28 марта 2024  11:08 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 53 июнь 2018 г.


Религия

Эдуард Шюре.

Великие посвященные

(Окончание, начало в № 42)

КНИГА ВОСЬМАЯ

ИИСУС
Миссия Христа


Не думайте что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить.

Матфей, V, 17

В миру был и мир через Него начал быть, и мир Его не познал.

Иоанн, I, 10

Ибо, как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого.

Матфей, XXIV, 27

Состояние мира при рождении Иисуса1

1 Труд, совершенный критикой за последние сто лет над исследованием жизни Иисуса, составляет наиболее обширную критическую работу нашего времени. Полный перечень всего написанного по этому поводу можно найти в прекрасном очерке М. Сабатье (Ditonnaire des Sciences religieuses, par Lichtenberger tome VII. Article Jesus). Этот прекрасно составленный итог дает всю историю вопроса, а также рисует отчетливо и современное его состояние. Я напомню здесь только две главные фазы, через которые прошло изучение жизни Иисуса, связанные с именами Штрауса и Ренана, напомню для того, чтобы лучше установить ту новую точку зрения, из которой исхожу я. Черпая свои основы в философской школе Гегеля и принадлежа к исторической школе Бауэра, Штраус, не отрицая существование Иисуса, пробовал доказать, что его жизнь, какой она является в Евангелии, есть миф, легенда, созданная народным воображением на основании новых запросов зарождавшегося христианства и на основании пророчеств Ветхого Завета. Его главные положения, которые он защищал с необыкновенным искусством и глубокой ученостью, верны только в своих подробностях, но абсолютно не доказаны в своей целости. Кроме того, он совсем не выясняет ни характера Иисуса, ни происхождения христианства. Поэтому "Жизнь Иисуса" Штрауса представляет собой планетную систему без солнца.

"Жизнь Иисуса" Ренана обязана своим блестящим успехом высоким художественным качествам этой книги, а также и смелости автора, который первый решился сделать из жизни Христа проблему человеческой психологии. Разрешил ли он ее? Несмотря на огромный успех книги, общее мнение серьезных критиков высказалось в отрицательном смысле. Иисус Ренана начинает свой жизненный путь кротким мечтателем и моралистом, полным энтузиазма и наивности; кончает он его могущественным чудотворцем, потерявшим всякое чувство реальности. "Несмотря на все усилия историка, -- говорит Сабатье, -- в Иисусе Ренана виден переход здорового ума к безумию. Он все время колеблется между расчетами честолюбца и мечтами просветленного. И выходит так, что он превращается в Мессию, не желая и даже почти не зная того. Он соглашается на это наименование лишь по желанию апостолов и народа. С такой слабой верой ни один истинный пророк не мог бы основать новой религии и изменять душу земли. "Жизнь Иисуса" Ренана есть планетная система, освещенная бледным солнцем без животворящего магнетизма и без творческого огня.

Каким образом Иисус сделался Мессией -- вот существенный вопрос для верного понимания Христа, а как раз от этого вопроса Ренан и уклонился. Это понял Ф. Кейм, Жизнь Иисуса которого (Das Leben Jesu. Цюрих 1875 г.) наиболее замечательна после книги Ренана. Она освещает вопрос всем тем светом, который можно извлечь из истории и из текстов экзотерически. Но вопрос этот неразрешим без интуиции и без эзотерического предания. Руководимый этим эзотерическим светом, который является внутренним светочем всех религий и центральной истиной каждой плодотворной философии, я решился восстановить жизнь Иисуса в ее общих линиях, не теряя из вида и предыдущих трудов исторической критики. Мне ни к чему определять здесь, что я понимаю под эзотерической точкой зрения или религиозно-научным синтезом. Вся книга представляет собой развитие этой идеи, и я лишь прибавлю, что взял основой для себя трех евангелистов: Матфея, Марка и Луку, а Иоанна я беру как средоточие эзотерической доктрины Христа, допуская при этом и позднейшую редакцию, и символизм этого Евангелия. Четыре Евангелия, которые должны контролировать и подтверждать одно другое, подлинны не в одинаковой степени. Евангелия Матфея и Марка представляются драгоценными в смысле передачи фактов; в них находятся всенародные действия и слова. Кроткий Лука дает возможность предугадывать смысл мистерий под поэтическим покрывалом легенды; это -- Евангелие Души, Женского Начала и Любви. Св. Иоанн раскрывает сами мистерии. В его Евангелии находятся внутренние глубины доктрины, тайное учение и смысл обетования. Климент Александрийский, один из немногих христианских епископов, обладавший ключом всемирного эзотеризма, верно назвал его Евангелистом Духа. Иоанн обладал глубоким проникновением в раскрытые учителем потусторонние истины и могучей способностью обобщать эти истины.

Настал для мира торжественный час; небо нашей планеты было мрачно и полно зловещих предзнаменований. Несмотря на усилия посвященных, многобожие вызвало в Азии, Африке и Европе упадок цивилизации. Этот упадок не коснулся высокой космогонии Орфея, так великолепно воспетой, хотя и суженной Гомером. Виновата была в том природа человека, которой так трудно удержаться на определенной интеллектуальной высоте. Для великих умов древности боги были не что иное, как поэтическое выражение иерархических сил природы, говорящий образ ее внутреннего бытия, и боги эти жили всегда в сознании человечества как символы космических сил. Но в мысли посвященных это многообразие богов или сил природы было проникнуто идеей единого Бога или чистого Духа. Главной целью святилищ Мемфиса, Дельфов и Элевсина было научить божественному единству, и тем теософским идеям и нравственной дисциплине, необходимым для усвоения этого единства.

Но ученики Орфея, Пифагора и Платона не выдержали и отступили перед напором эгоизма политиканов, перед ничтожеством софистов и перед страстями толпы. Общественное и политическое растление Греции было последствием порчи ее религии, морали и сознания. Аполлон -- это лучезарное выражение божественной красоты и неземного мира -- замолк. Погибло вдохновение, замолчали оракулы, не стало истинных поэтов: Минерва -- Мудрость и Провидение -- скрылась за покрывалом от народа, который исказил мистерии и оскорблял своих мудрецов и богов, любуясь фарсами во вкусе Аристофана, которые разыгрывались в театре Вакха. И даже сами мистерии пришли в упадок, ибо к элевзинским празднествам получили доступ и сикофанты, и куртизанки.

Когда душа опустошается, религия делается идолопоклоннической; когда мысль склоняется к материализму, философия падает до скептицизма. Вот почему появился Лукиан Самосатский (софист, 125 г. по Р. X.), которого можно сравнить с зарождающимся микробом на трупе язычества, высмеивающим древние мифы, которые Карнеад Киренский (215 г. до Р. X.) исказил, не поняв их истинного происхождения. Суеверная в религии, агностическая в философии, полная эгоизма в политике, опьяневшая от анархии -- вот чем стала эта дивная Греция, которая передала нам науки Египта и мистерии Азии в образах бессмертной красоты. Если кто понял причину падения античного мира и сделал героическую попытку поднять его на прежнюю высоту, это был великий Александр. Этот легендарный завоеватель, посвященный, как и его отец Филипп, в самофракийские мистерии, был в одно и то же время и духовным сыном Орфея и учеником Аристотеля. Несомненно, что, пройдя с горстью греков через всю Азию до самой Индии, он мечтал о всемирной монархии; но не о такой монархии, какую осуществили римские цезари, угнетавшие народы и уничтожавшие религии и свободу науки. Он был воодушевлен великой идеей соединить Азию и Европу с помощью религиозного синтеза, опирающегося на авторитет науки. Движимый этой мыслью, он отдавал одинаковые почести как науке Аристотеля, так и Минерве Афинской, как Иегове Израиля, так и египетскому Озирису и Браме индусскому, признавая -- в качестве истинного посвященного -- единое божественное начало и единую божественную мудрость, скрытую под всеми этими символами.

Меч Александра был последней молнией орфической Греции, которая вспыхнула и осветила Восток и Запад. Сын Филиппа умер в упоении своей победой и своей мечтой, оставив свою распавшуюся империю произволу жадных военачальников. Но идея Александра не умерла с ним. Он основал Александрию, где восточная философия, иудейство и дух эллинов растворились в эзотеризме Египта в ожидании того времени, когда мир услышит весть о победе жизни над смертью из уст Христа. По мере того как двойное созвездие Греции -- Аполлон и Минерва -- склонялись, бледнея, к горизонту, народы увидели поднимающийся на омраченном грозою небе новый знак: римскую волчицу.

Что такое Рим? Из какого сочетания сил произошла римская империя? Заговор жадной олигархии во имя грубой силы, притеснение человеческого разума, религии, науки и искусства во имя обоготворенной политической мощи -- вот из каких слагаемых возникало его правительство; оно не признавало той истины, по которой правящая сила должна основывать свое право на высших началах науки, справедливости и экономии {Эта точка зрения, диаметрально противоположная эмпирическим школам Аристотеля и Монтескье, принадлежала всем великим посвященным, в том числе Моисею и Пифагору. Эта же идея ярко освещена в упомянутом уже произведении Mission des Juifs Сент-Ива. Обращаем внимание читателей на замечательную главу о возникновении Рима.}.

Вся римская история -- последствие того беззаконного договора, посредством которого Отцы-Конскрипты {Сенаторы в республиканский период, выбиравшиеся из плебеев.} объявили войну сначала Италии, а затем и всему человеческому роду. Они хорошо выбрали свой символ! Бронзовая волчица со взъерошенной шерстью, вытягивающая свою голову гиены на Капитолий, есть истинный образ этого правления, та злая сила, которой была одержима душа Рима.

В Греции уважались до конца святилища Дельфов и Элевзиса. В Риме, с самого основания, наука и искусства были выброшены как ненужные. Попытка мудрого Нумы, который был этрусским посвященным, погибла благодаря ненасытному честолюбию римских сенаторов. Он принес в Рим книги Сивилл, которые заключали в себе часть герметической науки. Он создал судей, избираемых народом; он роздал народу земли; он построил храм Янусу в честь всемирного Закона; он подчинил военное право священным герольдам. Царь Нума, память которого высоко чтилась народом, является как бы историческим вмешательством священной науки в совершенно иной государственный строй, но он не представляет собой римского гения, его создало этрусское посвящение, которое следовало тем же началам, как и школы Мемфиса и Дельфов.

После Нумы римский сенат сжигает книги Сивилл, уничтожает авторитет римских жрецов и судей и возвращается к своей системе, в которой религия была лишь орудием политического господства. Рим делается гидрой, поглощающей народы и их богов. Одна за другой нации постепенно подчиняются Риму и их богатства расхищаются. Государственная тюрьма наполняется королями Севера и Юга. Рим, не хотевший иных жрецов, кроме рабов и обманщиков, убивает в Галлии, Египте, Иудеи и Персии последних представителей эзотерического предания. Он делает вид, что поклоняется богам, но в действительности Рим поклоняется только своей волчице.

И вот, при свете кровавой зари, перед покоренными народами восстает последний отпрыск волчицы, и в нем сосредоточивается весь гений Рима: является Цезарь! Рим поглотил все народы; Цезарь -- воплощение Рима -- поглотил все власти. Честолюбие Цезаря не удовлетворяется званием императора всех наций; к императорскому венцу он присоединяет тиару и называет себя первосвященником.

После одной из битв (при Тапсусе) ему устраивают героический апофеоз; после битвы при Мунде -- апофеоз божественный; затем его статуя ставится в храме Квиринуса, и возникает коллегия жрецов, носящих его имя, -- Юлианов. Но, по высшей иронии и по высшей логике вещей, тот самый Цезарь, который делает себя богом, отрицает перед сенатом бессмертие души. Вместе с цезарями наследница Вавилона, Римская Империя, налагает руку на весь мир.

И во что обращается сама римская государственность? Правящая власть уничтожает всякую общественность; создает военную диктатуру в Италии; вызывает лихоимство своих представителей и ростовщиков в провинциях. Победоносный Рим ложится вампиром на труп античного мира. И вот при ярком дневном свете развертывается римская оргия с ее вакханалией пороков и торжеством преступлений. Она начинается сладострастной встречей Клеопатры с Антонием, она кончается развратом Мессалины и неистовством Нерона. Она выступает с похотливыми пародиями на мистерии; она завершается римским цирком, где дикие звери бросаются на обнаженных девственниц, мучениц за веру, при громких криках восторга двадцатитысячной толпы. Между тем среди покоренных Римом народов один называет себя народом Божиим и проявляет гений, как раз противоположный римскому гению. Чем можно объяснить, что Израиль, истощенный своими междуусобиями, раздавленный трехсотлетним рабством, все же сохраняет свою веру несокрушимой? Почему этот покоренный народ восстал перед лицом падшей Греции и беснующегося Рима, как пророк -- с посыпанной пеплом главой и глазами, пылающими страшным гневом? Как смел он пророчить падение властелина, лежа под его пятой, и говорить о своем конечном торжестве, когда его собственная гибель казалась неизбежной? Почему?

Потому, что великая идея жила в нем, она была внедрена в него Моисеем. При Иосии двенадцать колен израилевых воздвигли камень с такой надписью: "Да будет это свидетельством между нами, что Иегова -- единый Бог".

Моисей, законодатель Израиля, сделавший единого Бога краеугольным камнем всего: науки, общественного закона и всемирной религии, вдохновением своего гения постиг, что только в победе этой идеи будущность человечества. Чтобы ее сохранить, он написал свою Книгу иероглифами, построил Ковчег из золота, создал Народ среди зыбучих песков пустыни. Над этими живыми свидетелями идеи духовности проносился -- по воле Моисея -- огонь с небес и гремели страшные грозы. Все соединилось против них: не только моавитяне, филистимляне, амаликитяне и все народности Палестины, но сами иудеи со своими страстями и слабостями. Книга его перестала быть понятной для духовенства, Ковчег был захвачен врагами, а Народ сотни раз был уже готов забыть свою идею. Почему же идея Моисея осталась живой, несмотря ни на что, почему сохранялась она, запечатленная огненными буквами на челе и в сердце Израиля? В чем же тайна этой исключительной устойчивости, этой неизменной верности, несмотря на все невзгоды бурной истории, наполненной катастрофами, -- верности, которая придает Израилю его исключительный лик среди всех других народов? Чудо это совершено пророками и той эзотерической школой, которая воспитывала пророков. Со времен Моисея и до самого уничтожения Иудейского царства Израиль всегда, во все эпохи своей истории, имел своих пророков (Nabi), передававших устные предания друг другу. Но самый институт пророков появляется в первый раз в организованной форме при Самуиле.

Самуил основал братства (Nebiim), эти школы пророков, которые возникали перед лицом зарождающегося царства и уже склоняющегося к упадку священства. Он сделал из них суровых охранителей эзотерического предания и всемирной религиозной идеи Моисея от притязаний царей, для которых первенствующее значение получила политическая идея и национальная цель. В этих братствах действительно сохранились остатки науки Моисея, священная музыка с ее могучим ритмом, оккультная медицина и, наконец, искусство прорицания, которое у великих пророков достигло такой высоты и мощи. Дар прорицания существовал под самыми разнообразными формами у всех народов древнего цикла, но нигде не достигал он такой власти над духом, как в монотеизме Израиля. Пророчества, объясняемые теологами как непосредственное общение с личным Богом, отрицаемые натуралистической философией как чистое суеверие, в действительности -- не что иное, как выражение мировых законов божественного Разума.

"Общие истины, управляющие миром, -- говорит Эвальд в своей прекрасной книге о пророках, -- иными словами, мысли Божий -- неизменны и совершенно независимы от колебаний материальной жизни, от воли и деятельности человека. Человек призван участвовать в них, понимать их и воплощать в своей жизни. И только благодаря этому сможет он достигнуть своего истинного назначения.

Но чтобы Глагол Духа мог проникнуть в человека, облеченного плотью, необходимо, чтобы он был потрясен до глубины великими историческими переворотами. Только при таком условии вечная истина прорывается наружу подобно вспыхивающему свету. Вот почему в Ветхом Завете так часто упоминается, что Иегова -- Бог живой. Когда человек внимает божественному призванию, в нем возникает новая жизнь, в которой он не чувствует себя более одиноким, ибо он соединился с Богом и с правдой Его. В этой новой жизни его мысль отождествляется с мировой волей. Он обладает ясновидением настоящего и полнотой веры в конечное торжество божественной Истины. Так чувствует пророк, тот, кого неудержимо влечет проявить себя перед людьми в качестве посланника Божиего. Его мысль становится видением, и эта высшая сила, властно вырывающая истину из его души, разбивая иногда самую душу, и есть дар пророчества. Пророчества появлялись в истории как вспышки молнии, внезапно освещавшие истину {Эвальд. Пророки. Введение.}. Вот источник, из которого гиганты, подобные Илии, Иезекиилу и Иеремии, черпали свою силу. В глубине своих пещер и во дворцах царей они были истинными стражниками Вечного. Часто они предсказывали с полной точностью смерть царей, падение царств, кару Израиля. Но иногда, хотя и зажженный от света божественной Истины, пророческий факел колебался и тускнел в их руках, благодаря дуновению народных страстей. Но никогда они не ошибались относительно нравственных истин или истинного призвания Израиля, относительно конечного торжества справедливости в жизни всего человечества.

Как истинные "посвященные", они проповедовали недостаточность одного внешнего культа и требовали уничтожения кровавых жертв, очищения души и милосердия. Дивной красоты достигают их видения, когда они говорят о конечной победе единобожия, о его освобождающей и примиряющей роли для всех народов.

Никакие страшные бедствия, вплоть до нашествия иноплеменных и массового пленения Вавилонского, не могли поколебать в них эту веру. Послушайте Исайю во время вторжения Сенахерима: "Возвеселитесь с Иерусалимом и радуйтесь о нем, все любящие его! Возрадуйтесь с ним радостью, все сетовавшие о нем, ибо так говорит Господь: вот, Я направлю к нему мир как реку, и богатство народов, как разливающийся поток, для наслаждения вашего; на руках будут носить вас и на коленях ласкать. Как утешает кого-либо мать его, так утешу Я вас, и будете утешены в Иерусалиме... Ибо Я знаю деяния их и мысли их; и вот, приду собрать все народы и языки, и они придут и увидят славу Мою" (Ис, LXVI, 10-13, 18). Только в наши времена -- пред гробницей Христа -- эти видения начинают осуществляться; но кто может отрицать их пророческую правду, вдумываясь в ту роль, которую Израиль сыграл на сцене мировой истории? Не менее чем вера в будущую славу Иерусалима, в его нравственное величие и в его религиозную всемирность, непоколебима у пророков и вера в Спасителя, или Мессию. Все пророки говорят о Нем.

Исайя видит Его особенно ясно и так рисует его своим смелым языком: "И произойдет отрасль от корня Иессеева и ветвь произрастет от корня его; и почиет на Нем Дух Господень, дух премудрости и разума, дух совета и крепости, дух ведения и благочестия; и страхом Господним исполнится, и будет судить не по взгляду очей Своих и не по слуху ушей Своих решать дела. Он будет судить бедных по правде и дела страдальцев земли -- решать по истине; жезлом уст Своих поразит землю, и духом уст Своих убьет нечестивого" (Ис, XI, 1-4).

При этом видении мрачная душа пророка утихает, подобно небу, освободившемуся от грозовых туч, и подлинный образ Галилеянина возникает перед его внутренним взором: "Он взошел перед Ним, как отпрыск и как росток из сухой земли; нет в Нем ни вида, ни величия; и мы видели Его, и не было в Нем вида, который привлекал бы нас к Нему. Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от Него лицо свое; Он был презираем, и мы ни во что ставили Его. Но Он взял на себя наши немощи и понес наши болезни, а мы думали, что Он был поражаем, наказуем и уничижен Богом. Но Он изъязвлен был за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на Нем, и ранами Его мы исцелились... Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст Своих; как овца веден был на заклание, и как агнец пред стригущим его безгласен, так Он не отверзал уст Своих" (Ис, LIII, 2-7). В течение восьми веков, вызванный вдохновенным словом пророков, образ Мессии носился над Израилем во все времена его многострадальной истории то как страшный мститель, то как ангел милосердия.

Взлелеянная под игом ассирийским и в вавилонском плену, расцветшая под персидским владычеством, идея Мессии выросла еще сильнее под управлением Селевкидов и Маккавеев. Когда настало римское владычество и царство Ирода, Мессия жил во всех сердцах. Если великие пророки предвидели в нем праведника, мученика и Истинного Сына Божиего, народ, верный духу Иудейскому, представлял его не иначе как Давидом или Соломоном, или даже новым Маккавеем. Но кто бы Он ни был, этот восстановитель Израиля, все в Него верили, все Его ждали и все призывали Его. Такова действительная сила пророчества. Как римская история -- путем неумолимой логики судьбы -- привела к цезаризму, так и история Израиля -- путем божественной логики Провидения, выразившейся в его представителях -- пророках -- привела непосредственно ко Христу. Зло предназначено роковым образом к самоотрицанию и разрушению, ибо оно -- ложь; добро же, несмотря на все препятствия, зарождает свет и гармонию в грядущем, ибо оно -- плод Истины. Из всего своего торжества Рим извлек один цезаризм; во время своих страданий Израиль зачал Мессию, оправдывая тем слова поэта: "Из собственного своего крушения Надежда творит предмет своего созерцания!".

Смутное ожидание повисло над народами. В чрезмерности своих страданий все человечество предчувствовало появление Спасителя. В течение веков слагались мифы о Божественном Младенце. В храмах говорили о Нем таинственным шепотом, астрологи вычисляли время Его появления; сивиллы пророчили в исступленном бреду гибель языческих богов. Посвященные утверждали, что придет время, когда миром будет править Сын Божий {Таков эзотерический смысл прекрасной легенды о царях-магах, являющихся с Востока в Вифлеем, чтобы поклониться Младенцу-Христу.}. Земля ожидала Духовного Царя, понятного для страдающих, смиренных и бедных. Поэт Эсхил, сын элевзинского жреца, едва не был убит афинянами, когда решился вложить в уста своего Прометея, что царству Зевеса-Судьбы наступит конец. А четыре века позднее, под сенью трона римского Августа, кроткий Виргилий предсказывал новую эру и воспевал свою мечту о Божественном Младенце: "Уже подходят последние времена, предсказанные сивиллой из Кума, великий ряд истощенных столетий возникает снова; уже возвращается Дева и с нею царство Сатурна; уже с высоты небес спускается новая раса. -- Возьми, о целомудренная Люцина, под свой покров это Дитя, рождение которого должно изгнать железный век и вернуть для всего мира век золотой; уже царствует твой брат Аполлон. -- Смотри, как колеблется на своей оси потрясенный весь мир; смотри, как земля и моря во всей их необъятности, и небо со своим глубоким сводом, и вся природа дрожат в надежде на грядущий век!"1

1 Ultima Cumaei venitjam carminis aetas: Magnus ab integro saeclorum nascitur ordo. Jam redit et Virgo, redeunt Saturnia regna; Jam nova progenies coelo demittitur alto. Tu modo nascenti piero, guo ferrea primum Desinet, ac toto surget gens aurea mundo, Casta, fave, Lucina; tuus jam regnat Apollo. ...

Aspice convexo nutantem pondère mundum, Terrasgue, tractusgue maris, coelumgue profundum; Aspice venture laetantur ut omnia saeclo. Vergile, Eglogue, IV. Но где же появится этот Младенец? Из какой высшей области сойдет к нам Его душа? Какая молния любви сведет ее к нам на землю? Каким чудом чистоты, каким непостижимым напряжением энергии сохранит она воспоминание о покинутых небесах? Каким неизмеримым усилием сможет Его душа из глубины своего земного сознания воспрянуть обратно к небесам и увлечь за собой все человечество?

Никто не мог бы ответить на это, но все ожидали Мессию. Ирод Великий, покровительствуемый цезарем Августом, лежал в агонии в своем дворце у Ерихона; кончалось его кровавое царствование, покрывшее Иудею великолепными дворцами и человеческими гекатомбами. Он умирал от ужасной болезни, ненавидимый всеми; его грызли ярость и раскаяние, его преследовали призраки бесчисленных жертв, в толпе которых появлялась и благородная Марианна из рода Маккавеев, невинная жена его, и три собственных сына. И жены, и телохранители -- все покинули его, кроме его злого гения -- сестры Саломии, настойчиво подстрекавшей его к самым черным преступлениям. В золотой диадеме, вся сверкающая драгоценными каменьями, вызывающая и надменная, она следила за последним вздохом, чтобы захватить власть в свои руки. Так умер последний царь иудейский. В это же время появился на земле будущий духовный Вождь человечества {Ирод умер за четыре года до нашей эры. Критические исследования подводят к этому времени и рождение Иисуса. См. Кейм Das Leben Iesu.}. А посвященные Израиля -- их было немного -- в тишине и неизвестности подготовляли его наступавшее царство.

Мария. Детство Иисуса

Иисус родился, по всей вероятности, в Назарете {Возможно и то, что Иисус, благодаря случайности, родился в Вифлееме, но это предание входит, по-видимому, в цикл позднейших легенд, касающихся Святого Семейства и детства Христа.}. В этом забытом уголке Галилеи протекало его детство и совершилось величайшее таинство христианства: расцвет души Христа. Он был сыном Мириам, называемой нами Марией, жены плотника Иосифа, галилеянки из благородного рода, присоединенной к секте ессеев.

Легенда окружает рождение Христа целой тканью чудес. Если в легенде встречаются порой и суеверия, она же покрывает собой психические истины, малоизвестные людям потому, что они превышают уровень обычного понимания. Из всей легендарной истории Марии можно вывести тот факт, что Иисус, еще до рождения, был посвящен в пророки глубоким желанием своей матери. То же явление упоминается в связи со многими героями и пророками Ветхого Завета. Сыновья, посвящаемые таким образом своими матерями, назывались назореями. Любопытна в этом отношении история Самсона и Самуила. Ангел возвещает матери Самсона, что она "зачнет и родит сына, и бритва не коснется головы его, потому что от самого чрева младенец сей будет назорей Божий и он начнет спасать народ Израиля от руки Филистимлян" (Суд., XIII, 5). Мать Самуила вымолила сама свое дитя у Бога. Анна, жена Елкана, была бесплодна и дала обет, говоря: "Господь Саваоф! Если Ты призришь на скорбь рабы Твоей и вспомнишь обо мне и дашь рабе Твоей дитя мужеского пола, то отдам его Господу в дар на все дни жизни его... и бритва не коснется головы его... И познал Елкана Анну, жену свою, и вспомнил о ней Господь. Через несколько времени зачала Анна и родила сына и дала ему имя Самуил, ибо, говорила она, от Господа я испросила его" (1 Цар., I, 20).

Принимая в соображение древние семитические корни, Сам-у-ил означает Внутреннее Сияние Бога. Мать, чувствуя себя как бы озаренной возникавшей внутри ее жизнью, видела в ней Сущность Самого Бога. Эти места чрезвычайно важны: они дают нам проникнуть в эзотерическое предание, никогда не умиравшее у Израиля, а через него и в истинный смысл сказания о рождении Христа. Елкана, муж по плоти -- действительный отец Самуила, но по духу Самуил -- подлинный Сын Божий. Здесь образный язык иудейского монотеизма прикрывает собой учение о предсуществовании души. Женщина, посвященная в мистерии, взывает к высшей душе, умоляя ее вселиться в ее плоть, чтобы в мире мог появиться пророк.

Это учение, тщательно прикрытое у евреев, совершенно отсутствующее в их официальном культе, составляло часть тайного предания посвященных. Оно сквозит в книгах пророков. Пророк Иеремия выражает его в таких словах: "И было ко мне слово Господне: прежде, нежели Я образовал тебя во чреве, Я познал тебя, и прежде, нежели ты вышел из утробы, я освятил тебя: пророком для народов поставил тебя" (Иер., I, 4, 5).

Позднее Христос сказал фарисеям: "Истинно, истинно говорю вам: прежде нежели был Авраам, Я есмь" (Иоанн, VIII, 58). Каким образом все это относится к Марии, матери Иисуса? По-видимому, первые христианские общины считали Иисуса сыном Марии и Иосифа. Это вполне можно заключить из того факта, что апостол Матфей дает генеалогическое дерево Иосифа, чтобы доказать происхождение Иисуса от царя Давида. Как у некоторых гностиков, так и в первых христианских общинах Иисуса считали Сыном Божиим в том же смысле, как и Самуила. Позднее легенда, стремившаяся доказать сверхъестественное происхождение Христа, набросила на его рождение свой покров, сотканный из небесной лазури: историю Иосифа и Марии, Благовещение, вплоть до детства Марии в храме {Апокрифич. Евангелие о Марии и о детстве Спасителя, изданное Тишендорфом.}.

Если отделить эзотерический смысл от иудейского предания и от христианской легенды, можно прийти к следующему: воздействие духовного мира, которое участвует при рождении каждого человека, проявляется наиболее могущественно и осязаемо при рождении великого гения, появление которого совсем нельзя объяснить законом наследственности. Это воздействие духовного мира достигает наибольшей силы, когда дело идет об одном из тех божественных пророков, появление которых изменяет всю судьбу мира. Душа, избранная для божественной миссии, приходит из мира божественного; она появляется свободно и сознательно; но, чтобы ей возможно было действовать в земной жизни, необходим избранный сосуд, необходим призыв матери высокой частоты, которая всем настроением своего нравственного существа и всей жаждой своей души предчувствует, притягивает, воплощает в свою плоть и кровь душу Искупителя, действующего в мире человеческом как истинный Сын Божий.

Таков глубокий смысл, затаенный в древней идее о матери-девственнице. Индусский гений выразил его в легенде о Кришне. Евангелия Матфея и Луки передают его с простотой и поэзией еще более возвышенной. "Для души, сходящей с неба, рождение есть смерть", -- сказал Эмпедокл за 500 лет до Р. X. Как бы божествен ни был дух, раз он воплотился, он потеряет на время всякое воспоминание о своем прошлом; раз колесо телесной жизни захватило его, развитие его земного сознания совершается по законам того мира, в котором он воплотился. Он подчиняется силе элементов, и чем выше его происхождение, тем более требуется усилий, чтобы восстановить свои небесные свойства и познать свою высокую миссию. Души глубокие и нежные нуждаются в тишине, чтобы развернулись все их скрытые силы. Иисус вырастал в мирном покое Галилеи. Его первые впечатления были тихие, строгие и ясные. Родная долина, притаившаяся в горах, цвела идеальной красотой. Назарет почти не изменился с течением веков {Вероятно, все помнят описание Галилеи вЖизни Иисуса Ренана и не менее замечательное описание Вогюэ в его Путешествии в Сирию и Палестину.}. Его дома, врезанные в скалы, белеют среди зелени гранатовых и фиговых деревьев и виноградников, между которыми перелетают стаи голубей. Чистый воздух гор обвевает эту тихую долину, полную свежести и зелени; с возвышенности открывается свободный и светлый горизонт Галилеи. На этом фоне протекала жизнь патриархальной семьи, строгая, степенная, проникнутая набожностью. Сила еврейского воспитания заключалась во все времена в единстве закона и веры, а также в строгой организации семьи, подчинявшейся национальной и религиозной идее. Отчий дом был для детства Христа подобием храма. Вместо смеющихся фресок с фавнами и нимфами, украшавших атриумы греческих домов, какие можно было встретить в Тивериаде, в еврейских домах -- над дверями и по стенам -- развертывались в строгих линиях начертанные халдейскими письменами изречения из пророков и из закона Моисеева. Но союз между отцом и матерью согревал и освещал эту суровую обстановку светом духовного единения. Там Иисус воспринял свое первое обучение, там из уст отца и матери Он впервые узнал Священное Писание. С самого начала Его жизни таинственная многовековая судьба народа Божия развернулась перед Его очами; Он знакомился с ней благодаря периодическим праздникам, торжественно справляемым семьей посредством молитв, пения и чтения Св. Писания. В праздник Скинии строился шалаш из веток мирты и оливы на дворе или на крыше дома как воспоминание тех незапамятных веков, когда патриархи кочевали со своими стадами. Зажигали шэд свечник о семи свечах, развертывали папирусные свитки и принимались за чтение священных историй. Детская душа чувствовала присутствие Вечного не только в усеянных звездами небесах, но и в этом семисвечнике, отражавшем Его славу, и в речах отца, и в молчаливой любви матери.

Так убаюкивали детство Иисуса великие дни Израиля, дни радости и скорби, торжества и изгнания, бесчисленных бедствий и вечной надежды. На вопрос ребенка -- пламенный и настойчивый -- отец молчал. Но мать, когда ее глубокие глаза, в которых светилась высокая мечта, встречались с Его вопросительным взглядом, говорила ему: "Слово Божие сохраняется у Его пророков. Когда-нибудь мудрые ессеи, пустынники горы Кармель и Мертвого моря, ответят тебе". Нетрудно представить себе Иисуса-ребенка среди сверстников и то необыкновенное влияние, которое он имел на них и которое дается преждевременным разумом, соединенным с чувством справедливости и активной доброты. Или в синагоге, где Он прислушивался к прениям книжников и фарисеев и где позднее Сам упражнялся в своей могучей диалектике. Его с юных лет отталкивала сухость этих законников, которые до того погружались в букву, что изгоняли из нее все духовное содержание. Одновременно с этим Ему приходилось прикасаться и к язычеству и познавать его характер во время посещения богатого Сепфориса, резиденции Антипы, главного города Галилеи, над которым возвышался Акрополь, охраняемый наемниками Ирода, Галлами, Фракийцами и варварами из всех стран. Весьма возможно, что во время одного из тех путешествий, которые были в обычае у еврейских семей, Ему приходилось бывать и в одном из прибрежных финикийских городов, которые в те времена представляли собой настоящие человеческие муравейники. Он мог издали видеть их храмы с приземистыми колоннами, окруженные темными рощами, из которых доносились плачевные звуки флейт, сопровождавших пение жриц Астарты. Их страстные звуки, острые, как страдание, должны были вызывать в Его изумленном сердце содрогание жалости и тоски. После этих впечатлений Он должен был возвращаться в свои тихие горы с чувством облегчения. Поднимаясь на скалу Назарета и устремляя взор на обширный горизонт Галилеи и Самарии, Он видел Кармель, Фавор и горы Сихема, этих древних свидетелей патриархов и пророков. Возвышенности развертывались перед взорами закругленным амфитеатром, поднимаясь над горизонтом подобно смелым алтарям, ожидающим жертвенного огня и фимиама. Но как ни могущественно ложились впечатления окружающего мира на душу Иисуса, они бледнели перед высшей истиной Его внутреннего мира. Эта истина раскрывалась внутри Его души подобно светозарному цветку, освещавшему Его внутренний мир, когда Он оставался один и внутренне сосредоточивался. И тогда люди и вещи, близкие и отдаленные, являлись перед Ним как бы прозрачными, как бы раскрытыми в своей интимной сущности. Он читал мысли, Он видел души человеческие. Затем Он различал в Своем воспоминании, как бы через легкий покров, божественно-прекрасные и сияющие существа, склоненные над Ним или собравшиеся для поклонения духовному Свету, ослепительному по своей силе. Чудные видения преследовали Его во сне и становились между Ним и земной реальностью, вызывая в Нем настоящую двойственность сознания. На вершине этих экстазов, которые поднимали Его все выше и выше, Он испытывал порой как бы слияние с великим Светом. Эти чудные подъемы оставляли в сердце Его невыразимую нежность и великую внутреннюю мощь. Он испытывал в такие минуты влечение ко всему живому, чувствовал Себя в гармонии со всей Вселенной. Как же назвать тот таинственный Свет, который сливался с пребывавшим в глубине Его души светом, и соединял Его со всеми душами невидимыми вибрациями? Не было ли это самим Источником душ и миров?

Он назвал этот Свет Отцом Небесным {Мистические летописи всех времен показывают, что духовные истины высшего порядка были познаны избранными душами не путем умозрения, но путем внутреннего созерцания под формой видения. Этого рода психические феномены весьма мало известны современной науке, но они представляют несомненный факт. Екатерина Сиенская, дочь бедного красильщика, имела с четырехлетнего возраста необычайные видения. У Сведенборга, человека науки, с умом уравновешенным и наблюдательным, появились в сорок лет -- при полном здоровье -- видения, которые не имели никакого отношения к его предыдущей жизни ("Жизнь Сведенборга", Маттер). Я не ставлю эти явления на одну линию с теми, которые происходили в сознании Иисуса, но хочу лишь установить существование внутренних восприятий, независимых от физических органов чувств.}.

Это чувство единства с Богом в свете Любви -- вот первое великое откровение Иисуса. Оно освещало всю Его жизнь и давало Ему непоколебимую уверенность. Оно сделало Его кротким и непреодолимым, оно сделало из Его мысли сверкающий щит, из Его слова -- огненный меч. Эта глубоко скрытая мистическая жизнь соединялась у юного Иисуса с полной ясностью во всех делах жизни. Лука изображает Его в возрасте двенадцати лет "преуспевающим в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков" (Лука, II, 52). Религиозное сознание было врожденным у Иисуса, совершенно независимым от внешнего мира, и позднее -- благодаря особому посвящению и долгой внутренней работе. Намеки на это встречаются в Евангелиях и в других Писаниях.

Первым сильным толчком является для Иисуса его первое путешествие в Иерусалим с родителями, о котором говорит Лука. Этот город, гордость Израильтян, был в то время центром еврейских национальных стремлений. Доставшиеся на его долю страдания служили лишь к воспламенению умов. Можно сказать, что чем более умножались иерусалимские могилы, тем более вырастало надежд. Под управлением Селевкидов и Маккавеев Иерусалим подвергался жестоким нападениям. Кровь текла потоками: римские легионы превратили улицы Иерусалима в бойню; массовые распятия не крестах оскверняли окрестные холмы, представляя чудовищное зрелище. После стольких ужасов, после всех унижений римского владычества, после разгрома синедриона и приведения роли первосвященника к роли дрожащего раба, Ирод, словно по какой-то иронии, восстановил иерусалимский храм в большем великолепии, чем он был при Соломоне.

И все же Иерусалим оставался по-прежнему священным градом. Не сказал ли Исайя, которого Иисус почитал прежде других пророков, что "придут народы к свету твоему и цари -- к восходящему над тобою сиянию... И будешь называть стены твои спасением и ворота твои -- славою" (Ис, LX, 3, 18). Увидеть Иерусалим и храм Иеговы было мечтой всех евреев, в особенности с тех пор, как Иудея сделалась римской провинцией. Они стекались сюда из Переи, Галилеи, Александрии и Вавилона. Во время пути, в пустыне, под пальмами, осенявшими колодцы, пелись псалмы, неслись воздыхания к единому Предвечному, устремлялись взоры к вершинам Сиона. Душу Иисуса должно было объять тягостное чувство, когда Он впервые увидел раскинувшийся на горе, подобно мрачной крепости, город с его грозными стенами, когда он увидел у его входных ворот римский амфитеатр Ирода, башню Антония, господствующую над холмом, и римских легионеров с пиками в руках, наблюдавших с вершины городских стен. Он увидел великолепие его мраморных портиков, под которыми фарисеи разгуливали в роскошных одеяниях; Он прошел через двор язычников и через двор женщин; Он приблизился вместе с толпой израильтян к двери Никанора и к балюстраде, за которой виднелись священники в торжественных одеяниях, фиолетовых и пурпуровых, сверкающих золотом и драгоценными камнями, которые служили перед святилищем, приносили в жертву козлов или быков, окропляли народ их кровью и произносили одновременно благословения. Как мало походило это на храм Его грез, на небо Его сердечных упований...

Затем Он спускался в народные кварталы нижнего города; Он видел там нищих, изнуренных голодом, лица с печатью страдания, со следами пережитого во время последних войн, во время казней и распятий. Выходя из тех или других ворот города, Он блуждал по каменистым долинам, окруженным мрачными лощинами, где находились каменоломни, рыбные садки и гробницы царей, которыми, словно могильным поясом, был окружен Иерусалим. Из скалистых пещер появлялись время от времени сумасшедшие, выкрикивающие проклятия против живых и мертвых.

Затем, спускаясь по широкой лестнице к источнику Силоамскому, Он видел у краев его желтой воды толпы паралитиков и прокаженных со страшно обезображенной кожей. Непреодолимое влечение должно было притягивать Его к ним, и глядя на них, Он должен был испивать всю чашу их страданий. Одни просили у Него помощи, другие молчали, потеряв надежду, третьи, отступив от страданий, казалось, уже перестали сознавать что бы то ни было. "К чему этот храм и эти священники, эти гимны и жертвоприношения, -- должен был думать Иисус, -- если они не в состоянии облегчить хотя бы часть этих страданий?" И тогда весь этот поток человеческих слез, вся скорбь этих отверженных и этого города, этого народа и всего человечества проникли в Его сердце, и Он постиг, что должен расстаться с тем блаженством, которым не мог поделиться с другими. Эти молящие, полные отчаяния взгляды не могли уже изгладиться из Его памяти. Мрачная спутница -- страдание человеческое -- сопутствовала Ему и говорила: "Я более не покину Тебя никогда". Он уходил полный глубокой грусти и смертельной тоски, и когда возвращался к светлым вершинам Галилеи, из глубины Его сердца вырывалась мольба: "Отец Небесный!.. Я хочу знать, Я хочу исцелять, Я хочу спасать!".

Ессеи. Иоанн Креститель Искушение

Те знания, к которым должен был стремиться Иисус, могли быть в те времена только у ессеев. Евангелие обходит полным молчанием жизнь Иисуса до Его встречи с Иоанном Крестителем, после которой Он как бы вступает в отправление своего высокого служения. Непосредственно после этого Он появляется в Галилее с совершенно определенным учением, с уверенностью пророка и сознанием Мессии. Но очевидно, что этому смелому выступлению предшествовала долгая подготовка и высшее посвящение. Не менее вероятно и то, что посвящение это должно было произойти в единственном братстве, которое сохраняло в те времена в стране израильской истинные эзотерические традиции и образ жизни древних пророков. В этом не может быть никакого сомнения для тех, кто в состоянии подняться над суеверным почитанием мертвой буквы и понять внутренний смысл событий в духе и истине. Это подтверждается не только внутренней близостью, которая существует между учением Иисуса и учением ессеев, но и тем молчанием, которое Христос и его близкие сохраняли относительно этой секты. Почему Он, который нападает так смело и свободно на все религиозные партии своего времени, ни разу не упоминает даже имени ессеев? Почему апостолы и евангелисты не говорят о них почти ничего? Это обстоятельство можно объяснить только тем, что они смотрели на ессеев как на своих, что они были связаны клятвой, которая давалась при посвящении в мистерии, и что секта эта слилась с христианами?

Братство ессеев представляло во времена Иисуса последние остатки тех школ пророков, которые были основаны Самуилом. Деспотизм палестинского правительства и ревнивая зависть честолюбивого и раболепного священства загнали их в уединенное убежище и принудили их к молчанию. Они не боролись более, как их предшественники, и довольствовались тем, что сохраняли в целости предания. Они имели два главных центра: один в Египте, на берегу озера Маориса, другой в Палестине, в Енгадди, на берегу Мертвого моря. Избранное ими для себя название ессеев происходит от сирийского слова Asaya, что означает "врачи", а по-гречески -- терапевты, ибо их открытая деятельность среди народа состояла в излечении физических и нравственных недугов. "Они изучали с большим старанием различные врачебные манускрипты, в которых были изложены оккультные свойства растений и минералов" {Josephe. Geurre des Juifs II, Ant. XIII, 5-9, XVIII, 1-5.}. Некоторые из них обладали даром пророчества, как, например, Менахем, который предсказал Ироду его царствование. "Они служат Богу, -- говорил Филон, -- с великим благочестием, и не внешними жертвоприношениями, а очищением своего собственного духа. Они бегут из городов и прилежно занимаются мирными искусствами. У них не существует ни одного раба, они все свободны и работают одни для других" {Филон. О созерцательной жизни.}.

Правила ордена были очень строгие: чтобы вступить в него, нужно было пробыть на испытании не менее года. Если свойства ищущего оказывались подходящими, его допускали к обрядам омовения, но вступать в сношения с учителями ордена можно было лишь после нового двухлетнего испытания, после которого нового члена принимали в самое братство. Этому предшествовало произнесение "страшных клятв", которыми вступающий обязывался исполнять все постановления ордена и ничего не выдавать из его тайн. После этого вступающий допускался к общей трапезе, которая происходила с большой торжественностью и составляла внутренний культ ессеев. Они смотрели на одежду, употреблявшуюся при этих трапезах, как на священную, и снимали ее, прежде чем приняться за обыденные работы. Эти братские вечери, которые являются прообразом Тайной Вечери, основанной Иисусом, начинались и оканчивались молитвой. Тут же давались толкования священных книг Моисея и пророков. Но толкование текстов, так же как и посвящение, имело три ступени и три смысла. Очень немногие достигали высшей ступени.

Все это удивительно похоже на организацию Пифагорейского ордена {Черты, общие между ессеями и пифагорейцами: молитва при восходе солнца, льняные одежды, братские трапезы, годичное испытание, три ступени посвящения, организация ордена и общее имущество, которым заведовали избранные попечители, правила молчания, клятва сохранять втайне участие в мистериях, разделение обучения на три части: 1) наука всемирных принципов, или теогония, -- то, что Филон называет логикой, 2) физика, или космогония, 3) мораль, т.е. все, что относится к поведению человека -- отдел, который изучался терапевтами специально.}, но сходство это происходит оттого, что та же организация существовала и у древних пророков, и везде, где происходило посвящение. Прибавим, что ессеи исповедовали основной догмат орфической и пифагорейской доктрины, -- догмат пред существования души, в котором кроется причина ее бессмертия. "Душа, -- говорили они, -- спускающаяся из самого тончайшего эфира и притягиваемая к воплощению определенными естественными чарами, пребывает в теле, как в темнице: освобожденная от цепей тела, как от долгого рабства, она улетает с радостью". (Joserhe A. J. II, 8.) У ессеев принятые братья жили в общине, пользуясь общим имуществом и сохраняя безбрачие; они избирали для жизни уединенные местности, возделывали землю и нередко воспитывали брошенных детей. Что касается ессеев, имеющих семьи, они составляли нечто вроде ордена третьей степени, усыновленного первым и подчиненного ему. Они отличались молчаливостью, кротостью и серьезностью и занимались только мирными ремеслами: многие из них были ткачами, плотниками, садоводами, но купцов или оружейных мастеров среди них не было никогда. Рассеянные небольшими группами по всей Палестине, до самой горы Хорива, они находили друг у друга самое радушное гостеприимство. И мы видим Иисуса и Его учеников, переходящих из города в город, из округа в округ в полной уверенности, что они везде найдут приют. "Ессеи, -- говорит Жозеф, -- отличались образцовой нравственностью: они стремились господствовать над своими страстями и сдерживать всякий порыв гнева; всегда доброжелательные и миролюбивые в своих сношениях, они вызывали к себе полное доверие. Их простое слово имело более силы, чем клятва; они так и смотрели на всякую клятву в обыденной жизни как на греховный поступок. Они готовы были скорее вынести самые страшные муки, и притом с улыбкой на устах, чем нарушить малейшее из своих религиозных убеждений".

Равнодушный к внешнему великолепию иерусалимского культа, далекий от жесткости саддукеев и гордости фарисеев, отталкиваемый педантизмом и сухостью синагоги, Иисус был привлечен к ессеям внутренней близостью, естественным средством {Общие черты между учением ессеев и учением Иисуса: любовь к ближнему как первейшая из обязанностей, запрещение клясться и божиться ради свидетельствования истины; ненависть ко всякой лжи; смирение; установление Тайной Вечери, сходной с братскими вечерями ессеев, но с новым смыслом, означавшим жертву.}. Ранняя смерть Иосифа предоставила полную свободу сыну Марии. Его братья могли продолжать дело отца и поддерживать дом. Мать согласилась на то, чтобы Он ушел неведомо для всех к ессеям в Енгадди. Принятый как брат и приветствуемый как избранник, Он должен был оказывать непреодолимое влияние на самих учителей ордена благодаря своему превосходству, своему пламенному милосердию и той печати божественности, которая покоилась на всем Его существе. И все же от них получил Он то, что только одни ессеи и могли дать: эзотерическое предание пророков и отсюда -- осведомленность относительно исторической и религиозной эволюции. Он осознал ту пропасть, которая разделяла официальную еврейскую доктрину от древней мудрости посвященных, которая была истинной матерью всех религий, постоянно преследуемой "сатаной", т.е. духом зла, эгоизма, ненависти и отрицания, соединенным с политическим абсолютизмом и с церковным лицемерием. Он узнал, что книга Бытия под своим символизмом заключает теогонию и космогонию, столь же далекую от своего буквального смысла, как далека самая глубокая из наук от детских сказок. Он увидел в Днях Творения вечное творчество путем эманации элементов и образования миров. Он созерцал происхождение душ и их возврат к Богу путем постоянно совершенствующихся существований, или "поколений Адама". Он был поражен величием мысли Моисея, который стремился подготовить религиозное единство всех народов, создавая культ единого Бога и воплощая эту идею в Израиле. Там же Он должен был узнать учение о божественном Глаголе, которое в Индии провозглашалось Кришной, в Египте -- жрецами Озириса, в Греции -- Орфеем и Пифагором и которое было известно среди пророков под именем Мистерий Сына Человеческого и Сына Божиего.

По этому учению, наивысшее проявление Бога есть человек, который по своему строению, по своей форме, по своим органам, по своему разуму есть образ и подобие Бога, свойствами которого он обладает. Но в земной эволюции человечества Бог как бы рассеян и раздроблен во множестве человеков и в несовершенстве человеческом. Он страдает, Он ищет Себя, Он борется внутри человека; Он -- Сын Человеческий. Совершенный человек, являющийся наиболее высокой мыслью Бога, остается скрытым в бесконечной глубине Его желания и Его силы. Но в известные эпохи, когда человечество подходит к бездне и его необходимо спасти и дать ему толчок, чтобы возвести его на новую ступень, Избранник отождествляется с Богом, притягивая Его к себе силой, мудростью и любовью, чтобы проявить Его снова в сознании людей. И тогда божественная природа, проникшая в него силой Духа, воплощается в нем: Сын Человеческий становится Сыном Божиим и Его живым Глаголом.

В другие века и у других народов уже появлялись Сыны Божий, но в Израиле со времен Моисея было лишь ожидание, поддерживаемое пророками, грядущего Мессии. Ясновидцы говорили, что на этот раз Он будет именоваться Сыном Жены, небесной Изиды, которая считалась Супругой Господа, ибо свет Любви будет сиять в Нем с такой силой, какой земля не знала до Него. Эти тайны, раскрываемые патриархом ессеев перед молодым Галилеянином на пустынном берегу Мертвого моря, в нерушимом уединении Енгадди, казались Ему одновременно и чудесными и знакомыми. Его должно было охватывать особое волнение, когда глава ордена объяснял Ему слова, которые находятся и поныне в книге Еноха: "От начала Сын Человеческий был в тайне. Всевышний хранил его у Себя и проявлял Его своим избранным. Но владыки земные испугаются и падут ниц, и ужас обуяет их, когда они увидят Сына Жены сидящим на престоле Славы... И тогда Избранник призовет все силы неба, всех святых свыше и могущество Божие. И тогда все Херувимы и все ангелы Силы, и все ангелы Господа, т.е. Избранника, и другой силы, которая служит на земле и поверх вод, поднимут свои голоса" {Книга Еноха, глава XLVIII, LXI. Это место показывает, что учение о Глаголе и Троице, которое находится в Евангелии от Иоанна, существовало у Израиля задолго до Иисуса и исходило из глубины пророческого эзотеризма. В книге Еноха Господь Духов представляет отца; Избранник -- Сына; Другая Сила -- Святого Духа.}.

При этих откровениях слова пророка загорались новым светом в душе Иисуса подобно молнии, сверкающей в темную ночь. Кто же был этот Избранник и когда появится Он среди Израиля? Иисус прожил несколько лет у ессеев. Он подчинялся их дисциплине, Он изучал вместе с ними тайны природы и упражнялся в оккультной терапевтике. Он победил свою земную природу и овладел Своим высшим сознанием. Изо дня в день размышлял Он над судьбами человеческими и углублялся в Самого Себя. Важнейшим моментом Его пребывания у ессеев была та знаменательная для всего братства ночь, когда Он в глубочайшей тайне принял высшее посвящение четвертой ступени -- то, которое давалось только в случае высокой пророческой миссии, добровольно принимаемой на себя Посвященным и утверждаемой Старейшинами.

Собрание происходило в пещере, высеченной внутри горы наподобие обширного зала, имевшего алтарь и сиденья из камня. Лишь глава ордена и его Старейшины да иногда две или три посвященные пророчицы могли присутствовать при таинственной церемонии. Неся в руках факелы и пальмы, облаченные в белые льняные одежды, пророчицы приветствовали нового посвященного как "Супруга и Царя", которого они предчувствовали и которого вероятно видят в последний раз... Затем глава ордена, обыкновенно столетний старец (по утверждению Жозефа, ессеи жили чрезвычайно долго), подавал ему золотую чашу -- символ высшего посвящения, которая заключала в себе вино из виноградника Господня -- символ божественного вдохновения. Есть указания, что Моисей пил из такой чаши вместе с семьюдесятью Старейшинами, а еще ранее -- Авраам, получивший от Мелхиседека такое же посвящение под видом хлеба и вина (Быт., XIV, 18). Никогда Старейший не вручал чашу человеку, который не владел ясными признаками пророческой миссии. Но самую миссию определить мог лишь сам пророк; он должен был найти ее внутри себя, ибо таков закон посвящения: ничего извне, все изнутри. С этого момента Иисус становится свободным, полным господином над своей жизнью, независимым от ордена; отныне сам Иерофант, Он был предоставлен воздействию Духа, который мог низвергнуть Его в бездну или поднять на вершину, недосягаемую для страдающего и греховного человечества.

Когда после пения гимнов, после молитв и торжественных слов Старейшего Иисус Назарей принял чашу, бледный луч зари, проникший через отверстие горы, скользнул по факелам и по длинным белым одеждам ессейских пророчиц; они содрогнулись, увидев освещенного этим лучом Галилеянина, ибо великая грусть появилась на прекрасном лице Его. Не воскресло ли в Нем воспоминание о Силоаме, и сквозь эту великую грусть не увидел ли Он лежавший перед Ним путь? В это же время Иоанн Креститель проповедовал на берегу Иордана; он не принадлежал к ессеям, он был народным пророком из крепкого племени Иуды. Гонимый в пустыню суровым благочестием, он вел там жизнь полную лишений, в постоянных молитвах, в посте и изнурении. Поверх обнаженного тела, сожженного солнцем, он носил вместо власяницы одежду из верблюжьей шерсти как знак покаяния его самого и его народа, ибо он глубоко чувствовал бедствия Израиля и не переставал ожидать его освобождения. Он думал, следуя верованию иудейскому, что Мессия появится скоро как мститель и исполнитель правосудия и, подобно Маккавею, поднимет народ, прогонит римлян и покарает всех виновных, а затем, торжественно вступив в Иерусалим, восстановит царство Израильское в мире и справедливости и вознесет его выше всех народов земли. Он проповедовал народу скорое появление Мессии и увещевал, что нужно подготовиться к Его появлению раскаянием и очищением сердца. Приняв от ессеев обычай священных омовений и преобразовав его по-своему, он придавал крещению в Иордане значение видимого символа, как бы всенародного совершения внутреннего очищения, которое он требовал от людей. Эта новая церемония, эта пламенная проповедь перед толпами народа на величавом фоне пустыни, перед священными водами Иордана, между строгими горными хребтами Иудеи и Переи сильно действовала на воображение и привлекала множество людей. Она напоминала славные дни древних пророков; она давала народу то, чего он не находил в храме: внутренний толчок и, вслед за страхом раскаяния, веяние надежды, смутной и чудесной. К Иоанну Крестителю сбегались со всех концов Палестины и даже из еще более отдаленных стран, чтобы послушать святого пустынника, который предвещал Мессию. Народ, привлеченный его словом, оставался у берегов Иордана целыми неделями, разбив близ реки целый лагерь и не желая уходить вдаль, чтобы не пропустить появления Мессии. Многие предлагали взяться за оружие, чтобы под его предводительством начать священную войну. Ирод Антипа и священники Иерусалима начинали уже тревожиться этим народным движением. Кроме того, признаки времен были угрожающие. Тиверий, достигший семидесяти четырех лет, заканчивал свою жизнь, предаваясь распутным пирам в Капреи; Понтий Пилат удваивал свою строгость против евреев; в Египте жрецы провозглашали, что феникс готовится восстать из пепла {Tacite, Annales VI, 28, 31.}. Иисус, который чувствовал, как внутри Его растет пророческое призвание, но который все еще искал свои пути, пришел в свою очередь в пустыню Иордана с несколькими братьями-ессеями, которые уже тогда следовали за Ним как за Учителем. Он хотел видеть Крестителя, услышать его проповедь и подвергнуться всенародному крещению. Он желал проявить смирение и отдать дань уважения пророку, который осмелился возвысить голос против представителей власти и разбудить из летаргии душу Израиля.

Он увидел сурового аскета с львиной головой духовидца, стоящего перед деревянным престолом, под грубым навесом, покрытым ветвями и козьими шкурами. Вокруг него, среди тощего кустарника пустыни огромная толпа, целый раскинутый лагерь: Мытари, солдаты Ирода, самаритяне, иерусалимские левиты, идумейцы со своими стадами овец и даже арабы, остановившиеся там же со своими верблюдами, палатками и караванами, привлеченные "гласом вопиющего в пустыне". И его гремящий голос проносился над толпой: "Кайтесь, приготовьте пути Господу, прямыми сделайте стези Ему". Он называл фарисеев и саддукеев порождениями ехидны. Он утверждал, что "уже и секира при корне дерева лежит", и говорил о Мессии: "Я крещу вас водою, а Он будет крестить вас огнем".

К вечеру, когда солнце склонялось к закату, Иисус видел, как вся эта толпа теснилась к небольшому заливу Иордана, и видел, как иродовы наемники и даже разбойники склоняли свои могучие спины под струями воды, которыми их поливал Креститель. Иисус приблизился к пророку. Иоанн не имел понятия об Иисусе, но он узнал ессея по Его льняным одеждам. Он увидел Его среди толпы спускающегося в воду по пояс и смиренно склоняющего голову, чтобы принять окропление водой. Когда получивший крещение поднял голову, могучий взгляд Крестителя встретился со взглядом Галилеянина. Пророк пустыни задрожал под лучом дивной кротости этого взгляда, и невольно у него вырвался вопрос: "Не Ты ли Мессия?" {По Евангельским рассказам, Иоанн немедленно узнал в Иисусе Мессию и крестил Его как такового. Относительно этого есть противоречия. Ибо позднее Иоанн, заключенный в темницу Антипой в Макеру, посылает Иисусу такой вопрос: "Ты ли Тот, который должен придти, или ожидать нам другого?" (Матфей XI, III). Это запоздалое сомнение показывает, что Иоанн не был уверен в тождестве Иисуса и Мессии. Но первые редакторы Евангелия были евреи и поэтому желали, чтобы Иисус получил свое посвящение от Иоанна Крестителя, иудейского народного пророка.}. Таинственный ессей не отвечал ничего, но, склонив голову и скрестив руки, просил у Иоанна благословения. Креститель конечно должен был знать, что молчание было в обычае у ессейских посвященных, и он торжественно протянул над Иисусом обе руки. После этого Иисус удалился со своими спутниками.

Креститель следил за ним взором, в котором смешивались сомнение, скрытая радость и глубокая печаль. Что значит все его вдохновение и пророческая сила перед сияющим светом, который исходил из глаз Незнакомца и осветил до глубины все его существо? О, если бы молодой и прекрасный Галилеянин был ожидаемым Мессией, какая радость спустилась бы в сердце его! Тогда дело его жизни было бы закончено и голос его мог бы умолкнуть. С этого дня он проповедовал со скрытым волнением о том, что "ему нужно расти, а мне умаляться". Он, вероятно, испытывал утомление и печаль старого льва, ложащегося в молчании в ожидании смерти. "Не Мессия ли Ты?" Этот вопрос Крестителя раздавался в душе Иисуса. С самого начала своей сознательной жизни Он нашел Бога в себе, и уверенность в царстве небесном освещала сияющей красотой Его внутренние видения.

Позднее человеческое страдание пронзило Его сердце. Мудрецы ессейские открыли Ему тайну религии и науку мистерий; они указали Ему на духовное падение человечества и на ожидание Спасителя. Но где та сила, которая могла бы вынести страдающее человечество из темной бездны? Прямой вопрос Иоанна Крестителя проник в тишину Его глубоких дум подобно синайской молнии. Не Мессия ли Он? Иисус мог ответить на этот вопрос только после глубокого сосредоточения в тишине своего собственного духа. Отсюда потребность в уединении, тот сорокадневный пост, который Матфей изображает в форме символической легенды. Искушение является в жизни Иисуса поистине великим кризисом и тем верховным прозрением в истину, через которое неминуемо проходят все пророки, все основатели религий перед началом своего великого дела. Выше Енгадди, там, где ессеи разрабатывали кунжут и виноградники, крутая тропинка вела в пещеру, скрытую в горе. В нее входили мимо двух дорических колонн, вырезанных в скале, подобных тем, которые находились в Иосафатовой долине, в Убежище Апостолов. Там, в этом гроте, человек как бы висел над пропастью, словно в орлином гнезде. В глубине видимого оттуда ущелья находились виноградники и жилища людей; далее Мертвое море, неподвижное и серое, и печальные горы Моавитские. Ессеи направляли в это уединенное место тех из своих братьев, которые хотели подвергнуться испытанию одиночеством. В этом гроте находились свитки с изречениями пророков, укрепляющие благовонные вещества, сухие фиги и пробивающаяся из расселины скалы тонкая струя воды, естественное подкрепление аскета во время медитации. Иисус удалился туда.

Прежде всего Он обозрел в духе все прошлое человечества, Он взвесил важность наступившего часа. Рим являлся его выразителем: он представлял собой то, что персидские маги называли царством Аримана, а пророки -- царством сатаны, печатью зверя, апофеозом зла. Мрак поглотил человечество. Народ израильский получил от Моисея священную миссию -- сохранить для мира религию Отца, чистого Духа, передавать ее другим народам и стремиться к ее торжеству. Удалось ли его царям и его священникам выполнить эту миссию? Пророки, которые одни сознавали священную миссию своего народа, отвечали единодушно: "Нет!". Израиль погибал медленной смертью в крепких объятиях Рима. Следовало ли в сотый раз рискнуть поднять народ, как о том еще мечтали фарисеи, и силой восстановить временное царство Израиля? Следовало ли объявить себя сыном Давидовым и воскликнуть вместе с Исайей: "Я растопчу народы во гневе моем, Я напою их моим негодованием, я опрокину их силою на землю". Следовало ли стать новым Маккавеем и объявить себя Царем-Первосвященником? Иисус мог пойти на это. Он видел, как толпы были готовы подняться по велению Иоанна Крестителя, а сила, которую Он чувствовал внутри себя, была неизмеримо большей силой. Но можно ли насилие побеждать насилием? Может ли меч положить конец царству меча? Не значило ли это вызвать к жизни новые темные силы? Не лучше ли было раскрыть для всех ту истину, которая до тех пор оставалась достоянием нескольких святилищ и небольшого числа посвященных? Не следовало ли подействовать на сердца людей в ожидании того времени, когда путем высшего знания и внутреннего откровения истина проникнет в сознание людей? Не следовало ли проповедовать Царство Небесное смиренным и простым, не следовало ли заменить Царство Закона царством Благодати, преобразить человечество изнутри, возродить его душевную жизнь?

Но за кем останется победа? За сатаной или за Богом? За духом зла, который царствует вместе с сильными мира сего, или за божественным духом, господствующим в невидимых высших мирах и скрытым в сердце каждого человека подобно искре внутри камня? Но какова будет участь пророка, который решится разорвать завесу храма, чтобы разоблачить пустоту Святилища, который осмелится оказать неуважение одновременно и Ироду и Цезарю? Но время настало! Внутренний голос не говорил Ему, как пророку Исайи: "Возьми большую книгу и пиши на ней пером человеческим". Голос Вечного взывал к Нему: "Восстань и говори". Необходимо было найти живой глагол, веру, которая двигает горами; силу, которая разбивает неприступные крепости.

Иисус пламенно молился. Во время этой молитвы какое-то беспокойство, какая-то растущая тревога стала овладевать Им. Он начинал терять чудную радость обретенной силы, и душа Его начинала погружаться в темную бездну. Черное облако окутало Его. Это облако было чревато всевозможными тенями: Он узнавал в них образы своих братьев, своих учителей-ессеев, своей Матери. Тени эти одна за другой говорили Ему: "Ты хочешь невозможного! Ты не знаешь, что ожидает Твое безумие! Откажись!". Но непреодолимый внутренний голос возражал: "Это неизбежно". Он боролся таким образом в течение нескольких дней и ночей, то прислоняясь к стене, то стоя на коленях, то распростертый ниц. И все глубже раскрывалась перед Ним бездна, и все чернее становилось окружавшее его облако. Оно словно приближалось к чему-то страшному и невыразимому. Затем Он впал в тот ясновидящий экстаз, когда глубоко скрытое высшее сознание пробуждается, вступает в общение с живым духом всех вещей и отбрасывает на прозрачные ткани сновидения образы прошедшего и будущего. Внешний мир исчезает, глаза закрываются. Ясновидец созерцает Истину в лучах того Света, который затопляет все Его существо, образуя из Его сознания пламенеющее средоточие этого Света.

Загремел гром, гора задрожала до самого основания; внезапный вихрь поднял Ясновидца на вершину Иерусалимского храма. Крыши и башни города сверкали в воздухе, словно лес из золота и серебра. Священные гимны доносились из Святая Святых храмов. Волны фимиама поднимались со всех алтарей и неслись к ногам Иисуса. Народ в праздничных одеждах наполнял портики. Прекрасные женщины пели для Него гимны пламенного обожания. Трубы звучали, и сто тысяч голосов восклицали: "Слава Царю Израилеву!".

-- Ты будешь этим царем, если поклонишься мне, -- раздался голос.

-- Кто ты? -- спросил Иисус.

И снова поднялся вихрь и понес Его через пространство на вершину горы. У Его ног развернулись царства земли, освещенные золотистым сиянием.

-- Я -- царь духов и князь земли, -- доносился голос снизу.

-- Я знаю, кто ты, -- сказал Иисус. -- Ты появляешься под бесчисленными видами и имя твое -- сатана. Появись в своем земном образе.

Видение коронованного властителя появилось на троне из облаков. Бледное сияние окружало его царственную голову. Темный образ вырисовывался на кровавом сиянии, лик его был бледен, и взгляд был как сверкание меча. Он сказал: "Я -- Цезарь, склонись передо мной, я дам Тебе все царства земли". Иисус отвечал:

-- Назад, искуситель! Ибо написано: "Ты будешь поклоняться лишь Вечному, лишь Богу Твоему".И немедленно видение исчезло.

Очутившись снова в одиночестве, в пещере Енгадди, Иисус вопросил:

-- Каким знаменьем одержу Я победу над владыками земли?

-- Знаменьем Сына Человеческого, -- произнес голос сверху.

И вслед за тем блестящее созвездие появилось на горизонте; оно состояло из четырех светил в форме Креста. Галилеянин узнал знак древних посвящений, употреблявшийся в Египте и сохраненный ессеями. На заре человечества сыновья Иафета поклонялись ему как символу земного и небесного огня, как знаменью Жизни со всеми ее радостями и Любви со всеми ее чудесами. Позднее посвященные Египта видели в нем символ великой Мистерии, Троицы, сливающейся в Единстве, образ жертвы Неисповедимого, который раздробляется, чтобы проявить Себя в мирах. Символ одновременно и жизни, и смерти, и Воскресения, он встречался и в подземельях, и на могилах, и в бесчисленных храмах.

Сияющий крест увеличивался и приближался, словно привлекаемый сердцем Ясновидца. Его четыре звезды пламенели, подобные четырем Солнцам.

-- Смотри, магический знак Жизни и Бессмертия, -- произнес невидимый голос. -- Некогда люди обладали им, но затем потеряли его. Хочешь Ты возвратить его людям?

-- Хочу, -- ответил Иисус.

-- Если хочешь, взирай! Вот Твоя судьба. Внезапно четыре звезды погасли. Настала ночь.

Подземный гром потряс землю, и со дна Мертвого моря поднялась темная гора, на вершине которой виднелся черный крест. Человек, изнемогающий в смертных муках, был пригвожден к нему. Беснующийся народ покрывал гору и вопил со злобным издевательством: "Если Ты действительно Мессия, спаси себя!". Ясновидец узнал: тот распятый человек был Он сам...

Он все понял. Чтобы победить, нужно было отождествить себя с этим страшным двойником, представшим перед Ним как предостережение. Неуверенность закралась в душу Иисуса, и Он почувствовал себя словно висящим в пустоте и раздираемым и муками пригвожденного, и оскорблениями сынов человеческих, и глубоким молчанием Небес.

-- Ты можешь принять жертву или же отвергнуть ее, -- сказал невидимый голос.

И уже видение начинало дрожать и местами бледнеть и призрак Креста с казненным уплывал вдаль, когда перед внутренними очами Иисуса стали проходить в яркой картине все страдальцы у купели Силоамской, а позади них целая армия измученных душ, от которых неслись жалобные вопли: "Без Тебя мы погибнем... Спаси нас Ты, который умеешь любить". Иисус медленно выпрямился и, раскрывая объятия, воскликнул: "Принимаю крест, и да будут они спасены!". И в тот же миг Он почувствовал страшное сотрясение во всем существе Своем и испустил громкий крик...

Черная гора обрушилась, крест исчез, нежный свет затопил Ясновидца, неземным блаженством повеяло на Него, и в неизмеримых высотах пронесся торжествующий возглас: "Сатана побежден! Смерть попрана! Слава Сыну Человеческому! Слава Сыну Божиему!".

Когда Иисус пробудился, ничто не изменилось вокруг Него; восходящее солнце золотило внутренность грота Енгаддийского; теплая роса увлажнила Его оцепеневшие ноги; колеблющиеся туманы поднимались над Мертвым морем. Но Он сам был уже не тот. Нечто, навсегда решающее судьбу, совершилось в неисповедимой глубине Его сознания. Он разрешил загадку Своей жизни. Он завоевал мир, и великая уверенность проникла в Него. Из победы над земной своей природой, на которую Он наступил ногой и, побежденную, навсегда отбросил от Себя, из пережитой смертельной агонии возникло новое сознание, сияющее небесной радостью: Он знал, что непреложным решением своей воли Он стал отныне Мессией.

Вскоре после этого Он спустился в поселок ессеев и узнал, что Иоанн Креститель был захвачен Антипой и заключен в темницу в крепости Макеру. Это известие было для Него признаком, что времена созрели и что пора начать действовать. Он объявил ессеям, что пойдет проповедовать в Галилею Евангелие Царства Небесного.

Слова эти скрывали Его решение сделать доступными для простых и смиренных великие Мистерии, решение перевести на понятный для всех язык учение посвященных.

Подобного не совершалось с того времени, когда Саккия-Муни -- последний Будда -- движимый беспредельной жалостью, проповедовал на берегах Ганга. То же божественное сострадание к человечеству одушевляло и Иисуса, но Он восполнил его такой мощью любви и таким величием веры и деятельной энергии, которые принадлежали только Ему одному. Из недр смерти, которую Он измерил и предвкусил, Он вынес для своих братьев по человечеству надежду на вечную жизнь.

Внешняя жизнь Иисуса. Открытое учение и учение эзотерическое. Чудеса. Апостолы. Женщины

До сих пор я стремился осветить светом самого Иисуса Христа ту часть Его жизни, которая в Евангелиях остается в тени или скрывается под покровом легенды. Я пытался указать на тот вид посвящения и на ту эволюцию души и мысли, путем которых Христос достиг мессианского сознания; другими словами, я пытался восстановить внутренний генезис Христа. Раз установленный, он облегчит мне остальную часть моей задачи.

Внешняя жизнь Иисуса изложена в Евангелиях. В этих рассказах встречаются разногласия, противоречия и разновременный состав. Легенда, прикрывая или искажая известные мистерии, виднеется здесь и там, но из всей совокупности евангелических рассказов следует такое единство мыслей и действия, возникает индивидуальность столь могучая и оригинальная, что мы невольно чувствуем себя в присутствии неопровержимой реальности самой жизни. Нельзя подделать эти неподражаемые рассказы, которые в своей детской простоте и символической красоте говорят более, чем самые пространные трактаты.

В наше время необходимо осветить роль Иисуса через эзотерические предания и эзотерические учения и показать внутренний смысл и трансцендентную высоту Его открытого и Его сокровенного учения. Глашатаем какой новой истины явился проповедник нового Евангелия? Какой силой намеревался Он изменить самый лик земли? Мысль пророков завершалась в Нем. Сильный своей божественной природой, Он хотел разделить с людьми то Царство Небесное, которое Он завоевал в своих внутренних созерцаниях и в своей борьбе, в своих необъятных скорбях и в своих безграничных радостях.

Он пришел, чтобы разорвать покров, который древняя религия Моисея набросила на потусторонний мир. Он пришел, чтобы возвестить: "Веруйте, любите и да будет надежда душой всей вашей жизни. Над этой землей существует иной, духовный мир, иная, более совершенная жизнь. Я это знаю. Я пришел оттуда, и Я поведу вас туда. Но чтобы достигнуть ее, нужно осуществлять ее здесь, на земле, сперва внутри вашей души, а затем и в окружающем мире. Как осуществлять? Любовью и деятельным милосердием".

Мы остановились на том моменте жизни Иисуса, когда Он, сознавая свою миссию, появился в Галилее. Он не говорил о том, что Он -- Мессия, но Он беседовал о законе и о пророках в синагоге. Он проповедовал на берегу Геннисаретского озера, в лодках рыбаков, вблизи источников, в зеленых оазисах, которые в изобилии попадались между Капернаумом, Вифсаидой и Хоразином. Он исцелял больных возложением рук, или одним взглядом, или приказанием, часто одним своим присутствием. Толпы народа следовали за Ним; уже многочисленные ученики присоединялись к Нему. Он набирал их среди народа, между рыбаками и мытарями, ибо Ему нужны были натуры прямые, пламенные и верующие, и на такие натуры Он имел непреодолимое влияние. В своем выборе Он руководствовался тем даром ясновидения, которое явилось во все времена принадлежностью религиозных инициаторов. Его проникновение измеряло душу человеческую до самого дна. Ему не нужно было другого указания, и когда Он говорил: "Следуй за Мной", за Ним действительно следовали.

Он привлекал к Себе смиренных и колеблющихся, говоря им: "Придите ко Мне все удрученные, и Я успокою вас. Иго Мое -- благо и бремя Мое -- легко" (Матф., XI, 28, 30). Он отгадывал сокровенные мысли людей, и они узнавали в Нем своего Господа. Иногда в самом неверии Он приветствовал прямоту. Когда Нафанаил спросил: "Может ли из Назарета быть что-либо доброе?", Иисус ответил: "Вот подлинно Израиль, в котором нет лукавства". От своих адептов Он не требовал ни клятв, ни исповедания определенной веры; ему нужны были любовь и доверие. Он ввел общее имущество между своими не как правило, а как основу братства. Так стремился Иисус осуществить между своими учениками то Царство Небесное, которое Он хотел основать на земле. Нагорная проповедь являет собой образ этого Царства в его зародыше и в то же время краткое изложение всего открытого учения Иисуса. На вершине холма поместился Учитель; будущие посвященные разместились у Его ног; далее теснился народ, жадно внимая каждому слову, слетавшему с Его уст. Что провозглашает Пророк? Пост? Умерщвление плоти? Всенародное покаяние? Нет, Он говорит: "Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное, блаженны плачущие, ибо они утешатся" ...

Он развертывает затем в восходящем порядке четыре добродетели страдающих: чудную силу смирения, сострадание к другим, доброту сердца и жажду справедливости. Затем раскрываются добродетели активные, деятельные и торжествующие: милосердие, чистота сердца, доблесть воинствующих и, наконец, мученичество во имя справедливости. "Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Бога!" Подобно звуку благовеста, раскрывают слова эти перед слушающими Небо, которое успело уже заискриться звездами над головой Учителя. Они видят в небесной высоте вереницу осуществленных добродетелей, но не в виде исхудалых призраков в покаянных одеждах, а в образе блаженных светозарных девственниц, затмевающих собой красоту лилий полевых и славу Соломона. Они держат пальму мира в руках и от их мановения до жаждущих сердец доносится благоухание Царства Небесного.

Но главное чудо в том, что Царство это из далей небес переносится в сердца самих присутствующих. Они обмениваются изумленными взглядами; эти нищие духом становятся внезапно столь богатыми. С большим могуществом, чем Моисей, ударил Иисус по их сердцам, и бессмертный родник забил из них. Его открытое, всенародное учение содержится в этих четырех словах: "Царство Небесное внутри вас!" И теперь, когда Он излагает перед ними необходимые пути, чтобы достигнуть этого неслыханного счастья, они не удивляются всему необычному, что Он требует от них: убить даже самое желание зла, прощать обиды, любить врагов своих. Так могуч поток любви, устремляющийся из Его сердца, что он увлекает их. В Его присутствии все кажется им легко. Вся новизна и смелость этого учения состоят в том, что внутренняя жизнь души поднимается Иисусом выше всех внешних действий, невидимое выше видимого. Царство Небесное выше всех благ земных. Он требует выбора между Богом и Маммоной.

В конечном выводе все Его учение говорит: "Любите ближнего, как самого себя, и будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный". Под этой популярной формой Он дает провидеть всю глубину своей этики и своего знания, ибо верховные требования посвящения состоят в отражении божественного совершенства в совершенстве своей собственной души, и вся суть сокровенной науки заключается в цепи уподоблений и аналогий, которые в расширяющихся кругах соединяют частное с общим, конечное с бесконечным. Если таково было всенародное, чисто нравственное учение Иисуса, рядом с ним должно было существовать для ближайших учеников более глубокое учение, объясняющее внутренний смысл первого и проникающее до глубины духовной истины; учение, которое Он вынес из эзотерического предания ессеев и из Своего собственного духовного опыта.

Благодаря тому, что эзотерическое предание начиная со второго века нашей эры было задушено церковью, большинство теологов даже и не подозревает истинного значения Христовых слов с их двойным и даже тройным смыслом и воспринимает лишь один их буквальный смысл. Но для того, кто углублялся в значение мистерий древней Индии, Египта и Греции, эзотерическая мысль Христа освещает не только малейшее из Его слов, но и каждое действие Его жизни. Уже просвечивающая в трех первых Евангелиях, она ясно различима в Евангелии Иоанна. Вот пример, который относится к существенной части эзотерической доктрины. Иисус проходит через Иерусалим. Он еще не проповедует в храме, но уже исцеляет больных и учит в тесном кругу друзей. Дело любви должно подготовить почву, на которую упадет доброе семя. Никодим -- ученый фарисей -- слышал о новом Пророке. Исполненный любопытства, но не желая компрометировать себя в глазах своих, он просит у Галилеянина тайной беседы. Иисус соглашается. Никодим появляется ночью в Его жилище и говорит: "Равви, мы знаем, что Ты Учитель, пришедший от Бога, ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если с ним не будет Бог". Иисус сказал ему в ответ: "Истинно, говорю тебе: если кто не родится свыше, не может узреть Царствия Божия". Никодим говорит Ему: "Как может человек родиться, будучи стар? Неужели он может в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?". Иисус отвечал: "Истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и духа, не может войти в Царствие Божие" (Иоанн, III, 2-5).

Иисус подразумевает под этой символической формой древнюю доктрину о возрождении, которая была известна в мистериях Египта. Возрождение водой и духом, крещение водой и огнем соответствовали двум ступеням посвящения, два этапа внутреннего духовного развития. Вода означает здесь истину, познаваемую разумом; она очищает душу и развивает духовный зародыш. Возрождение духом, или крещение огнем (небесным), означает усвоение этой истины волей человека в такой степени, чтобы она стала кровью, жизнью и душой всех действий возрожденного.

Следствием такого усвоения является полная победа духа над материей, абсолютное господство одухотворенной души над превратившимся в послушное орудие телом -- господство, которое пробуждает все ее скрытые способности, раскрывает все внутренние чувства и дает ей интуитивное познание истины и непосредственное сближение души с душой. Это состояние равносильно небесному состоянию, которое Иисус Христос называет Царствием Божиим. Таким образом, крещение водой, или интеллектуальное посвящение, есть начало возрождения; крещение духом означает совершенное возрождение, полное переплавление души в огне разума и воли и, как следствие этого, преображение до известной степени и элементов тела. Отсюда и исключительные силы, которые даются этим высшим крещением.

Вот земной смысл теософической беседы между Никодимом и Иисусом. Но она имеет и другой смысл, который можно бы назвать эзотерическим учением о составе человека. По этому учению человек троичен: он обладает телом, душой и духом. Он состоит из бессмертного и неделимого начала -- духа и из преходящего и делимого начала -- тела. Душа, которая служит для них связью, разделяет природу обоих; она заключена в эфирное, флюидическое тело, сходное с физическим телом, которое без этого невидимого двойника не имело бы ни жизни, ни движения, ни единства.

Смотря по тому, следует ли человек голосу духа или настояниям тела, склоняется ли он к первому или к последнему, флюидическое тело утончается и сохраняется или же уплотняется и разлагается. Вследствие этого после физической смерти большинство людей должны перенести и вторую смерть, которая состоит в освобождении от нечистых элементов астрального тела, а для людей грубых -- в ожидании его медленного разложения; тогда как вполне возрожденный человек, образовавший уже в здешней жизни свое духовное тело, несет свое небо в себе самом и беспрепятственно устремляется в ту высшую область, куда его притягивает внутреннее родство. Нужно к этому прибавить, что в древнем эзотеризме вода символизирует астральную, необычайно пластическую материю, тогда как огонь символизирует единый дух. Говоря о возрождении водой и духом, Христос делает намек на двойное преображение духовного существа и его флюидической оболочки, которое ожидает человека после его смерти и без которого он не может проникнуть в царство освобожденных душ и чистых духов, ибо "рожденное от плоти есть плоть" (т. е. связано и подлежит уничтожению), а "рожденное от духа есть дух" (т. е. свободно и бессмертно). "Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит; так бывает со всяким рожденным от Духа". (Иоанн, III, 6, 8.)

Так говорил Иисус Никодиму в глубокой тишине иерусалимской ночи. Маленькая лампа, стоявшая между ними, едва освещала смутные очертания двух собеседников, но глаза Галилеянина сияли внутренним светом и в темноте. Эти глаза с их удивительным выражением -- то кротким, то властным -- заставляли верить Ему. Фарисейский наставник видел, как рассыпается в прах его наука, построенная на текстах, но над этим разрушением он увидел зарю грядущего нового мира. Он видел свет, исходящий из Пророка, он чувствовал, как могучая сила, истекавшая из Его существа, притягивала его к Нему. Он различил светлый ореол вокруг Его чела, и словно дуновение Божиего Духа пронеслось в его сердце. Взволнованный, потрясенный, Никодим входит крадучись в свой дом под темным покровом ночи. Он будет продолжать жить среди фарисеев, но в тайниках своего сердца останется верным Христу.

Отметим еще одну важную сторону этого учения. Материалистическая наука считает душу случайным и преходящим соединением физических сил; по учению спиритуалистов, она есть нечто абстрактное, лишенное постижимой связи с телом, тогда как в эзотерическом, единственно вполне разумном, учении физическое тело является результатом неустанной работы души, которая действует на него посредством своего высшего начала так же, как вечный Дух действует на видимый мир, который есть не что иное, как его проявленный динамизм. Вот почему Иисус дает это учение Никоди-му как объяснение творимых им чудес.

Оно может служить ключом к оккультному врачеванию, которое производилось Иисусом и некоторыми Адептами и святыми как до, так и после Христа. Обыкновенная медицина борется с болезнями, действуя на тело. Адепт или святой как очаг духовной силы действует непосредственно на душу больного, и это действие передается через астральный проводник физическому телу. То же самое происходит и при любом магнетическом лечении.

Иисус действует силами, которые существуют во всех людях, но в Нем эти силы бесконечно совершеннее, и поэтому так могущественны Его воздействия. Он указывает книжникам и фарисеям на Свою силу врачевать физическое тело как на доказательство того, что Он может прощать или исцелять душу, к чему и направлялось дело Его жизни. Таким образом, физическое исцеление являлось указанием на исцеление нравственное, что позволяло ему говорить -всему человеку, во всей его полноте: "Встань и ходи!".

Современная наука стремится объяснить явления, которые древние называли одержимостью, простым нервным расстройством, но это объяснение недостаточно. Психологи, которые стремятся проникнуть глубже в тайну души, видят в этом явлении раздвоение сознания, вторжение его непроявленной части. Этот вопрос соприкасается с различными состояниями человеческого сознания, изменчивая игра которого изучается в различных проявлениях сомнамбулизма. Явление это соприкасается точно так же и с высшим миром. Но как бы то ни было, несомненно, что Иисус владел способностью возвращать равновесие больному организму, а в душе людей будить их высшее сознание. "Истинная магия, -- сказал Плотин, -- вызывается любовью, но также и ее противоположностью -- ненавистью. Магические чары действуют или силою любви, или силою ненависти". Любовь на высоте высочайшего сознания и своей наивысшей силы -- такова была магия Христа.

Многочисленные ученики Иисуса пользовались Его эзотерическим учением. Но чтобы упрочить новую религию, необходимо было выделить группу избранных деятелей, которые явились бы столпами духовного храма, воздвигнутого Христом в противоположность храму земному; отсюда -- учреждение апостольства. Он выбрал апостолов не среди ессеев, ибо Он хотел укоренить Свою религию в самом сердце народа. Симон, Петр и Андрей, сыновья Ионины, -- с одной стороны, Иоанн и Иаков, сыновья Заведеевы, -- с другой, все четверо -- рыбаки, из зажиточных семей, составили ядро апостолов. В самом начале своего появления среди народа мы видим Иисуса в их доме в Капернауме, на берегу Геннисаретского озера, где они имели свои рыболовные тони. Он останавливается у них, учит среди них, обращает всю семью в свою веру.

Петр и Иоанн выдвигаются на первый план и господствуют над остальными как натуры наиболее значительные. Петр, сердце прямое и цельное, ум наивный и неширокий, так же легко поддающийся надежде, как и разочарованию, но полный деятельной энергии, способный вести за собой других силой своей воли и безграничной веры. Иоанн -- натура замкнутая и глубокая, одаренная таким кипучим энтузиазмом, что Иисус называл его "сыном грома"; он обладал духовной интуицией и душой пламенной, всегда сосредоточенной в самой себе, обыкновенно грустной и мечтательной, но способной и на страшные взрывы, и на такие глубины нежности, которых никто кроме Учителя даже и не подозревал в нем. Лишь он, молчаливый созерцатель, мог овладеть всей глубиной мысли Иисуса, и именно ему суждено было стать Евангелистом божественной любви и божественного сознания, эзотерическим апостолом по преимуществу. Убежденные Его словом и Его делами, подчиненные Его великой мудрости и проникнутые Его высоким магнетизмом, апостолы следовали за Учителем из селения в селение. Всенародная проповедь сменялась уже более сокровенным обучением.

Постепенно Он раскрывал перед своими ближайшими учениками Свои мысли, но все еще молчал о Себе самом, о Своей роли, о Своем будущем, Он говорил, что Царство Небесное близко, что близок приход Мессии. Уже апостолы твердили между собой: "Это Он!" -- и повторяли то же и другим. Но Он сам называл себя просто Сыном Человеческим -- выражение эзотерическое, смысла которого они еще не понимали, но которое, казалось, говорило в Его устах: "Посланник страдающего человечества", ибо Он прибавлял: "И волки имеют свое логовище, а Сын Человеческий не имеет, где бы Ему приклонить голову".

Апостолы понимали идею Мессии так же, как все евреи, и в своей наивной надежде представляли себе Царство Небесное настоящим царством, в котором Иисус будет коронованным царем, а они -- Его ближайшими помощниками. Побороть эту идею, преобразить ее до самого основания, открыть перед апостолами истинного Мессию, царствующего в Духе; сообщить им верховную Истину, которую Он называл Отцом, и духовную Силу, которую Он называл Духом, таинственную силу, которая соединяет человека с миром невидимым; показать им в Своем слове, в Своей жизни и в Своей смерти истинного Сына Божиего; внедрить в них убеждение, что и они, и все люди -- Его братья и могут соединиться с Ним, если захотят того; раскрыть перед их духовным взором всю необъятность неба -- вот чудо, которое Иисус совершил над Своими апостолами. Будут ли они в состоянии поверить, или не будут -- в этом ядро внутренней драмы, которая происходила между ними и Им. Но драме еще более напряженной предстояло разыграться в глубине Его собственной души. И мы скоро подойдем к ней.

В этот же час поток радостного света разливался в сознании Христа. Буря еще не проносилась над Тивериадским озером. Это была весенняя пора Евангелия, занимающаяся заря Царства Божия, мистическое соединение посвященного со своей духовной семьей. Эта весенняя пора сопровождает каждый его шаг, верующая паства теснится вокруг Него, следует за возлюбленным Учителем, радостно вслушивается в каждое Его слово, расположившись на берегу лазурного озера, заключенного, словно в золотую чашу, в оправу из гор.

Радостно возбужденные последователи идут за Ним, переходя с зеленеющих берегов Капернаума в апельсиновые рощи Вифсаиды или в гористый Хоразин, где группы стройных пальм господствуют над Геннисаретским озером. В этой свите Иисуса женщины занимали особое место; матери или сестры учеников, чистые девушки и раскаявшиеся грешницы окружали Его везде, где бы ни появлялся Он. Внимательные, верные, отдающиеся всей душой, они как бы усыпали Его путь цветами своей любви, веры и надежды. Им не нужно было доказывать, что Он -- Мессия. Для них достаточно было видеть Его. Необычайный свет, который исходил из Него, соединенный с божественным состраданием, скрытой болью звучавшим в глубине Его существа, убеждал их, что Он -- истинный Сын Божий.

Иисус овладел Своей земной природой вполне. Он победил безвозвратно в течение Своего пребывания у ессеев всю ее власть над Собой. Благодаря этому Он приобрел высшую власть над душами и божественное право прощать грехи. Обращаясь к грешнице, павшей к Его ногам, Он говорит: "Ей будет много прощено, ибо она много любила". Великое слово, в котором кроется все Искупление, ибо кто прощает, тот творит Освобождение.

Христос -- восстановитель прав женщины и ее освободитель, чтобы не говорили ап. Павел и Отцы церкви, которые, принизив женщину до роли служанки, извратили мысль Учителя. В ведические времена прославляли женщину; Будда не доверял ей; Христос поднял ее, признав ее силу в любви и в интуиции. Посвященная Женщина представляет собой Душу человечества, Aisba, как ее называл Моисей, т. е. Могущество Интуиции, способность любить и предвидеть.

Пламенная Мария Магдалина, из которой, по библейскому выражению, Иисус изгнал семь демонов, стала наиболее преданной из Его учениц. Она первая, по словам ап. Иоанна, увидела божественного Учителя -- духовного Христа -- воскресшим из мертвых. Легенда изобразила в женщине страстной и верующей наиболее великую любовь к Иисусу, как бы посвящение сердца, и она не ошиблась, ибо ее история изображает всю полноту возрождения женщины, какого желал Христос. Иисус любил отдыхать от своих трудов в мирном доме, в Вифании в обществе Марфы и Марии Магдалины и среди них укреплять Свои силы для предстоящих великих испытаний. Обращаясь к ним, Он произносил свои наиболее проникновенные утешения, и в тихих беседах с ними говорил о божественных тайнах, которые еще не считал возможным открыть Своим ученикам.

Иногда в час заката, когда его пурпур угасал среди ветвей олив и надвигающийся сумрак скрадывал тонкие очертания древесной листвы, Иисус погружался в задумчивость. Облако набегало на Его светлый лик. Он думал о трудностях своей задачи, о колеблющейся вере апостолов, о враждебных силах мира сего. И тогда храм, Иерусалим и все человечество со своими пророками и неблагодарностью надвигались, словно огромная живая гора, на Него.

Окажется ли в Его руках, воздетых к небу, достаточно силы, чтобы превратить ее в прах, или же Ему суждено быть раздавленным под ее страшной тяжестью? В такие минуты Он упоминал об ожидающем Его страшном испытании и о своей близкой кончине. Пораженные торжественностью минуты, женщины не осмеливались вопрошать Его. Несмотря на всю неизменную ясность Иисуса, они чувствовали, что душа Его объята покровом неизреченной грусти, который отделял Его от радостей земли. Они предвидели судьбу Пророка, они предчувствовали Его непоколебимое решение. Не от того ли поднимались эти темные тучи со стороны Иерусалима? Не от того ли это знойное дуновение смерти, пронесшееся по их сердцу, как оно проносилось по засыхающим холмам Иудеи с их мертвенно-лиловой окраской? Однажды вечером женщины увидели слезу, блеснувшую в глазах Иисуса. Они содрогнулись, и в мирной тишине Вифании пролились их молчаливые слезы: они оплакивали Его, Он оплакивал человечество.

Борьба с фарисеями. Удаление в Кесарию. Преображение

Два года длилась эта галилейская весна, когда казалось, что слова Христа вызывали предрассветные зори восходящего Царства Небесного пред толпами, напряженно внимавшими Ему. Но затем небо потемнело и на нем засверкали зловещие молнии, предвестники надвигавшейся грозы. И она разразилась над духовной семьей Иисуса подобно тем бурям, которые проносятся над Геннисаретским озером, поглощая в своей беспощадности утлые лодки рыбаков. Но если ученики пришли в смятение, Иисус не был поражен, ибо Он ожидал грозы. Невозможно было, чтобы Его проповедь и Его растущая популярность не вызвали волнения среди религиозных властей евреев. Невозможно было, чтобы между ними и Пророком, не завязалась решительная борьба. Более того -- полнота истины могла проявиться лишь благодаря этому столкновению. Фарисеи во времена Иисуса были сплоченным сословием, состоявшим из шести тысяч человек. Самое имя их Perisbin означало отделенные или знатные. Одаренные пылким патриотизмом, часто героическим, но узким и горделивым, они были представителями партии национальной идеи, которая возникла при Маккавеях. Наряду с писанным преданием, они допускали предание устное. Они верили в ангелов, в будущую жизнь, в Воскресение, но эти проблески эзотеризма, пришедшего к ним из Персии, гасли во мраке грубого и материалистического толкования.

Точные блюстители законов, но в смысле совершенно противоположном духу пророков, которые видели религию в любви божественной и человеческой, фарисеи соблюдали благочестие в ритуалах и церемониях, в постах и публичных покаяниях. Их можно было видеть проходящими по улицам среди бела дня с лицом, покрытым пеплом, выкрикивающими молитвы с сокрушенным видом и раздающими милостыню на показ. Живя в роскоши и домогаясь всеми средствам лучших мест и большей власти, они тем не менее стояли во главе демократической партии и держали в руках весь народ.

Саддукеи, наоборот, представляли собой священническую и аристократическую партию. Они состояли из семейств, которые считали, что обладают правом преемственного отправления священнических обязанностей со времен царя Давида. Консерваторы до последней степени, они отвергали устные предания, признавая лишь букву закона, отрицали бессмертную душу и будущую жизнь. В то же время они осмеивали преувеличенную набожность фарисеев и их верования. Для них религия сосредоточивалась исключительно в священнических храмовых церемониях.

Они удерживали за собой первосвященство под управлением Селевкидов и сохраняли самые дружеские отношения с язычниками, заимствуя от греческой софистики и щеголяя элегантным эпикуреизмом. При Маккавеях фарисеи отвоевали у них первосвященство, но при Ироде и под римским господством они восстановили свое преобладающее значение. Это были люди жесткие, упорные, любящие хорошо пожить, имевшие лишь одно убеждение -- уверенность в своем превосходстве, и лишь одно стремление -- сохранить власть, которая им принадлежала по традиции.

Что мог найти в этой религии посвященный в божественную Мудрость, наследник пророков, Ясновидец енгаддийский, который искал в общественном строе отражения строя божественного, где справедливость господствует над жизнью, знание руководит справедливостью, а любовь и мудрость царят над всем? В храмах, этом средоточии верховной науки и посвящения, господствовало лицемерие священников, проникнутых агностическим невежеством, пользовавшихся религией как орудием власти. В школах и синагогах вместо хлеба жизни царила корыстолюбивая мораль, прикрытая формальным благочестием, то есть ханжеством. В общественной жизни -- высоко поднятый надо всеми, царствующий в ореоле славы, всемогущий Цезарь, который в те времена представлял собой обожествление материи, единого Бога современного мира, единого возможного властелина над саддукеями и фарисеями, не взирая на то -- хотели они того или нет.

Иисус, принявший вместе с пророками от персидского эзотеризма идею Аримана, или сатаны, не мог называть такое царствование иначе как царством сатаны, в котором преобладала материя над духом и которое Он стремился заменить царством духа. Как все великие реформаторы, Он боролся не с людьми, которые могли быть и дурны, и хороши, но с доктринами и учреждениями, под влиянием которых формируется большинство людей. Необходимо было бросить вызов, объявить войну сильным мира сего.

Борьба началась в синагогах Галилеи и продолжалась под портиками Иерусалимского храма, где Иисус оставался подолгу, проповедуя и вступая в диспуты со Своими противниками. И здесь, как во всей Своей деятельности, Иисус действовал одновременно и мудро, и смело, соединяя и вдумчивую сдержанность, и энергичную активность, которыми отличалась Его чудно уравновешенная натура.

Он не начинал с нападения на Своих противников, Он ждал их нападения, чтобы отвечать на него. И оно не заставляло себя ждать, ибо с самого выступления Иисуса фарисеи завидовали Его исцелениям и Его популярности. Вскоре они начали подозревать в Нем опасного для себя врага. И тогда они начали обращаться с Ним с той насмешливой вежливостью, с тем коварным недоброжелательством, прикрытым лицемерной кротостью, которые были свойственны им.

В качестве ученых наставников, людей значительных и авторитетных, они требовали от Него отчета относительно Его общения с мытарями и людьми дурной жизни. И почему Его ученики подбирали колосья в день субботний? Все это было серьезным нарушением их постановлений. Иисус отвечал им со свойственными Ему кротостью и широтой словами терпимости и великодушия. Он попробовал над ними Свое слово любви. Он говорил им о любви Бога, который радуется при виде одного раскаявшегося грешника более, чем при виде многих праведников. Он рассказал им притчу о потерянной овце и о блудном сыне. Смущенные, они замолчали. Но решив напасть на Него вновь, они начали упрекать Его в противозаконном исцелении больных в день субботний. "Лицемеры! -- возразил Иисус с негодованием. -- Не снимаете ли вы цепи с ваших быков, чтобы вести их на водопой в день субботний? А дочь Авраама не может быть в этот день избавлена от цепей сатаны?"

Не зная более что сказать, фарисеи начали говорить, что Он изгоняет бесов силой Вельзевула, на что Иисус возражает с одинаковой глубиной и находчивостью, что дьявол не может изгонять себя сам и что грех против Сына Человеческого может быть прощен, но грех против Святого Духа не подлежит прощению. Он хотел этим сказать, что оскорблениям, направленным против Его личности, Он придает мало значения, но отрицание добра и истины, когда она признана, доказывает внутреннюю испорченность, непростительный порок, неизлечимое зло.

Это слово было объявлением войны. Его называли: "Богохульник!". Он отвечал: "Лицемеры!". "Сообщник Вельзевула!" Он отвечал: "Род ехидный!". С этого момента борьба продолжалась, все возрастая. Иисус обнаружил в ней диалектику точную и сжатую, Его слово пронзало словно острием меча.

К этому времени Он изменил свои приемы: вместо того чтобы защищаться, Он нападал и отвечал на обращения еще более сильными обвинениями, не щадя главного порока своих врагов -- лицемерия! "Зачем преступаете вы закон Бога и предпочитаете ему ваши предания? Господь повелел: чти отца твоего и матерь твою. Вы же разрешаете не выполнять этот завет, когда вам это выгодно. Вы служите Богу одними устами, в вашем благочестии нет сердца живого". Иисус никогда не терял самообладания, и в то же время Он ширился и вырастал в этой борьбе. По мере того как на Него нападали, Он утверждал все громче, что Он -- Мессия, посланник Божий. Он грозил храму, Он предсказывал несчастье Израилю, Он ставил им в пример язычников, Он говорил, что Господь пришлет иных работников в Свой Виноградник.

После этого иерусалимские фарисеи начали волноваться. Убедившись, что Его нельзя было заставить замолчать, они также изменили свою тактику. Они решили вовлечь Его в западню. Они послали к Нему своих уполномоченных, чтобы уличить Его в ереси, которая дала бы возможность схватить Его как богохульника во имя закона Моисеева или же осудить как мятежника перед римским правительством.

Отсюда возникли коварные вопросы относительно прелюбодеяния женщины и относительно подати Цезарю. Проникая безошибочно в намерения Своих врагов, Иисус обезоружил их Своими ответами, в которых глубокое психологическое проникновение соединялось с искусным отпором врагам.

Убедившись, что Его трудно поймать, фарисеи попробовали запугать Его и начали преследовать Его на каждом шагу. И уже чернь, на которую они не переставали воздействовать, отвернулась от Него, видя, что Он не думает восстанавливать царство Израильское. Всюду, даже в незначительных селениях, Он встречал недружелюбное и подозрительное настроение шпионов, которые следили за Ним, и враждебных соглядатаев, которым было поручено лишать Его бодрости. Некоторые говорили Ему: "Удались отсюда, ибо Ирод Антипа ищет Твоей смерти". На что Он отвечал со спокойным достоинством: "Скажите этой лисице: не бывало никогда, чтобы пророк умер вне Иерусалима".

Ему несколько раз приходилось переплывать озеро Тивериадское и искать убежища на восточном берегу, чтобы избегнуть расставленных для него сетей. Он не был в безопасности нигде. Тем временем пришла весть о смерти Иоанна Крестителя, которому Антипа велел отрубить голову в крепости Махероне. Рассказывают, что Ганнибал, увидев голову брата своего Гасдрубала, убитого римлянами, воскликнул: "Теперь я знаю участь Карфагена!". Иисус мог узнать свою участь в смерти своего предшественника. Он не сомневался в ней со времени видения в Енгадди; Он принял ее заранее; тем не менее эта весть, принесенная учениками в пустыню, поразила Иисуса, как зловещее предупреждение. Он воскликнул: "Они не признали его и сделали над ним, что хотели; так же пострадает от них и Сын Человеческий".

Двенадцать апостолов встревожились: Иисус не хотел, чтобы Его схватили неожиданно. Он хотел сдаться добровольно, когда окончено будет Его дело и, как истинный пророк, принять смерть в час, избранный Им самим. Преследуемый в течение целого года, удачно ускользая от врага благодаря своей предусмотрительности, видя охлаждение со стороны народа, которое последовало за взрывами энтузиазма, Иисус решил еще раз удалиться со своими ближайшими учениками. Поднявшись на вершину горы с двенадцатью апостолами, Он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на свое любимое озеро, на берегах которого Он жаждал вызвать зарю Царства Небесного. Он окинул взглядом города, раскинувшиеся по его берегам или поднимавшиеся уступами по склонам гор и утопавшие в своих зеленых оазисах, все эти дорогие для Него селения, белевшие в полумраке наступивших сумерек, в которых Он сеял глаголы жизни и которые готовы были покинуть Его.

Предвидение будущего охватило Его. Пророческим взглядом окинул Он весь чудный край, превращенный рукой мстительного Измаила в пустыню, и с Его уст сорвались эти слова, в которых звучал не гнев, а глубокая грусть: "Горе тебе, Капернаум; горе тебе, Хоразин; горе тебе, Вифсаида!". Затем, повернув к стране язычников, Он направил свой путь по долине Иордана в Кесарию Филиппову.

Тяжел и долог был путь беглецов посреди тростников и болот верхнего Иордана, под палящими лучами жгучего сирийского солнца. Ночи приходилось проводить в палатках пастухов или у ессеев, водворившихся в маленьких поселках этого затерянного края. Подавленные ученики были молчаливы. Учитель был погружен в свои размышления. Он думал о невозможности внедрить в сознание народа свое учение одной проповедью. Он с грустью размышлял над происками своих врагов. Решительная битва была неизбежна. Чем кончится она? С другой стороны, Его мысль возвращалась с любовью и заботой к своей духовной семье, рассеянной по разным местам, и в особенности к двенадцати апостолам, которые отказались от всего и все покинули, чтобы следовать за Ним. Он знал, что сердца их разрывались, теряя последнюю смелую надежду на торжество Мессии. Мог ли Он оставить их без Себя? Достаточно ли проникла истина в глубину их сознания? Не поколеблется ли в них вера в Его учение? Достаточно ли ясно сознают они, кто Он? Под влиянием этой тревоги Он спросил: "За кого люди почитают Меня?". И они отвечали: "Одни -- за Иоанна Крестителя, другие -- за Илию, а иные -- за Иеремию или за одного из пророков". "А вы за кого почитаете Меня?" Тогда Симон Петр ответил за всех: "Ты Христос, Сын Бога живого". (Матф. XVI, 13-16.)

В устах Петра это слово не означало, как установила позднее церковь: Ты -- единое воплощение всемогущего Бога, второе лицо Троицы; оно означало: Ты -- Избранник Израиля, провозглашенный пророками. В посвящении индусском, египетском и греческом имя Сына Божиего означало сознание, отождествившееся с Божественной истиной, и воля, способная проявить эту истину. По мысли пророков, этот Мессия должен был явить собой величайшее проявление подобного сознания и подобной воли. Он будет Сыном Человеческим, т.е. Избранником земного человечества, и Сыном Божиим, т.е. Посланником Небесного Человечества, и как таковой будет иметь в себе Отца или Духа, который посредством Небесного Человечества управляет Вселенной.

При этом доказательстве веры апостолов в Него Иисус должен был испытать великую радость. Ученики поняли Его: Он будет жить в них. Живая связь между небом и землей была установлена. Иисус сказал Петру: "Блажен ты, Симон, сын Ионин, ибо не плоть и кровь открыли тебе это, но Отец Мой, сущий на небесах". Этим ответом Иисус дает понять Петру, что он признает его посвященным, силой глубокого внутреннего проникновения в истину.

В этом и только в этом истинное откровение, тот камень, на котором Христос создаст церковь свою и которую врата адовы не одолеют. Иисус полагается на апостола Петра, только поскольку он владеет этим сознанием. Когда же вслед за тем последний становится снова обыкновенным человеком, боязливым и ограниченным, Учитель обращается к нему совершенно иначе. Возвещая своим ученикам о своей предстоящей смерти в Иерусалиме, Он вызывает такое возражение со стороны Петра: "Будь милостив к Себе, Господи! Да не будет этого с Тобою!". Иисус, как бы видя в этом порыве участия искушение плоти, стремящейся поколебать Его решимость, обращается к апостолу с такими словами: "Отойди от Меня, сатана, ты Мне соблазн, ибо думаешь не о том, что Божие, но что человеческое" (Матф., XVI, 22, 23). И сказав это, Он снова пошел вперед, в пустыню. Смущенные Его торжественным голосом и строгим взглядом, апостолы умолкли и продолжали в безмолвии свой путь по каменистым холмам Гавлопитиды. Это бегство Иисуса и его учеников из предела Израиля походило на приближение к разгадке мессианической тайны, последнего слова которой искал Иисус.

Он приблизился к воротам Кесарии. Город этот, ставший языческим со времен Антиоха Великого, прятался в зеленеющем оазисе у источника Иордана на подошве снеговых вершин Иермона. Город имел свой амфитеатр, он блистал роскошными дворцами и греческими храмами. Иисус прошел городом к тому месту, где Иордан вырывается искрящимся потоком из расселины горы. Там поблизости был небольшой храм, посвященный Пану, и в гроте, внутри которого была названная расселина, с обеих сторон стояло множество колонн и мраморных нимф, изображавших языческие божества. Евреи относились с негодованием к этим знакам языческого культа, но Иисус смотрел на них иными глазами. Он должен был видеть в них несовершенные попытки найти лик той божественной красоты, сияющие образы которой Он носил в своей душе. Он пришел не для того, чтобы проклинать язычество, но чтобы преобразить его; не для того, чтобы бросить анафему земле и ее таинственным силам, но чтобы показать ей путь к небу. Его сердце было достаточно велико и Его учение было достаточно широко, чтобы объять все культы и сказать всем народам: "Поднимите голову и познайте, что у всех вас один и тот же Отец".

И, несмотря на это, или, вернее, именно вследствие этого, Он очутился на грани двух царств, преследуемый, словно опасный зверь, и сдавленный между двумя мирами, которые одинаково отвергали Его. Перед Ним расстилался языческий мир, который не понимал Его, в котором Его слово замирало в бессилии; позади Его -- еврейский мир, народ, который побивал каменьями своих пророков и закрывал уши, чтобы не слышать своего Мессию, и стая фарисеев и саддукеев, подстерегавших свою добычу. Какое сверхчеловеческое мужество и безграничную силу любви нужно было иметь, чтобы разбить все эти препятствия, чтобы сквозь языческое идолопоклонство и еврейскую жестокость проникнуть до самого сердца страдающего человечества и запечатлеть в нем благую весть о воскресении из мертвых! Перед лицом иного мира мысль Его должна была устремиться назад, по течению Иордана, этой священной реки Израиля. От храма Пана она перенеслась к храму иерусалимскому: она измерила все расстояние, которое отделяло античный мир от вселенских мыслей пророков, и, поднимаясь к своему собственному источнику, она обратилась от скорби, пережитой при Кесарии, к видению в Енгадди. И вот перед "Ним снова выплыл из Мертвого моря тот же страшный призрак креста...

Не настал ли час великой жертвы? В Иисусе, подобно всем людям, было два сознания: одно, земное, говорило ему, что может быть еще возможно избежать тяжкой судьбы; другое, божественное, повторяло неумолимо, что путь к победе проходит через врата скорби. И Он внимал последнему.

Мы видим, что во все великие минуты своей жизни Иисус удалялся в уединение для молитвы. Не говорит ли индусский мудрец: "Молитва поддерживает небо и землю и имеет власть над Богами?". Иисус знал эту величайшую из всех сил. Обыкновенно Он не допускал никого в свое уединение в минуты, когда нисходил в святая святых своего сознания. На этот раз Он взял с собой Петра и двух сыновей Заведеевых, Иоанна и Иакова, и пошел с ними на высокую гору, чтобы провести там ночь. Легенда говорит, что это была гора Фавор. Там между Учителем и тремя наиболее посвященными учениками произошло то таинственное событие, которое в Евангелии передается под названием Преображения.

По словам Матфея, апостолы увидели появившийся в прозрачных сумерках восточной ночи сияющий и как бы прозрачный образ Учителя, причем лик Его светился как солнце и одежды Его распространяли яркий свет, и две фигуры появились по обеим Его сторонам, которых ученики приняли за Моисея и Илию. Когда же они пробудились из этого необыкновенного состояния, которое казалось одновременно и глубоким сном, и самой яркой действительностью, они увидели, что Учитель стоит около них и прикасается к ним, чтобы окончательно разбудить их. Но преображенный Христос, которого они созерцали в этом видении, остался навек запечатленным в их памяти (Матф., XVII, 1-8).

Но что же видел, что перечувствовал сам Иисус в течение этой ночи, которая предшествовала решительному моменту в Его подходившей к концу миссии? Сперва постепенное исчезновение всех земных вещей в пламени молитвы, затем поднятие сознания все выше и выше, пока оно не проникло в иной мир -- в мир чистой духовности и божественного совершенства. Далеко от Него остались все солнца, все миры, все земли, все вихри скорбных воплощений; перед Ним открылся небесный свет, и в его сиянии легионы светлых существ образовали как бы подвижный свод, небесную твердь, состоящую из эфирных тел, белеющих как снег, из которых вырывались нежные зарницы. На блистающем облаке, служившем для Него подножием, шестеро в одеждах первосвященников поднимали в соединенных руках сверкающую Чашу. То были шесть Мессий, которые уже появлялись на земле, седьмым должен быть Он, и эта Чаша означала Жертву, которую Он должен был принестиj воплощаясь в свою очередь. Под сверкающим облаком раскрылась черная бездна: бесчисленные круги поколений, пучина жизни и смерти, земной ад.

Сыны Божий поднимают с мольбой Чашу, неподвижное небо ожидает. Иисус в знак согласия простирает руки, словно желая обнять Вселенную. Тогда Сыны Божий склоняются ниц и сонм ангелов с длинными крыльями и опущенными глазами возносит сверкающую Чашу к светящемуся небосводу. "Осанна!" -- разносится от неба и до неба в невыразимо нежных звуках... А Он после того погружается в темную бездну... Вот что должно было происходить в духовном мире, в недрах Бога-Отца, где празднуется мистерия вечной Любви и где круговороты светил проносятся как легкие волны. Вот что Он должен совершить, вот для чего Он родился, ради чего боролся до этого дня. И тогда Им снова овладело великое решение, принятое в минуты экстаза Его божественным сознанием во всей полноте.

Он решился: чаша должна быть испита до дна. После восторгов экстаза Он пробудился на дне бездны, на рубеже мученичества. Все сомнения исчезли; час пробил, небо заговорило, земля стонала о помощи. После этого Иисус спустился по долине Иорданской и направился к Иерусалиму.

Последний путь в Иерусалим. Обетование. Тайная Вечеря. Суд. Смерть. Воскресение

"Осанна Сыну Давидову!" Этот крик разносился по всему пути Иисуса, когда он вошел через восточные врата в Иерусалим по дороге, устилаемой пальмовыми ветвями. Встречали Его с таким энтузиазмом единомышленники, сбегавшиеся из окрестностей и из города, чтобы устроить Ему торжественную встречу. Они преклонялись перед освободителем Израиля, который вскоре должен стать их Царем, и даже сопровождавшие Его двенадцать апостолов сохраняли эту упорную мечту, несмотря на все предупреждения Учителя.

Один Он, признанный Мессия, знал, что Его путь ведет к страданию и что даже Его ближайшие ученики могут проникнуть в Святилище Его мысли лишь после Его смертного часа. Он приносил Себя в жертву непоколебимо, с полным сознанием и твердой волей. Отсюда -- Его покорность, Его кроткая ясность. В то время как Он проходил под огромными вратами, пробитыми в мрачной крепости Иерусалима, ликующие крики, проникая под своды, преследовали Его как голос рока, хватающего свою жертву: "Осанна Сыну Давидову!". Этим торжественным входом Иисус всенародно объявил духовным властям Иерусалима, что Он принимает на себя роль Мессии со всеми ее последствиями. На другой день Он появился в храме, в преддверии, где толпились торговцы скота и меновщики денег, которые своими жадными криками и звоном монет оскверняли священные плиты храма; обращаясь к ним, Он повторил им эти слова Исайи: "Написано: дом Мой будет домом молитвы, а вы делаете из него дом разбойников". Торговцы, устрашенные приверженцами Иисуса, которые окружали Его плотным кольцом, и еще более Его власть имущим взором и повелительным движением руки, разбежались, унося с собой столы и деньги.

Пораженные священники удивлялись такой смелости с Его стороны и страшились такой власти. Посланные от синедриона подошли к Нему, требуя отчета, и спрашивали: "Какою властью делаешь Ты все это?". На этот лукавый вопрос Иисус ответил, по Своему обыкновению, другим вопросом, не менее затруднительным для Его противников: "Крещение Иоанново откуда было: с небес или от человека?". Они же рассуждали между собой: "Если мы скажем -- с небес, Он спросит, почему же мы не поверили Ему, а если скажем -- от человека, боимся народа, ибо все почитают Иоанна за пророка". И сказали в ответ Иисусу: "Не знаем". Тогда Иисус произнес: "И я не скажу вам, какою властью Я это делаю". Ответив таким образом на нападение их, Он перешел в наступление и прибавил: "Истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в царство Божие". Затем, приведя притчу, Он сравнил их с дурным виноградарем, который убивает сына своего хозяина, чтобы завладеть его наследством, и кончил Свою беседу с ними такими словами: "Камень, который отвергли строители и который сделался главою угла, на кого упадет, того раздавит".

Всеми этими действиями и словами во время Своего последнего появления в столице Израиля Иисус отрезал Себе всякую возможность отступления. Уже давно во власти Его врагов было два главных обвинения, достаточные для того, чтобы погубить Его: Его угроза против храма и то, что Он есть Мессия. Последние же нападения Иисуса на Своих врагов разгневали их до последней степени, и с этой минуты Его смерть, уже решенная врагами, сделалась лишь вопросом времени. С момента Его появления в Иерусалиме наиболее влиятельные члены синедриона, саддукеи и фарисеи, которых общая ненависть к Иисусу соединила на время, сошлись на решении погубить "соблазнителя" народа. Но они еще не решались схватить Его при народе, так как боялись народного восстания.

Уже несколько раз городская стража, которую посылали, чтобы взять Его, возвращалась ни с чем, устрашенная Его словами или смущенная многочисленными сборищами. Несколько раз состоявшие при храме воины утверждали, что Он исчезал из виду совершенно непостижимым образом. Борьба между Иисусом и фарисеями и саддукеями продолжалась тайным образом, с их стороны -- со все усиливающейся ненавистью, а с Его стороны -- с силой, стремительностью и энтузиазмом, возраставшим по мере приближения рокового часа. Это было последним нападением Иисуса на власти мира сего. Он проявил в этой борьбе необыкновенную энергию и мужественную силу, облекавшую, словно броней, божественную нежность, которую можно бы назвать Вечно-Женственным началом Его души. Эта опасная битва закончилась громовыми обвинениями против лицемерных представителей религии: "Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам! Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даете десятую из своего имения и оставляете важнейшее в законе: суд, милость и веру... Горе вам, что уподобляетесь гробам окрашенным, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты" (Матф., XXIII, 13, 23, 27). Заклеймив таким образом на все века религиозное лицемерие и лживый священнический авторитет, Иисус решил, что битва Его кончена. Он вышел из Иерусалима в сопровождении Своих учеников и направился с ними к горе Елеонской. Поднявшись на ее вершину, можно было увидеть храм Ирода во всем его великолепии, с многочисленными террасами, обширными портиками и облицовкой из белого мрамора, с инкрустациями из яшмы и порфира, и его сверкающие крыши, выложенные золотом и серебром. Ученики, терявшие надежду и предвидевшие катастрофу, обратили Его внимание на великолепие храма, покинутого их Учителем навсегда. В их словах должны были звучать грусть и сожаление, ибо в тайниках души они до последней минуты надеялись заседать в иерусалимском храме как судьи Израиля, окружая венчанного в первосвященники-цари Мессию. Иисус обернулся, измерил взорами храм и сказал: "Видите ли все это? Истинно говорю вам: не останется здесь камня на камне" (Матф., XXIV, 2).

Он судил о продолжительности храма Иеговы по нравственной ценности тех, которые господствовали в нем. Он знал, что фанатизм, нетерпимость и ненависть не представляли собой достаточного оружия против язычества и против топоров римского Цезаря. Своим прозрением Посвященного, ставшим еще более проникновенным благодаря приближающейся смерти, Он видел, как иудейская гордость, политика его царей и вся история Израиля роковым образом двигались к этой катастрофе.

Торжество Израиля было не там; оно было в мысли пророков, во вселенской религии и в том невидимом храме, который Иисус один сознавал вполне в этот час. Что же касается древней крепости Сиона и храма, построенного из камня, Он уже видел ангела разрушения, стоящего у его дверей с факелом в руках. Иисус знал, что близится решительный час, но Он не хотел быть застигнутым врасплох синедрионом и удалился в Вифанию. Чувствуя особое влечение к горе Елеонской, Он приходил туда почти ежедневно беседовать со Своими учениками. С этой высоты открывается чудный вид. Вдали виднеются строгие горы Иудеи и Моавии, тонущие в голубоватых и лиловых тонах; еще далее виднеется Мертвое море словно свинцовое зеркало, из которого поднимаются серные пары. У подошвы горы развертывается Иерусалим, а над ним господствуют храм и крепость Сиона.

Даже и ныне, когда спускаются сумерки в мрачные ущелья Иосафата, град Давида и Христа, оберегаемый сынами Измаила, выдвигается величественно и живописно из глубины темных долин. На его куполах и минаретах отражается умирающий свет заката, и кажется, что они вечно ожидают ангелов правосудия. Там Иисус давал Своим ученикам последние поучения о будущем принесенной Им религии и о грядущих судьбах человечества, завещая им Свое земное и небесное обетование, глубоко связанное с Его эзотерическим учением. Нет сомнения, что редакторы синоптиков передали нам апокалиптические речи Иисуса в такой сбивчивой форме, которая делает их почти не поддающимися толкованию. Их смысл начинает выясняться лишь в Евангелии св. Иоанна. Если бы Иисус действительно верил в свое второе пришествие на облаках через несколько лет после смерти, как это допускает натуралистическое толкование, или если бы Он воображал, что конец мира и последний суд над людьми произойдут в той форме, в какой их представляет ортодоксальная теология, Он был бы лишь несовершенным ясновидящим и фантазирующим мечтателем, а не мудрым Посвященным и божественным Духовидцем, о чем свидетельствует каждое слово Его учения, каждый шаг Его жизни.

Несомненно, что и здесь более, чем когда-нибудь Его слова должны быть понимаемы в аллегорическом смысле, соответственно высшему символизму пророков. Тот из четырех евангелистов, который передал лучше других эзотерическое учение Иисуса, подсказывает нам это толкование сам, когда передает следующие слова Учителя: "Еще многое имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить... Досель Я говорил вам притчами, но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце" (Иоанн., XVI, 12, 25). Торжественное обетование Иисуса, данное апостолам, относится к четырем сферам все увеличивающегося круга жизни земной и космической: индивидуальной психической жизни человека; национальной жизни-Израиля; земной эволюции человечества; его божественной эволюции. Возьмем одну за другой все четыре ступени обетования, все четыре сферы, куда мысль Христа перед Его мученическим концом излучает свет подобно заходящему солнцу, наполняющему своей славой всю земную атмосферу до самого зенита, прежде чем начать светить другим мирам.

1. Первый Суд означает потустороннюю судьбу души после смерти физического тела. Она определяется сокровенной природой души и ее поступками в течение жизни. Я уже касался этой стороны учения по поводу беседы Иисуса с Никодимом. На Масличной горе Он сказал по этому поводу апостолам: "Смотрите же за собою, чтобы сердца ваши не отягчались объедением и заботами житейскими и чтобы день тот не настиг вас внезапно" (Лука. Гл. XXI, ст. 34). И еще: "Потому и вы будете готовы, ибо в который час не думаете, придет Сын Человеческий" (Матфей. Гл. XXIV, ст. 44).

2. Разрушение храма и конец Израиля. "Ибо восстанет народ на народ... Тогда будут предавать вас на мучение... Истинно говорю вам: не прейдет род сей, как сие будет" (Матф., XXIV, 7, 9, 34).

3. Земная цель человечества, которая не определена какой-нибудь указанной эпохой, но которая будет достигнута рядом последовательных и постепенных совершенствований. Эта цель -- пришествие социального Христа, или Богочеловека, на землю; т. е. воплощение Истины, Справедливости и Любви в человеческом обществе и, как следствие, умиротворение всех народов. Исайя предвидел эту отдаленную эпоху в великолепном видении, которое начинается следующими словами: "Ибо я знаю деяния их и мысли их; и вот приду собрать все народы и языки, и они придут и увидят славу Мою. И положу на них знамение..." (Ис, LXVI, 18-24). Довершая это пророчество, Иисус объясняет своим ученикам, каково будет это знамение. Это будет полное раскрытие мистерий или пришествие св. Духа, которого Он называет также Утешителем, или "Духом Истины, который поведет вас к полноте истины". "И Я умоляю Отца и даст вам другого Утешителя, да пребудет с вами во век. Духа истины, которого мир не может принять потому, что не видит Его и не знает Его; а вы знаете Его, ибо Он с вами пребывает и в вас будет" (Иоанн, XIV, 16, 17). Апостолы будут иметь это откровение ранее, все человечество получит его позднее в течение будущих веков. Но каждый раз, когда дух истины проникает в сознание отдельного человека или целой группы людей, он пронизывает его до самой глубины, "ибо как молния исходит от востока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого" (Матфей. XXIV, 27). Так бывает, когда зажигается великая духовная истина, она освещает все вытекающие из нее истины и светит на все миры.

4. Страшный Суд означает конец космической эволюции человечества, или его вступление в состояние духовное. Это то, что персидский эзотеризм называл победой Ормузда над Ариманом, или духа над материей. Индусский эзотеризм называет это окончательным поглощением материи духовным началом, или концом "единого дня Брамы". После тысячей и миллионов веков должна появиться эпоха, когда путем длинного ряда воплощений, отдельные индивидуумы, составляющие человечество, перейдут окончательно в состояние духовности или же будут поглощены и уничтожены -- как сознательные души -- началом зла, т. е. своими собственными эгоистическими страстями, символом которых и является "геенна огненная и скрежет зубовный". "Тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и славою великой. И пошлет ангелов Своих с трубою громогласной; и соберут избранных Его от четырех ветров, от края небес до края их" (Матф., XXIV, 30, 31).

Сын Человеческий -- термин родовой, означает здесь человечество в его представителях, достигших совершенства, то есть то небольшое число, которое воспитало себя до ступени Сына Божиего, Знак Сына Человеческого -- Агнец и Крест, т. е. Любовь и вечная Жизнь. Облака -- образ мистерий, ставших прозрачными, а также тонкой материи, преображенной духом, субстанции утонченной, которая не представляет более плотного и темного покрова, но легкое и прозрачное облачение души, не являющееся грубой преградой, но выражающее Истину; образ не обманчивой видимости, но самой духовной истины, внутреннего мира, беспрепятственно и непосредственно проявляемого. Ангелы, собирающие избранных, суть те совершенные духи, которые сами произошли из человечества. Призывная труба символизирует живое слово Духа, раскрывающее истинную суть человеческой души и разрушающее все лживые видимости материи. Иисус, зная себя накануне смерти, раскрывал перед апостолами все лучезарные перспективы, которые с самых древних времен составляли часть учения мистерий, но которым каждый новый Основатель религии давал новую форму и индивидуальное освещение. Чтобы запечатлеть эти истины в их душе, чтобы облегчить их распространение, Он изложил их в образах изумительной смелости и внутренней силы.

Раскрывающий образ, говорящий символ -- вот что было всеобщим языком древних посвященных. Язык этот обладает силой приобщать, способностью влиять на сознание сильно и длительно, которые отсутствуют у отвлеченных выражений. Пользуясь им, Иисус следовал примеру Моисея и пророков. Он знал, что Его идея не могла быть понята немедленно и Он хотел запечатлеть ее огненными письменами в юной душе своих учеников, предоставляя будущим векам вызвать наружу скрытые силы, заключенные в Его слове. Иисус чувствовал Себя в единении со всеми пророками, которые предшествовали Ему, которые, подобно Ему, были глашатаями вечной Жизни и вечного Глагола. В этом чувстве единения и слияния с неизменной истиной, перед этими безграничными горизонтами, которые можно охватить лишь пребывая в зените Источника Жизни, Он мог сказать своим огорченным ученикам эти гордые слова: "Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут" (Матф., XXIV, 35).

Так проходили утра и вечера на Масличной горе. Однажды, движимый одним из тех порывов Своей пламенно-любящей и впечатлительной природы, которая внезапно переводила Его внимание с величайших высот на страдания земли, ощущаемые Им как Собственные страдания, -- однажды, глядя на Иерусалим, Он проливал слезы над его святыней и над его обитателями, тяжкую судьбу которых Он предчувствовал.

Его собственная судьба приближалась со страшной быстротой. Уже происходили совещания в синедрионе и решено было предать Его смертной казни; уже Иуда из Кариота обещал выдать своего Учителя. Надо думать, что эта черная измена была вызвана не низкой жадностью к деньгам, но честолюбием и несбывшимися надеждами. Иуда, отличавшийся холодным эгоизмом и духом позитивизма, не способный на малейший идеализм, мог сделаться учеником Христа из одних лишь мирских побуждений. Он рассчитывал на немедленное земное торжество Пророка и на свое собственное возвышение. Он не мог понять глубокого значения слов Учителя: "Кто хочет сберечь душу свою, тот потеряет ее, а кто потеряет душу свою ради Меня, тот сбережет ее" (Лука, IX, 24).

Иисус в своем безграничном милосердии принял его в число своих, в надежде изменить его природу. Когда Иуда увидел, что дела принимают худой оборот, что Иисус погиб, Его ученики на дурном счету и он сам обманут во всех своих ожиданиях, разочарование его превратилось в ярость. Несчастный предал Того, Кого считал неистинным Мессией, обманувшим все его надежды.

Одного пристального взгляда было достаточно, чтобы Иисус угадал, что происходило в душе изменника, и Он решил не избегать более судьбы Своей, неизбывные сети которой сжимались все теснее вокруг Него. Был канун Пасхи иудейской. Он велел ученикам приготовить Пасху в городе у одного из Своих сторонников. Он предвидел, что она будет последней в его жизни и хотел придать ей как можно более торжественности.

Здесь мы подходим к последнему акту мессианской драмы. Чтобы понять душу Иисуса и самое Его дело в его источнике, необходимо было осветить изнутри суть первых двух актов Его жизни, то есть Его посвящение и Его публичное служение. В них развернулась вся внутренняя драма Его сознания.

Последний акт его жизни, или драма Страстей Господних, есть последствие двух предыдущих; как все великое, она является в одно и то же время и простой и необъятной, и ясной и таинственной. Драма Страстей Господних содействовала могучим образом распространению христианства. Она исторгла слезы у всех, кто имел сердца; она обратила миллионы душ. Все сцены этой драмы, рассказанные в Евангелиях, отличаются необыкновенной красотой. Даже сам Иоанн спускается со своих недоступных высот и его рассказ дышит проникающей правдой личного свидетельства. Каждый может возродить в себе божественную драму, но никто не смог бы переделать ее.

Чтобы довершить мою задачу, я должен направить лучи эзотерического предания на три существенные обстоятельства, которыми закончилась жизнь божественного Учителя: Тайную Вечерю, суд над Мессией и Воскресение из мертвых. Если направленный на эти три точки свет осветит их в достаточной степени, он упадет отраженными лучами и на всю судьбу Христа, и на всю будущую историю христианства.

Двенадцать апостолов, составляя вместе с Учителем тринадцать, собрались в горнице одного из иерусалимских домов. Неизвестный приверженец Иисуса -- хозяин дома -- украсил комнату богатым ковром. По восточному обычаю ученики и Учитель возлегли по трое на четырех широких ложах, расположенных четырехугольником вокруг стола. Когда был подан пасхальный агнец и чаши были наполнены вином, а также и золотая чаша, поставленная незнакомым приверженцем перед Иисусом, Он, имея по одну сторону Иоанна, а по другую Петра, сказал: "Очень желал Я есть с вами сию Пасху прежде Моего страдания; ибо сказываю вам, что уже не буду есть ее, пока она не совершится в Царствии Божиим" (Лука. XXII, 15, 16). После этих слов в воздухе повеяло тяжелой грустью. "Ученик, которого любил Иисус" и который один отгадывал Его мысли, молча склонил свою голову на грудь Учителя. По обычаю иудейскому на праздник Пасхи полагалось есть пасхального агнца с горькими травами и пресным хлебом в молчании. И тогда Иисус, "взяв хлеб и благодарив, преломил и подал им, говоря: сие есть тело Мое, которое за вас предается; сие творите в Мое воспоминание. Также и чашу после вечери, говоря: сия чаша есть Новый Завет в Моей крови, которая за вас проливается" (Лука, XXII, 19, 20).

Так была учреждена Тайная Вечеря во всей ее простоте. В ней заключается более того, чем обыкновенно думают. Это не только символический и мистический акт, которым завершается все учение Христа, но она, кроме того, освещает и обновляет чрезвычайно древний символ посвящения. У посвященных Египта и Халдеи, точно также у пророков и ессеев, братская вечеря означала первую ступень посвящения. Приобщение под видом хлеба означало знание мистерий земной жизни и в то же время разделение земного имущества, последствием чего явилось совершенное единство членов братства. На высшей ступени приобщение под видом вина, которое можно считать кровью лозы, проникнутой солнцем, означало общность небесных благ, сопричастие к духовным мистериям и к божественной науке.

Иисус, передавая эти символы апостолам, безмерно расширил их значение, ибо через них братство Посвященных, ограниченное в первое время несколькими личностями, распространилось на все человечество. И Он добавил к этим символам глубочайшую из мистерий, величайшую из сил: Свою Собственную Жертву. Он сделал из нее цепь любви, невидимую и в то же время неразрывную, между собой и своими. Она дает Его просветленной душе божественную власть над их сердцами и над сердцами всего человечества. Эту чашу истины, идущей из пророческих веков, эту золотую чашу посвящения, которую Он Сам принял из рук ессейского старца в день Своего посвящения в пророки, когда Он на ее дне увидел свою собственную кровь, -- ее Он протягивает Своим возлюбленным ученикам с невыразимой нежностью последнего прощания. Но увидели ли и поняли ли апостолы Его искупительную Мысль, обнимавшую все миры? Она должна была сиять в глубоком и скорбном взоре, который Учитель переводил с любимого ученика своего на того, который должен был предать Его. Нет, они еще не поняли Его, и их удивило небывалое выражение на лице Христа. И когда Иисус объявил им, что Он проведет ночь в саду Гефсиманском на Елеонской горе и предложил им идти с Собой, они все еще не догадывались о ближайшем будущем.

* * *

Иисус провел в Гефсиманском саду ночь, полную скорби. С пугающей ясностью видел Он, как сужался роковой круг, в котором Ему суждено погибнуть. На один миг Он содрогнулся; на один миг отступила Его душа перед ожидавшими пытками, капли кровавого пота показались на Его челе, но молитва укрепила Его.

Отдаленный звук смешанных голосов, колеблющийся свет факелов под темными маслинами, усиливающийся звон оружия: приближалась толпа солдат, посланных синедрионом. Иуда, шедший впереди, поцеловал своего Учителя, чтобы солдаты могли отличить Его. Иисус, отдав ему поцелуй, сказал с невыразимой жалостью: "Друг, для чего ты пришел?" Действие этой кротости, этого братского поцелуя, данного в ответ на самую черную измену, подействовало столь сильно на эту жесткую душу, что после этого Иуда, охваченный раскаянием и страхом, наложил на себя руки.

Грубые солдаты схватили галилейского Учителя. После непродолжительного сопротивления испуганные ученики разбежались, словно развеянные ветром. Лишь Иоанн и Петр держались в отдалении и последовали за Учителем во двор судилища, но сам Иисус был совершенно спокоен. Решение Его было принято, и после того ни единого вздоха, ни единого протеста не сорвалось с уст Его.

Синедрион собирается с поспешностью в качестве полномочного собрания. Несмотря на ночной час, в судилище приводят Иисуса, ибо трибунал старается как можно скорее покончить с опасным пророком. Первосвященники в пурпуровых, желтых и фиолетовых туниках с тюрбанами на головах торжественно заседают полукругом. Посреди них на возвышенном месте восседает Каиафа, великий первосвященник. На обоих концах полукруга, перед двумя небольшими трибунами, находятся два актуариуса: один -- для защиты, другой -- для обвинения (advocatus Dei, advocatus Diaboli). Иисус, невозмутимый, стоит в центре в своих белых одеждах ессея. Служители, вооруженные плетьми и веревками, окружают Его с угрожающим видом. Во всем судилище только одни обвинители, ни одного защитника.

Первосвященник, он же и верховный судья, выступает главным обвинителем; обвинение определяется как мера общественной безопасности против потрясения религиозных основ; тогда как на деле это было преднамеренной местью со стороны встревоженного священнического сословия, власти которого угрожала опасность. Каиафа встает и обвиняет Иисуса в том, что Он соблазняет народ. Несколько свидетелей, взятых из толпы, дают свои показания, противореча один другому. Наконец один из них передает слова, признаваемые за кощунство, которые Иисус бросил в лицо фарисеям под портиками храма Иерусалимского: "Я разрушу храм сей и через три дня воздвигну другой".

Иисус молчит. "Ты не отвечаешь?" -- спрашивает первосвященник. Иисус, зная, что Его обвинение уже заранее решено, сохраняет молчание. Но этих слов недостаточно для окончательного обвинения; чтобы вырвать опасное признание у обвиняемого, ловкий саддукей Каиафа обращается к Нему, задевая самую жизненную сторону Его миссии. Он идет прямо к цели: "Если ты действительно Мессия, скажи нам!".

Уклончивый ответ Иисуса показывает, что Он понял хитрость вопрошавшего: "Если скажу вам, вы не поверите; если же я спрошу вас, не будете отвечать Мне и не отпустите Меня" (Лука, XXII, 67, 68). Каиафа, не добившись ничего судейской хитростью, пользуется правом первосвященника и говорит торжественно: "Заклинаю Тебя Богом живым, скажи нам, ты ли Христос, Сын Божий?". После такого обращения, принужденный или отвергнуть, или подтвердить свою миссию перед высшими представителями религии Израиля, Иисус более не колеблется. Он отвечает со спокойствием: "Ты сказал; даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных"-(Матф., XXVI, 63, 64).

Выражаясь этим пророческим языком Даниила и Еноха, ессейский Посвященный не говорит с Каиафой как с личностью, Он знает, что агностик саддукей не способен понять Его; Он обращается к первосвященнику Иеговы и через него ко всем будущим первосвященникам, ко всему священству земли, желая сказать всем: "После окончания Моей миссии, запечатленной Моей смертью, царство слепого преклонения перед религиозным законом покончено и в идее, и в действительности. Мистерии будут раскрыты, и человек через человеческое узрит божественное. Религии и культы, в которых человеческое и божественное не будет оживотворять одно другое, потеряют свою власть над людьми". Таково, по эзотерическому смыслу пророков и ессеев, значение Сына, сидящего одесную Отца. Понятый таким образом ответ Иисуса на вопрос первосвященника иерусалимского содержит в себе завещание Христа духовным властям земли, подобно тому как учреждение Тайной Вечери является Его завещанием любви и посвящения, данным апостолам и всему человечеству. Словами, обращенными к Каиафе, Иисус говорит с целым миром, но саддукей, у которого было определенное намерение, более не слушает его. Разорвав свои белые льняные одежды, он восклицает: "Он богохульствует! На что нам еще свидетелей? Вот теперь вы слышали богохульство Его! Как вам кажется?". Следует зловещий ответ всего синедриона: "Повинен смерти!" и вслед за осуждением свыше следуют злобные оскорбления и грубое надругательство снизу. Служители плюют ему в лицо и заушают его; другие же бьют его по щекам и говорят: "Прореки нам, Христос, кто ударил тебя?". Под этим наплывом низкой и животной ненависти божественное лицо страдальца должно было принять мраморную неподвижность ясновидца. Есть изваяния, которые плачут, но бывают также страдания без слез и молитвы без слов, которые устрашают палачей и преследуют их в течение всей остальной жизни.

Но не все еще было кончено. Синедрион мог произнести смертный приговор, но, чтобы привести его в исполнение, необходим был гражданский суд и одобрение римских властей. Беседа с Пилатом, подробно переданная св. Иоанном, не менее замечательна, чем беседа с Каиафой. Этот диалог между Христом и римским правителем, перемежающийся злобными восклицаниями еврейских священников и криками фанатизированной толпы, которые играют роль хора в античной трагедии, запечатлен признаками великой драматической подлинности. Ибо он срывает покров с души действующих лиц, он ясно показывает столкновение трех больших сил: римского цезаризма, узкого иудейства и вселенской религии Духа, представляемой Христом.

Пилат, совершенно равнодушный к религиозным распрям, но чрезвычайно недовольный судилищем, так как оно вызывало в нем страх, что смерть Иисуса может повлечь за собой народное восстание, допрашивает Его с осторожностью и подставляет Ему якорь спасения в надежде, что Он воспользуется им. "Ты царь Иудейский?" -- спрашивает он. "Царство мое не от мира сего", -- отвечает Иисус. "Итак, ты царь?" "Я на то родился и пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине..." Пилат не понимает этого утверждения духовной царственности Иисуса, так же как Каиафа не понял Его религиозного завещания. "Что есть истина?" -- говорит он, пожимая плечами, и этот вопрос римского скептика раскрывает все состояние души тогдашнего языческого общества, находившегося в упадке. Но не находя в обвиненном ничего кроме невинных мечтаний, он прибавляет: "Я никакой вины не нахожу в Нем". И он предлагает Евреям отпустить его, но подстрекаемая священниками чернь вопит: "Не Его, но Варраву отпусти нам!". После этого Пилат, не терпевший иудеев, доставляет себе ироническое удовольствие предать бичеванию их предполагаемого царя. Он думает, что это удовлетворит фанатиков, но они еще больше распаляются и начинают вопить: "Распни, распни Его!".

Несмотря на эту разнузданность народных страстей, Пилат продолжает сопротивляться. Он утомлен жестокостью, он видел столько пролитой крови в своей жизни, он отправил стольких мятежников на казнь, он слышал столько стонов и проклятий, оставаясь при этом равнодушным! Но немое и кроткое страдание галилейского пророка под накинутой на него багряницей и под терновым венцом потрясло его неведомым волнением. Уступая мимолетному видению, пронесшемуся перед его душой, он обронил такое слово: "Ессе Homo!". Вот Человек! Жесткий римлянин почти растроган, он готов произнести оправдание. Священники синедриона, не перестававшие следить за ним, подметили его волнение и испугались. Они почувствовали, что жертва ускользает от них. Они совещаются между собой и затем, все как один, поднимая правую руку и отворачивая голову с выражением лицемерного ужаса, восклицают: "Он сделал себя Сыном Божиим!".

Услышав это, Пилат, по словам Иоанна, еще больше убоялся. Убоялся чего? Какое значение могло иметь это имя для неверующего римлянина, который презирал от всего сердца евреев и их религию и верил только в одну политическую силу Рима и Цезаря? А между тем тревога эта могла иметь серьезную причину. Как ни изменяли смысл имени Сына Божиего, оно все же было достаточно распространено в древнем эзотеризме. И Пилат, несмотря на весь свой скептицизм, был не лишен суеверия. В Риме, во время малых мистерий Митры, в которых и римские военачальники принимали участие, он должен был слышать, что Сыном Божиим называют посредника между человеком и Божеством. И к какой бы нации и религии ни принадлежал такой посредник, покушение на его жизнь считалось великим преступлением. Пилат, может быть, и не верил этим восточным фантазиям, и все же произнесенное имя могло встревожить его и увеличить его замешательство. Заметив это, иудеи бросают проконсулу тягчайшее из всех осуждений: "Если ты отпустишь этого человека, ты не друг Кесарю; ибо каждый, делающий себя царем,-- противник Кесаря... нет у нас царя, кроме Кесаря..." Этому аргументу он не мог противостоять; отрицать Бога не трудно, убивать -- легко, но участвовать в заговоре против Цезаря -- это величайшее из всех преступлений. Пилат был вынужден отступить и согласиться на смертный приговор. Таким образом, в конце своей земной деятельности Иисус становится лицом к лицу с властителем мира, с которым он боролся косвенно, как оккультный противник, в течение всей своей жизни. Тень Цезаря посылает Его на крест. Глубокая логика событий: евреи предали его, а римский скипетр совершил над ним смертную казнь. Он убил Его тело, но именно Он, прославленный Христос, осиянный своим мученичеством, отнял на веки веков лживый ореол Цезаря, эту жесточайшую хулу на государственную власть.

* * *

Пилат, омыв руки кровью неповинного, произнес страшные слова: "Condemno, ibis in crucet". И уже нетерпеливая толпа устремилась к Голгофе.

И вот мы на голой вершине, усеянной человеческими костями, которая господствует над Иерусалимом и носит название Gilgal, Голгофа, или лобное место; зловещая пустыня, посвященная в течение многих веков мучительству и истязанию. На обнаженной горе не видно ни одного дерева, там растут только виселицы. Именно там один из царей иудейских присутствовал со всем своим гаремом при казни сотен пленников, там же Вар распял на кресте две тысячи мятежников, и там же возвещенный пророками кроткий Мессия должен был подвергнуться смертным мукам, изобретенным жестоким воображением финикийцев и узаконенным неумолимым Римом.

Когорта римских воинов составила большое кольцо на вершине холма; ударами копий разгоняли они приверженцев, последовавших за осужденным. То были галилейские женщины, молчаливые и исполненные отчаяния; они бросались ниц на землю. Верховный час настал. Защитник бедных, слабых и угнетенных заканчивал свой подвиг мучительной казнью, назначенной для рабов и разбойников. Настала минута пригвождения к кресту, предвиденная Иисусом в видении енгаддийском; нужно было Сыну Божиему испить чашу, предложенную Ему во время Преображения; нужно было сойти до глубины земных ужасов и самого ада.

Иисус отказался от питья, изготовлявшегося по обычаю набожными женщинами Иерусалима, чтобы отнять сознание у казнимых. Он хотел пережить свою агонию в полном сознании. Пока Его привязывали к позорному кресту, пока грубые солдаты вбивали молотом гвозди в эти ноги, обожаемые всеми страждущими, в эти руки, которые умели лишь благословлять, черное облако раздирающей скорби погасило его зрение и остановило Его дыхание. Но в глубине еще не погасшего сознания Спасителя засветилась божественная жалость к Своим палачам и мольба за них сорвалась с Его уст: "Отче, прости им, ибо не ведают, что творят".

И обнажилось дно чаши; настали часы агонии; от полудня до солнечного заката посвященный снял с себя полномочия; Сын Божий удалился с горизонта; остался лишь страдающий человек. На протяжении этих часов он покинул Свое небо, чтобы измерить бездну человеческого страдания. Медленно поднимается крест со своей жертвой и с надписью, последней иронией проконсула: Се Царь Иудейский! Перед взорами распятого, в кровавом облаке смертной муки, проносится Иерусалим, священный город, который он хотел прославить и который предал его анафеме. Где его ученики? Исчезли. Он слышит одни лишь оскорбительные возгласы членов синедриона, которые торжествуют при виде его агонии. "Он спасал других, -- кричат они, -- а себя не может спасти!" И среди всех этих враждебных криков и проклятий в страшном видении будущего Иисус видит все преступления, которые корыстолюбивые властители и фанатические священники будут совершать во имя Его. Именем Его будут пользоваться, чтобы проклинать! Крестом Его будут распинать! И не мертвое молчание закрытого для него неба, а тьма, разостлавшаяся над человечеством, вырвала у Него этот крик отчаяния: "Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил!". Вслед за тем сознание Мессии, воля всей Его жизни, вспыхнула последней молнией и с возгласом: "Свершилось!" душа Его освободилась и вознеслась. И Божественного Сына Человеческого не стало. Единым взмахом крыльев душа Его нашла свое небо, виденное в Енгадди и на горе Фавор. Он увидел свой победный Глагол, проносящийся над веками, и Он не захотел иной славы, кроме протянутых рук и возведенных очей тех, кого он исцелял и утешал. Но при последнем Его возгласе, не понятном для стороживших Его воинов, последние содрогнулись. Они повернули голову, и сияющий луч, оставленный отошедшим духом на лице умершего, так поразил их, что они стали со страхом спрашивать друг у друга: "Не был ли Он действительно Богом?"

* * *

Действительно ли закончилась великая драма? Завершилась ли безмолвная борьба между божественной Любовью и Смертью, которая была направлена на Него властями мира сего? За кем же победа? За этими ли священниками, которые сходят с Голгофы, самоуверенные и успокоенные после того, как видели последний вздох Пророка, или победа за этим бледным, распятым Сыном Человеческим?

Для преданных женщин, которым позволили приблизиться и которые рыдали у подножия креста, для устрашенных учеников, укрывшихся в пещере Иосафатовой долины, все было кончено. Мессия, который должен был воссесть на троне иудейском, погиб позорной казнью креста. Учитель исчез, а с ним и надежда, и Евангелие, и Царство Небесное. Мрачное безмолвие, отчаяние беспросветное тяготеет над собравшимися. Даже Петр и Иоанн не могут преодолеть тоски. Темная ночь окружает их. Последний луч погас в их душе. Но так же, как в элевзинских мистериях за глубоким мраком следовал ослепительный свет, так же и в Евангелиях за этим глубоким отчаянием следует неожиданная, молниеносная, исполненная чуда радость. Она разражается, она разливается светом, как лучами восходящего солнца, и крики торжества проносятся по всей Иудее: "Он воскрес!".

Прежде всех Мария Магдалина, бродившая в глубокой тоске невдалеке от могилы, увидела Учителя, узнала Его по голосу, который призывал ее, и обезумев от радости, бросилась к Его ногам. Она видела, как Иисус поглядел на нее и сделал жест, словно запрещая всякое прикосновение, а затем видение исчезло, оставляя вокруг Магдалины горячую атмосферу восторга, вызванного подлинным присутствием. А затем группа святых женщин встретила Воскресшего и услышала следующие слова: "Пойдите и скажите моим братьям, чтобы они отправились в Галилею и что там они увидят Меня".

В тот же вечер одиннадцать апостолов, собравшихся в горнице, увидели Иисуса, входящего через запертую дверь. Он занял свое место среди них и стал тихо говорить с ними, упрекая их в маловерии. А затем Он сказал им: "Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всей твари" (Марк. XVI, 15). Странная вещь: в то время как они слушали Его, они все были как во сне, они совершенно забыли о Его смерти и были уверены, что Учитель более не покинет их. Но в момент, когда они собрались ответить Ему, Он исчез, словно угасающий луч света. Отзвук Его голоса еще дрожал в их ушах. Потрясенные апостолы смотрели на опустевшее место; неясный свет'еще носился над ним, но затем и он погас. Матфей и Марк свидетельствуют, что Иисус появился перед пятьюстами братьями, собравшимися по повелению апостолов. Позднее Он появился еще раз перед собравшимися одиннадцатью апостолами. Затем появления эти прекратились. Но вера уже была создана, толчок дан, жизнь христианства началась. Апостолы, пламеневшие священным огнем, исцеляли больных и проповедовали Евангелие своего Учителя.

Три года спустя молодой фарисей по имени Савл, движимый страстной ненавистью к новой религии и занятый преследованием христиан, отправился в Дамаск с несколькими единомышленниками.

В дороге его внезапно осиял свет такой ослепительной силы, что он пал на землю. Весь дрожа, он спросил: "Кто Ты?". И услышал голос, говорящий: "Я Иисус, которого ты гонишь; трудно тебе идти против рожна". Люди же, шедшие с ним, стояли в оцепенении, слыша голос, но никого не видя. Савл, ослепленный молнией, три дня ничего не видел, не ел и не пил (Деян., IX, 3-5, 9).

Он сразу обратился, пламенно поверил во Христа и стал Павлом, апостолом язычников. Все согласны с тем, что не будь этого обращения, христианству, замкнутому в Иудее, трудно было бы завоевать Запад.

Таковы события, передаваемые Новым Заветом. Никакие старания умалить их не могут сделать из них простые легенды и не могут отнять от них ценности достоверного свидетельства во всем, что можно признать существенным.

В течение девятнадцати веков волны сомнения и отрицания не переставали громить непоколебимую скалу этого свидетельства; в течение ста лет критика нападала на нее со всеми своими искусными приемами и при помощи отточенных орудий. Но она смогла лишь пробить в ней несколько брешей, но не сдвинула ее с места.

Что таится за видениями апостолов? Древние теологи, толкователи букв и ученые-агностики могут спорить друг с другом без конца, могут биться в темноте, но они не убедят друг друга и будут рассуждать в пустом пространстве, пока теософия -- эта истинная наука Духа -- не расширит их ограниченного кругозора и высшее понятие о душе не откроет им глаза. Но даже если стать на точку зрения только добросовестного историка, т. е. допустить подлинность передаваемых фактов как явлений психики, -- есть нечто, не доступное сомнению, это -- подлинность появления распятого Христа перед апостолами, последствием чего явилась их непоколебимая вера в Его воскресение из мертвых.

Если даже не иметь в виду сказание Иоанна, как получившее свою последнюю редакцию спустя несколько лет после смерти Учителя, и сказание Луки о Эммаусе, как поэтическое дополнение, все же остаются ясные свидетельства Марка и Матфея, которые и составляют истинный корень христианского предания.

Но есть еще нечто более твердое и неоспоримое: это свидетельство Павла. Желая объяснить Коринфянам причину своей веры и основу Евангелия, которое он проповедует, он перечисляет по порядку шесть последовательных явлений Иисуса: появление перед Петром, перед двенадцатью, перед пятьюстами, из которых, прибавляет он, большая часть доныне жива (1 Кор., XV, 1-9), появление перед Иаковом, перед собравшимися апостолами, и, наконец, его собственное видение по дороге к Дамаску. Факты эти были сообщены Павлу самим Петром и Иаковом через три года после смерти Иисуса вскоре после обращения Павла, во время его первого пребывания в Иерусалиме. Следовательно, он знал об этих фактах от очевидцев и из всех этих видений самое неоспоримое и не менее удивительное было видение самого Павла. В своих посланиях он постоянно возвращается к этому видению, как к источнику своей веры.

Принимая во внимание предшествующее психологическое состояние Павла и характер его видения, следовало бы ожидать его появления извне, а не изнутри; характер этого видения -- неожиданный и молниеносный; он изменил все его существо сразу и до самого основания. Подобно огненному крещению, оно испепелило всю его низшую природу, облекло его в непроницаемую броню и сделало из него перед лицом всего мира непобедимого рыцаря Иисуса Христа.

Таким образом, свидетельство Павла имеет двойную силу: и потому, что оно утверждает его собственное видение, и потому, что оно подкрепляет подлинность других, подобных же видений. Сомневающимся в искренности подобных свидетельств пришлось бы отбросить множество исторических фактов и совсем отказаться от написания какой бы то ни было истории. И нужно прибавить к этому, что если не может быть исторической критики без точной проверки и без тщательного и разумного подбора документов, не может быть также и философии истории, если величина последствий не будет доказательством великого размера вызвавшей их причины.

Можно вместе с Цельзем, Штраусом и Ренаном не придавать никакого значения воскресению из мертвых и смотреть на него как на явление простой галлюцинации, но в этом случае придется основывать величайшую из религиозных революций человечества на простой аберрации чувств и на уклонении разума {Штраус говорил: факт воскресения не может быть объяснен иначе как проделкой шарлатана во всемирно-историческом масштабе, ein welthistorischer Humbug. Определение это более цинично, чем остроумно, и вовсе не объясняет видения апостолов и Павла.}.

А между тем не следует забывать, что вера в воскресение мертвых есть основа исторического христианства. Без этого подтверждения учения Иисуса ярким конкретным фактом религия Христа не могла бы даже и возникнуть. Этот факт вызвал полное преображение в душе апостолов, из иудейского их сознание обратилось в христианское. Для них -- победивший Христос жив, он говорил с ними; небо разверзалось, потусторонний мир проник в этот мир; заря бессмертия прикоснулась к их челу и объяла их душу огнем, который не сможет уже погаснуть никогда. Над распадающимся земным царством Израиля апостолы провидели во всем величии Славы Царство Небесное и Вселенское. Отсюда их порыв к борьбе, их радость мученичества. Воскресение Христа и есть та подлинная сила, дающая и чудотворный толчок, и ту необъятную надежду, которую Евангелие несет всем народам и которая напоит своими струями самые отдаленные берега земли.

Для успеха Евангелия необходимы были две вещи, которые Фабр д'Оливе выражает так: "Нужно было, чтобы Иисус захотел умереть и чтобы у него хватило силы воскреснуть". Для того чтобы вывести из факта воскресения разумную идею и чтобы понять все его религиозное и философское значение, нужно опираться на свидетельства о последовательном появлении Иисуса после смерти, устранив с самого начала невозможную идею воскресения физического тела; идея эта сама по себе является одним из камней преткновения христианского догмата, сохранившего как в этом, так и в других случаях младенчески-первобытный характер.

Исчезновение тела Иисусова может быть объяснено естественными причинами; следует отметить, что тела нескольких великих Адептов исчезли без следа и таким же таинственным образом; вместе с другими -- и тела Моисея, Пифагора и Аполлона Тианского. Возможно, что их приверженцы предали огню останки своих Учителей, чтобы оградить их от враждебного поругания. Как бы то ни было, и научное подтверждение факта, и все духовное величие воскресения из мертвых возможно лишь тогда, когда оно понимается в эзотерическом смысле.

У Египтян, так же как у Персов, исповедующих маздеанскую религию Зороастра, как до, так и после появления Иисуса Христа у Израиля, а также и у христиан первых двух веков Воскресение понималось двумя способами: одно понимание было материальное и противоречащее разуму, другое -- духовное и теософическое. Первое было распространено среди народа и было окончательно принято церковью после запрещения, наложенного на учения гностиков; второе принадлежит глубокому пониманию посвященных.

В первом случае Воскресение означает возвращение к жизни материального тела, или замену разложившегося и рассеявшегося трупа новым телом, которое должно появиться при втором пришествии Мессии или при Страшном Суде. Бесполезно указывать на грубый материализм этого представления.

Для посвященного факт воскресения имеет совершенно другой смысл; он относится к сложной природе человека и означает очищение и преображение эфирного и астрального тел, которые являются проводниками жизненных и душевных процессов, а последнее -- в некотором смысле и оболочкой духа. Это очищение может начаться уже и в этой земной жизни путем внутренней работы души и определенного строя жизни; но для большинства людей очищение это происходит после смерти и притом в соответствии с внутренними стремлениями человека. В потустороннем мире лицемерие невозможно. Там души кажутся как раз тем, чем они были в действительности. Они являются неизбежно под той формой и в том свете, которые соответствуют их сущности: темными и безобразными, если они дурны; светлыми и прекрасными, если они хороши.

Таков же и смысл учения, выраженного Павлом в послании к Коринфянам. Он говорит совершенно определенно: "Есть тело душевное и есть тело духовное" (Поел. Коринф. XV, 44); Иисус возвещает о том же символически, но с большей глубиной в своей ночной беседе с Никодимом. К этому следует прибавить, что чем одухотвореннее душа, тем полнее будет ее удаление от земной атмосферы и тем отдаленнее та космическая область, которая ее привлекает своим средством; из этого следует, что по мере духовного роста появление ее на земле становится все труднее.

Таким образом, души, обладающие высшими свойствами, появляются перед человеком лишь в состоянии глубокого сна или экстаза; и тогда при закрытых физических глазах человек, наполовину отделившийся от своего физического тела, может -- при некоторых условиях -- увидеть отделившуюся от тела душу. Но бывает иногда, что великий пророк, истинный Сын Божий, появляется перед своими учениками в привычном для них облике во время их бодрствования, чтобы глубже убедить их и поразить их воображение. В таких случаях развопло-щенная душа может придать своему духовному телу необходимую плотность, не только видимую, но иногда и весомую, путем особого динамизма, которым дух действует на материю при посредстве электрических сил атмосферы и магнетических сил живых людей. Именно это и происходило при появлении Иисуса перед своими учениками. Явления эти, как их передает Новый Завет, могли принадлежать как к первой, так и ко второй категории: с одной стороны -- возможность духовного видения, а с другой стороны -- возможность материализации; во всяком случае не подлежит никакому сомнению, что для апостолов явления эти носили характер высочайшей реальности. Они усомнились бы скорее в существовании земли и неба, чем в своем живом общении с воскресшим Христом. Ибо эти появления Господа были самой светлой точкой их жизни и самым глубоким переживанием их души.

Нет ничего "сверхъестественного", но есть в природе продолжение ее явлений, неуловимое для наших физических чувств, просвечивание невидимого на границах видимого. При нашем настоящем состоянии сознания нам очень трудно признать реальность невидимого; для высшего духовного сознания явления материи физической и осязаемой кажутся в такой же степени нереальными и несуществующими. Но синтез души и материи, представляющий собой две стороны единой жизни, заключается в Духе, ибо, если мы поднимемся к вечным началам, к первопричинам, мы найдем, что динамизм природы объясняется законами Разума, а законы жизни постигаются самопознанием, опытным изучением души. Воскресение из мертвых, понятое в эзотерическом значении, на которое я только что указал, являлось одновременно и необходимым завершением жизни Иисуса, и неизбежным введением в историческую эволюцию христианства.

Воскресение было необходимым завершением, потому что Иисус много раз возвещал о том Своим ученикам. И если Он имел власть появляться после Своей смерти столь зримо и с таким величием, то это происходило благодаря врожденной силе и чистоте Его души, безгранично увеличенной оккультным посвящением и той духовной энергией, с которой Он осуществил Свою великую миссию.

С точки зрения внешней и земной, мессианская драма закончилась крестной смертью. Несмотря на всю свою божественность, в ней не хватало выполнения обещанного. С точки зрения внутренней и божественной, исходя из глубины сознания Иисуса, в ней разыгрались три акта, высшими моментами которых являются Искушение, Преображение и Воскресение. Эти три акта представляют собой Посвящение Христа, совершенное Откровение и Завершение дела Мессии. Они соответствуют тому, что апостолы и посвященные христиане первых веков называли мистериями Сына, Отца и Святого Духа.

Воскресение из мертвых было, как я уже сказал, необходимым завершением жизни Христа и таким же необходимым введением в историческую эволюцию христианства. Корабль, построенный на берегу, должен быть спущен в океан. Кроме того, Воскресение было как бы открытой дверью, ведущей в недоговоренный эзотерический смысл учения Христа. Зная это, не трудно понять, почему для первых христиан, которые были так ослеплены лучезарной силой Его появления, было достаточно и буквального смысла Его слов и у них не являлось даже и потребности проникать в их внутренний, затаенный смысл.

Но в наше время, когда человеческий разум описал двухтысячелетий круг, мы начинаем угадывать, что подразумевали св. Иоанн, св. Павел и Сам Иисус под мистериями Отца, Сына и Святого Духа. Мы видим, что они заключали в себе все, что теософическая интуиция Востока знала наиболее высокого и наиболее истинного. Мы видим также величие нового расширения, которое Иисус придал античной, вечной истине верховной силой Своей любви и божественной энергией Своей воли. И здесь мы усматриваем ту сторону христианства, одновременно метафизическую и практическую, в которой выражается его мощь и его жизненность.

Древние теософы Азии были знакомы с потусторонними истинами. Браманы нашли даже ключ к прошлому и будущему человеческой жизни, который они выражали в законе перевоплощения и в законе причин и последствий (карма). Но, погружаясь всецело в невидимые миры и в созерцание вечности, они упускали из виду земное осуществление -- свою индивидуальную и социальную жизнь.

Греция, посвященная в те же истины под формами более сокровенными и более антропоморфическими, склонялась самим характером своего гения к жизни естественной и земной. Это дало ей возможность воплотить для всего мира бессмертные законы Красоты и установить принципы для точных наук. Но благодаря той же тяге к земному ее представление о потустороннем мире сузилось и стало постепенно меркнуть.

В своей вселенской ширине Иисус охватывает обе стороны жизни. В молитве, которую Он оставил людям, Он говорит: "Да будет Царствие Твое, как на небеси, так и на земли"; Царство же Божие на земле означает осуществление нравственного и общественного закона во всем объеме и во всем величии идеи Истины, Добра и Красоты. В том и состоит высшая магия Его учения и присущая последнему безграничная способность к развитию, что она соединяет в одно неразрывное целое и нравственность и метафизику, и пламенную веру и вечную жизнь, и потребность осуществлять эту жизнь уже здесь, на земле, праведной деятельностью и активным милосердием. Христос говорит душе, удрученной всеми тяготами земли: "Поднимись, ибо твоя родина на Небесах; но, чтобы достигнуть ее, нужно свидетельствовать о ней уже здесь, на земле, делами и любовью!"

Обетование и Совершение. Храм

"В три дня разрушу храм, и в три дня воздвигну его снова", -- сказал своим ученикам сын Марии, посвященный Сын Человеческий, духовный наследник Моисея, Гермеса и всех древних Сынов Божиих. Но исполнил ли Он это смелое обетование Посвященного и Посвятителя? Да, исполнил, если взять все последствия, которые Новый Завет, утвержденный смертью и воскресением Христа, имел для человечества, и если иметь в виду все то, что Его обетование содержит в себе для будущих судеб человечества. Его Слово и Его Жертва положили основу для невидимого храма более крепкого и нерушимого, чем все храмы из гранита и мрамора; но этот невидимый храм осуществляется лишь в той мере, в какой люди работают над ним.

Каков же этот храм? Это храм преображенного человечества, храм нравственный, социальный и духовный.

Под храмом нравственным следует понимать преображение человеческой души, перерождение личности под влиянием идеала, данного человечеству в лице Иисуса. Чудная гармония и полнота Его душевного совершенства почти не поддаются описанию. Уравновешенный разум, высокая интуиция, сила сочувствия, могущество слова и действия, чуткость, доходящая до страдания, и любовь, возвышающаяся до жертвы, полное самообладание и мужество перед лицом смерти -- нет тех великих качеств, которых не было бы у Него. В каждой капле Его крови было достаточно силы, чтобы сделать из Него героя, и при этом весь Он был проникнут божественной кротостью.

Совершенное влияние героизма и любви, могучей воли и разума, Вечно-Мужественного и Вечно-Женственного делают из Него венец человеческого идеала. Все Его нравственное учение, имеющее конечным выводом совершенную братскую любовь и единство всего человечества, излучается естественным образом из Его великой Индивидуальности. Работа истекших со времени Его смерти девятнадцати веков состояла в том, чтобы заставить проникнуть этот идеал в сознание всех. Ибо в настоящее время едва ли найдется хотя бы один человек в цивилизованном мире, который не имел бы более или менее ясного представления о Христе. Ввиду этого можно утверждать, что нравственный храм, основанный Христом, хотя и не закончен, но уже заложен на нерушимых началах в душе современного человечества.

То же самое можно сказать и о храме социальном. Последний предполагает основание Царствия Божиего, или божественного закона, во всех органических учреждениях человечества; но возведение этого храма все еще в будущем. Ибо человечество продолжает жить на положении воинствующем, подчиняясь закону Силы и Рока. Закон Христа, который уже проник в нравственное сознание людей, еще не перешел в их земные учреждения. Я касался лишь случайно и мимоходом вопросов общественных и политических, ибо книга эта имеет в виду одну цель: осветить религиозный и философский вопрос в самом его центре наиболее существенными эзотерическими истинами, а также и жизнью Великих Посвященных. И в этом заключении своей книги я не буду касаться названных вопросов. Они и превышают мои знания, и слишком обширны и сложны, чтобы я мог определить их хотя бы в кратких линиях.

Скажу лишь одно: социальная война существует в принципе во всех европейских странах, ибо не имеется еще экономических, социальных и религиозных основ, которые были бы признаны всеми классами общества. Точно также среди европейских наций все еще не прекращается военное положение или вооруженный мир. Ибо не возникло еще такого общего федеративного начала, которое бы связывало всех одинаковым образом. Все интересы и стремления европейских народов не подчинены никакому признанному авторитету, не освящены никаким высшим трибуналом.

Если закон Христа и проник в индивидуальное сознание и, до некоторой степени, в общественную жизнь, то наши политические учреждения подчиняются и по сие время закону языческому и варварскому. В современной жизни политическая власть опирается везде на недостаточные основы. Ибо, с одной стороны, она исходит из так называемого священного права царей, которое все сводится к военной силе, а с другой стороны -- она опирается на всеобщую подачу голосов, которая выражает, в сущности, инстинкт масс, а вовсе не разум лучших людей. Нация не есть сумма слагаемых: она живой организм, состоящий из различных членов. И пока народное представительство не будет представлять собой подобие такого организма во всех своих отделах и учреждениях, оно не будет обладать разумным и удовлетворительным строем. Пока действительно лучшие люди, представители всех научных учреждений и всех христианских церквей, не будут совместно заседать в высшем Совете, наши общества будут по-прежнему управляться инстинктом, страстью и грубой силой и до тех пор не возникнет социального храма. Чем же объяснить, что над церковью, далеко еще не способной вместить в себя всего Христа, над политикой, которая Его отрицает, и над наукой, которая и до сих пор понимает Его лишь отчасти, Христос продолжает жить, и даже с большей силой, чем когда-либо?

Это происходит потому, что Его верховная нравственность явится венцом столь же верховной науки; потому, что человечество лишь начинает предчувствовать весь объем Его творчества, весь масштаб Его обетования; потому, что за Ним можно различить всю древнюю теософию Посвященных Египта, Индии и Греции, сияющим подтверждением которой служит сам Христос.

Мы начинаем распознавать, что преображенный Христос раскрывает свои любящие объятия всем своим Братьям, всем другим Мессиям, которые предшествовали Ему, которые были, подобно Ему, лучами живого Глагола; что Он широко раскрывает свои объятия и Науке во всей ее полноте, и божественному Искусству, и совершенной Жизни. Но Его обетование не может исполниться без содействия всех деятельных сил человечества.

Два главных условия необходимы для завершения Его великого дела: с одной стороны -- принятие экспериментальной наукой и философией фактов психического порядка и области духовных истин, с другой стороны -- расширение христианского догмата в смысле эзотерического предания и эзотерической науки, результатом чего будет полное преобразование церкви на основе постепенного посвящения; и важно, чтобы это произошло по свободному почину, который один приносит живые плоды, всех христианских церквей. Необходимо, чтобы наука стала религиозной, а религия -- научной. Эта двойная эволюция, которая уже зарождается в человеческом сознании, приведет к неизбежному примирению науки и религии на почве эзотеризма.

Достижение этой цели вначале будет сопряжено с большими трудностями, но все будущее европейских народов зависит от этого. Преображение Христианства в эзотерическом смысле повлечет за собой преображение иудейства и ислама, а также и возрождение браманизма и буддизма, что, в свою очередь, создаст религиозную основу для примирения Азии и Европы. Вот тот духовный храм, который должен возникнуть на земле, вот венец творчества Иисуса Христа. Его глагол любви образует магнетическую цепь, которая соединит науки и искусства, религии и народы и станет, таким образом, глаголом вселенского единства.

Ныне Христос господствует на земле посредством двух наиболее молодых и наиболее сильных рас, все еще полных веры. В России он соприкасается с Азией, посредством англосаксонской расы он владеет Новым Светом. Европа старше Америки, но моложе Азии, и те, которые считают, что она вступила в период вырождения, клевещут на нее.

Но если она будет продолжать по-прежнему жить во взаимной вражде, вместо того чтобы образовать союз, скрепленный единственно ценным авторитетом -- науки, опирающейся на религию; если, погасив ту веру, которая есть не что иное, как свет разума, питаемый любовью, она будет продолжать двигаться по тем же линиям нравственного и общественного вырождения, -- в таком случае ее цивилизация рискует погибнуть сперва под обломками социальных переворотов, а затем -- от вторжения более молодых рас; и эти последние овладеют светочем, который побежденная Европа выпустит из своих слабеющих рук. Но ей следовало бы выполнить несравненно более прекрасную роль. Она должна сохранить свое главенство над миром и закончить социальную задачу Христа, осуществив сполна всю Его мысль, венчая тройным венцом Науки, Искусства и Справедливости духовный храм величайшего из Сынов Божиих.

Rado Laukar OÜ Solutions