29 марта 2024  09:06 Добро пожаловать к нам на сайт!
Кавказские родники № 50

https://lh6.googleusercontent.com/-5dd465T0zDU/UKD9kF-9fQI/AAAAAAAABL4/Qu9fOyKVjYU/s136/g.jpg
Галактион Табидзе

Новые переводы Паолы Урушадзе

Эфемера

Неземными вихрями – бешеными, ярыми –
Мои кони синие мчались на ристалище…
Я запомнюсь в вечности только Ниагарами,
Что срывались первыми с гулом нарастающим.
Знаю: я единственный, и судьбой заранее
Было мне начертано в небе звездным инеем –
Жизнь без вдохновения – тлен и умирание,
Для меня вселенная – только кони синие.
С возгласом «Галактион!» ветер вслед погонится,
Дрогнет и из хаоса не сумеет выбиться.
Там, где гроздья поздние, там, где крест и звонница,
Там бессмертной магии белый мрамор вздыбится.
Скоро тучи вьючные, что на кручах грезили,
Караваном выступят, – ждать уже не долго.
В каждой моей клеточке бьет ключом поэзия,
Каждой каплей крови я – лишь грузин и только.
Сколько будет горечи в этих взглядах жалящих:
Вновь прорвались к вечности сказочным усилием
Интервалы звонкие на стихов ристалище,
В конном состязании – снова кони синие…
Слышен рокот издали, – не спеши, прислушайся:
Молния о молнию! Небо в муках корчится,
И горит, бессильная перед этим ужасом,
Та черта – последняя – между мной и творчеством…
Снова станет Временем дней чересполосица,
Ночи одичалые тонут в лунной нежности, –
Только эфемерные мне начала по сердцу,
Те, что у бескрайности, те, что у безбрежности…
Пальмы в нимбе солнечном! Значит снова в детстве я…
Снова жизнь представится мне в обличье истинном.
Как и я – огромную – тайну в ней приветствую
В ком-то мне неведомом, как и я – единственном.
На напевы праздные я не тратил времени, –
Мир исчерчен ранами… Запах тьмы и тления.
Башня с привидением выплыла из темени,
И душа бездольная ищет в ней забвения.
Пусть меня отчаянье бросит в даль ледовую,
Где ни сада с розами, ни равнины с пашнями, –
Втисну в шапку полюса каблуки пудовые,
И пусть небо с вьюгами бьется врукопашную.
Кину дланью щедрою миру неимущему
Бойни небывалые и мечты несметные,
Кинусь в бездну прошлого, вознесусь к грядущему,
Чтоб химерам выстроить капища бессмертные.
Хрустнули вдоль полюса льды меридианами,
Вновь ищу я гибели и не жду спасения.
Старый путь мой вехами – охристыми, рдяными
Расчертили заново янтари осенние.
Век бы не насытиться этим чудным бдением,
Этим конским цокотом, лунным чернокнижием,
Век стоять бы в грохоте призраком, видением
С болью непомерною в сердце насквозь выжженном.
Пусть же вечной тайною ты со мной останешься,
Как Грааль невидимый… и долой уныние!
Вихрем на ристалище, вихрем на ристалище,
Вихрем на ристалище
мчитесь кони синие!

1916
Луна Мтацминды
Никогда на мир не лился лунный свет так безмятежно!
Лира тени голубые в тишине взметает нежным
Дуновеньем, и вплетает в сосны… кипарисы…
Никогда таким покоем не дышали выси.
А сама луна, как ирис в голубом сиянье,
Той же тишью, тем же светом – лунным – осиянный
Над Курой Метехи реет в ризе белоснежной.
Никогда на мир не лился лунный свет так нежно.
Здесь поодаль спит Акакий величавой тенью,
На его могиле маки, алых роз сплетенье,
С неба к ним склонились звезды, трепеща лучами…
Здесь бродил Бараташвили, как и я – ночами.
Пусть умру, умру, как лебедь, истомлюсь в предсмертном пенье,
Лишь бы смог я этой ночью влить в стихи души волненье;
Рассказать, как по простору сон пронесся легкокрыло,
На лету мечте на мачте взвеяв синие ветрила;
Как сливает близость смерти у могилы воедино
Трель ручья и гром потока в звуках песни лебединой;
Как мне с морем вдохновенья довелось душою слиться,
Как увидел я путь к смерти в свете розовой зарницы
И постиг, что там – в преданьях - лишь дерзания поэтов,
Что не видел в жизни ночи я безмолвнее, чем эта;
Что с великими тенями рядом смерть я принимаю,
Что я царь, певец и с песней недопетой умираю,
И что жизнь моих творений безгранична и безбрежна.
Никогда на мир не лился лунный свет так безмятежно!
1915
Синие кони
Весь, как облака громада, он сверкал в лучах заката –
Этот берег безымянный, тайной издали маня.
А сбылось, – душа не рада, ни таким он был загадан,
Лишь безмолвием и хладом Вечность встретила меня.
Лишь безмолвие застыло в бесконечности унылой,
А душе уже постыло ждать спасения извне.
Обескровлен, обессилен – ты лежишь в сырой могиле,
Ты лежишь в сырой могиле в неприступной глубине.
В редких всполохах зарницы дней безлицых вереница,
Не оглядываясь, мчится, как на свой последний Суд.
Стоит сном лишь мне забыться, всех сюда, в мою темницу,
На крылатых колесницах кони синие несут.
Дни бегут, и поневоле я смиряюсь с моей долей,
Не нарушит стон мой боле тишину могильных плит.
Вся тоска моя по воле, по моей земной юдоли –
Только отзвук давней боли в жарком пламени молитв.
Словно вихрь неукротимый, словно рок неумолимый,
Синих коней мчится мимо огнедышащий поток.
В диком грохоте и вое позабудь о сне, покое –
Лишь под каменной плитою твой спасительный чертог.
Миг, и всё, что было в прошлом, обернулось разом ложью,
Ты от мира отгорожен лабиринтами пещер.
Здесь тебя уже не сможет успокоить слово Божье
И ничто не потревожит сон загадочных химер.
А в необозримой выси вьётся звезд несметный бисер.
Чередой бесплотных чисел в поле стелются лучи.
Здесь же, в каменной темнице, безотрадной вереницей
Дни рождаются, чтоб скрыться в тот же миг во мгле ночи.
Мгла всё вкрадчивей, всё глуше, всё безжалостнее стужа.
И в могиле, и снаружи, наяву и в зыбком сне
Словно рок неумолимый, вдаль проклятием гонимы,
Кони синие незримо мчаться с ветром наравне.
1915

МЕРИ

Той ночью в соборе венчалась ты, Мери, –
На миг промелькнула очей твоих просинь
Сквозь дымку истомы… и знаком потери
Навек осенили нас небо и осень…

Собор весь светился, как сказочный терем,
Свечей вереница томилась от зноя…
Той ночью белело лицо твое, Мери,
Какой-то иной – неземной – белизною…

А свет разгорался все ярче, все резче…
Цветы задышали елеем и миром…
Той ночью я понял: у раненных женщин
Другая молитва… неслышная миру.

Как горько звучало: «И ныне, и присно»…
Был полон отчаянья голос твой, Мери…
И что это было… Венчание? Тризна?
И вправду венчанье?! Не знаю… не верю.

Ведь кто-то, надрывно рыдал на погосте,
Жемчужные перстни бросая на ветер…
И, в гроб забивая точеные гвозди,
Смеялся могильщик… и в сердце мне метил…

Казалось, конца этой муке не будет,
В смятенье я кинулся прочь из собора –
Там ливень пылающий лоб мой остудит!
Там ветер мне будет надежной опорой!

Я шел наугад. Я отдался на волю
Щемящих мне душу, безрадостных мыслей.
Твой дом!.. И, пронзенный неистовой болью,
К прохладной стене я без сил прислонился.

Мне дом не ответил. Казалось, он умер.
Как долго стоял я?.. Не помню, родная.
Платаны ветвями шумели угрюмо,
Паря надо мной, как орлиная стая.

И глухо о чем-то шептали мне ветви,
О чем?.. Разве мог я услышать их, Мери!
Ведь мимо поземкой клубится по ветру,
Тот жребий, в который так слепо я верил.

«Зачем же, – сказал я, – мне счастье пророча,
Луч вспыхнул на миг и во мраке растаял.
И, бросив меня одного среди ночи,
Мечты унеслись, как орлиная стая?

Напрасно с улыбкой взирал я на небо.
Я богом был, Мери! А ныне я нищий,
И только лишь праздной толпе на потребу
Достались мои «Я да ночь» и «Могильщик»!

А дождь не кончался… печальный и мутный…
И сердце в ответ так отчаянно сжалось…
И я вдруг заплакал… как Лир бесприютный,
Отдавшийся буре на милость…
на жалость…

1914

Фиолетовый снег

Когда он тихо падает с моста

И до реки не долетая, тает,

Когда любовь таиться перестав,

Знакомой болью в сердце нарастает,

Любимая, хоть издали навей

Тот день, тот сон, – душа под снегом стынет.

Я прожил жизнь, блуждая в синеве

Нежней и глуше бархата пустыни.

Всё кончено… не разомкнется круг, –

Мы побратимы с январем и стужей…

Но этот взлет твоих усталых рук –

Он в памяти так легок, так воздушен…

Я вижу их, я снова вижу их –

Они, как снег, и так же тают, тают,
А вдалеке мне чудится, что вихрь

Твой белый шарф то прячет, то взметает…

Вот почему я так люблю смотреть

На этот снег, срывающийся в реку,

На эту, кем-то брошенную, сеть,

На ирисы, склонившиеся к снегу.

Снег с тихим звоном в воздухе кружит,

Как благовест в тумане предрассветном.

Найти бы силы зиму пережить,

Найти бы силы устоять под ветром!

Был день, был час, – по этой же тропе

Мы шли вдвоем, и мир нам был, как пристань,

Как светлый дом. Снег память о тебе,

О тайной грусти в смехе серебристом.

Прошли года, но он со мной, он жив –

Хрустальный день с его теплом и светом,

Он весь во мне, вплоть до колосьев ржи

В твоей косе, на миг взметенной ветром.

О, как я жажду снова быть с тобой, –

Так жаждет путник теплого ночлега.

Но я один, а позади гурьбой

Идут деревья, белые от снега…

Снег с тихим звоном в воздухе кружит,

В далеком доме окна погасили.

Найти бы силы зиму пережить,

Под ветром устоять – найти бы силы!

1916

Могильщик

…Так ты думаешь, могильщик, что все те, кто умирают,

Даже тень воспоминаний по себе не оставляют?

Я не верю… Но сдается, на своем стоишь ты стойко.

И смеешься так некстати – так лукаво, так жестоко…

Роз цветенье, май в разгаре, ветерок травинки спутал,

Белый рой, подобно снегу, ветви легкие окутал,

Солнце трогает лучами старый лес, реки излуку,

А цветы, ковром весенним, затянули всю округу…

Погляди, вдова у входа – в скорбном траурном уборе,

Как юна, как одинока, как прекрасна она в горе…

Не вчера ли это было, – здесь она прощалась с милым

И слезами орошала свежий холм его могилы…

И сегодня на кладбище плач ее не умолкает,

Ни на миг – ни днем, ни ночью сон ей веки не смыкает.

Всё сюда она приходит, позабыв пути иные,

Излучают лишь страданья ее очи неземные,

По плечам развеет косы и рыдает… и рыдает…

От тоски ее безмерной жалость сердце раздирает…

Чем помочь ей, я не знаю, мы с тобой напрасно спорим,

Слышишь, как она стенает, обессиленная горем:

«Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,

Навсегда пускай лишусь я утешенья и покоя.

Пусть твой взор, укором полон, мне мерещится повсюду,

Если я тебя не вспомню, если я тебя забуду!»

А теперь ты снова скажешь – путь к забвению не долог,

День-другой, и мы забудем тех, кто был нам мил и дорог?

Или вот еще! Послушай! Снова колокол трезвонит,

Юноша, убитый горем, свою милую хоронит.

От любимых черт он взора ни на миг не отрывает.

Нет! Любви, подобно этой, в мире дважды не бывает.

И ничто на этом свете это горе не измерит,

Все никак не наглядится… Все глазам своим не верит…

И клянется он: «Пусть ветер по полям мой прах развеет,

Пусть весной мою могилу солнца луч не обогреет,

Пусть исчезну, как туман, я, как видение ночное,

Навсегда пускай лишусь я утешенья и покоя,

Пусть твой взор, укором полон, мне мерещится повсюду,

Если я тебя не вспомню, если я тебя забуду!»

А теперь ты снова скажешь, что все те, кто умирают,

Даже тень воспоминаний по себе не оставляют?

Вновь вдова сюда приходит в том же – траурном – наряде,

На могильный камень сядет, по плечам распустит пряди.

К сердцу роз букет цветущий прижимает неизменно,

Чтоб всегда был им украшен крест могилы незабвенной.

И сама она, как роза, от разлуки блекнет… вянет.

Молода… но до июня ее сердце не дотянет…

Как угасли ее очи, позабыв о сне, покое!

Так бывает, когда ночью вспоминается былое…

Сможешь ли теперь сказать ты, что все те, кто умирают,

Даже тень воспоминаний по себе не оставляют?

Вот и юноша, который здесь прощался с прахом милой,

Дни проводит на кладбище– быть живым ему постыло…

Весь истерзанный печалью, как свеча, он тает, тает…

Не живым, а лишь могиле свою скорбь он поверяет.

И его глаза угасли, позабыв о сне, покое,

Как у всех, кому ночами вспоминается былое…

А теперь ты снова скажешь – путь к забвению не долог?

Справим тризну, и забудем, тех, кто был нам мил и дорог?

Юношу вдова сегодня вдруг узрела ненароком,

Пожалела о несчастном, о таком же одиноком:

«Бесконечно его горе, необъятно его сердце,

Сколько мук оно выносит, обездоленное смертью!»

И в глазах ее невольно состраданье отразилось.

Встретив взгляд ее безмолвный, сердце юноши забилось.

Ты ж насмешливо смеешься так, как будто между ними

Уж успела протянуться нить, которая незримо,

Словно цепь, нерасторжимо две души соединяет…

Трудно в это мне поверить, так на свете не бывает.

Ведь когда усопших с клятвой до могилы провожают,

До последних дней ту клятву нерушимо соблюдают.

Верь, могильщик… Если б знал ты глубину людского горя,

Разве стал бы ты смеяться, понапрасну со мной споря?

Что с того, что ранним утром, к сердцу розу прижимая,

Он печально прошептал ей: «Я люблю тебя, родная.

Нас одна постигла доля, путь один нам предназначен…

Приглядись ко мне – любовью я, как пламенем, охвачен…

Те, кому верны мы были… их давно уж нет на свете,

Не разверзнут их могилы наши клятвы и обеты.

Позабудем же былое, время слез, тоски всечасной.

Станешь ты моей женою – станет снова жизнь прекрасной!»

Что ж, послушаем, могильщик, что она ему ответит.

Если юноша бездумно о своем забыл обете,

То в ее измену клятве не поверю никогда я.

Не вчера ли здесь стояла она, горестно рыдая?

Разве место у могилы лживым клятвам и зарокам?

Вот, увидишь, как за дерзость он поплатится жестоко.

Но она… О, Боже правый, робко голову склонила,

Прошептала: «Я согласна, позабудем то, что было.

Да и я почти забыла… Мне грядущее милее.

Я твоя, твоя навеки… Уведи меня скорее!»

Трижды прав ты был, могильщик, путь к забвению не долог,

Миг, и мы уже не помним тех, кто был нам мил и дорог…

А они теперь, наверно, неразлучны… Дни проходят,

Одинокие могилы никого уж не заботят.

Заросли они травою, белый мрамор пыль покрыла,

Без ухода блекнут розы, лепестки склонив уныло.

Вы ж, забытые живыми, сном спокойным спите… спите…

Суета уж не проникнет в вашу тихую обитель.

Спите с миром, сон ваш вечен, и конца ему не будет…

Что с того, что на могилу не несут цветы вам люди?

Да и чем помочь вам смогут смертных тщетные рыданья?

Ведь от сна вас не пробудят ни любовь, ни состраданье…

В мире есть порядок вечный – все живое умирает, –

Горе тем, кто так беспечно вдруг об этом забывает…

С колокольни звон несется… Мир оставили те двое,

Забивает гроб могильщик – гроб с серебряной каймою…

Забивая, думам тайным улыбается зловеще –

От него ничто не скрыто… Знает все могильщик вещий.

Вы ж, забытые живыми, сном спокойным спите вечно,

Сколько раз желанным будет мне покой ваш бесконечный!

1914

Роза на песке

О, Матерь Божья, светлая Мария,

Как роза на песке, омытая дождём,

Всю жизнь мою в лазурные миры я

Летел душой, – я был для них рожден…

Затянет ночь расщелины туманом,

Но если вновь забрезжится заря,

Бессонницей и хмелем одурманен,

Я припаду к подножью алтаря.

Как женщина, надломленная горем,

Перед тобой поникну головой.

Помедлив на мгновение в притворе,

Луч хлынет в храм лавиной огневой,

И я скажу: смотри, я здесь, с тобою, –

Когда-то лебедь, раненный мечтой,

Теперь, как чёлн с десятками пробоин,

Я обречён, я гибну… я ничто!

Что ж, радуйся! От прежнего веселья

В глазах ни искры, – только горечь слёз,

Усталость от бессонницы и хмеля,

Бессилие несбывшихся угроз…

О, неужели, так со всеми будет,

Кого к тебе поток мечты увлёк?

Душа моя, молящая о чуде,

В огне лампад горит, как мотылёк.

И где тот край, что в детстве был загадан,

Где та душа, что мне затмит потери.

Откроется ли за кругами ада

Когда-нибудь мне рай, как Алигьери?

Стою без слез, стою, как изваянье, –

Чего мне ждать под этой ясной сенью?!

Ведь даже на последнем покаянье

Ты знака не подашь мне во спасенье.

Сложу персты, и огневой метелью

Меня умчат стремительные кони,

Усталый от бессонницы и хмеля,

В земле навек я буду похоронен.

О, Матерь Божья, светлая Мария,

Как роза на песке, омытая дождём,

Взор устремляя в дали голубые

Я к ним летел, – я был для них рожден…

1917

Ангел держал в руке длинный пергамент

Ангел держал в руке длинный пергамент,

И слезы из глаз его подали наземь…

Напрасно, напрасно, плененный серьгами,

Я вверился лживому блеску алмазов!

Молитвы, созвучные вечному гимну,

Средь сотен имен и меня помяните!

Я слышу рыданья, я вижу, как гибнут

Чертоги Грааля – видений обитель.

О, как потускнела мечта, что воздвиг я

На зыбких обломках погибшей святыни,

Гигантское облако в розовых бликах –

Мираж, на мгновенье мелькнувший в пустыне.

Ангел сжимал в руке ветхий пергамент –

Ветер срывал с него бледные клочья…

Все тщетно! Судьба надсмеялась над нами,

И нашей разлуке не в силах помочь я!

Упала завеса в янтарную россыпь,

И зябко туманом окутался вечер…

Вечер сникает, осыпались розы…

А дальше – ни слова, ни вести, ни встречи…

1917

Разговор об Эдгаре

Проплывут виденья под дворцовой сенью,

Речь лишь заведешь ты об Эдгаре Поэ!

С призраком созвучным неразлучной тенью

Вступит в зал поэзия проклятых судьбою.

И невольно вспомнишь: женщины далекой,

Как осенний морок, тёмную печаль,

Вздох, луной отпетый, горький, одинокий,

Гибнущий при свете первого луча.

Он возникнет в полночь, гость твой запоздалый,

Стоит только молвить тихое – приди!

И под звон курантов старых и усталых

Он застынет в кресле в странном забытьи.

Корабли почуют сказочные дали,

Бриз покроет рябью гладь широких штор,

Приведенье в башне в колокол ударит,

И опять незыблем ледяной простор…

Оглядишься – боже, ты и не заметил:

Все цвета поблекли, потускнела даль,

А в саду увядшем – горестный свидетель –

В судороге смертной корчится февраль.

1916

Косо падает снег…

Косо падает снег, всё сильней отклоняясь от цели.

Мне героем бы Диккенса грезить зимой у камина.

От былого огня в нём осталась всего половина…

Косо падает снег, всё сильней отклоняясь от цели.

Распахнулось окно. Стих, как свиток, свернулся в огне,

Недописанный стих… и теперь для меня лишь он ценен.

О, не гасни, огонь, – ни в камине, ни тот, что во мне!

Косо падает снег. Всё сильней отклоняясь от цели…

1915

Который час

Как промчалось время! В окнах ночь – глухая,

И тоска на сердце будто унялась,

Только вот тревога всё не утихает:

Не даёт покоя

мысль: который час?

Ночь дохнула в окна осенью суровой,

На меня ненастьем грозно ополчась.

Три теперь, наверно, отчего же снова

В сердце неумолчно

стук: который час?

Три теперь, наверно, и никак не меньше,

За порогом темень и тринадцать раз

Прозвучал с вокзала колокол зловеще,

Словно вопрошая

тьму: который час?

Затаилась полночь в узком коридоре,

Темнотой, как кровью, медленно сочась,

Телефон трезвонит, моим мыслям вторя,

Словно тоже хочет

знать: который час?

Дождь стучит по крыше, будто кем-то свыше

Лить без передышки дан ему наказ.

Боже, неужели так и не услышу,

Так и не узнаю

я: который час?

Шарль Бодлер когда-то: горький и печальный –

Час вина и хмеля – благодатный час…

Так всегда с улыбкой тихо отвечал он

Тем, кому хотелось

знать: который час?

1914

Я и ночь

Я пишу, а в это время за порогом полночь тает,

Ветерок мне о долинах тихо сказку напевает.

Мир еще не в силах сбросить серебристый полог ночи,

За окном моим открытым ветерок сирень щекочет…

Сизо-синие просветы прочертили свод небесный,

И сверкают в них знаменья, словно рифмы в моей песне.

Ночь залита лунным светом, ночи, как и мне, не спится,

Ночь объята тем же чувством, что в душе моей таится.

Много лет прошло, как тайну я в себе надежно спрятал,

И от взоров посторонних охраняю её свято.

Не узнать друзьям о горе, что давно мне сердце гложет,

Что когда-то схоронил в нём, увидать никто не сможет.

Миг сладчайший не похитит тайны бережно хранимой,

Не отнять её у сердца ласкам женщины любимой.

Ни вину в пиру весёлом, ни стенаниям во сне,

Не раскрыть того, что скрыл я в потаённой глубине.

Только ночь, что в час бессонный за окном моим мерцает,

О хранимой мною тайне лишь она одна всё знает.

Знает, как один пытался я страданья превозмочь.

В этом мире нас лишь двое, нас лишь двое – я да ночь…

1913

Няня

Такой живой и в самом ярком сне

еще ни разу няня мне не снилась -

безмолвно грезя о своей весне,

она под той же сенью затаилась.

С ушедших лет слетает пелена,

в овальных рамах – молодые лица.

Она перебирает имена

по детски осторожно, чтоб не сбиться.

А рядом – верба, библия... уют

душист и вязок, как пчелиный взяток.

Еще мгновенье, и часы пробьют

твои года – весь твой седьмой десяток...

На оттоманке растянулся кот, -

в зрачках всё те же огненные черти.

Сквозняк остатки пламени взовьет

и на стене твой силуэт очертит.

А я, устав от пасмурного дня,

возьму Манон, перенесусь в былое.

Уйду в него – там кто-то для меня

страничку заложил

сухим цветком алоэ.

Цветы персика


Нет удержу ветру седому и злому –

Взволнованный сад весь цветами заснежен.

Он стар уже ветер, но крепок в изломе –

То нежен, то буен, то тих и неспешен.

И вдруг он впервые почувствовал зависть,

Осекшись крылом о воздушную россыпь

Румяных цветов... Тронул каждую завязь:

Трепещат, дрожат, но пощады не просят.

Персик стоял запалённой купиной,

То сердце скрепя, то от ужаса млея,

Светя ореолом прозрачных крупинок.

Трудом и заботой ухожен, взлелеян.

Персик в цвету был как юная дева,

Как королева из дальнего края –

Та, что, не зная ни злобы, ни гнева,

Лишь солнцу молилась, в лучах его тая.

Персик в цвету был заветной мечтою –

И сном наяву и небесным виденьем.

И горе – любое – казалось тщетою,

Когда он густой осенял меня тенью.

И вот, на беду, ему встретился ветер –

Крылом его обнял, чтоб душу потешить.

Ничто не затянет кровавых отметин,

Ничто не заполнит пустоты и бреши.

Взлетев мотыльками, цветы опадают,

А ветер их треплет, взметает и кружит,

Бросает на землю и прочь улетает –

Летит и с собою уносит их души.

Родник замутился пыльцою и пылью,

Мечты унеслись к бирюзовым просветам.

Цветы! Их сгубили жестокие крылья

И тропы багряным окрасили цветом.

А я все иду и иду по ступеням,

Волнистое море все шире, все гуще.

Закат угасает, в саду постепенно

Сгущаются сумерки сенью гнетущей.

Но я не грущу. Я ведь знаю: отныне –

Бессмертна, как тьма и как купол небесный –

Здесь царствует смерть... и никто не повинен

В том, что цветок никогда не воскреснет.

1916

Rado Laukar OÜ Solutions