Журналист, поэт, прозаик, член Союза русских писателей Восточного Крыма, Регионального Союза писателей Республики Крым. Родилась в Сибири, в г. Минусинске Красноярского края, но своей родиной считает Крым, Феодосию, где прошли детство, юность, где состоялась как журналист и писатель. Стихи впервые были опубликованы в городской газете «Победа» в 1962 году. В 1990 году она стала составителем и участником коллективного сборника феодосийских поэтов «Рассвет», печаталась в 19 коллективных сборниках Крыма, Украины, Феодосии.  За годы литературной работы издала  7 авторских сборников: «Из прошлого» — проза, 2005 г. «Заложники»    — проза, 2005 г. «Я отпускаю их» — стихи, 2006 г. «Прикосновение» — стихи, 2006 г. «Срез времени»    — стихи, 2006 г. «Кто победил войну» — стихи, 2010г. «Братья наши меньшие» — стихи, 2010 г. Победитель литературного конкурса Крымского телевидения «Я твой, живое время» (1981) Лауреат второго Украинского поэтического фестиваля «Евпаторийская весна-2010». Дважды лауреат Международного литературного фестиваля «Чеховская осень» (2009-2010) и обладатель Гран-при этого фестиваля в 2010 году (Ялта). Лауреат первого поэтического конкурса «Декабрьская сказка Марины Цветаевой» (Феодосия, 2011). Лауреат литературной премии им. А.И.Домбровского (Симферополь, 2012 г.), Всероссийской литературной премии им. Николая Гумилёва (2012) . Обладатель премии им. поэта Льва Болдова и Гран-при четвёртого Международного музыкально-поэтического фестиваля «Ялос» (Ялта, 2015).

Богини

Гитара поёт, а в горах закарпатских

трембита

старается к небу поближе

призывно звучать.

Я — маленький бог на престоле

домашнего быта,

я знаю, как день многоликий

с любовью начать.

Резвятся дельфины.

А где-то — акулы, пираньи…

Кроссовки приходят на смену

военных сапог.

Вот листья в ладони осыпались

золотом ранним…

Вот я повторяю: я — женщина,

маленький бог.

А кем ещё быть в нашем комнатном

маленьком рае,

где мир создаём как подарок

поющей душе.

Есть Боги великие в их

галактическом крае,

а я — бог судьбы, даже если

живу в шалаше.

Там чувствую, слышу,

как души лесные протяжно

приветствуют осень и наш

человеческий вид.

Мне кажется, духам, как людям,

не менее важно

поверить, что каждый из нас

ещё мир удивит.

Не грохотом выстрелов,

не сотрясением злобы,

а словожурчаньем,

как горный ручей и родник,

чтоб в наших обычных домах

подрастали зазнобы,

которых великое прошлое

с нами роднит.

То косы, то стрижки, то чёлки,

то макси, то мини... —

живое явление прошлых

и будущих дней.

Не девки, не бабы, не тёлки —

живые богини, потомки и предки

загадочных звёздных огней.

Я радости жизни вдыхаю,

передоверяю

на уровне генном тому,

кто готов их принять.

Веками живу и себя в толще лет

не теряю.

Я — маленький бог,

я обычная женщина-мать.

Я — ребёнок

Я и ангел, и ребёнок,

тот, кого любила мама.

Из коляски, из пелёнок

я ушёл туда, где мало

шума детского и смеха.

Не ушёл — меня убили.

Я смотрю на землю сверху:

там дома, деревья были,

ветви надо мной качали

облака и сонный воздух,

колыбельная ночами

убаюкивала звёзды,

голубого неба блюдце

грелось в розовом тумане…

Я хочу туда вернуться!

Я хочу вернуться к маме!

Я не знаю, я не понял,

что гремело, где кричали,

мамины глаза запомнил,

руки, что меня качали,

а потом — смотрю на землю

сверху, как-то отречённо:

сада маминого зелень

почему-то стала чёрной,

и уже до предков Майя

память вдруг меня бросает,

тело, что-то вспоминая,

воскресает, угасает,

и себя в былое прячет

в каждой «праведной» войне.

Вновь душа по-детски плачет

в бестелесной тишине.

Волчица

Она сидела в логове волчином,

вылизывая малышам носы,

ждала, не понимая, в чём причина,

что волк три дня еду не приносил.

Соски полупустые подставляя
голодным ртам, она ждала рассвет,

и выла скорбно, плохо представляя,

что их кормильца больше рядом нет.

Тоскою напитался воздух влажный,

рассеивалась утренняя мгла…

Где волк её, могучий и отважный?!

Она волчат оставить не могла

без материнской ласки и защиты.

Как жажда мучит! И, слизнув росу,

почувствовала, как в глазницах щиплет,

как что-то злое движется в лесу.

Без шума, гама, анекдотов, стука

шли по тропе охотники гуськом

на скорбный вой, и бормотали: «Сука…» —

и кто-то нож затачивал бруском.

Она рванулась, проклиная долю,

и всех, и всё, что ей мешало жить.

Она была уже не молодою,

она умела жизнью дорожить,

но вот они, чьё злое имя — люди,

кто шанса выжить волку не даёт,

которым всё равно, что с нею будет,

как дети обойдутся без неё.

Вновь жуткий вой.

Кровь холодеет в жилах,

подрагивает в такт лесная твердь…

Она уже собой не дорожила,

вдаль от волчат заманивая смерть.

Всё тяжелей дышалось в ритме бега,

страх материнский вычерпан, распят,

когда над утром, уходящим в небо,

сквозь лес метнулся выстрелов раскат.

А вдалеке от смертоносной гонки,

поодаль от деревни старых крыш,

всё тише плакал, в тоненькой пелёнке,

людской детёныш — брошенный малыш.

Как ребёнок

В полумраке квартиры надену пижаму,

и возьму, как ребёнка, на руки кота.

Слишком много любви не бывает, пожалуй,

за негромким урчаньем — сама доброта.

Ни на шаг не отстанет пушистое чудо,

всё мурлычет и ходит по дому за мной.

Даже если б мы жили в убогой лачуге,

он считал бы её колыбелью земной.

Потому что и там бы я тихо качала

моё чадо, а он, прижимаясь к плечу,

разделял бы со мною конец и начало

всех несчастий моих вне квартир и лачуг.

Законы зла и доброты

Какое солнце выкатится завтра?

Какою будет вечером луна?

Вот лист, вот ручка, я готовлю залпы

из слов для тех, в кого я влюблена.

Для маленьких, взъерошенных, скулящих

комочков, что нашла на свалке я,

теперь их дом — большой картонный ящик

в квартире, где жила моя семья.

Их четверо. Кем буду им: сестрою,

подругой в их обиженной судьбе?

Троих я в руки добрые пристрою,

четвёртого… Возьму его себе

для обнимашек, чавканья и лая,

построю заводь для души, затон.

С пушистиком, законы зла долая,

мы окунёмся в доброты закон.

О любви

Всю ночь надсадно ветер охал

в обнимку с окнами,

но тёплое свеченье окон

надёжно соткано.

Сквозь утра сонное дрожание

день обновил

мир, где влюблённые лежали

среди любви.

***

И снова март стучится в наши окна,

как в прошлый раз

и в позапрошлый раз…

И снова под дождём весёлым

мокнет

сама Любовь, разыскивая нас.

Два одиночества

Курили, пили кофе, ели вишни…

Но кто-то из двоих был третьим лишним.

Здесь, в этом доме и под этой крышей,

духовно кто-то был богаче, выше.

О ней он говорил как о невесте.

Два одиночества существовали вместе.

Без громких сцен она ушла к другому,

сказав «прощай» остуженному дому.

А он, устав от слова «наречённый»,

вздохнул чуть грустно,

но и облегчённо.

Ночь и рассвет

Тогда была святая ложь

в безлунном парке,

где их пронизывала дрожь

сквозь воздух жаркий.

Потом растрёпанный рассвет

сквозь сны чужие

блестел, как давящий браслет

в тюрьмы режиме.

Нет, всё не так, он волю дал

двум судьбам разным,

отринув будущий скандал

за ночи праздник.

И эту ночь провозгласил

царицей мудро.

А утром дождь заморосил,

и упиралось что есть сил

рассвету утро.

Но молнии блестящий нож,

в броске привычном,

вонзился в день, где плакал дождь

о чём-то личном.

Счастливым быть

Счастливым быть легко…

Я снова вижу звёзды,

я слышу грома крик

в переполохе птиц.

Счастливым быть легко,

когда морозный воздух

раскрашивает мир

на фоне наших лиц.

Когда идёшь туда,

где песни и гитары,

когда ты как струна,

когда спешишь любить…

Счастливым быть легко

и молодым, и старым.

Но как же нелегко

порой счастливым быть!

Пью чай

Пью чай зелёный с лёгкою горчинкой.

Телеэкран бормочет: се ля ви…

И как-то вдруг, пожалуй, беспричинно

затосковало сердце о любви.

О той поре, где бродит наше лето,

где мы судьбе наперекор спешим…

Как жаль, что остаётся в прошлом это

великое безумие души.

Не только брать

Молчать о прошлом или говорить…

Ценить и воспевать былые чувства…

Не только брать любовь, но и дарить —

поистине, великое искусство.

Не растерять, в себе её копить,

хранить, как ценный груз планеты нашей,

и пить её, всю жизнь по каплям пить,

и наливать любимым полной чашей!

Музыка

Летела музыка над кораблём и морем,

не зная о нашествии беды,

летела музыка в мажоре и в миноре,

настигнутая тоннами воды.

Она ещё над пеною звучала,

как эхо, но потом умолкла вдруг.

А где-то, у далёкого причала,

всё ждал её, за кромкой бури, друг.

И струнный мир, разбуженный в рояле,

откликнулся на шторма дикий вой,

и в зал, как слёзы нотные, упали

аккорды вечной музыки живой.

Она стенала скорбно и прощалась,

то плача, то как будто ворожа,

и словно от чего-то защищалась,

с ушедшей в небо музыкой кружа.

Песни птиц

Это не просто звуки

в осени утро брошены,

это печаль разлуки

перетекает в прошлое,

где в перелётной дали

стаи подвластны долгу.

Птицы почти рыдали

перед разлукой долгой.

Осень, прохожих лица

с лёгкой тоски налётом.

Может, прощались птицы

хором перед полётом

с теми, кому всё лето

самозабвенно пели,

может, в далёком где-то

их замолкают трели,

может, не все вернутся

в мир, что велик и тесен…

В марте сады проснутся

от соловьиных песен.

* * *

Изменилось ли что-то,

когда ты запела:

чьи-то грусть, или радость,

а, может быть, злость?

В переплёте ветвей

незаметное тело

очень маленькой птички

с природой слилось.

И, почти отрешённые,

разные лица,

вдруг по-новому высветил

мокрый апрель.

Просто пела на дереве

райская птица,

посылая весне

соловьиную трель.

Рукопожатие

Я мысленно весь мир исколесила,

с наследниками мудрости дружу,

и многих дел — великой дружбы силу

в своих рукопожатиях держу.

Моя рука, как маленькая ветка

на дереве, чья крона — до небес,

и эти ветки, словно души предков,

объединяют дел великих лес.

В одной руке исконной силы крохи,

как лучики, что спрятаны в горсти,

при этом день любой в любой эпохе

одной рукой мог по судьбе грести,

одной рукой, во зло людское целясь,

мог попадать, и плыть над бед рекой…

Неоспорима верной дружбы ценность:

рукопожатие одной рукой.

И сотни рук подняв над головою,

построят щит, укрыв детей от бед.

Мы время — бесконечное, живое

им дарим, словно мамин тёплый плед.

Вода

Дожди, они поют об урожае,

им не пристало засуху винить,

дожди приходят, землю уважая,

как вечной жизнью сотканная нить.

И вот уже ростки навстречу лету

вновь тянутся, как взмахи детских рук,

а где-то ливни затяжные, где-то

беду людскую выплеснут на круг.

Ну, как же так! Вода — есть жизни символ!

Но и она в избыточной среде

теряет чудодейственную силу,

дарованную Господом воде.

Вода — святыня, и вода — убийца,

две ипостаси всюду и во всём.

Весёлый дождь заглядывает в лица,

июльский день от засухи спасён.

А где-то гром, смеясь или рыдая,

пугает, призывает шумно жить.

...Ворожка над водою молодая

склонилась на судьбу поворожить.

Мы

Не трогайте время немытыми лапами,

мы в нём и сражались, и пели,

и спорили,

влюблялись когда-то,

любили когда-то мы…

Укрыта история времени латами,

а мы — лишь придаток к страницам

истории.

Порой искажали великие даты,

но время всегда возвращало на круг…

Мы просто разумного мира солдаты,

мы — созданный кем-то разумный

придаток —

истории недруг, истории друг.

***

Любая жизнь — зигзаги, круговерти,

обиды, радости, восторг зимы,

она торопит зрелость, и до смерти

есть в этой круговерти жизни — мы.

На склоне лет одолевают мысли:

когда-то что-то не успел, забыл…

И вот уже рванётся к звёздной выси

комок из горла с тихим словом «был».

Кони

В рассвете ночь всё больше тонет.

В тумане утра город сед.

Бросались в море, плыли кони

за белым кораблём вослед.

Им просто места не хватило

на судне, полном беглецов.

Дымил, похожий на кадило,

их город в ярости бойцов,

и было небо мрачно-серым

от приступов глухой тоски…

Честь отдавали офицеры

и плакали не по-мужски.

Там, за бортом, за вихрем пыли

солёной, в кипени морской,

их кони, их собратья плыли

за дружбой, верностью людской.

Спасёнными им быть едва ли

в холодной темени вокруг,

их волны били, обнимали,

но кони плыли, принимали

вину за то, что плачет друг.

Ещё рывок, ещё надежда,

почти ослеп, почти оглох,

то на волнах, то где-то между —

последний конь, последний вздох.

И пистолет в руке корнета

рванулся. Выстрел у виска…

Миг изменённого рассвета

на небо души отпускал.

Защита

Настроение мне подпортило

вновь разлапистых туч наслоение,

и, спасаясь медовым тортиком,

я исправила настроение.

Если грустная, если скучная,

если стресса минута гадкая,

закрываю такому случаю

путь в истерику шоколадкою.

К аромата кофейной стойкости,

к расставаний минутам падкая…

Но подсказывают муки совести:

горе — горькое, а не сладкое.

Жаль, что разные потрясения

служат жизни излишне преданно,

поглощается во спасение

столько сладкого, столько вредного.

Загрызаем печеньем, тостами…

Столько в нас всего помещается!

Получается, люди толстые

лучше всех от бед защищаются.

Что-то больно…

Без боязни душу распахнула,

думала, что нужно так идти.

Я тогда сочувствие вдохнула

на судьбою избранном пути.

Звуки дня улавливала в гаммах,

что едва держали на краю.

Что-то больно.

Кто-то влез с ногами

в душу оголённую мою.