ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 53 июнь 2018 г.
Галина Ермошина
Окончила Куйбышевский институт культуры (1984), с этого времени работает в областной юношеской библиотеке. Занимается библиографией современной литературы, куратор литературного салона "Золотое сечение". Автор некольких книг стихов и малой прозы, статей о Саше Соколове, Владимире Казакове, Елене Гуро, современной поэзии и прозе. Переводит современную американскую поэзию (Д.Донахью, Дж.Хай, М.Мэрфи и др.). Участвовала в филологических конференциях и поэтических фестивалях в России, Финляндии, Польше, США. Лауреат Первого фестиваля малой прозы им. И.С.Тургенева (Москва, 1998).
СТИХИ
Чёрный совсем шоколад –
чужой, замороженный, стылый,
песок песка по всей длине города и ручья,
это Евангелие от Петра, Иуды, Силы,
кто переходит улицу, скажет, что это земля.
Соты, лишённые пчёл и ветра, выходят к осени,
все шмелиные норы заняты спелой водой,
кто же так просит – ручные, милые, поздние,
кто же там просит – кто клянётся тобой.
Дай ответить, взаймы попросив у крыжовника холод,
шип и ось – ость колоса и шип весла,
обод колёс, сноп соломы, овод,
сон леворукий, сверчковый осиный сад.
Ну и что же поделаешь – ничего здесь нету,
твоим всё станет – только подумай о нём,
небо плавится, город стекает в невод,
рыбы тянут нитку берега в водоём.
* * *
для родившегося на суше
река была только местом,
они плавали вместе,
плавили ледники,
и там, в нулевой точке,
в гло́тке каменной рыбы,
прибитые к берегу, к жести,
река была только местью,
черпая лёгкими воду,
если он — соль, ты — тоже,
слизывать мел вдоль кожи
лба, простыни полотенца,
наискосок от тени
собственного моллюска,
крошится и сотрётся,
ближе переберётся
по коже ключа, а суша —
только предлог для свиста.
между вторым и четвёртым,
только по чётным
он выходил из дома,
и над ним плыли рыбы и змеи,
и он превращался в клевер —
левее и зеленее
всех остальных растений.
послушай:
для родившегося на суше
города стали мелью,
время — длиннее,
и с нею
от костей, от грудной клетки,
становилось его предком.
он опускает ведро в колодец,
она смеётся и возвращает обратно
с пустотой в ладонях,
он травой подползает к дому —
скарабей,
корабельный обломок,
голод песка, захватившего город,
продирающий шип сквозь горло.
солнце стареет,
и от якорей
замерзают пальцы,
распутывающие цепь,
поднимаясь со дна,
вода
обучит его языку
и в горло ему воткнёт чужую речь,
лечь
и спать пополам в воздухе и песке,
налегке
между пустотой и лодкой,
тоскующей по реке.
* * *
Он плавает материками,
сушей,
как обычно вечером после шести,
слушает,
что говорят ему окна.
Шерсть умеет расти,
она — умеет прясть её.
Из горсти,
из зелёного камня, в рукавах, фонариках
принести
сети парадные на каждую рыбу,
на всякое время года,
от горизонта, от свода
сведённых куполом птиц клюющих,
на свет её,
в глубину этой тверди,
бортами ломая сушу,
плывут корабли из меди,
отыскивают глазное дно,
оно —
собирать и слушать.
Картограф полей квадратных
обратно
медленно стягивает края Древнего Рима,
мимо
спокойно покатит камни,
там с ним
деревянные лодки растут,
а тут,
наверное, в шесть
в его воде отразится
веретено и шерсть.