ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 52 март 2018
Поэзия
Иван Козлов
Иван Иванович Козлов 1779 - 1840 Поэт, переводчик. В 1821 году ослеп. Лирические стихи, романтическая поэма «Чернец». Стихотворение «Вечерний звон» (перевод стихотврения Т. Мура) стало народной песней
Молодая узница
В полях блестящий серп зеленых нив не жнет,
Янтарный виноград, в ту пору, как цветет,
Не должен хищных рук бояться,
А я лишь начала, красуясь, расцветать...
И пусть мне суждено слез много проливать,
Я с жизнью не хочу расстаться.
Смотри, мудрец, на смерть с холодною душой!
Я плачу, и молюсь, и жду, чтоб надо мной
Сквозь тучи звезды проглянули.
Есть дни ненастные, но красен божий свет,
Не каждый сот душист, такого моря нет,
Где б ветры бурные не дули.
Надежда светлая и в доле роковой
Тревожит грудь мою пленительной мечтой,
Как ни мрачна моя темница.
Так вдруг, освободясь от пагубных сетей,
В поля небесные счастливее, быстрей
Летит дубравная певица.
Мне рано умирать: покой дарит мне ночь,
Покой приносит день, его не гонят прочь
Ни страх, ни совести укоры.
И здесь у всех привет встречаю я в очах,
Улыбку милую на пасмурных челах
Всегда мои встречают взоры.
Прекрасный, дальний путь еще мне предстоит,
И даль, в которую невольно всё манит,
Передо мной лишь развернулась,
На радостном пиру у жизни молодой
Устами жадными до чаши круговой
Я только-только что коснулась.
Я видела весну, хочу я испытать
Палящий лета зной, и с солнцем довершать
Теченье жизни я желаю.
Лилея чистая, краса родных полей,
Я только видела блеск утренних огней,
Зари вечерней ожидаю.
О смерть, не тронь меня! Пусть в мраке гробовом
Злодеи бледные с отчаяньем, стыдом
От бедствий думают скрываться,
Меня ж, невинную, ждет радость на земли,
И песни нежные, и поцелуй любви:
Я с жизнью не хочу расстаться.
Так в узах я слыхал, сам смерти обречен,
Прелестной узницы и жалобы и стон,-
И думы сердце волновали.
Я с лирой соглашал печальный голос мой,
И стон и жалобы страдалицы младой
Невольно струны повторяли.
И лира сладкая, подруга тяжких дней,
Быть может, спрашивать об узнице моей
Заставит песнию своею.
О! знайте ж: радости пленительней она,
И так же, как и ей, конечно, смерть страшна
Тому, кто жизнь проводит с нею.
Моя молитва
О ты, кого хвалить не смею,
Творец всего, спаситель мой,
Но ты, к кому я пламенею
Моим всем сердцем, всей душой!
Кто, по своей небесной воле,
Грехи любовью превозмог,
Приник страдальцев к бедной доле,
Кто друг и брат, отец и бог,
Кто солнца яркими лучами
Сияет мне в красе денной
И огнезвездными зарями
Всегда горит в тиши ночной,
Крушитель зла, судья верховный,
Кто нас спасает от сетей
И ставит против тьмы греховной
Всю бездну благости своей!-
Услышь, Христос, мое моленье,
Мой дух собою озари
И сердца бурного волненье,
Как зыбь морскую, усмири,
Прими меня в свою обитель,-
Я блудный сын,- ты отче мой,
И, как над Лазарем, спаситель,
О, прослезися надо мной!
Меня не крест мой ужасает,-
Страданье верою цветет,
Сам бог кресты нам посылает,
А крест наш бога нам дает,
Тебе вослед идти готовый,
Молю, чтоб дух мой подкрепил,
Хочу носить венец терновый,-
Ты сам, Христос, его носил.
Но в мрачном, горестном уделе,
Хоть я без ног и без очей,-
Еще горит в убитом теле
Пожар бунтующих страстей,
В тебе одном моя надежда,
Ты радость, свет и тишина,
Да будет брачная одежда
Рабу строптивому дана.
Тревожной совести угрозы,
О милосердый, успокой,
Ты видишь покаянья слезы,-
Молю, не вниди в суд со мной.
Ты всемогущ, а я бессильный,
Ты царь миров, а я убог,
Бессмертен ты - я прах могильный,
Я быстрый миг - ты вечный бог!
О, дай, чтоб верою святою
Рассеял я туман страстей
И чтоб безоблачной душою
Прощал врагам, любил друзей,
Чтоб луч отрадный упованья
Всегда мне в сердце проникал,
Чтоб помнил я благодеянья,
Чтоб оскорбленья забывал!
И на тебя я уповаю,
Как сладко мне любить тебя!
Твоей я благости вверяю
Жену, детей, всего себя!
О, искупя невинной кровью
Виновный, грешный мир земной,-
Пребудь божественной любовью
Везде, всегда, во мне, со мной!
Нас семеро
(Из Вордсворта)
А. В. В.
Радушное дитя,
Легко привыкшее дышать,
Здоровьем, жизнию цветя,
Как может смерть понять?
Навстречу девочка мне шла.
Лет восемь было ей,
Ее головку облегла
Струя густых кудрей,
И дик был вид ее степной,
И дик простой наряд,
И радовал меня красой
Малютки милой взгляд.
«Всех сколько вас?— ей молвил я,
И братьев и сестер?»
— «Всего нас семь»,— и на меня,
Дивясь, бросает взор.
«А где ж они?» — «Нас семь всего.—
В ответ малютка мне.—
Нас двое жить пошли в село,
— И два на корабле,
И на кладбище брат с сестрой
Лежат из семерых,
А за кладбищем я с родной,—
Живем мы подле них».
— «Как? двое жить в село пошли,
Пустились двое плыть,—
А всё вас семь! Дружок, скажи,
Как это может быть?»
— «Нас семь, нас семь,— она тотчас
Опять сказала мне,—
Здесь на кладбище двое нас,
Под ивою в земле».
— «Ты бегаешь вокруг нее,
Ты, видно, что жива,
Но вас лишь пять, дитя мое,
Когда под ивой два».
— «На их гробах земля в цветах,
И десяти шагов
Нет от дверей родной моей
До милых нам гробов,
Я часто здесь чулки вяжу,
Платок мой здесь рублю,
И подле их могил сижу
И песни им пою,
И если позднею порой
Светло горит заря,
То, взяв мой сыр и хлеб с собой,
Здесь ужинаю я.
Малютка Дженни день и иочь
Томилася больна,
Но бот ей не забыл помочь,—
И спряталась она,
Когда ж ее мы погребли
И расцвела земля,
К ней на могилу мы пришли
Резвиться — Джон и я,
Но только дождалась зимой
Коньков я и саней,
Ушел и Джон, братишка мой,
И лег он рядом с ней».
— «Так сколько ж вас?»— был мой ответ.
— «На небе двое, верь!»
— «Вас только пять».— «О барин, нет,
Сочти,— нас семь теперь».
— «Да нет уж двух,— они в земле,
А души в небесах!»
Но был ли прок в моих словах?
Всё девочка твердила мне:
«О нет, нас семь, нас семь!»
Пловец
В груди моей стесняя горе,
Разбитый бурею пловец,
На синее смотрю я море,
Как бы на жизнь смотрел мертвец,
Но поневоле, думы полный,
Внезапной страшною грозой,
Когда мой челн губили волны,
Влекомый яркою звездой.
Увы! не мой один волнами
Челнок надежды погублен,
И в даль неверную звездами
Не я один был увлечен!
И кто тревогой не смущался,
Желанной цели достигал,
С мечтой любимой не прощался,
Кто слез долину миновал?
Когда бы ты из волн сердитых,
О море! выкинуть могло
Всё то, что в кораблях разбитых
Высших дум и чувств легло,
Когда б из бездны кто явился,
Погибших повесть рассказал,—
То б мир, быть может, изумился
О том, чего никто не знал.
Как много в участи мятежной,
Быв жертвой неизбежных бед,
Тоской увяли безнадежной,
И уж давно пропал их след!
О, много, много перл огнистых
На дне морском погребено,
И много веяний душистых
В эфирной тме утаено!
И сколько светлых упований,
Оторванных налетом гроз,
И сердца радостных мечтаний,
Истлевших от горючих слез!
И тайны чудного условья
Меж дум небесных и страстей —
Одно лишь знает изголовье
И мрак томительных ночей.
Прости
Элегия лорда Байрона
(Перевод с английского)
Была пора — они любили,
Но их злодеи разлучили,
А верность с правдой не в сердцах
Живут теперь, но в небесах.
Навек для них погибла радость:
Терниста жизнь, без цвета младость,
И мысль, что розно жизнь пройдет,
Безумства яд им в душу льет.
Но в жизни, им осиротелой,
Уже обоим не сыскать,
Чем можно б было опустелой
Души страданья услаждать,
Друг с другом розно, а тоскою
Сердечны язвы все хранят,
Так два расторгнутых грозою
Утеса мрачные стоят,
Их бездна с ревом разлучает,
И гром разит и потрясает, —
Но в них ни гром, ни вихрь, ни град,
Ни летний зной, ни зимний хлад
Следов того не истребили,
Чем некогда друг другу были.
Коллеридж. (Из поэмы Кристабель)
Прости! и если так судьбою
Нам суждено,— навек прости!
Пусть ты безжалостна — с тобою
Вражды мне сердца не снести.
Не может быть, чтоб повстречала
Ты непреклонность чувства в том,
На чьей груди ты засыпала
Невозвратимо сладким сном!
Когда б ты в ней насквозь узрела
Все чувства сердца моего,
Тогда бы, верно, пожалела,
Что столько презрела его.
Пусть свет улыбкой одобряет
Теперь удар жестокий твой:
Тебя хвалой он обижает,
Чужою купленной, бедой.
Пускай я, очернен виною,
Себя дал право обвинять,
Но для чего ж убит рукою,
Меня привыкшей обнимать?
И верь, о, верь! пыл страсти нежной
Лишь годы могут охлаждать,
Но вдруг не в силах гнев мятежной
От сердца сердце оторвать.
Твое — то ж чувство сохраняет,
Удел же мой — страдать, любить!—
И мысль бессмертная терзает,
Что мы не будем вместе жить.
Печальный вопль над мертвецами
С той думой страшной как сравнять?—
Мы оба живы, но вдовцами
Уже нам день с тобой встречать.
И в час, как нашу дочь ласкаешь,
Любуясь лепетом речей,
Как об отце ей намекаешь,
Ее отец в разлуке с ней.
Когда ж твой взор малютка ловит,—
Ее целуя, вспомяни
О том, тебе кто счастья молит,
Кто рай нашел в твоей любви.
И если сходство в ней найдется
С отцом, покинутым тобой,
Твое вдруг сердце встрепенется,
И трепет сердца — будет мой.
Мои вины, быть может, знаешь,—
Мое безумство можно ль знать?
Надежды — ты же увлекаешь,
С тобой увядшие летят.
Ты потрясла моей душою,
Презревший свет, дух гордый мой
Тебе покорным был, с тобою
Расставшись, расстаюсь с душой!
Свершилось всё! слова напрасны,
И нет напрасней слов моих,—
Но в чувствах сердца мы не властны,
И нет преград стремленью их.
Прости ж, прости! Тебя лишенный,—
Всего, в чем думал счастье зреть,
Истлевший сердцем, сокрушенный.
Могу ль я больше умереть?
Вечерний звон
Вечерний звон, вечерний звон!
Как много дум наводит он
О юных днях в краю родном,
Где я любил, где отчий дом,
И как я, с ним навек простясь,
Там слушал звон в последний раз!
Уже не зреть мне светлых дней
Весны обманчивой моей!
И сколько нет теперь в живых
Тогда веселых, молодых!
И крепок их могильный сон;
Не слышен им вечерний звон.
Лежать и мне в земле сырой!
Напев унывный надо мной
В долине ветер разнесет;
Другой певец по ней пройдет,
И уж не я, а будет он
В раздумье петь вечерний звон!
Чернец
Киевская повесть
Прекрасный друг минувших светлых дней,
Надежный друг дней мрачных и тяжелых,
Вина всех дум, и грустных и веселых,
Моя жена и мать моих детей!
Вот песнь моя, которой звук унылый,
Бывало, в час бессонницы ночной,
Какою-то невидимою силой
Меня пленял и дух тревожил мой!
О, сколько раз я плакал над струнами,
Когда я пел страданье Чернеца,
И скорбь души, обманутой мечтами,
И пыл страстей, волнующих сердца!
Моя душа сжилась с его душою:
Я с ним бродил во тме чужих лесов;
С его родных днепровских берегов
Мне веяло знакомою тоскою.
Быть может, мне так сладко не мечтать;
Быть может, мне так стройно не певать! -
Как мой Чернец, все страсти молодые
В груди моей давно я схоронил;
И я, как он, все радости земные
Небесною надеждой заменил.
Не зреть мне дня с зарями золотыми,
Ни роз весны, ни сердцу милых лиц!
И в цвете лет уж я между живыми
Тень хладная бесчувственных гробниц.
Но я стремлю, встревожен тяжкой мглою,
Мятежный рой сердечных дум моих
На двух детей, взлелеянных тобою,
И на тебя, почти милей мне их.
Я в вас живу, - и сладко мне мечтанье!
Всегда со мной мое очарованье.
Так в темну ночь цветок, краса полей,
Свой запах льет, незримый для очей.
17 сентября 1824
Санкт-Петербург
1
За Киевом, где Днепр широкой
В крутых брегах кипит, шумит,
У рощи на горе высокой
Обитель иноков стоит;
Вокруг нее стена с зубцами,
Четыре башни по углам
И посредине божий храм
С позолоченными главами;
Ряд келий, темный переход,
Часовня у святых ворот
С чудотворящею иконой,
И подле ключ воды студеной
Журчит целительной струей
Под тенью липы вековой.
2
Вечерний мрак в туманном поле;
Заря уж гаснет в небесах;
Не слышно песен на лугах;
В долинах стад не видно боле;
Ни рог в лесу не затрубит,
Никто не пройдет, - лишь порою
Чуть колокольчик прозвенит
Вдали дорогой столбовою;
И на Днепре у рыбаков
Уж нет на лодках огоньков;
Взошел и месяц полуночный,
И звезды яркие горят;
Поляны, рощи, в_о_ды спят;
Пробил на башне час урочный;
Обитель в сон погружена;
Повсюду мир и тишина.
В далекой келье луч лампадный
Едва блестит; и в келье той
Кончает век свой безотрадный
Чернец, страдалец молодой.
Утраты, страсти и печали
Свой знак ужасный начертали
На пасмурном его челе;
Гроза в сердечной глубине,
Судьба его покрыта тмою:
Откуда он, и кто такой? -
Не знают. Но, в вражде с собой,
Он мучим тайной роковою.
Раз ночью, в бурю, он пришел;
С тех пор в обители остался,
Жизнь иноков печально вел,
Дичился всех, от всех скрывался;
Его вид чудный всех страшил,
Чернец ни с кем не говорил,
Но в глубине души унылой
Ужасное заметно было.
В торжественный молитвы час
И он певал хвалебный глас...
Но часто вопли тяжкой муки
Святые прерывали звуки!
Бывало, он, во тме ночей,
Покоя в келье не находит,
И в длинной мантии своей
Между могил, как призрак, бродит;
Теперь недвижим, ждет конца:
Недуг терзает Чернеца.
3
Пред ним, со взором умиленья,
Держал игумен крест спасенья, -
И тяжко страждущий вздыхал:
Он пламенел, он трепетал,
Он дважды тихо приподнялся,
Он дважды речь начать старался;
Казалось, некий грозный сон
Воспоминать страшился он,
И робко, дико озирался.
Чернец, Чернец, ужели ты
Всё помнишь прежние мечты!..
Но превозмог он страх могилы,
Зажглися гаснущие силы:
Он старца за руку схватил,
И так страдалец говорил:
4
"Отец! меж вас пришлец угрюмый,
Быть может, я моей тоской
Смущал спасительные думы
И мир обители святой.
Вот тайна: дней моих весною
Уж я всё горе жизни знал;
Я взрос бездомным сиротою,
Родимой ласки не видал;
Веселья детства пролетали,
Едва касаясь до меня:
Когда ровесники играли,
Уже задумывался я;
Огонь и чистый и прекрасный
В груди младой пылал напрасно:
Мне было некого любить!
Увы! я должен был таить,
Страшась холодного презренья,
От неприветливых людей
И сердца пылкого волненья,
И первый жар души моей;
Уныло расцветала младость,
Смотрел я с дикостью на свет,
Не знал я, что такое радость;
От самых отроческих лет
Ни с кем любви не разделяя,
Жил нелюдимо в тишине, -
И жизнь суровая, простая
Отрадною казалась мне.
Любил я по лесам скитаться,
День целый за зверьми гоняться,
Широкий Днепр переплывать,
Любил опасностью играть,
Над жизнью дерзостно смеяться, -
Мне было нечего терять,
Мне было не с кем расставаться.
5
Но вскоре с невских берегов
Покрытый воин сединами
Приехал век дожить меле нами,
Под тенью отческих дубров.
Он жил в селе своем с женою,
И с ними дочь в семнадцать лет...
О старец! гроб передо мною...
Во взорах тмится божий свет!..
Ее давно уж в мире нет...
Но ею всё живу одною...
Она одна в моих мечтах,
И на земле и в небесах!..
Отец святой, теперь напрасно
О ней тебе подробно знать,
Я не хочу ее назвать!..
Молися только о несчастной!
Случайно нас судьба свела;
Ее красы меня пленили;
Она мне сердце отдала, -
И мать с отцом нас обручили.
Уже налой с венцами ждал;
Всё горе прежнее в забвеньи, -
И я в сердечном упоеньи,
Дивясь, творца благословлял.
Давно ль, печально увядая,
Была мне в тягость жизнь младая?
Давно ли дух томился мой,
Убитый хладною тоской?
И вдруг дано мне небесами
И жить, и чувствовать вполне,
И плакать сладкими слезами,
И видеть радость не во сне!
С какой невинностью святою
Она пылающей душою
Лила блаженство на меня!
И кто из смертных под луною
Так мог любить ее, как я?
Сбылося в ней мое мечтанье,
Весь тайный мир души моей, -
И я, любви ее созданье,
И я воскрес любовью к ней!
6
Но снова рок ожесточился;
Я снова обречен бедам.
Какой-то вдруг, на гибель нам,
Далекий родственник явился;
Он польских войск хорунжий был;
Злодей, он чести изменил!
Он прежде сам коварно льстился
С ней в брак насильственно вступить.
Хотел ограбить, притеснить, -
И презрен был, и только мщенья
Искал с улыбкой примиренья.
О мой отец! сердечный жар,
Благих небес высокий дар,
Нет, не горит огонь священный
В душе, пороком омраченной.
Не видно звезд в туманной мгле:
Любовь - святое на земле.
Ему ль любить!.. Но, ах, судьбою
Нам с нашей матерью родною
Была разлука суждена!
Она внезапно сражена
Недугом тяжким... мы рыдали,
Мы одр с молитвой окружали;
Настал неизбежимый час:
Родная скрылася от нас.
Еще теперь перед очами,
Как в страшную разлуки ночь
Теплейшей веры со слезами
Свою рыдающую дочь
Земная мать благословляла
И, взяв дрожащею рукой
Пречистой девы лик святой,
Ее небесной поручала.
С кончиной матери смелей
Стал мстить неистовый злодей;
Он клеветал; уловкой злою
Он слабой овладел душою, -
И старец слову изменил:
Желанный брак разрушен был.
Обманут низкой клеветою,
Он мнил, безжалостный отец,
Что узы пламенных сердец
Мог разорвать; и дочь младая,
Его колена обнимая,
Вотще лила потоки слез;
Но я ни гнева, ни угроз,
Ни мщенья их не убоялся,
Презрел злодея, дочь увез
И с нею тайно обвенчался.
7
Быть может, ты, отец святой,
Меня за дерзость обвиняешь;
Но, старец праведный, не знаешь,
Не знал ты страсти роковой.
Ты видишь сердца трепетанья,
И смертный хлад, и жар дыханья,
И бледный лик, и мутный взор,
Мое безумье, мой позор,
И грех, и кровь - вот пламень страстный!
Моей любви вот след ужасный!
Но будь мой рок еще страшней:
Она была... была моей!
О, как мы с нею жизнь делили!
Как, утесненные судьбой,
Найдя в себе весь мир земной,
Друг друга пламенно любили!
Живою неясностью мила,
В тоске задумчивой милее,
На радость мне она цвела;
При ней душа была светлее.
Промчался год прелестным сном.
Уж мнил я скоро быть отцом;
Мы сладко в будущем мечтали,
И оба вместе уповали:
Родитель гневный нам простит.
Но злоба алчная не спит:
В опасный час к нам весть несется,
Что вся надежда отнята,
Что дочь отцом уж проклята...
Обман ужасный удается -
Злодей несчастную убил:
Я мать с младенцем схоронил.
И я... творец!.. над той могилой,
Где лег мой сын с подругой милой,
Стоял - и жив!..
Отец святой!
Как было, что потом со мною,
Не знаю: вдруг какой-то тмою
Был омрачен рассудок мой;
Лишь помню, что, большой дорогой
И день и ночь скитаясь, я
Упал; когда ж вошел в себя,
Лежал уж в хижине убогой.
Без чувства бед моих, без сил;
Я жизнь страданьем пережил,
И в сердце замерло волненье;
Не скорбь, но страх и удивленье
Являло томное лицо;
В душе всё прежнее уснуло;
Но невзначай в глаза мелькнуло
Мое венчальное кольцо...
. . . . . . . . . . . . . . . .
8
Я бросил край наш опустелый;
Один, в отчаяньи, в слезах,
Блуждал, с душой осиротелой,
В далеких дебрях и лесах.
Мой стон, мой вопль, мои укоры
Ущелья мрачные и горы
Внимали с ужасом семь лет.
Угрюмый, скорбный, одичалый,
Терзался я мечтой бывалой;
Рыдал о том, чего уж нет.
Ночная тень, поток нагорный,
И бури свист, и ветров вой
Сливались втайне с думой черной,
С неутолимою тоской;
И горе было наслажденьем,
Святым остатком прелатах дней;
Казалось мне, моим мученьем
Я не совсем расстался с ней.
9
Где сердце любит, где страдает,
И милосердный бог наш там:
Он крест дает, и он нее нам
В кресте надежду посылает.
Чрез семь тяжелых, грозных лет
Блеснул и мне отрадный свет.
Однажды я, ночной порою,
Сидел уныло над рекою,
И неба огнезвездный свод,
И тихое луны мерцанье,
И говор листьев, и плесканье
Луной осеребренных вод-
Невольно душу всё пленяло,
Всё в мир блаженства увлекало
Своей таинственной красой.
Проснулся дух мой сокрушенный:
"Творец всего! младенец мой
С моей подругой незабвенной
Живут в стране твоей святой;
И, может быть, я буду с ними,
И там они навек моими!.."
Любви понятны чудеса:
С каким-то тайным ожиданьем
Дрожало сердце упованьем;
Я поднял взор на небеса,
Дерзал их вопрошать слезами...
И, мнилось, мне в ответ был дан
Сей безмятежный океан
С его нетленными звездами.
С тех пор я в бедствии самом
Нашел, отец мой, утешенье,
И тяжким уповал крестом
С ней выстрадать соединенье.
Еще, бывало, слезы лью,
Но их надежда услаждала,
И горесть тихая сменяла
Печаль суровую мою.
Забыл я, верой пламенея,
Мое несчастье и злодея:
Она с младенцем в небесах
Мечталась сердцу в райских снах.
Я к ней душою возносился, -
И мысль одним была полна:
Желал быть чистым, как она,
И с жизнью радостно простился;
Но умереть хотелось мне
В моей родимой стороне.
Я стал скучать в горах чужбины:
На рощи наши, на долины
Хотел последний бросить взгляд,
Увидеть край, весь ею полный,
И сельский домик наш, и сад,
И синие днепровски волны,
И церковь на холме, где спит
В тени берез их пепел милый,
И как над тихою могилой
Заря вечерняя горит.
10
Ах, что сбылось с моей душою,
Когда в святой красе своей
Вдруг вид открылся предо мною
Родимых киевских полей!
Они, как прежде, зеленели,
Волнами так же Днепр шумел,
Всё тот же лес вдали темнел,
На жнивах те лее песни пели,
И так же всё в стране родной,
А нет лишь там ее одной!
Везде знакомые долины.
Ручьи, пригорки и равнины
В прелестной, милой тишине,
Со всех сторон являлись мне
С моими светлыми годами;
Но с отравленною душой,
На родине пришлец чужой,
Я их приветствовал слезами
И безотрадною тоской.
Я шел; день к вечеру склонялся;
И скоро сельский божий храм
Предстал испуганным очам;
И вне себя я приближался
К могиле той, где сын, жена...
Вся жизнь моя погребена.
Я чуть ступал, как бы страшился
Прервать их непробудный сон;
В груди стеснял мой тяжкий стон,
Чтоб их покой не возмутился;
Страстям встревоженным своим
Не смел вдаваться дух унылый;
Казалось мне, над их могилой
Дышал я воздухом святым.
Творилось дивное со мною,
И я с надеждой неземною
Колена тихо преклонил,
Молился, плакал и любил...
Вдруг слышу шорох за кустами;
Гляжу, что ж взор встречает мой?
Жнеца с подругой молодой,
И воз, накладенный снопами;
И вижу я, между снопов
Сидит в венке из васильков
Младенец с алыми щеками.
Невольно я затрепетал:
"Я всё имел, всё потерял,
Нам не дали жить друг для друга.
В сырой земле моя подруга,
И не в цветах младенец мой-
Его червь точит гробовой".
В слезах тогда к ним на могилу
Без памяти бросаюсь я;
Горело сердце у меня;
Тоска души убила силу.
Целуя дерн, я разрывал
Руками жадными моими
Ту землю, где я лег бы с ними;
В безумстве диком я роптал;
Мне что-то страшное мечталось;
Едва дышал я, в мутной тме
Сливалось всё, как в тяжком сне;
Уж чувство жизни пресекалось,
И я лежал между гробов
Мертвей холодных мертвецов.
Но свежий воздух, влажность ночи
Страдальца вновь животворят;
Вздохнула грудь, открылись очи.
Кругом бродил мой томный взгляд:
Всё было тихо, скрыто мглою,
В тумане месяц чуть светил,
И лишь могильною травою
Полночный ветер шевелил.
11
Я встал и скорыми шагами
Пошел с потупленной главой
Через поляну; за кустами
Вилась дорога под горой;
Почти без памяти, без цели
Я шел куда глаза глядели;
Из-за кустов навстречу мне
Несется кто-то на коне.
Не знаю сам, какой судьбою,
Но вдруг... я вижу пред собою,
При блеске трепетном луны,
Убийцу сына и жены.
Отец, то встреча роковая!
Я шел, весь мир позабывая;
Не думал я его искать,
Я не хотел ему отмщать;
Но он, виновник разлученья,
Он там, где милые в гробах,
Когда еще в моих очах
Дрожали слезы исступленья...
То знает совесть, видит бог,
Хотел простить-простить не мог.
Я изменил святой надежде,
Я вспомнил всё, что было прежде, -
И за узду схватил коня:
"Злодей, узнал ли ты меня?"
Он робко смотрит, он дивится,
Он саблю обнажить стремится;
Увы! со мною был кинжал...
И он в крови с коня упал.
Тогда еще не рассветало;
Я вне себя иду назад;
И рощи и поля молчат,
Перед зарею всё дремало,
Лишь несся гул издалека,
Как конь скакал без седока;
Бесчувственно я удалялся.
Всё, что сбылось, казалось мне
Как что-то страшное во сне.
Вдруг звон к заутрене раздался...
Огнями светлый храм сиял,
А небо - вечными звездами,
И лунный свет осеребрял
Могилы тихие с крестами;
Призывный колокол звенел;
А я стоял, а я смотрел,
Я в светлый храм идти не смел...
"О чем теперь и как молиться?
Чего мне ждать у алтарей?
Мне ль уповать навеки с ней
В святой любви соединиться?
Как непорочность сочетать
Убийцы с буйными страстями?
Как в небе ангела обнять
Окровавленными руками?"
12
В обитель вашу я вступил,
Искал я слез и покаянья;
Увы, я, грешный, погубил
Святые сердца упованья!
Бывало, бедствие мое
Я верой услаждал всечасно;
Теперь - до гроба жить ужасно!
За гробом - вечность без нее!
Я мнил, отец мой, между вами
Небесный гнев смягчать слезами;
Я мнил, что пост, молитва, труд
Вине прощенье обретут;
Но и в обители спасенья
Я слышу бурь знакомый шум;
Проснулись прежние волненья,
И сердце полно прежних дум.
Везде, отчаяньем томимый,
Я вижу лик неотразимый;
Она в уме, она в речах,
Она в моленье на устах;
К ней сердце пылкое стремится,
Но тень священную боится
На лоне мира возмутить.
О, верь, не обагренный кровью,
Дышал я чистою любовью,
Умел земное позабыть:
Я в небесах с ней думал жить!
Теперь, как гибельным ударом,
И там я с нею разлучен,
Опять горю безумным жаром,
Тоскою дикой омрачен.
Здесь, на соломе, в келье хладной,
Не пред крестом я слезы лью;
Я вяну, мучуся, люблю,
В печали сохну безотрадной;
Весь яд, всё бешенство страстей
Кипят опять в груди моей,
И, жертва буйного страданья,
Мои преступные рыданья
Тревожат таинство ночей.
13
Вчера - бьет полночь-страх могилы
Последние разрушил силы,
И пред иконою святой
С непостижимою тоской
Я изливал мои страданья;
Я милосердного молил,
Чтоб грех кровавый мне простил,
Чтоб принял слезы покаянья.
Вдруг что-то, свыше осеня,
Как будто душу озарило
И тайной святостью страшило,
Отец мой, грешного меня.
Лампада луч дрожащий, бледный
Бросала томно в келье бедной.
Покрыта белой пеленой,
Она предстала предо мной.
И черные горели очи
Ярчее звезд осенней ночи.
О нет, то был не призрак сна
И не обман воображенья!
Святой отец, к чему сомненья!
С нее слетела пелена,
И то была, поверь... она!
Она, прелестная, младая!
Ее улыбка неземная!
И кудри темные с чела
На грудь лилейную бежали,
И, мнилось мне, ее уста
Былое, милое шептали;
Всё та ж любовь в ее очах,
И наш младенец на руках.
"Она!.. прощен я небесами!"
И слезы хлынули ручьями.
Я вне себя бросаюсь к ней,
Схватил, прижал к груди моей...
Но сердце у нее не бьется,
Молчит пленительная тень;
Неумолимая несется
Опять в таинственную сень;
И руки жадные дрожали;
И только воздух обнимали;
Мечтой обмануты, они
К груди прижалися одни.
"Ужель отринуты моленья?
Ужель ты вестник отверженья?
Или в ужасный, смертный час,
Моя всё верная подруга,
Хотела ты в последний раз
Взглянуть на гибнущего друга?.."
И с ложа на колена пал
Чернец, и замер голос муки;
Взор оживился, засверкал;
К чему-то вдруг простер он руки,
Как исступленный закричал:
"Ты здесь опять!.. конец разлуки!
Зовешь!.. моя!.. всегда!.. везде!..
О, как светла!.. к нему!.. к тебе!.."
14
Два дни, две ночи он томился,
И горько плакал, и молился;
На третью ночь отец святой
Обитель мирную сзывает;
Последний час уже летает
Над юной грешною главой.
И в келью брата со свечами
Собором иноки вошли,
И белый саван принесли...
И гроб дощатый за дверями.
Печален был их томный глас,
За упокой души молящих;
Печален вид их черных ряс
При тусклом блеске свеч горящих.
Прочитана святым отцом
Отходная над Чернецом.
Когда ж минута роковая
Пресекла горестный удел,
Он, тленный прах благословляя,
Ударить в колокол велел...
И звон трикратно раздается
Над полуночною волной.
И об усопшем весть несется
Далеко зыбкою рекой.
В пещеру вещий звон домчался,
Где схимник праведный спасался:
"Покойник!" - старец прошептал,
Открыл налой и четки взял;
У рыбаков сон безмятежный
Им прерван в хижине прибрежной.
Грудной младенец стал кричать;
Его крестит спросонья мать,
Творить молитву начинает
И тихо колыбель качает. -
И перед тлеющим огнем
Опять уснула крепким сном.
И через поле той порою
Шел путник с милою женою;
Они свой ужас в темну ночь
Веселой песнью гнали прочь;
Они, лишь звоны раздалися, -
Перекрестились, обнялися,
Пошли грустней рука с рукой...
И звук утих во тме ночной.
Примечания
Чернец (с. 162). - Впервые полностью - отдельным изданием (СПб., 1825),
с эпиграфом из поэмы Байрона "Гяур" и с предисловием от издателей,
написанным, вероятно, Жуковским, где, и частности, говорилось о судьбе
автора: "В молодых летах, проведенных и рассеянности большого света, он не
знал того, что таилось в его душе, созданной понимать высокое и прекрасное,
- несчастий открыло ему эту тайну: похитив лучшие блага жизни, оно
даровало ему поэзию. Вот уже пятый год, как он без ног и слеп существенный
мир исчез для него навсегда; но мир души, мир поэтических мыслей, высших
надежд и веры открылся ему во всей красе своей: он живет в нем и в нем
забывает свои страдания, часто несносные". Отрывок ("Возвращение на родину.
Отрывок из поэмы еще не напечатанный") - "Новости литературы", 1823, Ќ 47.
Поэма была встречена восторженно как читателями (о чем
свидетельствует тот факт, что за два года она была издана трижды), так и
литературными кругами (см. положительные отклики Вяземского - "Московский
телеграф", 1825, Ќ 8 и А. Д. Улыбышева - "Санктпетербургская газета", 1825,
ЌЌ 61, 66). Вяземский в пылу увлечения даже писал: "Я восхищаюсь "Чернецом":
в нем красоты глубокие, и скажу тебе на ухо - более чувства, более
размышления, чем в поэмах Пушкина" (письмо А. И. Тургеневу от 22 апреля 1825
- Остафьевский архив князей Вяземских, СПб., 1899, т. 3, с. 114). Пушкин,
давший высокую оценку поэме в письме Вяземскому от 25 мая 1825 г., обратился
к автору с посланием Козлову. По получении от него "Чернеца":
Певец, когда перед тобой
Во мгле сокрылся мир земной,
Мгновенно твой проснулся гений,
На все минувшее воззрел,
И в хоре светлых привидений
Он песни дивные запел.
Чернец Киевская повесть ---------------------------------------------------------------------------- Русская романтическая поэма. М., Правда, 1985 OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru ---------------------------------------------------------------------------- Прекрасный друг минувших светлых дней, Надежный друг дней мрачных и тяжелых, Вина всех дум, и грустных и веселых, Моя жена и мать моих детей! Вот песнь моя, которой звук унылый, Бывало, в час бессонницы ночной, Какою-то невидимою силой Меня пленял и дух тревожил мой! О, сколько раз я плакал над струнами, Когда я пел страданье Чернеца, И скорбь души, обманутой мечтами, И пыл страстей, волнующих сердца! Моя душа сжилась с его душою: Я с ним бродил во тме чужих лесов; С его родных днепровских берегов Мне веяло знакомою тоскою. Быть может, мне так сладко не мечтать; Быть может, мне так стройно не певать! - Как мой Чернец, все страсти молодые В груди моей давно я схоронил; И я, как он, все радости земные Небесною надеждой заменил. Не зреть мне дня с зарями золотыми, Ни роз весны, ни сердцу милых лиц! И в цвете лет уж я между живыми Тень хладная бесчувственных гробниц. Но я стремлю, встревожен тяжкой мглою, Мятежный рой сердечных дум моих На двух детей, взлелеянных тобою, И на тебя, почти милей мне их. Я в вас живу, - и сладко мне мечтанье! Всегда со мной мое очарованье. Так в темну ночь цветок, краса полей, Свой запах льет, незримый для очей. 17 сентября 1824 Санкт-Петербург 1 За Киевом, где Днепр широкой В крутых брегах кипит, шумит, У рощи на горе высокой Обитель иноков стоит; Вокруг нее стена с зубцами, Четыре башни по углам И посредине божий храм С позолоченными главами; Ряд келий, темный переход, Часовня у святых ворот С чудотворящею иконой, И подле ключ воды студеной Журчит целительной струей Под тенью липы вековой. 2 Вечерний мрак в туманном поле; Заря уж гаснет в небесах; Не слышно песен на лугах; В долинах стад не видно боле; Ни рог в лесу не затрубит, Никто не пройдет, - лишь порою Чуть колокольчик прозвенит Вдали дорогой столбовою; И на Днепре у рыбаков Уж нет на лодках огоньков; Взошел и месяц полуночный, И звезды яркие горят; Поляны, рощи, в_о_ды спят; Пробил на башне час урочный; Обитель в сон погружена; Повсюду мир и тишина. В далекой келье луч лампадный Едва блестит; и в келье той Кончает век свой безотрадный Чернец, страдалец молодой. Утраты, страсти и печали Свой знак ужасный начертали На пасмурном его челе; Гроза в сердечной глубине, Судьба его покрыта тмою: Откуда он, и кто такой? - Не знают. Но, в вражде с собой, Он мучим тайной роковою. Раз ночью, в бурю, он пришел; С тех пор в обители остался, Жизнь иноков печально вел, Дичился всех, от всех скрывался; Его вид чудный всех страшил, Чернец ни с кем не говорил, Но в глубине души унылой Ужасное заметно было. В торжественный молитвы час И он певал хвалебный глас... Но часто вопли тяжкой муки Святые прерывали звуки! Бывало, он, во тме ночей, Покоя в келье не находит, И в длинной мантии своей Между могил, как призрак, бродит; Теперь недвижим, ждет конца: Недуг терзает Чернеца. 3 Пред ним, со взором умиленья, Держал игумен крест спасенья, - И тяжко страждущий вздыхал: Он пламенел, он трепетал, Он дважды тихо приподнялся, Он дважды речь начать старался; Казалось, некий грозный сон Воспоминать страшился он, И робко, дико озирался. Чернец, Чернец, ужели ты Всё помнишь прежние мечты!.. Но превозмог он страх могилы, Зажглися гаснущие силы: Он старца за руку схватил, И так страдалец говорил: 4 "Отец! меж вас пришлец угрюмый, Быть может, я моей тоской Смущал спасительные думы И мир обители святой. Вот тайна: дней моих весною Уж я всё горе жизни знал; Я взрос бездомным сиротою, Родимой ласки не видал; Веселья детства пролетали, Едва касаясь до меня: Когда ровесники играли, Уже задумывался я; Огонь и чистый и прекрасный В груди младой пылал напрасно: Мне было некого любить! Увы! я должен был таить, Страшась холодного презренья, От неприветливых людей И сердца пылкого волненья, И первый жар души моей; Уныло расцветала младость, Смотрел я с дикостью на свет, Не знал я, что такое радость; От самых отроческих лет Ни с кем любви не разделяя, Жил нелюдимо в тишине, - И жизнь суровая, простая Отрадною казалась мне. Любил я по лесам скитаться, День целый за зверьми гоняться, Широкий Днепр переплывать, Любил опасностью играть, Над жизнью дерзостно смеяться, - Мне было нечего терять, Мне было не с кем расставаться. 5 Но вскоре с невских берегов Покрытый воин сединами Приехал век дожить меле нами, Под тенью отческих дубров. Он жил в селе своем с женою, И с ними дочь в семнадцать лет... О старец! гроб передо мною... Во взорах тмится божий свет!.. Ее давно уж в мире нет... Но ею всё живу одною... Она одна в моих мечтах, И на земле и в небесах!.. Отец святой, теперь напрасно О ней тебе подробно знать, Я не хочу ее назвать!.. Молися только о несчастной! Случайно нас судьба свела; Ее красы меня пленили; Она мне сердце отдала, - И мать с отцом нас обручили. Уже налой с венцами ждал; Всё горе прежнее в забвеньи, - И я в сердечном упоеньи, Дивясь, творца благословлял. Давно ль, печально увядая, Была мне в тягость жизнь младая? Давно ли дух томился мой, Убитый хладною тоской? И вдруг дано мне небесами И жить, и чувствовать вполне, И плакать сладкими слезами, И видеть радость не во сне! С какой невинностью святою Она пылающей душою Лила блаженство на меня! И кто из смертных под луною Так мог любить ее, как я? Сбылося в ней мое мечтанье, Весь тайный мир души моей, - И я, любви ее созданье, И я воскрес любовью к ней! 6 Но снова рок ожесточился; Я снова обречен бедам. Какой-то вдруг, на гибель нам, Далекий родственник явился; Он польских войск хорунжий был; Злодей, он чести изменил! Он прежде сам коварно льстился С ней в брак насильственно вступить. Хотел ограбить, притеснить, - И презрен был, и только мщенья Искал с улыбкой примиренья. О мой отец! сердечный жар, Благих небес высокий дар, Нет, не горит огонь священный В душе, пороком омраченной. Не видно звезд в туманной мгле: Любовь - святое на земле. Ему ль любить!.. Но, ах, судьбою Нам с нашей матерью родною Была разлука суждена! Она внезапно сражена Недугом тяжким... мы рыдали, Мы одр с молитвой окружали; Настал неизбежимый час: Родная скрылася от нас. Еще теперь перед очами, Как в страшную разлуки ночь Теплейшей веры со слезами Свою рыдающую дочь Земная мать благословляла И, взяв дрожащею рукой Пречистой девы лик святой, Ее небесной поручала. С кончиной матери смелей Стал мстить неистовый злодей; Он клеветал; уловкой злою Он слабой овладел душою, - И старец слову изменил: Желанный брак разрушен был. Обманут низкой клеветою, Он мнил, безжалостный отец, Что узы пламенных сердец Мог разорвать; и дочь младая, Его колена обнимая, Вотще лила потоки слез; Но я ни гнева, ни угроз, Ни мщенья их не убоялся, Презрел злодея, дочь увез И с нею тайно обвенчался. 7 Быть может, ты, отец святой, Меня за дерзость обвиняешь; Но, старец праведный, не знаешь, Не знал ты страсти роковой. Ты видишь сердца трепетанья, И смертный хлад, и жар дыханья, И бледный лик, и мутный взор, Мое безумье, мой позор, И грех, и кровь - вот пламень страстный! Моей любви вот след ужасный! Но будь мой рок еще страшней: Она была... была моей! О, как мы с нею жизнь делили! Как, утесненные судьбой, Найдя в себе весь мир земной, Друг друга пламенно любили! Живою неясностью мила, В тоске задумчивой милее, На радость мне она цвела; При ней душа была светлее. Промчался год прелестным сном. Уж мнил я скоро быть отцом; Мы сладко в будущем мечтали, И оба вместе уповали: Родитель гневный нам простит. Но злоба алчная не спит: В опасный час к нам весть несется, Что вся надежда отнята, Что дочь отцом уж проклята... Обман ужасный удается - Злодей несчастную убил: Я мать с младенцем схоронил. И я... творец!.. над той могилой, Где лег мой сын с подругой милой, Стоял - и жив!.. Отец святой! Как было, что потом со мною, Не знаю: вдруг какой-то тмою Был омрачен рассудок мой; Лишь помню, что, большой дорогой И день и ночь скитаясь, я Упал; когда ж вошел в себя, Лежал уж в хижине убогой. Без чувства бед моих, без сил; Я жизнь страданьем пережил, И в сердце замерло волненье; Не скорбь, но страх и удивленье Являло томное лицо; В душе всё прежнее уснуло; Но невзначай в глаза мелькнуло Мое венчальное кольцо... . . . . . . . . . . . . . . . . 8 Я бросил край наш опустелый; Один, в отчаяньи, в слезах, Блуждал, с душой осиротелой, В далеких дебрях и лесах. Мой стон, мой вопль, мои укоры Ущелья мрачные и горы Внимали с ужасом семь лет. Угрюмый, скорбный, одичалый, Терзался я мечтой бывалой; Рыдал о том, чего уж нет. Ночная тень, поток нагорный, И бури свист, и ветров вой Сливались втайне с думой черной, С неутолимою тоской; И горе было наслажденьем, Святым остатком прелатах дней; Казалось мне, моим мученьем Я не совсем расстался с ней. 9 Где сердце любит, где страдает, И милосердный бог наш там: Он крест дает, и он нее нам В кресте надежду посылает. Чрез семь тяжелых, грозных лет Блеснул и мне отрадный свет. Однажды я, ночной порою, Сидел уныло над рекою, И неба огнезвездный свод, И тихое луны мерцанье, И говор листьев, и плесканье Луной осеребренных вод- Невольно душу всё пленяло, Всё в мир блаженства увлекало Своей таинственной красой. Проснулся дух мой сокрушенный: "Творец всего! младенец мой С моей подругой незабвенной Живут в стране твоей святой; И, может быть, я буду с ними, И там они навек моими!.." Любви понятны чудеса: С каким-то тайным ожиданьем Дрожало сердце упованьем; Я поднял взор на небеса, Дерзал их вопрошать слезами... И, мнилось, мне в ответ был дан Сей безмятежный океан С его нетленными звездами. С тех пор я в бедствии самом Нашел, отец мой, утешенье, И тяжким уповал крестом С ней выстрадать соединенье. Еще, бывало, слезы лью, Но их надежда услаждала, И горесть тихая сменяла Печаль суровую мою. Забыл я, верой пламенея, Мое несчастье и злодея: Она с младенцем в небесах Мечталась сердцу в райских снах. Я к ней душою возносился, - И мысль одним была полна: Желал быть чистым, как она, И с жизнью радостно простился; Но умереть хотелось мне В моей родимой стороне. Я стал скучать в горах чужбины: На рощи наши, на долины Хотел последний бросить взгляд, Увидеть край, весь ею полный, И сельский домик наш, и сад, И синие днепровски волны, И церковь на холме, где спит В тени берез их пепел милый, И как над тихою могилой Заря вечерняя горит. 10 Ах, что сбылось с моей душою, Когда в святой красе своей Вдруг вид открылся предо мною Родимых киевских полей! Они, как прежде, зеленели, Волнами так же Днепр шумел, Всё тот же лес вдали темнел, На жнивах те лее песни пели, И так же всё в стране родной, А нет лишь там ее одной! Везде знакомые долины. Ручьи, пригорки и равнины В прелестной, милой тишине, Со всех сторон являлись мне С моими светлыми годами; Но с отравленною душой, На родине пришлец чужой, Я их приветствовал слезами И безотрадною тоской. Я шел; день к вечеру склонялся; И скоро сельский божий храм Предстал испуганным очам; И вне себя я приближался К могиле той, где сын, жена... Вся жизнь моя погребена. Я чуть ступал, как бы страшился Прервать их непробудный сон; В груди стеснял мой тяжкий стон, Чтоб их покой не возмутился; Страстям встревоженным своим Не смел вдаваться дух унылый; Казалось мне, над их могилой Дышал я воздухом святым. Творилось дивное со мною, И я с надеждой неземною Колена тихо преклонил, Молился, плакал и любил... Вдруг слышу шорох за кустами; Гляжу, что ж взор встречает мой? Жнеца с подругой молодой, И воз, накладенный снопами; И вижу я, между снопов Сидит в венке из васильков Младенец с алыми щеками. Невольно я затрепетал: "Я всё имел, всё потерял, Нам не дали жить друг для друга. В сырой земле моя подруга, И не в цветах младенец мой- Его червь точит гробовой". В слезах тогда к ним на могилу Без памяти бросаюсь я; Горело сердце у меня; Тоска души убила силу. Целуя дерн, я разрывал Руками жадными моими Ту землю, где я лег бы с ними; В безумстве диком я роптал; Мне что-то страшное мечталось; Едва дышал я, в мутной тме Сливалось всё, как в тяжком сне; Уж чувство жизни пресекалось, И я лежал между гробов Мертвей холодных мертвецов. Но свежий воздух, влажность ночи Страдальца вновь животворят; Вздохнула грудь, открылись очи. Кругом бродил мой томный взгляд: Всё было тихо, скрыто мглою, В тумане месяц чуть светил, И лишь могильною травою Полночный ветер шевелил. 11 Я встал и скорыми шагами Пошел с потупленной главой Через поляну; за кустами Вилась дорога под горой; Почти без памяти, без цели Я шел куда глаза глядели; Из-за кустов навстречу мне Несется кто-то на коне. Не знаю сам, какой судьбою, Но вдруг... я вижу пред собою, При блеске трепетном луны, Убийцу сына и жены. Отец, то встреча роковая! Я шел, весь мир позабывая; Не думал я его искать, Я не хотел ему отмщать; Но он, виновник разлученья, Он там, где милые в гробах, Когда еще в моих очах Дрожали слезы исступленья... То знает совесть, видит бог, Хотел простить-простить не мог. Я изменил святой надежде, Я вспомнил всё, что было прежде, - И за узду схватил коня: "Злодей, узнал ли ты меня?" Он робко смотрит, он дивится, Он саблю обнажить стремится; Увы! со мною был кинжал... И он в крови с коня упал. Тогда еще не рассветало; Я вне себя иду назад; И рощи и поля молчат, Перед зарею всё дремало, Лишь несся гул издалека, Как конь скакал без седока; Бесчувственно я удалялся. Всё, что сбылось, казалось мне Как что-то страшное во сне. Вдруг звон к заутрене раздался... Огнями светлый храм сиял, А небо - вечными звездами, И лунный свет осеребрял Могилы тихие с крестами; Призывный колокол звенел; А я стоял, а я смотрел, Я в светлый храм идти не смел... "О чем теперь и как молиться? Чего мне ждать у алтарей? Мне ль уповать навеки с ней В святой любви соединиться? Как непорочность сочетать Убийцы с буйными страстями? Как в небе ангела обнять Окровавленными руками?" 12 В обитель вашу я вступил, Искал я слез и покаянья; Увы, я, грешный, погубил Святые сердца упованья! Бывало, бедствие мое Я верой услаждал всечасно; Теперь - до гроба жить ужасно! За гробом - вечность без нее! Я мнил, отец мой, между вами Небесный гнев смягчать слезами; Я мнил, что пост, молитва, труд Вине прощенье обретут; Но и в обители спасенья Я слышу бурь знакомый шум; Проснулись прежние волненья, И сердце полно прежних дум. Везде, отчаяньем томимый, Я вижу лик неотразимый; Она в уме, она в речах, Она в моленье на устах; К ней сердце пылкое стремится, Но тень священную боится На лоне мира возмутить. О, верь, не обагренный кровью, Дышал я чистою любовью, Умел земное позабыть: Я в небесах с ней думал жить! Теперь, как гибельным ударом, И там я с нею разлучен, Опять горю безумным жаром, Тоскою дикой омрачен. Здесь, на соломе, в келье хладной, Не пред крестом я слезы лью; Я вяну, мучуся, люблю, В печали сохну безотрадной; Весь яд, всё бешенство страстей Кипят опять в груди моей, И, жертва буйного страданья, Мои преступные рыданья Тревожат таинство ночей. 13 Вчера - бьет полночь-страх могилы Последние разрушил силы, И пред иконою святой С непостижимою тоской Я изливал мои страданья; Я милосердного молил, Чтоб грех кровавый мне простил, Чтоб принял слезы покаянья. Вдруг что-то, свыше осеня, Как будто душу озарило И тайной святостью страшило, Отец мой, грешного меня. Лампада луч дрожащий, бледный Бросала томно в келье бедной. Покрыта белой пеленой, Она предстала предо мной. И черные горели очи Ярчее звезд осенней ночи. О нет, то был не призрак сна И не обман воображенья! Святой отец, к чему сомненья! С нее слетела пелена, И то была, поверь... она! Она, прелестная, младая! Ее улыбка неземная! И кудри темные с чела На грудь лилейную бежали, И, мнилось мне, ее уста Былое, милое шептали; Всё та ж любовь в ее очах, И наш младенец на руках. "Она!.. прощен я небесами!" И слезы хлынули ручьями. Я вне себя бросаюсь к ней, Схватил, прижал к груди моей... Но сердце у нее не бьется, Молчит пленительная тень; Неумолимая несется Опять в таинственную сень; И руки жадные дрожали; И только воздух обнимали; Мечтой обмануты, они К груди прижалися одни. "Ужель отринуты моленья? Ужель ты вестник отверженья? Или в ужасный, смертный час, Моя всё верная подруга, Хотела ты в последний раз Взглянуть на гибнущего друга?.." И с ложа на колена пал Чернец, и замер голос муки; Взор оживился, засверкал; К чему-то вдруг простер он руки, Как исступленный закричал: "Ты здесь опять!.. конец разлуки! Зовешь!.. моя!.. всегда!.. везде!.. О, как светла!.. к нему!.. к тебе!.." 14 Два дни, две ночи он томился, И горько плакал, и молился; На третью ночь отец святой Обитель мирную сзывает; Последний час уже летает Над юной грешною главой. И в келью брата со свечами Собором иноки вошли, И белый саван принесли... И гроб дощатый за дверями. Печален был их томный глас, За упокой души молящих; Печален вид их черных ряс При тусклом блеске свеч горящих. Прочитана святым отцом Отходная над Чернецом. Когда ж минута роковая Пресекла горестный удел, Он, тленный прах благословляя, Ударить в колокол велел... И звон трикратно раздается Над полуночною волной. И об усопшем весть несется Далеко зыбкою рекой. В пещеру вещий звон домчался, Где схимник праведный спасался: "Покойник!" - старец прошептал, Открыл налой и четки взял; У рыбаков сон безмятежный Им прерван в хижине прибрежной. Грудной младенец стал кричать; Его крестит спросонья мать, Творить молитву начинает И тихо колыбель качает. - И перед тлеющим огнем Опять уснула крепким сном. И через поле той порою Шел путник с милою женою; Они свой ужас в темну ночь Веселой песнью гнали прочь; Они, лишь звоны раздалися, - Перекрестились, обнялися, Пошли грустней рука с рукой... И звук утих во тме ночной. Примечания Чернец (с. 162). - Впервые полностью - отдельным изданием (СПб., 1825), с эпиграфом из поэмы Байрона "Гяур" и с предисловием от издателей, написанным, вероятно, Жуковским, где, и частности, говорилось о судьбе автора: "В молодых летах, проведенных и рассеянности большого света, он не знал того, что таилось в его душе, созданной понимать высокое и прекрасное, - несчастий открыло ему эту тайну: похитив лучшие блага жизни, оно даровало ему поэзию. Вот уже пятый год, как он без ног и слеп существенный мир исчез для него навсегда; но мир души, мир поэтических мыслей, высших надежд и веры открылся ему во всей красе своей: он живет в нем и в нем забывает свои страдания, часто несносные". Отрывок ("Возвращение на родину. Отрывок из поэмы еще не напечатанный") - "Новости литературы", 1823, Ќ 47. Поэма была встречена восторженно как читателями (о чем свидетельствует тот факт, что за два года она была издана трижды), так и литературными кругами (см. положительные отклики Вяземского - "Московский телеграф", 1825, Ќ 8 и А. Д. Улыбышева - "Санктпетербургская газета", 1825, ЌЌ 61, 66). Вяземский в пылу увлечения даже писал: "Я восхищаюсь "Чернецом": в нем красоты глубокие, и скажу тебе на ухо - более чувства, более размышления, чем в поэмах Пушкина" (письмо А. И. Тургеневу от 22 апреля 1825 - Остафьевский архив князей Вяземских, СПб., 1899, т. 3, с. 114). Пушкин, давший высокую оценку поэме в письме Вяземскому от 25 мая 1825 г., обратился к автору с посланием Козлову. По получении от него "Чернеца": Певец, когда перед тобой Во мгле сокрылся мир земной, Мгновенно твой проснулся гений, На все минувшее воззрел, И в хоре светлых привидений Он песни дивные запел.