Она стоит перед зеркалом и снимает с себя уборы. «Что с тобою? Отчего ты уехала?» Вместо ответа Наталья Николаевна дала мужу полновесную пощечину. Тот как стоял, так и покатился со смеху. Он забавлялся и радовался тому, что жена его ревнует, и сам с своим прекрасным хохотом передавал эту сцену приятелям.
Из дневника графини Д.Ф. Фикельмон, 1837 г.
С очень поэтической внешностью, но с заурядным умом и характером она с самого начала заняла в свете место, подобавшее такой неоспоримой красавице. Многие несли к ее ногам дань своего восхищения, но она любила мужа и казалась счастливой в своей семейной жизни. Она веселилась от души и без всякого кокетства…
Из дневника:
"Никто не должен знать, что может происходить между нами; никто не должен быть принят в нашу спальню. Без тайны нет семейственной жизни."
«Барон д'Антес и маркиз де Пина… будут приняты в гвардию прямо офицерами. Гвардия ропщет», — записал Пушкин в январе 1834-го. Это единственное упоминание имени Дантеса в личном дневнике поэта. Француз начал ухаживать за Натали зимой 1836 года, и это ни у кого не вызывало беспокойства. В «мадонну» были влюблены многие. Поначалу действия Дантеса не выходили за рамки светских приличий, и поэт не тревожился за честь супруги. Тем более что у него были иные поводы для беспокойства.
В январе 1836 года в «Московском наблюдателе» была опубликована пушкинская сатира «На выздоровление Лукулла». В главном герое читатели легко узнали министра просвещения и главу цензурного ведомства Сергея Уварова. Опубликовав памфлет, Пушкин заработал не только строгий выговор от государя, но и, по свидетельству современников, недовольство публики. «Пушкин этим стихотворением не много выиграл в общественном мнении, которым, при всей своей гордости, однако, очень дорожит», — написал в дневнике историк и цензор Александр Никитенко. Уваров отомстил за оскорбление: цензором журнала «Современник», который царь разрешил издавать поэту, был назначен А.Л. Крылов — самый придирчивый член петербургского цензурного комитета. И попытка Пушкина изменить это решение лишь ухудшила положение.
Пушкина жестоко жмет цензура. Он жаловался на Крылова и просил себе другого цензора, в подмогу первому. Ему назначили Гаевского. Пушкин раскаивается, но поздно. Гаевский до того напуган гауптвахтой, на которой просидел восемь дней, что теперь сомневается, можно ли пропускать в печать известия вроде того, что такой-то король скончался.
Дальше — больше: в «Библиотеке для чтения» была опубликована статья с нападками на Пушкина. Поэт хотел помочь знакомому бедному литератору издать перевод, а потому разрешил поставить на титульном листе свое имя в качестве издателя. В итоге его обвинили в том, что он обманул публику, «дав свое имя напрокат».
На этом фоне Пушкин инициировал три дуэльные истории. В двух случаях ему не понравились отзывы о его стихах, а третьему «противнику», Владимиру Соллогубу, поэт и вовсе припомнил неловкую фразу, сказанную молодым человеком Натали еще в октябре 1835-го. В самом факте вызова на дуэль не было ничего удивительного: Пушкин был инициатором множества поединков, хотя до барьера доходили немногие из них. Но такая «активность» была чрезмерной даже для темпераментного поэта.
Ни одна из этих историй не завершилась поединком, но складывается впечатление, что Пушкин словно искал смерти. В конце марта, похоронив мать, он внес в монастырскую кассу деньги за место рядом с ее могилой.
В мае 1836 года Натали родила Пушкину четвертого ребенка — Наташу. Все, казалось бы, шло к тому, чтобы мечты поэта о тихой семейной жизни сбылись. И несколько месяцев все действительно было хорошо. Но в августе в поле зрения Пушкиных вновь появился Дантес — и стал ухаживать за Натали с удвоенной силой.
«Мне с ним весело. Он мне просто нравится», — говорила «мадонна» о французе. Друзья Пушкина впоследствии отмечали, что она была откровенна с супругом — возможно, излишне. «Она давала ему во всем отчет и пересказывала слова Дантеса — большая, ужасная неосторожность!» — напишет после смерти поэта графиня Фикельмон.
К августу 1836-го Дантес стал завидным женихом: говорили, что его усыновил и сделал своим наследником посланник Нидерландов, барон Луи Геккерн. При этом родной отец Дантеса был еще жив, и ради того, чтобы передать Дантесу свое имя, барон нарушил множество формальностей. Петербургское общество это удивило. О Дантесе ходили разные слухи — его называли побочным сыном не то самого Геккерна, не то короля Нидерландов. Наконец, друг француза, князь Трубецкой, полагал, что отец и сын состояли в гомосексуальной связи. «Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном или Геккерн жил с ним… Судя по всему… в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль», — писал он. Правда, есть версия, что слух об этой связи пустил Пушкин. Так или иначе, красивый, молодой и богатый офицер пользовался женским вниманием, но изо всех сил пытался добиться расположения именно Натали. На это стали обращать внимание в свете. До ноября 1836 года Пушкин еще сохранял спокойствие и надеялся на счастье.
В конце октября 1836 года Пушкины перестали принимать у себя Дантеса. Хотя всерьез раздражать поэта француз начал еще раньше.
"Когда приехала графиня Строганова, я попросила Пушкина пойти поговорить с ней. Он было согласился , как вдруг вижу — он внезапно останавливается и с раздражением отворачивается. «Ну, что же?» — «Нет, не пойду, там уж сидит этот граф». — «Какой граф?» — «Д’Антес, Гекрен что ли!»
В эти дни петербургский свет обсуждает сенсацию: Натали отказала Дантесу. «Maman узнала через Тр., что его отвергла г-жа Пушкина», — записала в дневнике княжна Мария Барятинская, которая одно время сама была увлечена офицером. Князь Трубецкой дружил с французом и, скорее всего, узнал эту новость из первых рук. Казалось бы, после такого однозначного отказа все ухаживания должны были бы прекратиться. Но в дело вмешался Луи Геккерн.
Барон, с которым Дантеса связывали не вполне ясные отношения, был поверенным молодого человека в любовных делах. О своей страсти к Натали француз писал ему еще в начале 1836 года, утверждая, что она отвечает ему взаимностью, но отвергает из-за долга перед мужем.
"Знал бы ты, как она утешала меня, видя, что у меня стеснило дыхание и я в ужасном состоянии, и как она сказала: «Я люблю вас, как никогда не любила, но не просите большего, чем мое сердце, ибо все остальное мне не принадлежит, а я могу быть счастлива, только исполняя все свои обязательства, пощадите же меня и любите всегда так, как теперь, моя любовь будет вам наградой."
Исследователи уверены: тогда, зимой и весной 1836-го, Дантес действительно был влюблен в Натали. Она же, кокетничая с ним, оставалась верна супругу. Но в этом любовном многоугольнике есть еще один угол: в одном из первых писем Геккерну француз просит: «Будь снисходителен к моей новой страсти, потому что тебя я также люблю от всего сердца». Позже он написал, что готов пожертвовать своим чувством ради Геккерна, хотя это дается ему нелегко: «Жертва, принесенная ради тебя, огромна. Чтобы так твердо держать слово, надобно любить так, как я тебя». Сложно сказать, является ли это доказательством гомосексуальной связи между отцом и приемным сыном. Важнее другое: Геккерну явно претили чувства Дантеса к Натали, но почему-то он решил стать для них сводником.
В конце октября или ноября — исследователи спорят о точной дате — дипломат поговорил с Натали. «Старик Геккерн сказал госпоже Пушкиной, что он умирает из-за нее, заклинал ее спасти его сына, потом стал грозить местью», — писал об этом Александр Карамзин. Барон был на двадцать лет старше Натали, и неудивительно, что она не сумела дать ему должный отпор, хотя и согласия «спасти» Дантеса также не дала. Тогда отец и сын подстроили свидание в доме Идалии Полетики — троюродной сестры Натали, которая общалась с четой Пушкиных, но ненавидела поэта. Возможно, потому, что когда-то он не ответил на ее любовь.
Мадам , по настоянию Гекерна, пригласила Пушкину к себе, а сама уехала из дому. Пушкина рассказывала княгине Вяземской и мужу, что, когда она осталась с глазу с Гекерном, тот вынул пистолет и грозил застрелиться, если она не отдаст ему себя. Пушкина не знала, куда ей деваться от его настояний; она ломала себе руки и стала говорить как можно громче. По счастию, ничего не подозревавшая дочь хозяйки дома явилась в комнату, и гостья бросилась к ней.
Натали удалось сбежать, но после этого свидания у отца и сына оказалось оружие против нее: они грозили ей оглаской и бесчестьем — в глазах мужа и света. Натали не решилась рассказать об этом Пушкину. И даже если когда-то у нее и были чувства к Дантесу, теперь ей хотелось забыть эту историю.
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый».
Все это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.
Отрывок из «Евгения Онегина»
Орден рогоносцев
«Кавалеры первой степени, командоры и кавалеры светлейшего ордена рогоносцев, собравшись в Великом Капитуле под председательством достопочтенного великого магистра ордена, его превосходительства Д.Л. Нарышкина, единогласно избрали г-на Александра Пушкина коадъютором великого магистра ордена рогоносцев и историографом ордена…»
4 ноября 1836 года это анонимное письмо получил не только Пушкин, но и его друзья. Натали больше не могла скрывать от мужа происходящее. Эти письма привели к объяснениям супругов Пушкиных между собой и заставили невинную, в сущности, жену признаться в легкомыслии и ветрености, которые побуждали ее относиться снисходительно к навязчивым ухаживаниям молодого Геккерена; она раскрыла мужу все поведение молодого и старого Геккеренов по отношению к ней; последний старался склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть. Пушкин был тронут ее доверием, раскаянием и встревожен опасностью, которая ей угрожала…
После разговора с женой Пушкин не сомневался, что авторами пасквиля были Геккерны. Но никому из друзей поэт не показал, что он задет. «Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое. Жена моя — ангел, никакое подозрение коснуться ее не может», — сказал он Владимиру Соллогубу. Но в тот же день он отправил Дантесу вызов на дуэль.
При жизни Пушкина дуэли в России были запрещены. Император Николай I называл их «варварством», и четких правил для поединков не было. Они появились лишь при Александре III.
Однако поединок не входил в планы барона Геккерна и его сына. «Я ненавижу дуэль. Это — варварство. На мой взгляд, в ней нет ничего рыцарского», — говорил император Николай I. Поединки были запрещены, и выход к барьеру означал бы крах карьеры — как для дипломата, так и для офицера. Вызов был принят, но Геккерн уговорил Пушкина дать его сыну отсрочку.
Не хотела дуэли и Натали. Она попросила Василия Жуковского стать посредником. И когда тот вступил в переговоры с Геккерном, то услышал, что Дантес и правда безумно влюблен… но не в Натали, а в ее сестру — Екатерину.
Пушкин, которому Жуковский передал этот разговор, пришел в ярость. Весь светский Петербург знал об ухаживании Дантеса за Натали, и слова о любви офицера к Екатерине могли только рассмешить. Поэт понимал: француз хочет его обмануть. Но все же согласился отозвать вызов.
В итоге Дантес оказался связанным по рукам и ногам: чтобы избежать дуэли и крушения карьеры, ему пришлось пожертвовать свободой. Екатерине повезло больше: некрасивая и небогатая девушка о таком супруге могла только мечтать. Мезальянс шокировал петербургское общество.
Никогда еще с тех пор как стоит свет, не подымалось такого шума, от которого содрогается воздух во всех петербургских гостиных. Геккерн-Дантес женится!.. Он женится на старшей Гончаровой, некрасивой, черной и бедной сестре белолицей, поэтичной красавицы, жены Пушкина…
Расплатившись за отказ от дуэли свободой, Дантес не хотел платить еще и честью. Не хотел, чтобы о нем говорили, что он предпочел жениться на нелюбимой, лишь бы избежать пули. Офицер нашел выход: он убедил окружающих в том, что спасал не свою честь, а честь Натали. «Злые языки начали свою работу. Влюбленный ясно увидел приближение той минуты, когда его ангела коснется людская клевета... Тогда, собрав все свое мужество, он объявил во всеуслышание, что женится», — писала в дневнике фрейлина Мария Мердер.
Было ли это правдой? Если поначалу Дантес действительно был влюблен в Натали, то к ноябрю 1836-го он в приватных разговорах называл ее «кривлякой» и «дурочкой». Но на людях продолжал демонстрировать пылкие чувства. В итоге о Пушкине все чаще говорили как о человеке, ставшем помехой истинной любви. И поэт, конечно, не мог этого терпеть. Поэтому отказ от ноябрьской дуэли фактически стал лишь отсрочкой. Очень скоро у Пушкина снова появился повод для вызова.
Он мыслит: «Буду ей спаситель.
Не потерплю, чтоб развратитель
Огнем и вздохов и похвал
Младое сердце искушал;
Чтоб червь презренный, ядовитый
Точил лилеи стебелек;
Чтобы двухутренний цветок
Увял еще полураскрытый».
Все это значило, друзья:
С приятелем стреляюсь я.
Отрывок из «Евгения Онегина»
«Никогда между домом Пушкина и домом Дантеса ничего общего быть не может», — сказал Пушкин Владимиру Соллогубу вскоре после помолвки Екатерины Гончаровой с французом. Молодоженов не принимали в доме поэта, но обе четы встречались в свете. И до Пушкина стали долетать слухи, популярные в гостиных высшего общества, — о том, что Дантес пожертвовал собою, женившись на нелюбимой ради Натали.
Д'Антес провел часть вечера неподалеку от меня. Жениться на одной, чтобы иметь некоторое право любить другую, в качестве сестры своей жены – Боже! для этого нужен порядочный запас смелости. Минуту спустя я заметила проходившего А.С. Пушкина. Какой урод!
Но по одной из версий, взрыв спровоцировали не слухи, а Луи Геккерн. Предполагается, что в ноябре он явился в дом поэта и вручил Натали письмо от Дантеса, в котором тот заявил, что отказывается от каких бы то ни было видов на нее. Это письмо знаменовало окончательное расставание и было оскорбительно: ведь сам факт такого разрыва связи означал, что эта связь существовала. Натали рассказала обо всем мужу, и Пушкин пришел в бешенство.
21 ноября Пушкин написал два письма: Луи Геккерну и шефу жандармов графу Бенкендорфу. Во втором письме он обстоятельно описал события последних месяцев. «Будучи единственным судьей и хранителем моей чести и чести моей жены и не требуя вследствие этого ни правосудия, ни мщения, я не могу и не хочу представлять кому бы то ни было доказательства того, что утверждаю», — написал Пушкин.
Письмо, адресованное Геккерну, было намеренно оскорбительным. В нем поэт обвинил барона и в сводничестве, и в отправлении анонимных писем.
Подобно бесстыжей старухе, вы подстерегали мою жену по всем углам, чтобы говорить ей о вашем сыне, а когда, заболев сифилисом, он должен был сидеть дома из-за лекарств, вы говорили, бесчестный вы человек, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: верните мне моего сына.
Если бы это письмо было отправлено тогда, поединок состоялся бы еще в ноябре. В этом и заключалась задумка Пушкина: оскорбить врага так, чтобы не выйти к барьеру было уже невозможно. Письмо шефу жандармов после дуэли стало бы официальным разъяснением по делу, и из-за него барон и его сын были бы обесчещены в петербургском свете. «Дуэли мне уже недостаточно, и каков бы ни был ее исход, я не сочту себя достаточно отмщенным ни смертью вашего сына, ни его женитьбой», — писал поэт Луи Геккерну. Главной его целью было не стреляться с врагами, а опозорить их.
Любопытно, что главным врагом в тот момент Пушкин считал не Дантеса, а его приемного отца. «С сыном уже покончено... Вы мне теперь старичка подавайте», — говорил он Владимиру Соллогубу. Похоже, именно дипломат был для поэта главным автором интриги.
Благодаря Соллогубу эти письма не были отправлены в ноябре. Молодой человек испугался и рассказал обо всем Жуковскому. Тому удалось остановить поэта. «Пушкин точно не отсылал письма, но сберег его у себя на всякий случай», — писал Соллогуб.
То, что такой случай в конце концов настанет, к тому времени понимал даже Николай I. 23 ноября он пригласил поэта на официальную аудиенцию — последнюю в жизни Пушкина. Император взял с него слово не драться ни под каким предлогом и в случае возобновления конфликта обратиться лично к нему.
Так Пушкин получил еще несколько месяцев пусть беспокойной, но жизни. Но ждал взрыва и знал, что его не миновать.
Безумных лет угасшее веселье
Мне тяжело, как смутное похмелье.
Но, как вино — печаль минувших дней
В моей душе чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и горе
Грядущего волнуемое море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать;
И ведаю, мне будут наслажденья
Меж горестей, забот и треволненья:
Порой опять гармонией упьюсь,
Над вымыслом слезами обольюсь,
И может быть — на мой закат печальный
Блеснет любовь улыбкою прощальной.
К барьеру
Декабрь 1836 года был для Пушкина почти счастливым. Публика с восторгом приняла «Капитанскую дочку». Тогда же вышло изящное миниатюрное издание «Евгения Онегина», ставшее для поэта последним прижизненным изданием романа. Все это время Пушкин и Дантес практически не виделись в свете. Но перед свадьбой Дантес вновь стал появляться на приемах общих друзей и демонстративно вздыхать о Натали. Пушкин же, хоть и старался не показывать виду, чувствовал себя неуютно не только в обществе, но и дома.
"Моя свояченица Екатерина выходит за барона Геккерена, племянника и приемного сына посланника короля голландского. Это очень красивый и добрый малый, он в большой моде и четырьмя годами моложе своей нареченной. Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестру, но приводит меня в бешенство. Ибо мой дом имеет вид модной и бельевой мастерской"
10 января Екатерина и Дантес обвенчались. И обстановка накалилась еще сильнее: из-за зимних праздников обе четы встречались в свете практически ежедневно. Раз за разом окружающие наблюдали, как при свояченице Дантес напускает на себя мрачный вид, а при супруге демонстрирует, что он счастливый муж. Сестры ревновали его друг к другу, и это видел и Пушкин, и весь светский Петербург.
Действительно ли Дантес страдал из-за Натали? В это верили даже друзья Пушкина. Но если и так, он лишь сильнее компрометировал женщину, с которой уже никогда не мог бы быть вместе. Действительно ли Натали тосковала по своему поклоннику или в ней говорило лишь самолюбие? Невозможно судить о ее чувствах, но то, что она вновь взялась за кокетство, заметили в петербургских гостиных.
"Не желая верить, что Дантес предпочел ей сестру, она по наивности, или, скорее, по своей удивительной простоте, спорила с мужем о возможности такой перемены в сердце, любовью которого она дорожила, быть может, только из одного тщеславия".
Пушкин отказался принимать у себя молодоженов. Дантес отправил ему два письма — одно поэт вернул нераспечатанным, а на другое ответил устно, что не желает возобновлять отношения.
14 января на обеде у графа Строганова Пушкин якобы дважды предложил Екатерине выпить за его здоровье, но получил отказ.
"Тогда он удалился разъяренный, сказавши ей: «Берегитесь, я вам принесу несчастье!» Моя жена, зная мое мнение об этом человеке, не посмела мне тогда повторить разговор, боясь истории между нами обоими."
Об этой истории мы знаем лишь со слов Дантеса. Но то, что Пушкин в те дни был на взводе, замечали и его друзья. Видели они и то, что нервничал поэт не без причины: Дантес после свадьбы ухаживал за Натали так откровенно и дерзко, как не позволял себе прежде.
"Он мало говорил с ней, но находился постоянно вблизи, почти не сводя с нее глаз. Это была настоящая бравада, и я лично думаю, что этим Геккерн намерен был засвидетельствовать, что он женился не потому,
что боялся драться."
Но друзья осуждали Пушкина, а не Дантеса, и поверили его врагу, а не ему самому. В то время даже в доме Карамзиных — ближайших друзей поэта — считали, что он влюблен в Александрину Гончарову, а супругу ревнует лишь «из принципа». Никто не может сказать точно, были ли эти подозрения справедливыми. Но, лишившись поддержки друзей, Пушкин чувствовал себя все более одиноким. Для решающего шага ему не хватало лишь повода.
Им стал дерзкий каламбур Дантеса, отпущенный 23 января. К сестрам ездил один мастер по педикюру — тогда их называли мозольными операторами. Дантес в беседе с Натали отметил по-французски: «Он мне сказал, что мозоль жены Пушкина прекрасней, чем моей». Но в французском языке слово «мозоль» созвучно слову «тело». Шутка прозвучала непристойно. Натали сама рассказала о ней мужу, не подумав о последствиях.
Примерно в те же дни произошла последняя встреча Пушкина с царем, и разговор зашел о Натали. Поэт поблагодарил Николая I за то, что тот посоветовал его супруге вести себя в обществе сдержаннее и не давать повода для сплетен. Царь спросил: «Разве ты и мог ожидать от меня другого?» И Пушкин ответил честно: «Не только мог, государь, но, признаюсь откровенно, я и вас самих подозревал в ухаживании за моею женою...» Такая смелость в общении с государем была присуща поэту всегда, и она, как ни странно, кажется менее важной, чем сам факт подобных советов Натали от царя. Упрекать придворных дам в чересчур легкомысленном поведении было для государя обычным делом. Но, как писала в «Пушкинских штрудиях» Ахматова, «это значит, что по-тогдашнему, по-бальному, позимнедворскому жена камер-юнкера Пушкина вела себя неприлично». Стало ли это последней каплей или поэт к тому времени уже решился на дуэль? Сложно ответить на этот вопрос, но такая беседа с императором не могла не ранить его еще сильнее.
Утром 25 января он написал письмо Луи Геккерну. Оно было похоже на послание, что он так и не отправил в ноябре.
"Я не могу позволить, чтобы ваш сын, после своего мерзкого поведения, смел разговаривать с моей женой, и еще того менее — чтобы он отпускал ей казарменные каламбуры и разыгрывал преданность и несчастную любовь, тогда как он просто плут и подлец."
Вечером 25 января письмо уже было отправлено, и о нем узнали друзья поэта. «Я вам уже сказал, что с молодым человеком мое дело было окончено, но с отцом — дело другое. Я вас предупредил, что мое мщение заставит заговорить свет», — сказал Пушкин Вере Вяземской. Но друзья или не решились вмешаться, или не понимали, к каким последствиям это письмо приведет.
Луи Геккерн получил послание Пушкина утром 26 января.
"Говорят, что, получив это письмо, Гекерен бросился за советом к графу Строганову и что граф, прочитав письмо, дал совет Гекерену, чтобы его сын, барон Дантес, вызвал Пушкина на дуэль, так как после подобной обиды, по мнению графа, дуэль была единственным исходом."
Геккерн не мог выйти к барьеру из-за своего официального статуса, и вместо него это решил сделать Дантес. Офицер попросил быть его секундантом сотрудника французского посольства виконта д’Аршиака. Тот привез Пушкину письменный вызов. Поэту было все равно, с кем стреляться — с отцом или сыном.
Оставалось найти секунданта. Пушкин не хотел приглашать на эту роль кого-то из близких друзей, боясь, что его начнут отговаривать. Первым, к кому он обратился, стал секретарь английского посольства Артур Меджнис. Тот согласился, надеясь переубедить поэта, но отказался, когда понял, что это невозможно. К утру 27 января у Пушкина все еще не было секунданта, а около девяти часов от д’Аршиака пришло письмо, в котором тот требовал, чтобы поэт как можно скорее его прислал. Нервы Пушкина были на пределе, и он ответил язвительным письмом.
"Я не имею ни малейшего желания посвящать петербургских зевак в мои семейные дела; поэтому я не согласен ни на какие переговоры между секундантами. Я привезу моего лишь на место встречи. Так как вызывает меня и является оскорбленным господин Геккерен, то он может, если ему угодно, выбрать мне секунданта; я заранее его принимаю, будь то хотя бы его егерь. Что же касается часа и места, то я всецело к его услугам. По нашим, по русским, обычаям этого достаточно."
Но д’Аршиак требовал соблюдения правил, и Пушкин должен был подчиниться. Он попросил стать секундантом своего лицейского товарища Константина Данзаса. Рассказав ему все, поэт сказал: «Если дело не окончится сегодня же, то при первой встрече с Геккерном, отцом или сыном, я плюну им в лицо». Данзас не мог отказать другу.
Встреча была назначена на четыре часа пополудни. Место — Черная речка. Оружием стали пистолеты, ради покупки которых Пушкину пришлось заложить столовое серебро.
"Перед отъездом поэт ответил на полученное утром деловое письмо. Попрощался с Александриной — Натали не было дома. Встретился с Данзасом в кондитерской, где выпил лимонаду или воды. А по пути к месту дуэли чуть было не встретился с супругой."
Данзас вез Пушкина к месту дуэли самой короткой дорогой. Была половина пятого вечера, стоял пятнадцатиградусный мороз, а снегу намело по колено. Закутавшись в медвежью шубу, Пушкин сел на сугроб. На вопрос, удобно ли выбранное место, он ответил: «Мне совершенно все равно, постарайтесь только сделать все это поскорее»
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит о шомпол молоток.
В граненый ствол уходят пули,
И щелкнул в первый раз курок.
Вот порох струйкой сероватой
На полку сыплется. Зубчатый,
Надежно ввинченный кремень
Взведен еще…
Отрывок из «Евгения Онегина»
…Весьма сильный ветер, который был в то время, принудил нас искать прикрытия в небольшом сосновом леску. Множество снега мешало противникам, то мы нашлись в необходимости прорыть тропинку в 20 шагов, на концах которой они встали...
...Данзас дал сигнал, подняв шляпу. Пушкин в то же время был у своего барьера, когда барон Геккерн сделал четыре шага из пяти, которые ему оставались до своего места. Оба соперника приготовились стрелять...
...Я подал ему пистолет в обмен того, который был у него в руке и ствол которого набился снегом при падении раненого. Обмен пистолета не мог подать поводу во время поединка ни к какому спору. По условию каждый из противников имел право выстрелить, пистолеты были с пистонами, следовательно, осечки быть не могло; снег, забившийся в дуло пистолета Александра Сергеевича, усилил бы только удар выстрела, а не отвратил бы его...
Пушкин был ранен в живот, Дантес — в руку. Около шести вечера 27 января поэта внесли в дом. В кабинете он сам велел подать себе чистое белье, переоделся и лег.
Натали узнала о случившемся от Данзаса и пришла к постели мужа. «Будь спокойна, ты невинна в этом», — сказал Пушкин жене.
Рана была смертельной, и врачи не стали этого скрывать. Поэт знал, что должен объясниться с Николаем I и привести в порядок дела. Он продиктовал Данзасу список своих долгов, а после снял с руки кольцо и попросил взять его на память. Пушкин понимал, что его секунданту грозят неприятности: ведь дуэли были запрещены. «Попросите государя, чтобы он меня простил; попросите за Данзаса, он мне брат, он невинен, я схватил его на улице», — сказал он доктору Арендту. В полночь Арендт привез ответ от императора.
"Если бог не велит нам более увидеться, прими мое прощенье, а с ним и мой совет: кончить жизнь по-христиански. О жене и детях не беспокойся. Я их беру на свое попечение".
Современники расходятся в рассказах о том, решил ли Пушкин исповедаться и причаститься до получения записки от царя или после. Некоторые утверждают, что слова императора были поняты так: о жене и детях Пушкина позаботятся, только если поэт исполнит свой христианский долг. Так или иначе, обещание императора успокоило Пушкина. Он попросил прислать к нему «первого, ближайшего священника» и в ночь на 28 января исповедался и причастился.
…Весть о том, что Пушкин умирает, быстро разнеслась по всему городу. У его комнаты собрались друзья, а в дом приходили и вовсе не знакомые люди. Поэт волновался за супругу: «Она, бедная, безвинно терпит! В свете ее заедят». Тревожила его и участь Данзаса. «Жду царского слова, чтобы умереть спокойно», — сказал он Жуковскому, и тот отправился к царю. «Скажи ему, что мне жаль умереть; был бы весь его», — попросил поэт. Царь сказал, что сделает для секунданта «все возможное», но не может изменить законного порядка.
Пушкин держался стойко и сказал друзьям, что все простил Дантесу и не нужно за него мстить. Он даже не забыл передать соболезнования знакомому, хоронившему в те дни сына. Ему было больно, но он старался не стонать, чтобы не пугать Натали.
Когда тоска и боль его одолевали, он крепился усильно, и на слова мои: «Терпеть надо, любезный друг, делать нечего; но не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче», — отвечал отрывисто: «Нет, не надо, жена услышит, и смешно же это, чтобы этот вздор меня пересилил!
Из воспоминаний В.И. Даля
Он мучился менее от боли, нежели от чрезмерной тоски: «Ах! какая тоска! — иногда восклицал он, закидывая руки на голову. — Сердце изнывает!»
Из письма
В.А. Жуковского
к отцу поэта
Больной охотно соглашался на все предлагаемые ему пособия. Он часто требовал холодной воды, которую ему давали по чайным ложечкам, что весьма его освежало.
Пушкин понимал, что надежды нет. «Мне здесь не житье; я умру, да, видно, так и надо», — говорил он.
29 января в два часа дня он попросил моченой морошки, а когда ее принесли, сказал: «Позовите жену, пусть она меня покормит».
"Наталия Николаевна опустилась на колени у изголовья умирающего, поднесла ему ложечку, другую — и приникла лицом к челу мужа. Пушкин погладил ее по голове и сказал: «Ну, ничего, слава богу, все хорошо»."
«Вот увидите, — сказала после этого Натали, — он будет жив». Но жить Пушкину оставалось меньше часа, и это понимали уже все его друзья.
В третьем часу дня он попросил приподнять его на кровати.
Как будто проснувшись, он быстро раскрыл глаза, лицо его прояснилось, и он сказал: «Кончена жизнь». Даль, не расслышав, отвечал: «Да, кончено; мы тебя положили». «Жизнь кончена!» — повторил он внятно и положительно. «Тяжело дышать, давит!» — были последние слова его.
29 января в 14.45 Пушкина не стало.
Я видел смерть; она в молчанье села
У мирного порогу моего;
Я видел гроб; открылась дверь его;
Душа, померкнув, охладела...
Покину скоро я друзей,
И жизни горестной моей
Никто следов уж не приметит;
Последний взор моих очей
Луча бессмертия не встретит,
И погасающий светильник юных дней
Ничтожества спокойный мрак осветит.
Отрывок из «Элегии», 1816 г.
После дуэли.
«И вы не смоете всей вашей черной кровью поэта праведную кровь», — написал в те дни Михаил Лермонтов. Никто не пролил кровь за смерть Пушкина, но участники дуэли все же были наказаны. Хотя судьба большинства героев этой истории в итоге сложилась счастливо.
Петербург после смерти Пушкина разделился: одни оплакивали поэта и обвиняли Дантеса, другие — переживали за француза, раненного в руку. «Только немногие окружали его смертный одр, в то время как нидерландское посольство атаковывалось обществом, выражавшим свою радость по поводу столь счастливого спасения элегантного молодого человека», — написал в эти дни своему правительству саксонский посланник.
Но Дантесу сочувствовали представители высшего общества. А в дом Пушкина приходило множество самых разных людей — некоторые говорили, что не меньше тридцати тысяч человек в день. Ходил даже слух, что из-за обилия посетителей пришлось выломать одну из стен квартиры (впрочем, сейчас говорят, что это домыслы). А в печати поэта впервые назвали так, как впоследствии его будут называть поколения русских читателей.
"Если что-нибудь может облегчить мое горе, то только те знаки внимания и сочувствия, которые я получаю от всего петербургского общества…
Жоржу (Дантесу) не в чем себя упрекнуть; его противником был безумец, вызвавший его без всякого разумного повода; ему просто жизнь надоела, и он решился на самоубийство, избрав руку Жоржа орудием для своего переселения в другой мир."
Но Дантесу сочувствовали представители высшего общества. А в дом Пушкина приходило множество самых разных людей — некоторые говорили, что не меньше тридцати тысяч человек в день. Ходил даже слух, что из-за обилия посетителей пришлось выломать одну из стен квартиры (впрочем, сейчас говорят, что это домыслы). А в печати поэта впервые назвали так, как впоследствии его будут называть поколения русских читателей.
"Солнце нашей поэзии закатилось! Пушкин скончался, скончался во цвете лет, в середине своего великого поприща!..
Этими словами, приписываемыми Владимиру Одоевскому, был крайне недоволен министр народного просвещения Сергей Уваров. Редактора газеты Андрея Краевского вызвал цензор и передал ему возмущения министра.
"Что это за черная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это еще куда бы ни шло! Но что за выражения! «Солнце поэзии!!» Помилуйте, за что такая честь? «Пушкин скончался... в средине своего великого поприща!» Какое это такое поприще? Писать стишки не значит еще, как выразился Сергей Семенович, проходить великое поприще!"
В отличие от Уварова, царь не считал, что Пушкин «писал стишки». Но когда Жуковский, говоря с императором о поэте, сравнил его с покойным Николаем Карамзиным, Николая I это рассмешило.
"Какой чудак Жуковский! Пристает ко мне, чтобы я семье Пушкина назначил такую же пенсию, как семье Карамзина. Он не хочет сообразить, что Карамзин человек почти святой, а какова была жизнь Пушкина?"
Несмотря на эти слова, царь исполнил обещание и позаботился о семье погибшего.
Натали проследила, чтобы в гроб Пушкина положили во фраке, а не в мундире камер-юнкера — поэт называл его «полосатым кафтаном» и еще за три года до смерти писал ей, что не хочет быть похоронен в нем. Впрочем, одежда не имела большого значения: по воспоминаниям А.И. Тургенева, поклонники, бывшие на отпевании Пушкина, отдирали лоскутки от его одежды и даже срезали на память бакенбарды.
Попасть на церемонию прощания можно было только по билетам. По мнению многих современников, власти опасались, что прощание с Пушкиным обернется беспорядками, и постарались это предотвратить.
"Народ обманули: сказали, что Пушкина будут отпевать в Исакиевском соборе — так было означено и на билетах, а между тем, тело было из квартиры вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной церкви. В университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от своих кафедр и студенты присутствовали бы на лекциях".
Настоятель Исаакиевского собора не позволил провести отпевание в этом храме, заявив, что поэт был самоубийцей, — то есть, по сути, разделив точку зрения Луи Геккерна. Но, по рассказам современников, и Конюшенная церковь, в которой в итоге состоялась церемония, была полностью заполнена людьми. А когда тело выносили, шествию пришлось остановиться: на его пути, рыдая, лежал высокий человек. Это был князь Вяземский.
После прощания гроб спустили в подвал. Там он находился до 3 февраля, а затем был отправлен в Псковскую губернию, где и был похоронен — в Святогорском монастыре, рядом с матерью.
Натали приедет на могилу лишь спустя два года. Не было ее и на отпевании: по словам друзей, она заболела от пережитого потрясения. Вдова просила императора позволить Данзасу попрощаться с покойным. Но его уже арестовали за участие в дуэли. Впереди был суд.
А ты, которая была мне в мире богом,
Предметом тайных слез и горестей залогом,
Прости! минуло все... Уж гаснет пламень мой,
Схожу я в хладную могилу,
И смерти сумрак роковой
С мученьями любви покроет жизнь унылу.
А вы, друзья, когда, лишенный сил,
Едва дыша, в болезненном боренье,
Скажу я вам: «О други! я любил!..»
И тихий дух умрет в изнеможенье,
Друзья мои,— тогда подите к ней;
Скажите: взят он вечной тьмою...
И, может быть, об участи моей
Она вздохнет над урной гробовою.
Отрывок из «Элегии», 1816 г.
Жизнь после Пушкина
После смерти Пушкина судили. В буквальном смысле: за участие в дуэли он был предан военному суду наравне с Данзасом и Дантесом. Должен был предстать перед судьями и д’Аршиак, но он успел покинуть Россию.
Данзаса посадили на гауптвахту. Француза же допрашивали у него дома, несмотря на то, что врачи разрешили его задержать. Допросили и князя Вяземского, которому оба секунданта в письмах рассказали о дуэли. Письмо Бенкендорфу, написанное и не отправленное Пушкиным в ноябре, очевидно, дошло до адресата: все бумаги поэта были доставлены шефу жандармов.
Дантес не отрицал, что вызвал Пушкина из-за оскорбительного письма, но уверял, что у поэта не было причин для подобных оскорблений. Француз утверждал, что не имел отношения к анонимному пасквилю, полученному Пушкиным в ноябре, а с Натали общался в рамках приличий. Вдову также предложили было допросить, но не стали, «дабы без причин не оскорблять».
Приговор первой инстанции был вынесен 19 февраля и был суровым.
"Поручика Геккерена повесить, каковому наказанию подлежал бы и Пушкин, но как он уже умер, то суждение его за смертию прекратить, а подсудимого подполковника Данзаса повесить."
В последующих инстанциях наказания смягчались. 18 марта Николай I вынес окончательное решение: Дантеса — разжаловать и выслать, Данзасу дать несколько месяцев гауптвахты. Наказание не помешало дальнейшей карьере бывшего секунданта: через два года его наградили орденом Святого Станислава II степени, а еще через год к ордену была пожалована императорская корона. Впрочем, умер он в бедности.
Судьбы других участников и свидетелей этой интриги сложились по-разному.
…Хроника последних дней Пушкина восстановлена по часам. Нам известны его последние слова, просьбы и желания. Но до сих пор не ясно, ради чего была затеяна интрига, приведшая поэта к гибели.
Одни говорят, что ухаживания Дантеса были ширмой: так барон Геккерн и его приемный сын пытались скрыть от петербургского света свою гомосексуальную связь. Другие уверены, что в действительности Дантес помогал соблазнить Натали кому-то другому — а в качестве этого «другого» называют то брата императрицы, то самого императора. Некоторые считают, что Дантес ухаживал за самой красивой женщиной Петербурга, чтобы стать еще более популярным в свете.
Возможно, Натали лишь играла с французом, но заигралась. Возможно, она влюбилась в него всерьез. И кто упрекнет ее, если она и впрямь предпочла веселого красавца-ровесника пусть гениальному, но некрасивому, немолодому и небогатому мужу?.. Возможно, она оставалась верна супругу, верившему в ее невинность до последнего вздоха. А может быть, он изменял ей и сам…
Точно можно сказать лишь одно: ни Дантес, ни Геккерн, ни Натали никогда бы не вошли в историю, если бы не Пушкин. Человек, которого всегда будут помнить в России. Человек, воздвигший себе памятник.
Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит.
Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,
И назовет меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой
Тунгус, и друг степей калмык.