28 марта 2024  22:44 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 51 декабрь 2017

Проза


Вадим Михайлов

Остров Кайр

повесть

"11-й день, час Тигра... Люди храма

просили его написать предсмертные стихи.

Учитель отмахнулся рукой и не хотел

слушать. Они, однако, упрямо настаивали.

Тогда он схватил кисть и написал

единственный знак: юмэ, сон.

Бросил кисть и отошел.

Ягю Муненори ХЭЙХО КАДЕН СЁ

Всякое явление подобно сну, иллюзии,

пузырю на воде, тени; оно как туман и как

вспышка молнии. Так всё и надо видеть.

Алмазная Сутра

1.

У старого крана хронический насморк. Несмотря на старания сантехников из его горбатого носа продолжает капать нечто желтое и зловонное. И всё было бы терпимо и смешно, если бы не мерные звуки из ванной. Они отвлекали Степана, не давали ему сосредоточиться на важном вопросе, что из старых бумаг сжечь, а что оставить для... Он не знал, для чего. Вряд ли они кому-то пригодятся.

В силу разных обстоятельств к концу жизни Степан остался один в большой трехкомнатной квартире, купленной в годы молодости, когда жива была Львица, во времена их расцвета и благополучия. Такая площадь теперь была ему не по карману, да и убирать её с каждым днем становилось всё труднее.

После долгих раздумий Степан решил продать эти «хоромы», купить себе двушку, а разницу в деньгах положить в банк под проценты. Без работы, при мизерной пенсии, при необходимости оплачивать ЖКХ, свет, газ, телефон, интернет, лекарства, да ещё кормить и лечить двух своих преданных друзей - кота Василия и кошку Музу, которые в свою очередь врачевали его своим мурлыканьем, избавляли от от тоски и уныния.

Почти полвека Степан прожил здесь. Работал за этим письменным столом, сооруженным из станка швейной машинки Зингер и двух столешниц.

Когда поднимал голову от клавиатуры, с высоты шестого этажа видел роскошный парк. Он действительно прекрасен этот Парк Победы. Степану он особенно дорог. Ведь он сажал эти лиственницы, эти каштаны, эти дубы, эти березы в конце сороковых - начале пятидесятых. Он и тысячи других ребят от первоклашек до выпускников. Они приходили сюда классами, школами, училищами. Расчищали пустырь. Убирали искореженную арматуру. Копали ямки. Маленькие окопчики. Могилки. И втыкали в них хилые саженцы. Мальчики и девочки тоже были хилые, послевоенные, едва живые от недоедания, как эти веточки. Но им было весело. Они были молоды. Возможно, там, рядом с ними, занимались этим бессмысленным, безнадежным, по их тогдашнему разумению, делом взрослые, и даже старики -пенсионеры. Такие, как Степан теперь. Но Степан тогда не замечал их. Ему казалось, что весь мир был молодым. А пожилые люди были для него чем-то вроде декораций или оставшейся в наследство старой мебелью. Это слишком грубо сказано, чтобы быть неправдой, но правдоподобно.

Степан вырос, стал взрослым, сильным мужчиной. И деревья, посаженные им, тоже выросли, возмужали, окрепли. Они безмерно красивы - эти деревья. Особенно каштаны и клёны. И та работа оказалась совсем не бессмысленной.

Полвека Степан смотрел в это окно. Наблюдал смену времен года и смену укладов жизни. Надеялся. Радовался. Мечтал. Влюблялся. Ревновал. Работал. Побеждал. Терпел поражения. Плакал и смеялся. Там его молодость. А под травой, под деревьями, под гладью прудов - пепел. До войны здесь был кирпичный завод. Во время блокады - крематорий. В его печах сжигали тела погибших и умерших от голода ленинградцев... Шестьсот тысяч оборванных жизней! Одна тысяча восемьсот тонн пепла - мелкие белые камушки, рассыпающиеся в ладони.

Шестьсот тысяч душ определяют энергетику этого места. Одним они помогают. Другие не выдерживают... Волнуются, тревожатся, как бы без причин. Но несмотря ни на что - гуляют, бегают, кормят птиц. Катают малышей в колясках... Катаются на лодках... Парк притягивает живых. Они забывают, что там, под зеленой травой...

Переезд — это почти революция, или, может быть, контрреволюция. Это почти эмиграция. Или реэмиграция, возвращение после долгой разлуки. Вроде всё знакомо. Но чужое. Новые соседи, новые порядки. Законы другого муравейника.

В Петербурге районы отличаются друг от друга архитектурой и характером жителей. И погодой. Как будто разные страны. Разные исторические периоды. Степан с певого взгляда отличал жителя Васильевского острова, от того, кто провёл время своей жизни на Фарфоровом или в окрестностях Зимнего. Ну и, конечно, в любом людском водовороте узнавал тех, кто вырос в Московском районе, на юге Санкт-Петербурга, где уже полвека живёт сам Степан..

Здесь свои мифы и свои герои. На улице Победы жили братья Стругацкие. На Московском проспекте Лев Гумилёв. В Купчино, недалеко, за железной дорогой - гениальный Перельман, тот самый, что доказал теорему Пуанкаре и отказался от миллиона долларов. А на Бассейной - Виктор Цой, знаменитые актеры - Е. Капелян, С. Стржельчик, покоритель Эвереста В.Балыбердин. Елена Драпеко - Лиза Бричкина, ну та, что утонула в болоте, а потом вылезла, отряхнулась и стала известным политическим деятелем. На улице Ленсовета — романист Илья Штермлер. И другие, не менее уважаемые, прославившие свой район люди. Шестидесятники и дети шестидесятников. Там, под мемориальными досками, всегда свежие цветы...

Наши дома постарели, требуют капитального ремонта. Возможно, и наши идеи нуждаются в обновлении. Но мы всё ещё верны им.

Степан готовился к переезду, хотя конкретных вариантов не было. Но, кто знает, может завтра? Или послезавтра? Может быть в этом доме. Может быть в другом районе. Может быть в других запредельных мирах. Потому готовился. Мешки, набитые письмами, рукописями, договорами. Фотографии людей, которых забыл. Которых нет не только в реальности, но и в его памяти.

- Пора подводить итоги, - подумал Степан, глядя на кучу писем и черновиков... – Пора подводить итоги. Подумать, как жизнь прожил. Какие грехи. Какие подвиги. Подвигов вроде не было. А грехов? Ну как без них! Они спасают от самодовольства и гордыни. Но жизнь была интересная. Контрастная. Вроде никого не убил. Не разорил. Не унизил. Но что-то теребило душу. Беспокоило. Что-то не так было. Могло быть лучше и достойнее.

Степан разбирал эти ветхие листки, вещдоки его жизни. Они никому не нужны теперь, даже ему. Но дочке пригодятся. У Козерожика, такое у неё с детства прозвище, мастерская в старинном доме с камином. Ей кстати. Она разжигает этими бумажками камин.

Кажется, вчера он тоже гулял в этом парке с ней, с маленьким Козерожиком, маленьким дружочком. Ходили по ночным небезопасным питерским улицам, а потом заходили в ночной парк. Приучал не бояться темных аллей и вообще темноты, пересказывал ей Бокля, Фрейда, Даниила Андрееева,Отто Вайнингера...Рассказывал о ночных своих размышлениях. О том, что путешествуя по России, заходя в любой дом, встречал дружеский сердечный приём. И люди становились его друзьями. Новруз Хубиев, Хаджик Мухамедов, Леван Суджашвили... О Дагестане, где Степан пошел в первый класс школы. О Грузии. О Киргизии.О горах и ущельях. У каждой горы свой характер. Одни горы — женщины. Но есть горы-мужчины. И ущелья тоже разделяются по гентерному принципу. Об опасных объектах наблюдения и мышления. О героическом любопытстве, свойственном нам, людям… О Врубеле и Нилсе Боре. О гостеприимстве горцев и жителей равнин… О чести. О строгих обычаях мусульман. О спокойном созерцании… Об открытом сердце. О том, что общаться и говорить можно не только с людьми, но с кошками, собаками. С цветами. И даже с камнями и со скалми. И вершинами. О том, как отличить настоящую жизнь от карикатуры на неё, которую пытаются нам подсунуть… И о многом другом. О чем думалось. О чем прочитано и услышано...

Россия это большой дом о четырех углах . Остров на четырех китах — иудаизм, христианство, ислам и буддизм, а фундамент наши языческие мифы и сказания, наши песниДа мы враждовали. Но мы и меж собой дрались люто. Немало крови пролито. А теперь наступает время собирать камни… Это наша общая земля... Наш общий дом...

- А что там?- спросила Козерожик, подняв мордочку к небу..

- Где?

- Наверху.

- Облака.

- А там… ещё выше?

- Там космос. Звезды…

- Бог?

- Это слово не надо произносить, доченька. Пока не почувствуешь его в себе. Пока не почувствуешь Его силу и присутствие в каждой живой твари. В каждой вещи. В каждом глотке воды. В каждом глотке воздуха. И тогда тоже лучше хранить его в душе. В тишине...

- Папочка! А со звёздами ты не разговаривал?

- Нет, - с сожалением сказал Степан. - На звёзды я только любуюсь.

- А я хочу.

- Что?

- Говорить со звёздами...

Ей было тогда всего пять лет...

Степан нашел письмо. Восемь страниц, исписанных корявым почерком.

- Опять этот Макс! Опять набедокурил, опять осужден, сидит и будет просить прислать ему чаю, сахару, зубную пасту… Носовые платки... Ну его! В камин!

Однако что-то заставило Степана нагнуться, посмотреть на дату и обратный адрес.

Нет, вроде на свободе!

" Здравствуйте Степан, Львица и Козерожик.

У меня всё хорошо. Живу помаленьку. Но в последнее время со мной начало твориться что-то странное.."

Написано двадцать лет назад.

Степан спрятал письмо под столешницу и на некоторое время забыл о нем.

И всё же оно временами всплывало в его сознании, раздвигая суетные, бытовые мысли. Тревожило.

- Не ответил, - упрекнул себя Степан. – Скверно. Всегда отвечал, даже незнакомым людям. А тут не ответил. Нехорошо. Скверно...

Степан увидел вдруг автора письма, Макса, каким знал его четверть века назад. Талантливого актера. И бандита, грабителя, с большой дороги.

"...Здоровье стало рушиться не по годам, а по дням и часам. И всё с организмом моим, так сказать, с телесным составом. Водичку чистую органон не приемлет. Хочу пить, наполню стакан, и поперхнусь — не проглотить. А что покрепче, пролетает внутрь со свистом… "

На свободе. Раньше проще писал, конкретнее. Просил прислать то да сё... Просил написать начальству зоны, что нужен, мол, для важных съёмок. Чтобы досрочно освободили.

"... Я рухнул на пол в так называемой позе «Зю» Руки сдвинуты за спиной, нога за ногу. Голова запрокинута назад. Вообще-то эта изломанная поза напоминала букву «Зет» ( Z). Не знаю почему, но мы с детства называли эту букву и соответствующую ей позу «Зю». Скорее всего, что в такой позиции мы постоянно видели своих назюзюкавшихся отцов, дедов, дядей, соседей и соседок, а позднее братьев и друзей. У подъездов, заборов, в канавах и просто рядом ..."

Степан читал бегло, пропуская абзацы и предложения, которые плохо читались.

" ...Такая вот получилась борьба с собой за идентификацию личности..."

- Господи! Какая муть!

Степан пытался понять , что в этом послании правда, а что ложь, хитрость... Ведь недаром в последнее время среди народа ходит присказка: "Не верь зекам, солдатам и чиновникам!"

Когда-то давно, ещё в начале их знакомства, Макс показывал Степану толстую тетрадь. В ней были тексты блатных песен и шаблоны писем, из которых, при желании, заключённый мог слепить своё неповторимое письмо на волю. Что-то вроде калейдоскопа. Эти шаблоны сочиняли самые презираемые на зоне — интеллектуалы, не вписавшиеся в сообщество осужденных...

Двадцать лет тому было написано это. Где он сейчас? Что с ним? Всё же не чужой человек.

Вспомнилась Степану реклама - "Каникулы на Острове Кайр". Реж. Лео Мицкевич-Пацкевич.

Двенадцатилетний Макс сыграл там одну из главных ролей.

Леонид Мицкевич-Пацкевич был умный человек. Талантливый. Жесткий. С ним было интересно.Такая славная мужская биография. В молодости - военный лётчик. Потом успешный режиссер хроники. Потом мастер игрового кино. Автор многих прекрасных фильмов. Мистик. Гадальщик на картах Таро. Глубоко, нутром верующий в существование Высшей Силы человек. Хотя никогда не лез на рожон в вопросах Веры, задевающих другие религии, и не носил Звезду Давида.

Лео был прекрасным режиссером. Большим режиссером. То есть, не просто профессионалом. Лео умел поднимать серьезные проблемы. Он снял несколько картин, которые не стареют. И смотрятся сегодня, как смотрелись в том, прошлом нашем бытии. Он был в обойме. На него надеялись в верхах. Но ему не хватало пока международного признания, престижных западных наград, чтобы руководство страны причислило его к «неприкасаемым», работы которых, даже слабые, было «не рекомендовано» критиковать.

И вот, наконец, случилось. Десять лет спустя после «Острова Кайр». На престижном Берлинском кинофестивале Лео обрёл, наконец, своего Медведя за фильм «Бегство в рай», сценарий которого написали для него Степан и Львица.

Получив приз, Лео продал ленту в несколько десятков стран и уехал на ПМЖ в Германию. Купил дом в Мюнхене. Был полон решимости начать новую красивую жизнь среди немцев. Со временем мечтал завоевать Голливуд и переехать в Штаты.

История создания «Бегства в рай» началась в дождливый ленинградский вечер, когда Степан в поисках сюжетов просматривал подшивки газет в ленфильмовской библиотеке. Попалась на глаза небольшая заметка. Осужденный бежал из заключения за месяц до окончания срока.

Во всем была виновата весна. Весна виновата. Весна спровоцировала. Был май. Цвела черемуха. Ему было невозможно ждать. Он хотел туда, на волю...

Эта коротенькая информашка зацепила. Степана. Он не мог думать ни о чем, кроме этого побега. В голове вспыхивали эпизоды и обрывки разговоров. Они сгорали, забывались, возвращались в ином обличье, соединялись и отталкивались. Так будет продолжаться, пока внутреннее притяжение не сформирует живой организм, называемый литературным сценарием. И это ещё не финал. Это только начало, зачатие другой жизни, в которой будут другие родители –режиссер, актеры, оператор... И зритель, не редко изменяющий смысл фильма, романа или живописного полотна своим восприятием.

Начальная стадия сценария - накопление чувственных деталей - похожа на сон.

Степан ходил по комнате, готовил еду, мыл посуду. И в то же время...

...Он открыл глаза. Глаза слезились и всё вокруг выглядело, как в мутной воде на пляже . Он потер веки и увидел сельское окно с клочьями занавески и сквозь давно немытые стекла осеннее хмурое небо. Он подошел ближе. Картина конкретизировалась. Возник дворик. Белая кошка сидела на черном пне. Точила когти. А вокруг было белым бело от первого свежевыпавшего снега.

Кошка точила когти.

Он по привычке улыбнулся и мяукнул, и кошка посмотрела в его сторону.

Время сыпалось снежинками в бесконечность. Ему всегда хотелось владеть временем, и он напрягся, собрал оставшиеся силы, пытаясь убыстрить время, чтобы скорее перейти из неопределенности в определенность... Понять все три цели, к которым ему надлежало стремиться. Низшая - утолить голод. Средняя - понять опасности, подстерегающие его в этих необычных условиях. И высокую, о которой он ещё и не подозревал. Снежинки стали падать быстрее, а затем всё рухнуло. «Завтра» лавинно ворвалась во «Вчера». А «Сегодня» вообще не было. Оно погребено под угасшим временем. Под снегом. В корзине монтажной комнаты. В обрывках невостребованных, забракованных дублей.

Он очутился в пустынной местности. В нереальной реальности. Пустые деревни. Пустые дома. Пустая церковь. Пустой кинотеатр. Пустая тюрьма. Никого. Ни начальников, ни подчиненных, ни зеков, ни охраны, ни мамы, ни папы, ни друзей, ни врагов. Здесь бродят ничейные кошки. Лают ничейные собаки. Мычат ничейные коровы. А в реке громадные рыбы о двух головах. И тоже ничейные. И ржавые сельди в бочке, в магазине сельпо... Он снова мяукнул. И кошка перестала точить когти о черный пень и неотрывно смотрела на окно, за которым неясно проступал образ, призрак будущего героя фильма, у которого ещё нет имени, но оно возникнет, а словесный образ материализуется, если найдется режиссер и продюсеры дадут достаточно денег, чтобы снимать не обнаженный сюжет, а находить детали, которые заставят зрителя увязнуть, утонуть в этом тревожном сне...

Он выбрал избу поновее, почище и стал в ней жить. Ждал, когда за ним придут и отправят снова за колючку. А потом понял, что за ним не придут. Что люди ушли отсюда. И если вернутся, то лет через сто, когда забудут эту катастрофу. Этот радиоактивный выброс.

Первый снег растаял. Снова наступила весна. Или осень. Это пока не важно. Пока не решено.

Прибежал пес. Полаял на кошку. Она пошипела на него. Они смотрели на человека. Тосковали по хозяину. Вот он. Вожак. Ему всё ясно. Как жить? Как выживать?..

Женщина! Женщина нужна! - шептал Степан. - Кто она?

...Он принюхался. Она пахла хорошо, как в детстве перед Новым Годом. Подарок судьбы. Чистая. Душистая. Мягкая…

Но равнодушная к его ласкам.

- Лучше бы тебе родиться мидией! Бутылкой! Ты не женщина! Ты - туалетная бумага!

А когда она начала бросать в него всё подряд — тарелки, ложки, вилки, рюмки, засмеялся довольно, сказал:

- Ну вот! Наконец! Я ведь так ждал! Ждал, когда ты, наконец, проснешься? Оживешь… Растает ледышка в твоём сердце...

- Как ты не понимаешь, - стонала она. - Я женщина! Я не хочу. Я не готова. Я ещё не знаю, люблю ли я тебя...

...Степан никогда не был в заключении. Но сердцем чувствовал, как рождается в нем криминальный персонаж, герой сегодняшнего дня.

Мы столетиями жили как бы в большом показательном трудовом воспитательном лагере, заведении, где не было свободы выбора, а за нестандартные, не разрешенные свыше мысли и высказывания полагалось ужесточение режима, карцер, пресс-хата, а то и ликвидация. Степан и теперь уверен, что при всём при том мы понимали тогда друг друга лучше, чем теперь, в начале двадцать первого века...

Редактор сняла очки, отложила заявку.

- Любопытно... Но, кто даст деньги, если в фильме не будет двух изнасилований и трёх убийств?!

Откликнулся только Лео. Увидел в заявке Степана и Львицы что-то важное для себя. Нашел спонсоров во Франции и Германии. Со Степаном и Львицей заключили договор. Дали аванс. Можно было прожить полгода, спокойно писать сценарий..

Да, Лео был мистик. Но при этом военный летчик. Он всё рассчитал. Чернобыль. Герой бегущий из Зоны (подразумевалось всё наше общество) в зараженный радиацией район, который показался ему раем. Исполнитель главной роли – реальный бандит. Обаятельный, временами даже красивый, Макс. Стареющая кинозвезда на роль его подруги. Намёки. Двусмысленные диалоги. Всё это вместе взятое, считал Лео, обеспечит ему победу на любом западном кинофестивале.

Когда Макс снимался у Лео в фильме «Каникулы на острове Кайр», ему было двенадцать лет . Два года из них он отсидел в колонии для малолетних преступников. Там его нашел Лео. Дал роль. Макс сделал её главной. Все говорили только о нём. Бешеный! Это прозвище Макс получил ещё в колонии. Красивое бледное лицо. В глазах - холодная отвага. В глазах - яростное желание справедливости во всем. Он мог бы стать героем войны. Разведчиком. Офицером... Он был рожден, как воин. Он мог сыграть свою реальную человеческую роль только в экстремальных условиях войны или революции. Его беда, что родился в застойное время. Время чиновников. Время безудержной коррупции, кумовства, слабеющей власти и всеобщего пофигизма. Воинам и героям там не было места. Разве что на орбите. При всём прогрессе, при всех подвигах в космосе и на полях сражений, Россия представлялась Степану безграничной территорией принадлежащей неисчислимым табунам мустангов, разнопородных и разномастных. В течение тысячелетий они неоднократно переживалинесколько повторяющихся этапов — вольница, хаос, объединение,чтобы вместе оборонятся от хищников. Империя. Лучших — в конницу. Дорогие седла. Дорогие уздечки. Музыка. Парады. Битвы. Бега. Те, кто не вписался — пахать! Возить навоз. Империи плавно погружались в застой. Лучших — на бега. Остальных на колбасу. Для тех, кому дарована была жизнь, самым красивым, самым благородным — цирк. Щелканье бича. Бег по кругу. Тоска по вольнице и хаосу. И наконец, снова — хаос. Войны и революции. И стаи хищников... А лошади? Пройдитесь по Невскому. На Аничковом мосту...

Картина «Каникулы на острове Кайр», в которой довелось играть маленькому Максу, получилась очень красивая и в то же время натуралистично жестокая. И при том не бытовая, а как бы сага. Она изобиловала символами и метафорами, которые входили в сознание зрителя, как достоверный репортаж о жизни русских людей в трудные годы войны. Это была проекция факта на понимание России и её отношений с Западом. Она не понравилась начальству. Слишком мрачная! И никакой идеологии! Ей дали низшую категорию. Но не запретили. Замолчали.

Лео готовился к реваншу.

- Ты должен встретиться с Максом, - сказал он Степану. – Я никого не буду снимать, только Макса. Это мой шанс!

Степан считал такую встречу преждевременной. Он нащупывал подходы к новому сценарию. Искал в своей памяти характеры. мысли и поступки людей, с которыми ему приходилось общаться в течении всей жизни. Он примерял судьбу оказавшегося в покинутом людьми посёлке на себя. Это ведь как будто начать жизнь в раю. Жизнь без социальных и криминальных связей, без налогов, без присмотра и досмотров Без взяток. Без липовых конкурсов. Без отчетов. Без обязательств. Без нарушений и наказаний. Без пристальной мстительной памяти всего, что ты говорил и делал, начиная с детского сада. Показать, как очищается душа человека, когда он вырывается из тенет ( сетей) переусложнившегося и изолгавшегося человеческого муравейника и начинает жизнь с белого листа. Из социума в дикость. Это была как бы учебная модель - Земля после глобальной катастрофы. Оставшиеся в живых оказались вне социума. Без тех, кто каждодневно обманывает нас и тех, кого ежедневно обманываем мы. Без тех, кому мы исповедуемся и тех, кто исповедуется нам. Из цивилизации в рай.

Но главная задача – понять, в чём смысл, в чём пафос будущего фильма?

Степан в душе смутно чувствовал этот смысл. Но надо было найти и выстроить эпизоды так, чтобы дошло до зрителя. А это невозможно сделать, прежде чем герой ни начнет дышать, чувствовать, совершать поступки сам, а не по произволу автора. Необходимо дать ему хотя бы на время чужую или свою кровь, чтобы ожил. А там уж он сам отряхнет ненужное. И его сердце станет стучать, а селезенка вырабатывать собственную кровь.

- Женщина нужна. Женщина! Но кто? Кто она? Лилит или Ева?

Степан перебирал в памяти характеры знакомых женщин, которые могли бы дать новый импульс работе... Вспоминал самых ярких, самых непредсказуемых...

Нет! Нет! Нет, остановись! Нужно попроще. Чтобы было понятно каждому.

Ощущение реальности придуманного им, сменялось отчаяньем, тупиком. Степану никак не удавалось проникнуть в ту жизнь чувственно. Будто это с ним случилось. Или как бы он, Степан, был ангелом- хранителем своего героя.

- Женщина! Нужна женщина моему Робинзону! Пятница не заменит женщину! "Познал я Пятницу в минувшую субботу", вспомнил он популярные в школе скабрезные стишки.

Несколько ключевых поворотов. Наброски диалогов. Полный воодушевления Степан пришел на Ленфильм.

- Всё это хорошо, - с насмешливой улыбкой сказал Лео. - Вы хорошо поработали. Но мне надо, чтобы в этом раю проявилась преступная сущность человека. Можно избавиться от блатных наколок и сделать кожу чистой. Но в душе от них не избавиться. Они будут руководить поступками до конца его дней. Человек заражен. Ему не вылечиться и не отмыться. Он, как всегда, превратит рай в ад. - Лео поднял руку, призывая Степана к спокойствию. - Я не хочу с тобой спорить, Степан. Но настаиваю, чтобы концепция сценария была именно такой. Иначе, ищи другого режиссера... Или снимай сам, если сможешь найти деньги.

Степан пришел домой в расстроенных чувствах, рассказал всё своему соавтору, своему самому близкому другу, своей жене Львице. Он готов был отказаться от работы, голодать, даже умереть! Но отказаться от своего виденья мира! Признать, что люди неисправимы!

Он больше полувека, всю жизнь, создавал свой мир, приводил его в соответствие с православными канонами добра и любви. А теперь, в начале девяностых, отказаться от всего, к чему стремился с детства?!

Мудрая Львица спокойно выслушала Степана. И сказала:

- Но ты ведь не отрицаешь, что и так тоже бывает. Сделаем и то, что нужно ему, и то, что хотим мы. У нас ведь есть опыт. Мы ведь привыкли делать так при прежней власти... Позиция Лео динамична. Человек остается человеком. В нём ни на минуту не прекращается борьба добра и зла. Подумай. Ведь без этого нет драматургии.

- Похоже на корриду, - воодушевился Степан. - Коррида в душе. Но в душе чаще побеждает бык. Или корова? Да, корова всегда побеждает. Кстати, знаешь ли ты, как жестко и жестоко дерутся коровы?..

- Давай, лучше займемся сценарием, - сказал Львица. - Слушать тебя так интересно, так заманчиво. Но время идёт.

Незаметно Степан втянулся в работу.

Евгений Габрилович, один из лучших советских кинодраматургов, говорил своему ученику Степану: - Ты растишь сценарий, как любимую девушку, как свою невесту. Но приходит режиссер и насилует её. А потом ещё и актеры... А потом ещё редактора и чиновники... И сердце обливается слезами, когда на экране ты видишь измученную усталую гетеру. А в глазах: "Зачем ты родил меня? Зачем ты сделал это?»

- Мне нужны деньги! - тихо застонал Степан.

Учитель ничего не сказал в ответ. Он давно покинул Землю. И там, на небе, был завален работой — приводил в порядок жития новых святых. Тех, что ещё не родились, но уже обречены стать святыми...

- Тебе обязательно нужно встретиться с Максом? - напомнил Лео Степану.

Встреча должна была состояться в одной из небольших служебных комнат Ленфильма.

Степан посматривал на часы. Ждал. Точно в назначенное время открылась дверь и вошел хорошо одетый молодой человек среднего роста. Хорошей лепки лицо. Ухоженные кисти сильных рук.

Степан поднялся ему навстречу. Протянул руку.

- Степан.

- Макс.

Приятный баритон. Ни одного блатного слова! Ни одного грубого слова. Макс точно и коротко отвечал на вопросы Степана.

Тяжелое детство. Нищета. Безотцовщина. Коммуналка, где все мужчины понемногу воровали, и помногу пили, а женщины при случае торговали собой. И пили… пили… пили до одурения. В такой обстановке прошло его детство. Ощущение протеста росло в нем с каждым годом. Первый грабеж на улице. Первые хорошие вещи. Первая посадка. К двенадцати годам их было уже две. И вдруг в колонию приезжает киногруппа. И его забирают на съемки художественного фильма! Досрочное освобождение. Гостиницы. Уважение. Он быстро вживался в образ. Его герой был словно списан с него. И прозвище своё — Бешеный он оправдывал сполна на съемочной площадке и в любой мелочи повседневной жизни. Он нигде не учился. И в театр не ходил. Но с самого начала умел, играя, отделяться от себя, видеть себя со стороны. И одновременно держать под контролем режиссера, оператора и всю группу.

Такую картину нарисовал себе Степан, исходя из рассказов Лео, скупых ответов Макса и своих наблюдений за сочетанием слов, пауз и выражения его лица.

Обстановка для работы была неподходящая. То и дело входила помрежка, искала что-то в ящиках стола. Дымила сигаретой. Мелькала перед глазами, мешая Степану наблюдать и делать свои выводы. Мешала сосредоточиться, потряхивая почти вплотную к лицу Степана своими танцующими, готовыми выпрыгнуть из декольте грудями.

- Я думаю, что нам стоит продолжить беседу у меня дома, - предложил Степан.

Макс пожал плечами...

- Как хотите.

Лео, узнав, рассердился.

- Ни в коем случае не делай этого! Не пускай его к себе в дом. Макс талантливый актер. Но он бандит по рождению. Не пускай его в свой дом! Ты рискуешь. Это очень опасно!

Но ведь традиции семьи! Детство и юность, проведенные на Кавказе. Совсем другой кодекс чести. Да и просто отчаянное наше русское юродство. Стремление навязать жизни свои ценности. Даже, когда рискуешь жизнью.

Не думая о последствиях, Степан подтвердил приглашение.

Макс пришел также точно, минуту в минуту, как договаривались Пришел с девицей. Ей всё было интересно. И детские рисунки Козерожика. И абстракции Львицы. И кушанья, которыми их угощали гостеприимные хозяева, и странные разговоры.

Степан хвалил "Каникулы на острове Кайр". Хвалил игру Макса.

Макс выслушивал похвалы спокойно. Глаза не выдавали ни гордости, ни удовольствия. Хотя Степан знал, что Макс, каждый раз, выходя на свободу, первым делом приходил на Ленфильм. Приводил с собой друзей и подружек, и ему никогда не отказывали. Давали директорский зал.

Выключался свет и начиналось представление. Картина, которой он гордился. "Каникулы на острове Кайр".

Война. Остров где-то на севере, затерянный в холодных морях. Скалы. Миллионы красивых птиц. И подростки, высаженные на этот безлюдный скальный бастион, чтобы собирать яйца кайр для раненых солдат. И убивать этих красивых птиц для того же. Но кайр так много, что страха по поводу исчезновения этой красоты не возникает. Смертельно опасная работа. Отвесные скалы. Каждое движение может закончиться падением и смертью.

Кроме пацанов - один взрослый, пожилой, не очень здоровый простоватый мужик для присмотра. Всё бытово, всё знакомо. Драки. Дружба. Мечты. Ожидание корабля с большой земли, который привезет хлеб. А корабль потопила немецкая субмарина. И, наконец, к финалу - воздушный бой над островом и сбитый немец. Вражеские летчики, приземлившиеся на соседний островок. Холеные чистые. Бреются каждое утро. Ничего зверского и отвратительного. Красивые, умные, воспитанные. Уверенные в своём превосходстве. Враги. И наши пацаны — грязные оборванцы с искореженной психикой.

В отряде был целый набор типичных для того времени характеров: Блатной, Молчаливый богатырь, Прилипала, Хороший мальчик и маленький бесстрашный воин Макс. И просто мальчишки, из которых можно со временем вылепить всё что угодно.

В Зоне не жалуют актеров. Их презирают. Во всяком случае тогда презирали. Но Максу прощалось. Он с детства проживал в Зоне. Он не был клоуном. Он обращался к обществу от имени десятков тысяч похожих на него пацанов.

- Ты только подумай, - говорил Степан Максу. - У тебя редкий шанс изменить свою судьбу. Начать новую жизнь. Перед тобой откроется мир. Премьеры. Фестивали. Приёмы. Премии. Увидишь мир. Париж. Венецию. Берлин... У тебя начнется другая жизнь... Только не сорвись!

Макс спокойно смотрел в глаза Степану. .

- А на что я буду жить, пока вы пишете сценарий? На что жить мне? Если даже у вас нужда во всем, как я выживу? Как мне жить?

Лео устроил его на хлебокомбинат.

Его уволили через неделю. Выносил сахар, муку , коньяк.

- Зачем ты это делал? - спросил Степан.

- Начальство машинами вывозит! А я что, не имею права?!.

А в глазах - "Ты, Степан, не мужик! Ты чушка! Раб. Ты, запрограммирован на вечное рабство. У тебя смирение раба. Вокруг несправедливость. Неравенство. А если так, то я имею право на всё! Я не фраер, не раб, не опущенный! Не чушка! Почему в этом беспределе и вселенском грабеже я должен быть последним?!»

Это было в начале девяностых.

Лео устроил Макса дежурным электриком до начала съемок.

Он проверял приборы. А потом сидел в нижнем коридоре первого корпуса и строгал палочку. И разглядывал проходящих. Видя Сепана, привставал, а в глазах вопрос: «Скоро? Ну когда же вы напишите этот ваш?!»

Над ним подтрунивали. Издевались. Он молчал. Смиренно строгал свою палочку. Только губы беззвучно шептали: - Терпи! Терпи!

А потом вдруг встал и пырнул ножичком обидчика. а палочку обструганную аккуратно опустил в урну. Вытер ножичек о штаны и вышел на улицу.

Так умело пырнул, что тот едва выжил.

Макс терпеть не умел долго, как мы. Не было навыка долготерпения. Не переносил унижений наших, обычных, каждодневных.

Очень похожая ситуация была во времена Возрождения в Париже. Король Франции иногда спешил по своим личным делам без свиты. И если толкнул в толпе ненароком кого-то, и не извинился, тот мог вызвать короля на дуэль. И это было не раз по свидетельству Бенвенуто Челлини. Он пишет об этом в своих мемуарах. И Степан, читая это, радовался. Тот, несчастный, которого Макс пырнул, конечно не король. Но другим урок. Нельзя безнаказанно унижатьникого! Это первый шаг от рабства и холопства, не чуждого нам, к достоинству и уважению. К благородству свободных людей. В последнее время такие кровавые стычки стали не редки. Пострадавших, конечно, жалко, но пора нам, наконец, не только любить и ненавидеть друг друга, но и уважать. Распространенная не только у нас привычка сильных притеснять тех, кто слабее, попирать их права, издеваться и всячески показывать своё право сильного не только омерзительна, но и смертельно опасна. У «слабых» всегда есть своё оружие – изобретательное коварство. И шансов на спокойную жизнь у притеснителя нет.

Макс снова сел. За неделю до начала съемок. И никто не мог помочь.

Фильм сняли без него. И не ему вручали призы на фестивалях. И не он увидел далекие страны...

Он снова мотал срок. Писал Степану письма. Просил прислать чай, сахар, зубную щетку и пасту. И носовые платки...

Степан предполагал, что освобождение для Макса было, как отпуск, как экскурсия , как заграничная туристическая поездка в другой мир (ну, как для нас в Европу), законов которого он не мог принять и понять, но притворялся понимающим. А когда надоедала эта экскурсия, он раздевал кого-нибудь на улице и возвращался в зону, в свою страну, где ему с детства были понятны законы, и они, эти законы, не казались ему дикими, как нам кажутся.

Лео снял фильм «Бегство в рай» с другим актером. На женскую роль пригласил актрису мировой величины. Получил Серебряного Медведя и уехал в Германию. Но наше время прошло. Слишком много алчущих «гениев» уехало на запад. Слишком высоко они ценили себя. Не окупались. Маржи не было. Интерес к ним пропал. С работой не заладилось. Лео заболел тяжко. Сотни тысяч евро ушли на операции. Деньги кончались.. Жена сдавала комнаты для приезжих из Раши. Принимала только по рекомендации. Как гостей. Чтобы не платить налогов. Это у многих наших соотечественников неистребимо. Проехать сидячкой на фестиваль или конференцию, но попросить на вокзале плацкартный билет у тех, кому не нужно было отчитываться, чтобы получить разницу. А ещё лучше - мягкий или международный. Или прилететь чартером в Берлин, а потом в очереди за багажом добыть дорогой билет для отчета. И в этой нескончаемой суете ещё снимать не какие-нибудь проходные - замечательные, знаковые фильмы!

Он надеялся вернуть к себе интерес продюсеров. Пригласил в Мюнхен Степана, чтобы обсудить новый замысел, последнюю попытку напомнить о себе.

Степан прилетел немедленно.

А Лео возьми, да и умри.

Последний разговор их за день до этого скорбного дня.

Сначала о будущем сценарии. Это должен был быть психологический детектив о работе двойного агента. О жизни и смерти незаурядного человека, разрываемого любовью к своей Родине и одновременно очарованного благами другой цивилизации.

Степан сомневался, что сможет написать такой сценарий. Но не отказывался. Обещал подумать, поднять материалы. Потом заговорили о деньгах. Лео не заплатил Степану и Львице их долю за "Бегство в рай".

Лео лежал на просторной старинной немецкойкровати, укрытый пледом. Он смотрел на большой экран домашнего кинотеатра. Там без звука проходила жизнь героев его фильмов. Он вспоминал её, эту жизнь, как женщину, которую он любил, но которая теперь вдруг отвергла его и ушла неизвестно куда и с кем. Законная жена не в счет. Его настоящей женой была Удача. А любовницей - Слава. Они дружно жили втроём. И вдруг ушли. Исчезли. Бросили его. Другие счастливчики, улыбаясь человечеству, шли по красной ковровой дорожке... А он остался один в этом большом чужом доме.

- Почему ты обманул нас? - спросил Степан. - Я не упрекаю. Не прошу денег. Дело прошлое. Мне просто интересно. Мне необходимо знать. Ну, скажи. Зачем? Мы ведь друзья. Почему?

Лео улыбнулся.

- У меня нет друзей, - сказал он. - Я слишком люблю деньги. А ты не любишь. Для тебя они, как чужой нестираный носовой платок.

- Да, я не люблю! Но как прожить без них?!

- Бог подаст, - сказал Лео и отвернулся к стене, чтобы Степан не видел его слёз. Не о Степане горевал он! Не от боли, терзавшей его голову, плакал.

- Судьба, ты несправедлива! - стонал он. - Я умираю, а фильмы мои продолжают жить без меня. Они всё ещё вызывают интерес, а я никому больше не интересен. Я не стал легендой, как Феллини, как Чаплин, как Андрей Тарковский... Не успел. Поезд ушел. А тут ещё этот блаженный...

Лео долго не мог уснуть.

Всё думалось с обидой:

"Кто мы? Мы лишь украшение на надгробном камне ушедшей страны... Художественная чеканка на сломанном клинке... Нет, мы - ржавчина на топоре истории..."

И Пушкина вспоминал, его сказанную в сердцах фразу - " И надо же мне было с таким талантом родиться в России!"

Принял обезболивающее. Потом снотворное. Заснул. И не проснулся...

Нести гроб было некому. Община не очень жаловала Лео. Он в России был членом компартии и даже входил в какие-то комитеты.

Нанимать дорого. Постояльцы, как назло, все, кроме православного, Степана, чукчи, язычники. Приехали в Германию на Всемирный съезд колдунов. Лео подружился с ними, когда снимал хронику за Полярным кругом.

Кому нести гроб?

Некому нести гроб!

На чукчей надели кипы. На Степана тоже кипу надели. И понеслось… Шопен... Все печальные... Хмурые... Пьют и едят в скорбном сосредоточении. Но с удовольствием.

И вдруг входит женщина в черном. А с ней двое мужчин с кофрами. И все чернявые. То ли цыгане. То ли арабы...

Гости притихли в ожидании взрыва. В ожидании теракта.

Но в одном футляре оказалась скрипка. А в другом саксофон.

Женщина запела.

Хава Нагила!

Радуйтесь, люди!

А звучало как реквием. Как на похоронах Сталина. Сначала медленно и мощно, как удары колокола. Вразрез со словами. Как слово перед казнью.

Потом ритм убыстрился. И это был уже танец.

Радуйтесь, люди!

Жизнь продолжается!

Жизнь нельзя задушить!

Но не от слов мороз по коже. Это вызов смерти. Вызов врагам. Скорбь о погибших. Скорбное торжество жизни... И древние тайны хасидов. И безумное веселие всему наперекор.

Вино сдружило их… Песня сблизила богов и демонов. Зазвучали барабаны шаманов. Горловое пение проникало в каждую трещинку старого немецкого дома. Дом дрожал, вибрировал. Казалось, он вот-вот развалится. Портреты прежних владельцев в ужасе пытались сорваться со стен, убежать, спрятаться в древних тайниках. Чукчи в кипах выглядели вполне реалистично. Думалось о жизни и о всех наших проблемах и противоречиях примирительно и потому благодушно. Будь что будет!

Все мы немного татары, немного чукчи и немного евреи… И тем более немного немцы. А теперь ещё и немного чеченцы… Они в наше время, как прежде варяги, наводят порядок в нашем беспорядке. И через триста лет их вождей будут вспоминать, как мы вспоминаем Рюриковичей. Мирзоивичи... Азаматовичи... Шакурятычи...

Да. Варяги. Татары... Немцы... Евреи... Чеченцы... А мы будто и не меняемся. И земля наша по прежнему обильна и богата, как остров Кайр, но порядка всё так же нет в ней. И вроде всех это устраивает, хотя на словах негодуют, протестуют, жалуются… А как до дела дойдёт берут и дают взятки, откаты. Лицемерят и изобличают других. Только не себя.

Степан перестал есть и пить. Сидел за поминальным столом. Смотрел на большой парадный портрет Лео Мицкевича-Пацкевича. И удивлялся. В жизни он был другим. И в гробу тоже непохожим на себя. Но была доминанта, которая роднила все три образа. Лео всегда казался беспокойным, обиженным, обманутым, недооценённым, готовым к драке. Даже, когда получал Серебряного Медведя.

- Почему не Золотого?! Сволочи… Фашисты!

Даже когда улыбался женщинам, он был беспощадным и злым. А на худсоветах! Как он защищал свои взгляды! Как унижал врагов. А теперь, в гробу! Лишенный мимики, обездвиженный смертью, он не выглядел умиротворенным. Комплексы и обиды проступали сквозь траурный макияж.

Если отвлечься от страха, от ужаса небытия (А что там? Что там дальше?! Что там потом?!), то смерть это грустная тайна, - думал Степан, - такая же грустная, как уходящее детство. Мы становимся другими, непохожими на себя. И только память наша и рассказы наших близких говорят нам, что та другая жизнь была, и мы были в том ушедшем мире живых, но были другими. Память и редкие сны, где мы — дети... Фрагменты иной жизни. Утешение и радость - наши сны! Утешение и радость - наше творчество, которое тоже сон. Утешение и радость, когда посещают нас неведомые стихии, когда освобождаемся мы от пут условностей, от правил игры, навязанных нам, освобождаемся от страха сделать что-то не так, неправильно, наперекор привычному, когда озорничаем, импровизируя на темы прошлого и будущего, нарушаем грамматику и синтаксис устоявшейся жизни, видим себя в другом обличье и в других обстоятельствах.

Степан было грустно. Он был благодарен Лео за то, что выручил их тогда, в начале девяностых... Дал работу...

Только что началось странное десятилетие - «девяностые», только что закончилось не менее странное - «восьмидесятые». Похороны стариков-генсеков. Непонятно, что. Непонятно, куда. И вдруг молодой, веселый, обаятельный с малороссийским говорком. С картой Америки на лбу. Странные перемены. Странные иллюзии охватили народ. Надежды, что вот теперь будем жить, как в Штатах. Путешествовать. Ездить на шикарных автомобилях. И все другие народы - черные, желтые и смуглые, и немцы, и французы в благодарность за наше отречение от наследства будут обслуживать нас и с благодарностью одаривать нас чаевыми. Ну, вроде будем, как американцы. И не через десятилетия! Через четыреста дней!

Свобода, бля! Свобода, бля! Свобода...

Свобода и креативность! Разрешено всё, что не запрещено. Но и запрещённое негласно разрешено для тех, кто за царским столом. Правда, до поры до времени, пока кивают и улыбаются.

Степан вздрогнул от наступившей вдруг тишины.

Он сидел перед компьютером в своей комнате, но видел другое окно и другой Парк. В Германии, много лет тому, в день похорон Лео.

Степан не забудет этих девяностых, как не забудет сороковых . Нужда. Голод. Но ту войну мы выиграли. А эту проиграли. И как следствие - беззаконие, беспредел...

Степан снова пытался прочитать письмо Макса. Отпечатал его на компьютере, чтобы не тратить силы на расшифровку почерка. И обнаружил, что пропал не только конверт с обратным адресом, но и несколько последних страниц.

2.

Позвонила любимая женщина. - Не сходить ли нам на выставку Айвазовского в Русский музей? - Пошли. В метро после вчерашнего теракта пахло карболкой. Но народу было много. Наших людей не запугаешь. И к гастарбайтерам не было вражды. Безумцев в любой нации хватает. Замирая от страха, мальчик с тонким азиатским лицом пробирался сквозь толпу в сторону Степана. Степан заметил, какие у него красивые кисти рук. Пожалуй, слишком изысканные. Не мужские. Тонкие гибкие кисти. Тонкие, длинные пальцы. И лицо, как у принца с персидской миниатюры. Приближался. Совсем рядом. Степан почувствовал чуждый, чужой запах. Степан сразу понял, это начинающий карманник. Ещё необстрелянный. Может быть даже не битый. Способный к этому ремеслу. Но слишком нервный. Слишком взволнованный, чтобы быть незамеченным в толпе. - Лучше бы он стал музыкантом! - подумал Степан. - Играл бы на скрипке в переходах метро. Вагон качало и трясло. Восточный принц то прижимался к Степану, то сила инерции на поворотах отбрасывала его. В глазах мальчика был страх. Степан заметил, что поблизости стояли двое постарше и погрубее, готовые броситься ему на помощь, вытолкнуть из вагона и скрыться в толпе. - Он не выдержал моего взгляда, - подумал Степан. - Он понял, что я слежу за ним. Что я сильный и не побоюсь схватить его...

На Канале Грибоедова было холодно. Вековая дуэль Казанского собора и Спаса на Крови продолжалась, как будто это были храмы двух соперничающих религий. Статисты, изображавшие придворных времен Екатерины Великой, курили, пританцовывая, в ожидании туристов. Фотограф возился с аппаратурой. У Павильона Бенуа за красными флажками ограждения стояла очередь. Она временами вздрагивала и ползла к ступенькам входа и снова замирала. У высоких дверей стояли два полицейских.

Маршан развешивал свой товар на стенде у каменной ограды канала. Он был стар и одет нелепо. Длинная старая шуба, малахай, валенки, заправленные в калоши. Серые брезентовые рукавицы. Он привлекал внимание.

Картины изображали Петербург и пригороды. Судя по всему были написаны лет тридцать назад. Несколько крымских пейзажей. Они тоже были из другого, ушедшего века, выделялись теплотой и грустью о прежних временах.

С помощью нехитрых расчетов Степан понял, что стоять придётся не меньше полутора часов. Солнце по-весеннему сверкало в окнах на другой стороне канала, а здесь была тень и начало зимы.

- Вы хотите купить что-то? Или просто так? - враждебно спросил старик, не глядя на Степана..

- Это ваши работы?

- Мои. Хотите приобрести?

- У меня нет с собой денег. И к тому же моя дочь художница.

- Дай Бог счастья вашей дочери, - сказал он холодно. И отвернулся.

Степан вернулся в очередь.

- У вас с собой есть паспорт или какой-нибудь документ? - спросила остроносая брюнетка.

- А что?

- Там пускают без очереди,..

- Кому сто лет? - улыбнулся Степан.

- После семидесяти пяти.

- Нет, спасибо. - ответил Степан, - Я постою.

Брюнетка не унималась.

- Между прочим, - сказала она. – Этот торговец очень странный человек. Представляете, вон тот крымский пейзаж шесть тысяч.

- Долларов?

- Рублей! А материалов там не меньше, чем на четыре тысячи. Да за место надо платить. Здесь очень дорогие места. Скорее всего он собрал студентов, и они копируют у него в мастерской. Он старит картины и продаёт, как написанные в советское время. Туристы покупают охотно. Это бизнес...

Прошел час. Их впустили в павильон. Там было тепло. За стеклом ресторана сидели праздные беспечные люди. Молодые официанты сновали меж столов. Запахов не было слышно, они тревожили виртуально. Администрация музея пыталась соответствовать времени. Как и везде, здесь тоже пытались заработать. Часть павильона отгородили стеклянной стеной, поставили столики, организовали отдельный вход. И вот вам рядом два Петербурга. Два разных мира. Одни наслаждаются дорогой едой и алкоголем, другие впитывают глазами мир великих художников.

Степан рассматривал людей по эту сторону стеклянной стены... Те, что сидели за столиками ресторана, его не интересовали.

Он давно не был в таком людном месте. Он с интересом неторопливо разглядывал любителей живописи. Наверное, среди них было немало туристов, не коренных жителей Санкт-Петербурга. Но этот город обладает способностью неотвратимо приобщать приезжих людей к своему стилю, подчинять своим правилам поведения не только заразительной манерой общения, старомодной учтивостью, но, возможно, обликом своим, своей архитектурой...

Его внимание привлекла девочка лет десяти. Пока мама сдавала куртки, она прихорашивалась у зеркала, меняла выражение глаз, примеривала на себя образы взрослых женщин, успешных, красивых. Она не знала, что некрасива. Но чувствовала в себе силу, которая сильнее красоты. Она любовалась собой, и Степан любовался ею. А спутница Степана - его любовь, красавица, умница, молодая - тоже любовалась девочкой. Но и Степаном любовалась тоже. Их руки соединились и не расставались пока они не вернулись домой…

Турникет не учтиво поторопил Степана лёгким ударом в поясницу. И...

Море… Море… Море… Закаты...Восходы... Бури... Штили…

- Слишком много воды, - подумал Степан.

Он любил горы.

Степан вспомнил своего знакомого корейца, мастера боевых искусств. Тот посетил недавно свою историческую родину.

- Нет, не хочу туда. Остаюсь в России. Там слишком много корейцев…

Девятый вал...

Скалы...

Горы...

За стеклом артефакты. Палитра художника. Его кисти. Мольберт. Его трость и шляпа.

Он был любимым художником турецкого султана. Был обласкан им. Одарён драгоценными подарками. И всё выбросил в море, когда узнал о начавшихся гонениях, о геноциде армян... Красивый человек... Красивая судьба. Ему, может быть, недоставало страданий, чтобы стать действительно великим.

В толпе Степан увидел человека, похожего на Макса.

У Степана защемило сердце. Он не ответил на письмо. Он предал человека, который, может быть, сделал попытку стать другим, стать лучше. И всего-то за что?

Они с Львицей уехали тогда в деревню. Козерожик осталась одна.

Дверной звонок.

- Кто?

- Дед Мороз.

- Кто?

- Дед Мороз.

Открыла.

На пороге Макс. Худой. Бедный. После очередной отсидки.

Впустила.

- Мне жить негде.

- У Вас ведь две комнаты в коммуналке.

- Соседи не хотят, чтобы я там жил. И мать предала. И сестра... Пусти на пару дней. Ну хоть на ночь. Спать хочу. Я найду себе что-нибудь... Пусти на одну ночь...

Дочка отдала ему ключи, а сама ушла в мастерскую.

Прошло два дня. Прошла неделя. Макс не думал уходить. Ему нравилось здесь. Приводил подруг. Дарил им вещи, которые были в шкафу и чемоданах. Он нашел шкатулку с бабушкиными и прабабушкиными брошками, кольцами, цепочками... Продавал этот золотой хлам скупщикам краденого. Жил привольно. Однажды верхний сосед забыл выключить кран в ванной. И вода побежала по стенам. Разгневанный Макс в одних плавках поднялся к нему.

Сосед, доктор наук, бизнесмен, был поражен его видом. Сплошь наколки. На груди панорама Куликовской битвы. Бешенные гневные глаза. И ни одного грязного слова.

- Ты что же это делаешь?! Что творишь?!

Но кончилось всё мирно. За столом. Разговоры о кино. О зоне. Сосед дал деньги на ремонт.

Правда, у него пропали часы швейцарские, страшно дорогие... Как он мог их вынести?!

Сосед не был в обиде. Он любил приключения. Это было самое волнительное приключение в его жизни. Актер и бандит! Кино!

А Козерожику надоело всё это, и она договорилась со своим приятелем, который прирабатывал ремонтом квартир, и тот вставил в двери новые замки, пока Макс развлекался на свободе , гуляя по родному Питеру.

Он вернулся, а ключи не подходят.

Звонит.

- Открой!

- Не открою!

- Я расшибу дверь.

- Попробуй.

- Я зарежу тебя!

Макс ушел, но скоро вернулся.

- Открой. По хорошему прошу.

Стучал. Кричал. Грозил. Бил ногами дверь.

Никто из соседей не догадался вызвать милицию.

Козерожик позвонила товарищу по секции таэквандо, молодому вепсу.

- Выручай.

Он пришел высокий улыбчивый вепс. Голубоглазый блондин.

Макс вытащил нож.

Вепс смотрел на него с доброжелательной улыбкой.

- Ну не здесь же будешь убивать меня! Пошли хоть в парк.

В Парке он без труда обездвижил, «отключил», Макса и вызвал «скорую».

Макс пропал на полгода.

Пришло письмо из зоны.

" Я здоров, как бык..."

Степан написал в ответ, что не имеет к нему претензий.

" Но я не знаю тебя. А ты не знаешь меня. И забудь мой адрес."

С дочерью был суровый разговор.

- Зачем ты пустила его?

- Но, отец, - сказала она. - Ты ведь с детства учил меня помогать людям. Тем, кто в беде. Ты сам приводил к нам в дом тех, у кого не было крыши над головой. Ты сам не проходил мимо... Не отворачивался...

- Доченька, - сказал Степан как можно ласковее, - Нужно знать, кому помогать... Мерзавцам не надо! Бандитам... Насильникам... Сволочи не надо помогать!

- А имеем ли мы право называть сволочью человека, который ещё не сделал тебе ничего плохого.

- Как это?! Просто так сроки не дают.

- Но он ведь не убил никого. Не покалечил. Ты сам мне говорил, что он признался тебе, что выбирает в толпе человека, который не станет сопротивляться, для которого потеря куртки или теплой шапки - пустяк, повод купить новую... Ты сам рассказывал мне, что на Кавказе горцы принимают любого. И не тронут его пальцем, даже если гость совершит недостойный поступок.

- А потом, когда он покинет жилище, настигают его на дороге и убивают… - уточнил Степан. А сам думал:

- «Возможно, и это тоже наша мечта детская, наивная, губящая нас! Неужели остался только один закон на земле - «Убей первым, чтобы не быть убитым!»

И снова метро. Лица. Лица. Лица. Руки, ищущие опоры. Руки. Поднятые вверх, как крючки вешалок. На плечиках болтаются мужские костюмы и женские платья. Дикий букет лиц. Смешение рас, народов, социумов.

Петербуржцы, спешащие по делам, и не очень спешащие. Мирные горожане. И в этой массе человеческого материала как обязательная острая приправа сегодняшней нашей жизни - карманники, воры, бандиты, террористы и просто люди с больной психикой.

Мы вежливы и благожелательны друг к другу. До взрыва. До ножа. До грабежа. И теперь, после теракта в метро, тоже ещё держимся, мы ещё вместе - соседи, сограждане. Братья... Сестры... Мы все ещё сочувствуем друг другу. В подземке. В храмах. В электричках... До большой крови. Но не дай Бог!..

Степан чувствовал себя в безопасности только в глухом лесу, да на концертах серьёзной симфонической музыки...

Тьфу! Тьфу! Тьфу!

...Он открыл глаза. Глаза слезились и всё вокруг выглядело, как в мутной воде на пляже . Он потер веки и увидел окно и сквозь давно немытые стекла осеннее хмурое небо

Кот Василий точил когти о ковер. Рвал восточный узор, вызывая досаду и гнев - хозяина.

Степан выругался. Поведение Василия не только нарушало красоту жилища, но грозило возможностью споткнутся и упасть, что в возрасте Степана очень не желательно.

А коту было скучно. Ему хотелось внимания. Хотя бы гнева и взбучки. В квартире не было мышей, не было котов-соперников для драки, для выяснения, кто главней, а старая кошка Муза была больна, перенесла две сложные операции и не хотела страстной любви. Она иногда облизывала кота Василия, принимая его за своего большого котенка, хотя была меньше его раза в два.

Степан по привычке мяукнул, и Василий посмотрел в его сторону.

- Может ты, хозяин, придумаешь что-нибудь? Чтобы не было так скучно жить, - говорили его большие голубые глаза. - Давай поедем в деревню, где птицы и мыши, и коты, с которыми можно драться! И молодые кошки!

"Что ждет меня? Раздвоение личности и распад?" - вспомнил Степан строчку из письма Макса.

Был май. Весна.

Вырваться из этой комнаты! Из мелочных дел и суеты! Из тоски одиночества и обид. Из поздней осени его длинной жизни.

Бежать в родную деревню. Собирать ландыши. Гулять с любимой женщиной в весеннем лесу... Целовать... Любить!

Быть самим собой!

Так трагично. Так трогательно! Так смешно! Так искусительно! Так опасно!

В последний год жизни, хотя бы ещё немного быть самим собой!

А вокруг с детства только и слышал:- Будь как все!

Тяни за шнурок, за веревочку со всеми. А веревочка эта к спусковому крючку привязана. А на мушке – князь – самодур, властитель, убийца! (Это воспоминания о Сванетии. Там так, всенародно, убили князя Дадашкелиани. Все свершили вместе. Потянули за одну веревочку. И никого не наказали. Как судить народ?!)

Он открыл глаза. Глаза слезились и всё вокруг выглядело мутно. Не в фокусе . Он потер веки и увидел свою комнату и Парк за окном. Осеннее хмурое небо. А как же весна? Как же май?! Как же любимая?!

Не мог не улыбаться, когда вспоминал её.

Пришли стишата. Не по возрасту. Не по вкусу. Просто пришли и не уходили, пока не записал их.

Было холодно мне,

стало жарко.

Было пасмурно,

стало ярко.

Было грустно мне,

стало радостно.

Разогрелась кровь

до ста градусов.

Ты прошла, смеясь,

манила пальчиком.

Был седым стариком,

а стал я

мальчиком.

Стихи просили Степана уделить им немного внимания - причесать, придать порядочности.

- Да, ну вас! - сказал он и подошел к окну.

Картина конкретизировалась. Западный ветер раскачивал деревья.

Завопил телефон. МЧС предупреждало - грядет гроза и ураган, такой же, как был в Москве недавно. Уже затопило набережную Лейтенанта Шмидта.

Степан включил компьютер. Но не стал работать, потому что вспомнил друзей юности, и эти воспоминания взволновали его.

Он искал их в Интернете. Они вместе начинали жизнь. Строили планы. Иных уж нет, а те далече. Степан любил их. Дорожил их любовью. Ха-Ха! Страдал, когда им было плохо. Молился о них - других – молодых, неизвестных, прекрасных. Непризнанных. Неустроенных...

Почти все состоялись. О них можно узнать всё в Википедии. Даже то, чего не было. Степан любил их - других. И они любили его - другого. И верили они, как и все шестидесятники, в большую жизнь и славную судьбу. Ах, какие были увлечения и страсти! Какой прекрасный сон подарила нам тогда судьба! Ах, как верили мы, что он сбудется, этот сон. Фигушки! Другие сны. Тяжелое похмелье.

Мы были тогда азартными игроками. Бросали на кон всё. Шрамы от той дружбы, о той любви и той ненависти, от той бесстрашной искренности и того предательства стонут и свербят до сих пор. А память тоскует по легкой походке и ясности глаз... По тому бесстрашию. По той уверенности, что неудачи и сама смерть удел героев второго плана. Мы узнавали близких по духу людей в толпе, в метро, в лесу, в тюрьме, в ресторане. И неважно было, состоялся человек, или ещё только начинает ощущать свою избранность, свою нужность, свой путь. Мы верили, что все состоятся. У тех, кто состоялся, не было ни высокомерия ни гордыни. Мы были обречены находить друг друга. Это было так естественно, так легко. Не было ни высокомерия ни, гордыни, ни зависти. Мы были обречены радовать друг друга.

И вдруг - нет их, друзей - шестидесятников. Рядом с датой и местом рождения - крестик, число, месяц, год ухода.

А те, кто ещё жив, закрылись, чтобы не дать повода для жалости.

Правда, были и другие. Вроде бы те же идеалы, та же энергия. Но для них прежде всего — законы своей тусовки, свои пароли и свои кумиры. Они уже тогда были заточены на конкуренцию. Они и теперь отрицают всех, кто не из их тусовки. Они выжили. У них нет идей, кроме идеи утверждения себя. А на этом не проживёшь долго. Чужие находки и прозрения, это очень опасная охота. Другая группа крови убивает вампиров. И это справедливо.

Похожая ситуация была в нашей литературе и искусстве при переходе от двадцатых к тридцатым годам прошлого века…

Пора подводить итоги. Пора разобраться, что это за сон был такой? Что сбылось? А что забыто?

Люди, созданные обстоятельствами. Люди, создающие обстоятельства жизни, истории, быта - всего. Люди, создающие обстоятельства и сами меняющиеся с обстоятельствами, созданными ими.

Степану казалось, что людей создающих новые обстоятельства жизни не было. Они оказывались в фокусе рождающихся событий, в эпицентре, под рукой, и небо выбирало их среди многих, которые бы могли возглавить процесс. Про запас, на всякий случай. Всегда есть дублеры, которые подменят тех, кто не туда рулит.

Горбачев не менял обстоятельств. Он был выбран судьбой, как имя, пароль, криминальная кликуха, для всего разномастного воинства, желавшего гибели той страны и тех идеалов. Вспоминается рассуждение об идеальном мяснике, прочитанное когда-то давно в средневековом китайском трактате о военном искусстве. Горби не был мясником. Он имитировал его. Сыграл роль. Средне. Он был средним заурядным человеком. Его вкусы. Его любимые книги. Его идеалы. Всё было средне. Серо-мещански.

Настоящий мясник, писалось в китайском трактате, приступая к делу, намечает линии на теле живого быка. И затем быстро разрезает его на части, так , что бык не чувствует боли. Может быть, только щекотно ему. С последним ударом ножа бык распадается на части, так и не успев понять, что с ним произошло. Мы вряд ли узнаем когда-нибудь, кто был настоящим мясником, разделавшим нашу великую страну...

Но люди тоскуют по тому времени. Было нечто, что заставляет тосковать. Нет, не сила. Не военная мощь. Хотя и это прельщало нас. Но, главное, мы были вместе. Мы были сплочены. Мы верили, что любой жестокий режим можно очеловечить и сохранить наши идеалы братства и справедливости, сохранить нашу самобытность. У теперешних молодых другие мечты, другие устремления, другая логика, другой сленг. Когда они пытаются объяснить нам своё мироощущение, чаще всего используют два слова «типа» и «как бы». Нам кажется, что за ними пустота. Но этого не может быть! Как жить в пустоте! Там наверняка скрыто что-то недоступное нам - шестидесятникам.

Теперь собеседником Степана всё чаще становился покойный Леонид Мицкевич-Поцкевич, а после того, как выплыло это письмо, одинокий бандит Макс, увлеченный философией Джебрана Джебрана.

Джебран Камиль Джебран. Пик его славы давно прошел. Но он уловил нечто взволновавшее многих людей прошлого века. Возврат к античным богам, к стихиям, живущим в душе (или в сознании) человека. Античные боги, властители страстей, сошли с Олимпа и поселились в головах отдельных людей в настоящем реальном своём обличье - страсти и стихии, и комплексы, раздирающие сознание человека - обожествлённые когда-то очень давно и возведенные тогда на Олимп, чтобы снять с людей личную ответственность за проступки и преступления.

Олимп опустел. Зато в черепах (может быть лучше - чердаках) миллионов людей торжествуют теперь мелкие злобные хунты страстей человеческих.

- Нет, Макс не читал Джебрана. Он атеист. Ему не перед кем оправдываться, кроме суда людского, который он презирает. Но зачем? Зачем он написал это письмо? Показать, что он не чужой? Или доказать, что он не простак? Или это письмо, по его замыслу, станет паролем, дающим ему право на вход в мою тусовку? - думал Степан. - В мой дом, в мою крепость. В мою голову. В мою душу. Чтобы подчинить, использовать. Ограбить... Ведь он признавался, что грабил не любого, а только тех, кто не мог оказать ему сопротивления, тех, кто боялся его. Обреченных. Помеченных страхом перед ним, презирающим законы...

Люди делятся по бесконечному списку признаков. Пол. Раса. Народ. Группы крови. Знак Зодиака. Образование. Цвет глаз. Цвет волос. Рост...

Но Степана интересовал другой расклад, другое деление.

- Люди делятся, - думал он. – на тех, кто отдаёт и тех, кто отбирает. На самом краю единицы, может быть, десятки и сотни тех, кто отдает всё, всего себя – святые. Кто не берет себе ничего, кроме чужой боли. А на другом краю - миллион тех, кто обирает, забирая всё, не отдавая ничего – хищники, паразиты, исчадья ада. А между ними – болото. Миллиарды тех, кто берет немного больше, чем отдает. И оправдывает это тем, что так ведут себя не только люди, но и большинство государств. Этот тип отношений считается нормальным и даже положительным, потому что не доводя ближнего до полного истощения, человек заметно улучшает свою собственную жизнь. Умные телята. Хитрованы... Они знакомятся и дружат с подобными им людьми. Обмениваются услугами. Охотно принимают подарки и услуги, но отвечая, стараются сделать это с наименьшей тратой для себя. И быстро и как-то очень легко отстраняются от людей, не приносящих им реальной материальной пользы. Существует практика превращения чувств и отношений в материальные блага и обратно в чувства.

«Дико извиняюсь!», - как сказал вчера водитель автобуса, недавно приехавший в наш город.

Мне видятся на лицах людей циферки, как на золотых украшениях - знак пробы. Сколько рублей достойны, чтобы их украсть. За какую сумму возможно предать, отречься, полюбить, разлюбить, убить. Рубль - мало. Сто - мало... Для среднего человека достойная риска сумма – мильон! Правда, есть на земле люди, которых не купить за все блага мира. Но гораздо больше тех, кто предаст тебя бесплатно, просто из любви к предательству.

Есть люди-пчелы. Они собирают нектар с цветов быстротекущей жизни и превращают его в целебный мёд искусства — стихи, картины, музыку. Питают ими будущие поколения. Соединяют будущее с прошлым. Правда и то, что иногда отравляют этот мёд своими сомнениями и обидами. Но и это необходимо людям для их духовного здоровья. Но грустно, когда нам вместо мёда предлагают патоку. И уж совсем мерзко, когда перед зимними холодами умерщвляют пчёл, чтобы не тратиться зимой на их питание, а по весне купить новых.

Что и говорить, дорога жизни трудна и опасна и не ухожена, как русские дороги, полна коварных выбоин и наледей. Приходится нарушать правила и получать штрафы. Приближаться к самому краю. Стоять на обочине, наблюдая, как проносится мимо поток исправных красивых машин. И тогда выручает ломбард. Сеть ломбардов ООО КОМПРОМИСС.

Принимаются на комиссию души, таланты, традиции рода, честь, эзотерические способности, любовь, чувство долга, совесть, недописанные романы, не опубликованные научные открытия и др. и пр.

Люди приносят туда свою особинку, своё высокое предназначение, надеясь выкупить до истечения срока. Это редко кому удаётся. Редко кому удаётся вырваться из цепких объятий владельцев ООО КОМПРОМИСС. Единицам. А остальные... Их удел печален...

Может быть, письмо Макса, было вызвано тоской по свету, который вдруг ворвался в его жизнь, во время съемок "Острова Кайр"? Ну, не света, конечно, но что-то вроде сумерек, похожих на свет...

Или письмо - духовный вирус, болезнь, распространяемая хакерами сатаны, чтобы разрушить с таким трудом создаваемую гармонию отдельной человеческой души и Бога?

Хакеры в Интернете - мелочь по сравнению с духовными хакерами, что мутят сознание людей уже не одну тысячу лет. Лжемессии... Лжепророки... Лжеутешители...

Правда и то, что в попытке решить неразрешимые задачи, придуманные духовными хакерами, люди учатся думать. Вырабатывают свои антитела. И иногда побеждают.

Степана волновал вопрос - сомневался ли его друг-недруг Лео, когда-нибудь? Мучился ли вопросом - прав он или не прав? Как он пришел к убеждению, что Богу нужна только жертва? Плата... Взятка... И жертвовать нужно самым дорогим. Как Авраам своим сыном любимым! А в остальном живите, как хотите. Той жизнью, которой достойны.

И снова Лео говорил Степану искусительные слова.

- Вас воспитывают, как рабов. Неужели ты не знаешь, что почти в каждой религии есть прописные формулы, правила, фураж для скота, духовный комбикорм, для таких, как ты, и сакральные тайны - для жрецов и элиты?! Они, как правило, не совпадают. Но я-то вижу, ты не овца, ты - почти волк. Может быть, помесь волка с овцой. Почти человек. И имеешь право знать правду. Господу Вседержителю важно одно - абсолютное признание Его власти. И жертва приносимая Ему! А всё остальное - войны, насилие, несправедливость, вероломство - это наша человеческая суть, дерьмо, отработка - Его не интересует. Поступай, как тебе выгоднее. Побеждай! Но не забывай о жертве. О взятке. О подкупе... Потому что человеческая коррупция отражение коррупции небесной...

- Но как же! Как же! -горячился Степан. – Ты что, веришь, что и на небе есть коррупция?! Это ведь абсурд. Святотатство. Почитай пятидесятый псалом. Когда Давид совершил подлость, послал Урию на верную смерть, чтобы овладеть Вирсавией, ему пришлось умолять Бога простить его. "Тебе единному согреших. и лукавое пред Тобою сотворих; яко да оправдишеся в словесех Твоих и победиши, внегда судите Ти." Значит, Давид совершил грех перед Богом, послав Урию на верную смерть ради страсти своей.

- Но ты подумай, - возражал Лео, - Давид не понес никакого наказания. Вирсавия родила ему сына, Соломона, который стал самым прославленным и мудрым царем. И от него пошли цари многих народов...

« - Похоже на правду, - подумал Степан. - Но потомки Давида не унаследовали его мудрости и поэтического гения. И так же, как он, посылали подданных на смерть ради своих страстей... Приносили языческую жертву. Мучила ли их совесть, как мучила она Давида?!»

В глубине души Лео тоже сомневался и мучился, но до саморазоблачения не доходил. Считал это слабостью. Запрещал себе думать об этом. Тем более говорить. Знал - не поймут! Воспользуются, чтобы обвинить, осадить, унизить… Он не хотел терпеть унижения...

- Но почему? Почему ты обманул нас?

- Я люблю деньги. А ты не любишь. Я не смеюсь над тобой. Ты так создан. Твой удел - молиться и просить. И надеяться, что, может быть, после смерти будешь вознагражден. А я приношу жертву и беру, что хочу! Здесь и сейчас...

Выгонишь одного беса, на место его придут семеро других - более сильных.

Две тысячи лет назад было замечено. И почти два десятилетия назад повторено Максом.

- Где он? Что с ним? Всё же не чужой.

И одновременно другие мысли.

« Нужно выкинуть его из головы! Теперь он, может быть, после смерти своей физической намерен жить во мне до конца дней моих и терзать мою душу.»

- Ох, уж наши внутренние суды-трибуналы!- застонал Степан. - Ох, уж наша беспощадная тройка, наши судьи - Обида, Любовь, Совесть! Наши ревнивые любовницы!

А внутри души ураганы. Сначала обличение мира и оправдание себя. А потом всё наоборот. Что вчера считал преступлением, сегодня - поступок, подвиг, креатив. Все правы, - соседи, жизнь, смерть, правительство, погода, инфлюэнца, все кроме тебя, правы, а ты, ты один виновник всех катастроф, виновник всех бед людских и единственный приговор - наш азиатский - "секим башка"! И ни оправданий, ни амнистий. Пересмотру не подлежит! И всё, как у Трампа, зависит от настроения . От погоды. От перепада давления. От фаз луны. От солнечной активности!

Задолбали со всех сторон.

Покайся! Ты самый мерзкий! Самый жестокий! Самый вероломный! Покайся!

Такой вот русский мрачняк.

Некоторые ломаются.

Была семья. Нормальная. Счастливая. Бурно ссорились и бурно миловались. У него сердце не выдержало. Помер. Её суд внутренний взялся за дело. Установка - наказать!.

Молилась. Не помогает.

Пошла к батюшке.

- Как искупить мне вину перед мужем? Виновата в смерти его.

- Найди человека, которому будешь нужна, и служи ему… Хромому… Слепому… Парализованному… Безумному… Грязному…

Выбрала слепого.

Не пил. Не приставал. Но всё время ругал её. А иногда позволял себе рукоприкладство.

Жалко было смотреть. Потом исчезли. Переехали на другую квартиру.

Через год Степан встретил её на Невском. Расцвела. Помолодела.

- Как ты?

- Замечательно!

- А муж?

- Да не муж он мне. Я наложила на себя обет искупления. Три года мучилась. А теперь вот умер он, и я счастлива. И мужик нашелся . Мастер спорта… Байдарочник...

- Съехались?

- Нет. Мы поняли, что лучше нам встречаться раз в неделю... Чтобы случайно не убить друг друга!

... Выгонишь одного беса, на место его придут семеро других - более сильных...

Степан стал читать письмо внимательно, не пропуская ни слова ни строчки, чтобы понять суть, понять, что хочет от него , или, что хотел от него этот человек, Макс...

...У меня всё хорошо. Живу помаленьку. Но в последнее время со мной начало твориться что-то странное. Сначала изредка, потом чаще, а тепер покатилось. Здоровье стало рушиться не по годам, а по дням и часам. Водичку чистую органон не приемлет. Хочу пить, наполню стакан, и поперхнусь — не проглотить. Что покрепче пролетает внутрь со свистом. А вот водичку "органон" что-то иногда не приемлет. А то речь заткнёт, бывает слова не вымолвить. Или кашель пристанет, ничем не унять. Но это всё мелочи. Цветочки начались, когда меня по правой стороне парализовало. И это, человека, которому ещё и тридцати не исполнилось, как какого-то старика девяностолетнего хватает "кандратий"! Тут уж всё стало идти вразнос: сердчишко вдруг сорвется с ритма пойдёт плясать, как бешеное. То, пардон, рвота откроется. А то вдруг совсем нехорошо с другого конца станет. Ну прямо по пословице: не понос, так золотуха. Кстати о золотухе, так и она меня не миновала: то сыпью покроюсь, то лишаями окинусь, а то экзема проявится. Шулушусь. Как шелудивый пес. А тут и ягодки доспели, когда глаз у меня стал сначала дёргаться, потом косить, а потом совсем перестал меня слушаться, и начал смотреть, куда ему вздумается. Головокружение на меня нашло такое, что не то что ступить, - лёжа шатать стало.К тому времени паралич чуть прошел, но всё равно ходить не могу. Голова гудит, звенит, кружится, сознание меркнет, улетучивается, и меня за собой в полет этот тянет в небытие.

Ох, и крыл же я всех подруг своих, кого мог вспомнить, последними словами. Думал наградили меня чем неприличным. Но коновалы ничего такого у меня не нашли. Я же в больницах этих, «конюшнях», год безвылазно провалялся. Если бы СПИД, он проявился бы.

И дошло до меня, что я болезнь похлеще "подцепил", чем эта "чума ХХ века". Открылось мне что пора собираться мне в край, откуда нет возврата.

Обошлось, полегчало. Меня выписали домой. Я воспрял духом.

Тут и ягодки поспели. Ведь знал же я, что облегчение всегда перед самым худшим бывает.

- Ну, привет! - услышал я внутри моей черепушки ещё один голос, кроме своего. То есть внутри меня всегда звучал мой, а тут ещё один прорезался.

И тут накатило на меня прозрение.

Есть на свете кое-что пострашнее смерти. И эта участь досталась мне. Я шизонулся!

Что ждет меня? Раздвоение личности и распад.

И тут мне по-настоящему захотелось кануть в потусторонний мир. Есть на свете кое-что хуже смерти и эта участь досталась мне. Повезло! так сказать, посчастливилось.

Спасибо! Не знаю кому, но «спасибо» за подарочек к тридцатилетию!

- Может, это что-то наследственное? - шевельнулось в голове.

- И не надейся, - ответил мне оппонент. - Это благоприобретенное.

- Какое уж тут благо! - огрызнулся я. - Совсем собой не владею. А что дальше будет, представить страшно. Скоро слюни пускать начну.

- Положим, тебе это не грозит.

- Спасибо хоть на этом.

- Не за что. А вот то, что ты кое-что приобрел, это факт.

- Я так и знал. Насколько это заразно?

- Да и не заразно это ничуть. Просто ты стал суперменом. Приобрел способности сверхчувственные.

- Понятно. Шизонутый шарлатан. Вроде Вольфа Мессинга, Гуны, Гоши Бонга, Суперовского…

- Хочешь, не хочешь, тебе с этим придётся считаться.

- Спасибо, не надо.

Я попытался восстановить контроль за телом. В результате чего оно стало совершать резкие конвульсивные движения, сходные с эпилептическим припадком…

Такая вот получилась борьба с собой за идентификацию личности.

Попытка оказалась бесплодной. Внутри себя я был не на своей территории. Я рухнул на пол в так называемой позе «Зю» Руки сдвинуты за спиной, нога за ногу. Голова запрокинута назад. Вообще-то эта изломанная поза напоминала букву «Зет» ( Z). Не знаю почему, но мы с детства называли эту букву и одноименную соответствуюую ей позу «Зю». Скорее всего, что в такой позиции мы постоянно видели своих назюзюкавшихся отцов, дедов, дядей, соседей и соседок, а позднее братьев и друзей у подъездов, заборов, в канавах и просто рядом в наших коммунальных и отдельных квартирах, отдыхающих после распития крепких и не очень крепких напитков. Даже и отдыхали они в позе, напоминающей их жизнь, измотанную, трудную, поверженную в грязь…

- Может быть, успокоишься, - услышал я голос над собой.

Сгинь! Изыде! Исчезни! - прохрипел я.

- Ну! Ну! Ну! Прекрати! Выгонишь одного беса, на место его придут семеро других - более сильных, - процитировал он.. - Давай лучше встретимся.

- Что значит «встретимся»? Каким образом?

- Очень просто. Тебе нужно впасть в медитативный транс.

- Ладно, я согласен. Чувствую, раздвоения личности мне всё равно не избежать.

- Не раздвоения! - перебил он меня. - А удвоения… Может быть даже усемерения личности.

- Так что же это выходит. Я что ли не человек, а Змей Горынич.

- Вроде того. Ты, как дерево, а мы — ветки твои. Или ты дерево с множеством стволов. А в сказках о многоголовых чудовищах говорится, как раз о борьбе с расслоением личности. О борьбе с шизофренией.

- Кто же тогда шизофреники?

- Это те, кто не может договориться с собой, с живущими в них враждебными личностями. Это вечные скандалисты. И внутри одной оболочки, одного тела идет бесконечный скандал. Бесконечная война.

- А как же я?

- Ты - другое дело. Ты талант. А что такое талант? Это шизофреник, то есть многоличностный человек, сумевший договориться внутри себя с самим собой. Со всеми сущностями, проживающими в нем. Взять хотя бы Гоголя. В Старосветских помещиках он ясно описал симптомы расслоения личности. Правда, приправил их глупейшими суевериями. Ну, почему после «зова» надо обязательно погибать?! Вот из-за этих суеверий он перессорился внутри себя и не смог жить дальше. А ведь сначала было всё так хорошо! Но не будем отвлекаться. Расслабься, глубоко вдохни, задержи дыхание.

Я все сделал, как мне было сказано, и куда-то, как мне показалось поплыл, полетел...

Впрочем, это длилось несколько мгновений.

Передо мной на поляне сидело семь человек.

Один из них поднялся и произнес:

- Знакомься!

- Художник! - пожал мне руку бородатый мужик в блузе.

- Музыкант! - представился мне человек с буйно растрепанной шевелюрой.

Глаза его восторженно блестели. Кисти рук с длинными нервными пальцами были в непрерывном движении.

- Многоборец! - кивнул мне сухопарый атлет.

- Это триалон, что ли? - попытался уточнить я.

- Нет, - усмехнулся он. - Различные системы единоборств.

- Лекарь, - представился четвертый.

- Где ты был раньше? - съязвил я. - Я тут почти год мучился.

- Рождение всегда мучительно, - спокойно ответил он. - Я старался не навредить. Но теперь всё будет хорошо.

Я смотрел на них и думал: - Какая же я многосторонняя личность!

- Каждый человек способен на многое, но не каждый знает, на что он способен. - процитировал молчавший до этого мужик знаменитый афоризм из фильма «Брилиантовая рука» и представился: - Путешественник.

- А я писатель! - сказал последний из этой великолепной семерки. А тебя мы назовем — Созерцатель!

- И всё же… Почему я должен поверить вам?

- Потому что мы — это ты! Ты как матрешка… Ты ведь чувствовал иногда, что тобой кто-то руководит.

- Я думал, кто-то свыше.

- Спасибо за лестное мение, но это были мы.

- Значит, вы сильнее меня?

- Нет, ты сильнее всех нас вместе взятых.

- Но когда мы помогаем тебе, ты становишься во много раз сильнее. Мы катализаторы.

- Так вы — гормоны!

-Что-то в твоей догадке есть, но всё гораздо сложнее.

- Так, что же, вы мои помощники?

- Мы твои грани.

- Надо же у меня есть грани… Как у стакана. Я не человек, а граненый стакан!

- Ты бриллиант!

- Надо же! А ведь всю жизнь мечтал быть стаканом!

Мы все облегченно рассмеялись.

- А сколько граней в принципе возможно иметь человеку?

- У некоторых святых их было до двадцати пяти. Да, кстати, ты теперь ещё и телепат, - сообщил мне Лекарь.

- Я не верю в эту псевдонаучную чушь.

- Можешь проверить. Мы, внутриличности, можем посещать другие личности. В результате возникает эффект телепатии. Восемьдесят процентов информации поступает к нам помимо сознания. Поэтому информация долго расшифровывается, искажается, забывается. А мы подаем её тебе на блюдечке с голубой каёмочкой — ясную и понятную. Ведь , почему ты пишешь руками, а не ногами?

- Так научили.

- Да, научили, но ещё и потому, что руки больше приспособлены для тонкой работы. К письму. Поэтому не мешай твоим граням проявлять себя в соответствующих ситуациях.

- И ещё, - осенила меня смутная догадка. - Хотелось бы узнать насчет снов.

- Сны — это тоже мы. Но только до рождения… До формирования… Теперь это собрание единомышленников…

- Совет старейшин, - съязвил я.

Все опять рассмеялись.

- Что-то вроде этого.

- Ну что? - предложил кто-то. - Рванем в открытый мир?

- Вперед! - сказал я .

И мы вышли на улицу.

Степан, я думаю это начало какого-то романа-фэнтези, но что дальше не знаю. Не могу ничего больше придумать пока. А кроме Гоголя меня на это натолкнул Джебран Халиль Джебран (1883-1931) арабо-американский писатель. Семь ликов. Из книги "Безумец". Его притчи и стихи. Перевод с английского В. Маркова.

« В глухой, полночный час я слышал сквозь сон, как семь ликов моих собрались вместе и шепотом вели такой разговор между собой.

Первый лик:

- Вот здесь, в этом безумце, я прожил все эти годы, и единственным моим занятием было - днём растравлять его боль, а ночью бередить его тоску. Я не хочу больше мириться со своей участью и восстаю.

Второй лик:

- Брат мой, ты несравненно удачливей меня, ибо мне выпал жребий быть весёлым человеком этого безумца. Я смеюсь его смехом, пою в счастливые его часы и мои трижды окрылённые ночи, вихрем пляски возносят его свмые светлые мысли. Нет, это я восстану против своего постылого существования.

Третий лик:

- Что же сказать мне, одержимому любовью лику, пылающему факелу неистовой страсти и безудержных желаний? Это я, томимый любовью лик, восстану против безумца!

Четвертый лик:

- Я самый жалкий из вас, ибо мне выпали на долю лишь смертельные отвращения и гнусная ненависть. Нет, это я, подобный буре лик, рождённый в черных пещерах ада, откажусь служить безумцу.

Пятый лик:

- Нет, не ты, а я, мыслящий, причудливый лик — лик голода и жажды, обреченный скитаться, не зная ни минуты покоя, в поисках ещё не познанного и ещё не сущего, это я восстану.

Шестой лик

- Я, лик труженик, жалкий подёнщик, терпеливыми руками и тоскующими глазами леплю образы из дней и сообщаю новые вечные формы бесформенным частицам — это я, один единственный, восстану против неугомонного безумца.

Седьмой лик:

- Удивительно, что все вы восстаете против этого человека. Ведь каждый из вас должен избрать уготовленную ему судьбу. О, я почел бы за благо уподобиться любому из вас, только чтобы иметь свой жребий! Но я, лишенный всего, праздный лик, что пребывает в немом пустынном «нигде и никогда», в то время, как вы воссоздаёте жизнь. Теперь посудите, мои соседи, кто из нас должен восстать — вы или я?

Так молвил седьмой лик, и шесть других поглядели на него с сочувствием, но не обмолвились ни единным словом, и в сгустившейся полуночной мгле один за другим погрузились в сон. Охваченные каким-то незнакомым счастливым смирением.

И только седьмой лик не смыкая глаз продолжал пристально вглядываться в «ничто», стоящее за каждой вещью.

Степан, когда я читаю такие вещи, мне сразу становится ясно, кто я по сравнению с Халилем или Гоголем.

Джебран Халиль Джебран писал на арабском и английском. Родился в Ливане в христианской семье.

А ещё , Степан, мне хотелось бы почитать что-нибудь из Михаила Нуайме (1883-1987). Писал тоже на арабском и английском. Питомец русской школы в Бискинте (Ливан) и семинарии в Назарете, основанных Русским Православным Палестинским Обществом. В 1906 -1911 гг учился в России, в Полтавской семинарии. Был другом Джебрана К. Джебрана. "

Степан искал пропавшие листки и конверт. Потратил на поиски целый день.

Их принесла Козерожик. Нашла, когда растапливала свой камин.

- Отец, как ты чувствуешь себя? Плохо спал?

- Да опять жуткие сны. Драконы. Бандиты...

- У меня тоже бывает такое. Но я хватаю всё, что под рукой, и бью в глаз.

- Помогает?

- Ещё как! Уползают воя. Попробуй. Призраки страшны до тех пор, пока их боишься. Ты попробуй. У тебя получится.

Степан устроился поудобнее в кресле и стал читать вновь обретенные страницы. Они отличались от предыдущих, как будто Макс склеил два разных письма. Никакой мистики. Зарисовка с натуры.

"Наталья ухаживает за своей матерью, а моей тещей, Ольгой Тихоновной. Тёща стала сильно набожной. Весь мир ей видится наполненным грязью, отходами. Вещи она тоже делит на чистые и нечистые. Чистые, это те, что были при Иисусе Христе. А нечистые, те, что придуманы позже. Особенно она ополчилась на синтетику и пластмассу и полиэтилен. Даже мыло земляничное — нечистое, а хозяйственное — чистое. Все моющие порошки — нечистые. Людей тоже делит на «сатану» и «святых». Себя считает святой. Ей, дескать, дано отличать сатану от святых и очищать этот мир от сатаны. Считает, что стало очень много сатаны и совсем мало святых, может быть всего 10 человек из секты «Древних христиан» лютеранско — баптистского толка. Мы с Натальей думали, что она сможет жить одна в благоустроенной квартире. Но она оказалась такой активной, что за два месяца довела соседей до осатанения.

Она считала соседей сатанами. Очищала их по-своему. Лила воду ночью под коврики их околодверные вёдрами.

Хоть зима была тёплая, но в ней выпало несколько морозов. И в эти морозные дни вздумалось ей мыть окна. Распахнула окна настежь несмотря на мороз. Протрет стекло мокрой тряпкой, оно тут же льдом покрывается. Этот лёд моя тёща скоблила кухонным ножом. Видит, что плохо отскабливается, она снова мокрой тряпкой протирает. Лед ещё толще становится. Скоблёжка ещё интенсивней. Это, как язычники поливали меч кровью, чтобы очистить его от ржавчины. Чем больше ржавел, тем больше поливали. Чем больше поливали, тем больше ржавел. Заставили её закрыть окно. Она стала по ночам пол скоблить в квартире, чтобы стал белым. Был прямой гладкий пол, стал в ямах

Использованную заварку сливала на кухне в раковину. Забила сливной сток. В туалете подтиралась тряпочками, ведь туалетная бумага не чистая, её не было при Иисусе. Забила унитаз. Я всё прочистил. Целый день мучился.

Через месяц она стала искать серебро. Сорвала обои и снова забила сток в туалете. Проскоблила титан, искала под краской золото или серебро, потому что Иисус обещал всем золотые вещи. Оторвала в бачке туалета резиновые шланги — искала золото и серебро. Бачок потерял герметичность и вода стала выливаться на пол. Пришлось отключить. Вокруг ванны отбила кафель — он не чистый — и ванной стало невозможно мыться. И здесь тоже забила сток обоями. Внушила себе, что вода у нас из-под крана святая и стала лить её ведрами на шкафы, одежду, обувь. И называла это стиркой. Мокрую одежду она не просушила, и одежда сопрела, сгнила, и по всей квартире стало разить гнилью. По стенам и потолку пошел черный грибок. Пришлось взять её к себе.

Она вдруг уверовала в православие ( не отказываясь от своей веры) и попыталась отмыть святой водой старинную икону в медном окладе. Заодно облила водой новый телевизор Самсунг и видеомагнитофон LG, вода-то ведь святая! Хорошо, что мы заметили, а то ведь и загореться могли. Мы всё высушили, оттерли, но телевизор с тех пор внутри пощелкивает.

Отыскала спички, затопила печь, но забыла открыть трубу. Потом долго проветривали. А ведь зимой холодно. Сколько дров напрасно сожгли. До мая не хватит. А ведь знаете, какие холода у нас в мае… Стала стирать и с белой одеждой замочила половую тряпку из спортивного трико. В сахар-песок намешала рис. Ходила на веранду, упала головой вниз со ступенек и без сознания пролежала более двух часов на морозе, хоть и небольшом, -15 . Так и лежала, пока Наталья с детьми не пришла с работы. В больницу её не взяли, потому что 80 лет. Наталья две недели ухаживала за ней. Кормила с ложечки. Дом пропитался запахами аммиака и сероводорода. Нечем стало дышать. Но выкарабкалась. Даже не простудилась. Давление 80 на 120. Кардиограмма отличная. Сахар в норме. Голова? А зачем ей голова?! Зачем нам всем голова при такой жизни?

И всё же я стал думать о причинах и следствиях. И меня осенило! Я нашел достаточно разумное объяснение её состояния и поведения. Это не моё открытие. Близкие мысли я встречал у Чехова и Шефнера. Они в своих произведениях показали, что человек, образно говоря, превращается в свою болезнь. Я понял в какую болезнь превратилась моя теща и весь наш дом... Вся наша жизнь. Она страдала запорами и превратилась в запор. Как многие люди малоподвижных профессий моя теща страдала варикозным расширение вен нижних конечностей и заднего прохода, то есть геморроем. А где геморрой, там и запор . Всю жизнь в ней копились нечистоты, и постепенно весь мир вокруг неё стал видеться ей одним большим запором, сборником нечистот, и ко всему она стала подходить с точки зрения запора. И люди стали казаться ей тоже дерьмом, которое никак не выкакать. И если я раньше слышал от неё выражение «барахло», то теперь она стала называть их «сатанами» Если представить наш дом, как некий организм, то она была для нас всех запором. И вся её деятельность по очищению мира превращалась в ещё большее разведение грязи. Скорее всего то же самое можно увидеть и у других людей, в других домах и квартирах. Определив наиболее существенные черты болезни , можно понять судьбу и предсказать поступки людей, страдающих разными болезнями. Можно предсказать события гораздо большего масштаба по симптомам наиболее распространенных болезней в нашей стране, но и в других странах мира.

А что, Степан, я никак вышел на более широкий уровень обобщения, чем Фрейд: поступки людей следует объяснять не только психическими симптомами, но и соматическими заболеваниями. Человек неизбежно приходит к виденью мира сквозь призму своей болезни! Этим стоит заняться всерьез. До свидания. Пишите обязательно. Я жду ваших писем.30.03.97 .

- Это, возможно, и правда, его виденье мира, его мысли, - подумал Степан. – А первую половину кто-то другой сочинил. Макс не мог написать первую половину. Он плохо образован. В гостях никогда не разглядывал. что за книги стоят на полках, в шкафах, на столе. Он говорил хорошо, правильно излагал свои мысли, но по стилистике было понятно, что научился этому, слушая людей, запоминая мелодии разговоров. Он был по натуре актер, и ему нравилось повторять чужие, запомнившиеся фразы и интонации, и мимику, которую он запомнил. Нет, он не мог читать Джебрана Джебрана!

Степан сам с трудом осилил этого, когда-то популярного автора, и то, после того, как ознакомился с комментариями. А толковые комментарии найти не так легко. И Фрейда Макс не читал. Может быть только справку в Википедии.

Макс неправильно писал имя Джуны и Кашперовского. Знал о них только с голоса, понаслышке. Он был необразованный, неграмотный человек. В письме много орфографических ошибок. Нет, не мог он сам сочинить такое письмо!

Правда, бывают курьёзы. Лет сорок назад у Степана в фильме снимался маленький фехтовальщик Ваня Р. По сценарию мальчиков из спортинтерната привезли в Царское Село на выставку рисунков Нади Рушевой. Камеронову галерею превратили в зал. Развесили подлинники картин. Степан надеялся в монтаже столкнуть лицо гениальной девочки с лицами детей- спортсменов. Рисунки Нади по мотивам романа Булгакова и стихов Пушкина должны были усилить эффект. В обеденный перерыв маленьких артистов повели в кафе. Но пропал Ваня. Степан понимал, что мало того, что сорвется съемка, могли быть самые неожиданные продолжения этого исчезновения. Степан не стал поднимать шума. Бросился на поиски сам. В конце концов он увидел Ивана на Камероновой галерее, среди философов древности. Ваня стоял у бюста Сенеки и пытался с помощью гвоздя запечатлеть на его щеке своё имя - "Ваня."

Через четыре года Иван пришел в гости к Степану с тортом. Он окончил школу и хотел посоветоваться, куда поступать.

- А куда ты сам хочешь? - спросил Степан.

- Я хочу в университет, на философский, - ответил он. - Я хочу понять...

- Что?

- Жизнь. Почему всё идёт не так, как должно? Почему так много несправедливости...

- А конкретно, ты можешь сказать, что тебя возмущает?

- Могу.

- Ну.

- Всё у нас делается по сговору. Нам перед соревнованиями говорят, кто должен победить, а кто проиграть.

- А если выиграешь вопреки?

- Задвинут. Выживут. Выбросят из спорта.

- А какие книги ты читал? Кто твой любимый философ? Надеюсь не Сенека?

Иван пропустил ехидный намёк. Не заметил. Или забыл ту свою встречу с великими философами на Камероновой галерее. Забыл про свой автограф.

- Вы что, смеётесь?! Когда мне было читать! С утра до ночи тренировки. Правда, когда я сломал ногу... - Он замолчал и улыбнулся. - Отец читал мне вслух Дон-Кихота.

- И всё?

- Нет, ещё "Старика и море." Хемингуэя...

- Хорошие авторы, но для философа маловато, - усомнился Степан.

- Но я ведь буду учиться.!За пять лет много можно прочесть и понять, - горячо возразил он.

Сейчас Иван Иванович - доктор философии, завкафедрой престижного вуза. Он занял свою нишу. Он принял порядок, который в детстве возмущал его. Он считает этот порядок разумным и единственно возможным в условиях нашей страны. Такая вот философия с географией.

Степан не осуждал его. Но он стал неинтересен Степану, и знакомство прервалось.

3.

Степан окончательно утвердился в мысли, что автор письма кто-то из сокамерников Макса, кто-то из самой низшей касты заключенных - «черт»или «чукаюн». Они не изгои, но маргиналы, люди, не умеющие отстаивать своих прав, равнодушные, запущенные. выполняющие грязную работу. Среди них встречаются, выдающиеся умы и таланты, Увы! Лишенные навыков борьбы без правил, не желающие утверждаться так, как принято в Зоне, они чаще всего умирают в унижении и безвестности..

Степан представил, как там, за колючкой, Макс слушает пересказ Джебрана Джебрана. Слушает, и ему нравится эта сказка.

Макс во время съемок "Острова Кайр" прикоснулся к другой необычной и захватывающе интересной жизни, в которой вымысел становился реальностью. И повседневная реальность жизни в Зоне и на свободе вызывала теперь у него тоску и отвращение. Хотя он, Макс, жил в лучших условиях, чем живут и выживают миллионы, а может быть и миллиарды людей на нашей планете. Их жизнь страшнее и трагичнее его, Макса, жизни. Но они ведь как-то живут, выживают, радуются жизни. Растят детей и внуков. И наиболее талантливые пробиваются к другому уровню. А он коснулся славы и упал. Обиделся. Почувствовал себя брошенным, одиноким, хотя и жена и тёща и дети.

- Почему так случилось?- думал Степан.

И вдруг он понял. Любая жизнь страшна и отвратительна, если нет Любви, нет света Любви, который и есть смысл жизни. И ведь, если бы Макс был способен любить, он совсем по-другому написал бы вторую половину письма. И тёща могла бы выглядеть, если не святой, то хотя бы смешной доверчивой бабой, запутавшейся в своих снах. И дети стали бы его детьми. И его жена была бы неповторимо прекрасной, единственно любимой женщиной, с которой не страшны никакие трудности. Может ли родиться человек, лишенный ещё в утробе матери этого великолепного, может быть, заблуждения, может быть, наркотика, этого божественного сна, преображающего мир?! Может ли родиться человек, лишенный чувства Любви?! Или люди сами удушают в себе Любовь суетой и завистью, злобой и обидой?!

Вопрос, на который у Степана не было ответа.

И снова услышал он голос Лео.

- Я люблю деньги. Я слишком мало имел их в юности. Я голодал, и был сыт, только, когда были они, деньги. Я окружен уважением и любовью, когда их у меня много. И женщинам я кажусь красивым, когда их много, этих бумажек, на которые можно купить всё! Деньги любят тех, кто их любит… Тех, кто готов принести в жертву им своих друзей, своих родителей и детей… Свой талант и свои мечты… Своё предназначение...

- Но ведь ты не о Боге, о сатане говоришь. Бог в каждом из нас! И в тебе и во мне. В каждой твари. В каждом человеке. Помогая больному, мы помогаем Ему, - негодовал Степан. - Накормив голодного, мы утоляем Его голод. Он в каждом живом создании. И, когда мы обманываем ближнего, мы обманываем Бога. - Если бы было так, - спокойно возражал Лео, - то на Земле не было бы войн. Не было бы убийств и насилий. Да, Бог создал всё. И нас тоже. Но Он над нами. Ему нет дела до наших дрязг и разборок. Мы только звери, знающие, что Он есть. Приноси жертву… Помнишь , когда в пустыне боевики Давида погибали от жажды? Они нашли воду. Но Давид вылил её на жертвенник, потому что дороже воды в пустыне нет ничего. Не дал напиться своим воинам, и сам не пил... Принес жертву. И был спасён. И воинов своих спас. А вы?! Какую жертву вы приносите в храм?! Покупаете самую дешевую свечку. и просите о милости Божией. А на водку и жратву тратите в сотни раз больше. И это ваша вера... Нет, ты всё равно не поймешь! Но хотя бы для безопасности своей не пускай в своё сознание Макса. Не читай его писем. Он опасный и непредсказуемый. И при этом талантлив. У него много прекрасных человеческих качеств. Он смелый. Сильный. Не боящийся смерти. И этим ещё опаснее.

.- А ты, какую жертву ты принес Богу? -хотел спросить Степан, но вовремя остановился.

У Лео не было детей. Ни от законной жены. Ни от подруг. Может быть это была его жертва?

- А кому в жертву Бог Отец принёс своего Cына? - подумал Степан, но устрашился, прикрыл рот ладонью и запретил себе даже думать об этом. Его не устраивали объяснения ни Отцов Церкви, ни размышления святителя Григория Нисского. Он запретил себе думать об этом, потому что не хотел убить веру, не хотел попасть в ловушку человеческих рассуждений.

В словах Лео была жесткая правда жизни. Степан не мог возразить. Он был растерян. Разбит. Он не мог придти в себя. Он чувствовал себя, как когда-то на ринге во время нокдауна. Но он надеялся, чуял нутром своим, что наряду с этой правдой, есть другая, противостоящая ей, не менее сильная и близкая ему правда.

- Не может быть, что мы заблуждаемся, веря, что плохого человека, бандита, вора, убийцу, развратителя, можно исправить любовью и милосердием, искренней добротой!

- Их убивать надо, Степан, - услышал он голос Лео - ради невинных, убитых и униженных ими. И тех, кто на очереди! Убивать, пока не натворили бед!

- Но ведь было! Было! «Вдруг у разбойника лютого совесть Господь пробудил...» - терзался Степан. - Возможно, и это тоже наша мечта детская, наивная, губящая нас! «Убей первым, чтобы не быть убитым!» Тем более, что там, под нами, как пепел под травой в Парке Победы, набирающая силу безжалостная стихия, те , кого наша "элита", называет отбросами общества, лузерами, неудачниками, пьяницами, бездельниками, ворами, достойными только одной судьбы – стать пеплом. А они не хотят. Их всё больше и больше. Они не понимают и ненавидят общество, превращающее их в пепел. Там своя трудная и жестокая жизнь Но он неотвратимо оживает, этот пепел империи. Шевелится. Там рождается мрачная сила со своей идеологией, имеющая хорошо организованную сеть своих проповедников, свои банки, своих воспитателей молодежи. Мрачный мир Зоны расползается. Он уже вырвался за пределы колючки. У него казалось бы другие истоки и проблемы и законы, чем были в Гулаге. Но тень Гулага как знамя, как профили Маркса и Энгельса, рядом с Лениным и Сталиным. Одна надежда, что в этом подпольном мире, по неотвратимым законам бытия будут рождаться светлые и сильные люди, умные и бесстрашные герои, обречённые любить и ближнего своего, и народ свой, и свою цивилизацию, и всё человечество, и отдавать себя и свою жизнь за то, чтобы мы все жили в мире, справедливости и любви. И для них это будет единственно возможный путь. Единственно возможная судьба. Единственно возможная жизнь.

Он услышал в ответ то ли смех, то ли кашель, а может быть и то и другое вместе. И не знал, кто там смеётся над ним.

«Неужели мы - думал Степан, - Неужели мы находимся в вековом убийственном губительном заблуждении? Неужели правда, что Небу нет дела до нас?!»

Степан оглядывался, всматривался во всё ещё высветленные стариковской памятью годы прожитой жизни. Она, эта жизнь, опровергала приговор Лео. Сколько раз неведомая сила спасала Степана от смерти! Отводила от него летящие камни. Вытаскивала, как котенка, из снежных лавин. От ножа и пули спасала. Из огня пожаров лесных выводила невредимым. И заразные болезни обходили его. А сколько затрещин получал Степан за недостойные поступки! Сколько раз Невидимый и Всемогущий ободрял его, посылая в друзья хороших добрых людей. Мудрую книгу. Божественную музыку. И, конечно, смирял обиды и гнев - Любовью.

Всё так неоднозначно в жизни. И помощь приходит к нам сложными путями. И знаки Неба мы получаем не по логике моралистов. Вот совсем недавно. Мрак на душе. Мрак за окном. Поздняя осень. Грачи давно улетели. Врачи ещё не пришли. Дни всё короче и короче. У Козерожика свои заботы — заработать, помочь друзьям. У любимой женщины — работа. И тоже подруги и друзья, дочери взрослые, и все нуждаются в ней - в её участии, в её тепле, в её голосе. А я один. Смотрю в окно на Парк Победы, и вся жизнь моя кажется мне никчемной, сшитой из пёстрых лоскутов моих фантазий, безостановочной работы над текстами и несбыточных надежд найти смысл. И вдруг внутри меня возникла музыка и прекрасный женский голос. Сначала тихо и смутно. Потом всё громче. Я не особенно музыкален. Но узнал арию Нормы. А слов не помнил. Забыл, о чем там. День, два. Ночь. Не знал, как выключить. И к чему эта музыка, тоже не знал. Но по звучанию вроде к концу. Наконец, нашел время, залез в интернет. Прочёл подстрочный перевод. И успокоился. Слова были знакомые, из глубин моей души. Смирился. Всё, как надо, идёт. У каждого человека свой рисунок судьбы.

В сорок четвертом году в шестой класс пришел новенький - Саша Н. Сел за парту рядом со Степаном.

История жизни этого мальчика могла бы стать основой захватывающей повести. Война. Отец на фронте. Летчик. Пропал без вести. Мать вышла замуж. Саша считал это предательством. Презирал мать. Ненавидел отчима. Отчим был шофером. Зажили сытно. В доме всегда была еда. Мешки картошки. Мясо. Саша таскал из дома еду своим голодным товарищам, дворовым мальчишкам. Подкармливал. Но всё кончилось очень плохо. Саша подложил взрывчатку под родительскую кровать, дождался, когда мать пошла в туалет. И взорвал отчима.

Тогда у пацанов было много всего. Мы сами разбирали боеприпасы, найденные в развалинах домов, и на поле, и в лесу. Мы были отличными саперами. Хотя не всем везло.

Саша верил, что отец обязательно вернется с фронта живым. Победителем! Героем!

Саша взорвал отчима за то, что фотографии отца исчезли со стены. За то, что они исчезли из семейного альбома и были заключены в черный пакет из-под фотобумаги и погребены на дне старого сундука. За то, что стоявшая среди столового хрусталя модель самолета исчезла, а вместо неё красовалась игрушечная полуторка.

Саша взорвал отчима. И бежал из дома. Его усыновила банда. Грабили товарные поезда. Грабили склады. Грабили богатых людей. Саша был ловкий и смышленый пацан. Пригодился в деле. Бандиты оберегали его. Запретили алкоголь и сигареты. Меняли ему фамилию и имя. Меняли год и место рождения, чтобы уберечь от кары, от суда, от приговора. Но они чувствовали, что Саша другой, не такой, как они. Говорил складно. Мечтал стать военным лётчиком, хотя понимал, что пути назад, в тот реальный нормально ненормальный несправедливый мир, были для него закрыты. Он убил человека. Его искали. Его ждало суровое наказание. Он не мог вернуться.

Когда ему исполнилось двенадцать лет, бандиты решили устроить его на гражданке, чтобы жил, как заслуживал, мирной жизнью. Нашли старуху, объявили её бабушкой Саши. Выправили документы. И подали заявление на приём в шестой класс средней школы. А он успел окончить только три класса. За два летних месяца ему пришлось осваивать курс наук за пропущенные, вольные годы.

Школьное начальство подозревало, что документы поддельные. Но закрыли глаза. Взяли. Он учился прилежно. Не дрался, не сквернословил. Был приветлив, но не разговорчив. Окончил школу. Поступил в военно-воздушное училище. Стал классным военным лётчиком. Летал на первых сверхзвуковых. Обзавелся семьей. Задолго до сорока заслужил приличную пенсию. Подал заявление в пединститут. Хотел стать учителем. Но за день до оформления документов, товарищ попросил заменить его в дежурном полете. Свадьба! Свадьба - дело святое. Полетел. Но что-то случилось с машиной. Начал терять высоту. А внизу большой город. Дома. Люди. Если катапультироваться, будет много разрушений и жертв...

Он протянул самолет за городские кварталы. Прыгать с парашютом было поздно. Весь экипаж погиб.

Саша рассказал историю своего преступления Степану незадолго до гибели. Говорил с улыбкой. В улыбке было и смущение, и как бы вина перед Степаном за посвящение в тайну. (В то время Степан должен был немедленно сообщить, куда надо. Иначе нес уголовную ответственность за сокрытие преступления). Но в улыбке Саши, наряду с этими противоречивыми чувствами, была и гордость за свой детский справедливый поступок. Подвиг. И жертва. Он пожертвовал своей судьбой. Но судьба настигла, осуществила его мечту – он стал лётчиком вопреки обстоятельствам.

Они сидели в кафе. О тайне больше ни слова. Вспоминали школьные годы. Учителей. Одноклассников. Но эта была лишь внешняя оболочка общения.

Они заказали бутылку Шампанского. Молча выпили её. И разошлись.

Даже Степану он не сказал своего настоящего имени. И дети его и внуки будут жить, не зная ни свой родословной, ни родственников.

Тёмная история со светлым концом. Или светлая история с печальным финалом. Но история с назиданием.

Верил ли Саша в судьбу? В Бога... Это тоже останется тайной.

Но первое знакомство Степана с Библией было связано с домом, в котором жил "Саша" со своей "бабушкой". В этой небольшой комнатушке, набитой ветхой мебелью, была одна бесценная вещь - большая тяжелая Библия с иллюстрациями Гюстава Доре. Бабушка иногда просила Степана читать ей любимые ею главы. А потом, когда уверилась в честности Степана, разрешила ему брать Книгу домой на несколько дней. Так Степан стал приобщаться к новому неведомому, волнующему, но по большому счёту и успокаивающему душу, миру.

Читал Апостолов. Он противоречиво относился к Апостолу Павлу, но слова его, обращенные к римлянам поразили Степана.

«Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю. Если же делаю то, чего не хочу, уже не я делаю, но живущий во мне грех… делающий меня пленником закона греховного, находящегося в членах моих. Бедный я человек! Кто избавит меня от сего тела смерти?»

Время было другое. Хотя для тех, кто ищет свой путь, не бывает лёгких времён.

Как говорили древние персы - "Зло всегда в наступлении и кажется, что оно вот-вот завоюет всё и пространство и время. Добро всегда в обороне. Но территория добра не уменьшается."

Степан оторвался от экрана. Кот Василий смотрел на него своими голубыми глазами. Он никогда не просил, но смотрел так выразительно, что невозможно было не откликнуться. Кошка Муза теребила ногу Степана и кланялась. Это тоже была просьба о пище.

Степан пошел на кухню. Открыл пакетик с кошачьей едой и выдавил содержимое в кормушки.

Начинался день. Бытовая суета. Работа "в стол". Ожидание звонка любимой женщины. Ожидание звонка продюсера с предложением работы.

И опять звучно падали капли в ванной. И вызывать сантехника не хотелось.

Степан подумал и нашел выход. Он перекрывал горячую воду в стояке. И кран умолк. И не мешал ему думать о странностях жизни. О Добре и Зле. О Любви и Жертве. О загадках письма Макса и о его судьбе.

Кран-то умолк. Но голос Лео стал громче.

- Не читай. Не верь ему. Не думай о нём. Макс жесткий и хитрый. Он от рождения звереныш. Любого встречного... тебя... меня... стремится сломать, покорить. Если не сможет сразу, примет твои правила, твой стиль, будет подлаживаться, притворяться собакой, верным псом. Будет даже помогать тебе. Но он верен своей задаче - покорить, подчинить, извлечь из тебя максимальную пользу. Он ждет своего часа. Он не знает других отношений, кроме власти и подчинения, кроме использования других людей для своих нужд...

Этот диалог был прерван дверным звонком.

Степан поспешил к двери.

Кто бы это мог быть? Козерожик в мастерской. Любимая на работе.

- Кто? Кто там?

- Дед Мороз, - ответил приятный баритон.

Степан снял цепочку и распахнул дверь.

На пороге стоял Макс. Молодой. Полный сил. Ковбойская шляпа. Дорогая кожаная куртка. Знакомое чистое лицо. Бесстрашный взгляд. Как будто и не прошло десятилетий.

- Макс! Какими судьбами! Ты совсем не изменился!

- Я его сын. Но меня тоже зовут Макс.

- Максим Максимыч?! - улыбнулся Степан. – Проходи. Вот радость-то какая!

Кот Василий и кошка Муза смотрели на гостя с любопытством. Но настороженно. Их пугала большая чёрная шляпа и тёмные очки гостя. И чужой запах.

- Отец умер за полгода до моего рождения. Оставил мне письмо. "Если вдруг тебе будет трудно, поезжай в Петербург. Разыщи Степана. Он поможет тебе, как всегда помогал мне. Он был мне, как отец". Вот я и приехал к вам.

- Проходи. Не снимай кроссовки. Как мама? Её вроде звали Наташа.

- Её нет. Она на два года пережила отца.

В прихожей что-то упало.

Шляпа лежала на линолеуме. Кот Василий справлял в неё малую нужду.

Степан не сильно шлёпнул кота, попрыскал шляпу спреем для удаления запахов, водрузил её на место, но поодаль от своей бейсболки, и вернулся на кухню.

- А с кем ты жил? Кто тебя воспитывал?

- С бабушкой.

- И тебе не жалко оставлять её одну.

- О! Она переживет нас всех. Её любит Бог... Это она так говорит, - поспешил объяснить Макс, увидев удивление на лице Степана. В интонации была ирония.

- А чем ты зарабатываешь на жизнь? – спросил Степан осторожно.

- Об этом потом.

- Ну, ну...

- Можно, я останусь у вас ненадолго, пока не подыщу себя чего-нибудь? Или кого-нибудь.

- Давай. Оставайся, - согласился Степан.

- Тогда я спущусь за вещами. Они в машине. Не могли бы вы мне на пару дней ссудить две-три тысячи. Нужно расплатиться за машину... Ну хотя бы полторы... Я верну вам завтра.

- Да, конечно. - Степан достал кошелек и протянул Максу деньги. - А я приготовлю завтрак. Ты не вегетарианец?

- Нет, я ем всё. Даже лягушек и червей! Когда голоден... Я здоров, как бык.

Он ушел. А Степан занялся приготовлением завтрака. Каша «Четыре злака». Вареные яйца. Чай.

А Макса всё не было. Исчез Максим Максимыч.

Степан выглянул в окно. Никаких чужих машин. Пошел на другую сторону. Ни машины, ни Макса.

Каша остывала. И чай остывал.

Степан стал завтракать.

И вдруг - дверной звонок.

- Кто?

Молчание.

- Кто там? – повторил свой вопрос Степан.

Открыл дверь - никого.

Он почувствовал головокружение и ухватился за косяк двери.

Лежал некоторое время на линолеуме в прихожей, приходил в себя. Кот Василий неподвижно смотрел на него. Кошка Муза, по другую сторону. Наконец Василий подошел к Степану. «Что с тобой, старик? Ты пьян?»

Василий муркнул и боднул Степана в щёку. Муза приблизилась к его ногам. Она обнюхивала его ступни. Видимо, информация успокоила её. По её понятиям, он был ещё жив.

Степан пополз в сою комнату, Включил компьютер и увидел закладку

ХЭЙХУ КАДЭН СЁ.

"11-й день, час Тигра... Люди храма просили его написать предсмертные стихи. Учитель отмахнулся рукой и не хотел слушать. Они, однако, упрямо настаивали. Тогда он схватил кисть и написал единственный знак: юмэ, сон. Бросил кисть и отошел..."

Он вспомнил Алмазную сутру:

" Всякое явление подобно сну, иллюзии, пузырю на воде, тени; оно как туман и как вспышка молнии. Так всё и надо видеть".

"Майтрея - сон. Авалокитешвара -также сон. Будда сказал: - "Так всё и надо видеть".

Продолжал читать. Это чтение успокаивало его

"... Умение не игнорировать возмущение при хорошем управлении - основа искусства войны..."

............................................................................................................................

"...Действия наместника, правителя, чиновника или сельского старосты, направленные к собственной выгоде, означают тяготы для тех, кем они управляют, и начало развала государства..."

Он читал это не первый раз и всегда восхищался.

- Господи! И это написано четыреста лет назад в феодальной Японии мастером боя на мечах. Фехтовальщиком. Поучение своим детям и внукам. Потому что, по его разумению, оружие - несчастный инструмент, и применять его надо для защиты порядка и справедливости. Но прежде нужно сделать всё, чтобы не было надобности доставать меч из ножен. Оружие - несчастный инструмент!

Степан закрыл файл. Стал думать, отчего русские люди ищут ответы на больные вопросы современной жизни у японцев, китайцев, индусов, евреев и даже у южноамериканских шаманов.

И вот что подумалось ему.

Есть несколько народов, которые раньше других выстроили свою систему взглядов, соединяющую цель жизни отдельной личности с законами нравственности своего народа, особенностям национального характера. Так возникли Ветхий Завет, Поучения Будды, Конфуцианство...

Народы, у которых не успели родиться ни Моисей, ни Будда, ни Конфуций, взяли за основу эти учения и пытались приспособить их к своим национальным особенностям мышления, к своей национальной логике. Получилось только у германцев. Лютеранство гармонично совпадает с характером обуржуазившегося тевтона. Но творения лютеран композиторов ничуть не ниже православной духовной музыки. У других народов процесс поиска своей метафизики всё ещё продолжается.

У нас, в России, и вообще у славян, не было своего Будды, своего Ганди, своего Конфуция, своего Лютера, который выразил бы самобытность народного характера без оглядки на близких и дальних партнёров и написал программу (законы) развития народа, совпадающую с чаяниями каждого человека, до скончания мира. Нам приходится натягивать чужие законы, на свою самобытность, как в теореме Пуанкаре. Их куб на наш шар! Не обошлось без крайностей. У математиков теории, а тут судьбы народов. И судьбы конкретных людей. Нам приходится на словах принимать эти законы, навязанные нам, а на деле жить своей языческой жизнью. Закон, что дышло, - знаем мы с детства. Но дышлом и убить можно. Лучше подальше от закона. Так думает большинство русских людей. К сожалению. Но это наша реальность и трагедия.

И при всём при том такая страсть к подражанию! Князь Владимир Красно Солнышко, крестивши Русь, заметил, что чего-то не хватает в оформлении праздника! Всё вроде есть. Иконы, попы, кадила, ладан. Нищих нет на паперти! А где их взять? Не было нищих тогда на Руси. а в Византии были. А как же без них, если в самой Византии?! Князь приказал младшей дружине нарядиться в лохмотья и просить милостыню на паперти, а прихожанам раскошеливаться. И всю выручку отдавать князю. А кто утаивал, крысятничал, того пороли до смерти. И что бы никто об этом под страхом смерти! Так и появились на Руси нищие. А чтобы нам делать без них - сирых, убогих, больных! Кому помогать! Кого выручать?! И чувствовать себя благодетелем.

Сон. Сон. Сон..

- Но даже если всё сон, - думал Степан. - будем активны в наших снах, чтобы, проснувшись, совершить то, для чего родились... Чего бы это ни стоило! Как говорила Степану дочка, - Увидев во сне дракона и других чудовищ, врагов, нечисть, хватай всё, что подвернется под руку и бей в глаз! Они страшны, только когда мы трусим... когда мы боимся их.

Он записал эти мысли в память своего ноутбука. И продолжал.

Чем мрачнее и безрадостнее кажется мне реальный мир в минуты тоски и отчаянья, тем яростнее и настойчивее этот мир стремится показать мне свою красоту (может быть, жесткую и жестокую красоту, но красоту!), чтобы вызвать у меня улыбку и любовь И я встаю сначала на колени, потом на ноги и готовлюсь к следующему раунду, к схватке с невидимым врагом. У меня нет шансов победить, если я один. Потому пишу эти строки, ищу близких по духу людей. Верю, что они есть. Верю, что насмного. Верю , что мы — сила. Верю!

Когда-то, много-много лет назад, молодой Степан ехал в переполненном автобусе к друзьям на вечеринку. У Гостиного Двора произошел ещё один силовой вброс пассажиров. Рядом со Степаном очутилась невысокая старушка в белом платочке и старом тёмном пальто. Степан старался как-то отгородить её от здоровой агрессивной людской массы. Она обратила к нему лицо. В глазах её не было благодарности или желания поговорить. Она, видимо, хотела сообщить Степану что-то важное.

Он наклонился, чтобы услышать её шепот. Но разобрал лишь последние слова.

- Мы молимся… мы молимся о спасении города.

Город жил полнокровной жизнью. Война кончилась. Что его спасать!

Степан знал, что не все старухи верят в высшие силы, ещё меньше тех, кто молится, а из тех кто молится, не каждая просит о спасении целого мегаполиса. Все мы с детства приучены к мысли, что спасением нашим и всей страны занимаются церковь, армия, милиция и много других подобных организаций. Но чтобы рядом с нами жили незаметные в будничной суете вот такие защитники! И они молятся о нас, о спасении нашего города!

На вечеринке было шумно и весело. Ребята только что вернулись из отпусков. Путешествия. Восхождения на вершины. Сердечные увлечения и приключения...

Всё было хорошо, позитивно и оптимистично, пока кто-то ни пожаловался на зеленщицу, обхамившую его. И тут пошло всех клинить. Питерская погода... Начальство... Тёща... Старая безумная соседка… Попытки понять, разобраться, как женщины, эти очаровательные существа, со временем превращаются в злобных монстров, отравляющих нам жизнь?!

Степану стало неловко.

Вчера он встретил знакомую, которую знал девочкой, школьницей. Умница. Красавица. Она сказала ему:

- Вчера получила первую пенсию. Так ждала… И вдруг я стала замечать в себе странную перемену. Ты ведь помнишь, я была приветлива, доброжелательна ко всем. А тут вдруг стала раздражаться, видя женщин моложе себя. Я почти ненавижу их.

Да, всё так, но...

- Выпьем, ребята, за старух! - сказал Степан, чтобы положить конец недостойному мужчин нытью. - Выпьем за их молодость и красоту. За их нелёгкую, достойную уважения жизнь. За их молитвы о нас.

Выпили молча и молча разошлись.

Степан возвращался домой в полупустом автобусе. Думал о той странной старухе. О её слишком пафосных для нашего ироничного уха словах. О её старомодной одежде, напоминающей нам о забытых нами матерях и бабушках. О её словах слишком высоких для нашего ироничного сердца. О её словах слишком категоричных для наших, уставших от назиданий ушей. Вспоминал ту большую войну, которую мы называем Отечественной. Тех, далёких старух, которых давно нет на земле.

И привиделся ему осаждённый Ленинград. Ночь. Вой сирен. Прожектора. Взрывы.

По безлюдной улице шла старуха в белом платочке и черном длинном пальто. Куда она шли в этот поздний час, Степан не знал.

Шла не быстро и не медленно, а так как подобает по возрасту. Упорно. С бесстрашием муравья. Шла бесшумно мимо застывших в ожидании обстрела домов. Мимо буддийского храма, откуда доносились звуки мантр. Мимо синагоги. Там молились на иврите. Мимо мечети. И там тоже молились (на арабском) о спасении нашего города.

Темная одежда сливалась с ночной тьмой. Белый платочек приближался к Никольскому собору. Там было пусто и темно. Старуха ползала на коленях перед иконой Божьей Матери. Искала что-то. Наконец, нашла огарочик свечи. Затеплился огонёк во тьме. У старухи было жёсткое, даже грубое лицо. Оно красиво своей антигламурой красотой. Это суровая красота другого мира — мира старых православных икон. Оно от старинных новгородских ликов. Шевелятся губы в беззвучной молитве. Ещё один белый платочек. Ещё и ещё. Будто белые птицы неспешно опускались на плиты храма. Стало чуть слышно молитвенное пение. Высокие детские голоса старух. Чуть слышно.

И вдруг то над одной, то над другой богомолицей стали возникать сполохи света. Как будто они сами были свечами. Этот свет, эти голубые столбы вырывались сквозь стены собора и освещали ночное небо. Вражеские самолеты превращались в комаров, в мошку. Они взрывались и падали. А в чистом небе загрались звезды, как обещание грядущей мирной жизни...

Степан рассказал о том автобусе и той встрече своей дочери, Козерожику.

Она слушала внимательно.

- Прикольно! - сказала она, и добавила: - Круто!

Степан огорчился, усмотрев в её словах желание поскорее закончить разговор.

- А если бы сегодня кто-нибудь из твоих друзей, ну, скажем, Ромка, встретил в автобусе эту старуху и услышал её слова? - спросил Степан.

Она задумалась. А Степан уже слышал в себе придуманный им самим диалог. Он ведь жил сочинительством. Ему было привычно вкладывать в уста собеседника свои представления о предмете разговора.

- Нормально. Мы пригласили бы её к нам.

- Зачем?

- Мы попросили бы её… Научи нас молиться… Мы хотим, но не умеем…

Но дочь молчала. А он продолжал творить как бы их беседу. А говорил сам с собой.

- Мы попросили бы её… Научи нас молиться!

Эту просьбу, эту мольбу Степан увидел когда-то в их новгородской деревне на стене Юрьевской церкви среди других, большей частью неприличных, граффити.

Степан был растерян. Он не знал, что ответить ей. Он чувствовал свою вину.

Я... я не научил её. Просмотрел.

А дочка молчала.

Можно ли научить молиться? - думал Степан. - Или молитва дар Божий?

У него не было ответа. Но он знал - кто-то молится о нас, о нашем городе, о нашей стране, о странных грешных существах — людях, и это смягчало его тревогу...

Но дочка молчала.

Наконец она взглянула ему в глаза. Во всём её облике был вызов.

- Мы тоже молимся, - сказала она. - Но мне кажется, говорить об этом… Не могу найти нужного слова! Ближе всего «не ловко», «не достойно». Нельзя. Может быть даже - пОшло...

Степан поднял голову от экрана. За окном был Парк Победы во всей своей красе, в осеннем убранстве. Степан не заметил, как прошло это холодное лето и наступила тёплая осень. Не заметил, как прошла жизнь, в которой, как теперь казалось ему, самым значительным делом было участие в создании этого парка. Парк жил. По аллеям и тропинкам гуляли люди. Бегали бегуны. Деловито шагали ходоки со шведскими палками в руках. Рыбаки сидели неподвижно в ожидании поклевки. Влюблённые целовались. Одинокие кормили птиц. В часовне молились об упокоении душ кремированных здесь людей, жертвах той далекой войны. Молились о мире и доброте.

Жизнь вопреки мрачным прогнозам продолжалась.



конец



СПБ апрель- ноябрь 2017 г



Rado Laukar OÜ Solutions