19 марта 2024  07:38 Добро пожаловать к нам на сайт!

Проза № 48


Александр Александров



Александр Григорьевич Александров-Кась
кинский, родился в Татарстане, деревня Коськи Альметьевского района, в большой крестьянской семье. Деревни давно уже нет, отсюда и писательский псевдоним-Каськинский. Сдав экстерном за десять классов, поступил в Саратовский Политехнический институт. Большую часть своей трудовой жизни отдано Северу, работая в проектном институте в Сургуте Тюменской области. Пишу с 2000-го года. Публиковался и публикуюсь во многих журналах города на Неве: «Невский альманах», в альманахе «Поэтический фарватер», в литературно-публицистическом журнале «Изящная словесность», «Душа на рифму не глядит», «Голоса Петербурга», «Рог Борея», в литературно-художественном журнале «СВИНКС». В Москве: международный литературный альманах, который издаётся при участии Белорусского Фонда Мира «Чувства без границ». Город Белгород: в Белгородском общественно-политическом, литературно-художественном и научном журнале «ЗВОННИЦА». Выпущены книги: «Деревенька моя, деревенька», «Путешествие на другую сторону Земли». Проживаю в г. Санкт-Петербурге.

Начало


Повесть

Я жил, как все, в деревне той поры

Босой мальчишка с добротой в глазах.

Открыты были двери, и дворы,

И лики на священных образах.

В. Морозов

Глава 1. Фронтовик

Прохладный ветерок со стороны речки Ирни принёс терпкий запах полыни. «Эх, жить бы да радоваться»!- вздохнул Григорий, сидя в одну из таких летних бессонных ночей на крыльце своего дома. Но каждый раз, чёрт возьми, какие-то силы загоняют тебя в житейский тупик, что порою не вздохнуть, не ахнуть! Что же это за такая чертовщина, с которой невозможно бороться? Там, на фронте, по крайней мере, всё было ясно, что перед тобой враг, а значит: или он тебя, или ты его, третьего не дано!

Скажи кто-нибудь тогда, что при возвращении домой, ты не сможешь досыта накормить свою семью хлебом, тот остался бы врагом на всю жизнь! Но война, слава богу, закончилась, голод, казалось бы, тоже должен остаться на задворках истории, а что же на самом деле получается?..

Пусть лучше хлеб в амбарах гниёт или отправляется в «братские» страны, но только не достаётсяколхозникам - людям, которые этот хлеб выращивают и убирают. Выходит, что «наши братья» есть хотят, а русскому мужику, который освобождал этих самых братьев от фашистов, показывают фигу. Чем же, мать его за ногу, мы так не угодили «родному правительству»?

Не найдя ответа на многократное «почему» и когда тупиковая ситуация обложила его семью со всех сторон, после тяжёлых раздумий, Григорий сказал:

-Действительность оказалась куда абсурднее, чем ожидал. Из создавшегося замкнутого круга не вижу другого выхода, как только пойти работать голубинщиком*!

Когда же он поделился своим намерением с женой-Анной, та категорично произнесла:-Надо же такое удумать!- «Голубинщиком» он хочет стать! -Ты что же, детей сиротами решил оставить?! Типерича все без куска хлеба живут, не ты один! Картошки, слава богу, накопали, капусты насолим,- и для убедительности добавила:-Есть капуста, на столе не пусто, а наступит зима, как-нибудь и без хлебушка перезимуем!

Но Григорий настроен был решительно:

-Год да поедят дети хлеба, а там будь, что будет! Кто-то же должен у государства взять своё, что завоёвано и заработано честным трудом! По какому праву эти правители у моей семьи отбирают последний кусок?

Вернувшись с фронта, Григорий с жадностью принялся за работу. На расхолаживания времени не оставалось, мужские руки искали своё применение. Домашнее хозяйство дышало на ладан, да и колхозное было в полном развале. Ни от какой работы не отказывался: куда бригадир пошлёт, туда и шёл. Пахал, сеял, убирал урожай, занимался заготовкой кормов для колхозной скотины. В труде и заботах годы бежали незаметно, «незаметно» в семье росло и прибавление. Но чем не больше солдат трудился, достаток в доме от этого не увеличивался, а скорее наоборот, жизнь с каждым годом становилась всё труднее и труднее. Вся надежда была только на свои приусадебные сотки. Война закончилась, а крестьянина по-прежнему продолжают кормить одними обещаниями. Поэтому дети часто видела отца хмурым, слышали, как он ругал Сталина, считая его виновным в беспросветной крестьянской жизни. Как же тут не будешь ругаться, в семье шесть ртов, и все есть просят,- часто в сердцах говорил он.

Ларь, стоявший в сенях, как предмет крестьянского достатка-пуст, муки не пылинки, даже мыши не выдержали голода, разбежались. Ни одну бессонную ночь Григорий провёл в тяжёлых раздумьях, когда, наконец, решил взяться за заведомо провальное дело-стать голубинщиком. Это было скорее отчаяние, чем осознанное решение. Откуда появилось столь странное название должности? Точно никто не знал, но всё же одна из версий по деревне маячила:

В послевоенные годы, из-за нехватки транспорта, и отсутствия надлежащих дорог, государственное зерно из колхозов никуда не вывозилось, а на временное хранение по разным деревням ссыпалось в ветхие, крытые соломой деревянные амбары. Только вот, это «временное», растягивалось на годы, такова уж российская действительность. При тотальном бесхлебье и при большом разбросе таких «хранилищ», зерно начинало «гореть», разворовывалось местными жителями, через прогнившие полы высыпалось на землю, а весною уносилось паводками водами. Впоследствии вся недостача зерна «в шутку списывалась» на голубей, отсюда и произошло столь странное название должности, хотя упомянутая птица, возможно от того же голода, в деревнях никогда не водилась. Однако человеку, кто заведовал такой «голубинкой», было далеко не до шуток. Какими только карами не запугивали деревенских мужиков районные чиновники, но никто из них не хотел добровольно лезть в государственную петлю. Поэтому, зная заранее, каковы будут последствия, Анна столь категорично и заявила мужу:-Нет, не пущу!

Но решение было уже принято и отступать бывший фронтовик не собирался.

-Я согласен,-прямо с порога сельского совета заявил Григорий уполномоченному.

-Очень хорошо,-потирая ладони, ответил представитель власти. Не мешкая, завтра же к своим обязанностям и приступай, а то мне уже до чёртиков надоело в этой «дыре» находиться и каждого уговаривать.

На другой день, при тщательном осмотре «хранилищ», Григорий, в присутствии уполномоченного, пришёл к выводу: уследить за качеством и хищением зерна, практически будет невозможно. Более того, хлеб из амбаров в район частично вывозился только летом, но уже осенью, в те же ветхие помещения засыпалось зерно нового урожая. Через год, как и следовало ожидать, Григория обвинили в недостаче овса. Не пшеницы, ни гороха, или каких-то других культур, а именно овса! Он снова, как когда-то уходил на фронт, покидал свой дом с тяжёлым чувством, оставляя многодетную семью ни с чем. Григория посадили на два года и вся тяжесть житейских забот, вновь легла на хрупкие плечи Анны.

2. Школа

Проводив отца в не столь отдалённые места, Серёжка готовился идти в пятый класс. Школа находилась в пяти километрах, соседнем селе, Новоникольске. Перед началом нового учебного года, оставшись дома один, он снял с полки сундучок, где лежали отцовские награды, и бережно беря одну награду за другой, стал вчитываться в их названия: «За Отвагу», «За Победу над Германией»… Среди множества наград Серёжка увидел значок «Отличный повар», и подержав его на ладони, положил в карман. Рассматривая награды, он обратил внимание на бумагу, аккуратно свёрнутую в трубочку, и перевязанную суровой ниткой. Осторожно развязав нитку и развернув лист, он увидел на нём алые знамёна с гербом посередине, а чуть ниже, крупными золотыми буквами было написано:

БЛАГОДАРНОСТЬ

«Выдана»…

И чуть ниже были вписаны: фамилия, имя и отчество отца.

Затаив дыхание, Серёжка стал читать:

«...Вы до конца выполняли свой долг перед Родиной в Великой Отечественной Войне, прославив русское оружие на полях Великих Сражений с немецкими оккупантами, навеки прославив Сталинскую гвардию»…

Генерал-лейтенант танковых войск: М.Е. Катуков.

Прижав грамоту к груди, не шевелясь, словно общаясь с отцом, он снова и снова перечитывал текст, стараясь выучит его наизусть.

На другой день, собираясь первого сентября в школу, Серёжка тайком от матери, на новую холщовую рубаху, выкрашенную в ольховый цвет, нацепил значок «Отличный повар» и гордо пошагал в школу. Так с этого времени, среди своих сверстников, Серёжка стал «Поваром».

-Мальчик, подойди ко мне! – услышал он голос беременной женщины стоящей возле школы. Когда парнишка подошёл, она нагнулась, глянула на значок, прикреплённый к рубашке и, прочитав «Отличный повар», заливисто рассмеялась. Затем прижала голову мальчика к своему животу, спросила: -Как тебя звать?

-Серёжка!

-Кто же тебе подарил такой значок?

-Никто, сам взял!

-По-матерински погладив наголо остриженную голову подростка, сказала:

-Вот мы и познакомились, меня зовут Мария Александровна, а теперь беги в класс!

-Школа новичку понравилась с первого взгляда. Мыслимо ли, дом стоит на доме, называемые этажами, и где-то в душе мальчик позавидовал тем сверстникам, которые учились на втором и третьем этажах. Жаль,-подумал он, что мой класс находится на первом, но ничего, в первую же перемену пробегусь вверх-вниз по лестнице. Да-а, с нашей начальной деревенской школой никакого сравнения! Не школа, а деревянная приземистая сараюшка под соломенной крышей. Эта же, казалось ему настоящим дворцом из волшебной сказки! В школе Серёжке нравилось всё, вот только разве что непривычные нововведения: по каждому предмету другой учитель.

Но, не смотря на некоторые непривычные новшества, учителей Серёжка уважал и даже немного их побаивался, особенно когда приходил в школу с невыученными уроками, а такое случалось часто.

Мария Александровна, с которой орденоносец познакомился в первый же день на улице, оказалась классным руководителем и преподавателем немецкого языка. В класс она входила шумно. Закрыв за собой дверь и бросив на стол классный журнал, начинала громко разговаривать на немецком языке.

Серёжка, сидя на последнем ряду, старался уловить смысл сказанного. Закончив длинную и мало кому понятную речь, учительница, словно специально, каждый раз почему-то свой взгляд останавливала на учениках, сидящих на последних партах.

На первый ряд пересесть, что ли?- подумал мальчик. Но не успел он до конца обдумать свои намерения, как услышал голос «немки»:

-Серёжа, что я сейчас сказала?

-И чего она с первых дней ко мне привязалась, словно в классе кроме меня, никого больше нет? Пожалуй, пересяду на первый ряд. «Лицом к лицу, лица не увидать», -вспомнились ему слова из стихотворения русского поэта.

Серёжка с неохотой поднялся с места. Класс затаил дыхание, каждый думал:- «Хорошо, что не меня». Из всего класса, только выскочка Григорьева, как всегда, тянула вверх руку.

-Ну что молчишь, словно воды в рот набрал! -Отвечай, я слушаю! Или не знаешь?

-Чего тут не знать-то? - Коли вошли в класс, стало быть, на немецком поздоровались.

-Надо ж, как в воду глядел! Специально из учительской спешила, чтобы поскорее с Серёжей поздороваться!

-Все дружно рассмеялись и громче всех смеялась Григорьева. Когда же класс утихомирился, Мария Александровна сказала:

-Вообще-то, здравая мысль в ответе есть. Садись. Следующий раз не ответишь, получишь двойку.

Григорьева по-прежнему тянула руку.

-Давай, Григорьева, выручай класс!

Словно одним местом всё это время, просидев на раскалённой сковороде, она вскочила, и протараторила:

-Вами было сказано, что на переменах нужно проветривать класс.

-Садись Григорьева, пять!

Поставив отличнице в журнал оценку, Мария Александровна подняла голову, и теперь уже на русском, спросила:

-Кто сегодня дежурный?

Класс молчал.

-Я спрашиваю, кто сегодня дежурный по классу?!

Ну я,- поднимаясь с места пробурчал Серёжка.

-Понятно, как отвечаешь, так и дежуришь, в перерыве проветришь помещение.

Рука Григорьевой снова взмыла над классом.

-Что случилось, Григорьева?

-Марь Ляксандровна, вы только гляньте, он даже доску на перемене не вытер!

-Григорьева, как я погляжу, ты в каждой бочке затычка!

-Марию Александровну, несмотря на её строгость, ученики уважали, но учить немецкий язык многие не хотели. Оно и понятно. Слишком еще свежа была память о минувшей войне, с которой у многих сидевших за партами детей, не вернулись домой родные и близкие. Учителя это понимали, и старались по возможности бережно относиться к своим воспитанникам, чтобы лишний раз не травмировать их неокрепшие души. Годы были тяжёлые. Особенно трудно было детям, ходившим в школу из других деревень. В лютые морозы, в весеннюю распутицу, в осеннюю слякоть, полуголодные и полураздетые, стараясь не пропустить ни одного урока, ежедневно, пешком, проходили по десять километров и больше.

Если по весне дети приходили домой до нитки промокшие, то зимой на оборот, одежда на них стояла колом, едва к утру успевала просохнуть. Тут уж не до уроков. Поужинаешь и спать. Жечь керосин на такие пустяки, как подготовка уроков, считалось непозволительной роскошью. Вся надежда была на память, и она, милая не подводила, тем и весомее была цена школьной отметки.

-Чего уж там говорить, помимо школы, хватало и других приключений. Хотя возраст и был подростковый, но все равно дети оставались детьми.

***

Весна пятидесятого выдалась на редкость дружной. Выйдя утром из дома, Серёжка увидел, как за ночь все овраги и небольшие низины заполнились талыми водами. В течение ночи природа очень потрудилась, чтобы к утру мальчишкам и девчонкам, отрезать путь в школу. Зимняя постель, пригретая весенним солнцем, с раннего утра начала отсвечиваться озорными ручейками. Небольшие речки, превратившись в бурлящие половодье, несли на себе глыбы снега, и, всё же, непроходимая дорога ведущая к школе, благополучно пройдена. Все препятствия преодолены. Оставалось всего-то ничего: миновать мост, от него пройти еще метров триста, и школа! Но планы резко изменились. Ребята пошли не через мост, как всегда, а решили показать мальчишеское ухарство, и попробовать напрямую, перейти два бурлящих речных потока, чтобы к школе подойти со стороны сада.

Первая речка была широкая, с глинистым дном и достаточно быстрая. Если её и удастся перейти, ребята неминуемо окажутся в развилке между двумя потоками. Первая преграда, как бы приглашая самых смелых. Неистово подмывая берега, половодье несло свои коричнево-глинистые воды, к ближайшему небольшому водопаду образовавшихся из торосов льда. Мальчишки остановились в нерешительности. На середине речки Серёжка увидел небольшой белый островок. Не раздумывая, он разбежался и, оттолкнувшись от берега, оказался на заманчивом снежном пятачке. «Островок» состоящий из перенасыщенного водою снега, в одно мгновение под ногами расплылся. На скользком глинистом дне устоять было невозможно и поток, подхватив смельчака, понёс к водопаду. Одежда в одно мгновение намокла. Чудом, ухватившись за свисающий с противоположной стороны берега куст и сопротивляясь напору воды, он сумел выбраться на берег. Теперь смельчак оказался в развилке двух речек. Вторая была не столь широкая и бурная, как первая, но гораздо глубже. В школе, девчонки видимо сказали, куда направились мальчишки, и Мария Александровна, вместе с ребятами уже спешила на помощь. Вытащив до нитки промокшего «водолаза» на берег, учительница взяла его за руку и быстрым шагом повела к себе домой. Благо, что дом был недалеко от школы.

Оказавшись в тёплой избе, привычным учительским тоном, она приказала:

-Живо раздевайся, мне некогда!

-Не буду!- буркнул прыгун.

-Это что ещё за капризы?!– и решительно подойдя к парнишке, сняла с него мокрую одежду, взамен подала не по возрасту длинные штаны и рубашку.

Уложив «любителя водных процедур» в кровать, рядом на табуретку поставила стакан горячего чая с малиновым вареньем, и укутав гостя тёплым одеялом, ушла в школу. Серёжка не просыпался до её возвращения. Когда же Мария Александровна вернулась, он надел высохшую одежду и, несмотря на тщетные уговоры остаться ночевать, пошёл домой.

За весь период учёбы, будь это трескучие морозы или весенняя распутица, колхоз ни разу не выделил для учеников ни одной подводы, чтобы отвезти детей в школу или встретить из школы. В любую погоду, независимо от времени года, ни на кого не надеясь, каждый день добирались на своих двоих. Бывало всякое. Так уж получилось, что все мальчишки, ходившие в Новоникольскую школу, сбились в «стаю», и только Серёжке с Гальчинской улицы в ней не оказалось места. Почему?- Он и сам не смог бы дать этому объяснение, хотя причины, пожалуй, всё же были. Серёжка с раннего детства привык к одиночеству, но, как известно, стая одиночек не любит, и она его отвергла, таков закон природы. Кто знает, может «отверженный» в чём- то был и прав? Ему не нравилось, например, как эта стая, похваляясь между собой «героическими поступками», превращалась в маленькую «банду». Татарское село Болгары находилось на полпути в школу. Каждый раз, пользуясь безнаказанностью, они заходила в дома, где в основном находились одинокие женщины с детьми, и в грубой форме требовали: баранга(картофель), ипей(хлеб), суган(лук). И если непрошенные гости от хозяек слышали: Ёк(нет), сами заходили в чуланные закутки, где хранились скудные семейные запасы, и без разрешения брали из съестного всё, что попадало под руку. В конце концов жителям села подобное хулиганство надоело, и они стали защищаться. Теперь школьники были вынуждены обходить Болгары лесами, проделывая лишних два-три километра.

Зимой темнеет рано. Однажды за невыученный урок Серёжку оставили после обеда. Возвращаться домой в тёмное время суток лесом, он не рискнул, слишком много развелось волков, а решил, как и раньше, идти через село. Школьник не заметил, откуда появились пацаны, видимо специально подкарауливали. Набежали человек тридцать, и каждый, кому было только ни лень, пинали идущего, а один из них рукояткой ножа каждый раз метил по голове. Хотя на улице было уже темно, но любителя поиграть ножиком, Серёжка запомнил хорошо. Закончился учебный год, наступило долгожданное лето. В одно прекрасное солнечное утро, взяв узду, Серёжка не торопясь пошёл на конный двор за лошадью.

К медпункту, мимо которого проходил парнишка, подъехала подвода. В телеге, на аккуратно расстеленной соломе, похоже, лежала больная женщина, а рядом, ослабляя лошадиную подпругу, стоял тот самый парень, который так мастерски размахивал зимою ножиком. Молча подойдя к приезжему, Серёжка так начал обихаживать его уделами, что тот, забыв о больной, которая продолжала лежать в повозке, залетел прямо в кабинет фельдшера.

Серёжа, перестань! За что ты его?! — закричал доктор.

Он знает за что, — сказал Серёжка и, больше не проронив ни слова, вышел из кабинета

Жизненные зигзаги непредсказуемы. Спустя четыре года, «непримиримые враги» двух соседствующих деревень встретились вновь. А было это так:

Как-то вечером из Болгар в клуб, где жил Серёжка, на танцы пришли три парня и с ними девушка. Один из парней был тот самый, с которым в своё время Серёжка не поделил дороги. Девушка, с которой они пришли, Серёжке понравилась с первого взгляда.

Флёра, — представилась она.

Время приближалось к одиннадцати ночи, когда Серёжка решил её проводить.

Да ты что, один ночью! — возмутились его родной и двоюродные братья. Мы пойдём с тобой!

Нет, я пойду один. Если вы пойдёте со мной, то уж точно спровоцируем драку.

Серёжка и Флёра, словно под конвоем, из клуба в её деревню шли впереди, а чуть позади, о чём-то разговаривая между собой на татарском языке, шагали «сопровождающие». Из разговора с девушкой Серёжка понял, что она дочь директора местной школы, и дружит с тем парнем, который шёл рядом с товарищами. Миновали русское кладбище, до Болгар оставалось ещё половина пути, но и эту половину пути они прошли благополучно. Казалось, что татарское село, охраняемое ночной тишиной, давно погрузилось в сон, но это было не так — молодёжь не спала. Стоило чужаку, да ещё под руку с их девушкой, вступить на территорию села, как со всех сторон его окружили «стражники». Вдруг, откуда не возьмись, в центр ночного сборища ворвалась какая-то девчушка, и, тараторя на татарском языке, напустилась на пацанов.

Это моя сестра, — улыбаясь, сказала Флёра. — Ей кто-то сообщил, что наши ребята хотят бить русского парня.

Серёжка был благодарен заступнице, но, не смотря на преимущество со стороны хозяев, гость оставался спокоен.

По предложению гостя, в сторону от собравшейся толпы отошли втроём. Обращаясь к своему сопернику, Серёжка сказал:

Пусть Флёра ответит, с кем из нас она будет дружить. Если с тобой, я испаряюсь и больше в вашем селе не появляюсь, но и ты со своей бандой не становись на моём пути, если девушка останется со мной.

Местный парень прекрасно понимал по-русски и с этими условиями согласился. Ждать решения Флёры долго не пришлось:

Я буду дружить с Серёжей!

Конкурент молча отошёл, затем о чём-то поговорил со своими земляками, и вскоре все разошлись. В свою деревню Серёжка явился только под утро…

Но, уважаемый читатель, вернёмся в школьные годы.

Однажды, возвращаясь летом из школы, кажется, какие-то были сборы, по пути в лесу стали собирать малину. Увидев, что Серёжка не ест, а складывает собранные ягоды в ладошку, хуторской Шурка, по прозвищу Тяпкин, спросил:

-Ты чего не ешь?

-Понесу маме к чаю.

Услышав, «маме к чаю», стая дружно расхохоталась, глядя, как бережно, не съев ни одной ягодки, прижав ладошку к рубашке, Серёжка несёт малину домой. По складу своего характера Серёжка никогда не был тихоней, не прятался за чужими спинами и уж тем более никого из этой стаи не боялся, хотя порою очень хотелось кое-кому из них намылить шею!

-Однажды, зимой, двоюродный брат Винька, который ходил в Старомихайловскую школу за семь километров, спросил:- Тебя дорожная «банда» не обижает? - А то давай, устроим им краковяк под тихий вой метели!

-Пусть попробуют, думаю, на это у них кишка тонка! – спокойно ответил Серёжка. Действительно, ввязываться в драку один на один из стаи никто не решался, зная, что за себя Серёжка постоять сумеет. Но, на то она и стая, выжидая удобный момент, каждый раз, исподтишка подбрасывала какую-нибудь подлянку. Особенно в изобретательстве выделялся Денисов Мишка. Человек, который, казалось бы, только начинал жить, обладал далеко не детским коварством, и видимо, на почве личной душевной неустроенности, его сердце постепенно начинало уже покрываться панцирем жгучей ненависти. Прячась за чужие спины, он ожидал удобного момента, чтобы насладиться какой-нибудь очередной гадостью. Что уж и говорить, силы были неравными. Порою действительно хотелось проучить каждого поодиночке, но, не хотелось лишний раз мальчишескими разборками расстраивать мать, ей и без того хватало горя. Жаловаться, а тем более кого-то звать на помощь, Серёжка тоже не имел привычки. Сопротивляясь в одиночку, он всякий раз заставлял стаю капитулировать.

-Если не научишься курить,- часто напоминали они Серёжке, с тобой не одна девчонка дружить не будет!

-В обиде на них не буду, как в прочем не обижайтесь и вы, когда от заядлых курильщиков, они будут бегать за мной. По-моему, мужчиной становишься не тогда, когда начинаешь курить, а когда бросаешь, или вообще не начинаешь. Так что время покажет, кто из нас будет прав!

С точки зрения медицинской Серёжка ничего не знал о вреде курения, но не раз слышал, как мать, часто обращаясь к отцу, говорила:

-«Напазил-то, просто спасу никакого нет, впору топор в избе вешать»!

Возможно, упрёки матери в адрес отца, и послужили тем уроком, чтобы впоследствии Серёжка никогда не притронулся к папироске, зная, как больно было бы видеть ей курящего сына. Для себя же он твёрдо усвоил: слепое подражание всему плохому, от кого бы оно ни исходило - дорога, ведущая в никуда.

***

Санька Фадеев был из местных. Его мать работала недалеко от школы в сушилке, где круглый год сушилось зерно.

Никто в классе не видел, чтобы Фадеев когда-нибудь держал в руках кусок хлеба, но зато ежедневно, карманы его штанов, до отказа были набиты зерном. Самодовольно, даже с некоторым превосходством и с нескрываемой иронической улыбкой входя в класс, он на глазах у всех ощупывал свои карманы, как бы выставляя их напоказ. Вот, мол, смотрите, у меня есть, а у вас этого богатства нет! При этом глаза его светились нескрываемой радостью. Демонстрируя свои запасы, Фадеев засовывал руку в один из карманов, с ловкостью фокусника извлекал оттуда щепоть злака, и, не уронив ни зёрнышка, привычным движением отделял зёрна от мусора, пересыпая из одной ладони в другую, после чего очищенную порцию ловко отправлял в рот. Не успев проглотить первую дозу, как рука уже тянулась за очередной добавкой.

Если кто-то из класса просил поделиться, тому не отказывал, но и лишнего не давал, отпускал ровно столько, сколько брал себе, словно оберегал желудок просящего от переедания. От природы способный, Фадеев из всех школьных предметов особенно не любил историю и немецкий. Если к немецкому языку причина нелюбви была понятна, то отношение к истории оставалась загадкой. Возможно, из сверстников он острее других ощущал весь негатив послевоенной жизни, что порою сказывалась и на его характере. В классе Санька держался независимо и при необходимости мог смело, кулаками отстаивать свою точку зрения.

В отличие от Фадеева, Алёшка Кузнецов, полная ему противоположность. Тихий, всегда опрятный, за плечами кожаный портфель, на ногах ботинки, что для того времени говорило о хорошем достатке его родителей. Деревня, где жил Алёшка, от школы находилась недалеко, версты три - не больше. Если Санька Фадеев поедал свои запасы перед всем классом, Алёшка уподоблялся пронырливому тушканчику. Когда он приступал к трапезе, в радиусе соседних парт витал вкусный запах лепёшек, мешая рядом с ним сидящим, сосредоточиться на объяснении учителя.

«Похоже, маменькин сыночек»,- почему-то думал про него Серёжка, когда тот украдкой начинал открывать портфель. «Маменькин сыночек» означало, что он у родителей в семье один.

***

Часто съедая свой скудный домашний запас ещё по дороге в школу, состоящий из двух картофелин или из небольшого куска ржаного хлеба пополам с лебедой, к концу занятий желудок Серёжки, чутко реагируя на такие запахи, настойчиво требовал добавки. Каждый раз ближе к большой перемене, будто назло всем, Алёшка всё чаще и чаще начинал запускать руку в портфель, где хранились необыкновенно вкусные запасы.

Его действие к подготовке трапезы, были сродни странному ритуалу. Пугливо пригибая голову к парте и озираясь, он осторожно засовывал руку в портфель, и быстро вынув зажатое в кулаке съестное, немедленно отправлял в рот, а затем вращательными движениями губ содержимое спешно пережёвывалось. Убедившись, что из присутствующих в классе никто за ним не наблюдает, начинал выполнять глотательное движение. При этом голова, губы и шея работали как единый хорошо отлаженный механизм, в котором частички пищи, миновав горло, проваливалась куда-то вовнутрь суконного пиджака.

-Но если замечал, что за ним кто-то наблюдает со стороны, губы в одно мгновение переставали вращаться, и, почему-то вытягиваясь вперёд, словно готовились к свистку, чтобы подать сигнал тревоги.

-Ну и ну, ест, как наш гусак после дневной прогулки! Видимо и в правду «маменькин сыночек», к тому же, похоже, ещё и жадный!

Может, в поведении Алёшки и не было ничего странного? Просто голодному человеку при виде «вкуснятины», всё кажется необычным.

Звонок на большую перемену раздался неожиданно. Застучав откидными крышками парт и обгоняя друг друга, все побежали из класса на улицу.

Алёшка выходить не торопился, видимо решил доесть свои запасы.

-Как насчёт того чтобы подышать? – предложил Серёжка, подойдя к парте соседа.

-Не возражаю, пошли, подышим!

Задвинув портфель в глубь парты, оба направились к выходу.

Серёжки очень хотелось есть, но просить у товарища поделиться едой в его планы не входило. Вот если бы заработать, другое дело, и когда приятели углубились в сад, Серёжка предложил:

-Давай поспорим!

-Тоже удумал! -недовольно пробурчал Алёшка. Это о чём же я тобой должен спорить?

-Ты не торопись отказываться,- настаивал приятель, сначала соглашайся, а потом узнаешь!

-Предложение «поспорить», похоже, всё же соседа по парте заинтересовало и, призадумавшись, спросил:

-А что я буду иметь, если выиграю?

-Сначала выиграй! Но для начала, постарайся меньше задавать вопросов, иначе нам не хватит перемены!

-Ладно, я согласен,- как-то отрешённо уронил обладатель вкуснятины.

- Это другое дело!

-Тогда, не откладывая, начнем! Вон, видишь, куст бузины?!

-Ну, вижу, и что из этого?

-Условия такие: кто из нас с этого места, где мы стоим, плюнет до того куста, тот и выиграл.

Решив на всякий случай всё же подстраховаться, Алёшка снова спросил:

-Что я буду иметь, если выиграю?

Серёжка и сам не знал, что предложить в случае, если товарищ его выиграет, но, подумав, повторился:

-Сначала выиграй!

-Нет, а всё же?

-Вот пристал! Если я проиграю, по башке отвесишь мне пару щелбанов.

-Согласен! - обрадовано произнёс Алёшка, но, вспомнив, что не застрахован и от проигрыша, спросил:

-А если проиграю?

-Всякое может быть – на то он и спор! В нем обязательно кто-то должен выиграть, а кто-то проиграть!

-Если проиграешь, достаёшь из портфеля одну лепёшку и отдаёшь мне. Идёт?!

-Идёт, - с неохотой согласился «противник» и, поколебавшись, добавил:

-Может на первый раз, хватит поллепёшки?

-А моя голова что, рыжая, чтобы перед уроком немецкого языка получать щелбаны?!

-Ладно, лепёшку так лепёшку!

-Давно бы так, а то перемена сейчас закончится, а мы не можем договориться.

-Давай плюй!

-Почему я первый?

-Может, хватит почемучить! Чья идея спора?!

-Вот то-то же, соображать надо! Ты мой соперник, и уважая, я даю тебе право плюнуть первому. Если боишься спорить, так и скажи!

Ничего не боюсь,- прогнусавил Алёшка и, вобрав в себя воздуха, вытянул вперёд губы, поднатужился и плюнул. Слюна не долетев до куста, шлёпнулась на землю.

Серёжка к «броску» не готовился. У себя в деревне, подобные соревнования, среди мальчишек, проходили часто, казавшиеся взрослым смешными забавами, но важными для детей. Поэтому его плевок легко долетел до нужной отметки и повис на ветке облитой красной ягодой бузины. Возвращаясь из сада «победителем», Серёжке стало стыдно за спор, организованный из-за лепёшки. Хотя под ложечкой и сосало, от лепёшки решил отказаться.

Алёшка к такому соревнованию явно был не готов,- подумал приятель, а вслух добавил:

-Прости, ты ничего мне не должен - это всего лишь глупое состязание!

-Но, на удивление Серёжки, товарищ по парте оказался принципиальным. Придя в класс и протягивая победителю лепёшку, произнёс:

-Ты выиграл, бери!

3.Мама

Два года учёбы в новой школе, хоть и с приключениями, закончился успешно. Серёжка перешёл в седьмой класс. Ур-а, снова каникулы!

Но в деревне отдыхать было некогда.

-Сынок, может за дровами в лес сбегаем? -напомнила мать. Сегодня воскресение, особых дел по дому вроде бы нет, а то печку топить нечем, хотя бы сухостоя какого-нибудь привести.

Воскресный день был по летнему жарким. Над бескрайними хлебными полями оранжевым пузырём повисло раскалённое солнце. В распаренном мареве чувствовался неторопливый бег времени и только говорливые жаворонки купаясь в благоухающей тишине, сопровождали женщину и подростка, с трудом тащившими за собой тележку, гружёную дровами. Несмазанные колёса под тяжестью груза жалобно скрипели. По накатанной, прокалённой солнцем и обдуваемой ветром полевой дороге, везти воз стало чуть легче. Серёжка оглянулся назад. От падающих солнечных лучей оставшийся позади лес отсвечивался золотистыми всполохами.

-Давай, сынок, чуточку передохнём,- и поправив под платком прядь вспотевших волос, мать присела на оглоблю тележки, и вдруг заплакала. Не зная, как утешить, подросток встал перед нею на колени:- Мам, не плачь, сейчас отдохнём, а там уже ближе к дому дорога пойдёт под гору, станет чуточку легче.

Успокаивая, сын ещё не знал, что душевная боль матери вызвана не столько физическими издержками, сколько ежедневной неопределённостью, и это было куда тяжелее повозки, которую, надрывая жилы, она тянула из последних сил. Посмотрев на сына, женщина тихо произнесла:

-Да что-то на сердце неспокойно, словно из груди хочет выскочить. Не знаю, что уж и думать? То ли к радости, то ли к горю?

-Конечно же к радости, скоро тятя вернётся!-обрадованно выкрикнул сын, увидев, что мать перестала плакать.

Рядом с дорогой, у кромки созревающего пшеничного поля, подмигивая синими огоньками, на дорогу выглядывали васильки.

Серёжка подбежал к цветам, нарвал букетик васильковой радости и подал матери.

Улыбаясь, она ласково провела ладошкой по стриженой голове своего помощника, перекрестилась, и тихо произнесла: Да услышь Господи слова только что сказанные сыном!- и почувствовав душевный прилив сил, ни к кому не обращаясь, спросила: Поедем или ещё чуток отдохнём?

Но прежде чем подняться и снова впрячься в повозку, она глянула на небо. Курчавое облако, похожее на молодого барашка, плавая в небесной голубизне, остановилось над полем, наблюдая за отдыхающими.

-Жара-то какая стоит,-вымолвила мать, не мешало бы дождичка, чтобы созревающие хлеба освежить.

Затем женщина тяжело поднялась поцеловала сына в макушку головы и впрягаясь в тележку, тихо произнесла:-Дай-то Бог, скорей бы уж наш отец вернулся!

Сразу за огородом своего дома, ещё не успели они миновать мост, как услышали доносившие со двора крики сестёр: -Мама, мама, иди скорей домой, тятя пришёл! Рядом с ними стоял отец и улыбаясь, махал рукою.

Очнувшись от задумчивости, мать радостно вскрикнула:-Батюшки, Гришанька, счасье-то какое! Спасибо Тебе, Господи, что услышал мои молитвы! Бросив тележку, напрямки огородом, по распустившейся белыми бутонами картофельной ботве, она побежала навстречу своему счастью, в объятия своего любимого.

4.Морозное утро

Зима последнего нового учебного года выдалась метельной и морозной. Деревня засыпанная снегом под самые крыши, казалось погрузилась в зимнюю спячку.

Полусонный, достав из печурки портянки, Серёжка одну из них не спеша стал навёртывать на босу ногу. Обернув, он аккуратно просунул ногу в лапоть, обмотал её верёвкой, чтобы при ходьбе портянка не сползала, слегка притопнул. Проделав то же самое со второй, приподнялся со скамейки, и, опробовав на шаг, прошёл к столу.

Настенные ходики, поскрипывая несмазанным механизмом, показывали шесть утра. Жарко топилась стоявшая посреди избы железная печка, на которой нарезанная тонкими ломтиками пеклась картошка. Сёстры спали, закутавшись с головой дерюгой. Серёжка откровенно им позавидовал: в школу они не ходили. «Зачем лишние затраты в семье, - рассудили родители, - всё равно рано или поздно замуж выйдут».

- Можыт сёдня в школу не пойдёшь? Вона на улице-та чё дееца – буран, света вольныва не видно. Тут не знаешь, как на ключ за водой сходить, а он, видишь ли, в школу за пять вёрст надумал итить. Ничаво от тебя не убудит, если разок пропустишь. Всё одно учёность-та всю не одолеть, а здоровье не за грош потеряешь, - глядя на сына, озабоченно произнесла мать.

- Чай, не впервой такой буран, - усаживаясь за стол, сапом под нос пробурчал Серёжка.

«Всё равно пойдёт, уговаривать бесполезно», - подумала она, снимая с печи подрумяненную картошку.

- Ешь, сынок, пока горячая, чтобы внутрях-та подольше тепло продержалось, и, присев рядом к столу, добавила: - Ладно бы только буран, куды ни шло, дык к нему ещё и мороз присусонился. Глянь на окошко -та, стекла от мороза лубяными стали, насквозь промёрзли.

Сын слегка повернул голову в сторону окна. От стоявшей на столе коптилки на оконную раму падал маленький лучик света, отчего на стёклах, покрытых от мороза сплошной снежной шубой, искрами перемигивались разноцветные блёстки. Ничего не сказав, он перевёл взгляд на плошку и, взяв поджаристый кружочек, молча принялся за еду.

- Вот, типерича сам увидел, какой на улице мороз-та! Стёкла до самой весны не отойдут.

Мать, как могла, запугивала сына, лишь бы только в такую стужу он не выходил из дома.

- Ну, сам подумай, куды в такой старенькой фуфайчонке пойдёшь! Стоит только выйти на улицу, от такого мороза душонка сразу скукожится, поди, она там, сердешная, под ветхой одежонкой места себе не находит!

Чтобы успокоить мать, Серёжка снова пробурчал:

- Как все, так и я. Вот сейчас на большаке возле скотного двора соберёмся, там и решим, а чего дома-то сидеть, может, завтра опять будет мороз с бураном, на то она и зима.

- Так-та оно так, - неохотно соглашаясь с сыном, произнесла мать. - Но ведь одежонка-та, сам видишь какая! Да и ноги, чать, в дороге мёрзнут, а так я рази супротив того, чтобы в школу ходить!

- Не мёрзнут, - снова сапом ответил сын, успокаивая мать.

Зная, что его сверстники, несмотря на мороз, в школу всё равно пойдут, произнесла: -

О, Господи, скорей бы уж выучился! Последнюю зиму как-нибудь отмучишься, а там и не заметишь, как прискачет весна-вертихвостка. Ну, а посля видно будет…

Что будет «видно», она толком и сама не знала, лишь к сказанному добавила:

- Что бы там ни говорили, а семилетка на дороге не валяется. Времечко, сынок, бежит быстро, вот закончишь семь классов - глядишь, через год-другой женишься, а забивать голову излишней учёностью ни к чему, дурость всё это! Взять, к примеру, хотя бы Нюрку Краснощёчку - нашу продавщицу, ни одного класса не одолела, а вона как на ш-шотах наловчилась щёлкать! Эдак поплюёт на пальцы, да так начнёт туды-сюды перебрасывать кругляшки, аш проволока перегибается. Со стороны глянишь, дэк прямо дух захватывает, как ловко у неё получается! Вроде бы человек взрослый, в магАзине работает, а не сурьёзным делом занимается, словно ребенок малый в побрякушки играет. Вот после этова и верь ей, Краснощёчке!

- Что ты имеешь в виду?

- А то и имею, сынок! Вот как-то третёвысь думаю: дай-ка загляну к ней в лавку за солью, а заодно пару коробков спичек да плитку чая куплю. И что ты думаешь? Захожу и сразу прямо с порога гляжу на ш-шоты, а они у неё уже наготове, прям под рукой, на прилавке лежат. Похоже, не расстается. Поди, и спать в обнимку с ними ложится. Шашечки настолько уж замусоленные, аж все почернели! Ну, сам посуди, как им не быть таким? На дню сколь раз она их из одного конца в другой перекинет! Уму непостижимо! Не работа, а одно баловство, если глянуть со стороны, уж больно смотрится несурьёзно! Еще неделю назад пыталась её спросить, но все как-та не с руки было. А тут не стерпела, набралась духу, и, показывая на ш-шоты, спрашиваю: «Нюрк, зачем ты шашечки-то перекидываешь с места на место, тебе што, делать больше нечего? Если замучилась от безделья - сходи на ферму, бабам пособи навоз за коровами убрать». Она посмотрела на меня и вежливо, будта так и нада, грит: «Тётя Анюта, я на шотах деньги шытаю».

- Думаю: батюшки, что же это деется-та? Деньги, видите ли, она на побрякушках шытает! Вот попробуй тут и разберись, выходит, что энтим брякалкам доверия у неё больше, чем своей башке. Только вот покупателям от этого не легшы. Ну, а что касаемо обходительности, Бога гневить нельзя. Не успела ещё зайти в лавку, она, увидев меня, кричит: «Здравствуй, тётя Анют!»

Здравствуй, - говорю, а сама даю ей понять, чтобы брякалки-та от себя куды-нибудь подальше отодвинула, а она, будта мне назло, свой, видишь ли, прынцып показывает. Пододвинула к себе поближе шоты и спрашивает: «Што будешь покупать, тёть Ань?» Присмотрелась, а полки, почитай, все пустые, и смотреть не на шта! Совсем, думаю, в сельпо за товаром перестала ездить. На полу две литовки валяются, в углу, на стене хомут висит, а на полках спички, соль, пряники полугодичной давности - топором не разрубить, чай плиточный да тараканы по углам бегают. А ей - хоть бы хны, спрашивает: «Што надобно?»

Ну, коли уж так, отвечаю: «Пару коробков спичек, полкило соли и плитку чая». Подала спички и чай, взвесила соль и сразу, словно ребёнок к соске, скорее за шоты, хотя рядом лежал листочек бумаги и симический карандаш. Тут уж хош - верь, хош - нет, не выдержала и спрашиваю: «Зачем ты сразу за эти брякалки-та берёшьси?! Вот же рядом бумага и симический карандаш! Помуслякай его как следует, чтобы цифирки на бумагу получше ложились и шытай себе на здоровье! Оно и тебе будет виднее, и мне спокойнее, сколько за товар-та надобна заплатить, а так этих кругляшек, сколько хошь можно набросать!» Она поглядела на меня и грит: «Тёть Ань, на шотах быстрее!» Думаю: раз она свой прынцып показывает, тут уж я насупротив - гну, стало быть, свою линию: «Куды, милая, нам с тобой торопиться то? Быстрей для тебя оно может быть и лучше, вот только нам, покупателям, каково от твоей спешки!» Когда же она на этих побрякушках набросала сумму, я тута и ахнула! Што ты думаешь? Нашытала мне к оплате аж сорок пять копеек! Это куды годится. Как пить дать, копеек на пять обманула! А когда из лавки стала уходить, вдогонку кричит: «Тёть Ань, до свидания, приходи ишо!» Тут уж зря ничего плохого про неё не скажешь, молодец, вежливость блюдёт!

К чему я всё это тебе рассказываю-та? А к тому, сынок, чтобы ты маненька своей башкой на досуге пораскинул, всё-таки она у тебя ни кабы какая, а учёная: на кой ляд сдалась тебе эта излишняя грамота?! Всё это не стоит того, чтобы кажный день из-за неё так ухайдаковаца и по трескучему морозу вёрсты пешедралом накручивать. Выучишься на ш-шотах шытать, устроишься в лавку, как Нюрка Краснощёчка, и всегда будешь при копейке, а там, глядишь, и невесту подберем. Вот ведь я к чему разговор-та подвожу!

Когда же мать наконец, закончила свой длинный монолог, Серёжка сказал:

- Нюрка, мама, права. На счётах считать быстрее, и тебя обманывать у неё не было никакого резона.

Не ожидая, что сын станет заступаться за продавщицу, с досадой в голосе ответила:

- Ну вот, и ты туда же!

- Ладно, мам, мне пора идти.

Выйдя из-за стола, направился к порогу одеваться. Сняв с печки остатки печёной картошки, мать положила её в самотканую сумку и, перекрестив, проводила сына за порог. Серое утро встретило Серёжку предрассветным холодом. Сквозь снежную круговерть на небосводе бледным блуждающим пятном высветилась луна. Метель, шипя и жалобно завывая, тёрлась о стену дома, словно напрашивалась погреться в избу. Сугробы, обдуваемые порывистым ветром, курились снежной непрерывной дымкой. Крытые соломой дома своими невидящими промёрзшими окнами тупо всматривались в серую заснеженную неуютную пустоту.

Деревня, утопая в морозной дымке, казалась скучной и вязкой. Закрыв варежкой лицо, он обошёл дом и напрямую через овраг, преодолевая сугробы, направился к коровнику.

У скотного двора возле подсобки, за углом, прячась от ветра, стоял хуторской Шурка, по прозвищу Тяпкин.

Серёжка зашёл за угол деревянного строения.

Со стороны скотного двора ветер доносил запах прелого навоза. Огромный сугроб, наползая на соломенную крышу сарая, заканчивался острым снежным гребнем, наверху которого, словно смеясь над замёрзшими ребятишками, в паре с пронизывающим ветром пританцовывала метель.

Дождавшись остальных и не обговаривая, идти или не идти, направились в школу. Впереди пять километров пути, позади прикрытая морозной предутренней вуалью, осталась еще не совсем проснувшаяся деревня…

5.Председатель

После длительной зимней ночи, укрывшись предрассветной дымкой, Коськи, просыпались медленно. На ветвях одинокого тополя в морозном всплеске синего рассвета тихо перезванивались ледяные гирлянды, извещая деревню о рождении нового утра. Председатель колхоза, Фёдор Тимофеевич Ермолаев, в серых валенках с голенищами выше колен, добротно скатанных местным вальщиком, хуторским Шуркой-старшим по прозвищу Тяпкин, рано утром вышел на улицу и не спеша направился в сторону правления. Дома с чуть наклонившимися вперёд крышами, под тяжестью слежавшейся годами соломы и снежных шапок, казалось, били земной поклон неторопливо шагавшему человеку, а его слегка согбенная фигура как бы отвечала им взаимностью. Погода выдалась тёплая. Лёгкий крахмальный скрип снега под ногами идущего, не нарушая деревенскую тишину, отдавался чуть слышимым эхом, которое сразу же таяло в близлежащем сугробе. Это время года председатель любил особенно. Оно казалось ему более размеренным и даже по-зимнему величественным. Но, несмотря на кажущееся спокойствие, как хозяйственник, он никогда не забывал о главном: готовь сани летом, а телегу- зимой. «Всё же, — рассуждал он, — забот зимой меньше, здесь как бы сама природа предоставляет людям возможность для отдыха и не спеша подумать о наболевшем».

А думать было о чём. Не успеешь оглянуться, как весна прискочит на горячем взмыленном коне, поэтому к посевной, не откладывая, надо готовиться уже сейчас. Когда она напомнит о себе озорными ручейками и шумливыми половодьями, будет поздно. Так что зима зимой, а на расхолаживание времени не остаётся. На этой неделе не мешало бы созвать правление, где на повестку дня должен быть вынесен основной вопрос: подготовка к посевным работам. Председатель явно был в настроении. Раннее утреннее время располагалок философскому размышлению: «Надо ж, как всё в природе устроено с понятием. Словно специально даёт мне передых, чтобы можно было не только подвести итог осенней уборочной кампании, но и успеть оценить собственную работу за минувший год. Нет, что бы там ни говорили, а зима хорошее время года, только она и даёт возможность деревенскому человеку немного расслабиться».

Может, за это и любил председатель зимние престольные праздники. Посидеть за праздничным столом среди родных и близких, спеть песню, вспомнить военные годы и уже в который раз рассказать полюбившуюся всем военную байку о том, как на фронте солдатам в баню воду возил.

Зима хоть и предоставляла председателю некую отдушину от всяких житейских забот, а на душе всё равно как-то неспокойно, хотя, казалось бы, весомых причин для этого и не было. Вроде бы всё идёт своим чередом, а сомнения нет-нет да и одолевают. Иногда такое чувство, будто кто-то ржавым рашпилем по сердцу скребёт, и тогда, где-то в подсознании, оставалось ощущение непосильной тяжести того дела, за которое взялся.

В минуты таких раздумий сам же себя спрашивал: «Может, там, на фронте, я и был на своём месте, когда солдатам в баню воду возил?!»

Пытаясь разобраться в причинах своих сомнений, вызывающих непонятную для себя тревогу, председатель всё больше погружался в пучину жизненных противоречий.

По складу характера Фёдор Тимофеевич был личностью неоднозначной. В нём одновременно уживались доброта и жестокость, житейская мудрость и скрытое самодурство, чудачество и взрывная ярость. Все эти достоинства и недостатки были неотъемлемыми чертами его натуры, однако это не мешало ему любить свою деревню, которой была отдана большая часть жизни. Поэтому люди многое прощали ему и не держали на него обиды. Председатель здесь родился, отсюда, как и все, уходил на фронт, по окончании войны сюда же вернулся, и неважно, кто в каких частях служил. Кому-то надо было воду в баню возить, а кто-то должен был командовать фронтами. Каждый на своём месте делал нужное дело, приближая долгожданный день победы, и за это всем им земной поклон! Нет на свете таких весов, на которых можно было бы взвесить значимость человека в его деле — война, принёсшая людям столько страданий, уравняла всех.

До сих пор, продолжая жить с незажившими ещё ранами, люди ложились спать и, вставая поутру, думали лишь об одном: поесть досыта хлебушка и вырастить детей. Может, потому односельчане и возлагали свои надежды на председателя. «Свой, — говорили они, — он-то уж нас в беде не оставит и не отдаст на поругание нашу деревню, защитит наши семьи от непосильных налогов».

Но не сбылись их чаяния…

Став после войны председателем, Ермолаев ничего не сделал для поднятия престижа деревни, а главное — не смог обеспечить земляков хлебом. Присутствуя как глава колхоза на районных и областных совещаниях, он безмолвно соглашался с завышенными обязательствами по хлебопоставкам, заранее и вполне осознанно обрекал людей на голодное существование. И вероятно угождая тем же чиновникам, председатель с особым рвением охранял поля от мальчишеских «набегов», чтобы сохранить каждый квадратный метр зернового поля от так называемой потравы.

***

Поля. Они завораживающе подступали прямо к деревне и, словно непобедимые войска, окружали её со всех сторон. Ржаное, пшеничное, гречневое, гороховое, просяное и даже клеверное. Каждой культуре природой было отведено своё время для созревания. Первое на очереди — ржаное поле. Огромное, с наливающимися молочным соком колосьями, но ещё зелёное, с побуревшими проталинами, которое нельзя охватить взглядом, манило к себе голодных ребятишек. Оно начиналось прямо за оврагом и, обдуваемое вольными ветрами, обрезалось у горизонта чернеющей полосой лесного массива. Через месяц хлеба поспеют! Но ждать месяц — это слишком долго, дети хотят есть сейчас, очень хотят! Их детские желудочки, уже давно забыли вкус хлеба.

Похудевшие от постоянного недоедания, ребята с нетерпением ждали, когда на полях начнёт колоситься рожь. И вот долгожданное время наступило. После гнилой картошки, случайно оставшейся на огородах от прошлогоднего урожая, свежие, наливающиеся молочной зрелостью колосья, напоминая отдалённый запах хлеба, были для них настоящим лакомством.

Гонимые голодом, дети бежали к спасительной ржаной ниве, в надежде сорвать с зелёных стеблей с десяток колосков. Иногда ребятишкам везло. Спешно, пока не видит председатель, нарвав колосков, они прятались в каком-нибудь приглянувшемся им овраге. Затем разводили небольшой костерок и, опалив на нём колючую, шершавую ость, опасную для здоровья, радостно делились друг другом добычей и с аппетитом поедали несозревшие ржаные колосья, оставляя на внутренних стенках своих неокрепших желудков шрамы и ссадины. Пройдёт ещё немного времени, и инстинкт выживания снова заставит их отправиться на опасный промысел, поскольку растущий организм требовал пищи.

Конечно же, председатель понимал, он по определению не мог не понимать, что ржаное поле — это не яблоневый сад, а колоски — не яблоки, которых в деревне не было отродясь, и уж тем более дети не знали, что это такое…

***

Тем временем природа торопливо приближала время уборки урожая. Наконец наступила долгожданная уборочная страда, тяжким грузом упавшая на бабские плечи.

В полном разгаре страда деревенская…

Доля ты! — русская долюшка женская!

Вряд ли труднее сыскать

Почти полтора века назад поэтом были написаны эти строки, но они актуальны были и в послевоенные годы…

С утра и до позднего вечера, под палящими лучами солнца, не разгибаясь, не выпуская из натруженных рук серпы, женщины жали ниву, оставляя на обед лишь полчаса времени, чтобы пополам с водой съесть пару картофелин, — и снова за работу. Пройдёт совсем немного времени, и перезревшее, стоявшее перед жницами стеной, невыжатое поле украсится шапками золотистых суслонов.

За околицей, на крытом гумне, называемым «хлебным сараем», взахлёб заверещала молотилка. На току под открытом небом бабы вручную крутили веялки, провеивая обмолоченную рожь. Вся деревня пропиталась хлебным запахом нового урожая. Ребятишки, как вездесущие воробушки, набивали карманы зерном и огородами убегали к дому. На другой день всё повторялось снова. Не упускали удобного случая и взрослые. Прозеваешь момент —жди следующего урожая, а есть хочется сегодня, и с этим ничего уж не поделаешь. Уборочная страда давала людям маленькую возможность прикоснуться к хлебу, подержать на мозолистых ладонях, пропахшие потом и полевыми ветрами, золотистые злаки. Бабы в конце рабочего дня подходили к очищенному вороху, приседали на корточки и, боязливо озираясь по сторонам, бросали за пазуху две-три горсти зерна, после чего спешно покидали рабочее место.

Были и зазевавшиеся. В таких случаях попавшую под горячую руку председателя жертву накрывала взрывная волна ярости, и неважно, кто в данный момент перед ним оказывался — женщина, мужчина или ребёнок. Чудовищным экспромтом, словно из проснувшегося вулканического жерла, ругань вырывалась из уст начальника и грязным потоком выливалась на голову несчастного. Глаза его загорались бессмысленным огнём. Когда накал гнева достигал критической точки, шли угрозы тюремной кары. Жертва в таких случаях молчала. Она знала, что председатель рано или поздно остынет. «Пусть покричит, — говорили между собой бабы, — такая уж у него неблагодарная работа. Собака лает, да не кусает. Не мы первые, не мы последние. На Руси человека всегда пушили да плетью охаживали. Главное, за решётку никого не сажает, и на том ему спасибо!» Что уж верно, то верно: посадить человека — ничего не было проще. Стоило лишь вовремя составить донос, и жертва обречена — все законы будут против неё. Вдруг среди собравшихся зевак раздавался осторожный возглас: «Ой, бабоньки, гляньте-ка, председатель-то наш остыл!»

Действительно, словно спотыкнувшись обо что-то твёрдое, в наступившей тишине отойдя от гнева и подчиняясь только ему понятному таинству, он, наверное, себя же и спросил: «Что же я делаю»?!

Теперь уже это был другой человек— с вполне прагматическими взглядами, мыслящий, склонный к самоанализу, в поведении которого начинала просматриваться скрытая природная интеллигентность, умеющая располагать и вести за собой людей. Но, несмотря на его противоречивость, люди продолжали верить руководителю, твёрдо для себя усвоив, что только он сможет переломить порочную отсталость и вывести деревню из нищеты на новый уровень жизни. Так как кроме веры у деревенского человека ничего больше не осталось, она заставляла людей не сидеть сложа руки, не ждать манны небесной, а обвенчавшись с нелёгкой судьбой, выпавшей на их долю, трудиться с утра до вечера. Вот только у судьбы, похоже, дороги бывают разные. Знал ли об этом председатель? Знал! Если даже и не знал, это никак не освобождало его от ответственности перед людьми, деревней, перед самим собой! Не зря же народная мудрость гласит: «Назвался груздём, полезай в кузов!» Снова за период его председательства трудодень, уже который год подряд, остался не востребован. Последовал очередной обман — обман жестокий, как выстрел в спину: хлеба не будет!

Человек от природы умный, он не мог не видеть, что под фундамент деревни, не без его помощи, заложен «снаряд» замедленного действия. Жизнь людей с каждым днём ухудшалась. Они устали из года в год бесплатно обрабатывать поля, возить зимой и летом на себе дрова, лопатами вскапывать свои огороды, постоянно жить впроголодь в домах под ветхими соломенными крышами. В обозримом будущем перспектив на улучшение не было. Участь деревни, где процветало дикое средневековое невежество по отношению к людям, которые своими мозолистыми руками выращивали хлеб, но никогда досыта его не ели, была предрешена.

Абсурд? Нет! Скорее преступление, которое медленно, но верно приближало деревню к самоуничтожению!

К тому же руку к этому приложила армия уполномоченных, которая, словно прессом, давила людей непомерными налогами.

Оказавшись между молотом и наковальней, наши матери, отцы и деды, неся на плечах непомерную житейскую тяжесть, опять же по простоте своей обид ни на кого не держали, да и времени на это не оставалось. Работали как проклятые, сутками, понимая, что ближе и роднее своего уголка на земле ничего нет. В особо трудные годины, чтобы не умереть поодиночке, люди объединялись, помогая друг другу всем, чем только могли, лишь бы как-то выжить самим и дать хотя бы какое-нибудь образование детям. Несмотря на голодное лихолетье, никто не держал обиды и на председателя.

Всё-таки удивительные люди жили в деревне! Низкий земной поклон им за их долготерпение! Что и говорить, сложная штука — жизнь!

Поэтому так важно, чтобы каждый человек был на своём месте, тогда и другим людям, находящимся рядом с ним, жизнь не покажется столь тяжкой.

6.Цивилизация

Цивилизация в деревню ворвалась рокотом гусеничных тракторов и запахами солярки. За околицей, где в летнее время луга были усыпаны колокольчиками, а из высокой травы на мир скромно смотрели «Анютины глазки», теперь с утра и до позднего вечера вспыхивали огни электросварки. С каждым днём на глазах изумлённых жителей, постепенно устремляясь в заоблачную высь, вырастала буровая вышка. Тракторные тягачи, день и ночь раздвигая грудью снежные заносы, на огромных металлических санях к месту монтажа подвозили какое-то диковинное оборудование, быстро разгрузившись, а затем за плотной снежной завесой, снова куда-то исчезали. Коськи, разбуженные от вековой спячки, ежедневно полнились слухами:

Говорят, какую-то нефть нашли, — стали судачить по деревни бабы. Совсем, греховники окаянные, Бога не боятся! И куды им понадобилось столько дёгтя? Наши мужики испокон веков его, бывало, из берёзовой бересты гнали, и всем хватало, никто не оставался в накладе, а эти антихристы, будь они неладны, удумали нашу землю дырявить, хотят дёготь прямо из-под земли черпать. Причпичило же их сюда переться, словно на земле других мест мало!

Давеча иду из соседней деревни Гельмановки, — начала рассказывать Захарова Зинка собравшимся возле лавки бабам, — дек прямо страсть, сколько разных машин на луга понатаскали. И надо ж, бабоньки, такое удумать, эти безбожники, похоже, прям у погоста навострились наши луга буравить. О Господи, грех-то какой! — и, обратив взор к небесам, она трижды перекрестилась. Поверьте моему слову, они, окаянные, все луга сгубят, летом скотину некуда будет выпустить. Всех покойников разбудят, ироды проклятые!

Но, несмотря на недовольство местных жителей и крепкие морозы, работы на буровой не прекращались ни днём ни ночью. Мальчишки, старики и старухи ближе к вечеру часто собирались на краю Гальчинской улицы, всматривались вдаль, где на белоснежной равнине в быстро наступающей ночи вспыхивали ослепительные огни электросварок. Один из монтажников, возвращаясь с вахты, толи всерьёз, толи в шутку, подойдя к любопытствующим, сказал:

На сварочные вспышки долго не глядите, можно и ослепнуть!

Только слепоты нам не хватало, — проворчала одна из бабушек. — Не иначе как не чистая сила в лютые морозы без лучины такие яркие огни зажигает! Прости нас, Господи, грешных! — и, перекрестившись, пожилой люд спешно расходился по домам. Спустя пару месяцев, монтажные работы завершились, буровая, сверкая электрическими огнями, взмыла высоко в небо. Квартировать нефтяников разместили по дворам. Буровой мастер Михаил Белоглазов с женой поселился недалеко от своей работы в домике у одинокой старушки, на краю деревни, чтобы в любое время суток, по мере надобности, можно было незамедлительно прибыть на рабочее место.

Шагнув в обновлённую жизнь, деревня полнилась новостями. Казалось бы, какое ей дело до стоявшей за околицей вышки. Однако никто из местных жителей к делам буровиков равнодушным не оставался. Каждый день по сарафанному радио, попутно обрастая слухами, по деревне из дома в дом разносилась очередная сводка: «Бур углубился ещё на триста метров». Мужики, сидя на завалинках и попыхивая самосадом, в разговорах между собой удивлялись диковинной технике, а бабы, перемывая косточки молодухам, строили насчёт них свои прогнозы на будущее. Старики ругали приезжих чужаков, посмевших буравить их землю, а девки с нетерпением ждали вечера, чтобы где-нибудь за околицей встретиться со своими новыми избранниками. Прошёл по деревне слух, будто буровой мастер — Герой Труда, а его жена привезла какой-то диковинный музыкальный инструмент, и называется он- патефон, который без помощи человека сам играет и поёт. Услышав такую новость, вечерами, люди без приглашения стекались в крайнюю избу, чтобы послушать песни и попутно глянуть на жену героя, да и сам хозяин, похоже, деревенским людям пришёлся по душе. Кроме гармошки, которую хуторской Арсенька привёз ещё с войны, других музыкальных инструментов жители не видывали, поэтому новое слово «патефон» быстро прижилось в каждом доме. Всем уж хотелось глянуть на чудо-новинку, а если представится возможность и потрогать его руками. Зная, зачем стекаются к ним люди, непрошеных гостей хозяйка встречала с радушием. Пожилые рассаживались по лавкам, а дети, которые пришли с родителями или со стариками, размещались прямо на полу, при этом каждый ребёнок получал по кусочку сахара или конфеты. Изба каждый раз набивалась до отказа.

В этот вечер, Матвеевна, так в деревне прихожане уважительно называли жену мастера, вышла к гостям в длинном сверкающим халате. Покачивая бёдрами, она степенно подошла к столу, застеленному светло-голубой скатертью с длинными, почти до пола свисающими кистями, на котором лежал загадочный синий чемоданчик. Над столом, что в деревне было крайне редкостью, висела десятилинейная керосиновая лампа, ярко освещая избу. Оценивающе разглядывая халат хозяйки, кто-то из старичков тихо обронил: «Да-а-а, чувствуется по всему — баба городская, не нашим чета»!

В наступившей тишине все следили за каждым движением Матвеевны, а некоторые сокрушались, что сам Михаил ещё на работе. Ведь многие пришли не только послушать патефон, но и глянуть на мастера, который как-то само собой стал в деревне легендарной личностью. Когда же Матвеевна привычным движением открыла крышку патефона, сидящие у порога гости все, как по команде, — встали, стараясь разглядеть, что там находится под крышкой волшебного чемоданчика. По избе прошёл вдох удивления, при виде блестящей трубки, которая от падающего на неё лампадного света казалась золотой. Не спеша покрутив ручку, которая находилась с боку этого самого музыкального инструмента, и взяв из стопки, лежащей на столе чуть в сторонке, пластинку, женщина осторожно положила её на круглую, покрытую зелёным бархатом плоскость патефона. С недоверием наблюдая за неторопливыми действиями хозяйки, дед Егор не вытерпел и, обращаясь к рядом сидящей соседке, шепеляво произнёс:

Я же говорил вам, что никаких прибауток не дождётесь! Вот кабы чичас в руки хромку взять — другое дело! Помню, ещё в хирманскую у нас в окопах первостатейный был гармонист. Ох и ловко же он, едри его в катушку, на гармошке наяривал! Аж вся немчура заслушивалась и шла к нам на перемирию...

Цыкнув на деда, старушки продолжали следить за руками Матвеевны. Не обращая внимания на нетерпеливые перешёптывания, хозяйка вывернула головку мембраны, осторожно отвернула какой-то винтик и в чуть заметную нишу вставила небольшую иголку. Шипя по-гусиному, диск, на удивление зрителей, закрутился, а когда чёрной пластины коснулась игла, по избе, заполняя всё пространство, полилась чудесная мелодия песни: «Валенки, валенки, не подшиты, стареньки...» Впереди сидящие старушки от неожиданности вскочили и, глядя на образа, перекрестились.

Чего задёргались! — прикрикнул на них дед Егор и, подавшись вперёд, приложил ладонь к правому уху. Немигающими бесцветными глазами он уставился на волшебный чемоданчик, стараясь увидеть там певицу. Голос был настолько мощным, что казалось, в крестьянской избушке песне становилось тесно и она, набирая силу, стремилась вырваться на бескрайние деревенские просторы.

Серёжка сидел у самого порога. Заворожённый чарующей мелодией, он тоже приподнялся, стараясь через головы впереди сидящих увидеть певицу, чей чудесный голос охватил всё пространство крестьянской горницы.

***

Хозяин пришёл с работы в самый разгар концерта. Гости с пониманием стали тихо расходиться по домам. Дед Егор, прежде чем выйти на улицу, остановился у порога и, обращаясь к музыкантше, произнёс:

Хорошо поёт, мать её в бабушку! От такого пения у меня аж в нутрях всё взыграло! Только вот жалко, ядрёна корень, на середину горницы она так и не вышла, видать, баба стеснительная, а глянуть на неё хотелось бы, —затем, подумав, добавил: — Вобче-то стеснительные мне по нутру, больно уж охальных девах не люблю, но эта, — показывая взглядом на патефон, — судя по голосу, видать, баба из себя видная! Чичас приду домой, про эти валенки своей старухе расскажу, хотя сам-то я в большинстве своём в лаптях хожу, это на данный момент я при параде, поскольку в дом героя шёл.

Потоптавшись, дед Егор озабоченно глянул на хозяйку и сказал:

Ежели тебе, Матвеевна, придётся свидеться с энтой певицей, поговори, пусть вдругорядь и про лапти споёт, уж слишком хороший у неё голос! И ещё: если будете не супротив, в другой раз надо будет к вам наведаться со своей старухой. Пускай потихоньку к культуре приваживается, а то только и знает, что целыми днями меня пилит, так глядишь всё при деле будет. Ещё раз благодарствую, добрые люди, и прощевайте!

Взявшись за ручку двери, дед опять приостановился, стараясь что-то вспомнить.

Ах да, чуть было не забыл про главное! Память совсем дырявая стала — приду домой, старуха спросит, а я знать не буду, что ей ответить, —и, теперь уже обращаясь к хозяину, спросил: — Скажи-ка, Михайло, как там на буровой дела-то двигаются?

Всё нормально, так и передай своей старухе!

Ну, слава богу! Теперича не только старухе, всем расскажу, что вёл разговор не кабы с кем-нибудь, а с самим мастером, Героем Труда! Ещё раз благодарствую и прощевайте!

***

Жизнь в обновлённой деревне продолжала свой неторопливый бег. С общими переживаниями и заботами зима постепенно сдавала свои позиции. В один из дней, где-то в середине февраля пятьдесят четвёртого года, сотрясая деревенскую тишину, гусеничный тягач протащил по Гальчинской улице огромные деревянные сани, на которых стоял ладно срубленный домик с надписью: «Магазин». Любопытствующих сбежались полдеревни. Трактор остановился недалеко от дома бурового мастера, обдав собравшихся запахом солярки. Местные бабы стоя на почтительном расстоянии от торговой точки, не переставали охать и ахать, глядя, как нефтяники бойко раскупали макароны, масло, крабовые консервы, муку, хлеб, сахар, чай, запросто расплачиваясь за всё это деньгами, вынимая их пачками из своих карманов. Деревенские дети стайками крутились вокруг покупателей, в надежде подобрать случайно упавшую конфетку, печение или кусочек сахара. Когда же буровики и их жёны отоварились, продавец, бойкая женщина, обращаясь к колхозникам, громко выкрикнула: «Подходите смелее, покупайте, продуктов хватит на всех Но на её призыв люди ответили молчанием. Аганька, местная жительница, сделала пару шагов вперёд и, обращаясь к молчаливой толпе, выкрикнула: «Бабы, вас вежливо приглашают, а вы молчите, словно воды в рот набрали! Али мы токоские1, которым полагается только рожь напополам с куколем2?!»

Она смело подошла к продавщице и, чтобы слышали все стоящие, так же громко произнесла:

Давай взвесь мне масла!

Сколько? — спросила хозяйка магазина.

На все деньги, сколько есть, думаю — граммов на пятьдесят хватит! Нам, крестьянам, много есть не положено, фигуры блюдём!

Рядом стоящие бабы грустно рассмеялись. Это был смех сквозь слёзы, потому что к весне во многих семьях не оставалось даже картошки, а если у кого-то она и была, то хранили на семена, о хлебе даже говорить не приходилось. Аганька за пятьдесят граммов масла отдала последние деньги, у других и того не было.

Продавец к прилавку никого больше не приглашала. Подобрав случайно оброненную кем-то макаронину, Серёжка отошёл в сторону, попробовал её на вкус и выплюнул. Интересно, почему такие невкусные трубочки буровики берут ящиками?

Парнишка, ещё не знал, что макароны сначала нужно варить, но в этот день он понял, что рядом есть другая жизнь, и она резко отличается от жизни колхозников.

Выбросив недоеденную макаронину, подросток не спеша направился к дому.

***

Но не смотря на житейские издержки, Серёжка радовался каждому новому дню. Его душа, словно верная подруга, каждый раз напоминала: «Смотри, сколько вокруг нового, интересного и непознанного!» И действительно, шагая по утрам в школу и возвращаясь вечерами домой, он видел, как рабочие, не смотря на морозы и бураны, прямо за околицей его деревни строят до сели невиданное сооружение. Когда же гигантская вышка взметнулось в заоблачную высь, от радости сердце юноши горело пламенем. В деревне,кроме керосиновых ламп, другого освещения не было, да и те зажигались в домах только по большим праздникам, а тут — мыслимо ли? — буровая снизу доверху была освещена электрическими огнями. Поужинав, он каждый раз убегал в конец Гальчинской улицы и, стоя на берегу крутого обрыва, слушал, как в сумеречной морозной тишине натужно ревут дизельные моторы, а зимнее эхо преодолевая пространство, доносило до него ровный рокот вращающего бурильного ротора. Даже луна сквозь вязкую паутину падающих снежинок удивлённо наблюдала за светящимися внизу яркими звёздочками, которые были зажжены руками нефтяников. Работающие там люди казались Серёжке сказочными великанами, которые, несмотря на холод, отважились заглянуть в глубины земной тверди.

«Я буду таким же, как и они, — рабочим! — твёрдо решил парнишка. —Только бы поскорее закончить семь классов и получить паспорт!» Но, подумав, тихо произнёс: «Легко сказать — “получить паспорт”, вот только кто мне его даст?»

Мечтая о будущем, юноша мысленно торопил время, приближая своё совершеннолетие. Он никогда не говорил: «Выучусь на такую-то специальность или буду таким-то специалистом», поскольку само это понятие было ему незнакомым и чуждым, но в слове «рабочий» юноша видел что-то определённое, надёжное, а главное —почётное.

Но время как перелётная птица. Незаметно промелькнули три года учёбы, и вот уже позади осталась семилетка.-Забылись школьные приключения, порвались непрочные нити детской дружбы.

Впереди ждала неизвестность. Но куда бы в будущем пути ни увели нашего героя от родной деревни, дорогой сердцу уголок на земле, называемой Малой Родиной, останется в его благодарной памяти навсегда!

7.Выбор пути

В возрасте сорока пяти лет скоропостижно скончался отец — отказало сердце. Умер он в Альметьевске.Мрачное известие Серёжка с братом услышали поздно вечером, находясь в сельском клубе. «Дядя Гриша умер», — разнеслась откуда-то пришедшая трагическая новость. Чтобы не расстраивать мать, в этот вечер братья не пошли домой, а остались ночевать у родственников, которые жили по соседству. Серёжка не спал всю ночь и слышал, как под утро, едва только забрезжил рассвет, пришла мать и прямо с порога, обращаясь к тёте Гале-золовке, спросила:

Ребятишки ночуют у вас?

У нас, вона все гуртом на полатях спят.

Серёжка замер, прислушиваясь к их разговору.

Что-то эта ночь была неспокойная, а тут ещё ребятишки почему-то не пришли домой, так до утра и не сомкнула глаз.

Что так?

Да перед этим сон привиделся нехороший, Гришаньку во сне видела. Боюсь, кабы чего не случилось.

Да плюнь ты на этот сон, — успокоила её тётя Галя. — За ночь каких только снов не увидишь, лучше иди и прикорни на часок-другой, до рассвета ещё далеко.

Ладно, пойду. Коли ребятишки у тебя, будить не стану, пусть спят. Всю ночь из-за них не спала, всё беспокоилась. Всегда в ночь-полночь домой приходили, а тут на тебе — вдруг зачем-то надумали ночевать у вас.

Ребятишки, они и есть ребятишки, захотели здесь переночевать, вот и пришли. Пусть спят, на полатях места всем хватит.

Когда за матерью захлопнулась дверь, Серёжка вспомнил вчерашний вечер. Он понял: с уходом отца изменилось в его жизни если не всё, то многое. Даже отчий дом, окутанный со всех сторон сугробами, впервые показался ему сиротливым и каким-то неприветливым. Юношеское чутьё ему подсказывало: без отца в доме уже никогда не будет полного счастья. Думы вновь вернули его к матери. Как она, милая, переживёт это горе? На минутку забыв о постигшем горе, он представил своих родителей молодыми и счастливыми. Вот идут они вдвоём к дяде Филе, к отцову брату, на хутор в гости. Вечерняя прохлада омывает сияющее лицо матери. Отец бережно несёт на руках первенца, а мать, счастливая, прижимаясь к отцу, идет рядом. Боже, как же оказывается быстротечно время! Теперь осталось только прошлое. Настоящее и будущее находились где-то за невидимой плотной туманной завесой. Если бы только знать, в какую безвозвратную таинственную даль уплывают счастливые жизненные мгновения! Кажется, всё было только вчера, но вот уже не стало отца, не вернулся с войны дядя Филя, незаметно сиротеют семьи, вымирает деревня. На глаза навернулись слёзы. Как же теперь жить? Впервые задал он себе трудный вопрос, на который не было ответа.

***

Похоронили отца на деревенском погосте, опустив гроб в мёрзлую землю. Узкая, протоптанная в снегу тропинка, ведущая от кладбища к деревне, как бы напоминала идущим о продолжении жизни. Наступило время задуматься о выборе самостоятельной дороги. Оставаться в колхозе — это значит работать за те же ничего не значащие трудодни, за которые всю жизнь, как проклятые, вкалывали родители. Но без паспорта все пути закрыты, а чтобы его получить, нужна из колхоза справка — круг замкнулся. Через месяц после похорон Серёжка отправился к председателю колхоза. Узнав, зачем явился посетитель, глава колхоза ответил кратко, но вполне понятно: «Пасёшь и паси»! На этом разговор закончился, но неудача юношу не огорчила, скорее, наоборот, придала уверенности. На пике лета он взял старенькие кирзовые ботинки на металлических заклёпках, которые надевал только по большим праздникам, связал узелочком шнурки и, повесив ботинки через плечо, босиком шагнул через порог родительского дома. Без копейки денег, лесами и полями, по согретой солнцем извилистой узкой дороге пошёл туда, где его никто не ждал. После тридцати километров пройденного пути, оказавшись на окраине Альметьевска, тогда ещё районного городишка, Серёжка присел и обул ботинки. Немного отдохнув, он встал и, сам не зная зачем, пошёл в ту сторону, где видны были несколько щитовых двухэтажных деревянных домиков. Голод, полуденная жара и усталость настойчиво требовали от путника каких-то решений.

По неширокому тротуару, обгоняя друг друга, куда-то спешили люди. В основном это были солдаты, и, судя по испачканной в краске одежде, они, похоже, работали на стройке. Очень хотелось есть. Ни на кого не обращая внимания, он с трудом передвигал ноги и думал сейчас только о пище. Пройдя ещё несколько метров, увидел в одном из домов на первом этаже настежь открытые окна. Серёжка остановился. Подойдя к окну, он забрался на невысокий фундамент, заглянул внутрь и от испуга вздрогнул: прямо на него смотрели два сверлящих глаза мужчины в солдатской одежде. Солдат, с расстёгнутыми на гимнастёрке пуговицами, сидел посередине комнаты на табуретке, а рядом, на другой такой же табуретке, перед ним стояла грязная алюминиевая кастрюля. Рука, в которой он держал заполненную макаронами ложку, застыла возле открытого рта, не успев отправить содержимое по назначению. Маленькая голова хозяина на чёрной, не то от загара, не то от грязи, длинной шее резко повернулась в сторону юноши, неожиданно появившегося в оконном проёме, который посмел нарушить его полуденную трапезу.

Парнишка хотел было уже спрыгнуть и поскорее удалиться, как услышал: «Стоять!» Направив зрительные буравчики на непрошеного гостя, солдат отрывисто и неестественно громко спросил:

Сынок, кушать хочешь?

Не произнося ни слова, Серёжка утвердительно мотнул головой.

Тогда прямо через окно быстро сигай сюда!

Ждать второго приглашения было рискованно, его могло не последовать, поэтому путешественник быстро вскочил на подоконник, легко перепрыгнул через кровать, что стояла на его пути прямо у окна, и оказался на полу перед человеком сидящим на табуретке.

Ну, что стоишь, — снова скомандовал солдат, — садись на кровать!

Когда парнишка уселся, он подал ему такую же алюминиевую ложку и, пододвинув ближе к кровати табуретку с кастрюлей, приказал:

Кушай!

Доброго хозяина за его командный голос гость про себя решил назвать Солдатом. Вот только непривычно было слышать, что Солдат называл его сынком. «Кроме мамы, — думал путешественник, — называть меня “сынком” никто вроде бы не должен. Да ладно уж, пусть называет, коли ему так хочется».

Ели молча. Впервые в своей жизни уплетая за обе щёки необыкновенно вкусные макароны, Серёжка изредка бросал взгляд на Солдата, сидящего напротив, как бы спрашивая: «Хватит или ещё немного можно?» Утолив голод и посмотрев на хозяина, Серёжка только сейчас заметил на длинной шее своего благодетеля большой кадык, напоминавший гостю птичье гнездо на тонкой ивовой ветке. Когда Солдат отправлял очередную порцию еды в рот, кадык двигался по шее вверх-вниз, помогая проталкивать пищу куда-то внутрь грязной гимнастёрки. Наевшись и положив ложку возле кастрюли, осторожно поводя глазами, мальчишка стал изучать комнату. В помещении стояли ещё две кровати, рядом с ними тумбочки, а на стене висели фотокарточки. Пока он знакомился с достопримечательностями, Солдат снял с табуретки пустую кастрюлю, поставил вместо неё чайник с двумя стаканами, рядом положил бумажный пакет и налил чаю. Ложкой, которой Серёжка только что ел макароны, поддел из пакета сахарного песка и, опустив в стакан, скомандовал:

Пей!

Гость от удивления чуть было не ахнул: «Где это было видано, чтобы у нас в деревне, вот так, внакладку, высыпать в стакан целую ложку сахара, дома расскажу — не поверят, скажут, что вру! Видать, не жадный». — И юноша с уважением посмотрел на Солдата.

Но не успел Серёжка вынуть из стакана ложку, как гостеприимный хозяин пододвинул другой пакет и сказал:

Кушай печение!

От такого обильного угощения голова пошла кругом. Гостю ещё не верилось, что вот так, запросто, своими руками, можно из кулька брать печенье и есть, сколько тебе захочется. «Не-е-т, дома уж точно не поверят!»

Увидев нерешительность соседа по столу, Солдат, теперь ужу строго, приказал:

Кушай, кушай, не стесняйся!

От наблюдательного молодого человека не ускользала ни одна существенная деталь. Например, за обедом Солдат каждый раз произносил слово «кушай», а не так, как в деревне, — «ешь».

«Стало быть культурный, — сделал вывод гость, — похоже, давно в городе живёт, вот только почему-то уж больно тощий. Вроде бы макароны ест, чай с сахаром и печением пьёт, а не поправляется. Как же бы он жил у нас, в деревне-то, на картошке, крапиве и лебеде? Пропал, ей-богу, пропал бы, жалко мужика»!

Ты что задумался, не пьёшь чай? — рядом услышал парнишка приказной голос.

Спасибо, я уже наелся и напился.

Точно?!

На вопрос хозяина гость утвердительно мотнул головой.

Быстро побросав в пустую кастрюлю ложки, Солдат отодвинул в сторону табуретку, которая служила им обеденным столом и, строго глянув на своего юного соседа колючими глазами, сказал:

Коли покушал, теперь, как и полагается по русскому обычаю, по порядку начинай подробно рассказывать о себе.

Чё рассказывать-то?

Как это что? Имя, фамилию, откуда и куда путь держишь? Говори всё без утайки!

После вкусного обеда, рассказывать о себе гостю не хотелось, да и в сон после длительного перехода потянуло. Но, увидев требовательный взгляд хозяина, сонно произнёс:

Ну, из деревни я, а зовут Серёжка, можно просто Повар, а фамилия Михайлов.

Это уже кое-что, только не понятно, почему «Повар»?

И тут Серёжка без утайки, как того требовал Солдат, поведал ему историю с отцовским значком.

Во время войны, — уточнил парнишка, — отец был поваром, вот его и наградили значком «Отличный повар», а я тятю очень люблю и в память о нём, когда пошёл в пятый класс, значок приколол к рубашке. С тех пор меня и прозвали поваром.

Внимательно выслушав гостя, хозяин строго сказал:

Молодец, что в знак уважения своего родителя не побоялся нацепить на рубашку отцовский значок! Тебе мой совет: не обращай на тех пацанов внимания, кто называет тебя Поваром. Думаю, что среди них есть немало умных, а что касается глупых, то им уже не поможешь ничем.

А я не обращаю! — громко, по примеру своего соседа, ответил гость.

Правильно делаешь, а от себя добавлю: за твоё уважение к родителям лично я буду тебя называть Серёжа. Идёт? — и, подав руку, предложил: — Давай знакомиться, меня мои родители нарекли Петром, а родился я на Украине. Про такую страну слышал?

А как жы, чать в школе географию проходил.

Сколько же ты классов закончил?

Семь.

Хорошо учился?

А я не учился.

Как это не учился, ты только что сказал, что закончил семь классов!

Не отказываюсь, закончил, но учился так, урывками. От нашей деревне школа находилась в пяти километрах. Уходили из дома рано утром, когда на улице было ещё темно, и приходили поздно. Чтобы учить уроки, нужен был керосин, а его не было, да и родителям после тяжёлого трудового дня надо было отдыхать, в деревнях ведь встают вместе с петухами. Поэтому домашнее задание иногда готовил в школе во время перемен, а чаще не готовил вапче. Слушал объяснение учителей и запоминал.

Да-а, де-л-а. Ну ладно, герой, считай, что с процедурой знакомства покончили. Теперь давай рассказывай, зачем пожаловал в город?

Как это зачем? — удивлённо глядя на Петра, переспросил Серёжка, уличив того в непонимании той важности, зачем он оказался в городе. — Хочу устроиться на работу, только вот пачпорта нет.

Даже так! Каким же образом думаешь получить паспорт?

Откелева же мне знать? Говорят, нужна из колхоза справка. Попробовал поговорить с председателем колхоза, а он послал меня подальше… Грит, работаешь пастухом, вот и работай! Маме одной нас поднимать трудно, потому и хочется устроиться в городе рабочим, но опять же нужен пачпорт, а работать в колхозе, проще из нашей речки воду в решете носить... Хлеба на трудодни как не давали, так и не дают.

Де-л-а,-почёсывая в затылке, задумчиво произнёс Петро. — Сколько же тебе лет? Шестнадцать-то хоть исполнилось?

А как жы, уже с гаком!

Интересно, — улыбаясь, произнёс хозяин, — сколько же единиц в твоём «гаке»?

Счас, — и, достав из кармана штанов метрику, Серёжка подал изрядно помятый документ своему новому приятелю.

Ну это другое дело, — заглядывая в бумажку, довольно произнёс Петро. — Выходит, тебе полных шестнадцать лет и пять месяцев.

Убедившись в совершеннолетии гостя, солдат резко поднялся с табуретки и приказным голосом произнёс:

Пошли!

Непривычно отрывистый горловой голос хозяина подействовал на Серёжку магически и, вскочив с места, он уже хотел было проверенным путём, через окно, сигануть на улицу, но за спиной услышал тот же командный окрик:

Отставить, выходим через дверь!

Направляясь к двери, юноша невольно снизу вверх глянул на своего нового друга. Петро оказался не только тощим, но и очень высоким. Выйдя из дома, они направились в ту сторону, откуда примерно час назад гость пришёл. Петро шагал широким уверенным шагом, и, чтобы от него не отстать, Серёжка бежал за ним трусцой. Минут через пять они вошли в парадную такого же двухэтажного деревянного дома, где перед входом было написано: «Паспортно-коммунальный отдел».

В кабинете, куда они вошли, за столом сидела женщина и что-то торопливо записывала в тетрадь. Пройдя без приглашения к столу, Петро присел напротив и стал терпеливо дожидаться, когда работница закончит свои записи и обратит на него внимание. Серёжка остался стоять у порога. Наконец оторвав голову от бумаг, она скользнула взглядом по мальчику и, ласково посмотрев на Петра, спросила:

С чем, Петенька, пожаловал, неужто сын объявился?!

Судя по тому, как она обратилась к мужчине, похоже, знакомы они были давно. Отвечая на вопрос женщины, Петро сразу, без всяких предисловий, по-солдатски, перевёл разговор в деловое русло.

Мы, — кивком головы он указал в сторону порога, — пришли к тебе, Галина, по неотложному делу.

Вижу, что ко мне, — улыбаясь, тихим говорком пропела дама. — Говори, какие такие неотложные дела привели тебя ко мне?

Наблюдая за настроением сторон, Серёжка старался уловить суть их разговора. Тётенька — так, стоя у порога, про себя назвал он женщину —показалась ему доброй и вызывающей доверие.

Понимаешь, Галина, надо вот этому мальчишке сделать паспорт.

Снова повернув голову к двери, она внимательно посмотрела на юношу.

О каком паспорте ты говоришь, ему, наверное, и шестнадцати ещё нет?

Сначала и я так думал, но у него есть свидетельство о рождении, а иначе мы бы к тебе не пришли.

Мальчик, подойди сюда поближе, не бойся.

Серёжка подошёл к столу.

Какая твоя фамилия?

Серёжка Михайлов, — громко, словно на уроке в школе, ответил юноша.

Ну что ж, «Серёжка Михайлов», документы у тебя при себе?

Молча запустив руку в карман своих штанов, он долго искал нужную бумагу, которую полчаса назад показывал Петру, и, наконец отыскав, положил на стол перед женщиной.

Мд-а, не густо, и больше ничего?

«Ничего», — выдавил из себя парнишка.

Теперь уже обращаясь к Петру, она спросила:

Фотокарточки у него есть?

Вопрос Галины Пётр переадресовал своему гостю:

Фотокарточки на паспорт у тебя имеются?

Нету.

«Не-т-у», — передразнил его Петро и виновато посмотрел на хозяйку кабинета.

Галина, дружелюбно глянула на подростка, сказала:

Фотоателье здесь рядом, за углом, будут готовы фотокарточки, приходи ко мне.

Понял? — строго спросил Петро, глядя на своего протеже.

Ага.

Ну а если понял, быстро дуй в фотографию!

У меня нету денег.

«Не-т-у де-не-г», опять двадцать пять! — недовольно произнёс Петро и потянулся в карман гимнастёрки.

Но его опередила Галина. Она выдвинула ящик стола, достала оттуда три рубля и подала парню. Взяв деньги и сказав спасибо, он побежал было из кабинета, но не успел ещё взяться за ручку двери, как услышал:

Стоять!

Серёжка остановился и глянул на своего друга.

Сфотографируешься и дуй в казарму, отдыхай, койка моя — та, на которой ты сидел! Комната не закрыта, и до моего прихода никуда не ходи, а вечером принесу тебе раскладушку. Понял?

Ага.

Теперь беги.

К вечеру этого же дня фотографии были готовы, а через два дня Серёжка держал в руках новенький, пахнущий свежей краской паспорт. Поступок совершенно незнакомого человека убедил Серёжку, что в этой жизни он не одинок, его окружают добрые люди, которые в трудную минуту всегда придут на помощь.

Счастливого тебе пути, Серёжа, сказал тогда на прощание Петро и крепко пожал ему руку, а осенью, отслужив положенный срок, он уехал к себе на родину, не оставив адреса.

Окрылённый первым и неожиданным успехом, на одном дыхании преодолев тридцатикилометровое расстояние, под вечер он ворвался в избу и прямо с порога, размахивая красной книжицей, закричал:

Глядите, что я держу!

Но близкие радость с ним не разделили. Они не захотели отпускать Серёжку из дома куда-то на сторону.

Нет, мама, я должен попытаться найти свою дорогу, и обязательно её найду! Оставаться в колхозе нельзя,и уж кому, как не тебе, об этом хорошо должно быть известно!

Осенью, теперь уже с паспортом в кармане, по протоптанной дороге, Серёжка отправился в самостоятельное «плавание», которая снова привела в Альметьевск. Город только начинал строиться, постепенно превращаясь из районного в крупный индустриальный центр. Шагая по одной из строящихся улиц, Серёжка увидел в кузове проезжающего самосвала что-то блестящее.

Что это так блестит?! — показывая на грузовик, спросил юноша первого идущего навстречу мужчину.

Металлическая стружка, — ответил прохожий, удивляясь наивному вопросу паренька, и, внимательно посмотрев на него, поинтересовался:

Хочешь быть токарем?

Услышав незнакомое слово «токарь», не задумываясь, Серёжка, ответил:

Хотелось бы, вот только не знаю как!..

Это, молодой человек, поправимо, было бы желание! Завтра приходи на автобазу номер один, правда, она отсюда находится далековато — за городом, ну ничего, найдёшь. По-моему, там набирают учеников этой специальности, —и мужчина разъяснил, как туда добраться.

***

Принимай пополнение! — представил начальник цеха молодого человека мастеру по токарному делу.

Мужчина, похожий на цыгана, обнажив в улыбке белые зубы, отошёл от токарного станка, поздоровался с начальником за руку и, глядя на стоящего рядом подростка, воскликнул:

Значит, в нашем таборе прибыло! Ну что ж, давай знакомиться: Роман, — и для весомости добавил: — Раньше ходил с табором, теперь вместо коня оседлал токарный станок. Оставшись довольным, что «оседлал токарный станок», он громогласно расхохотался.

Серёжка.

Серёжка — это хорошо! — уточнил Роман, хотя, наверное, и сам не знал, чего хорошего усмотрел в этом имени. — Куришь?

Нет.

Водку пьёшь?

Нет.

Молодец, значит, будем учиться токарному ремеслу!

Так состоялось знакомство ученика со своим учителем. Токарный станок был смонтирован в будке на колёсах, чуть в стороне от главного цеха. Роман оказался требовательным и очень порядочным человеком. К навыкам токарного дела приступили сразу, как только начальник цеха покинул будку. Объяснив устройство станка, мастер сказал:

Неделю будешь наблюдать только за моими действиями, а в конце рабочего дня чистить станок, да так, чтобы он блестел, как у собаки яйца! Понял?!

Понял.

Если начальные азы усвоил, начнём трудиться. Думаю, через неделю, как только привыкнешь к станку, а станок к тебе, начнём потихоньку «объезжать коня». И он снова рассмеялся, а затем спросил:

На коне верхом ездил?

А кто в деревне из мальчишек не ездил? —вопросом на вопрос ответил ученик. — Даже в ночную лошадей в лес гоняли!

Молодец, значит, сработаемся! С коня падал?

Знама падал, и не один раз, но снова взбирался, пока не научился скакать галопом! — не без гордости признался Серёжка.

Запомни, сейчас для тебя токарный станок такой же необъезженный конь. Приобретёшь навыки мастерства он тебе подчинится. Станок, Серёга, как и коня, надо любить!

Слушая наставления учителя, ученик рассудил по-своему: «Главное, теперь Рабочий, а значит, как и нефтяники у нас в деревне, я должен ходить по городу в промасленной робе». И, стоя у станка, ученик тайком от мастера до блеска обмазывал свой комбинезон солидолом. Однажды, уходя с работы и внимательно посмотрев на промасленную рабочую одежду своего воспитанника, Роман спросил:

Ты где так успел испачкать свой комбинезон и почему спецодежду не оставляешь на работе?

Да так, — неопределённо ответил новичок, — у нас в общежитии есть специальная комната, вот там и переодеваюсь.

Можешь переодеваться на работе, зачем же в грязной одежде ходить через весь город.

Она не грязная, а промасленная! — с гордостью отвечал Серёжка, старательно протирая ветошью станок.

«Работа» и «рабочий», в его понятии эти два слова — синонимы, одинаково были ему дороги. Если работа обеспечивала существование, давала право чувствовать себя полноправным гражданином, то рабочий — звание, которое человек заслуживает честным трудом и которое делает его хозяином жизни.

Когда случайные знакомые встречали Серёжку на улице, и спрашивали: «Кем работаешь?», он, не называя специальности, гордо отвечал: «Я — Рабочий!» Порою наблюдая, как учитель, уходя с работы, переодевался, ученик про себя думал: «Под интеллигента косит, стесняется рабочего звания, а ещё называет себя классным токарем!»

Интеллигентов Серёжка не любил, и на это у него были свои веские причины. Он хорошо помнил, как высокомерные районные уполномоченные, не считая тружеников села за людей, облагали колхозников всевозможными непомерными налогами, обрекая многие семьи на голодное существование. С тех пор у него осталось неуважительное отношение к чистеньким, бездушным чиновникам, при этом считающим себя людьми воспитанными.

Шёл пятьдесят пятый год. Окунувшись в новую трудовую жизнь, юноша усвоил для себя основное правило: прежде всего надо надеяться на самого себя, но при этом никогда не забывать прислушиваться к мнению бывалых людей, за плечами которых большая жизнь.

В общежитии, куда он поселился, молодого человека встретили с радушием. В комнате жили еще двое: Николай Симоненко — инженер, приехал в Альметьевск из Украины и Володя Дьячков — работал монтажником и учился в вечернем нефтяном институте. Оба они были старше Серёжки. К Володе часто приходил друг Иван, с которым они вместе работали и учились. Друзья подолгу вместе просиживали за чертежами, о чём-то спорили, а затем, закончив дела, с шутками уходили в институт или просто на прогулку.

«Наверное, надо быть очень умным», думал Серёжка, разглядывая на листах ватмана сложнейшие чертежи, проникаясь ещё большим уважением к товарищам по комнате. Николай личность творческая. В свободное от работы время занимался резьбой по дереву, превратив комнату в настоящий музей, а через год совместного проживания, в городе прошла персональная выставка его работ. Талантливый человек талантлив во всём. Николай не только был прекрасным резчиком по дереву, но и хорошо пел. Он часто выступал на праздничных концертах города. Так что Серёжке было с кого брать пример!

***

Субботний рабочий день подходил к своему завершению. Серёжка тщательно протёр станок, закрыл инструментальный ящик и не торопясь, лугами, куда город не успел ещё расширить свои границы, пошёл в общежитие. Стояла по-летнему тёплая погода, хотя день уже клонился к вечеру, и солнце, как бы предупреждая жителей города о наступающем сумеречном времени, с верхушки небосвода спустилось поближе к горизонту, окрасив его ярко-оранжевым цветом. Лёгкий ветерок принёс запах полевых цветов и полыни, напомнив ему босоногое деревенское детство. Незаметно пролетело время учёбы токарному ремеслу, и хотя он трудился теперь самостоятельно, однако где-то внутри себя в выбранной специальности был разочарован. В школе ему всегда нравились ботаника и история, но, отодвинув нахлынувшие мысли о прошлом в сторону, сердито заметил: «Хватит думать об ушедшем, сегодня ты получил первую в своей жизни получку, вот и радуйся тому, что есть сейчас, а не хнычь!»

В кармане приятно похрустывали деньги, заработанные своими руками. Он улыбнулся, мысленно поздравил себя с началом самостоятельной жизни и тихо произнёс: «Теперь ты по праву можешь называть себя рабочим! Вот только непонятно, товарищ рабочий, какие твои дальнейшие планы?» И, подумав, вслух весело сам же себе ответил: «А никаких!» — и скорым шагом пошёл в строну общежития.

Действительно, строить какие-то планы на остаток уходящего дня, и уж тем более думать о какой-то далёкой перспективе, ему явно не хотелось. С некоторых пор в его жизни стало всё просто: работа, улица, работа, и это вполне его устраивало! Учёба, о которой он мечтал, живя в деревне, отодвинулась на неопределённое время. Друзья, которые его окружали, жили по такому же принципу: день прошёл и ладно!

«Сейчас приду в общагу, немного отдохну, затем для порядка чуть-чуть примарафетюсь и пойду к кинотеатру “Россия”, а там видно будет... Возможно, с друзьями заглянем на летнюю танцплощадку, куда по субботам стекается вся молодёжь, погода для этого мероприятия вполне подходящая», размышлял он, приближаясь к общежитию.

***

В комнате Володя был с девушкой. Они сидели на койке и, видимо, целовались. При появлении постороннего человека, смущаясь, девушка поднялась, торопливо одёрнула платье, повернулась к столу, где стояло небольшое зеркало, поправила причёску.

Извините, — обращаясь к влюблённой паре, сказал вошедший, — я мигом, вот только переоденусь и тут же испарюсь, меня на улице ждут друзья!

На улице Серёжку никто не ждал. Он по-быстрому в закутке переоделся и собрался было уже уходить, как Володя, с сияющей улыбкой на лице, его остановил:

Сергей, можешь нас поздравить, мы с Кларой сегодня подали заявление в ЗАГС.

Внимательно глянув на молодых, Серёжка только сейчас заметил, каким счастьем светились их лица!

«Они просто созданы друг для друга»! — подумал молодой человек и, пожав руку Владимира, от души поздравил их с прекрасным началом.

Клара — девушка была очень красивая, её чёрные глаза, как два бездонных омута, казалось, излучали любовь и преданность. Пара, по определению Серёжки, вполне дополняла друг друга. Володя — высокий, умный, в будущем перспективный инженер, знал, чего хочет от жизни. Окрылённый любовью, обращаясь к невесте, жених вдохновенно произнёс:

Сегодня, Клара, все дела в сторону, в честь нашей помолвки идём на танцы!

Тогда встретимся на «баррикадах»! — весело воскликнул Серёжка и закрыл за собой дверь.

Выйдя на улицу и находясь под впечатлением от услышанной новости, молодой человек не спеша пошёл в сторону кинотеатра, думая о влюблённой паре. Он почему-то верил в искреннюю любовь Владимира к девушке, но какая-то непонятная внутренняя тревога продолжала терзать его молодую душу, и он, словно подводя итог своим раздумьям, мудро изрёк: «А вот любит ли она его?»

На волне возникшей обеспокоенности Серёжке вспомнился недавний разговор двух мужиков, где оказался он невольным слушателем: «Если женщина не хочет от мужа рожать детей, — сказал один из них, — она не жена, а шалава». Именно эти слова почему-то заставили его остановиться, и он уже хотел было вернуться в общежитие, чтобы отговорить Владимира от такого опрометчивого шага, как женитьба. Но, подумав над своим решением, сказал: «Глупо, они счастливы, и это главное! Да и какое ты, шкет, имеешь право вмешиваться в чужую жизнь?! Лучше думай почаще о своей!» Досадуя на самого себя, он, совершенно не к месту, сердито произнёс: «Жениться на красивой девушке я уж точно не буду! В женщине должна цениться не красота, — философски рассудил юноша, — а верность, на основе которой строится семья, родятся дети, — и, улыбнувшись, добавил: — Но до этого мне, кажись, ещё далеко!..»

***

Летняя танцплощадка находилась на улице Маяковского, от кинотеатра несколько минут ходьбы. Тёплый вечер, словно по заказу влюблённых, курился лёгкой влажной испариной.

Со стороны речки Зай мягкий ласкающий ветерок доносил дурманящие запахи земляники и Иван-чая. По чернеющему небосводу, собрав вокруг себя массу искрящихся звёзд, неторопливо, похожая на ломоть голландского сыра, проплывала луна, с любопытством поглядывая на танцующие пары. Когда Серёжка со своим приятелем Вадимом появились на площадке, танцы были уже в самом разгаре. В стороне, следя за порядком, степенно прохаживались два милиционера.

На освещённом пятачке маленькой «вселенной», под присмотром огромного звёздного неба, опьянённые любовью, наслаждаясь чудесной бархатной свежестью музыкальной ночи, в вихре вальса кружились Володя и Клара.

«Всё-таки красивая пара»! глядя на них, подумал Серёжка.

На какое-то время музыка прервалась. Танцующие весёлыми, возбуждёнными стайками, освобождая середину танцплощадки, неохотно прижимались ближе к ограждению. Володя с Кларой остались в центре огромного круга и, о чём-то мило беседуя, одаривали друг друга улыбками. Великолепная мелодия аргентинского танго зазвучала неожиданно, заполняя пространство танцплощадки. Музыка, набирая силу, как бы звала кавалеров не мешкая приглашать девушек на танец. Вдохновлённый волшебными звуками, Володя всё ещё продолжал девушке что-то увлечённо рассказывать, но, вспомнив о главном, прервал разговор и лёгким наклоном головы, протягивая любимой руку, пригласил свою невесту на танец. Однако его жест оказался слишком запоздавшим. Секундой раньше к Кларе подошёл интересный молодой человек, и она, окинув его обжигающим взглядом, не спросив у влюблённого разрешения, пошла танцевать с новым кавалером.


(Продолжение следует)

Rado Laukar OÜ Solutions