Что есть Истина № 54 cентябрь 2018 г

Крымские узоры

Светлана Чернышова

Родилась в 1972-м в городе Большой Камень Приморского края и жила в нём долго. Медик. Психолог. Сейчас живет и работает в городе Севастополе, Крым. Любит людей, которые рядом и нет; любит свою малую Родину; любит цветы, любит море, тайгу; любит читать, любит петь... и, вообще, живет, потому что любит... Стихи пришли нежданно-незванно, в 2008-м... Публиковалась в журналах «Аврора», «Новая реальность», «Окна», альманахах «Цепеллины над Троицком», «Русский писатель». В декабре 2011 года, в Дальиздате Владивостока при поддержке фонда Ивана Шепеты вышел первый сборник стихов «Когда зацветает бурьян».

СТИХИ

кастелянша вальсирует

О, метафизическая глубина и бесконечность замочных скважин,
в кои, не отрывая взгляд, можно рассматривать всякие чудеса!
Вот, например: напевая, по больничной подсобке вальсирует кастелянша –
снежная, белая, рыхлая, с маленькой грудью и заколкой на волосах,

О, как она парит меж хрустящих стройных рядов халатов!
О, как счастье её о счастье большом кричит!
О, как в унисон сквозняку, меж окон танцует запылённая вата,
и хищных ламп расширяются люминесцентные зрачки!

Бог с ним, что у кастелянши радоваться – две банальнейшие причины.
Первая: завтра на карточку переведут аванс,
Вторая (ещё банальней): досрочно освобождается милый душе мужчина,
и, значит, вполне реальны мужские тапки в квартире… может быть, даже – ЗАГС.

Пусть у неё сокровищ немного: на старой пелёнке, в углу, котята
(кошка их лижет наждачным ласковым языком, ворчит…)
и на стене – фотография сына, что в лихом девяносто пятом
дырочку пулевую в буйну голову получил.

Если не думать об этом… просто смотреть в замочную скважину,
долго-долго, не отрывая от кастелянши взгляд,
можно увидеть, как время на её лице морщинки разглаживает
и пришивает золотые пуговицы (вместо пластмассовых) на халат

* * *

когда змеится вверх ночная автострада,
и редких фонарей свет нестерпимо бел,
я думаю о том, что думать мне не надо...
не надо – о тебе.
не потому что мы не поняли друг друга,
и поздно понимать – и время – колесом,
а потому что мысль бежит, бежит по кругу
и замирает здесь – над ялтинским кольцом,
где за полночь давно, но не приходит утро,
и все дороги – врозь, и все ведут не к нам.

и так становится темно и бесприютно,
как только псам бродячим
и заброшенным домам.


* * *

в рейсовом катере женщин толпа –
стоя, сидя.
необъятных, худых, низкорослых и
волейболисток.
старых, юных.
маленьких женщин, что ещё вместо «р»
«л» говорят.

а мужчин – их негусто. один – молчаливый, невзрачный .
мир, он всё-таки женский – босоножек в песке и малины,
раскисшей в корзине,
и лаванды от влажных волос
несгибаемый дух.

женский мир умещается в рыхлое, душное
задушевное чрево [кита] катерка.
что, Иона, притих, на колени беспомощно руки сложив?
хоть одно своё ветхое слово промолви.

за разговорами женщин неслышно почти –
боязливое брюхо втянув,
катерок проплывает над бомбой глубинной,
дремлющей в бухте с начала войны.

мир – он женский – навзрыд, на разрыв и насквозь,
с окончаньем любого на «а»

даже слово война
сумасшедшая женского рода
визгливая баба в браслетах из кровоточащих кораллов
рядом девушка в кофточке белой
с биноклем в руках.

* * *

здесь на качелях девочка над бездной
летит, ей шепелявит ртом подъездным
дом – деточка, не бойся и не плачь.
чуть всхлипывают ржавые пружины
дверей, что, подставляя ветру спины,
пускаются деревянисто вскачь.

здесь осень. шелест, скрип... и снова осень
речитативит, имя произносит –

твоё? моё? сливается в одно.
у клёна ворон – постаревший гаер
фальшивит, мендельсона нам играя,
на рёбрах пса, издохшего давно.

зачем мы здесь? не старина, но старость,
не жизнь, но смерть… пойдём туда, где алый
снегирий день садится на плечо,
и обжигает, вылепленных вместе –

из одного, из глиняного теста.
и ночи нет.
и живы мы ещё.

* * *

... об одном я сейчас жалею:
тебя оставляя в прошлом,
уносясь по аллее с листвой заполошной,
не вернулась рассказать – увидала сороку
необычного цвета,
такого, как если долго
смотреть сквозь слёзы на пламя
крымской ночью –
глубокой, беззвучной, что иссохший колодец,
и, прикрыв воспалённые веки,
видеть – мечется хвост сорочий
огненный
средь обугленных веток.

после,
жизнь подавала щедро
рыже-алое слёзное горе и счастье,
но сороку такого цвета
больше я не встречала.
так хочу о ней рассказать тебе...

хоть опять возвращайся.