И тонуть в полынье, кулаком барабаня по льду,
Пока льдины, как нимб над тобою, не сдвинет течение.
Если святость - для глупых, то что альма-матер - для гения?
Если это грехи, то в унынии кануть ко дну -
Самый худший конец или слишком простое падение?

 

Верь мне,
я не одна,
не надо рычать и кидаться на стены;
придумай,
чьей может быть эта вина,
при том, что ты выше
"порочной" системы;
налажены связи,
и тишина...
я вижу,
как злость вытекает из тела,
и в рамке ресниц - пустота,
ей нет дна,
как нет и конца смеси ярости с гневом;
пульсируют вены,
и воздух завис,
тяжёлый и плотный -
болотная тина,
ты тонешь в нём,
медленно падая вниз,
и рвутся созвездия
паутины;
ты мог бы летать,
выбор твой,
чёрт с тобой,
он мягко впустил в тебя острые когти,
шепни ему,
сколько же стоит любовь,
и он моментально
навечно оглохнет.

 

Вино, сыграем?
Чьим именем в этот раз,
проклятая,
буду ласкать другого?
Всего одно слово,
"люблю",
я его сейчас
в грязи изваляла и приравняла к богу.
И снова смеюсь,
и вращаю в руке бокал,
и мягкие стены,
и шутки его - смешные.
И в общем забудем,
кто кого целовал,
давай уговор:
назавтра мы вновь чужие.

 

не могу! он сидит и подбито, надломленно смотрит,
а мне хочется взять его руки и с нежностью гладить,
может, эти истории цельных, любимых не тронут,
а меня не любили, и я это всё понимаю...

Нас старались учить, одевать - чтобы с виду неплохо,
И иллюзией дружных семей вызывать чью-то зависть,
Чтобы хвастать знакомым и бывшим соседям по блоку:
"Мы так много им дали! мы столько вложить в них пытались!"

Горы ярких игрушек, отнюдь не прибитые к полу,
Электронных новинок линейка до самой последней;
А всё то, что мы делаем - сплошь недостойно и плохо,
И всегда безалаберны, и ничего не умеем.

Наши "дружные" семьи - как рай для домашних тиранов,
И в своём большинстве мы росли лет с пяти с матерями,
Но в рассказах своих зовём холодно "матерью" - маму,
И почти незнакомых мужчин называем "отцами"

Мы отдельное племя никчёмных печальных подростков;
И в свои восемнадцать уже разбираемся винах;
Обсуждаем искусство, в скетчбуках рисуем наброски,
Но навряд ли когда-то по ним мы напишем картины.

Без посредства историй родство можно чувствовать кожей,
Это жгучая боль и надежда проснуться счастливым...

он так жалобно смотрит, он знает, что мы с ним похожи:
нелюбимые дети, и это необратимо.

 

Над Айовой птицы летают выше,
а в Екатеринбурге луна больше,
чем над Китаем;
теперь я знаю, что меня воскрешает и убивает;
он уехал, прозой исписываю тетради.
Ведь я просила: не приезжай,
не надо;
нас разделяют не километры, а баррикады,
их строят те, кто не смогут остаться рядом.
Так будет проще смириться, и неизбежным
в нас остаётся лишь схожесть, мечта и нежность -
что через месяцы, годы - сильны как прежде.
Мы ещё встретимся, чтобы расстаться снова,
и целый мир окажется нашим домом;
ты будешь ближе с каждым печатным словом.
Будут когда-то тысячи публикаций,
в них мы однажды оденемся словно в панцирь,
чтобы не больно - верить и ошибаться.
Скажет биограф о связи всего три слова,
утонут они в морях наших предисловий;
я тебя знала,
спасибо за это Богу.

 

Я иду по площади
с разворонённой, рваной душой,
Вижу часы на башне,
но вместо боя - кричат вороны.
Стервятники,
а мне хочется гладить их, трогать,
А пока клюют прямо в сердце,
шептать: хорошо! хорошо!

Недосказанность - это моё,
остаются слова,
Долго думаю,
но выслушать, вникнуть, выходит, что некому.
Я молюсь,
только где Он? - не вижу,
наверное, нет Его,
Но кто крутит тогда
эти чёртовы жернова!?

Я надеялась,
с глазу на глаз эта маска спадёт.
Маски не было,
взгляд был тупым и холодным.
"Отпусти меня!
я так хочу быть свободной!"-
Только эти слова
- как любовь твоя -
просто враньё.

А вороны кричат,
в небе тонет на башне звезда,
И других дальних звёзд
в чёрном небе отсюда не видно.
Убеждений не хватит -
построить из них парадигму,
И, как по пирамиде,
добраться до чёрного дна.

Есть волшебные люди,
мы живые - и сказочных нет.
Волшебство ровно в полночь кончается,
больше не будет.
Так однажды узнала я:
всё, меня он любит,
И хрустальные туфли
пропали как шлейфы комет.

Вся материя - в пыль,
в лёгких дым
и вино из горла.
Тут любого спроси:
на принцессу совсем не похожа.
Я один сплошной нерв,
поэтесса с содранной кожей.
Улыбаюсь подбито
на частые "как дела?"

Повернуть время вспять,
подкрутить бы на башне часы.
Вороньё за спиной
собирается в чёрные крылья:
Говорят то, что зло
может сделать и слабого сильным,
Только сердце своё
нужно прежде сложить на весы.

Это путь,
но не мой:
можно двери без стука с ноги,
Можно быть страшной стервой
и бить чьи-то чувства на счастье,
Но при всём этом быть
совершено, бескрайне несчастной,
Оставаясь ранимой и мягкой малышкой внутри.

С башни слышно
зловещее карканье чёрных ворон;
Я хожу по земле,
у меня ещё доброе сердце,
Растираю ладони
в попытке немного согреться,
Чтобы греть чьи-то руки,
когда-нибудь, может, потом.

 

Когда-нибудь больше не будет домов, из которых сбегать
получится - их не останется вовсе.
Они станут теми, куда иногда ходят в гости,
пристанищем юности, - мы по ним будем скучать.

Там даже уютно, и стены не давят; свобода
не бьётся о них, расширяя пространство трёх комнат;
там каждая вмятина - поводы для разговора,
истории детства, а в них разрастается город.

С асфальта под окнами стёрлась никчёмная надпись.
Когда-то там было "люблю я вас, слышите люди?!"
А мы её видим, но - в памяти (жаль, что не краской),
и как-то по-ностальгически трепетно любим.

Соседи не помнят, других, новичков, - мы не знаем.
Они не здороваясь, лифт не задержат на первом.
Кому-то из них мы входную когда-то держали,
теперь в гордой спешке навряд ли придержим, наверно.

Внутри всё как было, на полках книг больше не стало.
Они пожелтели и, кажется, вышли из моды.
Тогда было время, но, странно, почти не читалось,
сейчас бы нам - наши проблемы те, наши заботы.

Оттуда - домой. В дом, где пахнет ремонтом и чаем;
где кафель холодный, пустой холодильник, и тихо;
где вечером кот у двери неизменно встречает
и даже во сне продолжает нам что-то мурлыкать;

Где, ссорясь, одежду и книги не делим по сумкам,
не ловим такси, чтобы плакаться в чью-то жилетку:
мы всё обсуждаем и злимся не больше, чем сутки,
и не помышляя куда-то к кому-то уехать.

Горячность и пылкость, несдержанность - всё это в прошлом.
Без максимализма мир тоже бывает нескучным.
Я буду любить, бесконечно любить всё хорошее,
Всё то, что однажды не будет заоблачным будущим.

 

Здесь, под ступнями, империи рушится в пыль,
И замки в огромные лужи расходятся быстро.
Ещё один год, восемнадцать, давайте канистру! -
Я лучше сама подожгу свой последний костыль.

И ты не узнаешь, ведь я не смогу рассказать,
Найти в себе силы признать свою жалкую слабость,
Что я в этом дёгте дерьма сотню раз нахлебалась,
Что дом для меня это, в общем-то, - просто кровать.

И ты не услышишь, как вою на тёплом полу,
Единственном тёплом (заместо горячих объятий:
Внушили, что я есть причина всех бед, я предатель,
И главный мой грех - что я ещё с этим живу).

Нельзя звонить в дверь, как и вместе с чужими - в подъезд,
Наутро меня не найдут с ножевыми на теле;
Я стала наследницей павшей огромной империи,
Меня вместе с ней неизбежность на сладкое съест.

Пока я дышу, бью посуду, бросаю слова;
Пока я живу, притворяюсь бездушной и сильной,
Слабачке-поэтке (как я) это вряд ли посильно,
Но в этих строках я могу оставаться слаба.

В роду я одна могу искренне, чисто любить,
Как любят убогие, фанатично, губительно, горько.
Такую любовь, понимаешь, мне страшно неловко
И стыдно тебе, человеку без боли, дарить.

Здесь рушится мир, таят замки из чистого льда,
Он был хрусталём - стал водою внизу, под ногами.
От прошлого здесь не осталось и камня на камне,
На лицах людей не осталось от счастья следа.

Приходят амбалы, стучат кулаками в мой дом,
Но тихо, семья умерла и остались чужие.
Какой от нас толк, даже если мы всё ещё живы?
Без этих громил, каждый точно получит своё.

Дверь сносят с петель, и мне страшно, мне страшно всегда,
Когда заставляют прощаться с тем крохотным прошлым,
Что пережило этот ад, оставаясь хорошим...
Пора набивать на руке "nevermore" - никогда.

Я трижды пыталась сбежать, и во взрослую жизнь -
Попытка четвёртая, говорят выйдет - не верю,
Ведь в новых домах можно с лёгкостью выломать двери
И выкинуть тех, кто недолго, но всё же там жил.

Забыть невозможно, но ты не узнаешь об этом,
Я всё сохраню, спрячу глубже все страхи в себе,
И я никогда не дам прикоснуться тебе
Ко всем моим жутким, болезненным, страшным секретам.

Я Маленький Бог, я умею ходить по воде -
Мой замок растаял, ботинки до стелек промокли.
Руины семейной империи видно в бинокль,
Но я далеко от семейных губительных дел.

Ты взял мою руку, куда мы идём, я не знаю,
Но знаю, что вечно готова идти за тобой.
Всё отняли Боги Большие, но дали любовь,
А раньше я думала, что ничего не спасает.

 

[обращение внутренней поэтки к телесной оболочке]

Хочешь я протяну руку,
пальцами зажму пульс,
и больше не будет конвульсий?
И руки как жерди, прямые,
глаза словно блюдца,
в них искры мне не отзовутся.
Беру красный маркер, пишу -
ты увидишь, проснувшись,
слова по обоям как бисер: рассыпались бусы.
А помнишь, мы жили,
боясь через вдох задохнуться:
"киношные" жизни, и главное в них - только чувства.

Как грустно, наверно, любить тех, кто это не ценит;
и было бы лучше: влюбляйся я в шмотки и ценник,
а мне диалог, интересный, - одна панацея;
и страшно подумать о том, что тут средства, что цели.

До первых доверия нот говорят о культуре,
искусстве, политике, нашей страны диктатуре,
потом же нытьё о любви, деньгах, скуке, фигуре,
и каждый опробовал это на собственной шкуре.

Да, были и те, с кем немного, чуть-чуть интересней,
короткое время с бутылкой в руке - даже весело,
потом безразлично, как будто лежишь между рельсами,
а грохот и ветер оставили вакуум заместо них.

И на сердце руку: искала проблемы на голову,
металась за новым и ярким, и как нездоровая
пыталась делиться, чем было (выходит, лишь холодом),
сама уставая от безразличия, гогота.

Куда делись силы? их было так много, бессчётные,
и волосы рыжие стали - иссиня чёрными,
из попросту странной я стала поэткой, почётно,
но вою в подушку, как раненное животное.

И кто-то за плечи бы обнял, безмолвно, но искренне,
ведь всех спичек в мире не хватит поддерживать жизнь во мне,
и лишь остаётся под снегом с осенними листьями
тонкой натуре - захоронить себя.

Не бойся, не больно, ты это почти не почувствуешь,
ты сможешь любить: но людей, а уже не искусство,
я - всё, что в тебе от поэта, пронзительно грустное,
ты завтра проснёшься: внутри без меня будет пусто.

 

Смеши меня:
смех выворачивает души,
и простота ключами бьет наружу сквозь щёлку рта.
Рассказывай, не допускай моих
безумных разговоров о прекрасном,
пусть я в них так возвышенно несчастна,
в них я - одна.

 

и не знаю: то ли мы люди творческие,
то ли город больной, и всё неправильно и не так;
оставайся со мной навсегда>

тут недели, опять, за неделями, весело
над чужими пороками истерично и вслух;
то ли каждый вокруг>

 

Забываешь на два щелчка, отпускаешь, не ждёшь звонка, я вчера не дошла до дома.
Я без связи почти два дня, разыщи по звонкам меня моим новым, подчас, знакомым.
Проводница взяла билет: Вас, голубка, на свете нет - и задёрнула резко шторы.
Моя полка внизу - пуста, и на станциях в поездах её не занимают снова.
На перрон не схожу, смотри: спрыгну я на краю Земли, где теряется смысл слова.
Я молчу, мне молчат в ответ, эти "рыбы" не любят свет, им нужна - лишь одна дорога.
В полутьме, свете жёлтых фар, я упала на тротуар, в город призрачный, незнакомый.
Я в других городах, прости, что никто в том не известит тех, кто мне остается дорог.

Мои тени - как части стен,

я исчезла - и стала всем,

я уже не дойду до дома.

 

устала
или стала взрослой,
последняя в строю по росту
стою,
без цели -
просто.

все руки тянутся не к небу -
в Москву,
чтоб тоже "понаехать"
по меньшей мере -
новой вехой.

союз таланта и амбиций -
в валившихся
без сна
"глазницах"
не сбывшихся
принцесс и принцев.

рабочей лошадью -
и в стойло,
сквозь зубы труд,
держаться стойко,
и вечера
за барной стойкой.

мечтать не вредно,
если молод:
на наковальню
и под молот
мечтателей приводит голод.

 

1
Почему так легко с тобой? Да, у нас что-то было. Всё легко забывается: кажется, я нас забыла, и теперь

для тебя мне не хочется делаться милой, эксгумировать труп, пропитавшийся прошлыми "я"
2
Мою жизнь разделило мостами на было и после. На другой стороне светлячки превращаются в звезды.

Здесь мосты не разводят: без всякой романтики-поздно. И над бездной дорог повисает веревочный воздух

 

Где-нибудь у этих светофоров, с красными, угловатыми цифрами, можно утонуть в океанах ностальгии.
Тут к каждому столбу привязано по русалке, они зовут в прошлое, поют нежно: мы нужны им живые.
У них знакомые лица, приятные голоса, как на другом конце провода, на другом конце России.
Но вы, милые, простите: когда ведёшь целый корабль, нельзя отдавать ни одного матроса на

откуп чувствам. Простите.
Тут у каждой лужи своя история, ямы не ровняют, и из года в год эти квази-озера, как капсулы времени,

по нашим "когда-то" поют литургии.

Когда-то хорошую музыку слушали, нас увлекали прекрасные книги; сейчас кормим насмерть своё

малодушие, и с каждой секундой - всё больше пустые.
Сожги меня в печке: улика опасная. Я знаю слишком много. Я видела тебя разным. Как ведьма шепчу

свою поэзию порчей на голову твоей богини.
Языки пламени одевают бумагу, рассыпают бумагу - это никому читать не надо. Под старость отплююсь

мемуарами - разживусь фильмами.
Светофоры горят красным. Пока ждала, поверила в любовь. У какого-то перехода, не помню. Но самой

не дано, то ли я не способна..на такие перипетии.