Наталья Резник родилась в Ленинграде, окончила Ленинградский политехнический институт, с 1994 года — в США, в штате Колорадо. Публиковалась в бумажных и сетевых журналах, таких, как “Новая юность”, “Интерпоэзия”, “Чайка” (Нью-Йорк), “Пролог”, “Окно” и др. Автор стихотворного сборника “Я останусь” (Центр книги Рудомино, Москва, 2011).

Невский

Невский состоит из шумов и обрывков слов,
Толпы, автобусов, машинных гудков.
Я лечу по нему над тысячами голов,
Над устойчивой враждебностью трех веков.

Я чужая здесь, быть не могу чужей,
Боюсь, что меня давно выдают уже
Голос, глаза, нос, форма ушей
И запись ужасная в паспорте — “ПМЖ”.

Я волос, как сказал поэт, не брала у ржи,
Я вообще легко приживаюсь в любой среде.
Мне все равно, все равно, все равно, все равно, где жить.
Но я не могу родиться больше нигде.

* * *
Где закопан дар лирический
Под асфальт двухслойный,
Где направо сад Таврический,
А налево — Смольный,

Где орали друг на друга мы
Дико и истошно,
Где и весело от ругани
Было нам, и тошно,

Там, где с коммунальной площади
Некуда деваться,
Где я, длинная и тощая,
Праздновала двадцать,

Где бессилием измерена
Ненависть к Отчизне,
Я вернусь туда — уверена —
В следующей жизни.

* * *
Стихотворение живет
В цепи мучительных беззвучий,
Освободиться ищет случай,
Никем не узнанное, рвет
Пространство, тянется тревожно,
Еще не воплотившись в речь.
И нужно только осторожно
Его из воздуха извлечь.

* * *
Мы за встречу сегодня пьем.
Я налью по двести,
Раз уж редко теперь вдвоем,
Слишком редко вместе.

Ну, давай еще по чуть-чуть,
А потом завяжем.
Расскажи мне хоть что-нибудь,
Если в сотый даже…

Кто в подземном царстве судья,
Что наврал Вергилий?
Вот и двое нас. Ты. И я
На твоей могиле.

* * *
В детстве мне сутулиться
Мама запрещала,
И Тверская улица
Вся по швам трещала,

Если неуверенно
Я по ней гуляла,
Если вдруг, как велено,
Плечи расправляла.

Все валилось, рушилось,
На куски ломалось
Там, где неуклюже я
Просто распрямлялась.

И чужие стены я
Походя разбила.
Места мне, наверное,
Слишком мало было.

Красавица и чудовище

Пишет красавица чудовищу письмо
Про хозяйство, детей, завтраки и обеды,
Мол, ты уж расколдуйся как-нибудь пока само,
В этот раз, к сожалению, не приеду.
Отвечает чудовище красавице,
С трудом заставляя писать свою мохнатую руку:
“Рад наконец от тебя избавиться,
Видеть тебя не могу, проклятую суку!
Не приезжай, ненавижу тебя все равно
За то, что устал столько лет без толку дожидаться,
За то, что понял давным-давно,
Что не в силах самостоятельно расколдоваться”.
Пишет красавица чудовищу: “Не хочу тебя больше знать,
Гад, мерзавец, подлец (и всякие другие ругательства)!
Ты же обещал, что всю жизнь меня будешь ждать.
Не ожидала от тебя подобного предательства.
Будь ты проклят, невменяемый зверь.
Ты же клялся, что будем непременно вместе.
Ну, держись, завтра же приеду теперь,
Выдерну остатки твоей свалявшейся шерсти”.

Пишет чудовище: “Прости за звериную бесчеловечность,
Я же чудовище, человечности не учился.
У меня впереди в самом деле целая вечность,
Не знаю, почему внезапно погорячился”.

А жена чудовища говорит: “Опять пишешь своей одной?
Хочешь со свету меня сжить, урод и скотина?”
И чудовище плачет рядом со своей женой,
А она чешет ему его горбатую спину.

А красавица читает ответ,
Меняет дату на затертом билете,
Как обычно, встает чуть свет,
Работает, готовит, улыбается детям.
И сходит, сходит, сходит, сходит с ума
До следующего письма.

* * *
От ностальгии нет лекарства,
Хоть водку ведрами хлещи.
Перед глазами красный галстук,
В столовой школьной снова щи,
Тарелка липкой каши манной
И с сухофруктами компот.
Внизу, в медпункте, Марь-Иванна
Освобожденья выдает
Девчонкам, у которых ЭТО,
Что нездоровы, так сказать,
Гигиенических пакетов
Поскольку просто не сыскать
В аптеках, как и в магазинах,
Где полки девственно пусты
И загибаются в корзинах
Морковки хилые хвосты.
Запущенная коммуналка,
Полураздолбанный трамвай…
И так всей дряни этой жалко —
Хоть водку пивом запивай!