19 марта 2024  07:14 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 57 июнь 2019



Публицистика. Столкновение цивилизаций


Эпоха цивилизации: ритмы исторического развития

«Цивилизация есть смягчение нравов, учтивость вежливость и знания,
распространяемые для того, чтобы соблюдать правила приличий,
и чтобы эти правила играли роль законов общежития»

Маркиз де В.Р. Мирабо (1757)


«Сегодня долг человека состоит в том,

чтобы помешать цивилизации разрушить культуру,
а технике – человеческое существо»

Вильгельм Моммзен (сер. ХХ в.)

Иордания. Петра


В IV тыс. до н.э. на месте поселений появились первые города-государства. Трудно сказать, где это произошло раньше – в Междуречье или в Египте, мнения ученых по этому поводу расходятся. Но неоспоримо одно: именно там возникли древнейшие в мире очаги цивилизации. Несколько позже, примерно в III-II тыс. до н.э., примерно такие же процессы происходили в долине Инда и бассейне реки Хуанхэ, а в I тыс. до н.э. – в Америке, там, где сейчас находятся Мексика и Перу.В VIII-VI тыс. до н.э. племена, уже освоившие земледелие и скотоводство, стали заселять долины Нила и Евфрата. Там строили небольшие поселения, в центре которых находился храм, и также небольшие, простенькие системы водохранилищ и каналов. Это, на первый взгляд, малозначительное событие имело далеко идущие последствия для всего человечества. Было положено начало еще одной великой «революции» – переходу от первобытности к цивилизации, от простого общества – к сложному, от «доистории» – к истории.

Самостоятельное рождение – самозарождение цивилизации состоялось лишь в нескольких местах земного шара. Другие народы подошли к рубежу, отделяющему первобытность от цивилизации, но не перешагнули его, а «застряли» на этой поворотной точке или повернули назад. Большинство – вступили в цивилизацию под влиянием своих соседей – добровольно или насильственным путем.

Переход к цивилизации имел, так сказать, точечный характер, число «первопроходцев» резко уменьшилось по сравнению с эпохой «аграрной революции». Сельское хозяйство тоже освоили далеко не все племена сразу, но все-таки в каждом регионе, где оно зарождалось, количество первых участников этого переворота было достаточно велико и определить его точно довольно затруднительно. Иное дело – древнейшие цивилизации: их можно в буквальном смысле пересчитать по пальцам. Территория, охваченная ими, была крошечной. В отличие от позднепервобытных племен и племенных объединений (союзов, конфедераций), в которые входили десятки и даже сотни тысяч человек и которые занимали обширные площади, ранние государства изначально всегда были мелкими. И лишь с течением времени наступала фаза их территориальной экспансии.

Уже на этом этапе проявляется несколько интересных закономерностей. Во-первых, в эпоху цивилизации чрезвычайно усилилась вариативность исторического процесса. Поэтому слово «цивилизация» используется не только в единственном, но и во множественном числе. С течением времени возникало все больше разнообразных цивилизаций, каждая из которых имела свою «индивидуальность», создавала свою неповторимую, самобытную культуру и вырабатывала свой особый путь развития. Во-вторых, время между «великими революциями» сокращается. Человечество проделало путь почти в 2,5 млн. лет, прежде чем сумело преодолеть первый «большой» переход – к производящему хозяйству. Второй переход – к цивилизации – произошел всего через 4-5 тысячелетий, времени на подготовку потребовалось несопоставимо меньше. Забегая вперед, скажем, что в дальнейшем «революции» будут следовать одна за другой, а ближе к нашему времени счет пойдет не на тысячи, а на сотни лет. С чем связана такая компрессия времени? И почему с каждым новым переходом становилось все меньше «революционеров» – народов, готовых к переменам? Последние великие трансформации имели место только на Западе, а предстоящий переход, возможно, будут осуществлять уже не те или иные страны или регионы, а отдельные люди или группы людей, живущие в разных странах. Примечательно и то, что рано или поздно, добровольно или под давлением извне, новации все-таки распространялись по всему земному шару, приобретая глобальный, всемирный характер.

Пока мы оставим эти вопросы открытыми, чтобы читатель сам попытался решить их, и по мере того, как будет разворачиваться летопись мировой истории, ответ, очевидно, появится сам собой.


Афины. Акрополь.


Цивилизация как искусственная среда

А сейчас попробуем разобраться, в чем именно заключается суть перехода к цивилизации. Главными признаками того, что общество достигло этой стадии, принято считать появление государственной власти, отделенной от общества; городов; письменности; письменного права вместо первобытных обычаев. Есть и другие важные показатели: развитое ремесло, отделившееся от сельского хозяйства (особенно металлургия), высокий уровень профессиональной специализации труда, а также социальной и имущественной дифференциации и стратификации. В конце этого довольно длинного списка обычно упоминается монументальное строительство ирригационных сооружений, храмов, гигантских царских усыпальниц – пирамид и т.д.

Все это – действительно характерные черты так называемых «сложных» обществ, отличающие их от «простых», первобытных, проводящие между ними достаточно отчетливую границу. В качестве примера приведем одно из многочисленных описательных определений цивилизации: «Цивилизацию создает уровень развития общества, для которого характерны наличие развитой технологии, хозяйственной специализации, производство предметов роскоши, торговля на дальние расстояния, централизованное управление экономикой, социальная стратификация, города или крупные административные центры, развитые правовые институты, постоянные армии, военные ведомства, специализация вооружений, государственная форма правления, религия олимпийского или монотеистического типа, кодифицированная история, монументальная архитектура и искусство» (У. Адамс).

Такого рода определения лишь отчасти помогают понять, что такое цивилизация. С нашей точки зрения, на первый план следует выдвинуть один, самый главный момент: в эпоху цивилизации человек стал не просто более активно преобразовывать природу, адаптировать ее к своим потребностям – он начал создавать вокруг себя искусственную среду обитания, «отгораживать» себя от природы. В эпоху первобытности ничего подобного не было. Сначала единственными преградами между человеком и внешним миром были одежда и жилища, мало отличавшиеся от укрытий, которые имеются у животных. Искусственная среда практически отсутствовала, и заметить какие-либо особые признаки, указывающие на существование на Земле людей, было бы довольно трудно. После «аграрной революции» возникло крошечное пространство «окультуренной природы» и искусственной среды: возделанные поля и поселения оседлых земледельцев.

Интересно, что уже на этом этапе достаточно четко осознавалась разница между тремя пространственными зонами: дикой природой, природой окультуренной и искусственной средой, целиком созданной руками человека. У многих народов, сохранивших элементы архаической культуры, пространство до сих пор структурируется через дихотомические оппозиции: лес – деревня, дикая земля – обработанная земля. Лес считается обителью мертвых, душ предков и злых духов, это «чужой», «иной» мир стихийного первозданного хаоса. Поселение, напротив, воплощает «космос» упорядоченной социальной жизни, мир культуры. Поля и сады представляют собой нечто вроде буферной зоны. Возведение ограды, стен и ворот, защищающих деревню (а впоследствии город) не только от врагов, но и от природного хаоса, было долгое время одним из самых важных ритуальных действий.

Однако все это было лишь прелюдией к тем «тектоническим сдвигам», которые происходили в эпоху цивилизации. В течение примерно 5 тысяч лет искусственная среда целенаправленно и неуклонно совершенствовалась, усложнялась и расширялась, вытесняя природный мир и все более надежно изолируя от него человека и то пространство, в котором осуществлялась его деятельность. В наши дни огромные пространства суши, пригодные для обитания, заняты мегаполисами, урбанизированными и промышленными зонами, дорогами, многокилометровыми свалками отходов. Не менее впечатляющи и масштабы «окультуренной» природы – сельскохозяйственных угодий. На всем этом пространстве настоящая природа исчезает: в городах – полностью, за их пределами – частично. И, возможно, не так уж фантастичны мрачные пророчества о том, что в скором времени ее можно будет увидеть только в заповедниках.

Искусственная, сконструированная человеком среда, насыщенная артефактами, конечно, не может быть полностью изолирована от природного мира и временами испытывает на себе его «диктат», однако – благодаря совершенствованию хозяйственной деятельности, технико-технологической базы, социальной организации, методов социального управления – постепенно все в большей степени автономизируется. В этом пространстве действуют уже не столько природные императивы, сколько «вторичные», «изобретенные» социально-культурные программы. Жизнь организована по законам, созданным самим человеком, отличающимся от законов природных. Тенденция к «уходу от естества», почти неразличимая в эпоху первобытности, теперь становится главной. Таким образом, цивилизацию можно рассматривать как этап, на котором преодолевается прежняя стратегия человека и общества на максимальную интеграцию в природную среду.

Отказ от этой старой стратегии был неизбежен. Почему? Человечество уже не раз задавало этот вопрос – особенно в те кризисные, «смутные» времена, когда отлаженные механизмы цивилизованного общества давали сбой или вообще переставали работать, когда возникало ощущение его хрупкости, ненадежности и конечности. Но, осознавая все эти несовершенства, оно упорно продолжало выстраивать «вавилонскую башню» цивилизации, укреплять и расширять искусственную среду обитания. Исходя из каббалистической теории истории, это ситуация совершенно закономерна. В природных условиях человеческий эгоизм не мог бы развиваться. Более того, он просто был бы не нужен, так как Природа предъявляет совсем иные требования к другим своим творениям. Для эволюции человеческих желаний необходима особая – неприродная (или надприродная) среда, не просто адаптированная к человеку, но и максимально благоприятствующая их росту и усложнению. Именно такую новую искусственную «экологическую нишу» создавал для себя человеческий эгоизм, который совершал переход из начальной, эмбриональной стадии в следующую, открывающую путь к его геометрической прогрессии. На этой игровой площадке его эволюция была завершена в очень короткие по историческим меркам сроки – в течение пяти тысяч лет. Так можно интерпретировать переход от первобытности к цивилизации в свете концепции эволюции желаний.

Конечно, тенденция к созданию искусственной среды становится наиболее очевидной, когда мы рассматриваем историю в глобальном масштабе. В действительности на первых порах она развивалась относительно медленно, и в эпоху древнейших цивилизаций проявлялась очень слабо. И все-таки ее основы были заложены практически сразу, как только эти цивилизации появились на свет.

Поэтому вряд ли можно считать случайным тот факт, что их рождение состоялось в весьма необычных условиях, изначально не слишком удобных для формирования сложного общества. Зато эти условия подталкивали к преодолению, преобразованию природы. Характерно также, что ни одна процветающая неолитическая культура, ни один крупный и богатый земледельческий центр не перерос в цивилизацию, хотя к тому времени их было уже достаточно много: такие центры, как правило, просто угасали. Цивилизацию создавали племена, знакомые с земледелием, но на новых, не освоенных, не окультуренных местах.

Нил и Евфрат, где возникли первые очаги цивилизации, текут через зону пустыни или сухих степей, и посевы там надолго затоплялись после бурных разливов или сгорали на солнце, когда вода спадала. Считается, что земледельцы пришли сюда поневоле: возможно, их вытеснили более сильные племена, или ухудшение климата заставило их тронуться в путь. На новых местах им тоже пришлось нелегко: первые поселенцы получали крайне скудные урожаи на небольших участках земли, более или менее пригодных для посевов. В долине Евфрата, ко всем прочим трудностям, не было строительного леса (только гигантский тростник), камня и металлов. Все это приходилось вывозить из соседних стран.

Только благодаря ирригации проявился богатейший экономический потенциал долин великих рек, где мягкие аллювиальные почвы, образованные наносами после разливов, давали огромные урожаи и не требовали трудоемкой обработки. Поэтому в Египте, например, примитивные каменные и медные орудия труда использовались на протяжении большей части истории его существования, и, тем не менее, страна была житницей Средиземноморья. При ирригационном земледелии в Южной Месопотамии урожайность ячменя колебалась от 200 до 1200 и даже 1400 кг/га, причем урожаи нередко собирали по два раза в год. На пропитание семьи уходило не более 600 кг в год.

Такая земля могла прокормить большое количество людей и помимо этого давать значительные излишки. И то и другое – необходимые условия: для возникновения и существования цивилизации обязательно нужна достаточно высокая плотность населения и достаточно большой избыточный продукт. Иначе создавать и поддерживать цивилизацию будет некому и не на что. Сложное общество и искусственная среда стоят очень дорого. Чем выше уровень сложности общества, тем большую часть ресурсов приходится тратить на содержание войска, аппарата управления, политической и интеллектуальной элиты, на систему информационной связи и многое другое, что обеспечивает возможности для его функционирования. Не следует также забывать, что цивилизация предполагает достаточно высокий уровень комфорта: производство «лишних» вещей, в том числе предметов роскоши, в которых нет острой необходимости, но которые делают жизнь более удобной и красивой, тоже является весьма затратным. Кроме того, искусственная среда, в отличие от естественной, не может самовоспроизводиться, она нуждается в постоянных заботах, вложении труда больших коллективов людей и материальных средств.

Поэтому общества, вступившие в стадию цивилизации, т.е. достигшие определенного уровня сложности, находятся в сильной зависимости от ресурсов и энергии. И эта зависимость с течением времени не убывает, а, напротив, увеличивается, поскольку сложность имеет тенденцию к постоянному наращиванию. Вполне закономерно, что желание «богатства» – стремление к приумножению материальных благ – становится на этом этапе доминирующим. На микроуровне оно порождает социальную и имущественную дифференциацию, на макроуровне, благодаря ему, идет накопление общественных резервных фондов, укрепление материальной инфраструктуры сложного общества, экономической базы цивилизации.

В этом отношении не так уж неправы те исследователи, которые придают особое значение материально-техническому аспекту жизни цивилизации. Она, конечно, не сводится к хозяйственной деятельности или техническому прогрессу. Цивилизация, как точно подметил Л. Февр, – это «равнодействующая сил материальных и духовных, интеллектуальных и религиозных», т.е. совокупность всех достижений человечества, его культурного творчества. Однако без прочного фундамента – хорошо развитой материальной базы – цивилизация, безусловно, существовать не может.

Каким же образом происходило формирование этой базы? Прежде всего, конечно, за счет повышения эффективности сельского хозяйства, производства продуктов питания. Однако этого было недостаточно. Торговый обмен уже развивался достаточно активно, особенно в Междуречье, Древней Греции, Финикии, но все-таки его роль в экономике была на этом этапе не слишком велика. Гораздо большее значение имели войны: захват и ограбление чужих территорий быстро пополняли казну государств-победителей. Первые же шаги обществ, вступивших на путь цивилизации, сопровождались почти непрерывными военными походами, которые, по сути, были неотъемлемой частью повседневной жизни.


Теория циклов Кондратьева

Экономические кризисы и циклы Кондратьева

Эпоха цивилизации задала новый ритм историческому процессу. Нацеленные на рост, наращивание внутреннего потенциала и на внешнюю экспансию, цивилизации всегда развивались неравномерно – циклически-поступательно, то есть на поступательное движение накладывались волны и колебания с разными амплитудами и периодами. В результате «прогресс» сменялся кризисом и «регрессом», а затем – новым витком «прогресса». Ритм жизни простых, первобытных обществ, как уже говорилось, сводился в основном к незначительным флуктуациям вокруг некой нормы. Для цивилизаций такой «нормы» нет и быть не может: сама программа эволюции желаний не допускает гомеостаза, подталкивает к периодическому нарушению равновесия и к перестройке всей социокультурной системы.

Периодические чередования режимов убыстрения процессов и их замедления, структуризации и частичного распада структур, интеграции и дезинтеграции, эволюционных скачков и стагнаций, кризисов и временного движения вспять являются не случайными неприятностями, а в каком-то смысле закономерностью, способом существования сложных обществ. С точки зрения синергетики, именно благодаря такому прерывистому пульсирующему ритму цивилизации воспроизводят себя, корректируют свою деятельность и выходят на новый уровень развития. Из этого следует, что повторение цивилизационных «сломов» не только неизбежно, но и даже полезно. Однако такая идеальная синергетическая модель далеко не всегда воплощалась в истории в своем чистом виде: некоторым цивилизациям удавалось преодолевать кризисные явления, после чего действительно происходил прорыв к новому, а другие погибали, на долгое время возвращались в прежнее состояние или утрачивали многие свои достижения. Наиболее высокой «смертность» цивилизаций была в древности и в средние века: древний Египет и Вавилония, Индская цивилизация, Хеттское царство, Греция и Рим, Византия, цивилизации ольмеков и майя… И это далеко не полный печальный список погибших цивилизаций.

Не случайно так велико число сторонников идеи циклического развития цивилизаций – начиная от итальянского философа XVII в. Дж. Вико и заканчивая Н.Я. Данилевским, К.Н. Леонтьевым, О. Шпенглером и А.Тойнби. В соответствии с их теориями, цивилизации, подобно организму, проходят периоды детства и взросления (роста), зрелости, когда они достигают наивысшего расцвета, а затем следует «одряхление» и старость, которая рано или поздно заканчивается смертью. К.Н. Леонтьев даже определил примерный срок жизненного цикла цивилизаций – тысяча или тысяча двести лет. Исторический опыт отчасти опроверг эти теории. Так, Китай, который в XVIII-XIX вв. и в Европе, и в России считали «одряхлевшей» цивилизацией, тихо и незаметно доживающей свой век, в наши дни вновь вступил в стадию подъема и стал одним из претендентов на мировое лидерство, хотя срок его жизни превышает четыре тысячи лет.

Стало быть, гибель цивилизации не обязательна, но весьма болезненные «перепады» повторяются регулярно, причем уязвимыми отказываются все три главные ее сферы: материальная (технико-экономическая), социальная и культурная. Временные подъемы в экономике, как правило, сопровождаются упадком, укрепление и расширение государства – дезинтеграцией, расцвет культуры – угасанием творческого порыва и «окостенением» культурных форм. Чем же объясняется такой «кризисный» путь развития, прерывистый, пульсирующий ритм, приводящий в худшем случае к исчезновению цивилизации, превращению ее в музейный экспонат, памятник прошлого?

По этому поводу выдвигается много самых разнообразных гипотез. Причинами цивилизационных «сломов» обычно считали природные катаклизмы, нерациональное ведение хозяйства, завоевания или разорительные захватнические войны, чрезмерную территориальную экспансию, которая превышает возможности государственного регулирования периферии из центра, злоупотребления властей и обострение социальных противоречий, плохое управление и т.д. Однако очевидно, что все это – следствия каких-то других, глубинных процессов. Ведь даже в древности, не говоря уже о более поздних эпохах, цивилизации по-разному реагировали на подобного рода трудности: одни справлялись с ними легко, а для других дело оборачивалось катастрофой.

Одной из глубинных причин цивилизационных «срывов» многие исследователи считают периодическое исчерпание ресурсов – человеческих и материальных. Эта точка зрения опирается на теорию длинных (полувековых) волн в экономике выдающегося российского экономиста и социолога Н.Д. Кондратьева. Согласно Кондратьеву, вслед за кризисом, вызванным нехваткой ресурсов, появляются новые технологии и новые формы социальной и политической жизни, благодаря которым общество получает возможность использовать новые, ранее недоступные ему человеческие и материальные ресурсы. Сам Кондратьев вел отсчет своих полувековых циклов с конца XVII в. Но современные ученые раздвигают временные рамки, хотя признают, что в древности и средневековье циклы были более продолжительны и менее очевидны. Тем не менее, появление длинных волн датируется Х в., VI столетием и даже неолитической революцией.

Теория экономических циклов, конечно, очень основательна и дает убедительное объяснение пульсирующего ритма жизни цивилизаций. Мы уже говорили о том, что сложность требует больших затрат: общество нового типа не может существовать и развиваться без соответствующей материальной базы и экономических успехов. Эта зависимость особенно наглядно проявлялась в древнейшую эпоху. Производственный потенциал цивилизаций первого поколения, их ресурсная база были еще очень хрупкими и чувствительными к внешним воздействиям. Любые удары, которые наносились по экономическому благополучию, резко сокращали возможности для удержания и наращивания сложности. Именно поэтому нарушения природного баланса, войны, расширение территории и т.д. представляли реальную угрозу для их жизни.

Так, Критская цивилизация, одна из самых могущественных и преуспевающих морских держав Средиземноморья, погибла после извержения вулкана на острове Фера, которое по силе в четыре раза превосходило печально известное извержение вулкана Кракатау в Индонезии в 1883 г. Гигантская приливная волна нанесла огромный материальный ущерб, городские центры были разрушены. Тучи пепла вызвали непроницаемую тьму, а потом покрыли землю слоем в 10 см толщиной, принеся с собой волны удушающих газов и пожары. Климат резко ухудшился – наступило похолодание. Жизнь на Крите почти прекратилась на четверть века, и восстановить цивилизацию не удалось. Одной из основных причин гибели ахейской цивилизации, преемницы критской, располагавшейся на материковой Греции, были постоянные междоусобицы и длительная Троянская война, истощавшие скудные материальные ресурсы. Этим в первую очередь объясняется ее быстрая гибель под натиском «варваров» с севера – греков-дорийцев в XIII-XII вв. до н.э.

Истощение материальной базы сыграло значительную роль и в гибели древнейшей очаговой цивилизации на берегах Инда, которая охватывала огромную территорию, равную современной Франции, обладала развитой металлургией, письменностью, вела оживленную торговлю с Месопотамией, имела десятки городов, в том числе и крупных (Хараппа, Мохенджо-Даро). Археологи доказали, что здесь имел место тектонический толчок, который привел к наводнениям. Жители Мохенджо-Даро оставляли город пять раз, а потом отстраивали его заново, но, в конце концов, его пришлось оставить. Помимо этого, вероятно, хозяйство приходило в упадок из-за деятельности самого человека – вырубка лесов приводила к наступлению пустыни и засухам, нерациональные методы обработки земли – к засолению почв.

Результаты во всех этих случаях были практически одинаковы. Разрушалась государственность, пустели города – их жители уходили в соседние села или другие районы; ирригационные системы, ремесла, торговля, искусство – все приходило в полный упадок, письменность забывалась. Гибель цивилизации не обязательно приводила к вымиранию всего населения, хотя оно, конечно, уменьшалось из-за плохих условий жизни и вынужденных миграций. Однако все основные качества цивилизации утрачивались, и общество снова становилось простым, возвращалось к родоплеменному строю, отступало на прежние, более устойчивые и доступные позиции, позволяющие выжить. А потом, после длительного перерыва, который мог продолжаться несколько столетий, развитие цивилизации начиналось снова – обычно силами других народов, заселявших эти места.

С течением времени «смертность» цивилизаций шла на убыль: окрепнув, они обрели способность выдерживать те удары, которые были катастрофическими для их предшественниц. Однако зависимость от материальных факторов и циклически-волновой, кризисный принцип развития сохранялись, причем ритмика экономических кризисов становилась все более четкой, а промежутки между ними – все более короткими.


Социальный кризис

Социальные кризисы: фактор солидарности

Экономические факторы, при всей их значимости, конечно, не могут определять все процессы, происходящие в разных подсистемах сложного общества. Ведь сложность проявляется, в частности, в том, что эти подсистемы далеко не всегда развиваются синхронно и в одном направлении. Осознавая это, некоторые современные исследователи выдвигают на первый план уровень солидарности общества. По мере своего развития оно становится все более дифференцированным, «разделенным», и поддерживать его стабильность трудно. Для этого необходимо интегрировать отдельные компоненты в единое целое, постоянно координировать деятельность многочисленных и очень разных групп населения, регулируя и отлаживая их отношения.

Понятие «солидарность», на первый взгляд, может показаться «ненаучным» из-за его неопределенности. Уровень кооперации невозможно измерить и точно градуировать. Однако для социологов это неточное понятие крайне важно: если солидарность, тесно связанная с кооперативностью и альтруизмом, отсутствует, то общество просто не сможет функционировать, оно распадется на отдельные группы или множество индивидов, которые будут преследовать исключительно эгоистические цели.

В простых, небольших по численности первобытных обществах, члены которых связаны родством и коллективистскими нормами поведения, степень солидарности, конечно, очень высока. Это – естественная, имеющая природную, биологическую основу общинная (или «роевая») солидарность людей, которые знают друг друга с рождения, вместе борются за выживание, воспитывают детей и делят пищу. Однако такая солидарность имеет, по крайней мере, один существенный недостаток: она ограничивается узкими рамками группы, причем эти рамки маркируются очень четко, отделяя «своих» от «чужих» почти непреодолимой пропастью. Альтруистические принципы солидарности и взаимопомощи в эпоху первобытности не распространялись на чужаков, они считались «нелюдьми» и нормы взаимоотношений, принятые между «своими», на них не распространялись. Мир в то время представлял собой множество автономных изолированных друг от друга обществ, которые, конечно, могли заключать союзы и браки, обмениваться редкими престижными вещами, но главным образом старались избегать контактов или воевали.

В сложном обществе солидарность гораздо менее устойчива и определенна, однако она все-таки существует – в том числе и на уровне малых групп, которые сохраняются в эпоху цивилизации в виде семьи, корпорации, клана, сельской общины или купеческой гильдии. Такой вид солидарности, унаследованный от прошлых времен, хорошо изучен и социологами, и психологами. А вот солидарность нового типа – так называемая «ультрасоциальность», способность вступать в кооперацию с неродственниками и в очень больших группах, где люди не знают и даже не видят друг друга, – такая солидарность остается загадкой. Как сотрудничающий коллектив расширяется от маленькой группы до группы большого и очень большого масштаба? Как разрушаются прочные барьеры между людьми, поставленные родством?

Механизмы этого процесса пока неясны, но сам факт расширения сотрудничества и роста «ультрасоциальности» именно в эпоху цивилизации неоспорим. Характерно, что этот рост сопровождался появлением новых идеологических маркеров-символов, благодаря которым «чужие» люди могли обозначать и воспринимать себя как сотрудничающую группу. Очевидно, важную роль здесь играла конкуренция, «борьба эгоизмов», побуждающая, как ни парадоксально это звучит, к объединению: как и прежде, в эпоху первобытности, наибольшие преимущества были у внутренне сплоченных групп, только теперь эти группы формировались на других основаниях – профессиональных, религиозных, классовых и т.д.

Но помимо конкуренции, которая слишком часто служит для социологов «палочкой-выручалочкой», не стоит забывать, что солидарность и альтруизм потенциально заложены в человеке: согласно каббале, они присутствуют в нем в виде информационной записи «решимо», воспоминания о бывшем, исчезнувшем состоянии единства. Переход от полной разъединенности к единству – основная цель эволюции, поэтому вполне закономерно, что стержневой линией истории было расширение границ солидарности: от родовой или соседской общины к племени или племенному союзу, а потом – к государству или еще более крупной общности – цивилизации, часто включающей много народов и государств. Становление сложного общества было поворотным моментом на этом пути: люди, конечно, продолжали ощущать себя частью малых групп, близкого окружения, но одновременно и частью других групп, более крупных и далеких.

У такой расширенной солидарности тоже имеются изъяны. Альтруистическая сила предстает здесь не в своем чистом, совершенном виде, она смешана с разъединяющей силой эгоизма, действует несамостоятельно и неосознанно. Такая специфическая, характерная для «нашего мира» солидарность, которую можно назвать эгоистической солидарностью, поверхностна и неустойчива, соседствует с этническими, религиозными и социально-классовыми конфликтами.

Кроме того, в отличие от «естественной» солидарности малых групп она далеко не всегда вызывает интенсивные эмоциональные переживания, ее витальная сила не слишком велика, хотя при экстраординарных обстоятельствах может возрастать. Это часто происходит во время освободительных движений, войн и особенно перед угрозой иноземных вторжений. Одна из таких ситуаций была блестяще показана в романе Л. Толстого «Война и мир», в описаниях событий 1812 г.: сословные перегородки рушатся, общие интересы преобладают над частными, и общество (или, по крайней мере, основная его часть) чувствует, думает и действует как один человек. Однако такие состояния обычно не длятся долго.

И, наконец, солидарность в сложных обществах часто имеет принудительный характер, формируясь под давлением государства, которое располагает большими средствами для ее поддержания: используются административные структуры и военные силы, материальные стимулы, моральные нормы и идеологические лозунги. Здесь стоит заметить, что марксистское представление о государстве, прежде всего как аппарате насилия и классового господства, не выдерживает проверки фактами и уже давно раскритиковано. Помимо подавления государство, даже в древневосточных деспотиях, выполняло важнейшие для общества функции: организовывало и координировало хозяйственную деятельность, регулировало социальные отношения. Там, где потребность в координации была выше, быстрее совершался переход к централизованной государственности. Так, в Древнем Египте объединение страны и сильная власть имели жизненно важное значение для экономики: природные условия требовали создания единой ирригационной системы, поддерживать которую можно было только централизованно. Во времена смут и распада единой государственности эта система немедленно приходила в упадок, поэтому восстановление прежнего порядка вещей было неизбежным.

Появление государства было также ответной реакцией на критически высокий уровень имущественной и социальной дифференциации, которая ставила под угрозу целостность общества. Регулируя социальные отношения «сверху», власть ставила преграды на пути чрезмерного развития эгоизма, оберегала человека от стихийных проявлений его «самости», оказывая дисциплинирующее воздействие. Возникновение государства иногда сравнивают с пробуждением контролирующего «Я» в сознании взрослеющего ребенка. На смену спонтанности поведения приходит осознание себя и понятие «другого», а самое главное – начинают усваиваться нормы, по которым должны строиться отношения с этим «другим».

Поэтому, сколь бы ни была поверхностной, «механической», принудительной замешанная на эгоизме солидарность в сложных обществах, ее не стоит недооценивать. Она все-таки приучала человека ощущать себя – хотя бы временами – частью не только близкого окружения, но и большого целого, и действовать, с точки зрения социологов, «внерационально», т.е. ориентироваться на групповой интерес, даже если это действие требует жертв и совершается во имя незнакомых людей.

Неустойчивость солидарности, тесно сросшейся с эгоизмом и лишь иногда противоборствующей ему, – еще одна глубинная причина периодически повторяющихся кризисов и циклически-волновых ритмов развития цивилизаций. Едва ли не впервые эту проблему досконально проанализировал арабский мыслитель и политик XIV – нач. ХV вв. Ибн Халдун. В своем монументальном труде «Мукаддима: введение в историю» он предложил теорию политических циклов, связывая расцвет и падение государств или правящих династий с уровнем солидарности, которую обозначил словом асабия (в буквальном переводе с арабского – «чувство группы», «участие в общих делах»).

Сравнивая две этнические группы средневекового Магриба – берберов, «людей Пустыни», живущих общинами, и цивилизованных арабов, «людей Города», Ибн Халдун отметил, что асабия очень сильна в маломасштабных, простых обществах, где способность к коллективным действиям повышает шансы на выживание. В городах – оплотах цивилизации, напротив, солидарность слаба и уменьшается по мере достижения экономического процветания. Наибольшую опасность, с его точки зрения, представляет тяга к роскоши. Ее жертвами становятся главным образом «верхи», правящая династия, в результате усиливается конкуренция, ведущая, с одной стороны, к изнеженности, а с другой – к расколу. В условиях материального достатка население растет быстро, а в ответ власти усиливают меры принуждения и притеснения. В конце концов, уровень асабии резко падает, общество слабеет и становится легкой добычей для завоевателей. «Люди Пустыни», не имеющие никаких технических преимуществ, могут одержать победу над «людьми Города» только благодаря своей сплоченности, но, установив новую династию, с течением времени повторят путь своих предшественников.

Теория Ибн Халдуна, который считается первым социологом в современном смысле слова, вызывает большой интерес у исследователей и даже используется как основа для математического моделирования исторических циклов. И действительно, в истории часто случается так, что в полном соответствии с теорией Ибн Халдуна солидарность уменьшается на этапе, когда цивилизация находится на подъеме и переживает расцвет экономики. Так было, например, в Риме во II-I вв. до н.э., когда Республика, победив Карфаген и Грецию, стала крупнейшей морской державой, охватывающей почти все Средиземноморье. Благодаря огромным контрибуциям, потоку рабской силы, грабительским налогам с провинций Рим сказочно разбогател. Однако, несмотря на все успехи, политические и экономические (рост торговли и ремесла, совершенствование методов ведения сельского хозяйства), общество явно утрачивало солидарность: обострялись противоречия между буквально всеми социальными группами, распадались нравственные нормы, уходила в прошлое простота нравов, стал забываться принцип «общей пользы», – и никакие запреты не могли остановить тяги к роскоши. Результатом стали гражданские войны и восстания рабов.

Таким образом, важная особенность развития цивилизаций была подмечена очень точно: внешние успехи, экономический подъем и технические достижения не гарантируют их благополучие. Более того, выдающийся английский историк А. Тойнби в ХХ в., проанализировав огромный фактический материал, пришел к выводу, что по мере укрепления власти над окружением начинается не рост, а, напротив, процесс надлома и распада.

Но бывают ситуации, когда кризисы в разных подсистемах общества происходят одновременно, и синхронизация многократно усиливает их эффект. В этом плане «идеальную модель» представляет собой тотальный кризис, охвативший Западную Римскую империю накануне варварского завоевания: он затронул все слои общества и все сферы его жизни – от политической до религиозной.

Вместе с тем, повышение уровня солидарности и экономический рост могут иметь место в цивилизациях, которые неотвратимо клонятся к упадку, причем это нисколько не влияет на их судьбу. Самый яркий пример – Египет в VII-VI вв. до н.э. Накануне гибели эта древняя и не слишком восприимчивая к новшествам цивилизация наконец освоила железо, экономика шла на подъем, наблюдался невиданный ранее рост товарно-денежных отношений и частного землевладения. Новации в экономике сопровождались объединением страны, усилением политического авторитета Египта, расцветом культуры и консолидацией общества, которое пыталось противостоять иноземным вторжениям. Однако в 525 г. до н.э. Египет был без особого труда завоеван персами.

Стало быть, есть и другие, более глубинные ритмы, которые управляют жизнью отдельных цивилизаций и всей мировой системы в целом. Эти медленные «большие» циклы связаны с духовной эволюцией человечества и сменой культурных макросистем, которые формируют духовные смыслы и ценности, объясняющие мир и подталкивающие к отработке эгоизма в той или иной стадии его развития.

Кризис мифоритуальной культуры: в преддверии Осевого времени

«С хорошо устроенным имуществом, сынок, ничто не сравнится»

Из вавилонского «Поучения Шуруппака»
(ок. 2500 г. до н.э.)

«Только боги с Солнцем пребудут вечно,
А человек – сочтены его годы,что бы он ни делал – все ветер!»

Вавилонский эпос о Гильгамеше
(ок. 1600 г. до н.э.)


Зарождение цивилизации, которое ознаменовало переход эгоизма к его второй стадии, неизбежно вело к разрушению всех основ первобытного общества. Однако этот процесс шел долго, человечество медленно и неохотно выходило из комфортного эмбрионального состояния «желания существовать». В IV-II тыс. до н.э. материально-техническая, экономическая и социальная база цивилизации в целом уже была выстроена, а мифоритуальная культура еще продолжала удерживать свои лидирующие позиции, сдерживая и скрывая те глобальные изменения, которые несла новая эпоха. Однако она была обречена. Последствия очередной великой трансформации проявились в полную силу далеко не сразу, но по мере того как общество нового типа росло и крепло, разрыв с архаической культурой становился все заметнее.


цивилизация ольмеков

Ранняя древность: между архаикой и цивилизацией

Очаговые цивилизации, выросшие непосредственно из первобытных обществ, на первом этапе своего существования были еще связаны с «материнской» системой очень прочными узами, и по этой причине за ними закрепилось название «архаические». Магико-мифоритуальная культура по-прежнему выполняла свою организующую, стабилизирующую и интегрирующую роль, но и одновременно поддерживала развитие новых структур сложного общества. Все главные, конституирующие элементы цивилизации в это время развивались в оболочке архаических форм, словно прячась за ними.

Так, самые ранние города – оплоты цивилизации были в первую очередь сакральными ритуально-культовыми центрами. Особенно интересны в этом отношении неплохо сохранившиеся протогорода ольмеков: в их планировке воплощалась горизонтальная пространственная модель мира, идеи реинкарнации (перевоплощения душ) и перехода – от жизни к смерти и следующему рождению, от профанного, мирского, – к сакральному. В южной, мирской части города, где проходила «дорога жизни», воздвигались административные постройки и дома знати. Северная часть, отделенная от южной пирамидой, была священным пространством, которое пересекалось «дорогой смерти», ведущей вниз, в пещеру-тайник, «лоно Земли», где находилась главная святыня – фигурки предков. Таким образом, человек, проходивший по городу из конца в конец, совершал символическое «духовное странствие»: из царства живых попадал в царство мертвых и воссоединялся с предками, чтобы затем снова вернуться в сферу мирского.

Все остальные функции городов (административная, хозяйственная, военная и т.д.) были важны, но все-таки в меньшей степени, чем функция ритуально-культовая. И вместе с тем, именно благодаря высокой сакральной значимости городов укреплялась их позиция как политических центров сложного общества.

Раннее государство не противопоставляло себя мифоритуальной культуре, а, напротив, стремилось взять на себя часть ее функций и добавляло к ним новые. Правитель, в личности которого воплощалось государство и его мощь, как правило, был также верховным жрецом и выступал в качестве бога-мироустроителя. Его роль заключалась в том, чтобы творить и поддерживать порядок, изливать на свою страну и подданных благодатную космическую энергию, от обилия которой зависит всеобщее благополучие, плодовитость людей, земли и скота. Культ «священного царя» был универсальным для всех древних цивилизаций.

В Египте, где фараоны обожествлялись еще при жизни, их важнейшей задачей было магическое обеспечение процветания. В ходе одного из ритуалов царь четырежды очерчивал поле, способствуя плодородию земли. Он же «управлял» разливами Нила: «Нил служит ему, и он открывает его пещеру, чтобы дать жизнь Египту», – а также был «владыкой дуновения сладостного» – прохладного ветра со Средиземного моря. Наконец, в качестве главного мага, фараон координировал движение луны и звезд, следя за тем, чтобы времена года, дни и ночи регулярно чередовались.

В Месопотамии культ царей не имел столь гипертрофированных форм, и обожествлять их при жизни считалось святотатством. Тем не менее, царь выступал в качестве «заместителя» бога в одном из важнейших ритуалов годового цикла – священном браке с верховной жрицей. Этот ритуал, совершавшийся под Новый год, знаменовал обновление космоса и способствовал умножению жизни.

В Древнем Китае правители-ваны, а впоследствии и императоры, также объединяли в своем лице светских и духовных владык. Носитель высшей власти находился в центре социокосмического универсума и благодаря своим особым качествам – наличию магической силы дэ и нравственным достоинствам – с помощью ритуалов и ритуально-этикетных церемоний оказывал мироустроительное воздействие на общество, природу и космос в целом, устанавливал связь с высшими силами, в том числе с духами предков. Кризисные ситуации объяснялись в первую очередь несовершенством правящей династии, которая своими неправильными действиями истощила запасы магической силы. Поэтому воцарение нового правителя всегда сопровождалось ритуальными действиями, обозначавшими переход от хаоса к новому миропорядку и направленными на усиление его авторитета и сакральной мощи: изменялось летосчисление, государственная символика – прежде всего цветовая, столицу переименовывали или переносили в другое место и т.д.

Власть, поддерживая и защищая мифоритуальную культуру и ее ценности, благодаря этой культуре получала столь необходимый ей сакральный статус, наделялась качествами всемогущества и всезнания.

Но общинные, коллективистские нормы еще царили в сознании людей, блокируя пробуждающийся индивидуализм, и были вполне заметны в социальной жизни. Противоречия между властью и обществом на этом этапе были еще не слишком острыми. Государственные поборы далеко не всегда имели насильственный характер. В Шумере, в частности, общины вполне добровольно передавали храмам и высшим должностным лицам большие пространства земли: то, что создавалось в этих хозяйствах, первоначально было общественным страховым фондом, то есть фактически собственностью той же общины. Кроме того, храмы осуществляли и другую деятельность, выгодную общинам: организовывали торговлю, строительные работы, имели ремесленные мастерские, выкупали на свои средства попавших в плен общинников. Выделение особых хозяйств, уже самостоятельных, никак не связанных с общинами, – царских, храмовых или принадлежащих влиятельным, высокопоставленным людям, обычно было процессом долгим. На первых порах царская власть не только экономически, но и в политическом отношении в значительной степени зависела от общин, которые везде, кроме Египта, располагали немалым земельным фондом, сохраняли самоуправление и оказывали заметное влияние на государственные дела. В Шумере правители городов-государств обладали не слишком большой самостоятельностью, их должность была выборной, и все важные решения принимались только с согласия совета старейшин.

Многовековое соперничество государства и общин, в конце концов, завершилось победой царской власти, но и в дальнейшем вавилонские цари считались с общинами и признавали их право на землю, то есть не могли просто отобрать ее. Приходилось получать разрешение и выкупать ее, оформляя сделку при свидетелях.

Примерно такая же ситуация складывалась в Финикии, Сирии, в Ассирии, в Хеттском царстве, где власть правителей была на протяжении долгого времени сильно ограничена народным собранием, которое определяло наследника престола и вело судебные дела.

Но даже на этапе, когда царская власть получила полную самостоятельность и превратила общины в фискальные единицы, общинные нормы взаимопомощи и солидарности продолжали действовать – причем не только в деревнях, но и в рамках всего государства. Следуя древним обычаям, власть все еще относилась к обществу как к своей общине, большому разросшемуся роду. Царь в Месопотамии очень долго сохранял черты вождя племени, обязанного заботиться о сирых и убогих. Во всех законах, вплоть до знаменитого судебника Хаммурапи, содержались слова о том, что их главная цель – защищать вдов и сирот, слабых и бедных от притеснений богатых и сильных. И это были отнюдь не пустые фразы. Именно так воспринимало роль царей массовое сознание, и сам царь так понимал свой долг по отношению к своим подданным [87]. Хотя, вероятно, помимо влияния древних традиций сказывалось и осознание того, что общество не может существовать без некоторого минимума справедливости. И этот минимум сохранялся – во многом благодаря архаическим нормам и ценностям.

Египетские фараоны, которые очень рано добились практически безграничной власти, также считались в первую очередь пастырями своего народа. Их долгом было контролировать, управлять, наказывать, внушая страх, но вместе с тем и защищать, заботиться, кормить, подобно пастуху, который оберегает и приумножает свое стадо. Не случайно пастушеский посох – один из самых ранних знаков царской власти.

Пройдет много времени, прежде чем полностью оформится дуализм власти и общества, и общество осознает себя как нечто целостное и совершенно иное по отношению к государству, хотя отзвуки мифологизированных представлений о царе-мироустроителе, «отце-вожде» и «добром пастыре» надолго закрепятся в культурной памяти и будут периодически воскресать.

Казалось бы, никаких признаков, предвещающих кризис мифоритуальной культуры, не было. Напротив, она переживала взлет. Древние верования были сильны, а цивилизации достаточно богаты, чтобы, не скупясь, тратить огромные средства на содержание жрецов, на строительство храмов и усыпальниц, украшенных статуями и фресками. Ритуалы (прежде всего царско-храмовые, государственные) приобрели по сравнению с первобытными невиданный размах, превращаясь в многодневные сложные театрализованные действа. Многочисленные мифы складывались в эпос, появились первые образцы религиозной поэзии. Магические обряды и заклинания по-прежнему оставались неотъемлемой частью жизни и простых людей, и верхов общества.

Но некоторые тревожные симптомы все-таки уже проявлялись. Эволюция мифоритуальной культуры как бы приостановилась, достигнув некоего предела в создании нового. Экстенсивное развитие стало преобладать над интенсивным – явный показатель начавшегося исчерпания творческого потенциала. Культура росла «вширь». Неудержимыми темпами увеличивалось число богов. Около 2500 г. до н.э. в шумеро-аккадском пантеоне их насчитывалось более 3,5 тысяч. Количество египетских богов также превышало цифру в три тысячи и вообще с трудом поддавалось учету, поскольку помимо главных общегосударственных богов было еще бесчисленное множество местных, которые имелись в любом селении. Возрастало число храмов – пространство сакрализовалось. Только в Вавилоне их насчитывалось более 50. Бесконечно множились ритуалы и магические практики.

Мифоритуальная культура была еще сильна, но прежде всего потому, что количество нового в жизни человека и общества, вступивших во вторую стадию развития желаний, еще не достигло критического уровня. Такая ситуация, естественно, не могла продолжаться вечно.


Римская Империя

Время империй

II тыс. до н.э., в особенности последние его столетия, стали роковыми для многих цивилизаций первого поколения. Некоторые (Критская и Индская) погибли из-за природных катастроф, которые быстро разрушили их материальную базу. Другие в конце II тыс. до н.э. закончили свой путь под натиском кочевых племен – так называемых «народов моря». Пала микенская цивилизация в Древней Греции, Хеттское царство в Малой Азии, сильные удары были нанесены по Египту и Вавилонии, в Палестине власть перешла к филистимлянам, которые изгнали еврейские племена, переселившиеся туда из Месопотамии.

Эти бурные события, перекроившие карту мира, были рубежом, который отделил раннюю древность от поздней. Возникло новое поколение цивилизаций, заметно отличавшихся от поколения «первопроходцев». Древнейшие очаговые цивилизации, которым удалось выстоять и войти в новую эпоху, стали другими, претерпев большие трансформации. Изменения в первую очередь затронули государство и отношения государства и общества.

I тыс. до н.э. прошло под знаком появления государств особого типа – мировых держав, или мировых империй, которые путем военных захватов объединяли в одно политическое целое разные страны и народы. Захватнические войны велись и раньше, но первые, самые древние державы были весьма рыхлыми и неустойчивыми образованиями. Покоренные народы платили дань или оказывали военную помощь победителям, но местная власть обычно сохранялась, и завоеванные провинции, сохраняя достаточно большую самостоятельность, в общем, продолжали жить своей жизнью.

В империях все было иначе: там создавались и отрабатывались новые, более совершенные методы управления огромными территориями и столь же огромными массами людей. Захваченные страны полностью лишались автономии. Империи подразделялись на административные единицы (области, сатрапии и т.д.), которые облагались налогами и управлялись централизованно – через высших чиновников, подчинявшихся непосредственно царю, и большой разветвленный бюрократический аппарат. Впервые стали применяться массовые принудительные депортации покоренного населения (сначала их использовали ассирийцы, затем персы). Права и экономические возможности завоевателей и завоеванных были неравны.

Процесс возникновения империй постепенно охватил все цивилизации Древнего мира: это Ассирийская империя, Нововавилонское царство, достигшее наивысшего могущества при Навуходоносоре II (605-562 гг. до н.э.), Ахеменидская империя, которая в эпоху царствования Дария I (522-486 гг. до н.э.) протянулась от Инда до Дуная, империи Цинь и Хань в Китае, империя Маурьев, под властью которой оказалась почти вся Индия, мировая империя Александра Македонского, впервые объединившего Восток и Запад, и Римская империя, заметно потеснившая варварский мир и распространившая цивилизацию на большую часть Западной Европы.

Все они существовали относительно недолго – от нескольких веков до нескольких десятков лет. И чем больше были их размеры, тем менее они были устойчивы. Самой прочной оказалась Римская империя, которой удавалось искусно сочетать централизованное управление с местным самоуправлением в провинциях. Самый короткий срок был отведен гигантской империи Александра Македонского: она распалась на отдельные царства примерно спустя год после ее основания. Но процесс не прерывался: на обломках погибшей империи тут же появлялась новая, еще более крупная.

Своего рода символом эпохи, «героем времени» стал Александр Македонский, амбиции которого имели вселенский размах, ибо знаменитый полководец мечтал покорить весь мир. Образование империй стало устойчивой тенденцией, указывающей на зарождение нового желания-доминанты – стремления к власти и славе.

Размах военных действий был самым тесным образом связан с совершенствованием технических средств насилия. Производство железа, которое вытесняло медь и бронзу, революционизировало военное дело. В эту эпоху появились новые виды оружия, а также конные войска, инженерная и осадная техника, регулярный морской флот.

Технический прогресс использовался, разумеется, не только в целях уничтожения противника. Благодаря железным орудиям расширилась территория пахотных земель и площадь оросительных каналов, усовершенствовались ремесла. В империях, которые вполне справедливо называют «машинами для ограбления покоренных народов», тем не менее, успешно развивалась экономика, поощрялась внутренняя торговля и торговля на дальние расстояния, велось крупное строительство – дорог, каналов, городов, храмов и библиотек. Концентрируя в своих руках колоссальные богатства, центральная власть, как правило, оказывала покровительство искусству и наукам. В древних цивилизациях (Китае, Индии, Греции) стала зарождаться философия, большие достижения были сделаны в области математики, медицины, географии, астрономии.

Одним словом, цивилизации шли на подъем и стремительными темпами наращивали свой потенциал. Изменилась и картография мирового пространства: в I тыс. до н.э. зона цивилизаций чрезвычайно расширилась, уплотнилась, теперь она простиралась от Китая до Западной Европы, захватывая часть Африки.

Однако успехи в материальной и социально-политической деятельности имели свою оборотную сторону. Богатство империй создавалось за счет насилия, грабежа, истребления больших масс людей (особой жестокостью в этом отношении славились ассирийцы). Древние принципы общинной солидарности уходили в прошлое, социальное и имущественное расслоение становилось заметнее, в некоторых цивилизациях (прежде всего в Вавилонии) процветало ростовщичество и долговое рабство. Окрепшая государственная власть, опираясь на административный аппарат и войско, становилась все более отделенной от общества: цари правили единовластно, не нуждаясь более в каких-либо других органах управления. Большая часть земель переходила в собственность государства. Общины окончательно утрачивали свою самостоятельность и право участия в общегосударственных делах. Во всех цивилизациях Древнего Востока (за исключением Карфагена) государство шло по пути превращения в классическую деспотию, в которой власть, обладающая огромными ресурсами и правом на их перераспределение, отделена от общества, «накладывается» на него сверху, как некая особая, автономная суперструктура.

Только в Греции, а впоследствии в Риме, развитие шло иначе, и эта «историческая мутация» положила начало оппозиции Запад-Восток и глубоким различиям между двумя крупнейшими цивилизационными регионами.

В Греции, после эпохи «темных веков», вызванной варварскими завоеваниями, цивилизация и государство возродились в особой – полисной форме. Античный полис (город-государство), как и раннее римское государство, по сути, оставался общиной: первобытнообщинные структуры воскресли, но на новом уровне, создав государство очень специфического типа. Здесь не было власти, войска, бюрократического аппарата, отделенных от народа. Городами-государствами вполне успешно управляли общинные органы самоуправления: народное собрание, совет старейшин, а также выборные должностные лица. Сам народ представлял власть, формировал войско и бюрократический аппарат, и это являлось почетным правом и священной обязанностью граждан полиса. Общие интересы, как и в прежние времена, ставились выше личных: история сохранила много примеров, демонстрирующих героическую преданность полису, во имя которого греки жертвовали жизнью.

Мощь полисной солидарности и взаимопомощи была очень велика. Благодаря этому удалось довольно быстро сломить ростовщичество и уничтожить долговое рабство соплеменников. Имущественные и социальные противоречия сглаживались. Разорившиеся граждане могли рассчитывать на поддержку коллектива, на людей зажиточных возлагалась почетная повинность в пользу полиса и бедняков. Конечно, такая картина дает нам «усредненный» вариант – в действительности общественная жизнь в разных полисах (а их было несколько сотен) имела свои различия.

В Спарте, например, нормы архаической общины, прежде всего уравнительность, поддерживались системой жестких запретов (законами Ликурга), которые надежно преграждали путь к частной собственности, торговле и денежному обращению. В других полисах, особенно в Афинах, напротив, торговля и товарно-денежные отношения развивались очень динамично. Неравенство граждан существовало практически везде. Острее оно ощущалось там, где право управлять государством было ограничено (олигархия), слабее – там, где к управлению допускались все граждане, независимо от их родовитости и имущественного положения (демократия). Но везде граждане имели право на свой участок земли, рабов, на свою долю во всех доходах полиса и участие, хотя бы пассивное, в государственных делах. Примерно на таких же принципах строилась жизнь Римской гражданской общины в первые века ее существования.

Греция и Рим дали человечеству новые формы общественного устройства – демократию и республиканское правление. Благодаря этому появилось понятие «свобода» в современном смысле слова – как состояние, когда над человеком нет господина. Заметим, что на Востоке в эту же эпоху слово «свобода» использовалось во множественном числе и означало лишь свободу от чего-то: освобождение от тех или иных повинностей, налогов и т.д. В деспотиях настоящих рабов было не так уж много, и они никогда не были главными производителями. Зато общество представляло собой иерархическую лестницу подневольных людей, которые находились в разной степени зависимости от царской власти и обладали разными правами и привилегиями, – от вельмож до зависимых работников, трудившихся в их же хозяйствах и получавших за это паек. Поэтому, с точки зрения греков, все они, независимо от богатства и знатности, были рабами, ибо подчинялись царю. Любая форма господства одного человека над другим воспринималась как рабство.

Полисная Греция и республиканский Рим были последней попыткой совместить несовместимое – соединить цивилизацию с нормами и ценностями архаической культуры. Или, иначе говоря, перейти на вторую стадию эгоизма, не выходя вместе с тем из первой и пользуясь всеми ее преимуществами.

Результаты этого «жульнического» хода оказались яркими, но весьма противоречивыми. Именно в Греции и Риме рабство достигло своего классического варианта, то есть раб был в наибольшей степени рабом – вещью, говорящим орудием труда. Патриархальное рабство, которое было распространено на Востоке, имело более мягкие формы: рабы считались младшими членами семьи, имели свой дом и семью, часто отпускались на оброк. Доступ к свободе и общинным нормам солидарности на Западе был открыт лишь для ограниченного круга людей, поэтому общество в целом все равно оказывалось разделенным, причем границы между разными прослойками (рабами и рабовладельцами, гражданами и негражданами, иммигрантами из соседних полисов) были довольно жесткими.

Кроме того, и полисы в Греции, и республиканское правление в Риме существовали недолго – всего несколько веков. В Греции города-государства появились в VIII в. до н.э., достигли расцвета в V в. до н.э., а уже столетие спустя вступили в полосу тяжелого кризиса, который завершился длительной межполисной войной (Пелопонесская война) и переходом к монархическому правлению, который отрыл последний – эллинистический период в истории Древней Греции. Такой же путь – от республики к империи совершил и Рим. Конечно, отличия от восточных деспотий были заметны: демократические и республиканские традиции были слишком сильны, этот опыт не прошел бесследно. В эллинистических монархиях сохранялись полисы, в республиканском Риме – сенат, народные собрания, самоуправление городов и провинций. Однако власть обожествленных императоров и монархов во многом сближалась с деспотическим правлением на Востоке.

Эпоха Древнего мира завершалась относительным «выравниванием» форм государственного правления во всех крупных цивилизациях, и это нельзя объяснить случайностью или «растлевающим» влиянием восточных деспотий на западную демократию. Тенденция к усилению государственности, совершенствованию политических структур и росту их власти над обществом и индивидом подготавливала переход к третьей стадии развития желаний, которая охватывает средние века.

Страдания осиротевшей души

А теперь от внешней канвы событий вернемся к нашему главному герою – человеку – и попробуем выяснить, как он реагировал на происходящие вокруг изменения, как ощущал себя в новом мире. Благодаря многочисленным памятникам литературы мы можем заглянуть в его внутренний мир, хотя бы отчасти проникнуть в его мысли и эмоции.

Обратимся к Египту и Вавилонии – двум древнейшим цивилизациям-долгожителям, которые долгое время играли роль центров политической и культурной жизни в Средиземноморье и на Ближнем Востоке. Только во второй половине I тыс. до н.э. они утратили самостоятельность, оказавшись сначала под властью персов, потом – греков, а после них – римлян и парфян. В Египте и Вавилонии мифоритуальная культура умирала медленно, вместе с самими цивилизациями, и это дает возможность проследить за теми трансформациями, которые происходили в сознании ее носителей.

Даже в ту эпоху, когда цивилизация делала свои первые шаги, человек уже заметно отличался от своего недавнего предшественника – человека первобытного. Под покровом глубокой и все еще очень архаической религиозности прорастал индивидуализм и эгоизм, не нуждавшийся более в ощущении слияния с Природой.

Начальные этапы жизни египетской цивилизации, по наблюдениям исследователей, отмечены подъемом энергии, жаждой деятельности и достижений, сознанием победы над материальными силами, пионерским духом великих свершений – первых успехов в новом направлении развития общества. И это было естественно для людей, которые обуздали Нил и построили в безводной пустыне великую пирамиду Гизы, состоящую из 2,5 млн. каменных глыб весом почти в 2,5 тонны каждая.

«Человек довлел самому себе. Боги? Да, они существовали где-то там, и – в этом можно было не сомневаться – они создали этот отличный мир, но мир был хорош потому, что человек был сам себе хозяин и не нуждался в постоянной поддержке богов», – так характеризует общее умонастроение египтян в эпоху Древнего царства известный египтолог Дж. Уилсон.

Материальный успех, наследуемая собственность и высокое социальное положение – таковы были показатели хорошей жизни и высшие ценности, о чем многократно говорилось в древнеегипетских поучениях, адресованных младшему поколению. Египтяне в полной мере наслаждались жизнью, никогда не забывая при этом о смерти, но переносили в загробный мир свое представление о той веселой и энергичной жизни, какую вели в мире земном: «загробный мир казался таким же веселым, замечательным и преуспевающим, как и этот». Богатство и высокий статус давали уверенность в успешности жизни загробной, поскольку только богатый имел средства для постройки гробницы, сохранения своего тела с помощью мумификации, постоянных заупокойных служб и жертвоприношений. Гробницы – мостики между двумя мирами были испещрены фресками, изображающими материальное изобилие и земные удовольствия, ожидающие их владельцев на том свете: сценки пиров, охоты, рыбной ловли, сбора урожая.

В Вавилонии также господствовал принцип активного удовольствия как главной цели существования. Конечно, чтились не только ценности материальные, но и мудрость, героизм, миролюбие, справедливость и верность слову. И все-таки на первый план выступает долголетие, здоровье, наличие детей-наследников и богатства, открывающего доступ к разнообразным наслаждениям. Ориентация на успех и материальное благополучие еще не разрушала полностью, но начинала подтачивать коллективистские нормы поведения. Некоторые исследователи полагают, что даже в шумерском обществе – по крайней мере, в какой-то его части – важнейшим движущим стимулом стало соперничество, которое временами могло преобладать над кооперативностью. Мировоззрение постепенно приобретало эгоцентрические черты. Это проявлялось даже в отношениях с богами. В вавилонской литературе часто подчеркивалась ничтожность человека в сравнении с силами богов, в каком-то смысле эти фразы стали общим местом. И в то же время человек всегда находился в центре их внимания: «Великие боги, олицетворявшие космические силы, постоянно оказывались вовлеченными в повседневные дела людей: они словно только тем и занимались, что карали, предостерегали, спасали и награждали своих ничтожных тварей».

Человек, соблюдающий все положенные правила и совершающий жертвоприношения, считал, что он вправе ожидать и даже требовать награды. Ее отсутствие казалось вопиющей несправедливостью. Обращения к оракулам, астрологам, ворожеям, исполнение магических обрядов было широко распространено в древних цивилизациях, но имело уже иные, по сравнению с эпохой первобытности, цели. Различия здесь очень тонкие, едва заметные, тем не менее, они важны. «Материальные», конкретные задачи ставились в таких случаях всегда, но архаический человек стремился с помощью магических или гадательных практик уловить биокосмические ритмы и связи, встроиться в них и усилить их мощь. Человек, вступивший в стадию «развитого эгоизма», «тщился своими действиями связать волю божества, привлечь его на свою сторону и использовать для достижения практических целей».

Энергетический заряд наивного прагматического и жизнеутверждающего эгоизма через какое-то время стал иссякать. Особенно быстро это произошло в Вавилонии. В отличие от египтян вавилоняне рисовали загробный мир весьма мрачными красками. Это была обитель тьмы, где в унынии томятся умершие, не имея надежды на воскресение или новое рождение. Архаические представления о реинкарнации – «вечном возвращении» души, о единстве и бессмертии рода – ушли в прошлое, а новые – не появились. И в этом – причина глубочайшего пессимизма вавилонского мироощущения, хотя пессимизм сочетался с погоней за удовольствиями. Поскольку смерть являлась злом, все усилия были направлены на то, чтобы сделать жизнь как можно более долгой и приятной. «Ничто не дорого, кроме сладостной жизни» – гласит шумерская пословица.

И все-таки сознание конечности существования постоянно бросало тень сомнения на ценность всех человеческих деяний и радостей. Жители Вавилонии очень рано и очень остро столкнулись с самой главной, самой мучительной вечной проблемой человечества – тщетности, суетности желаний и неясности их конечной цели.


Эпос о Гильгамеше


Эта проблема является стержневой в одном из шедевров вавилонской литературы – эпосе о Гильгамеше. Здесь закодированы все основные архетипические ситуации жизненного пути человека: подвиги, дружба, любовь и семейные радости. Но «путь героя» завершается безуспешной борьбой со смертью и поражением.

С течением времени ощущение непостижимости странно устроенного мира, бессмысленности и трагизма человеческого существования стали возрастать. Во II тыс. до н.э. появляются знаменитые вавилонские плачи – жалобы, обращенные к богам, создаются поэмы «Невинный страдалец» (XIII тыс. до н.э.) и, так называемая, «Вавилонская теодицея». Их герои поражены тем, что невинные разделяют участь злодеев или, еще хуже, терпят страдания и неудачи, в то время как злые и несправедливые торжествуют. Усиливаются сомнения в действенности ритуалов и заклинаний, в соблюдении предписаний, установленных богами. Боги делают что-то непонятное, и неясно, что они хотят от человека – так воспринимали происходящее вавилоняне. И это порождало неуверенность, страх и сомнения.

Точно так же и в мироощущение египтян прокрадывалась идея эфемерности социального успеха и материального благополучия. В научной литературе рост пессимизма в Египте и Вавилонии обычно объясняется внешними факторами: человек чувствовал себя все более дезориентированным в усложнившемся обществе, которое к тому же переживало смуты, нашествия кочевников, периодические распады централизованного государства. Конечно, эти трагические события усиливали ощущение, что привычный мир рушится в вихре захватов и насилия. Однако это, безусловно, не главное.

Внутренняя причина состояла в том, что человек впервые по-настоящему ощутил свое сиротство – оторванность от Природы и ее законов. И интуитивно уже стал осознавать, что предоставлен самому себе и обречен жить в «неправильном» мире, который создан его же эгоизмом.

Начались поиски других, более прочных идеалов. Египтяне и вавилоняне почти вплотную подошли к идеям греха и праведности, посмертного суда в загробном мире, где совершается воздаяние за хорошие и дурные деяния в земной жизни. Однако, в конце концов, все закончилось ностальгией по прошлым героическим временам, возрождением древнейших архаических культов и магических практик. Они так и не сумели оторваться от мифоритуальной культуры: оказавшись духовно беззащитными, переживали ее гибель долго и мучительно и в предчувствии скорого конца стремились лишь увековечить ее, сохранить для потомков.

Именно в эту трагическую эпоху, когда перед древними цивилизациями остро встала задача найти выход из экзистенциального тупика, в Вавилонии, приблизительно в XVIII в. до н.э. (эта датировка в известной мере условна и дискуссионна) произошло знаменательное событие – первое раскрытие каббалы. Первым каббалистом считается библейский Авраам, который обнаружил единую, управляющую мирозданием силу природы, разработал методику ее постижения и изложил эти знания в книге «Сэфер Ецира» («Книга Создания»). В ней показана связь между «нашим миром» и духовными мирами, а также способы, с помощью которых осуществляется высшее управление.

Новые идеи не получили широкого распространения и поддержки в Вавилонии, поэтому, согласно легенде, Авраам с довольно многочисленной группой своих учеников, покинул страну, обреченную на духовную стагнацию, и поселился в Палестине. Такого рода «уход», согласно А. Тойнби, – закономерное явление: «творческое меньшинство», не имеющее возможности реализовать свои идеи в обществе, временно должно изолироваться от него с тем, чтобы накопить творческий потенциал, а затем, в нужный момент, когда складываются благоприятные условия, происходит «возвращение». Так сложилась историческая судьба каббалы: преемником Авраама стал Моисей, автор Торы, в которой более подробно описана структура духовных миров и их воздействия на человека. Однако эти знания даны в закодированном виде, поэтому, несмотря на широкую доступность Торы, ее истинный смысл был открыт только для посвященных. Каббалистические идеи получили резонанс позднее, в Осевое время, когда общество в большей степени созрело для их усвоения.

Между тем погибающая мифоритуальная культура увлекала за собой в могилу некоторые древнейшие цивилизации, которым не удалось перейти к новому восприятию мира. Но другие именно в этой точке разлома совершили духовный прорыв, который положил начало следующей великой трансформации – революции Осевого времени.

(Продолжение следует)

Rado Laukar OÜ Solutions