Кавказские родники № 49 Грузинские мотивы

Паола Урушадзе
ПАОЛА УРУШАДЗЕ – окончила грузинский государственный театральный институт имени Шота Руставели, историк театра, автор стихотворных сборников «Сперва был Сад...» (1986), «Тбилиси – Тифлис» (2002), «Тбилисский Тайник» (2007), «Сыграем, Осень» (2011) и «Salve..» (2015). Стихи печатались в журналах «Литературная Грузия», «Юность», «Дружба Народов», «Русский Клуб», «Новый Ренессанс» и др. А также в альманахах «Дом под чинарами», «На холмах Грузии», «Поэзия», «Мансарда», «Путь дружбы», и др.. Переводы поэзии Галактиона Табидзе («Мой Галактион» см. Издание «Русский Клуб» 2016).
СТИХИ
Старый подъезд
Пробило семь... а солнце все печет…
и старый дом на том же старом месте,
такой же, как тогда… и время не течет,
и тот же – вечный – полумрак в подъезде.
Забыть о лете, о жаре, – в леток!
Ты на лету с себя срываешь город,
и сразу же знакомый холодок,
смеясь, ледок тебе сует за ворот
и пробирает – мигом – до костей,
и ты бежишь на голоса гостей
(там кто-то дверь тебе уже открыл),
и ты бежишь, не трогая перил,
и где-то, у последнего витка,
опять спускаешь душу с поводка...
в один прыжок – она уже под сенью
родного потолка – бездумна и легка, –
И дольше века длится воскресенье,
и впереди – века… века… века…
Варианты Осени
1
Давай с тобой сыграем, Осень,
сыграем без единой взятки…
Начнем
и, не спеша, отбросим
от двух столетий – по десятке…
А лучше сразу же полвека,
не мелочась,
отбросим, Осень, –
дорога… пасека… засека…
А это значит – для разбега
у нас опять
полмира, Осень.
Осиный рой, как хор несметный,
гудит о том, что мы бессмертны,
почти о том же
шепот сосен…
А всадник в башлыке абрека
о чем-то нам кричит с Казбека.
О чем?..
Потом его расспросим.
А жеребенок годовалый
(его еще не подковали)
босой резвится на покосе…
Куда же ты уходишь, Осень?!
Ведь впереди еще полмира:
Эдем!.. Аркадия!.. Пальмира!..
2
По палым листьям, как по снегу,
по палым листьям, как по воску,
из леса выкати телегу,
а лучше – легкую повозку
подай, и не проси отчета:
куда? зачем? какого черта
решила я предаться бегу…
Не задавай вопросов, Осень…
начни, начни свою работу –
сбивай по месяцу, по году,
смывай дождем… а первым смой
тот год…
две тысячи восьмой.
3
Что смотришь дикими глазами?!
За все, что вытворяет ветер
С садами, крышами, лесами,
Другие осени в ответе…
Они тут разберутся. Сами.
Все утрясется… А пока мы
Займемся небом… облаками!
Смотри, какие телеса им
Он нагулял – все тот же ветер.
Он там почти неосязаем.
Он только здесь, срываясь с петель,
Творит не ведая, бездумно,
А там – бескровно и бесшумно
И только то, о чем веками
Он на земле всего лишь грезил.
Он и земля – коса и камень,
А там он горд, а там он весел,
А там из белопенных чресел –
Неиссякаемых, бездонных –
К нему несутся косяками
Младенцы, агнцы, купидоны,
Слегка посверкивая глянцем,
К нему – земному оборванцу! –
Чтоб покачал их на ладони…
И он качает их, лаская,
И отпускает в небо с миром.
Ему все небо – мастерская,
Где он творит своих кумиров –
Своих богов, своих героев,
Своих кентавров и лапифов:
И тех, что здесь встречал порою,
И тех, что вычитал из мифов…
И если он земле обуза,
Ответчик, а она истица, –
Там на плечо к нему, как птица,
Слетает муза
(Два профиля на фоне дали,
Как на медали…).
Вообрази: в берете, в блузе,
И по колено в белой лаве,
Он приготовился к облаве
На облака. Он веки сузил…
А это значит?.. Это значит,
Он скоро все переиначит
И переставит, как в музее,
И мы с тобой не зря глазеем…
Смотри! Он начал!
Один –
авралом,
как при шторме,
Законопатил швы и бреши.
Он на большой помешан форме…
Хотя и в малой он успешен.
Как четко проступила группа
Вон там, в углу, на синей плеши…
Смешал он всадников и пеших…
Пока все начерно, все грубо,
Пока… но он уже закончил.
Какая зрелая работа!
И, судя по цепочке гончих,
Это не битва, а охота.
А битва – там, слегка далече:
Фрагмент какой-то странной сечи.
Там и египетский возничий…
Там и возничий из Эллады…
Там даже есть кусок из Зичи, -
Не тот – с коробки шоколада,
А тот, где три названых брата
Внезапной радуются встрече…
От всех столетий по сюжету!
Не зря он странствовал по свету,
Неугомонный…
Там даже мы (в порядке бреда)
В отделе римского портрета,
У той колонны…
Конечно, есть и неудачи,
Есть и провалы, даже – срывы:
Тот белый клок похож на клячу,
Тот – на медузу в час отлива…
А как иначе?
Но где же все леса, все тросы,
Где ярусы, мостки, террасы?!
Что за нелепые вопросы!
Давно ты не смотрела в небо,
Признайся, Осень…
А стоит, стоит приглядеться –
Все это вправду… все от сердца,
А сколько драм, а сколько встреч там…
Смотри – вон там, где свет порезче,
Он из почти готовой вещи
Творит невиданное…
Нечто!..
И будет, будет, чем гордиться
Всей этой сини…
И муза на плече, как птица…
Сирена?... Сирин?...
4
Прекрасно начал,
Кончил крахом,
Не с молотка пошло, а прахом
Все, что слепил он для показа
Почти вселенского размаха.
Всё разметал, всё искалечил.
Смотри, от той античной вазы
В живых остались только плечи…
Но их он тоже смял и скомкал,
Бурча негромко: «Шиш потомкам»…
Чтоб миг спустя опять развлечь нас
Игрою в вечность…
5
Все та же крошечная площадь,
Но победнее и попроще –
Кремлёк, ларёк, пустые баки…
А рядом с баками собаки
Кромсают старую галошу,
А местные – коза и лошадь –
Стоят и смотрят, как зеваки…
У лошади косая челка,
И тени синие на веках,
И взгляд, почти как у девчонки,
У той – из середины века…
А ты не стой без дела, Осень!
Очнись, ударься грудью оземь,
Богатой встань, тряхни мошной,
Осыпь червонцами округу,
А еще лучше – стань княжной,
Той, деревенскою…смешной,
И по-лебяжьи выгни руку…
В толпе идущих с именин
И не желающих расстаться –
Обрывком огненного танца
Просемени…
Просемени…
***
Не случайно, не случайно
Жизнь подбрасывала книги
…Даже те, что мне достались
(С подорожными) от предков,
Те, в которых дед под старость
Делал странные пометки
В виде сердца и креста,
Уцелели… неспроста…
Даже тот – из высшей касты –
Старый том (без первой части),
Очень старый, очень редкий,
Продираясь сквозь напасти,
Сам нашел меня по метке –
Полустертой – на запястье…
Томик в синем коленкоре
Тоже где-то мыкал горе,
Да и тот – в холстине грубой –
Прозябал в сырой халупе
(Кое-где страницы слиплись,
Но имеется экслибрис,
Еле видимый – под лупой)…
Я нашла их на развале,
Благо, сами подозвали…
Все, как дети, все от Бога,
Хорошо, когда их много…
И не надо их считать –
Пусть текут себе потоком, –
Возле дома, у порога
Нет ни дамбы, ни щита…
Как в театре – перед рампой –
Выступает в свете лампы
Весь их блеск… и нищета.
А когда меня не станет,
Кто-то плотно сдвинет ставни,
И никто не потревожит
Даже взглядом… невзначай
Корешков, страниц, обложек…
(Чтобы их убить, не надо
Ни огня, ни палача…)
Стой, прислушайся, прохожий,
То не вой бездомных кошек, –
Книги плачут по ночам…
Что-то чуют
Сердцем... кожей…
Городу
Откуда гром? Откуда град?
Ты хочешь знать, кто виноват –
Дракон или Кащей?..
А мне важнее во сто крат:
Куда? В какую щель
Ушли – под этот адский треск –
Твой азиатский аромат?
Твой европейский блеск?
И почему он вдруг умолк –
Тот легкий уличный шумок?
И отчего, почти за час
По одному, сквозь тайный лаз
Ушли и люди –
Те, кто знал,
Какой была твоя весна.
И где она – твоя казна,
Твой золотой запас?..
Молчишь?.. Не знаешь.
Ну и пусть!
Да я и так – вслепую –
Тебе сыграю – наизусть –
Твою весну… любую!
Любой твой дом, любой твой сад,
Всего тебя – сто лет назад –
Могу прочесть, закрыв глаза…
Молчишь… Твой околоток пуст,
Дворы твои глухи…
И так светло под эту грусть
Идут, идут стихи…
***
В том городе старом,
Где все было даром,
Где все было даром…
Тот душистый, тот вечерний –
Золотой, с узорной чернью,
С легким шелестом речей,
С мерным шарканьем по плитам –
Тот, порхающий над бытом,
Город бедных богачей…
Вечный город, вечно пьяных
От вина, воды и соков,
Город звуков фортепьянных,
Выбегающих из окон,
Разодетый, как к премьере,
И в посаде, и на Верэ, –
Ныне, тихий и покорный,
В новом городе – Игорном –
Он, как птица из Нагорной,
Лишь Господь его питает…
Всеми брошенный, отпетый –
Старый город, город-гетто
Погибает…
Погибает…
***
Кушак потуже затянув,
Казенный прихватив сотейник,
Мне книги так и не вернув,
Ушел из города Затейник…
А ведь, бывало, только свистни,
Бывало, только позови,
И он – бессменный массовик –
Уже витийствует на тризне.
Всегда и всюду поспевал –
То хоронил, то правил бал,
То тихо звякал бубенцами…
На той неделе он пропал,
Бесследно канул. Весь. С концами.
А зря… Новейшие Аттилы
Ему бы золотом платили…
Не то, что мы…
Не в этом суть…
Ушел из города Затейник,
Отправился в далекий путь,
Не из-за денег…
Нет…
Отнюдь…
***
Кто-то в разгар поминального пира
Голос свой пробует – слышен ли в гаме?
А кто-то все ставит и ставит Шекспира,
Чаще всего – это Лир… или Гамлет?
А эти, а эти, совсем уж отпетые,
Тихие, бледные, плохо одетые –
Эти упрямо, в любую погоду
Заняты тем, что спасают породу:
Мальчика с бабочкой…
Девочку с бантом…
Спасают не пищей, белками богатой, –
Спасают пластинкой с поблекшим бельканто,
Спасают травою, рекою, закатом,
И учат, как ямб отличать от хорея…
А мимо плывет, как последний корабль,
Город, который дарил, не жалея…
И сам же ограбил.
***
Загонит скука, и тоска заест, –
нет никого из прошлого потока…
о чем-то вразнобой стрекочет у порога –
как в Доме творчества – очередной заезд.
Знакомых нет… но пристань и прибой
тебя волной приветствуют при встрече
и на другом – уже чужом – наречье
пытаются поговорить с тобой…
Тень от листвы и солнечные пятна –
те тоже говорят,
и тоже непонятно…
Невнятен мир… но нечего грешить –
невнятен мир, но ты еще не в нетях,
ты на свету, ты все еще на свете,
и более того:
тебе дано пожить
на том же пятачке,
как на другой
планете…
На суденышке, на утлом
Плыли с ветром мы попутным,
Без помех, как на корвете,
Прямо в рай, но этот ветер
Все напутал…
Donnerwetter!
Сами тоже хороши!
Как могли мы не заметить,
Что не те нам звезды светят!
Замечтались тут – в тиши!
Капитан чадит на ладан,
Боцман латан-перелатан,
И вдобавок, кок-расстрига,
Чтобы не было забот,
Все поваренные книги
Разом выбросил за борт,
И несет, несет нас черт
Прямо в пекло, прямо в порт.
Что с того, что порт богат?
Снова в город?! Снова в ад?
Не за этим плыли вдаль мы…
Обещали остров с пальмой!
Поворачивай назад!
Ничего от них не надо,
На носу у нас Паллада
(Боевая наша ростра!), –
Мы себе добудем остров!
Ну, а если не найдем,
Чем суденышко не дом?
Чем каюты не палаты?..
Ну, а с ветром мы поладим –
Да и чем он страшен, ветер?
Мы поладим даже с этим
Окаянным,
Вечно пьяным…
Океаном. Океаном…
Верийский базар
Такой же восточный и пышный?
Такой же пахучий и пестрый? –
Как весело, память, как хищно
Ты раздуваешь ноздри!
Обнюхай его, обрыскай –
Он – прежний? Он – наш? Верийский?
На ощупь – на слух – на пробу?
А впрочем, не надо ответа –
Еловая лапка укропа
Пахнет свежо и остро…
И долго еще… до рассвета
Мы будем едины, как сестры –
Сиамские сестры в утробе
Давно отшумевшего лета…
Паук
Ранним утром, на заре,
На невидимом шнуре,
На шнуре с большим запасом,
Надо мной паук завис
Ватерпасом…
С виду прост, на спинке крест.
Может, не из этих мест?
Может, послан кем-то свыше –
Кто-то хочет там услышать
Обо мне благую весть:
«Все в порядке, Ваша честь,
Ясно и без ставки очной –
Тот же сдвиг на датской почве,
Тот же старый детский бред –
Связь времен на Верхней Верэ, –
Перемен особых нет…
Крен все тот же –
Я проверил…»
Отстучал свое и замер,
Лапки подобрал и млеет –
Исподлобья муху клеит
Подобревшими глазами…
Из цикла«Финалы»
***
…Все ясней и ближе дали
И дорожка межевая…
Все, что книги нагадали,
Оживает… оживает –
Не видением, не бликом,
Не во сне, а во плоти –
В чьих-то лицах, в чьих-то ликах,
В чьих-то шепотах и криках:
“А теперь, давай,
плати!”
***
…Чуши отъявленной не городите:
Мол, время, мол, старость,
Мол, что с нами сталось…
А просто представьте: вы снова стоите
У зеркала смеха в пустом Муштаиде, –
Смешно вам и странно, но знаете точно:
Все это – неправда,
Все это – нарочно…
***
…Что за крики за оградой?
Там кому-то явно рады…
Добрый шум… Не от него ли
Сад очнулся от неволи?
Даже слива разогнулась,
И черешня – заодно…
Слушай, выгляни в окно,
Может, молодость вернулась?!
***
…То вдруг – реверс,
То вдруг – аверс,
А теперь ребром вдруг встала…
Жизнь! От вечных твоих каверз
Я устала…
Я устала…
…Но как ветер дальних странствий,
Все сильнее с каждым годом
Ощущение пространства –
За последним поворотом…
***
…Ах, как быстро расходится осень –
По деревьям, оврагам, откосам,
Сколько надо успеть до зимы,
Чтоб весной не дойти до сумы...
Только я за минувшее лето
Так в себе раздразнила поэта,
Что попробуй теперь,
уйми...
***
…Заранее открою тебе карты:
Снег выпадет, как в детстве, – в январе,
И тихо затаится во дворе –
Такой же, как тогда…
Не тающий до марта…
***
…Слезу незваную утри,
Прости обиды,
Они не знают, что у нас внутри,
Чем мы набиты…
Да и зачем им это знать,
Да и зачем им зря гадать
(Таким колючим):
Когда и с кем был уговор?
Кто нас завёл? И у кого
Хранится ключик?..
***
…Придут и все тут поменяют,
Разворотят киркой и ломом, –
Какое дело до меня им…
До чьей-то грусти по былому…
***
…Перед домом дерево срубили…
– Ну, срубили… экая беда…
– Перед домом дерево убили!
Дерево убили…
На-всег-да.
***
…Я на койке? Я в постели?
Дом ли это? Госпиталь?
Ноги целы… руки целы…
Слава тебе, Господи…
В страхе – тихо – не дыша:
А душа! Жива душа?!..
***
…Чтобы тоска жила века,
Боль не пропала даром –
«Хранить не в полости мехов,
А только в емкости стихов…»
Да и надежнее пока
Не выдумано тары…
***
…Все это очень хорошо…
Но еще лучше, мой дружок,
Отдав Всевышнему должок,
Поставить чашечку на блюдце,
Опять перечитать стишок
И сигаретой затянуться
В последний раз – на посошок…
Уйти в себя…
И не вернуться.
После....
Человек отошел на тот свет,
За собою не выключив свет,
Навязавшийся с детства мотив
До конца так и не раскрутив,
И не зная, что жизнь тщета –
Маета… суета сует...
И идут, и идут счета
К человеку, которого нет…
Тихо щелкнул дверной щиток –
И влетают, как пчелы в леток:
Пара писем, открыток чета,
А за ними – счета… счета…
Это сколько же он задолжал
Маете, суете, миражам?!
Это сколько же он обещал
Перевалам… закатам… вещам?!
***
Лесная птица! В городе… Откуда?
Во все глаза, как на восьмое чудо,
Уставился на городской орех
Наш бедный сад, отвыкший от потех.
И вправду, чудо, грех не подивиться –
Стоит орех, а на орехе птица
Помахивает веером хвоста…
А ты Вермеером –
без кисти и холста –
Уже успел уютно притулиться
У краешка окна…
Окно… почти мольберт,
А балахон и бархатный берет
В такое пекло лишь дурак наденет…
Для сходства – полного – слегка убавим свет,
К цветам добавим парочку гардений,
Пусть смотрят в зеркало (ему почти сто лет),
А пол и так…
весь шахматный…
от тени…
***
…Небо вскинет брови чаек
И в упор не замечает
Взглядов моря…
Может, дело в старой ссоре,
Может, небо просто слепо
(Море в нем души не чает),
Может, тем же отвечает,
Но скрывает.
Ну, а чайки –
Эти вскинутые бровки –
лишь уловки?..
***
Когда одна бродячая душа
Встречается с другой – бездомной и бродячей –
В забитой досками, людьми забытой даче
Или в тени лесного шалаша,
А то и вовсе – под открытом небом,
То делятся они отнюдь не хлебом,
Не связками сушеных слив и груш,
Не адресами городских котелен,
Где их – озябших – ждут тепло и сушь, –
А тайным списком постоялых душ,
Еще живущих в человечьем теле…
Чем ночь черней, тем четче и ясней,
Закрыв глаза, я слышу в полусне,
Как шепчутся в душе чужие души,
Огонь разводят и одежду сушат,
Подбрасывают хворосту в костер
И травяной заваривают сбор,
Чтоб не уснуть, – покрепче и погуще…
И долго-долго мне на сон грядущий
Несут, несут
свой несусветный
вздор…
Из цикла «Ржавый желоб»
***
Чем глубже тишина, тем явственнее желоб,
тем горше смысл его обид и жалоб:
и осень нынче выдалась тяжелой,
и эта жизнь его вконец дожала,
и сыт он непогодами по горло,
осталась капля, чтоб дойти до точки…
А там, внизу, дойдя до края бочки,
стоит вода, не двигаясь, покорно,
и вверх глядит зелеными зрачками:
вот-вот он каплю выронит, как камень,
вот-вот он снова сделает ей больно!..
Юность
Зажжены все лампы в доме,
на диване – Вальтер Скотт.
Дом мурлычет, дом в истоме,
кажется, что дом вот-вот
весь потянется, как кот…
Блюз звучит не слишком громко,
в самый раз… чтоб, не спеша,
поблуждать по тем потемкам,
где в тиши – глухой и емкой –
невидимкой, незнакомкой
крепко спит твоя душа…
И не знать, что этот вечер
кем-то крестиком помечен,
и не знать, что кто-то втайне
все заранее решил…
Прежде, чем назад вернуться,
ненароком оглянуться…
и в отсеке – самом дальнем –
в тех потемках, в той глуши
уловить вдруг очертанье
пробудившейся души.
***
…Ты помнишь, как тогда, –
Еще не зная неба,
Попав на Пятое,
Где ты ни разу не был, –
Ты вдруг решил:
Оно всему предел!
Поверив первым же,
Почти случайным звукам,
Ты лестницу витую проглядел,
Ты время проморгал,
Ты свой удел профукал…
А мог быть и повыше твой шесток, –
Ведь в этот самый час
Давали на Шестом
Прелюдии и фуги…
Дымок
Протанцевал чечетку с огоньком,
Затем морским прогарцевал коньком,
Немного постоял, подумал малость,
Решил, что надо бить на жалость, –
Стал лебедем, отбившимся от стаи,
И перегнул,
Чуть было не растаял, –
Но сразу понял: что-то тут не так,
И медленно собрал себя в кулак.
И стал он на мгновенье не дымком,
А ядовитым, маленьким грибком,
Точь-в-точь, как тот – с урановым подолом, –
И над золой завис, как над атоллом…
Дымок или Дамокл?!
И все ж конец был добрым
И словно бы заранее решенным –
Дымок вдруг обзавелся капюшоном
И в воздухе застыл очковой коброй,
Та – в свой черед – прикинулась веревкой,
И в тот же миг по ней легко и ловко
Факир (невидимый) взобрался до небес –
Хлопок, другой… и наш дымок
исчез…
И стало в воздухе
Морознее и тише.
Мы ждали.
Зря…
Он на поклон
Не вышел.
Подсолнух
– Немая сцена из Эсхила?
– Из чеховской скорее драмы…
В саду, за изгородью хилой,
В саду с осенними дарами,
В траве, усохшей и тернистой,
Подсолнух, черный и зернистый
(По целой пригоршне на брата!),
Стоит, как солнце при затменье
Или часы без циферблата
В людьми покинутом именье.
Стоит и смотрит. Без боязни.
Моля о милости…
о казни…
К крепости Кер-Оглы
Об этом говорили горы
И в городе шли разговоры…
А нам казалось: «Чушь! Нелепость!
Ну, как такое может сбыться?..»
Сбылось. Всю ночь кричали птицы
О том, что умер старый эпос
(Не то в корчме, не то в больнице),
Забрав с собой все небылицы,
Все флаги, битвы и потехи…
И ветер в тот же вечер, Крепость,
С тебя сорвал его доспехи…
…А что касается абрека,
Который три минувших века
В тебе спасался от ареста,
То он злодей… но странной масти –
Не ждет вестей, не жаждет мести.
Неопалимее асбеста,
Он здесь почти что гений места,
Его уже не ищут власти…
Ты отпусти его, пусть выйдет
И в небо разрядит обойму.
Он никогда не будет пойман, –
Его уже никто не видит,
Никто не помнит…
Минуя почту и аптеку,
Одетый, как старинный воин,
Он побредет – не в рай… не в Мекку,
А, как положено абреку,
В наш старый лес…
Еще живой он…
Из цикла ”Детство”
Коджорский лес
– Если тропы не найдешь покороче,
И если во мне ты заблудишься к ночи,
И станут заманивать, злить и морочить
Игрою в ловитки, гляделки и жмурки
То красные свитки, то черные бурки,
И если, вблизи от тебя, отрешенно
Пройдет прокаженный в плаще с капюшоном,
А деревенский умалишенный
Коснется ладонью, холодной и липкой,
И огорошит беззубой улыбкой,
А в полночь почудится шелест змеи, –
Не бойся, не вздрагивай, – это с в о и…
– А где же чужие?
– Придут… непременно…
И будут пугать… но немного иначе –
Не с полной отдачей…
Не так вдохновенно…
Домовой
Весь как птичка-невеличка,
Но при этом, по привычке,
На меня он смотрит снизу
Свысока…
Он когда-то был не промах,
Жил в конюшнях, как в хоромах,
И ночами путал гривы
Рысакам…
Вылезает из-под пола,
Словно мышь,
Тихо шепчет мне: “Паола,
Ты не спишь?..”
Я опять прикинусь спящей,
Он опять полезет в ящик, –
И пусть делает, что хочет, –
Правит, чиркает, хохочет…
Я тетрадь не отниму,
Шума я не подниму, –
Я ведь знаю, как тут страшно…
Одному…
Элегия
Все они там…
Все равны и безгрешны –
И тот, кто по жизни прошелся неспешно,
И тот, кто пронесся в веселии бурном,
И тот, кто свой срок, как чечетку, отцокал, –
Все они там, где из мраморной урны
Саван веками стекает на цоколь…
Ни света не видят,
Ни сны им не снятся,
Равны… недвижимы…
Но все же разнятся…
И тот, кто ушел до паденья режима,
По-прежнему верит, что он нерушимый…
Тифлису
Сегодня солнце прямо с крыш
Ведет огонь по окнам,
И город снова ржав и рыж,
Местами даже огнен,
Сегодня весь он по тебе –
Осеннему – подогнан.
И если сам ты где-то здесь,
Подай мне знак – ковры развесь,
Трамваем ранним проскрипи,
Пошарь, поройся, поскреби
По чердакам, по стокам
И подмигни: тут что-то есть…
А, значит, ты не вышел – весь…
Она еще жива, та смесь –
Европы и Востока!..
Еще остались с той поры
До дыр протертые ковры, –
За чем же дело стало?!
Сорвись – под занавес – с горы,
Придумай что-нибудь, соври,
И вместе с осенью гори –
До полного финала!
Хронос
Я даже знаю, где его привал…
Я даже знаю, сколько он заначил
И сколько утаил, а говоря иначе,
У прошлого (себя же!) своровал…
Чтобы остатками иного бытия
Подкармливать –
Таких, как ты и я…
Бери, мой друг, и нечего краснеть, –
Без спросу шарить по его карманам
Разрешено сластенам и гурманам.
Да и кому нужна вся эта снедь –
Кусочки вечности… веков и дней обрезки?..
По правде говоря, их и делить то не с кем…
Их надо смаковать, любовно и подолгу…
Становится тепло… теплее… горячо!
Вокруг все та же жизнь, а ты в ней ни при чем,
Ты где-то за углом болтаешь без умолку,
И в мыслях нет: домой не опоздать!
Там хорошо, там все тебе под стать,
Там жизнь легка,
Там смерти ждут…
как елку.
***
Они приходят, не стучась,
к тем, кто подслушал в ранний час
их пересуды о былом,
их шепотки и толки,
и тайный взял у них заём…
Сегодня ночью о твоем
они шептались долге…
Войдут, печальны и строги,
а за душою – ни строки
в ответ на взгляд их колкий…
Их в этот раз уже не счесть…
Душа!.. Отдай им все, что есть –
там… на последней полке…
На Пасху
Неужто вправду убыстрилось Время?
За год почти не пожелтела верба –
Ее живой я бросила в костер…
Но если так продолжится и впредь,
То, может быть, когда-нибудь… в грядущем
Наступит век длиной в одну неделю,
Всего одну – но долгую – Страстную,
А век последний будет длиться день –
Один лишь день, но весь в цвету, весенний…
Всего один… последний…
Воскресенье…