От суеты не так уж много толку.
Остановить бы в праздник этот бег.
Вчера мы с дочкой рисовали елку.
«А как мы нарисуем белый снег?»
В ее вопросе искреннем и смелом
Огромный мир непознанный вставал.
Вот где проблема – белое на белом.
А мы – сантехник, премия, провал.
Конечно, нужно и домой пораньше,
И свеженькой капусты на салат.
Но где-то там в моем уже вчерашнем
Я точно так же был когда-то рад,
Когда искал и сомневался снова,
Еще не веря в то, что я поэт.
Я находил чарующее слово,
Как дочь моя сейчас находит цвет.
А после жизнь вошла в меня по венам –
Заботы, беды, страсти, кутерьма.
Я разучился – белое на белом,
И не ответил дочке. Пусть сама…
А дочь ответом смелым, небывалым
Уже готовит к вечности прыжок.
Она его нарисовала алым.
«Так можно?» - «Можно. Это твой снежок».
Что есть Истина № 54 cентябрь 2018 г
Новые имена
Виталий Ковальчук
Родился в небольшом районном городке в самом конце шестидесятых. Ровесники родителей исповедовали свободу совести и подвергались налетам ментов, когда слушали песни Высоцкого. Раздавали нефть, газ и хлопок братским странам и сочиняли анекдоты про национальных братьев собственного государства. Радостными улыбками встречали вернувшегося из космоса Гагарина и сплетничали по поводу гибели Комарова. Ставили памятники Пушкину и выдворяли за рубеж Бродского. Виталий родился в разгар «развитого социализма». Диссидентом стать не успел – когда к власти пришел Горбачев, ему было шестнадцать.
Развал Советского Союза, как оказалось, стал едва ли не самым значительным событием в жизни. Когда он, бунтарь по природе, не смог понять, против кого нужно бунтовать в конце восьмидесятых, на глаза попался метафизический бунт Альбера Камю. К этому времени Виталий уже всерьез изучал сенековский стоицизм и классическое ницшеанство. Социальная философия на долгие годы стала основой как творчества, так и мировоззрения в целом. Изданы сборники стихов: «Танец удава» - 1998, «Русский дзен»- 2002.
* * *
В тот год меня бросали все –
Идеи, женщины, удача.
Судьба, как загнанная кляча,
Ползла, от водки окосев.
Пегасы дружною толпой
На вкус, на цвет или на запах
Через Атлантику на Запад
Ушли. А после был запой.
И лишь тобой был свет пролит
На миг, и вновь тебя не стало.
И я сорвался с пьедестала
И заорал: «И ты, Лилит?»
«И я, - ответила мне ты. –
А что мне от крикливых песен?
Ты мне уже не интересен.
Ты – боль, ты – символ суеты.
Ты страшен тем, что одинок.
А кем ты выполз из тумана?
Лауреатом раз – Майдана?
И ты кричал, что ты пророк!»
Я замер, я застыл, затих.
Она права. Какого черта?
А вдруг не выдержит аорта,
И кем останусь я для них?
Ну, жил какой-то там поэт.
Ну, в преферанс играл неслабо.
Ну, водку пил, ну, были бабы.
Ну, брился как-то и … О, нет!
Покуда в жилах кровь звенит,
Я буду голосом и словом,
И, злобной завистью не сломлен,
Опять спрошу: «И ты, Лилит?»
И ты, конечно же, сдалась.
«Ну, что с тобой таким поделать?
Тебя бросала я раз девять,
Но здесь моя бессильна власть.»
И я, влюбленный наповал,
Уже не помнил, кто я, где я.
Я дух, я вечен, я идея.
Я плакал, пел и оживал.
И вот на сцену вышел вновь.
Плевать – певцом или пророком.
Поэт не будет одиноким,
Покуда в мире есть любовь.
И пусть Господь её хранит,
И пусть лишь светел будет путь наш.
И ты вовеки не забудешь.
Тысячеликую Лилит.
***
Бессмертие
Могила? Ложь! Бессилие? Не верю!
Надежда притаилась у виска.
Кому подвластен – ангелу ли, зверю? –
Твой вечный дух, прошедший сквозь века?
Что этой жизнью сможешь приумножить,
Отчаяние с сердца соскребя?
… Никто тебя не сможет уничтожить,
Покуда сам не вычеркнешь себя.
Надежда притаилась у виска.
Кому подвластен – ангелу ли, зверю? –
Твой вечный дух, прошедший сквозь века?
Что этой жизнью сможешь приумножить,
Отчаяние с сердца соскребя?
… Никто тебя не сможет уничтожить,
Покуда сам не вычеркнешь себя.
ПЕРЕПИСКА
по мотивам М.Булгакова
М а с т е р - М а р г а р и т е
Пылающие реки,
Распятая строка...
Ты поднимаешь веки,
А кажется - века.
Весенний гомон птичий,
Безудержный прибой.
Ты шепчешь: “Беатриче...”
А слышится: “Любовь.”
И никуда не деться
От гомона в саду.
Ты отдаешь мне сердце,
А кажется - звезду.
И та звезда вовеки
Не опалит виска,
Ты поднимаешь веки,
А кажется - века.
П о н т и й П и л а т - В о л а н д у
Распинать - поздно.
Воскрешать - рано.
Я иду к звездам
По чужим ранам.
А в душе - пропасть.
Нет мне с ней сладу.
Бог мне дал совесть.
Кто бы дал яду!
Я хотел - вечно,
Я хотел - мудро.
Но пришел вечер,
И убил утро.
И сто раз по сто
Будет ныть рана.
Каяться - поздно.
Умирать - рано.
Б е г е м о т - В о л а н д у
Маэстро, не гоните беса.
Я вашей ставки не пойму.
Он все равно умрет от стресса,
Или в застенках ГПУ.
Его ножом ударят сзади,
Он будет изгнан, наконец.
Короче, при любом раскладе
Он в этом мире не жилец.
Колхозы, стройки, пилорамы -
Вот где надежная игра.
Но если разрушают храмы,
Нужны ли людям Мастера?
А вы в него вложили годы,
Даря и знанья, и покой.
Ведь не окупятся расходы.
Так объясните мне, на кой?
И я, мессир, люблю поэтов,
Но, всё обдумав неспеша,
На Мастера в Стране Советов
Я б не поставил ни гроша.
В о л а н д - М а с т е р у
Допустим, вы утратили покой.
Вам так приелся мирный быт усадьбы,
И книга, что хотелось написать бы,
Вам душу жжет невидимой строкой.
Допустим, вы не можете уснуть.
И смутный образ, созданный не мозгом,
А сердцем, устремляющимся к звездам,
Бессонницу вселяет в вашу грудь.
Допустим, вы боитесь не успеть.
И вы опережаете эпоху,
Сквозь вязкий быт, сквозь будней суматоху,
И ваша мысль - стрела, и слово - медь.
Допустим, вас не поняли друзья,
А от врагов и так не отвертеться.
Потом инфаркт - не выдержало сердце.
А в эпилоге - стая воронья.
Но если мир - безжалостный такой,
То стоит ли стремиться к этим звездам?
Вы можете, пока еще не поздно,
Вернуться, чай попить, махнуть рукой.
Допустим, вы утратили покой.
Б е г е м о т - В о л а н д у
Я на пороге великих открытий.
Чтобы культуру продвинуть в народ,
Каждому Мастеру - по Маргарите,
И, соответственно, наоборот.
Только чтоб вы не нарушили квоту,
Нужно проделать еще один ход:
Каждому Воланду - по Бегемоту,
И, соответственно, наоборот.
М а с т е р - ч и т а т е л я м
Под рукописью ставлю дату -
И труд окончен мой сполна.
Вы судите по результату,
Забыв про то, что есть цена.
Достав бумажник из кармана,
Вы можете купить всегда
Четыреста страниц романа -
И тысячи ночей труда.
Вы покупаете движенья
Моей невидимой души,
Работу до изнеможенья
И чей-то голос: “Не пиши!”
Вы покупаете раздумье
И средь бессониц - всплеск огня,
И вдохновенье, и безумье...
Вы покупаете меня.
А мне - признанье, деньги, слава,
При жизни бюст, почетный знак.
И улыбается лукаво
Поклонник - мой вчерашний враг.
Я - Мастер. Небо, горы, реки -
Ничто не властно надо мной.
Но дай вам Бог не знать вовеки
Какой ценой... Какой ценой...
по мотивам М.Булгакова
М а с т е р - М а р г а р и т е
Пылающие реки,
Распятая строка...
Ты поднимаешь веки,
А кажется - века.
Весенний гомон птичий,
Безудержный прибой.
Ты шепчешь: “Беатриче...”
А слышится: “Любовь.”
И никуда не деться
От гомона в саду.
Ты отдаешь мне сердце,
А кажется - звезду.
И та звезда вовеки
Не опалит виска,
Ты поднимаешь веки,
А кажется - века.
П о н т и й П и л а т - В о л а н д у
Распинать - поздно.
Воскрешать - рано.
Я иду к звездам
По чужим ранам.
А в душе - пропасть.
Нет мне с ней сладу.
Бог мне дал совесть.
Кто бы дал яду!
Я хотел - вечно,
Я хотел - мудро.
Но пришел вечер,
И убил утро.
И сто раз по сто
Будет ныть рана.
Каяться - поздно.
Умирать - рано.
Б е г е м о т - В о л а н д у
Маэстро, не гоните беса.
Я вашей ставки не пойму.
Он все равно умрет от стресса,
Или в застенках ГПУ.
Его ножом ударят сзади,
Он будет изгнан, наконец.
Короче, при любом раскладе
Он в этом мире не жилец.
Колхозы, стройки, пилорамы -
Вот где надежная игра.
Но если разрушают храмы,
Нужны ли людям Мастера?
А вы в него вложили годы,
Даря и знанья, и покой.
Ведь не окупятся расходы.
Так объясните мне, на кой?
И я, мессир, люблю поэтов,
Но, всё обдумав неспеша,
На Мастера в Стране Советов
Я б не поставил ни гроша.
В о л а н д - М а с т е р у
Допустим, вы утратили покой.
Вам так приелся мирный быт усадьбы,
И книга, что хотелось написать бы,
Вам душу жжет невидимой строкой.
Допустим, вы не можете уснуть.
И смутный образ, созданный не мозгом,
А сердцем, устремляющимся к звездам,
Бессонницу вселяет в вашу грудь.
Допустим, вы боитесь не успеть.
И вы опережаете эпоху,
Сквозь вязкий быт, сквозь будней суматоху,
И ваша мысль - стрела, и слово - медь.
Допустим, вас не поняли друзья,
А от врагов и так не отвертеться.
Потом инфаркт - не выдержало сердце.
А в эпилоге - стая воронья.
Но если мир - безжалостный такой,
То стоит ли стремиться к этим звездам?
Вы можете, пока еще не поздно,
Вернуться, чай попить, махнуть рукой.
Допустим, вы утратили покой.
Б е г е м о т - В о л а н д у
Я на пороге великих открытий.
Чтобы культуру продвинуть в народ,
Каждому Мастеру - по Маргарите,
И, соответственно, наоборот.
Только чтоб вы не нарушили квоту,
Нужно проделать еще один ход:
Каждому Воланду - по Бегемоту,
И, соответственно, наоборот.
М а с т е р - ч и т а т е л я м
Под рукописью ставлю дату -
И труд окончен мой сполна.
Вы судите по результату,
Забыв про то, что есть цена.
Достав бумажник из кармана,
Вы можете купить всегда
Четыреста страниц романа -
И тысячи ночей труда.
Вы покупаете движенья
Моей невидимой души,
Работу до изнеможенья
И чей-то голос: “Не пиши!”
Вы покупаете раздумье
И средь бессониц - всплеск огня,
И вдохновенье, и безумье...
Вы покупаете меня.
А мне - признанье, деньги, слава,
При жизни бюст, почетный знак.
И улыбается лукаво
Поклонник - мой вчерашний враг.
Я - Мастер. Небо, горы, реки -
Ничто не властно надо мной.
Но дай вам Бог не знать вовеки
Какой ценой... Какой ценой...
***
Хитроумность свою в экстремальных условиях сея,
Все плыву и плыву, от безбрежного моря косея.
Ах, родные мои, как давно не бродил по росе я!
Только море вокруг. Задолбала меня Одиссея.
Мне уже не нужны ни признанье, ни деньги, ни лавры,
И пускай для другого поют и играют литавры.
Мы с друзьями в походе уже загорели как мавры,
И приходят ко мне по ночам то кентавры, то минотавры.
Мы безумно устали слоняться от порта до порта.
Я не думал, что в мире морского простора до черта.
И в который уж раз я встречаю у правого борта
То ли женщину с рыбьим хвостом, то ли жертву аборта.
И уже Полифем узнает меня молча и сразу,
И уже не орет мне, что я негодяй и зараза.
Позабыв про обиды, наверно, дожив до маразма,
Тихо машет рукой. Помаши, помаши, одноглазый.
Нас ласкала царица какой-то там Касабланки.
После суток запоя у всех нас попадали планки.
Но слуга ее нам сообщил между делом по пьянке:
Мол, не стоит потеть, у нее на уме лесбиянки.
Мы не злились, и так на халяву побыли в загранке.
Но когда нам к отплытию громко ударили склянки,
Мы у этой царицы покрали все шапки-ушанки.
Ей они на фига? Это мы, понимаешь, как панки.
И какая-то ведьма меня завлекла, остолопа,
И поила нектаром в какой-то посадке укропа.
И хотя от колдуньи балдела почти вся Европа,
В этой женщине самое лучшее, кажется, …
Помню я, как однажды застряли мы все на Родосе,
И, слегка подработав рекламой товаров от Доси,
Мы как файлы зависли в немом и дурацком вопросе:
А какого вообще мы застряли на этом Родосе?
Мы открыли безумную прорву народов и наций.
С половиной из них между делом успели подраться.
Мы летучих голландцев увидели штук восемнадцать,
И уже надоело нам прятаться от папарацци.
И с какой только нам не пришлось повстречаться бедою.
Шашлыки из кентавров загнали за бочку с водою.
Лишь бы выжить, до дому добраться любою ценою.
Интересно, узнает ли кто-то меня с бородою?
2000
Все плыву и плыву, от безбрежного моря косея.
Ах, родные мои, как давно не бродил по росе я!
Только море вокруг. Задолбала меня Одиссея.
Мне уже не нужны ни признанье, ни деньги, ни лавры,
И пускай для другого поют и играют литавры.
Мы с друзьями в походе уже загорели как мавры,
И приходят ко мне по ночам то кентавры, то минотавры.
Мы безумно устали слоняться от порта до порта.
Я не думал, что в мире морского простора до черта.
И в который уж раз я встречаю у правого борта
То ли женщину с рыбьим хвостом, то ли жертву аборта.
И уже Полифем узнает меня молча и сразу,
И уже не орет мне, что я негодяй и зараза.
Позабыв про обиды, наверно, дожив до маразма,
Тихо машет рукой. Помаши, помаши, одноглазый.
Нас ласкала царица какой-то там Касабланки.
После суток запоя у всех нас попадали планки.
Но слуга ее нам сообщил между делом по пьянке:
Мол, не стоит потеть, у нее на уме лесбиянки.
Мы не злились, и так на халяву побыли в загранке.
Но когда нам к отплытию громко ударили склянки,
Мы у этой царицы покрали все шапки-ушанки.
Ей они на фига? Это мы, понимаешь, как панки.
И какая-то ведьма меня завлекла, остолопа,
И поила нектаром в какой-то посадке укропа.
И хотя от колдуньи балдела почти вся Европа,
В этой женщине самое лучшее, кажется, …
Помню я, как однажды застряли мы все на Родосе,
И, слегка подработав рекламой товаров от Доси,
Мы как файлы зависли в немом и дурацком вопросе:
А какого вообще мы застряли на этом Родосе?
Мы открыли безумную прорву народов и наций.
С половиной из них между делом успели подраться.
Мы летучих голландцев увидели штук восемнадцать,
И уже надоело нам прятаться от папарацци.
И с какой только нам не пришлось повстречаться бедою.
Шашлыки из кентавров загнали за бочку с водою.
Лишь бы выжить, до дому добраться любою ценою.
Интересно, узнает ли кто-то меня с бородою?
2000
* * *
Господь устал от вечности своей.
Седой старик – да не судите строго! –
Залюбовавшись клином журавлей,
Совсем забыл предназначенье Бога.
Кто он такой – художник ли, поэт?
А коль художник, то какого стиля?
А там, внизу, все суета сует:
Ковчег заброшен. Каина простили.
Разбили рай на стрит и авеню,
А из Эдема нефть перекачали.
И Змий линяет сорок раз на дню,
Уже забыв, каким он был вначале.
Господь устал и, позабыв свой нрав,
Следит с восторгом, с тучи свесив ноги,
За тем, как Ангел, нимб с себя сорвав,
Его как обруч катит по дороге.
Письмо бывшей жене в Нью-Йорк
Словно эльф в объятьях пьяного орка,
Словно дерево, высохшее на корню,
Русский бард бредет по дорогам Нью-Йорка,
Перешагивая со стрита на авеню.
______________________________________________
Мы привыкли к тому, что реальность сурова,
Постоянно давая отпоры врагам.
Здравствуй, Инна. Прости, что так долго – ни слова.
Твой отъезд хорошо саданул по мозгам.
Я впоследствии многое думал об этом.
И хоть чувства казались нам так горячи,
Интересный союз музыканта с поэтом
Был не вечен по целому ряду причин.
Час настал – и уже не спасала и вера,
А долги прижимали – хоть волком завой.
Не последнюю роль здесь сыграла карьера,
А, вернее, отсутствие таковой.
Ты считала – хоть наши потуги красивы,
Хоть искусство, конечно, и разум, и свет,
У талантливых личностей нет перспективы,
Потому что… А дальше – цитаты газет.
Про валюту, про банки, про рынки, кредиты,
Про налоги, которые бьют наповал.
Мне порою хотелось сказать – да иди ты! –
Но, наверно, я в чем-то тебя понимал.
Ты уехала. Время помчалось по кругу.
И утратив реалии стольких вещей,
Я с тобою утратил не только подругу –
Я утратил идею искусства вообще.
Денег не было. Впрочем, проблема не в этом.
Я, конечно же, мог бы пойти на лоток,
Контролером в трамвай… Но остаться поэтом
После этого я бы, наверно, не смог.
Парадокс – не калека, не лох, не бездельник,
А в карманах лишь ветер гуляет меж дыр.
И однажды, устав от отсутствия денег,
Я, собрав документы, потопал в ОВИР.
Мол, искусство стране подымать неохота?
Дескать, банки нужны, а поэзия – нет?
Ну и ладно. Даешь Корпорейтед такой-то.
В самом деле, подумаешь – просто поэт.
Я по лестницам брел, как в бреду наважденья.
Обивая пороги, старался, как мог.
Вдруг с вершины какого-то учрежденья
Я увидел весь город, лежащий у ног.
У судьбы иногда не дождешься подарков,
А порой как повалят – опять и опять.
Я увидел не просто любимый мой Харьков –
Я увидел все то, что хотел потерять.
Было лето, и парка зеленая грива
Стольким птицам дарила тепло и жилье.
Шли студенты и пили роганское пиво.
Вроде мелочь, а все же – родное, свое.
И один паренек из разряда эстетов
Улыбнулся – я думал сначала, не мне.
«Я вас знаю. Вы этот… Из классных поэтов.
Ваша книга… Автограф… А можно жене?
Вы поэт. Вы, наверное, верите в чудо.
Мы ведь с вами по духу не так далеки.
Мы с женою хотели уехать отсюда,
Но друзья подарили нам ваши стихи».
Он смущался, расстегивал строгий свой ворот,
Говорил, что искусство вовек не унять.
Я увидел не просто любимый свой город.
Я увидел… А, впрочем, тебе не понять.
Мне бы имя твое чистым золотом высечь,
Мне бы звезды тебе постелить на траву.
Славься, Харьков! Каких ты там третьих тысяч –
Я сегодня с друзьями в тебе живу.
Я люблю тебя всяким – уставшим, угрюмым,
За улыбчивость дам, за мужской разговор.
И покуда гитарные слышаться струны,
И покуда Эсхара пылает костер,
И покуда нам дышится здесь и поется,
И покуда поэзии тянется нить,
Место каждому в городе этом найдется,
Каждый сможет себя для людей применить.
И покуда политики и меценаты
Будут верить в искусство, как в солнечный свет,
Мы богаты. Наверное, очень богаты,
Потому что нужны и банкир, и поэт.
Я, конечно же, выбрал нелегкую долю,
И порою бросает то в холод, то в жар.
Знаешь, Инна, я новую книгу готовлю,
И, конечно, найдется тебе экземпляр.
И забившись под пальму, чтоб не было жарко,
Ты прочтешь через год, через несколько лет
Том поэзии. Город издания – Харьков.
И, конечно, с автографом – «Русский поэт».
Словно дерево, высохшее на корню,
Русский бард бредет по дорогам Нью-Йорка,
Перешагивая со стрита на авеню.
______________________________________________
Мы привыкли к тому, что реальность сурова,
Постоянно давая отпоры врагам.
Здравствуй, Инна. Прости, что так долго – ни слова.
Твой отъезд хорошо саданул по мозгам.
Я впоследствии многое думал об этом.
И хоть чувства казались нам так горячи,
Интересный союз музыканта с поэтом
Был не вечен по целому ряду причин.
Час настал – и уже не спасала и вера,
А долги прижимали – хоть волком завой.
Не последнюю роль здесь сыграла карьера,
А, вернее, отсутствие таковой.
Ты считала – хоть наши потуги красивы,
Хоть искусство, конечно, и разум, и свет,
У талантливых личностей нет перспективы,
Потому что… А дальше – цитаты газет.
Про валюту, про банки, про рынки, кредиты,
Про налоги, которые бьют наповал.
Мне порою хотелось сказать – да иди ты! –
Но, наверно, я в чем-то тебя понимал.
Ты уехала. Время помчалось по кругу.
И утратив реалии стольких вещей,
Я с тобою утратил не только подругу –
Я утратил идею искусства вообще.
Денег не было. Впрочем, проблема не в этом.
Я, конечно же, мог бы пойти на лоток,
Контролером в трамвай… Но остаться поэтом
После этого я бы, наверно, не смог.
Парадокс – не калека, не лох, не бездельник,
А в карманах лишь ветер гуляет меж дыр.
И однажды, устав от отсутствия денег,
Я, собрав документы, потопал в ОВИР.
Мол, искусство стране подымать неохота?
Дескать, банки нужны, а поэзия – нет?
Ну и ладно. Даешь Корпорейтед такой-то.
В самом деле, подумаешь – просто поэт.
Я по лестницам брел, как в бреду наважденья.
Обивая пороги, старался, как мог.
Вдруг с вершины какого-то учрежденья
Я увидел весь город, лежащий у ног.
У судьбы иногда не дождешься подарков,
А порой как повалят – опять и опять.
Я увидел не просто любимый мой Харьков –
Я увидел все то, что хотел потерять.
Было лето, и парка зеленая грива
Стольким птицам дарила тепло и жилье.
Шли студенты и пили роганское пиво.
Вроде мелочь, а все же – родное, свое.
И один паренек из разряда эстетов
Улыбнулся – я думал сначала, не мне.
«Я вас знаю. Вы этот… Из классных поэтов.
Ваша книга… Автограф… А можно жене?
Вы поэт. Вы, наверное, верите в чудо.
Мы ведь с вами по духу не так далеки.
Мы с женою хотели уехать отсюда,
Но друзья подарили нам ваши стихи».
Он смущался, расстегивал строгий свой ворот,
Говорил, что искусство вовек не унять.
Я увидел не просто любимый свой город.
Я увидел… А, впрочем, тебе не понять.
Мне бы имя твое чистым золотом высечь,
Мне бы звезды тебе постелить на траву.
Славься, Харьков! Каких ты там третьих тысяч –
Я сегодня с друзьями в тебе живу.
Я люблю тебя всяким – уставшим, угрюмым,
За улыбчивость дам, за мужской разговор.
И покуда гитарные слышаться струны,
И покуда Эсхара пылает костер,
И покуда нам дышится здесь и поется,
И покуда поэзии тянется нить,
Место каждому в городе этом найдется,
Каждый сможет себя для людей применить.
И покуда политики и меценаты
Будут верить в искусство, как в солнечный свет,
Мы богаты. Наверное, очень богаты,
Потому что нужны и банкир, и поэт.
Я, конечно же, выбрал нелегкую долю,
И порою бросает то в холод, то в жар.
Знаешь, Инна, я новую книгу готовлю,
И, конечно, найдется тебе экземпляр.
И забившись под пальму, чтоб не было жарко,
Ты прочтешь через год, через несколько лет
Том поэзии. Город издания – Харьков.
И, конечно, с автографом – «Русский поэт».