ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 52 март 2018
Поэзия
Юрий Михайлик
Юрий Николаевич Михайлик (род. 19 ноября 1939, Ушумун, ныне Магдагачинский район Амурской области) — русский поэт, прозаик.
СТИХИ
На ледяных палубах, падающих из-под ног,
прижимающий губы к дудочке уже не так одинок.
Те, кто попрыгал в шлюпки, отталкиваются рывком.
Угадавший вторую ноту помещается в ней целиком.
Мелодия, возникая, оказывается старей
всех кораблекрушений и даже самих морей.
Вопрос чистоты звучанья особо важен, когда
в пассажирские помещенья начинает поступать вода.
Как вовремя было пошучено, ближайшая к нам земля –
в полутора километрах под килем корабля.
А та земля, или эта, иль попросту рыбий рай…
Умеешь дудеть в дудочку? – сиди себе и играй.
Может быть, дело в мужестве и в том, кто чему учен,
а может быть, дело в музыке и больше уже ни в чем.
Памяти Ксаны Добролюбской
Назад, во времена, когда она, грассируя,
кричит тебе: привет! – распахивая дверь
и возникая в ней, – не то чтобы красивая –
сияющая вся, как некому теперь.
Там за ее спиной слоистый дым нетающий,
лабораторный спирт, разбавленный на треть,
странноприимный дом, прибежище, пристанище,
как некуда потом, как некуда и впредь.
Там за ее спиной пророчащих и спорящих,
хохочущих в дыму, в единственном дому,
слетевшихся на свет полуночное сборище,
как больше никогда, как больше ни к кому.
Останется лишь то, что навсегда отнимется,
не сбудется лишь то, что всем нам поделом.
Ей умирать одной – она была любимицей.
Ей замерзать во тьме – она была теплом.
Никто не знает дня, покуда счетчик щелкает,
но если вправду есть дверь, за которой свет, –
там девочка стоит с мальчишескою челкою
и, рассыпая «р», кричит тебе: привет!
Вальс
Я прислушаюсь, дрогну, пойму – и с ума сойду,
ибо это играет оркестр в городском саду.
Над зеленой, холеной, над стриженою травой
это жизнь моя, кажется, кружится вниз головой.
В центре города, в парке, в огнях с четырех сторон,
в черных фраках и бабочках, будто бы слет ворон,
и послушная палочке кружится на траве
сумасшедшая нищенка с перьями в голове.
Просто музыка в праздничный вечер – и все дела.
Это надо же, Господи, все-таки догнала.
Через три континента над прозеленью морской
долетела, нашла и качается вниз башкой.
Да какое мне дело? Подумаешь – наплевать.
Это девочка пела, учившая танцевать.
И старуха, приплясывая, видит наискосок
сумасшедшего нищего, плачущего под вальсок.
* * *
Пророчество как занятие не обещает выгод.
Шейные позвонки пророков слабы не по годам.
Полезней выпиливать лобзиком, здоровее ушами двигать.
Ибо сказано – мне отмщенье и аз воздам.
Воздаяние обеспечивается явлением резонанса.
Ненароком брошенный камушек, возвращаясь, влечет обвал.
То ли физика так решила, то ли дьявол лично занялся,
но тот, кто назвал неведомое, тем самым его позвал.
И хотя по слову и вере любому коптящему небо
возвращается втрое и всемеро в этом и в том мирах,
но в момент, когда происходит перераспределение гнева,
попадает отдельно растущим на возвышенностях и в горах.
* * *
А и вправду не на кого пенять,
ибо в зеркале те же знакомые лица,
голос времени, силящийся понять,
не умеющий понимать продавщицу,
переспрашивающий, для десятка яиц
не имеющий ни кулька, ни сетки,
ты и сам лишь одно из знакомых лиц
все того же фасона, и тот же редкий
дар из сказанного в простоте
не усваивать ни единого слова,
все твои либерте и фратерните –
ерунда против высказанного толково
пожеланья идти тебе и идти,
одобрительно встреченному в магазине,
а всего-то и дел – купи, заплати
и исчезни, как не было и в помине,
что ж ты жмешься у стойки, мычишь в ответ,
когда нужно рявкнуть или покорно смыться
и, вернувшись, услышать из толщи лет
голос времени, взвизгивающий, как продавщица.
* * *
Над берегом морским осенний день сломался,
но несколько часов он был еще хорош
в той дымке голубой из чудного романса,
где лжи ни капли нет и правды ни на грош.
Известны все дела, да спутаны причины,
отчетливы следы, да смутны голоса.
И в дымке голубой почти неразличима
меж небом и водой прямая полоса.
Пока еще тепло – сиди, гляди и грейся.
Порадуйся сейчас – не жалуйся потом.
На берегу морском под одиноким рельсом,
черт знает для чего вколоченным в бетон.
Вот ветер облака старательно листает,
откинет, прочитав, погонит за моря.
Что в дымке голубой колеблется и тает?
Вгляжусь когда-нибудь – а это жизнь моя.
* * *
От центра города до пригородов бетонных,
набравший скорость на коротенькой прямой,
трамвай раскачивает сонных и полусонных
на тонких нитках между кладбищем и тюрьмой.
И, в такт покачиваясь, вплывают помимо взгляда
в двойное зеркало вагонного окна
стена тюремная, кладбищенская ограда
и беспокойная конвойная луна.
И, в такт покачиваясь, ты можешь избрать любое –
налево временно, направо уже навек.
А что досталось нам от нежности и любови,
так это, видимо, считается за побег.
И, в такт покачиваясь, единственная дорога,
как ни извилиста, а все приведет сюда –
к двум тонким ниточкам от острога до Бога,
до окончательного приговора суда.
Сирень бушует над кладбищенскою оградой,
в колючей проволоке стены тюремной излом.
Прости нас, Господи. А миловать нас не надо.
Все с нами правильно. Все будет нам поделом.