, и ответить на зло ещё бóльшим злом сделалось не то чтобы современным, но, пожалуй, единственно правильным выбором.
-- Я, кажется, начинаю понимать, что вы хотите сказать, – проговорил Алексей. – Добро, согласно священному писанию, было первично, зло же явилось производным от мелочных качеств человека, и потому не имеет изначальной силы первого. Но может сделаться сильнее, если станет повсеместно плодиться, подобно саранче, и в конце концов подмять под себя всё остальное. И чтобы такого не произошло, нужно…
-- Опять же сеять добро, – подсказал нужные слова отец Николай. – Видите, всё как будто просто, а не получается у человека столь простую истину в себе укрепить. Всё гложет его сознание, будто любое негативное явление лучше всего калёным железом исцелять, а то и совсем выжечь дотла. Конечно, бывают ситуации, когда «против лома нет приема…», но это уже в таких случаях, если зла накопилось чересчур, и нет иного выхода, кроме соответствующего противодействия. Беда в том, что очень многие расценивают стремление к компромиссу опять же проявлением слабости. Кому приятно, когда о нём будут говорить, что он не способен дать достойный отпор. Только вот сделает ли это человека лучше?
Алексей закашлялся. Не хотелось делать этого, но показалось, что беседа начинает уклоняться в сторону от нужного ему русла, и философские выкладки, хоть и справедливые в общем контексте, всё ж таки не вполне отвечают тому, что он собирался хотя бы в некоторой степени уяснить. Отец Николай, кажется, почувствовал это.
-- Ну… а в вашем случае, если наши с вами предположения верны, не думаю, что этот человек станет первым делать попытки к… консенсусу, если хотите. Во-первых, с его стороны это будет выглядеть откровенно унизительно, согласитесь. А во-вторых, у людей с таким… с такой репутацией очень сильно развито чувство той самой гордыни, что удерживает людское устремление к сближению. Как ни рассуждай, а именно вам придется подать пример.
-- Н-да… - протянул Алексей, потирая подбородок. – Ситуация, однако… Виноват по всем пунктам он, а идти на мировую должен я. Вывихнуто до невероятности.
-- Понимаю, сложная ситуация, – согласился отец Николай. – Только вот ведь какое дело, Алексей Владимирович. Человеческие взаимоотношения – это не торговые сделки, как на рынке: отвешивает один другому столько-то добра в обмен на столько-то другого согласно взаимной выгоде. Здесь уже нельзя мерить участие и понимание какими-либо дозами. И тем более ждать соответственной платы за доброту. И если вы постараетесь глубже вникнуть в душевные чаяния своего… гм, оппонента, то может, и он сделается добрее. А вы не обращали внимания, между прочим, что с некоторых пор люди стали стесняться, если не чураться доброты и её проявлений?
Алексей закивал, грустно усмехнувшись. В самом деле, за комом повседневной суматохи и бытового цинизма простое человеческое чувство начинает казаться наивным, если не смехотворным. «В этой тотальной погоне за мещанским потребительским раем, – подумалось тут же ему, – мы становимся примитивной толпой добытчиков-зомби, ни черта вокруг не замечающих. Оголтелый вещизм затмевает духовные ценности, и тут… хм, тут уже не за горами та самая эпоха троглодитов, в которую попал недавно Владька, воюя на компьютере. Крах социальной системы отбросил виртуальную цивилизацию далеко в сторону…»
-- Вы знаете, – продолжал отец Николай, – несколько месяцев назад, примерно в конце апреля… да-да, перед самой Радуницей ко мне обратился один человек. Между прочим, с ситуацией, напоминающей ту, что мы с вами обсуждаем. Бывший рецидивист, как сам представился, он хотел полностью развязаться с прошлым, покончить с ним и попытаться зажить по-новому. Я от всей души приветствовал сей душевный порыв, и посодействовал во временном трудоустройстве этого человека. В Шумилино собирались реконструировать тамошнюю церковь, и я договорился, что его возьмут в отделочную бригаду. Но дело не в этом. Он мне тогда весьма толково обрисовал, насколько тяжело находиться в ипостаси злодея, когда все кругом ничего хорошего от тебя не ждут, а тебе искренне хочется убедить всех, что не желаешь ты больше наводить на других страх. Наоборот, хотелось бы смотреть на всех открыто и с ответным доверием. Но как теперь это сделать?.. И ещё он говорил, что не один такой из ихней братии. А ведь у большинства из них так и не получается стать нормальными людьми, – по той же самой причине, что никто вокруг не проявляет должной доброты и понимания, все глядят на них с подозрением или, в лучшем случае, с равнодушием, которые, собственно, и есть основные убийцы такого вот душевного катарсиса.
Алексей внезапно выпрямился на скамеечке. Ещё не ясно предполагая, о ком идет речь, он уже четко начинал понимать, что же все-таки надо ему теперь предпринять. Странно, что к столь несложному выводу он подходил, имея в своем багаже столько времени для измышлений и внутренних противоречивых наворочек-наморочек. Пытаясь отодвинуть в сторонку своё предположение, он терпеливо подождал конца монолога отца Николая, стараясь, впрочем, ничего из него не пропускать.
-- Вот кругом говорят, – подытоживал свой рассказ отец Николай, – что лошадей на переправе не меняют. Это следует понимать в том смысле, что прошлое не воротить вспять, или же бесполезно манипулировать по ходу своими убеждениями и привычками, нажитыми долгими годами. Но Господи, мы постоянно только и делаем, что меняем этих лошадей, причём нередко на полном скаку! Это говорит о том, что все-таки ищет-мечется человечий сын в поисках… чего угодно, но добро и справедливость здесь (а в это очень хочется верить!) не на последнем месте. Но и чурается их, сам не ведая отчего…
Они помолчали. Лишь звуки проезжающих за оградой машин нарушали тишину крохотного церковного дворика.
-- А скажите, – наконец произнёс Алексей, – когда в последний раз вы с ним встречались?...
VIII
-- Поговорить надо, – стоя почти вплотную и не глядя Алексею в глаза, быстро и негромко обратился к нему Костик Звягин.
Тот пожал плечами и с бодрой готовностью кивнул. С некоторых пор дела в кампании топтались на месте, и не по его, Алексея, вине. Замаячившие с начала лета перспективы несколько одурманили руководство, которое вместо того чтобы цепко ухватить их согласно статусу положения, принялось залихватски ими жонглировать, аки ярмарочный Петрушка, возомнивший себя факиром. В результате парочка выгодных операций была дерзко перехвачена не то чтобы даже конкурентами, а частными специалистами по электронике, орудующими в Интернете на птичьих правах. Как обычно происходит в таких случаях, боссы учинили служебные репрессии в адрес подчинённых, виновных разве что в том, что своевременно не указали правильный путь (хотя, положа руку на сердце, следовало признать: едва ли эта своевременность сработала бы). Трое сотрудников, в том числе и Копылов, лишились июльских премиальных. Почему-то считалось, будто именно они, как особы сведущие в делах прикладного интерфейса, должны ответить за дилетантские начальничьи огрехи. И если Севка Шадрин с Алексеем лишь посмеялись в сторонке над этим битым фарфоровым звоном, то мнительная Ленуля Орлинская пустила отнюдь не скупую слезу, тщетно взывая к объективности и равенству полов. Ревенко, впрочем, отлично понимая, насколько без её усердия и преданности делам фирмы всё запросто может полететь по швам, сунул детке конфетку в виде консультативной поездки а Адлер. Мужская потерпевшая же часть со снисходительным одобрением отнеслась к сему миротворческому акту, а Костик Звягин в курительных кулуарах высказал теорию о производных стратегического феминизма: дескать, красота спасает не мир, а служителей (как и служительниц) её культа…
И вот теперь, вероятно, предстояло выслушать разоблачающую начальственное коварство проповедь (с уклоном в сторону служебного раскаяния). Костик всегда выступал в роли этакого мостика-буфера, передаточного звена между направляющими и движущими силами фирмы. И кроме того, Алексей не сомневался, что речь на этот раз пойдет о дюссельдорфиаде, начавшейся еще в мае, да так и зависшей фантомом грядущего, как не сомневался уже и в том, что поточная линия тамошнего завода давно налажена и запущена к вящей радости заказчиков и перехвативших акцию питерских конкурентов. Так чего же тогда от него на сей раз ждут?..
Они вышли на лестничную площадку, где обычно собирались на перекуры сотрудники не только их фирмы, но и смежники: здание арендовало несколько предприятий различного рода деятельности. Для этого уборщицы приспособили колоссальную глиняную пепельницу в виде сплюснутой амфоры – гордость этажа.
-- А знаешь, – начал Костик, щелкнув зажигалкой, – вся эта катавасия с зета-конвектором оказалась на поверку не такой уж и липой, как нам потом стало казаться. Гладков, начальник питерских голоштанников из «Квадра-плазы», договорился с нашим шефом, что наладку и запуск произведут они, а вот техобслуживание и циклическая замена сенсорных датчиков передаются нам. Почему, спросишь? Всё просто: их спецы посваливали кто куда. Шибко жадными оказались ихние боссы, всё себе загребают. Сами-то в электронике волокут, что макака в бильярде, вот и пошли с нами на компромисс… Так что, как видишь, наше руководство не такое уж и клыкастое, своих не обделяет.
-- И что теперь? – уточнил Алексей. – Быть в полной боеготовности, не забывая попутно о насущном?
-- Что-то в этом роде, – подтвердил Костик. – В ближайшие недели кому-то надо будет уже быть там. Вот я и хотел попросить тебя, Лёх: может, сначала я, как говорится, рекогносцирую местность, а уж потом будем чередоваться. В конвекторах такого типа разберусь, не впервой кашу разбавлять… Учти, что ездить туда надо будет дважды в квартал, немец почему-то этим занялся всерьёз и надолго. Не иначе как массовое производство хотят наладить.
-- А что ж тогда всё-таки патент не выкупят?
-- Я так думаю, что опять же в целях экономии. Похоже, они хотят в качестве ответной акции выслать сюда парочку своих спецов, – не столько для обмена опытом, сколько для налаживания деловых контактов. Кому как не тебе хорошо знать, что на просторах нашей необъятной тьма толковых компьютерщиков-самоучек, которых здесь и в грош не ценят. Вот и посылают разведчиков, маскируя их под тельмановских камрадов. А у нас целая орда согласна на полставки у них вкалывать. Тенденция, кстати, не только в нашей отрасли, согласись.
-- Ну что ж, Костян… - Алексей слегка потянулся, рассчитывая в уме, как бы удобнее применить сложившиеся обстоятельства себе на пользу. – Я не буду возражать против такого расклада, только у меня к тебе одна просьба.
-- Валяй. – Костик, понятное дело, охотно приготовился выслушать.
-- Раз уж так дела оборачиваются, не мог бы ты по старой дружбе отпуск мне выцыганить?.. Сам понимаешь, в такую пору шефы неохотно идут навстречу. А я, можно сказать, лето на дармовщинку тут проедал, если не считать кое-каких мелочёвок. Но всё равно Масалков с Ревенко упрутся колом, ты же знаешь.
-- Только и всего? – Костик с удивлением приподнял брови. – Да здесь достаточно на контракт сослаться, хотя, конечно, твоего авторитета в их глазах это не прибавит… Ладно, положись на меня, и к вечеру можешь считать, что уже на заслуженном отдыхе. Заяву только настропали по всей форме. У меня в компé болванéц найдешь по этой части, там изменить только фамилию и число… Слушай, у тебя дома что-то не в порядке?
-- С чего ты взял? – настороженно обернулся Алексей.
Да видок у тебя в последнее время какой-то… погруженный вовнутрь. И мало общаться стал к тому же.
-- Нет, Кость, это не с домом связано. Не могу пока рассказать. В другой раз.
-- А-а, ну-ну…
Костя, несмотря на свой напускной аристократический снобизм, был, в сущности, неплохим малым, иногда заходил к Алексею с дружеским визитом в гости (всякий раз с новой барышней). Только почему-то выкладывать ему наболевшее за эти месяцы не хотелось. В лучшем случае он бы вежливо удивился, что казалось ещё противнее насмешки…
После разговора с отцом Николаем прошла неделя, и за это время Алексей ни разу не повстречал Соломатина, как, впрочем, и до того. Не могло быть никаких сомнений, что тот воспользовался рекомендацией священника и уехал работать в Шумилино. Но Алексей отнюдь не собирался поступать, как ему советовали: в конце концов, где она, эта уверенность, будто кто-то нуждается в примирении и уж тем более в дружеском расположении? Однако с другой стороны, не отпускало ощущение странной вины – не перед кем бы то ни было в частности, а перед самим собой. Будто что-то срочно важное и жизненно необходимое обходится стороной. И если его так и оставить нерешённым, всё остальное тоже пойдет с перекосами и зазубринами, подобно сложному механизму, в котором важная распределяющая деталь как следует не отлажена, и, стало быть, вся система действует не должным образом.
И всё же одно Алексей теперь знал твёрдо: положить конец тягостным колебаниям можно было лишь в том случае, если он первым начнёт проламывать ту условную, но хорошо осязаемую башенную стену, именуемую «враждой».
… У Аллы одна подруга работала в турфирме, и через нее удалось заполучить двухнедельные путевки в Евпаторию. Учитывая сезон, такая перспектива могла считаться подарком с неба. Решено было не медлить и на скорую руку воспользоваться моментом, пока у обоих супругов начальство не спохватилось. Уже давно подмечено, что чем престижнее сотрудник, тем с меньшей охотой ему предоставляют отпуска, словно опасаются бегства его в иные сферы.
Решено было, что Владик это время поживет у родителей Алексея: ближе в школу добираться, чем со Щорса, да и обстановка построже, нежели полудеревенская идиллическая вольница частного сектора. Времени на сборы оставалось каких-нибудь пару дней, и Алексей, привыкший упаковываться в минимальные сроки, решил съездить на сутки порыбачить в Рубу, где проживал его давний приятель по вузу Шурка Василенко – также заядлый рыболов плюс охотник в придачу.
-- Буду завтра к вечеру, – сообщил Алексей жене, собирая рюкзак и снасти. – Переночую, если с неба не потечёт, на бережку в палатке, или же в Шуркиной фазенде. Если что – звони…
Он не хотел мешать супруге в её составлении предстоящих курортных планов-мероприятий, ежеминутных звонках подругам и от подруг с наиважнейшими тряпично-булавочными рекомендациями и советами. Мужья, находящиеся в такие моменты поблизости, несказанно раздражают…
Через час с небольшим он уже подъезжал к Рубе. По дороге созвонился с Шуркой и всё обговорил. Заехал к нему на квартиру и выпросил у Шуркиной матери ключ от «фазенды», находившейся километрах в пяти от поселка выше по реке. Сам Шурка был срочно занят, и прибыть на место мог только следующим утром. «Ладно, – думал Алексей, выруливая по ухабистой дачной грунтовке. – Посидим в одиночку, даже на пользу будет перед вылетом на югá. Там уж точно про тишину забыть придется…»
Понятие «фазенда» не совсем подходило к Шуркиной постройке неподалёку от обрывистого бережка Двины. Выложенное снизу кирпичом, сверху бревенчатым тёсом и пологой черепичной крышей зданьице скорее напоминало армейский блокгауз петровских времен, если бы не целая куча всевозможных деталей, дающих ему сходство с охотничьей сторожкой. Как бы там ни было, а для любителей соответствующего отдыха строение подходило идеально. Тем более, что если обойти фасад и спуститься с обрыва, глазам открывалось великолепное для рыбалки местечко: песчаный бережок, подмываемый излучиной и полускрытый заросшим ольхой и кустарником мысом слева по течению. Туда и направился Алексей, поставив машину во дворе и прихватив с собой всё необходимое.
Однако на краю обрыва он заметил, что место уже приспособили. Какой-то мужчина сидел на раздвижном рамном стульчаке и, попыхивая сигареткой, рассеянно следил за двумя поплавками, лениво раскачивающимися на речной глади в нескольких метрах от берега. Неподалеку на траве лежали рюкзак и расстеленная газета с початой бутылкой, гранёным стопариком и закуской в целлофановом пакете.
Алексей не удивился: место не держалось в секрете, и при желании, побродив по берегу, любой незнакомый человек мог бы запросто устроиться здесь и с пользой провести время – с бутылочкой, идиллически, на лоне матушки-природы. Разве что лёгкая досада кольнула: не хотелось нарушать своего и чужого покоя, да и неловко подсаживаться рядом. А искать другое место – и время потеряешь, и неизвестно, как там рыба себя поведёт.
Он начал спускаться вниз, и мужчина, услышав звуки шагов, обернулся.
Это бы Соломатин.
Как ни странно, только Алексей почему-то нисколько не удивился, хотя шанс встретиться в этом месте, как говорят любители азартных игрищ, был равен… Впрочем, тут же вспомнилось, что ещё в школьные годы Берш частенько упоминал о своём пристрастии к рыбалочке, и в общем-то ничего удивительного не было в том, что двое заядлых любителей сошлись согласно теории вероятности вот в этом чудном месте для приятного времяпровождения. Тем паче, что и живут не в разных уголках планеты. И Алексею даже подумалось, что происшедшее вполне закономерно и логично. Вот только… не ясно пока, с каким исходом…
Соломатин же удивился, похоже, крепко. Уставившись на Алексея широко распахнутыми глазами, он словно прирос к стульчаку и застыл, как будто бы в ожидании чего-то. Трудно было сказать, сколько времени так прошло, пока, наконец, комичность ситуации не принялась постепенно выливаться наружу, подобно водице из переполненного ведра. Первым не выдержал Соломатин; слегка поперхнувшись от душившего смеха, он дал затем волю чувствам и, выплюнув изо рта сигарету, затрясся от души, откинувшись назад. Алексей не остался в долгу и тоже принялся хохотать, медленно сползая на ногах по песку вниз.
Когда всё же приступ выплеснувшегося на головы веселья отхлынул, Соломатин развернулся и, не переставая улыбаться до ушей, вопросительно качнул головой в сторону бутылки. Алексей уважительно покивал и, в свою очередь, похлопал по рюкзаку на плече, где постоянно хранилась припасённая для различных случаев столичная перцовка – собственный фирменный атрибут активного отдыха на природе.
… Один из поплавков тем временем коротко отплясал на поверхности гопака и стал плавно уползать по диагонали вглубь. Голодной рыбине не было никакого дела до людских страстей и переживаний на берегу.




Rado Laukar OÜ Solutions