19 марта 2024  09:26 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 52 март 2018

Проза

Игорь Ливант

Короткие рассказы.

Родился в Биробиджане

Родился я в Биробиджане, на улице Шолом-Алейхема. Осмотрелся. Так. Солнце светит. Мама рядом. Папа как всегда на работе. Руководит шоколадной фабрикой. Это хорошо. Брат с нянькой. Будем дружить.

Солнца много. Жарковато. Середина лета всё-таки. Да и климат называют малые субтропики. Зато рыбы много, и помидоры мясистые и весят по килограмму каждый. Главное, для поддержки палку под каждый подставить.

А вот и двор, за забором мебельная артель.

Домик маленький, но уютный, кухня и две комнатки, ничего, что проходные.

Огород большой, и недалеко колодец. Если ведро сорвётся, то ручка может разбить подбородок. Может? Уже. Кровище и шрам на всю жизнь.

Печка и кипящий чайник, если потянуться и наклонить его , то ещё один шрам в этот раз на животе.

Мама уехала на курорт Кульдур, а папа с нами. Каждый день жарит картошку со шкварками, потому что больше ничего не может. Прошу прощения, ещё чай заваривает отменный. Без такого чая в снайперском окопе зимой на северном фронте трудно выжить. Однажды в его отсутствие зажигали с братом керосиновую лампу, чтобы посмотреть будет ли виден огонёк, если закоптить стекло до черноты. Лампа упала и начался пожар. Из бака с питьевой водой ковшиком пожар затушили, но сгорели занавески, и стены стали чёрные от сажи. Поспорили : сразу признаться папе, или подождать пока он заметит. Решили подождать, но он так и не заметил.

Когда приехала мама, хотя очень соскучился, залез под стол и долго не решался оттуда выйти. Вышел только на полузабытый запах печёных яблок.

Двор это почти настоящее футбольное поле, где можно ещё поиграть в чехарду, выжигало и чику с настоящими копейками или согнутыми пробками от ситро и лимонада. Иногда во двор заезжал старьевщик, и мы несли ему всё, что можно было законным путём вынести из дома, и, наверняка намного больше, чем законным. Взамен получали воздушные шарики, карандаши и стирательные резинки. Старьевщик был седой, но с совершенно чёрной бородой и пепельными усами. Всё это кудрявилось и разлеталось во все стороны, что создавало полное впечатление сказочного персонажа. И он любил говорить в рифму, соблюдая ритм и интонацию.

«Это странный магазин -

Я привёз вам керосин.

Загляните на чердак,

И снесите мне пиджак»

А за двором через дорогу речка Волынка, где летом в хорошую погоду мы проводили целый день, отвлекаясь только на призывы родителей пообедать, или попить чаю с чем-нибудь вкусненьким. А когда Волынка разливалась, пока не построили дамбу, у нас появлялось целое море, по которому мы , как на настоящих кораблях, плавали на поваленных деревянных заборах , устраивая морские сражения, используя мётла, лопаты и швабры как толкательные движители нашим импровизированным шлюпкам, катерам и крейсерам, а также, как грозное и эффективное оружие для взятия судно противника на абордаж. Вечерами же мамы и старшие сёстры охали и ахали, прижигая наши боевые раны, и это тоже внушало нам самоуважение и желание во что бы то ни стало завтра снова уже с восстановленными силами и коростами вместо царапин пускаться в морские приключения. Наша придворная Волынка впадала в Биру. А Биджан тоже речка, но подальше. Есть даже посёлок под таким же названием. Вот вам и Биробиджан.

Моя мама работала заведующей школьной библиотекой, в той самой школе, куда вслед за братом она привела учиться и меня.

Форма у нас была просто классная. Полувоенный китель, того же покроя брюки, почти солдатский ремень, и фуражка с фирменной кокардой.

В школе я любил проводить время в маминой библиотеке. Там я забирался на специально очищенную от книг полку, и зачитывался наверняка подобранными мамой для меня книгами. Иногда я, выбирая между уроком по физике, или математике и «Оводом» Этель Лилиан Войнич, вынужден был оставаться на стороне «Гарибальдийцев». И, когда в поисках биробиджанского гарибальдийца приходил кто-то из одноклассников, посланный учителем, мама, как настоящий библиотекарь, не поддавалась этим антиреволюционным проискам, и не выдавала местонахождение сына

Школа для нас была центром всей жизни. Как-то она стала даже инкубатором. По какому-то неведомому для нас экономическому проекту, который охватил, я думаю, всю страну, в спортзале был организован настоящий инкубатор с большим количеством ящиков с электрическим подогревом, в котором находились оплодотворённые яйца. Все ученики средних и старших классов были обязаны дежурить по очереди : наблюдать за температурой, время от времени проветривать зал, убирать помещение и следить за вылупившимися цыплятами. Дежурным можно было пропускать занятия, не делать домашние задания, и им приносили чай с булочками и пончиками с повидлом из школьной столовой. Сначала это было

Трансиб, Дора, Моряк

10 лет пролетели, так быстро, что я не успел опомниться, как оказался в поезде вместе с целой группой одноклассников и одноклассников брата, который был старше меня на полтора года, но закончили мы школу одновременно, он одиннадцать, а я десять классов. Результат школьной реформы. Ехали мы такой весёлой компанией двое с половиной суток, развлекаясь песнями, карточными играми и всякими розыгрышами. Была, например, Дора Коренвайн, добрая, и никогда не обижающаяся девочка. Она очень любила всё сладкое, что можно было понять и по её статным, но отнюдь не худеньким формам. В свой чай она обычно добавляла сахар, не считая количество ложек, а так, строго на глаз. Как-то она, насыпав в стакан вволю этого волшебного белого порошка, приносящего почти наркотическое удовольствие, вышла в коридор подышать у окна, пока чай остынет. Воспользовавшись её отсутствием, мы, почти не сговариваясь, насыпали ей ещё 5-6 ложек для большей сладости и стали ждать её благодарности. Даже сдвинулись, уступив ей место у окна. Дора вошла и с грациозной вальяжностью, слегка удивившись свободному престижному месту, впорхнула на освобождённое ей сиденье. Взяла в руки свой стакан в знаменитом транссибирском подстаканнике, потрогала его, чтобы понять достаточно ли чай остыл. Потом задумчиво взяла в руку ложечку и спросила вслух, но скорее саму себя : «Сахар то я сыпала?» Никто ей не ответил, делая вид, что занимается каждый своим делом. В воздухе висело такое напряжение, что это должно было кончится каким-то взрывом, толи смеха, толи слёз. И только добрейшая, в отличие от всех нас, Дора не замечала этого напряжения. Она, поглядывая в окно на летние, кажется, уральские картинки, стала медленно насыпать в стакан белый, приковывающий наши взгляды сахарный песок. И каждый из нас, беззвучно двигая губами, про себя считал, как во время свадебно поцелуя : «… три, четыре, пять, шесть…» Дора пригубила чай, и, как она всегда делала, добавила ещё ложечку, и принялась, бережно причмокивая, поглощать эту сиропообразную жидкость, которая казалось уже не текла, а тяжело перекатывалась через край гранённого «мухинского» стакана и ровный ряд пока ещё здоровых, не испорченных этим сладчайшим удовольствием зубов. Когда стакан был опустошён, Дора с таким же удовольствием доела недорастворившийся сахар. Кто-то прокомментировал: «Перенасыщенный раствор.» И мы все, опять же не сговариваясь, зааплодировали, высказывая своё восхищение этому своеобразному физиологическому толи опусу, толи фокусу.

Среди пассажиров нашего плацкартного вагона выделялся один моряк, который любил проводить время с нами, учил премудростям взрослой жизни, показывал карточные фокусы, и время от времени просил нас сказать что-нибудь по-французски. В том, как он слушал стихи, прикрыв глаза, и покачиваясь из стороны в сторону, была настоящая печаль, тоска по тому, что прошло мимо него, и никогда уже с ним не случится. Мне было приятно, что он никак не комментирует, не благодарит, а просто погружается в пространство незнакомого, но почему-то близкого ему звучания, музыке языка. Потом он сидел ещё довольно долго, не открывая глаз, и, видя это, все старались не шуметь, не мешать чему-то очень важному, тонкому, что происходило в этом, на вид грубому, с обветренным лицом, и огромными ручищами с рыбацкого промыслового судна моряку. Постепенно он стал обращаться только ко мне, чувствуя, что мне самому нравится создавать для него эту музыку языка. С собой у него было два больших чемодана с копчённой рыбой, солённой красной икрой и мадерой. Ночью, когда все ложились спать, он, прихватив рыбу, икру и мадеру, приглашал меня пойти посидеть с ним в вагоне-ресторане, который всегда был ему открыт, благодаря тем немалым деньгам, которые он вёз с собой после очередной полугодовой путинной вахты, и, которые он, не то чтобы разбрасывал, но особо и не считал. В ресторане он рассказывал мне про свои морские приключения, запивая эти истории мадерой и ресторанским пивом, и заедая красной рыбой с икрой. Там он никогда не просил почитать ему что-нибудь по-французски, и это тоже говорило о его тонком понимании места, времени и гармонии. Мне он тоже наливал то же самое питьё, но совсем понемногу, и каждый раз спрашивая, нужно ли это мне. Тем не менее, вся эта алкогольно-морская смесь помноженная на бессонную ночь и лихие рассказы, сделали своё дело, и на иркутский вокзал я вышел, как настоящий морской волк, во всяком случае, привокзальный асфальт подо мной качался, как палуба под этим ставшим мне близким человеком. А пиво после этой поездки я не могу воспринимать даже на запах.

Абитура

Вот так я оказался в каком-то далёком Иркутске, на берегу Ангары, единственной реки, которая вытекает из озера-моря с самой прозрачной, холодной и вкусной водой, моря, которое зимой замерзает на большую глубину , и, по льду которого можно вдоль и поперёк разъезжать на автомобиле.

А если гуляешь по льду Байкала, то рискуешь упереться в торос до полутора метра высотой, настолько прозрачного, что через него получаются отличные фотографии. А при определённом освещении, лёжа на льду, можно увидеть степенно передвигающуюся рыбу через полуметровый лёд.

В Иркутске, куда я приехал учиться в институт, многие из абитуриентов думали, что Биробиджан, это где-то там же, где Армения или Азербайджан. И ко мне даже приклеилась кличка Вано. Сначала я пытался установить географическую и национальную справедливость, но потом махнул рукой, и стал таки отзываться на имя, придуманное моим приятелем, который был лет на пять старше нас всех абитуриентов. Он отслужил в армии, поработал на шахте, и носил фамилию Могила, причём фамилии своей не стеснялся, и даже бравировал немного, чем вызывал наше восхищение и трепет. Что-то было в его успевшем пропитаться угольной пылью испещрённом оспинками лице, что вызывало наше уважение и мистический страх. Ещё такая фамилия. Да и казался он нам таким старым и мудрым, всё познавшим в этом мире человеком, что спорить с ним было, мягко говоря, невежливо.

Декан

После сдачи последнего вступительного экзамена ко мне на улице обратилась высокая женщина с рыжими курчавыми волосами и строго сказала : «Камарад Ливант, меня зовут Людмила Дмитриевна Гусак. Я декан факультета романских языков. Мы Вас зачислили на факультет, хотя у Вас не хватает одного балла. Надеюсь, вы оправдаете наше доверие.» «Зачем тогда, если не хватает…», начал я, ничего не имея против, даже если не хватает, скорее наоборот. Просто так, от неожиданности. «Потому что Вы, камарад Ливант, мужчина.» Внимательно осмотрела меня и решила исправить формулировку : Потому что Вы мужского полу… мальчик… юноша. И, довольная тем, что нашла точное определение моему физиологическому возрастному состоянию, и тем, что женско-девичий коллектив Иняза будет разбавлен ещё одним пускай пока не мужчиной, но уже не мальчиком, Людмила Дмитриевна пружинистой походкой пошла по каким-то, наверняка важным деканским делам, гордо встряхивая своими великолепно рыжими естественного окраса и завивки локонами. Как же подходила ей эта звонкая фамилия, хотя, как потом стало понятно, и досталась от мужа.

Человеком она была властным и умела держать дисциплину на факультете. Не только студенты, но и преподаватели ощущали волнение и трепет, когда их вызывали в деканат.

Ко мне она всегда относилась хорошо, но без излишней мягкости. Даже наоборот, чем больше она ценила человека, тем больше требований она к нему предъявляла. Для какого-то капустника, а они тогда проводились по каждому поводу, а иногда и без такового, я написал сценку, которую мы разыграли с преподавателем французского отделения, человеком очень лёгким на подъём, к которой можно было обращаться с любым даже авантюрным творческим предложением. И вот я, студент второго курса, и Елена Давыдовна Лупина, преподаватель с шестилетним стажем вышли на сцену «продёргивать», по выражению Елены Давыдовны, саму Людмилу Дмитриевну Гусак.

Сценка

Декан сидит за столом и внимательно изучает только что отлакированные ногти. Стук в дверь.

ДЕКАН

Входите.

Никто не входит. Стук повторяется.

ДЕКАН, повысив голос

Ну, входите же.

Никто не входит. Стук повторяется ещё раз.

Декан встаёт, подходит к двери, открывает её, и вводит за руку студента, который не то чтобы упирается, но без особой охоты в сопровождении декана проходит в центр комнаты, и, опустив голову, приподняв плечи, как будто рассматривает носки своих не первой молодости и чистоты ботинкок.)

ДЕКАН (возвращаясь на свой стул, очень миролюбиво, продолжая краем глаза рассматривать ногти)

Что же Вы стесняетесь, камарад Иванов? Расслабьтесь. Я Вас вызвала на этот раз, чтобы похвалить.

(Студент удивлённо поднимает голову, не опуская, впрочем, плечи)

ДЕКАН

Да-да. Я человек строгий, но объективный. И когда Вы заслуживаете, я Вас могу похвалить, не всё же Вас ругать (окончательно, хотя и неохотно отрывает глаза от блестящих, розоватых ногтей.)

(Студент выравнивает плечи и глубоко вздыхает.) Но в интересах дела могу и поругать. А как иначе? Конечно ругаю. (На секунду задумывается, рассматривает студента, его не самые чистые ботинки и грязные следы от ботинок) Да и как Вас не ругать?! Сами подумайте. Лекции пропускаете.

(Студент достаёт из кармана бумажку и протягивает её декану)

ДЕКАН (не глядя на бумажку)

Что? Справка? А знания эта справка добавит?

(Студент пожимает плечами. И потом в течение всей сценки студент что-то говорит так тихо, что его реплики не слышно, но хорошо видна игра плечами, головой и носками ботинок)

Да и на практических занятиях Вы не особо заметны… Да вовсе не потому, что у Вас всего 165 сантиметров с причёской, есть и поменьше… Да, нет, девочки тоже в счёт. А в общежитии как Вы себя ведёте? Вино распиваете… А я говорю распиваете… Ну и что, что кислое, и Вам самому не нравится?.. Как это приглашают, а Вам неудобно отказать?.. Да нет, я не призываю Вас быть невежливым. Курите у себя в комнате… А я говорю курите… Что значит «не в затяжку)?.. И какая разница, какие сигареты Вы курите?.. Нет, я не пробовала эти сигареты. Я вообще не курю… Ну, когда-то действительно пробовала, но мне не понравилось… Попробовать эти сигареты, и может быть мне понравится?! Вы слишком самонадеяны, Иванов!.. Что-что? Ах, да, конечно «камарад Иванов». Но всё равно, вы слишком самонадеяны. И что Вам сделал камарад Сироткин, что Вы написали в туалете : « Сироткин Вова, просим Вас, не грызите унитаз»… А что ему оставалось делать? Вот он Вам и ответил : « Кто ещё напишет раз, от меня получит в глаз, фантомас»… Давайте, камарад Иванов не будем про качество стиха и рифмы… Да, потому. И зачем Вы приклеили рубль к ниточке, положили в коридоре, сами спрятались в холле, и когда кто-нибудь пытался поднять рубль, тянули за ниточку, заставляя людей бегать за ускользающим рублём? Ах, ускользающий рубля это метафора?... И так Вы испытывали людей на алчность?! Слова то какие знаете.

ДЕКАН (поднимаясь из-за стола)

Ну, вот что, камарад Иванов, как Вы разговариваете с деканом? Пришли тут без всякого приглашения. Ворвались в кабинет. Натоптали своими грязными ботинками. Идите и не мешайте мне работать. Не забудьте написать объяснительную… Нет, не нужны мне хореи, ямбы и анапесты. В строго деловом административно-бюрократическом стиле.

(Студент выходит, осторожно прикрывая за собой дверь)

ДЕКАН (задумчиво глядя во след студенту и переводит взгляд на оставленные студентом грязные следы от ботинок)

Ну вот следы оставлены поэтом

Быть может он действительно талант

И я не зря пытаюсь рифму эту…

Ой, что это я? Это же пятистопный ямб! И я туда же. А он всё-таки нахал.

(Мечтательно выделывая кончиками ногтей движения, вызывающие поэтические ассоциации)

И объяснительную закрутит под амфибрахий с анапестом.

Нахал, во истину нахал.

Инязовские мальчики

А мальчики в Инязе действительно были на перечёт. И. видимо, потому что существовали они в парниковых условиях, были обласканы преподавательским вниманием в институте, и девичьим в общежитии, заниматься ещё и учёбой как-то не получалось, и, уже к концу первого курса из десяти поступивших со мной юношей осталось только двое, я и ещё один странный молодой человек. Во-первых жил он не в общежитии, а дома, во-вторых папа у него был профессор, известный в городе историк. И, наконец, у него была не голова, а энциклопедия, в которой содержалось такое количество конкретных знаний, что хватило бы на десять других голов. Мы развлекались тем, что открывали знаменитый французский энциклопедический словарь Ларус на любой странице, и он, тыкая в первое попавшееся слово, давал точный перевод. Причём, это могли быть, например, мелкие детали самолёта, яхты или танка. Но вот, чтобы соединить эти слова и составить самое простое предложение занимало у него немало времени, намного больше, чем у самого последнего двоешника. Когда преподаватель задавал ему, или всей группе какой-нибудь вопрос, он надолго задумывался, и, несмотря на то что все уже давно забыли и про него и про вопрос, вдруг начинал звучать его трубный и одновременно звонкий голос, с совершенно правильным ответом. И, ответив, он начинал смеяться тонким и неприятным смехом. Как человек он был добрый, отзывчивый и не злопамятный.

И другой пример по владению языком. Достаточно взрослый мужчина, студент немецкого факультета попросил меня позаниматься с ним французским языком. Вторым языком у него был английский, а вот французским надо было начинать с нуля. Я не знал другого такого человека, который бы так фанатично относился к своим занятиям. Он жил на одну стипендию, и в отличие от большинства не получал помощь от родителей. На какую-нибудь работу у него просто не было времени. И на свои 23 рубля он умудрялся питаться не только, готовя себе в общежитии, но в обеденное время, посещал пельменную. Правда сами пельмени он не брал, довольствуясь бульоном от пельменей, в который он крошил несколько кусочков хлеба. И запивал сладким чаем. Его все пытались подкармливать, зазывая на обед или ужин, тем более, что многие питались вскладчину. Так было дешевле и лучше организовывало жизнь. Я, был в биробиджанской коммуне, где девочки готовили по очереди, а в мои обязанности входила закупка продуктов и вынос мусора. Но Пётр Иванович, как звали моего новоявленного ученика, всячески уклонялся от трапезных приглашений. Ему действительно было комфортно жить в том ритме, который он себе выстроил. За занятия он мне, естественно, не мог ничего платить, но мне это было не важно. Мне интересен был сам Пётр Иванович, его целеустремлённость с самоотдача делу. Кстати, все, включая декана и ректора, обращались к нему только по имени отчеству, и это выглядело совершенно естественно. У него была своя система обучения, и фактически Пётр Иванович сам руководил нашими занятиями, а мне оставалось только играть роль магнитофона и учебника. Занимались мы два раза в неделю, и спустя месяц, то есть после 8 часов занятий к нам в общежитие пришла делегация французских коммунистов из провинции провансаль. Пётр Иванович тоже пришёл на эту встречу. К этому времени у него в активном запасе было около 50 слов, из которых было 8-10 глаголов, которые он спрягать в настоящем времени. После рассказов французских гостей о своих впечатлениях от Москвы и Иркутска, нам предложили задавать вопросы и рассказывать о себе. Думаю, что не надо долго объяснять, что самым активным участником беседы был Пётр Иванович со своим минимальным вокабуляром и элементарными знаниями грамматики. Это отметили и французы, предположив, что этот не самый молодой студент учится на 2-3 курсе французского отделения.

Основная масса студентов проживала в общежитии. А так как в основном это были студентки, то к ним часто приходили ухажёры. Молодые люди должны были на вахте оставить паспорт и уйти не позже 23 часов. В один из вечеров вахтёр Тётя Аня, по-матерински помогающая и покрывающая нас пожилая женщина, выпроваживая задержавшихся подпивших гостей, пустила в ход весь арсенал доступных ей не совсем цензурных выражений. На следующий день эти молодые люди написали жалобу на Тётю Аню и отнесли бумагу коменданту общежития. В своём заявлении они утверждали, что вахтёр Тётя Аня постоянно их притесняет по национальному признаку, так как они сами якуты и ходили к девочкам якуткам. Мы решили написать письмо с опровержением в защиту Тёти Ани. В тексте нашего письма говорилось о том, что вышеназванный вахтёр, действительно строго следит за дисциплиной, и, в том числе за регламентом посещений, может допустить крепкое словцо, но это касается не только якутов, но и нас русских. И подписались : Госсен, Ливант, Кайзер, Майер, Браенденбург. Конфликт был исчерпан. Как говорила моя дочка, когда ей было 3 года.


Корейская ученая дама в сереневой шляпке

Венгерский доктор филологии Пишта Петёфи был известен хорошими манерами. Несмотря на новомодные идеи всемирного сглаживания, свободы, равенства и где-то даже братства полов, он был старомоден и учтив с женщинами. Пропускал их вперёд, придерживая дверь в метро, даже если женщина была ещё в 10 метрах от входа, или выхода, уступал место в общественном транспорте, предлагал помощь с багажом и так далее, и тому подобное. С молодыми и красивыми потому что это всегда волновало его, как мужчину, а с остальными потому что он был так воспитан.

Папа, профессор археологии с поэтической натурой любил повторять : « Женщины это чудо, их надо носить на руках!» Когда Пишта был маленький, он пытался представить себе папу, невысокого роста, хрупкого, с летящей походкой, который поднимает тоже не очень высокую, но плотную, крепкого телосложения маму и несёт её на своих тонких руках, не изменяя своей летящей походке. И папа казался ему древнегреческим героем: Гераклом, Персеем, или, на крайний случай Милоном.

Папа очень гордился своей знаменитой фамилией. И когда при знакомстве кто-нибудь уважительно интересовался, а не потомок ли он самого знаменитого венгерского поэта, папа застенчиво улыбался и уклончиво , но не настаивая намекал на то, что эти поэты, эти романтики такие влюбчивые, не постоянные, что всякое может быть и вообще.

Пишта Петёфи тоже был человеком влюбчивым, и, как многие филологи, баловался стихами, что повышало его привлекательность у также романтически настроенных женщин.

Господин Петёфи был приглашён с лекциями и докладом о своём знаменитом однофамильце в Иркутский Лингвистический Университет. Его, как классического филолога, словесника, как он любил себя называть, немного смутило сочетание «лингвистический» и «университет», но он отнёс это смысловое противоречие на те исторические изменения, которые вот уже несколько десятков лет потрясали великое евроазиатское государство, и с удовольствием поехал в этот далёкий, описанный ещё Александром Дюма сибирский город. Тем более, что он много слышал о красоте и привлекательности тамошних женщин, где, благодаря суровым зимам и жаркому лету, не только деревья и травы, но и животные, птицы, рыбы и люди приобретают особые качества. Чего стоит уникальный омуль, который не приживается нигде, кроме огромного пресного озера Байкал.

На конференции, венгерский профессор оказался рядом с симпатичной, довольно молодой, но уже известной в кругах исследователей славистики учёной дамой из Южной Кореи. На ней было строгое зелёное платье, а на голове легкомысленная соломенная шляпка с бумажными цветами сиреневого цвета, и в руке затейливый костяной тоже сиреневый веер. Звали её Ури. Пиште учёная кореянка очень понравилась, и через несколько минут их разговора на хорошем русском языке с привлечением поэтических строчек, народных поговорок и афоризмов, венгерский филолог решил немного поиграть с именем женщины, и стал называть её Уришта, как бы переводя её имя на венгерский язык. Новоявленная Уришта была не против. Так они любезничали, не забывая следить за ходом конференции, которая катилась уже по накатанному руслу, когда госпоже Ури, или по-венгерски Уриште, захотелось прокомментировать выступление китайского коллеги по проблеме перевода новых иероглифов в средствах массовой информации на русский язык. Женщина поднялась со стула и, чтобы не тревожить других участников конференции, многие из которых тоже были увлечены беседой с ближайшими соседями, попросила у председателя заседания разрешения говорить с места. Говорила она громко, изящно выговаривая даже обычно трудные для азиатов звуки. Пишта с удовольствием слушал свою новую знакомую, любуясь тем, как она держится, слегка помахивая веером, толи по привычке, толи от волнения, при этом слегка задевая веером впереди стоящий стул. Чтобы как-то помочь женщине, Пишта отодвинул её стул, действительно увеличив пространство для манёвра. Выступление учёной дамы длилось минут 15, и вызвало одобрительные аплодисменты участников. Особенно старался её венгерский коллега. Дама благодарственно поклонилась в ответ, и церемонно опустилась на место. Но, о, ужас! Там, где стоял её стул, было пустое пространство, так как стул был отодвинут предупредительным венгерским профессором Пиштой Петёфи. Да,да! Это он, носитель своей знаменитой фамилии оказался виновником падения элегантной корейской учёной дамы в сиреневой шляпке с очень гармонирующим шляпке веером. И все близ сидящие филологи и филологини, включая, конечно Пишту, могли убедиться в том, что и подштанники под её зелёным платьем тоже были патриотичного сиреневого цвета.


Rado Laukar OÜ Solutions