19 марта 2024  05:40 Добро пожаловать к нам на сайт!

Поэты Петербурга


Игорь Смирнов

Судьба репрессированного

(Окончание, начало в 38 номере)


Г О Д 1 9 3 6

4 января 1936 г.

Дорогая Люба! Несколько дней уже поджидаю от тебя письма. Сегодня получил. Невеселое письмо, невеселые дела и мысли. По всему чувствуется, как ты расстроена. Что говорить – живется очень тяжело. Я даже не представляю, как ты обходишься без зимнего пальто. Боюсь за твое здоровье. Прошу тебя, Люба, купи себе воротник, может быть выкроишь из того перевода рублей 120 – 150. Если же тех денег уже нет (я знаю, что дыр у нас без конца), то займи у кого-нибудь, м. б. у Коли найдется – как только выдадут зарплату я тебе пошлю еще… Ты пишешь, что масло получила в хорошем состоянии. Как же вы проглядели с сынкой образцы трав? Знаешь, Люба, мне было очень обидно читать, что я только подумал, а на самом деле не вложил растения… Какого, однако, ты обо мне мнения? Я-то старался, прокладывал их в газету; из-за этой травки (из-за пучка корней) мне даже трудно было прибивать доску. Кто из вас распаковывал ящик? Наверно, выбросили растения вместе с газетами, в которые они были упакованы. Эти газеты – их две штуки – вложены одна в другую, а между ними снопики растений были положены сверху газеты, в которую было завернуто масло. Выпасть они никак не могли. Вы, наверное, посылку получили раньше, чем письма, в которых я о них пишу, ну, и не обратили внимания, газеты не развернули; у меня же было сделано так, что если растения раструсятся, то чтобы масло ими не засорилось.

Тебя, Люба, наверно, интересует, как у меня дальше с работой на оп. поле. Я числился до 1.1. Теперь есть постановление омского Облисполкома об организации в Таре комплексной с/х опытной станции и о передаче этой станции фермы ГОРПО. Приемка фермы должна быть закончена к 18.XII.35. Это постановление мы получили с большим опозданием и начали приемку только с 27. XII. Мне приходится принимать во всех этих делах самое активное участие: составлял структуру станции, смету, штат, писал объяснительную записку. Вчера по распоряжению нач. ОКРЗУ принимал сено. Ездил на луга и обмеривал стога, чтобы потом пересчитать объем на вес. Целый день провел на воздухе, в 8 км. от Тары. Оделся тепло (в тулупе), погода была хорошая, и эта работа доставила мне только удовольствие. Завтра-послезавтра приемку кончим, придется как-то организовываться, а Черноголовин, кажется, и приехать не собирается до весны. Все это я к тому пишу, чтобы сказать, что пока вопрос об оставлении мной работы на оп. станции никто не ставит, работать сейчас приходится много, а, следовательно, вполне законно рассчитывать и на зарплату. Думаю, что на ближайшие месяцы положение с моим совместительством, наверно, не изменится. У меня еще не закончен литературный отчет за 1935 год – написал раздел о погоде за 1933-35 гг., о картофеле и не закончил самый большой раздел – о травах. Хочется к половине января совсем с ним разделаться. Не знаю только, не затерла бы работа по ОКРЗУ. Сегодняшний день у меня, например, особенно тяжелый – с 9 часов утра и до 10 часов вечера был перерыв всего на полчаса на обед, а то беспрерывная напряженнейшая работа по проектировкам, даже ответить некогда, если кто с чем обращается. Завтра обещает такой же быть день и так, наверно, до 7.1, до момента вылета в Омск нач. ОКРЗУ с этими проектировками.

Новый год встречал «на маскараде». У хозяйки кто-то посторонний топил баню, а я уже не мылся давно. Попросил согреть самовар, кроме того нагрел еще воды на керосинке и, вот, с 8 час вечера и ждал, когда освободится баня, а она освободилась только в 12-м часу ночи. В доме все уже спали. Помылся я, вхожу в комнату, а по радио из Москвы: «Товарищи! Сейчас по моск. времени 21 час. В Омске и Омской области 24 часа. Поздравляет рабочих, колхозников, служащих Омской области с Новым годом и т. д.». Выходит, я получил из Москвы поздравление…

Как проводит сынка каникулы? Ты пишешь, что он прихворнул, это уже второй раз. Вот ему не везет, а тебе еще больше. Ведь болезнь сынки тебя, я знаю, как издергивает. Как изменилось нынче отношение к елкам, ты, наверно, и в своем очаге елку устраиваешь. А помнишь, как косились на эту елку в Сиверской, когда мы устраивали ее сынке. Вспоминает ли сынка об этих елках – последние годы у нас хорошие там были. Наверно, в подготовке елки для очага принимает участие и сынка: ему это очень интересно.

Ты хорошо, Люба, делаешь, что делишься со мной своими тяжелыми мыслями – я это пишу под впечатлением твоего письма. Я по себе сужу – если напишешь тебе о своих плохих настроениях, то как-то легче становится – одному все переживать особенно тяжело. Но из настроений, м. б. и очень частых, все же не следует делать категорических выводов. Я с нетерпением ожидаю возвращения т. Третьяка из отпуска, чтобы подробно и о многом с ним переговорить. Не обнадеживаю себя так, что сразу устроится все по наилучшему, но мне думается, что все же некоторый сдвиг должен получиться. И если, Люба, удастся быть вместе – то многие, многие плохие настроения сами собой отпадут. Я ведь этим только и живу. Так хочется, чтобы мой конец был не до самого конца, что невольно убеждаешь себя в этом и веришь. Настоящий конец, вернее, официальный, документальный, еще долго, еще больше двух лет (два месяца до той несчастной годовщины), но настоящий, фактический конец возможно и ранее будет. Еще раз испробуем все, что можно… И ты, моя роднушка, подожди так сильно падать духом. Тяжело… В буквальном смысле бедствовать приходится… Но ведь и у тебя иногда, пусть редко, минутами, бывают просветы… Иногда, сам не знаешь почему, как-то легче начинаешь смотреть и дышать, как-то сильнее оживают надежды и чувствуется больше энергии. Вот эти минуты и для тебя, и для меня особенно ценны… Что они у тебя бывают – знаю по письмам. Эти письма бодрят. Читаешь их, перечитываешь, и сам себе говоришь: «ну, а ты чего нюни распустил… видишь, какая у тебя жинка молодец; ей же тяжелее тебя, а она тебя еще поддерживает». И сразу загораешься желаньем добиваться, добиваться и добиваться. Появятся у тебя, Люба, такие минутки, старайся закрепить их, чтобы эта вера в жизнь, надежды на падали, а росли. От них во многом зависит и наше будущее…

Пишу это письмо в ОКРЗУ, чтобы, идя на квартиру, занести его на почту. Поздно уже, около 12 час. ночи. В ОКРЗУ уже никого нет, все разбрелись по домам еще к 9 часам. Меня уже поторапливает уборщица – печи топить кончили, и ей нужно запереть дверь и спать. А мне не хочется расстаться с письмом. Куда девалась усталость за день. Рука, правда, плохо слушается, но голова свежая, ясная и хочется писать и писать. Ты же будешь читать эти строчки, может быть, и сынка в них будет заглядывать. Ведь папка держал этот клочок бумаги в руках, весь его испестрил буквами. И каждой буквой, каждым словом, строчкой, папке хочется сказать роднушкам только одно. Папке скучно без роднушек, хочется к ним, хочется приласкать, но папка надеется и знает, что он добьется и дождется своего. Папка хочет, чтоб и его роднушки тем же жили.

Крепко, крепко обнимаю дорогую жинку. Крепко целую и тебя, и сынку. Твой Шурка.

24 января 1936 г.

Дорогая Люба! Не писал тебе я очень давно. Все ожидал зарплаты. Вот, думаю, пошлю тебе деньги и сразу же напишу. Зарплату по ОКРЗУ получил только вчера, но пока еще не послал. Задержали с выпиской зарплаты по опытному полю. Обещают ее выдать 25-26-го. Тогда уж пошлю все вместе. Видишь, как за этот месяц поздно: причина – смена бухгалтеров. Теперь у нас новый бухгалтер, и не совсем в курсе дела. Тебе уже, наверно, трудновато с деньгами, перебиваешься. Получили ли пальто и рассчиталась ли за него? От тебя давно нет писем. Я поджидаю целую шестидневку, но до сегодняшнего дня безрезультатно. Здорова ли ты? Здоров ли сынка?

На квартире у меня какая-то неразбериха. Михаила все еще нет. На днях умерла его дочь, Галя; похоронили 22-го. Я не знаю, что с ней, помнишь, какая она здоровая и крепкая была. Потом начались припадки, все хуже и хуже, совсем слегла (а она уже ходить начала) да так и не встала. Думаю, что результат «внимательного» отношения к ребенку отца. Он несколько раз буянил и, вероятней всего, перепугал ребенка. Похоронила Глаша дочь – и в тот же вечер поминки. Откуда-то набралось полон дом гостей. Я пришел на квартиру часов в 10 вечера. Слышу пьянка, смех, песни. Оказывается, там же принимала участие и Гутя, а до того дня, если хозяева и разговаривали, то только с криком и руганью. Что только там и было у них, пили, должно быть, до тех пор, пока совсем не слегли. На меня вся эта история подействовала очень плохо. Никак не могу понять этих людей. Умирает ребенок, муж в тюрьме – а там во всю веселье. Забыты все раздоры по квартире. И теперь, смотрю, - в кухне опять начали топить печь, между собой любезны, Петя опять все время вверху, а ребята Гути – у Глаши. Не надолго, наверно, это перемирие, ругани еще, наверно, будет вволю. Вчера побывал в одном доме, там сдается комната. Место хорошее – на Советской улице, рядом с Окрисполкомом, но комната оказалась очень неудобной: маленькая, темная и, в довершение всего, проходная. Обещали, что в этом доме к весне освободится другая комната, посмотрел ее – эта мне понравилась, буду иметь ее в виду.

На днях вернулся, наконец, из отпуска т. Третьяк. К сожалению, пробыл в Таре всего два дня и уехал в Омск. Ожидают, что вернется дня через 3-4, буду ловить его, чтобы переговорить с ним, как только приедет. Не знаю, что дадут эти разговоры. Он многое, конечно, может сделать, но может отнестись и совершенно безучастно, формально – и тогда мне больше не к кому обращаться. Сейчас по ОКРЗУ очень много работы, конца не видишь планам и разнорядкам. С весны организуется в округе три новых МТС. Мне пришлось разрабатывать их проекты и составлять от Окружкома и Окрисполкома докладную записку. Здесь, в округе, и проекты, и записка были приняты без всяких поправок и изменений. А сейчас получено сообщение из Омска, что все три МТС утверждены. С нынешнего года заметно усилилось снабжение округа сортовыми семенами, машинами, протравочными веществами, удобрениями, а, вместе с тем, увеличился и объем моей работы. Некоторые дни, буквально, не видишь за работой. Иногда устается, но в целом – это хорошо. Меньше остается времени для всяких мыслей, скорее проходит время, быстрее приближается то время, когда мы будем вместе. Как бы я себя чувствовал, если б не было так много работы?.. Так надоело тарское «мещанство» - оно везде проглядывает, и много еще нужно, должно быть, сил, чтобы его искоренить…

Думаю, что через 3-4 дня, как только пошлю тебе деньги, буду еще писать, а сейчас я собирался черкнуть только открыточку, да под рукой ее не оказалось.

Крепко, крепко целую дорогую мою жинку. Приласкай за папку сынку. Твой Шурка.

8 февраля 1936 г.

Родная моя жинка! Не писал я тебе так долго, как еще никогда. Затерло с работой; думал даже, что не справлюсь, не выдержу. Да, нет, жилистый: вчера кончил все, что требовалось, и тт. Третьяк и Булдаков вылетели в Омск имея все, что было нужно. Пришлось в короткий срок дать развернутые проектировки и посевных площадей, и урожайности, и агротехнических мероприятий на 1936 г. Тов. Третьяк специально по этому вопросу вызывал меня к себе в Окрисполком и просил обязательно сделать все к сроку, так как его вызывают с этими материалами в Облисполком. В распоряжении было всего 6 дней, но, так как на эту же работу целиком переключали агр. Иванова и, кроме того, дали одного технического работника, я пообещал т.Третьяку, что выполню. Пришел в ОКРЗУ, составил план работ, распределил темы с Ивановым, а он возьми да и не явись на следующий день – заболел гриппом. Ты представляешь мое положение; больше привлечь к работе было некого, и, волей-неволей, пришлось вывозить все одному. Спишь и думаешь о работе – в 8 часов утра уже в ОКРЗУ; на обеденный перерыв полчаса и опять до поздней ночи. Несколько дней забросил готовить обед, вышли все продукты, купить некогда, в комнате беспорядок, сам не брит и, что хуже всего, последние два дня появился насморк, кашель, боль в спине и, должно быть, поднялась температура. А Булдаков заглядывает и только одно твердит: - А.П. потом можете болеть, можете не ходить на работу, но только подготовьте эти материалы… Досталось здорово. И вчера, как только передал ему работу, сразу в баню, давай париться; после бани – горячий чай и в постель, под одеяло и под шубу. Собирался писать вчера тебе – ничего не вышло; ну, думаю, плохо дело, свалился. Спал, как убитый, а сегодня от болезни и следов нет. Пришел а ОКРЗУ, и усталости с тех дней не чувствуется. Иванов сегодня тоже показался на работе, первый еще день после болезни. В Таре, как и в Ленинграде, грипп гуляет довольно сильно, больных много, правда, не в тяжелой форме. Зима нынче из годов теплая, проскакивают крепкие морозы (до – 40), но больше держится –10, -12, а в последние дни чуть ли даже не оттепель. Вот, должно быть, грипп и появился. Ты пишешь, что в Ленинграде и зимы еще не было – тоже исключительно теплая погода… А чего же ты подкачала? Вот обижалась все на папку, да на сынку, говорила «хвороба», а сама и повалялась. Плохо тебе, наверно, было, и сынке не сладко. Я ждал, ждал от тебя писем, и не зря мне думалось…

За время последней срочной работы мне много раз пришлось говорить с т. Третьяком, но как-то ни один раз не представилось удобного случая поговорить с ним по личному делу. Тебе, наверно, понятно, почему было даже как-то неудобно, разбираясь с ним в материалах, вдруг переходить на личный вопрос. Я предполагаю придти к нему по своему делу специально, и только по нему, без всяких других вопросов. Хотелось, правда, поскорее переговорить, но пришлось отложить, тем более, что в Омск он вылетел всего на несколько дней. Что касается проделанной работы, то он остался доволен, абсолютно никаких исправлений, а пришлось ведь самому решать довольно принципиальные вопросы, вроде того как размер посевов у единоличников, в то время как в этом году коллективизация должна быть закончена. Я, между прочим, все материалы хорошо проанализировал и представил в виде очень сжатых и, в то же время, исчерпывающих таблиц, Показал ему одну, вторую, третью таблицу анализов – он даже не стал после них смотреть самые проектировки – «правильно» - говорит, - «сегодня ночью согласую с секретарем Окружкома, и можно лететь». Интересно теперь, как ко всем этим материалам отнесутся в Омске. Работа получилась довольно объемистая.

Пока сидел над проектированием подкатилась другая большая работа. В округе очень плохо с севооборотами – я тебе говорил и писал, что мне этим делом последние два года совсем не приходилось заниматься и гл. обр. потому, что не дают выезжать в районы и колхозы. Как-то с агр. Ивановым (он замещал т.Булдакова) мы описали ОБЛЗУ положение с севооборотами и прямо указали в этой записке, что если ОБЛЗУ не вышлет в помощь агрономов, работа с севооборотами будет стоять. Так вот, дня четыре тому назад из Омска явилась бригада, бригадир – Черноголовин, правда, он еще не приехал, но двое работников уже здесь. Приехали и пока сидят без дела, так как лучше других в курсе этих вопросов я, а т. Третьяк заявил и потом еще напомнил приехавшим – «эти дни т. Смирнова не отрывайте и не мешайте ему, после 7-го он вам поможет». Сегодня эта бригада на меня и насела, придется опять крепко поработать. Черноголовин же до сих пор не показывается, а он нужен и в связи с вопросами организации оп. поля. После некоторого прояснения здесь опять неразбериха. Ферму приняли, работники пункта переехали в Тару, а средств на оплату стоимости фермы и на содержание опытной станции ничего не отпускают. Идут разговоры, что и нынче опытной станции еще не будет. ОКРЗУ без конца давало телеграммы в Омск, писало – там или молчат, или дают неопределенные ответы. Зарплату за январь по опытному полю выкроили из остатков 35 года, а когда будет зарплата за февраль и будет ли – пока ничего не известно. На этот раз я здорово задержал тебе, Люба, посылку денег. Наверно сейчас ты уже получила их, но на всякий случай пишу, что послал я тебе 300 руб. з. п., хотел дня через 2-3 написать письмо, а набралось почти что целых пять дней. Как видишь, перспективы с приработками по опытному полю не совсем сейчас ясны, но, я надеюсь, что если почему-либо не удастся иметь заработок здесь, устрою как-нибудь его по какой-либо другой работе, может быть даже настою на повышении зарплаты в ОКРЗУ. Сейчас о последнем я совсем не говорю и считаю, что не стоит поднимать этого вопроса преждевременно.

Зачитываюсь, как и ты, газетами. Теперь мы читаем с тобой одну газету – я опять получаю «Известия», но только ты читаешь ее дней на 7-8 раньше меня. Недавно с удовольствием просмаковал «вкусный» (как называет т. Бухарин) доклад т. Микояна. Мне теперь даже трудно представить ленинградские магазины и их богатство. Но еще больше мне понравилась тонкая речь Т. Литвинова по поводу разрыва отношений с Уругваем. Было очень приятно узнать от тебя, что ты даже не представляешь, как быть без газеты – это хорошо и с разных сторон, в частности – теперь ты не будешь, наверно, так косо смотреть на меня, когда я спрячусь за газетным листом. Правда, сейчас хочется, чтоб даже косо посмотрела, так я соскучился по роднушке, покажись – забуду самые интересные газеты и книги. Да, между прочим, Люба, если тебе пока еще не удалось прочитать, то обязательно достань и прочти Островского «Как закалялась сталь». В Ленинграде, наверно, можно достать ее в магазинах, купи; будет хорошо иметь ее в нашей библиотечке. И сынке она нужна будет. Слышал, что готовится к печати вторая вещь Островского – тоже достань. Я читал «Как закалялась сталь» дней десять назад, без передышки, не мог оторваться – художественное произведение и, кроме того, сам автор вызывает особые симпатии. Ты, наверно, видела в «Известиях» заметки про него.

Не сердись на твоего мужичка за долгое молчание. Теперь опять войду в норму. Напиши мне побольше про себя и сынку. Соберусь и сынке напишу, а сейчас – спать, так как уже два часа ночи; завтра же, чувствую, севооборотчики возьмут в работу с самого утра. Сегодня я еще от них отбрыкивался. Конверт придется клеить самому, так как в Таре их давно что-то нет, а запасы мои иссякли.

Крепко обнимаю мою дорогую жинку. Крепко целую моих дорогих роднушек. Твой Шурка.

18 февраля 1936 г.

Дорогая Люба! Опять не писал тебе порядочно времени, хотя и от тебя что-то уже давно нет писем. Здорова ли? Здоров ли сынка? Совсем не нужно, чтобы вы болели. Берегите себя. У меня опять был напор с работой – теперь по севооборотам, в связи с приездом бригады из Омска, о которой я писал тебе в прошлом письме. Пришлось снова работать дни и ночи. Черноголовин (бригадир) так и не приехал, а приехавшие работники в вопросах севооборотов довольно слабоваты. Вчера начерно работу закончили и были все у т. Третьяка для рассмотрения. Все проектировки и схемы севооборотов он принял без изменения и одобрил даже. Следующий этап – это выезд в районы и проработка севооборотов по каждому колхозу. Мне уже не удастся участвовать в этой части, так как некому работать в ОКРЗУ; не знаю, как справятся в районах приехавшие из Омска. Сейчас-то они мне прямо заявляют: - Если б Вы, А. П. , нам не помогли, мы вынуждены были бы возвратиться в Омск ни с чем. Работники молодые, и совсем не знают условий севера. Я же доволен тем, что, по крайней мере, привел в ясность весь севооборотный вопрос, который до сих пор был сильно запутан. Схемы севооборотов были проработаны еще до моего появления в Таре; много из этих схем было неудовлетворительных, но они рекомендовались и утверждались Новосибирском, и местные работники не решались их изменять. Теперь над всеми старыми схемами и проектировками поставлен крест; это было легко сделать, так как севообороты существовали только на бумаге, колхозы их не вводили. И работа по севооборотам делается заново, начиная, примерно, с того, что я проделал за последний год в Ленинграде. Второе письмо, Люба, как я подробно (м. б. для тебя даже и не совсем интересно) делюсь с тобой своей работой. Она захватывает меня и, если б ее не было, - не представляю, как себя бы чувствовал. Последнее время, при напряженнейшей работе, я просто не вижу дней, не успеешь оглянуться, как уже шестидневки нет. Сегодня выходной день, и я, попав днем на улицу, просто удивился – в воздухе уже чувствуется весна. После оттепели, потом – буранов, сейчас, как будто бы, устанавливается та предвесенняя погода, которая в Таре, я считаю, самое лучшее время года. Это ясные, ясные дни с большим солнцем; утром и днем в тени мороз градусов около двадцати-двадцати пяти, а на солнечной стороне – тепло, подтаивает снег на тротуарах и каплет с крыш. Такая погода, судя по прошлым годам, очень устойчива и держится почти целый месяц. Нынче она началась как будто бы рано, обычно она наступает в первых числах марта.

Теперь, Люба, о самом главном. Все-таки я выбрал время и поговорил с т. Третьяком. Получилось для себя неожиданно. Третьего дня, пообедав, я в 5 часов был снова в ОКРЗУ. Занимался, не отрываясь, часов до 8; потом сразу как-то оборвалась работа, всплыло свое личное, наше, и захотелось во что бы то ни стало, сейчас же, попробовать то единственное, что у меня оставалось. Не стал даже предварительно звонить по телефону, решил пойти прямо в Окрисполком, на авось. Работу всю оставил на столе, думаю, не застану т. Третьяка, хоть прогуляюсь, а потом опять засяду. Пришел в Окрисполком, тихо, никого работников нет. Я к кабинету, заглядываю – сидит один т. Третьяк, спросил: - Можно? И – прямо: - Я, говорю, - к Вам по личному делу. Разговор был довольно продолжительный, пожалуй, беседовали мы с ним около часа. Результат, даже не знаю, как тебе его определить – активного с его стороны, пожалуй, никакого действия ожидать не приходится. Оговаривает он это таким образом: я нахожусь в ведении соответствующих организаций и не местных, которые только контролируют и наблюдают за мной, а тех, которые меня сюда направили. Всякое ходатайство с моей стороны должно идти прежде всего туда, и, в случае движения оттуда и соответствующих запросов, - местные организации обязаны будут дать тот или иной отзыв. Так вот, в отношении последнего я понял т. Третьяка, что этот отзыв будет хорошим и, во всяком случае, в мою пользу. Он сам сказал свое личное мнение о моей работе и добавил, что и т. Пешков хорошо меня знает по работе и держится такого же мнения. Разговор с т. Третьяком, в общем, оставил у меня хорошее впечатление. На большее я все-таки не рассчитывал. Мы с тобой говорили по этим вопросам. Правда, я знаю, что могло быть и иное отношение со стороны местных руководителей. Ни кто от них не отнимает права, и самим можно возбуждать ходатайство (активно действовать) в отношении того или иного работника, а не ожидать запроса, на который они обязаны даже ответить. Но ты, Люба, очень хорошо знаешь, что не каждый решится на такое выступление. Для этого требуется очень многое. Думаю побывать как-нибудь еще у т. Пешкова, я и т. Третьяку об этом сказал, но большего, пожалуй, что мне обещали, большего здесь получить не надеюсь. Не знаю, что предпринимать дальше. Еще писать – но кому и куда? Если на прокуратуру, то что изменилось, чтобы мне ответили иначе, чем в прошлом году? Если же писать на имя т. Калинина или других руководителей власти – то мои предыдущие письма остались без ответа, и просто чувствую себя не в праве еще раз беспокоить своими письмами. Так-то, вот, моя жинка получается – легко попасть было в Тару, но выбраться к моим роднушкам ой как трудно. Жду твоих советов, может быть в Ленинграде и есть что-либо новое…

Пишу письмо в ОКРЗУ. Уже два раза заходили в комнату, спрашивали, скоро ли уйду. А мне хорошо здесь – тихо, нет ни одного работника. Днем занимался. Пришел на обед и решил помыться у себя же в комнате. Две шестидневки не был в бане, хозяйка не топила, в ОКРЗУ баню прозевал, а больше и помыться негде. Согрел самовар и сразу же после обеда помылся. Видишь, как нынче у нас плохо с санитарией и гигиеной. Банный вопрос очень большой, и каждый раз задумываешься – где-то и когда-то придется помыться.

На днях был суд над Михаилом (нижним). Дали ему за спекуляцию и прочие всякие похождения 7 лет заключения. Это все-таки по делу. Но Глашу жалко – у нее ведь сразу подкатилось – и потеря ребенка, и мужа. Теперь совсем иначе выглядит, чем летом.

Кончу, пожалуй, чтобы не задерживать служащую. В конверт письмо и прямым ходом на почту, чтоб завтра с утра оно пошло к моим роднушкам. Пишите папке.

Крепко целую мою дорогую жинку. Приласкай за папку сынку. Твой Шурка.

1 марта 1936 г.

Дорогая Люба! Ты, наверно, недоумеваешь и удивляешься почему я стал реже писать. Судя по твоему предыдущему письму – ты очень недовольна мной; у тебя появляются даже мысли, что я сам задерживаю посылку тебе денег и м. б. даже не хочу их посылать. Все твое последнее письмо проникнуто таким настроением. Я пишу тебе подробно обо всем; предупреждал и в отношении денег; получаешь ли ты мои письма? В прошлый раз я пробовал даже занять денег, как иногда делал и раньше, чтобы послать тебе их своевременно, но, к сожалению, ни у кого не мог достать, и пришлось ждать, когда выдаст бухгалтерия. Получила ли ты 300 руб.? Ты мне не пишешь, хотя, по моим расчетам, я уже дней 8-10 тому назад мог бы получить от тебя подтверждение. Ждал и сегодня письма, но день к концу, а письма нет. Тебе я пишу редко, а сынке и совсем давно не писал исключительно из-за работы. Ты, Люба, пожалуй, и представить не можешь тот объем, который мне приходится выполнять в нынешнем году. Если сравнивать с теми же месяцами предыдущих лет, то моя работа увеличилась самое меньшее в три раза. Это я говорю тебе без всяких прикрас и преувеличений. Ты читаешь газеты и хорошо знаешь, как ставится вопрос о росте продуктивности с/х и, в частности, об увеличении урожайности. И если в прошлом году мне приходилось составлять лишь план посевных площадей, то нынче, кроме него, еще не меньше 12 планов различных агромероприятий по повышению урожайности (сортизна, удобрение, освоение новых земель и пр., и пр.). В прошлом году в округе организовывалась лишь первая МТС; с нынешней же весны здесь будет работать уже целых 5 МТС. По существу дела, в ОКРЗУ должно быть выделено теперь специальное зерновое направление с особым штатом не менее как в 3-4 специалиста; и вот сейчас всю эту работу приходится выполнять только вдвоем с агр. Ивановым, причем он, к тому же, на 75% своего времени замещает начальника или занимается на курсах. Иной раз мне кажется, что работа меня задавит, не справлюсь, получится прорыв и потом его не исправишь; работаешь до отупения, без счета часов, без выходных дней. Очень хочется отдохнуть, хотя бы один денек, подольше поспать, почитать – не знаю, когда этот денек выпадет. Свое «домашнее» хозяйство запустил совершенно. Никак не выберусь купить мяса и других продуктов. Вчера и третьего дня были большие базары (раньше в эти дни бывала ярмарка), говорят, что было подвезено много мяса и масло. Мясо по 10 руб кг. можно достать самое хорошее. А я ни на одну секунду не мог выбраться из ОКРЗУ: прямо стоят надо мной – ждут материалов. Четыре последние дня питаюсь только гречневой кашей. Как-то уже около 11 час. вечера забежал в дежурку и взял 1 кг. гречневой крупы и ½ кг. сливочного масла (по 12 руб. 50 коп.) Утром наскоро засыплешь в горшок крупы, подольешь водички и в печь – и обедать быстро. Но вчера такая каша уже в рот не лезла – надоела. В комнате не убрано; керосина нет. В общем, являешься на квартиру только чтоб поспать. И. как нарочно, - от усталости, должно быть, - очень хочется спать, с трудом поднимаешься в 7 ½, около 8 часов, чтоб придти на работу хотя бы за полчаса до начала. Пока все сдаваемые мною работы получали самую хорошую оценку – это еще меня поддерживает. Сколько плановых материалов ни просматривали в Окружкоме и в Окрисполкоме – ни в один из них абсолютно никаких изменений не вносили, а приходилось очень много без всяких согласований и указаний решать довольно принципиальные вопросы. Третьего дня было очень интересное совещание в Окрисполкоме у т. Третьяка. Мною был закончен план посевных площадей, и, для его доведения, в Тару были вызваны все завед. РАЙЗО. Этот план, несмотря на мои просьбы, ни т. Булдаковаым, ни т. Третьяком просмотрен не был. Совещание началось с моего сообщения, в котором я коротко изложил существо плана. Потом т. Третьяк предложил каждому из заведующих высказать свои соображения и претензии в отношении тех пунктов, с которыми они не согласны. Претензии нашлись у каждого, я их знал даже раньше, но их устранение от меня не зависело совершенно. Тов. Третьяк внимательно выслушал каждого из зав. РАЙЗО, а затем, как будто никаких претензий не высказывалось, вдруг заявляет: - Так будем считать план принятым, изменять в нем нечего. Когда со стороны одного из заведующих послышались новые возражения, он так ловко и убедительно доказал их несостоятельность, как будто бы он вместе со мной составлял план и знал до тонкостей, чем обосновывается та или другая цифра. После этого совещания на бюро Окружкома план приняли без всяких изменений. Уже позже, вечером, заведующий РАЙЗО, который больше других возражал, зашел ко мне в ОКРЗУ и говорит: - А Вы, Ал. Пал., должно быть, здорово поработали над планом… - Чего же, - говорю, - Вы возражали? – Думал, все же удастся посбавить посев крупяных, а так – верно: почва подготовленная у нас есть, семян хватает и, если б план был меньше, - колхозы все равно бы его перекрыли. Ты чувствуешь, Люба, такая тенденция имеется у каждого района – получить заниженный план, чтобы потом можно было кричать о его перевыполнении. И если бы мне в точности соглашаться с мнением каждого заведующего РАЙЗО, то плана, который дан правительством на округ, ни в коем случае бы не разместить. Над каждой цифрой, действительно, приходится много работать.

Начал, Люба, с того, чтобы показать тебе мою занятость. Мне казалось по твоему письму, что ты как-то мне не веришь Не знаю, веришь ли сейчас, но очень часто и среди работы мелькает у меня та или другая мысль, и так хочется ей с тобой поделиться, написать тебе. Когда я долго не пишу тебе, я чувствую какую-то неудовлетворенность; ведь письма – единственный способ общения с моими роднушками, и, если их не писать, то тогда останешься совсем одиноким. Может быть мои письма для тебя мало интересны? Я пишу почти исключительно о работе, п. ч. это единственное, что у меня в Таре осталось. И об этом единственном, чем я здесь живу, мне делиться в Таре не с кем. То, что я излагаю в письмах, кроме тебя об этом никто не знает, и говорить мне об этом никому больше не хочется. Так что, не сердись, роднушка, если иногда перерыв между письмами получается несколько больше; знай, что они вызываются исключительно занятостью, и что потребность писать тебе и сынке у меня та же, что и раньше.

Из-за этой занятости я не мог купить масла, а думал ведь послать тебе на этих днях посылку. Теперь придется отложить покупку масла до следующей получки, а эту зарплату (ее выдали вчера) пошлю тебе завтра деньгами. Посылаю, чтобы опять не задержаться, только 100 рублей, так как февральская зарплата по опытному полю когда будет – неизвестно. Есть слух, что Омск, как будто бы, перевел деньги на зарплату на Тару, но в Тару эти деньги еще не поступили. С опытным полем вопрос начинает понемногу выясняться. В нынешнем году центр работы будет все-таки под Тарой, на ферме ГОРПО; назначен уже заведующий этим опытным хозяйством – т. Жук. Бывший заведующий Педтехникумом, Черноголовин, заведовать нынче не будет, а хочет приехать работать в качестве рядового специалиста. Сейчас очень много работы и по этому новому хозяйству опытного поля. Тов. Жук заходит ко мне почти каждый день за теми или другими разъяснениями, я переношу большие разговоры на вечер, а вечером – планы, и опять некогда. Даже не совсем удобно себя чувствую, что мало приходится помогать опытникам; все надеюсь, что, вот, меньше будет работы в ОКРЗУ, а ее все прибавляется.

Завтра покажется в ОКРЗУ новый начальник; вчера прилетел из Омска на аэроплане; говорят, едет из Москвы. А т. Булдаков как будто бы совсем оставляет ОКРЗУ и перебирается в район. Как-то будет работать с новым человеком?

Теперь между Омском и Тарой сообщение очень хорошее – ежедневно по расписанию летает новый аэроплан «К-5», семиместный и очень удобный. А с одним из маленьких самолетов, которые курсировали раньше, на днях случилось несчастье – разбился где-то около Большеречья, погибло трое: летчик, бортмеханик и бухгалтер тарского госбанка.

Люба! Ты тоже много реже стала мне писать. Меня очень часто беспокоит – не больна ли ты, и здоров ли сынка? По газетам судя, в Ленинграде до сих пор свирепствует грипп; будьте осторожнее, берегите себя.

Крепко, крепко обнимаю мою дорогую жинку. Приласкай за меня сынку. Сынке я все обещаю, но сейчас уже определенно на этой шестидневке обязательно напишу. Может быть маленькую писульку, но напишу. Целую много, много раз. Твой Шурка.

12 марта 1936 г.

Дорогая Люба! Спасибо тебе за письма. Мне очень приятно было их получить так скоро одно после другого. Первое письмо пришло, как только я отправил свое сынке. Не представлял я, что у него так плохи дела по учебе, и что он скрывает это от тебя. Мне нравилось всегда, что он с тобой откровенен, а теперь выходит, что он не всегда и не о всем тебе рассказывает. Тяжело было читать то письмо и не потому, что сынка получил и скрыл от тебя плохие отметки, а потому, что с этим письмом как-то особенно резко, подчеркнуто, почувствовалась моя оторванность и беспомощность…

Второе твое письмо получил сегодня. Жду от тебя фотографической карточки. Поздравляю с заслуженным успехом и премией. По твоим письмам, рассказам, я хорошо знаю, как ты отдаешься работе. Знаю, что ты относишься к ней не формально и не считаешься со временем. Возможно, что до сих пор ты не была премирована из-за меня. Все-таки, Люба, это играет роль, что твой мужичек далек от тебя и не по своему желанию…

14.III. 36 г.

Видишь, с каким перерывом пишу это письмо. В выходной день (12.III) нарочно пришел в ОКРЗУ пораньше. Думал, с утра никого не будет, и я на свободе побеседую с моими роднушками. Не тут то было. Не успел написать и одной страницы, как появились два директора МТС, оба с неотложными, срочными делами. Пока занимался с ними, из Седельник. Района подъехал агроном с материалами по севооборотам. Еще позднее прилетел из Омска т. Третьяк и с ним Черноголовин – и пошла «заваруха». Выходного дня не видал, даже вчерашний день ни одной минутки свободной, а сегодня утром, не успел подняться с постели (это было что-то около 8 час.), уже стучится Красников; приехал за мной на лошади, его послал начальник ОКРЗУ. Нужно было готовить обед, я уже несколько картошек очистил – пришлось оставить все это дело, скорее умыться и, не завтракая, в ОКРЗУ. Взял с собой кусочек хлеба с маслом. Сейчас только что пообедал в столовке, на квартиру не ходил, а скорее сел за письмо. Пока никого еще нет, но пишу и оглядываюсь: вот-вот оторвут. Устается здорово. К концу занятий почти ежедневно чувствуется тяжесть в голове, а, когда выходишь на улицу, воздух как-то опьяняет, появляется слабость. Очень хочется отдохнуть, поспать, побыть подольше на воздухе, но пока этого не удается. А весна дает себя знать. Какой бы морозный день ни был – на солнышке тает и, пожалуй, скоро придется снимать валенки; пока пробираешься в них по теневой стороне.

Зарплату по опыт. полю за февраль м-ц до сих пор не выдавали; все еще не получен перевод из Омска, хотя извещение об этом получено давно. В ОКРЗУ, наверно, завтра-послезавтра получу зарплату за первую половину марта; из нее придется рублей ок. 30 уплатить за дрова (2 куба) и сделать кое-какие расходы по починке обуви. Буду искать масло. Я не знал, что в Ленинграде такая цена, хотя особенно не удивляюсь, п. ч. в тарских магазинах масла ниже 15 руб. за кг. почти не бывает. И на базаре, Люба, сейчас масла не так много и не всегда бывает; часто за ним стоят большие очереди. Цена держится около 12 руб. кг.; 11 руб. бывает редко. Но все равно – я так решил – если в Ленинграде 19 руб., то имеет смысл послать вам даже при цене 12 руб. Деньги на днях будут, и, думаю, что самое позднее к 1 апреля масло будет уже у вас. Жалею, что не сделал этого в прошлый раз, а послал тебе деньги.

Ой, Люба, и худо же в Таре с баней. Вот уже 10 дней как не мылся, и не знаю, как быть дальше. У хозяйки в бане обвалилась печь, и теперь ее не топят; в ОКРЗУ лопнул котел – и тоже не топят. Придется снова мыться в комнате, согреть самовар или подогреть воду на керосинке. А о городской бане теперь и говорить перестали.

Черноголовин прилетел из Омска для занятий на курсах председателей колхозов, пробудет он здесь дней десять. Как-то разговорились мы с ним о моем положении, и он очень советует мне написать на имя т. Яковлева. Пожалуй, нужно будет написать еще раз; правда, трудно засадить себя за это письмо и, главным образом, из-за времени. С опытным полем полной ясности еще нет, но, в общем, центр работы определенно предполагается под Тарой; сейчас уже начались переброски из Знаменки семян и инвентаря. Говорил с Черноголовиным по поводу своего участия в работе. Загрузка по ОКРЗУ не дает мне возможности уделять опытному полю хотя бы столько времени, сколько обязывает меня к тому мое совместительство; иногда я чувствую себя просто неудобно. Черноголовин считает, однако, что мое совместительство очень полезно для пункта, и, если, говорит, ты сейчас не можешь много уделить внимания, то больше поможешь летом. Так что пока мое совместительство, как будто бы, не снимается.

С новым начальником ОКРЗУ отношения установились более или менее хорошие. Сейчас, так как он еще не совсем в курсе дела, по всяким вопросам он прежде всего обращается ко мне. Человек довольно простой.

На этом, дорогая моя жинка, кончаю письмо. И то уже мешают. Два раза отрывали – один раз к телефону, а потом заходил начальник. Запечатываю в конверт, и, по окончании работы, что-нибудь в 11-12 часов, снесу его на почту. Не сердись, роднушка, что реже пишу. Крепко целую свою жинку и поленивающегося сынку. Твой Шурка.

21 марта 1936 г.

Дорогие мои роднушки! Заранее прошу простить за такую короткую писульку. Ни третьего дня, ни вчера не удалось выбрать для письма время. Думаю, если и сегодня не написать, то опять срок получится очень большой. Третьего дня весь день и весь вечер пришлось прозаниматься с агрономом из Тевриза. Вчера – работали вместе с т. Третьяком по распределению сем. ссуды; он сам приходил в ОКРЗУ. Сегодня подъехал агроном из Знаменки. Использую обеденный перерыв, чтобы написать эти несколько строчек. Агр. Иванов сейчас в ОКРЗУ совсем почти не работает: у него неблагополучно дома – болеет ребенок, а на днях заболела и жена (Алекс. Ив-на), приступ аппендицита, температура держится ок. 40, сильные боли, и ее почти все время держат под наркозом. Иванов зашел вчера утром минуток на 5, расстроенный, а сегодня ни в ОКРЗУ, ни на курсах не показывался. С работой приходится очень тяжело.

Третьего дня, Люба, послал вам посылку с маслом и перевел 150 руб. Получил зарплату по ОКРЗУ и за полтора месяца по опытному полю. Весь выходной день ушел на то, чтобы собрать необходимое для посылки – в одном месте достал пергамент, в другом – ящик, в третьем – фанерку для покрышки и т. д. Труднее всего оказалось достать гвоздей, везде побывал и в конце концов достал цнлых 100 гр. Настоящих, упаковочных. Ты обратишь, наверно, внимание, как на этот раз крепко забит ящик. Для обшивки посылки т. Красников подарил мне целый мешок, правда, худой и грязный. Простирнуть уже было некогда, и я сменял его у хозяйки на старую наволочку. Очень доволен, что удалось все сделать в этот выходной день, а на шестидневке, в рабочие дни, пожалуй, и не сумел бы выбраться из ОКРЗУ. Масла послал 8 кг., достал его по 11 руб. Продавец сделал мне скидку как «оптовику», а так это масло продавалось по 12 руб. за кг. Послал я вам и валенок. Знаю, что сейчас уже поздно, и не по сезону. Ну, все равно, думаю, послать его когда-то было бы нужно, а в ящике оказалось свободное место. Получите посылку и перевод – напиши, Люба, как дойдет она. Дней через 15-20 пожалуй бы ее уже не приняли, начнется распутица.

Сегодня за обедом мельком пробежал «Известия» и видел в числе награжденных передовиков-льноводов многих из своих знакомых, в т. ч. и Слинина А.Р. (Псковская ст.). Рад за него – он мне нравился и как работник, и как товарищ. В той же газете прочел, что на совещании льноводов принимал участие проф. Писарев. Нет времени отдаваться настроениям, к счастью – оч. много работы… А в работе многое личное забывается…

Минут десять уже, как меня ждут. Вот и вся моя маленькая писулька.

Целую свою дорогую жинку и дорогого сынку. Не забывайте папку. Твой Шурка и сынкин папка.

Р. С. Люба! Если не трудно, пошли, пожалуйста, мне конвертов. В Таре с ними все время перебои.

15 апреля 1936 г.

Дорогая Люба! Уже порядочно дней, как я получил твое письмо. Как здоровье сынки? Было похоже, что он начинал прихварывать. Не развалялся? Хорошо, что он подправился в конце квартала, а то я боялся, что у него будут неудовлетворительные отметки. Тебя, жинушка, поздравляю с подарками; знаю, как ты рада была вниманию, и за тебя радуюсь. Были бы вместе – уж обязательно отметили бы этот день. Но представляю, как ты измоталась на работе, без отдыха, без выходных дней, и как нужно тебе хотя бы несколько месяцев пожить спокойно – без волнений и без забот. И как хотелось бы мне поскорее это устроить.

В ОКРЗУ на днях получены новые штаты и ставки. Многим, пожалуй, будет некоторое снижение зарплаты, а несколько человек сократят. В отношении меня тоже, как будто, предполагаются некоторые изменения. По штатам агронома-плановика не числится, и настоящий нач. ОКРЗУ не пойдет на то, на что раньше шел т. Третьяк (и раньше такой должности не было). Он уже намекнул мне, что меня зачислят агрономом-отраслевиком (это по льну), но обещал обо всем детально со мной договориться. Пока таких разговоров еще не состоялось. Я бы не возражал взять на себя более узкую отрасль как, например, льноводство, работы будет меньше, и работу можно поставить глубже, но вопрос весь в том, что плановую работу все равно придется вести в ОКРЗУ, а ведь ее, кроме меня, вести сейчас некому. Боюсь, чтоб не получилось так, что мне по должности агронома-отраслевика дадут новую работу – по льноводству, да и прежнюю, плановую, тоже не снимут. Тогда уж совсем тяжело будет тянуть лямку, да еще при старой зарплате. Точного пока еще ничего нет, но на днях, наверно, будет дан приказ о штатах и зарплате на 1936 г. На опытном поле готовимся к посевной. Мне приходится помогать им урывками, больше – по вечерам. Хочу, правда, договориться с нач. ОКРЗУ, чтобы мне были выделены определенные дни, по крайней мере, на посевную, чтобы в эти дни совсем не являться в ОКРЗУ, а работать на поле. Сейчас опытным полем проводятся декадные курсы для заведующих избами-лабораториями; собралось 20 человек. Моих часов на этих курсах около 16. Четыре часа уже занимался в прошлый выходной день, 6 часов по расписанию на 17/IV (придется не быть в ОКРЗУ) и остальные – в выходной день 18/IV, Трудновато, но в то же время без работы было бы еще тяжелее.

Весна сейчас в полном разгаре, как раз в период наиболее сильного таяния снега. До грязи дело еще не дошло, но воды – все улицы залиты; весна пока очень дружная, в какие-нибудь 3-4 дня согнало весь снег. Поговаривают даже о наводнении; Горсовет опубликовал в газете постановление, где и тройка выделена, и объявлена всеобщая мобилизация на случай, если наводнение будет. Как и в прежние годы, Тара во всю праздновала пасху; сам наблюдал, как пьяные барахтались в канавах с водой.

Вчера, Люба, я послал тебе 200 руб. За эти полмесяца зарплату выдали очень рано. Часть денег из прежней получки я истратил на себя. Наконец-то купил брюки; не особенно они мне нравятся, но и то с трудом достал. Такие товары появляются в Таре редко и моментально расхватываются. Заплатил за брюки 33 руб. А сейчас вообще, в связи с бездорожьем, товаров и продуктов в магазинах очень мало. Почтовые посылки совсем не принимаются. Базар тоже не работает, и с мясом стало плоховато. Купил еще очень нужных мне несколько книг, носки, носовые платки; хотелось еще взять одеколона, да пока отставил, может быть, к 1-му мая. Облигации мои что-то не выигрывают, за тиражами слежу, проверяю, но пока все нет. Проверяешь ли ты облигации?

Что же мне сынка не напишет? Забыл он, наверно, папку. Парень переходит в 6-й класс. Наверно, Люба, нам скоро будет отставка – у него своя жизнь, свои интересы. А мы, старички, и вместе не живем… Жду писем от роднушек. Крепко целую и обнимаю свою дорогую жинку. Приласкай за папку сынку. Твой Шурка.

21 апреля 1936 г.

Дорогая Люба и дорогой мой сынка, поздравляю вас с праздником 1-го Мая. Проведите дни веселее и обязательно вместе. А я буду вспоминать роднушек и представлять себе – где вы, и что поделываете. Догадываюсь и чувствую, что Ленинград нынче будет встречать 1-го Мая особенно пышно. Будет куда сходить и на что посмотреть; напишите папке, как вы провели эти дни.

Мне не очень хочется быть 1-го Мая в Таре – всегда как-то пусто чувствуется. В ОКРЗУ готовятся к вечеру: закупают продукты и даже варят пиво. Мне так надоели эти вечера – заранее знаю, кто что будет там делать. Хочу выбраться на эти 3 дня праздника в колхоз, не знаю, удастся ли. На опытном поле ко мне прикрепили, вернее, меня прикрепили к одному колхозу, чтобы я там время от времени бывал, инструктировал и помог добиться на 10 га рекордных урожаев пшеницы, таких, каких только можно. В этом колхозе организуется хата-лаборатория. Заведующий этой хатой был на 10-дневных курсах в Таре, мне пришлось с ним заниматься, и за это время мы договорились с ним о работе. Это, между прочим, тот самый колхоз, куда я чуть было не поступил работать сразу по приезде в Тару. Председатель мне хорошо знаком, и, когда встречаемся, он всегда зовет меня к себе. Я сам остановил свой выбор на этом колхозе, когда мне предложили увязаться хотя бы с одним из колхозов. От г. Тара он на расстоянии 30 км., там есть грузовая автомашина, потом – в Тару ежедневно ходит колхозная почта. Так что тем или другим способом, но можно всегда выехать в этот колхоз и не надолго. Не знаю, не будет ли задержки со стороны наблюдающих за мной органов, но так у меня уже решено поехать на праздники «в природу».

До сих пор, Люба, по поводу себя никуда не писал. Одной из причин и, вероятно, главной, является то, что мне совершенно не приходится быть одному. В ОКРЗУ все время на людях, дело не делают, особенно вечерами, а так, толкаются из одной комнаты в другую. Был у нас красный уголок, а теперь и эту комнату заняли под отдел землеустройства, и публика не знает, куда деваться. Мешают работать, не говоря уже о том, чтобы сосредоточиться на своем письме. А на квартире до сих пор проживает в моей комнате Черноголовин; тоже не один, значит. Поднадоел он мне порядочно, в комнате беспорядок, и никак даже чистоты не наведешь. Так, я уже подумал, что писать, один раз даже брался за перо, но в самом же начале прервали, и с тех пор ничего не выходит.

В ОКРЗУ, наверно, будут опять изменения в смысле руководства. Нач. ОКРЗУ т. Жуков оказался очень больным человеком. У него, с его слов, очень сильная невралгия. Один раз он уже провалялся в Таре дня три, а теперь вновь не выходит на работу; завтра, кажется, повезут его в больницу, а там, дальше, с пароходом, говорят, в Омск или на курорт, на лечение. Сейчас у него онемение левой части тела – то головы, то руки, то ноги; сильные головные боли и рвота. Замещает Жукова агр. Иванов, и в агрономическом «отделе» я по-прежнему один. То, что я писал тебе в предыдущем письме по поводу возможного изменения моего амплуа, временно отставлено (за болезнью начальника), и приказа никакого не давалось. Отсутствие руководства и некоторая неясность, конечно, отзываются на работе. Работу выполняешь, везешь, что называется, но нет удовлетворенности. Хочешь делать больше, хочется быть более полезным, а тут связан определенными рамками канцелярщины, и никакое новое начинание не находит в ОКРЗУ выхода, с новой мыслью не к кому адреснуться. Несколько отдохнул на курсах заведующих хатами-лабораториями; это было общением, действительно, с живыми людьми, интересующимися, желающими узнать возможно больше. Каждому из них я дал по 5 пакетов с семенами кормовых трав, и все они сами предложили провести с травами те или иные наблюдения и опыты.

Намечается, Люба, большая работа с травами на опытном поле. Омск (ОБЛЗУ и Ин-т) дал задание заложить 50 га семенников клевера. Здесь можно провести целый ряд важных опытов; работы вполне бы хватило даже в том случае, если б я был занят там полностью. При настоящем же положении вещей, когда мне приходится работать на поле по совместительству, урывками, - прямо, боюсь, как бы не сорвать ее. Поручить же кому-нибудь другому здесь совсем некому; ни Черноголовин, ни Кузьмин, ни другие работники с клевером совсем не имели дела. Написал я по этому поводу а Омский ин-т, в лабораторию трав, но ответа пока еще не было. Жду, что получу его. Кроме этого производственного посева клевера на мне еще три питомника – один в Знаменке, второй – под Тарой, ты знаешь, и третий – придется закладывать нынче на опытном поле.

Пишу, Люба, и все про работу, все только про работу. Может быть, тебе и читать не интересно такие письма. Это письмо выглядит совсем не по-праздничному. Но жизнь не веселит как-то, и забываешься только в работе. По твоим письмам, мне кажется, что и у тебя так же. У тебя, правда, есть, к тебе ближе, другое наше утешение, наш сынка. Ты видишь, как он растет, развивается. Иногда тебе тяжело бывает с сынкой (не слушается он тебя или напроказит что), но эти тяжелые минуты потом с лихвой покрываются часами, днями вашей дружбы. А у меня и того нет; остается только работа и, притом, далеко не удовлетворяющая… Пишите, роднушки, папке и по- подробнее: как вы живете, что делаете, о вашей уютной комнатке, о цветах, о всяких деталях – мне так приятно все это представлять и потом воспроизводить в своей памяти.

Несколько строчек о тарских новостях. Горсоветом объявлены как обязательные прививки от дизентерии, брюшного тифа и от оспы, так что и мне, наверно, придется делать целых три прививки; замучишься с ними. Снега сейчас уже почти нет, в городе и на улицах самая что ни на есть грязища. Хожу больше в сапогах и таскаю за собой грязь и в учреждение, и на квартиру. В магазинах пусто, так как подвоз продуктов и товаров прекратили из-за бездорожицы. Аэропланы не летают уже дней 20 и скоро еще, наверное, не будут.. Ледоход и открытие навигации ожидается в первых числах мая. Оторванность Тары сейчас особенно чувствуется: газеты идут не регулярно и с большим опозданием, точно так же и письма. Не знаю, попадет ли это письмо вам к 1-му Мая, хотя пишу его с таким расчетом, чтоб вам получить его как раз в первый день праздника. От тебя, Люба, что-то давно нет писем, и я не знаю – то ли это задержалось в пути, то ли тебе некогда было написать.

Черкни, жинка, что нового у моих знакомых, родных, хотя бы у тех, с кем встречаешься. Что пишет тебе Надя, привет ей от меня. Крепко обнимаю, целую мою дорогую жинку. А сынку подхлопни за меня, чтобы не ленился писать папке и, подхлопнувши, приласкай за папку. Твой Шурка и сынкин папка.

25 мая 1936 г.

Дорогая Люба! Большое спасибо тебе за письма. Получил одно письмо, а через два дня – другое. Прости, еще раз прошу, что я так редко пишу и не сразу отвечаю. Твое пожелание – написать заявление – выполню обязательно, и в следующем письме сообщу, куда и что напишу, а сейчас, до этого письма, никак не мог. Видишь, и с этим письмом к тебе задержался, а ведь собираюсь написать уже целую шестидневку. Работы все так же – бездна; тебе, наверно, уже надоело про нее читать в каждом письме. На прошлой шестидневке выпали такие сутки: с 7 час. утра до 9 час. - на опытном поле, с 9 час. до 3-х – в ОКРЗУ, с 3-х до 10 вечера – на опытном поле, а с 10 час. вечера до 5 час. утра – опять в ОКРЗУ. Пришлось работать всю ночь, помогать инспектору учета по составлению сводки. Это уже новая нагрузка, которая по счету – не знаю. И должно быть, через край: вчера совсем свалился и целый день провалялся в постели. Накануне кончил посев зерновых на опытном поле (горохи, бобы), первый день был жаркий – можно было в рубашке (а до этого дня еще не снимал шубы), вернулся на квартиру около 12 час. ночи, сразу в постель. Вчера утром просыпаюсь – весь в поту, болят ноги и спина и никак не встать; встаешь, а тебя так и валит в постель. Добрался потихоньку до ОКРЗУ, позвонил на оп. поле, что сегодня не могу быть, и опять в постель. Хотел, было, письмо написать – тоже ничего не вышло. Целый день спал. Сегодня боли несколько меньше, но сильная слабость и, к тому же, такой насморк, что говорить трудно. Все же пошел в ОКРЗУ, отложил все работы и пишу роднушкам. На квартире сидеть не хочу – боюсь как бы не распустить себя и не расхвораться по-настоящему. А так лучше… Может быть болезнь и отцепится. На работе забываешься, но настроение все же из рук вон плохое. Тут все сконцентрировалось – и то твое письмо, и отсутствие денег, чтоб можно было просить роднушек навестить папку, и явка через три дня, и то, что до сих пор не написал заявления, работа за других, а теперь еще это прихварывание… Как-то теряешь самого себя и не знаешь, за что ухватиться. Ты видишь, какой я, Люба. Где бы оказать поддержку тебе и сынке, помочь вам не только деньгами, а и словом, советом, получается, что я сам чуть ли не прошу этой поддержки. Бывают такие неприятные, тяжелые моменты. Надеюсь, что он все же не затянется. На этой шестидневке во что бы то ни стало буду писать заявление, а, после него, и тебе письмо. Меня очень обрадовало и, в то же время, удивило, что ты 200 руб. отложила на поездку. Ты, наверно, не рассчитала и тебе, наверно, придется из этих денег еще взять обратно, а то жить не хватит на этот месяц. За первую половину мая по ОКРЗУ я получил зарплату, отложил 50 руб. из нее, но по опытному полю пока не выдавали. Буду посылать тебе в первых числах июня, когда получу за вторую половину мая. Что поделывает сынка? Читал в газетах об экзаменах – у него, кажется, 6 устных и два письменных и кончаются к 10/VI. Справится ли он с ними? Представляю, как ты будешь болеть за него эти дни. Как бы хотелось, чтобы они прошли у сынки благополучно, и он мог бы чувствовать себя легко и полно наслаждаться летним отдыхом. Люба! Дай мне слово, что ты и сама, и с сынкой побываешь у нужных врачей и начнете по-серьезному лечиться.

Кончу сейчас письмо, сам снесу его на почту и попробую добраться до опытного поля. Без меня моя работа там стоит; идти тяжело, но и не ходить нельзя, так как срок истекает, и с посевом медлить больше нельзя. Если все будет благополучно – посевы закончу в 2-3 дня, а там уже будет легче.

Крепко целую своих роднушек. Обнимаю свою дорогую жинку. Твой Шурка.

10 июня 1936 г.

Дорогие мои роднушки, дорогие жинка и сынка! Не писал я вам целую вечность. Отчасти мешала все та же работа, но главное сейчас – задерживало заявление. Наконец-то я его осилил, давалось с трудом, несколько раз принимался и сидел с ним до утра. Как-то не писалось и, как это ни странно, затруднялся, о чем писать. Повторять прежние заявления не хотелось, но, так как они были довольно исчерпывающими и касались самого основного, невольно повторялось; я уничтожал написанное и на другую ночь садился снова за то же. Сказывалась и безрезультатность предыдущих заявлений – она заметно расхолаживала. Все же написал и сегодня отправил письмо в ЦК ВКП(б) на имя т. Яковлева. Рассказал ему, как я сюда попал, чем занимался раньше и как сейчас используюсь в Таре; последнему уделил порядочно места – написал, что мне запрещен выезд в колхозы, не разрешили работать в школе, не позволили участвовать в экспедиции, и что, в результате такого положения, работа моя не может быть полноценной, и я недоиспользуюсь. Получилось заявление довольно большое, пробовал вчера немного сократить, но ничего не вышло; так и послал целиком. Писал обо всем, откровенно, от души, можно сказать, переживая написанное. Дойдет ли письмо по назначению, и какой будет ответ?

Пока писал, появилась другая мысль – не написать ли еще раз на имя прокурора СССР, коротенькое, напомнить о прошлогоднем заявлении и еще раз просить пересмотреть дело. Пожалуй даже напишу это на днях.

От тебя, Люба, тоже очень давно нет писем, а сынка так, наверно, забыл папку. Соскучился я по роднушкам – сил нет…

Послал заявление и сейчас как-то легче чувствуется – оно все-таки как-то угнетало меня: ведь я собирался его написать задолго еще до твоего письма и дотянул до сегодняшнего дня. Хоть слабая, но все же новая надежда появляется, а может быть нынешний год последний, а может быть через несколько месяцев будем вместе и «насовсем».

В отношении вашего приезда в Тару (навестить папку) у меня до сих пор колебания. Очень хочется, чтобы приехали, может быть даже ненадолго, а вспомнишь, как вы мучаетесь с дорогами и как болел здесь сынка, прямо жалко становится настаивать и просить, чтобы вы и нынче приехали Не считай меня, Люба, в этом деле нерешительным. Это не так. Я хорошо знаю, что и ты тоже чувствуешь и переживаешь, ты только несколько облегчила себе тяжесть тем, что передала окончательное слово мне и ждешь от меня определенного ответа. Смущает и затруднение с деньгами. Я тебе писал, что ожидаю тиража и как-то надеюсь на выигрыш. Верно, сначала я решил поставить вашу поездку в связь с выигрышем, как говорится, погадать на счастье, но теперь уже думаю, что, если не выиграю, буду просить денег у ОКРЗУ, я же работаю здесь за 3-4-х, пусть мне хоть единовременно выдадут 200-250 руб., я не прошу повышения зарплаты, хотя по работе имею на это полное право. Если не получим тем или иным путем дополнительных денег, то, пожалуй, Люба, можно более или менее твердо решить – нынче не ездить. Я так рассчитываю, что при дополнительных средствах поездку можно организовать как прогулку и отдых, ну а если денег не будет хватать (придется считать каждую копейку еще хуже, чем мы сейчас считаем), то все свидания и радости встречи уже не будут такими, какими мы их ждем и желаем видеть. Видишь, в этом письме я совершенно трезво подхожу к вещам, и ты напрасно считаешь меня каким-то иллюзионистом. Вопрос о деньгах, я думаю, вполне разрешиться в ближайшие 5-6 дней, и к числу 25/VI ты получишь от меня письмо об этом, а если решение будет особенно благоприятное, то и раньше, телеграфом. Так и условимся… Но если у тебя, Люба, найдутся новые соображения и если ты найдешь возможным побывать у мужичка только имея в бюджете зарплату – от неожиданности так буду рад, что и себя забуду… Отпуск мой записан с 15/VII, и я категорически заявил, что если приедет семья, то никаких не может быть задержек, а то и совсем уйду с работы из ОКРЗУ. Хуже дело с квартирой. Та комната, которую я облюбовал, занималась раньше техником-строителем ОКРЗУ, моим однофамильцем; с первого июня он уволен из ОКРЗУ, хотел ехать в Омск учиться; я и рассчитывал, что с 1/VI переберусь на его место, это тем более совсем рядом с ОКРЗУ. Но за какую-то провинность, прямо накануне отъезда, этого строителя арестовали, и его квартиру (комнату) хозяйка пока не сдает, до выяснения; там остались все его вещи. Заходил к ней несколько раз, но пока все то же. Искал другую комнату – или неудобны (главн. обр. грязно), или дерут такие цены, что глаза на лоб – 60-70 руб. Сейчас имею ввиду, кажется освободится комната в том доме ОКРЗУ, где жил т. Третьяк – вот бы там было очень хорошо – и дешево, и удобно. А моя квартирная хозяйка все время справляется – когда же приедет Люба; просит насчет всяких поручений тебе, главным образом покупки для сына и дочки. Я говорю, что пока сам не знаю и что, если и поедет, то ей не до покупок, как бы так добраться. Относится она ко мне хорошо, особенно это заметно было за последние два месяца, когда на моей площади и без всякой платы проживался Черноголовин, а кроме того, один практикант жил с неделю. Я только ничего не говорил ей об этом, мне было все равно, комнату я забросил, обеды не готовил и ходил туда только на ночь: придешь – спят и уходишь – еще не вставали. Несколько дней тому назад Черноголовин уехал в Омск за семьей, но, кажется, задержится там. Посевы на опытном поле только что кончили, у меня даже еще на день осталось – посевы клевера. Нынче очень плохая весна, и сейчас холодно. Третьего дня ездил на Иртыш показывать, откуда брать известь для удобрения полей, так стали копать, а земля оттаяла пока еще не больше как на 40 см., глубже – лопата не идет. Холодно и сухо; посевы развиваются слабо. Хороши только на опытном поле мои опыты с бобами, а их посеяно около двух гектар.

Два дня тому назад я послал тебе, Люба, 200 руб. Ждал все, когда получу зарплату с опытного поля – там сейчас задержка, мне не платили еще за первую половину мая. Так и не дождался. Занял у т. Сукач 80 руб. и послал тебе, рассчитываю, что на днях там все же должны выдать…

Так бы и не расстался со своими роднушками. Хорошо сейчас – никто мне не мешает, в ОКРЗУ – один. Ушел я отсюда еще не было 3-х часов (до конца занятий), на опытном поле «хлебнул» горошку – это обед для рабочих: горох и вода, без всяких приправ; обошел свои посевы, сделал, что нужно и сегодня рано – в 8 час уже был в ОКРЗУ. Никаких дел не трогал. Решил написать письмо и пойти спать.

Крепко целую своих роднушек. Жду писем. Крепко обнимаю свою дорогую жинку. Твой Шурка.

24 августа 1936 г.

Дорогие мои роднушки! Прежде всего о том тяжелом дне, когда нам пришлось расстаться. Я не мог больше быть на пароходе, так тяжелы были эти последние минуты; боялся, что не выдержу, сам разнервничаюсь и еще больше расстрою вас. А у вас впереди дорога, м. б. не легкая, и вам нужно уехать крепкими. Заниматься той ночью, конечно, тоже не мог. Бродил сначала около пристани. Ночь темная. Накрапывал мелкий дождичек – как раз подстать настроениям. Было сильное желание еще раз вернуться на пароход и еще раз обнять роднушек. Сдержал себя и отошел дальше; брел тихонько по ул. К. Либкнехта, свернул к тому мостику, где сынка ловил рыбку – темно, ничего не видно. Около пожарной каланчи услышал первый гудок вашего парохода, пошел обратно к пристани и от последних домов города проводил огни парохода до самого острова. Как-то вы доехали? Сегодня уже получил твою открыточку из Омска. Долго шел пароход. Наверно, зябли. В Таре завернул холод, и даже пришлось несколько раз протапливать печь в комнате. В отношении поезда вам как будто бы посчастливилось и, если верно удалось выехать в ночь на 22/VIII, то, пожалуй, сейчас (24/VIII в 11 ½ час. вечера) вы уже в своей квартирке. Большое спасибо роднушкам, что навестили папку; я хорош – ни разу тебя, Люба, не поблагодарил ни за поездку, ни за тот порядок, который ты навела в моем гардеробе и вообще в комнате. За что ни возьмешься – все чистенькое, гладенькое, подштопанное… Поблагодарю хоть сейчас тебя за все заботы, в письме, а то, видишь какой я, даже ни разу ничего тебе не говорил об этом, хотя чувствовал ежедневно и всем нутром.

На другой день после вашего отъезда, только что я поднялся с постели, заявляется ко мне Петя – это насчет игрушек, не оставил ли чего сынка? Отдал ему бабки, парашют, аэроплан сынкиной конструкции – очень был доволен; спросил еще только насчет «беленькой штучки от электричества», говорит, он у меня ее брал и обещал вернуть новую – и эту штучку я ему нашел; слышу, уже проводит у ворот электричество.

За работу я мог приняться только с 19/VIII, сидел вплотную полутора суток, включая и ночь, и делал ее только в самых общих чертах, иначе бы не успеть. 20/VIII вечером т. Третьяк вызвал к себе и просил его познакомить с результатами. Лично меня моя работа не удовлетворяла, но он остался доволен, прямо даже заявил на совещании, что «цифры Ал. Павл. меня вполне удовлетворяют, но…». И вот из-за этого «но» появилось новое задание и новый срок. Тов. Третьяк выдвинул вопрос об осушке одного огромного болотного массива в Б-Укском р-не. Вопрос неоднократно ставился и раньше, но только на бумаге. Теперь же он предложил (на этом совещании) т. Жукову (нач. ОКРЗУ) немедленно направить для предварительного ознакомления с этими болотами специальную комиссию, чтобы потом составить план обследовательских работ и снарядить туда экспедицию. И, вот, к своему удивлению, я слышу, что т. Третьяк в числе членов комиссии в первую очередь называет меня. Промолчал я, решил подождать, что будет дальше. А дальше - 21/VIII т. Жуков говорит, чтоб я был готов, так как около 12 часов мы выезжаем. Спрашиваю его, а как же с УНКВД ? Он смеется и говорит – там все согласовали, и Вам туда идти незачем. Для поездки дали нам новенькую полуторатоннку из Окрисполкома, и вот за трое суток (21/VIII - 23/VIII ) мы проехали более 400 км. Ездили 6 человек – Жуков, агр. Иванов, Рыбалов, два мелиоратора и я. Поездкой очень доволен. Первое – это движение, по нему я очень соскучился, и довольно быстрое. Дороги хорошие, и часто наша машина шла со скоростью 50 км. в час. Второе – это новые места. Мне по работе часто приходится их затрагивать, а знакомлюсь я с ними впервые. И третье – это хорошая прогулка. В машину мы наложили сена; взяли с собой теплые вещи, и ехать было не холодно. Провизию и посуду захватили из Тары, так что завтракали, обедали и ужинали все время на лоне природы – в лесочке, на поле и т. д. Спали на автомашине, так как ехали и ночью. Остановки обычно были не большие, на 1-2 часа, но их было довольно много – лазали по болотам, а они нынче совсем сухие, идешь и ноги не замочишь, измеряли глубину залегания торфа, брали почвенные образцы для анализов. Ну и места там, Люба. Не встречал я таких. Кроме болот, там такие площади хорошей пахотной земли, примерно в 4-5 раз больше того, что сейчас обрабатывается колхозами, и эта земля до сих пор не использовалась. В результате этой предварительной поездки и разговоров с местными работниками в районе вместо 2-х МТС сейчас намечается уже 4, и все – первоочередные. Болота, по нашему заключению, очень ценны и легко могут быть осушены. Между прочим, в тех местах масса дичи. Тов. Рыбалов прямо с машины убил 4-х куропаток, а один из мелиораторов – зайца. Это было хорошим пополнением нашего обеда. Ночью как-то Рыбалов застрелил филина – тот вылетел в полосу огня от автомашины, а в последний день, на обратном пути, застрелил огромного коршуна – размах крыльев у него почти около 1 ½ метров. В Тару вернулись вчера, и теперь мне нужно к 1/IХ весь этот материал обработать и объединить его с первыми проектировками. До 1/IХ об отпуске и говорить не приходится – т. Жуков уже оформил приказом мой отзыв из отпуска; боюсь, что найдется работа, пожалуй, не дадут отпуска и с 1/IХ. Очень беспокоит работа на опытном поле. Прямо, хоть отказывайся. Помощник у меня там очень слабый (Гоша), и без меня ничего почти не делает. Остались и уборка, и посев. Сегодня выходной день в ОКРЗУ, и я решил там не показываться. Утром ушел к наряду на оп. поле, обмолотил озимые, разбил делянки и вернулся оттуда только в четвертом часу. Сразу же в баню – я еще так и не мылся с тех пор. Пришел из бани, сварил манной каши, а то с утра еще не ел; пока канителился с посудой, а ее накопилось у меня за два дня, смотрю, уже 9-й час вечера. В библиотеку – сдать сынкины книги – опоздал, зашел в ОКРЗУ, там пусто. Опять на квартиру и за письмо. Завтра, думаю, с утра до 9 час. на поле и с 3-х опять туда, установить сеялку, чтобы 26/VIII во что бы то ни стало посеять озимые.

Напишите, как вы встретили Ленинград, и как он вас встретил. Все ли в прядке на квартире? Получила ли перевод – я послал его 19/VIII.

До какой гнусности дошли троцкисты-зиновьевцы. Некогда читать газеты, пробегаешь их – и прямо омерзительны становятся эти гадины. Ведь уже не убеждения, не идеи ими руководят, а личные цели – добиться власти… И какой ценой? Какая низость… Ты за дорогу, наверно, много пропустила газет – достань их и посмотри. У меня, к сожалению, последние два дня не работает почему-то радио, и я не в курсе последних известий, узнаешь их с большим опозданием, из газет.

Сынку поздравляю с днем рождения. Проведите его, чтобы было чем вспомянуть и о чем папке написать. Арбуз-то уже, наверно, разъест сынка! Он так его хотел! Купи ему, Люба, чего-нибудь от папки. Привет родным и знакомым. Нужно кончать письмо – уже второй час ночи, а мне нужно к 6 ½ час. на поле. Не проспать бы.

Крепко целую моих дорогих роднушек. Твой Шурка и сынкин папка.

30 августа 1936 г.

Дорогие мои роднушки! Большой у нас сегодня день, и так мне хотелось бы провести его вместе с вами. Целый день было не по себе, не работалось – и на поле не пошел и в ОКРЗУ ничего не сделал… скучно. Утром произвел генеральную уборку в комнате (целую шестидневку она была запущена), хотелось чем-то отметить этот день, сделать его праздником. Но у одного праздника не получилось…

Сынка уже, наверно, получил неизменный для дня рождения арбуз. Навестил ли вас дядя Коля? Третьего дня вечером я получил, Люба, твою телеграмму из Ленинграда, а сегодня пришла открыточка из Вологды, Нынче, как будто бы, вам посчастливилось, Омск не задержал, и вы добрались до Ленинграда сравнительно быстро. В резерве и у тебя, и у сынки целая шестидневка, так что и свои всякие дела до занятий успеете справить…

Получите мое письмо – ты уже втянешься в занятия, как будто бы и не было отпуска, а сынка – в свой школьный режим, и опять на долгие месяцы. Сынка мне обещал, что в учебе подтянется и, если не в отличниках, то все же будет получать лучшие отметки, чем в прошлом году. Я помню, как он говорил тебе здесь, у меня, что устных заданий он не готовил и даже не умел их готовить. Теперь научился – и нужно только не лениться. Прошу сынку подналечь и на историю, и на географию, и, особенно, на «любимую» ботанику. Нужно, чтоб и ботаника сделалась любимой. Да, а как у него с выполнением задания по ботанике? Так ничего и не сделал, или нашел то, что нужно, в Ленинграде? Будет сынка хорошо заниматься, встретимся и будем опять с ним всякие серьезные научные вопросы обсуждать. Приятно папке, что сын такой большой и не только грамотный, но и всесторонне образованный. А мамульке то еще приятнее… Как же, скажет, это я одна, без тебя, такого сына вырастила. Вот, полюбуйся на него! Так ведь, Люба, ты скажешь?..

Отпуска у меня нет; не знаю, будет ли и с 1/IХ; работу по проектировкам 3-й пятилетки, так, как мне хотелось бы, к этому сроку не закончить, тем более, что работаю совершенно один и не полные дни. Приходится урывать время для работ на поле. Как и весной – идешь на поле с утра до 9-9 ½ час., а потом стараешься в 2 ½ - 3 час. уйти туда из ОКРЗУ, и до темна… С уборками еще не закончил, очень плохой у меня помощник (Гоша), такой плохой, что с 1/IХ, наверно, придется его совсем уволить. Посевы озимых произвел в два приема – один опыт 26/VIII и второй - 28/VIII, более или менее удачно. Хоть эта забота свалилась с плеч. При посеве второго опыта меня застал в поле сильный-сильный дождь. Поле – километра за три от усадьбы, и укрыться было негде. Имел с собой пальто, но и оно не спасло, пробило, как говорят, до ниточки. Ничего, обошлось благополучно, даже без насморка; правда, я без движения не оставался и не продрог.

Завтра буду говорить с т. Жуковым о продолжении отпуска; хорошо бы дали еще хотя бы дней 10-15, а весь мне не важно.

Крепко целую своих дорогих роднушек. Крепко обнимаю свою дорогую жинку. Твой Шурка и сынкин папка.

8 сентября 1936 г.

Дорогие мои роднушки! Вчера получил ваши письма – и твое, Люба, и сынкино вместе. Так было приятно их читать. Вы оба здоровы, доехали относительно благополучно и теперь суетитесь и хлопочете каждый по своему делу. Дела много, времени не хватает – это как всегда, без этого не представляешь теперь и жизнь и, следовательно, говоря словами наших героев, «все в порядке». Большое спасибо тебе, Люба, за все хлопоты и заботы; ты пишешь, что уже все купила мне и даже шить отдала; когда ты успела? Наверно, свое все забросила; сделала ли, что хотела по дому до начала работы в очаге, побывала ли у врача? Получил три «слюдинки», дошли хорошо; спасибо тебе за них; не забыла ты о них – даже с первым письмом отправила. Мне просто как-то не удобно, что ты уделяешь так много внимания, а я никак и ничем не могу тебе помочь и сделать что-либо для тебя… Как чувствует себя шестиклассник? Письмо он написал мне хорошее – большое и грамотное. Должно быть занятия грамматикой в Таре не прошли даром. Достал ли он последний учебник?

Я, Люба, со 2/IХ в отпуске. Работу по 3-й пятилетке так и не сдал. Когда был в ОКРЗУ все торопили, а когда примерно кончил работу (осталось только согласовать ее и м. б. кое-что уточнить), оказалось, что она уже и не так срочна. Тов. Третьяка к 1/IХ в Таре не было, я подождал день, а потом договорился с Жуковым, что в случае надобности меня снова могут вызвать, и, вот, со 2-го по вчерашний день а ОКРЗУ не показывался. Вчера заходил туда, поинтересовался у Иванова – о той работе пока никто не вспоминает; идут подготовки к выставке. На оп. поле отдыхаю от канцелярщины, целые дни на воздухе, но работы очень много, и даже боюсь – справлюсь ли я с ней за отпуск. Уборок осталось не много, если помните – это делянки с чечевицей, люпин и несколько делянок на зеленом удобрении. Но очень много обмолотов пробных снопов и всяких разборок. Помощника моего уволили, так что все приходится делать самому. И особенно много работ с подготовкой к следующему году: разбивка опытного поля на севообороты, вывозка навоза, вспашки; в общем, приводим поле в порядок. Встаю теперь регулярно в 6 час. утра и на обед бегаю все же к себе на квартиру. С обедами перешел теперь почти исключительно на молочное и сладкое – обычные блюда у меня: кофе, простокваша и манная каша, иногда – яичница. Молоко мне возят ежедневно, с вашим отъездом я просил оставить 1 литр, и, вот, до сих пор справляюсь с ним; за все время только один или два раза загубил свою порцию, не мог использовать, испортилось и пришлось вылить, а то не даю гибнуть добру. На поле поспевают помидоры, Жук не продает пока их, но очень часто сует мне в карман по 2-3 штуки, отпробовать тот или иной сорт, так что последнюю шестидневку я ежедневно и с помидорами. А на базаре их почти нет; если продают, то на 1 рубль две штучки, и не особенно крупные. С моим переездом на поле пока ничего не получилось. Та комната, на которую я рассчитывал, занята рабочей, и Жук, должно быть, не расположен ее трогать. Он очень энергичен и каждый день приглашает меня перебраться к нему в комнату; я заглянул как-то – о, ужас! Грязища непролазная и масса клопов. До сих пор у меня не было крайней необходимости перебираться на поле, разве только, чтоб не делать ежедневно лишних 4 конца – километров 10, но, вот, теперь не знаю, как и быть. Хозяйка начала вчера побелку комнаты, а завтра думает красить пол. Может быть даже и придется перебраться к Жуку. Сегодня ночь спал в своей комнате, а вот поесть и письмо написать приткнуться негде. Сейчас восьмой час утра, немного опоздаю на поле, но больше не мог выкроить время; встал сегодня и прямо за письмо. Выходных дней на поле сейчас нет, а приходишь на квартиру – уже темно – в 9-10 час., пока моешь за день посуду, да готовишь поесть и на вечер, и на утро, смотришь, уже к половине одиннадцатого. Плохо у меня сейчас с деньгами. Прожился до копеечки, а оп. поле обещает со дня на день, но до сих пор еще не выдавало, у меня за ним – с июля месяца. За молоко так и не рассчитывался; да там и сами не требуют до зарплаты.

Вчера случайно забрел в тот куст на опытном поле (недалеко от горохов), где мы брали малину. На ветках еще осталось несколько ягод, я собрал их… Думалось, а может как раз с этих веточек собирали ягоды ты или сынка… А, вдруг, кто-нибудь из вас выглянет тут из-за куста или окликнет меня…

Крепко целую моих дорогих жинку и сынку. Твой Шурка и сынкин папка.

14 сентября 1936 г.

Дорогая Люба и дорогой мой сынка! Вы простите папку, что пишу карандашом: у меня такой кавардак творится в квартире, что до многих вещей не доберешься, а многих м. б. потом и не найдешь. Ни к чему не подступиться в связи с ремонтом; теперь перестал совсем готовить, приходишь только спать и то не каждую ночь – ночую иногда у Жука или в лаборатории, а на квартире – в комнате хозяйки, не раздеваясь. Поработать что-либо на бумаге, писать, теперь совсем негде – пишешь на ходу, в блокнотах. И с этим письмом притулился в лаборатории – а она завалена сейчас вся снопами, образцами семян, пылью. Вместо лампы какая-то коптилка.

Большое спасибо тебе, Люба, за письмо – так приятно их бывает получать. И ты пишешь чаще моего. Я вот несколько дней старался тебе ответить на то письмо, где пишешь о проведении дня рождения сынки, а, пока собирался, вчера получил второе письмо. Ты гаси, моя роднушка, такие настроения. Я знаю, дай им только волю, возможность просочиться – они заполнят все, и места от них не будешь находить…

Последнюю шестидневку, после того письма, всю целиком, не пропустив ни одного дня, был в поле. Чувствую удовлетворение – работы сделал много и некоторые результаты видать сейчас. Очень хорошие всходы озимых. Целые дни – с утра до ночи – в поле, на воздухе. Устается, особенно ноги, но чувствуешь себя окрепшим и с боязнью думаешь – как же это опять в ОКРЗУ приниматься за канцелярскую работу. Вчера, между прочим, мне звонили из ОКРЗУ – опять перерыв в отпуске. Я сегодня не пошел – были очень срочные начатые закладки опытов на поле, а завтра придется идти. Там нужно составлять заявку на горючее на 1937 год и не только на существующие МТС, но и на те, которые будут открываться в 1937 году; прислали много форм. Могли бы, конечно, и без меня составить, ты ведь знаешь, какой я специалист по горючему, нет, нужно было вызвать. Итак, с завтрашнего дня я опять не в отпуске – придется утром и вечером быть на поле, а днем – в ОКРЗУ. Это время питался главным образом овощами, вместе с т. Жуком. Нынче осенью столько ем помидоров, как ни в одном году. Ужинаю, обычно, в комнате Жука, а там у него стоят три больших ящика со спелыми красными помидорами, да столько же с зелеными. Из столовой поля нам приносят простоквашу, картошки отварной или жареной в сметане, соленых огурцов, иногда цветной капусты, морковник, а помидоры под боком – ну и наслаждаемся. Стоить все это удовольствие будет относительно недорого, а сколько – я и сам пока не знаю. Вот и сейчас только что поужинал у Жука – он рекомендовал мне любимое белорусское кушанье – картошку с простоквашей, а я смеюсь: «не рекомендуйте, мне это кушанье хорошо знакомо». Рассказал ему, как ты любишь это кушанье.

С деньгами дело обстоит так. Вчера только выдали зарплату за июль мес. – 146 руб.: я отдал из нее 25 руб. за квартиру, 23 руб. за молоко (за весь август) и 30 руб. долгу. Пришлось занимать, так как тех 100 руб. не хватило, и в последнюю шестидневку мне пришлось порядочно истратить и на сахар, и на масло, табак и хлеб. Хлеб приходится большей частью покупать за 1 руб. 50 коп., так как по 90 коп. и ржаного почти нет, и за ним очереди. Осталось от этой зарплаты всего ничего. Обещают послезавтра обязательно выдать за 1-ю половину августа. Как получу, Люба, так сразу же пошлю тебе, правда, едва ли больше 75-80 руб. Еще полмесяца, а с 1/Х буду уже получать зарплату в ОКРЗУ, и с деньгами опять будет легче…

Крепко целую своих роднушек. Твой Шурка и сынкин папка.

21 сентября 1936 г.

Дорогие мои роднушки! Вчера вечером перебрался в свою комнату и теперь хоть буду иметь свой угол, а то поднадоела порядочно такая жизнь. Сегодня кончаю работу в ОКРЗУ, на которую был вызван, и завтра опять в отпуске. Подсчитал с управделами – у меня неиспользованных еще 18 дней и, следовательно, если не оторвут, я могу быть в отпуске по 9/Х включительно. Эти дни на опытном поле почти не был, а там у меня еще есть и неубранные делянки, и необмолоченные снопы, а, кроме того, много всяких разборок, взвешиваний и подсчетов. Вчера был первый сильный заморозок (до – 6); на поле попортило много помидоров, хотя и предпринимались меры сохранить их: ночью и утром около участка жгли костры. Но помогло мало. Заморозок ожидался еще с вечера, и все, что можно, все с кустов было снято, а это попортило оставленные плоды на риск, зеленые.

Накануне выходного дня - 17/IХ – я послал тебе, Люба, 80 руб. – это все, что сейчас мог, а себе к концу месяца, наверно, придется немного занять, так как опытное поле скоро зарплаты не обещает, а в ОКРЗУ буду получать в первых числах октября. Да ничего, как-нибудь перебьюсь; вот ты-то как выйдешь из положения. Мария Никол. Приходила как-то вечером ко мне на квартиру и просила отдать ей 30 руб. – сижу, говорит, без денег. В то же время хочет все же, чтобы ты ей прислала ботинки, пусть даже брезентовые, и несколько раз меня предупредила, что если ты пришлешь, чтоб я никому их не продавал, она сейчас же достанет денег и заплатит мне. Я возвратил ей деньги и, если ты еще не достала ей ботинки, то особенно не беспокойся и не трать на беготню время; она, возможно, достанет и другим путем; слышал, что уже заняла где-то и на когда-то очередь.

В выходной день заходил на базар и достал немножко орешков (всего их на 5 руб.), а потом упаковал в посылку. Нынче очень урожайный год на орехи, и я еще никогда не видывал их столько на базаре. Можно сказать, что сейчас торгуют только орехами, клюквой и луком. Орехов целые возы мешков, но цена держится все же высокой – продают стаканами – по 3 стакана на 1 рубль. Погрызете с сынкой тарских орешков и папку может быть вспомните – выбирал все получше: покрупнее и пополнее; не знаю, понравятся ли вам. Посылку у меня сразу еще не приняли: оценил я ее в 100 руб., а мне говорят: если она оценена в 100 руб., то упаковка должна быть другая – внутренние швы, плотный материал и пр., и пр., а в такой упаковке можем принять только со стоимостью не выше 45 руб. Ну, что ты будешь делать? Идти снова упаковывать было некогда, и то опаздывал в ОКРЗУ на работу, а потом – и материала подходящего нет; решил исправить оценку на 45 руб., переписал бланк на почте и сдал. Как-то дойдет она? Мне хотелось послать ее поскорее и то задержался: нельзя было достать пальто из-за невысохшего пола. Нужно, чтоб хоть к половине октября сынка имел пальто. Может быть, Люба, выслать шубу – я серьезно не знаю, какие пальто лучше, а шуба мне тоже не нужна. Напиши или даже телеграфируй, и тогда я не задержу и скоренько вышлю, чтобы она до распутицы ушла из Тары. Подумывал насчет масла, да на базаре у колхозников что-то совсем не видать, и в тех рядах, где обычно торговали маслом, сейчас торгуют мясом, а в магазинах масло есть, но не дешевле 14 руб. 50 коп. Правда, масло хорошее, лучше чем было по 13 руб. 50 коп., но, я думаю, по такой примерно цене ты, наверно, достанешь и в Ленинграде. Пока думаю не посылать, тем более, что до октября и с деньгами ничего не выйдет.

Есть у меня, Люба, и не совсем приятная новость. Сначала не хотел было о ней писать, да очень уж нехорошо чувствуется эти два дня; поделюсь с роднушкой – все легче будет. Вчера на службе, в ОКРЗУ, приносят мне открыточку – я был занят, были посетители – я разговариваю с ними, смотрю на открыточку и никак не могу ее понять. Вижу – из прокуратуры, думаю – мне ошибочно передали, хотя адрес агроному-плановику Смирнову; потом только разобрал, что это из прокуратуры Союза, из Москвы, так как непосредственно в прокуратуру я не обращался. Ответ не утешительный. Привожу тебе его дословно, хотя, имей в виду, что открыточка стандартная и большинство текста напечатано типографским путем. Что вписано туда от руки, чтоб тебе видно было, я подчеркиваю. «Гр. Смирнов! По распоряжению прок. отд. по спецделам сообщается, что за отсутствием оснований к пересмотру дела в порядке надзора Ваша жалоба Прокуратурой Союза ССР оставлена без удовлетворения. Секретарь подпись». Вот и все. Послана из Москвы 10.09.36 г. № 13/35877р. Когда я прочитал и понял ее наконец, сразу мое настроение съехало. Мне больших трудов стоило продолжать деловой разговор с посетителями и вообще дождаться конца занятий. Ответа долго не было, почти целых четыре месяца. И ты, когда была здесь, все еще поджидала – «а, может быть, вместе поедем»… Писал я лично т. Яковлеву, а отвечает Прокуратура. Последнее время я все собирался написать в Прокуратуру, думал, вот поосвобожусь на оп. поле и за время отпуска напишу. А теперь не знаю даже – стоит ли еще утруждать рассмотрением и разбором моих заявлений. На первое, как ты знаешь, адресованное прокурору Союза, ответила Ленинградская прокуратура, а теперь отвечает Москва и ответ все тот же – правда, первый ответ касался пересмотра дела, а сейчас – ответ на возможность изменения существующего положения. Получается так, что нет оснований к этому изменению (по существу я об этом писал в заявлении), хотя редакция ответа (как стандартная) говорит также относительно пересмотра дела. Пожалуй, без отзывов местных работников писать еще – совсем бесполезно. Относительно же помощи отсюда, ты знаешь, я обращался, и сейчас снова идти к т. Третьяку просто неудобно. Я тебе рассказывал, что обещал мне В. П., но сейчас его нет, он на курорте в Ливадии и по возвращении едва ли будет осенью в Таре. Может быть напишу ему, когда он появится в Омске, а до того, пожалуй, не буду писать и в прокуратуру. Видишь, моя дорогушка, как все плохо получается, и, впечатление такое, что из этой Тары, кажется, никогда и никуда не выберешься. Не придавай значения моим словам – я еще не совсем отделался от первого впечатления, и сообщение еще сильно гнетет меня. С завтрашнего дня опять с головой уйду в поле, целые дни на воздухе, с рабочими, спешные работы – думаю, что несколько дней, и я восстановлю свое равновесие, голова будет свежее и мозг яснее. Может быть тогда, взвесив все снова, и найду какой либо другой путь, м. б. еще буду писать (кому – пока не знаю). То, что у меня есть родная жинка и роднушка сынка, которые так же близко, как и я, переносят все то, что меня касается, которые ждут не дождутся папки – это одно уже удваивает, утраивает мои силы и не дает мне права вешать голову. Не расстраивайся и ты, моя дорогая; знаю, что неприятно и тяжело тебе будет после этого сообщения. Но, Люба, пусть и этот ответ не лишит тебя надежд и сохранит силы.

Как поживает мой родной сынка? Уже почти месяц занятий в школе; как он справляется с уроками, нет ли уже отметок и какие? Как он готовит уроки? Нынче и Вася, и Нюра – оба ходят в вечернюю смену, и когда приходишь часа в четыре, после занятий, на квартиру, то обычно она на замке и весь вечер никого не бывает. Хозяйка то картофель копает, то белит или стирает у кого-нибудь.

Этот месяц очень плохо работает радио. Передача не регулярно, иногда целые дни не бывает, а если и бывает – ограничивается Новосибирском и рано кончается. Приходишь на квартиру часов в 10 вечера, и передачи уже нет, а без передачи и скучно, привык уже к ней. Ходики мои идут хорошо; а те часы ты думаешь, Люба, починить или пока их отложила?

Не забывайте, мои роднушки, папку. С нетерпением жду каждой вашей писулечки. Крепко целую мою дорогую жинку и дорогого сынку. Твой Шурка и сынкин папка.

Письмо пишу поздно вечером и на почту отнесу его завтра.

30 сентября 1936 г.

Дорогие мои роднушки! Прошло уже полтора месяца, как вы уехали из Тары, а и сейчас еще многие вещи, их расположение, напоминают вас. Мне не хочется ничего трогать, и хотя при ремонте переносил вещи из одной комнаты в другую, но сейчас они опять на месте и в том же положении, как вы их оставили. Тут же, на окне с разбитым стеклом, стоит туяс с мукой и рядом с ним, пониже, туяс с солью; на окне во двор – кофе; в шкатулочке с зеркалом аккуратно сложены катушечки белых ниток – их столько, что мне хватит на целую пятилетку, и то не используешь; тут же, на столике, - коробка с содой, а в тетрадях и бумагах – рисунки сынки: тут и «портрет папки», и «союзутиль», и вид двора с сарайками и бочкой. Как будто бы оставили вы меня совсем не надолго, и вот-вот все эти вещи оживут, а в комнате опять будет весело… Маленькая кастрюлька, которую ты мне оставила, у меня не выходит из под кофе. Варю и пью его и днем, и в обед, и вечером. Впился в него так, что чаю и не хочется. Весь литр молока, который до сих пор регулярно и исправно получаю, у меня уходит на кофе – простокваши теперь не делаю: в холодную погоду она что-то плохо получается, да и есть ее не хочется; молока совсем не пью, а кофе употребляю с большим удовольствием – готовлю его почти черным и очень сладким. Мешочек, который ты мне сшила, служит большую службу. Раз как-то он у меня потерялся, выпал в окно, так я его искал, искал, расстроился даже, а потом все же нашел – дело было поздно вечером, и я с огнем шарил его под окном. Другое мое кушанье – это помидоры. Ем я их столько, сколько, кажется, никогда не употреблял. Ты не поверишь, я их купил на опытном поле целых 25 кг. – полный фанерный ящик, что стоял к меня в комнате. Красных помидоров удалось купить очень немного, около десятка, остальные все – зеленые, но я их так подобрал, что у меня ежедневно поспевают по 5-6 штук, так что ежедневно имею вполне свежие и спелые. Ящик стоит около печки, сверху прикрыт, и помидоры в нем доходят очень хорошо, без всяких забот с моей стороны. Если не будут гнить, мне кажется, что их хватит и на октябрь, и на ноябрь. А с помидорами очень удобно, всегда есть, что перекусить – ем я их и приготовленные с уксусом, луком, а , когда нет времени, то в одну руку помидорину, в другую – хлеб – и уписываешь, а то и просто так – вместо яблок и фруктов, без хлеба и соли. За помидоры заплатил по 60 коп. за кг., так что, видишь, какое дешевое и в то же время прекрасное кушанье.

Прошлую шестидневку, по 28/IX, работал на поле; там к концу уже дела, но все же на чердаке висит около сотни не обмолоченных снопов. Я как-то прикинул и подсчитал на днях, оказывается, что у меня опытов на поле, чем у других сотрудников, хотя я и работаю по совместительству. В частности: опыты с озимыми, рожью и пшеницей заложены только мной, а их целых пять, и сейчас там порядочно всяких наблюдений и подсчетов. Так что, думаю, что свою зарплату на поле я вполне оправдываю, и в этом отношении никаких упреков быть не может, хотя в зимние месяцы я и буду показываться там редко. Надеялся, что за вчерашний и сегодняшний день закончу все обмолоты, денька за 4-5 приведу в порядок (под зиму) все опыты с озимыми, а оставшиеся 4-5 дней буду отдыхать – поваляюсь, почитаю, чтобы почувствовать отпуск – не тут то было. На 29/IX опять вызвали в ОКРЗУ, работал там и сегодня, и буду завтра. И вообще не знаю, как сейчас получится с отпуском. Идут большие подготовки к окружной выставке Выставка откроется 12/IX и будет проходить на территории опытного поля. Под выставочные помещения там приспосабливаются скотные дворы – это длинные здания под соломенной крышей. Мне приходится готовиться к выставке и по ОКРЗУ, и по опытному полю. В ОКРЗУ и вызывали за тем, чтобы подготовить ряд материалов и диаграмм. Сегодня хочу выяснить, как же у меня дальше с отпуском, и то он растянулся уже на два с половиной месяца. Правда, нач. ОКРЗУ Жуков уехал вчера в Омск, замещает его Иванов, не знаю, договоримся ли о чем с ним; он, наверно, будет настаивать, чтобы я работал в ОКРЗУ, а мне во что бы то ни стало нужно выкроить хоть два-три дня для работы в поле.

Вчера пришел в ОКРЗУ и как раз попал к выдаче зарплаты. Получил за вторую половину сентября 135 руб. 6 руб. заплатил в страхкассу (не было уплачено за два месяца), 6 руб. за радио (тоже за два месяца) и в тот же день 120 руб. послал тебе. Как ты перебиваешься с деньгами, Люба? Судя по твоей открыточке, тебе пришлось занимать. Получили ли ты те мои 80 руб. и рассчиталась ли с долгами? Ты как-то писала относительно получения денег по купонам облигаций. Я ходил, справлялся, но здесь, в Таре, обмен облигаций начнется не раньше 1/XII, и только тогда можно будет получить по купонам.

Вчерашний и сегодняшний день в Таре очень жаркие, как летние, можно ходить в рубашке и в сандалиях, а до того было завернули холода. Как-то в один день, когда мне пришлось с утра и до позднего вечера работать на весах (учитывал опыт по сортоиспытанию картофеля, помогал т. Жуку), иззяб здорово, а уж как будто бы надел на себя и три рубашки, и джемпер, и овчинную шубу, и плащ. Зябнут ноги, а всего хуже, что они сбиты у меня и очень болят. Бегать приходится много, а сапоги немного жмут и очень грубы. Я уже купил флакон рыбьего жира в аптеке и почти ежедневно смазываю сапоги, но все же трут здорово. Из-за этих кровяных мозолей в эти дни хожу в ОКРЗУ в спортсменках, и отчасти доволен маленькой передышкой от беготни. Осень же из годов сухая, дождей так и не было почти, в городе пыль, как-то и необычно это для Тары. До зимы остался ведь всего один месяц.

Люба! Как занимается наш сынка, учит ли дома уроки, какие получает отметки? Здоров ли он? Все собираюсь написать ему отдельное письмо, да никак со временем не выходит. И тебе пишу не часто. В кино после вас совсем не был, не знаю даже, какие идут картины. Иной раз и хочется пойти, но, вернешься с поля, пока готовишь ужин, и все желание пройдет; смотришь – и поздно к тому же. Хорошо хоть в последние дни как будто бы поисправилось радио, слышимость хорошая и программа приличная. Начали по вечерам транслировать Москву. А то ведь после вас эти полтора месяца почти не было радио, хрип только и то редко. Музыка же другой раз просто необходима – отдыхаешь с ней.

То настроение, о котором я тебе писал в прошлом письме, маленько поулеглось; только осадок неприятный и горечь при воспоминании. Пока прямых конкретных мер не принимаю, но еще больше зарываюсь в работу, с тем, чтобы сделать больше и лучше. Есть мысль: взяться за очерк по с/х Тарского округа, думаю поговорить по этому поводу с т. Третьяком, это уже после выставки. А на выставке в план показа экскурсиям и посетителям включаются мои опыты с озимыми. Если погода позволит, намечены специальные поездки туда на автомашинах п. ч. два опыта находятся от главного здания на расстоянии трех километров.

Пишите мне, роднушки. Напиши, Люба, получила ли ты пальто, как думаешь перешить его для сынки, где его будут перешивать и когда старенькая обновка будет готова сынке. Напиши о себе – как ты на зиму с платьями и обувью. Отдали ли подшить валенки? Вы собирались, как будто, носить их на паях с сынкой. Наверно, твоя доля меньше будет, чувствую, что захватит валенки сынка на всякие прогулки и катания. Люба, ты ничего не пишешь, и по твоему молчанию я догадываюсь, что ты до сих пор не бывала и не показывалась врачу и вообще не занимаешься своим лечением. Так-то ты держишь свое обещание! Побывай же обязательно, не откладывая. Буду на тебя жаловаться сынке и просить его, чтоб он заставил тебя побывать у врача. А он захочет – сумеет это сделать.

Крепко целую своих дорогих, милых роднушек. Крепко обнимаю свою жинку. Твой Шурка и сынкин папка.

12 октября 1936 г.

Дорогие мои роднушки! Ваш папка свинья порядочная. Столько времени не писал. Люба, прости меня – с организацией выставки прямо не имел ни одной минутки. Хотел открыточку написать, как ты сделала в последний раз, да и открыточки под рукой не было. Уходил на опытное поле чуть только начинало светать, обратно – поздно вечером, прямо в ОКРЗУ, и здесь до поздней ночи – прием художников, подготовка материала для новых диаграмм. На меня возложено все художественное оформление выставки. Сегодня эту работу кончил, должна бы открыться выставка в 1 час дня, но так как районы запоздали с приездом – открытие выставки перенесли на 10 час. завтрашнего дня. Явился только сейчас на квартиру – 10 час. вечера, на столе пачка газет и извещение о посылке. Ты, оказывается, давно ее послала уже, (23/IХ), и мне ни слова об этом. От тебя очень давно нет писем. Здорова ли ты? Здоров ли сынка? Завтра как-то нужно успеть и на выставке быть, и получить посылку. Дорогая она и сама пересылка, наверно, дорого стоила. Знаю, что ты сейчас без денег и жду зарплаты ОКРЗУ, чтобы скорее перевести тебе.

За сегодняшний день на выставке масса народа. В павильоны еще не пускаем, но так, между ними, ходят целые толпы. От многих слышал отзывы о хорошем художественном оформлении, говорят, таких выставок в Таре еще не бывало. Денег на это оформление истратили порядочно – около 3000 руб., и опытное поле сейчас не узнать. Вместо худых ворот – красивая триумфальная арка; вправо от нее, на площадке перед домом, специально устроена трибуна. Передняя стена двухэтажного дома вся в зелени, флагах и лозунгах, и около нее, по углам, посажены две громадные елки. Дальше – елками обсажена вся дорога от двухэтажного дома до скотных дворов. А там от скотных дворов и помина не осталось. Чистые выбеленные помещения с белыми столбами, обвитыми зеленью, и посредине двора еще аллея из пихты. На каждом столбе портреты вождей, украшенные флажками, а внизу у каждого столба, на специальной подставке, горшок с цветами. Описываю тебе подробно это украшение, так как всю эту шестидневку жил им, и даже ночью снилось, а то просыпался среди ночи и обдумывал каждую деталь.

Кончаю, мои дорогушки, писать. Еще нужно сделать ряд подсчетов к завтрашнему утру. Получу завтра посылку и напишу сразу второе письмо.

Крепко целую моих дорогих жинку и сынку. Шурка.

18 октября 1936 г.

Дорогие мои роднушки! От вас так долго нет писем, что я сильно беспокоюсь – здоровы ли вы? В отрезном талоне к посылке ты, Люба, написала, что у сынки ангина. Выздоровел ли он? Не заболела ли ты сама? Надеялся, что вместе с посылкой или на другой день от тебя будет письмо, а вот прошло уже пять дней – и ничего нет. Не случилось ли чего у вас? Большое спасибо за посылку. Запаковала ты ее очень хорошо, и все дошло в исправности. Получил костюм, пять рубашек, трое кальсон, два носовых платка, две пары ботинок, шесть яблок, да и две верхние рубашки. И та, и другая мне очень нравятся, правда, не примерял еще. С почты посылку я взял 13-го днем, а распаковал ее только ночью. Сразу же примерил ботинки. Новые, видать, будут в самый раз; сейчас они чуть-чуть тесноваты, но, я думаю, только потому, что новые. Что касается починенных, то, к моему большому огорчению, они вовсе нейдут на ноги. Это что за ботинки, Люба? Как будто бы не из моих. Было бы хорошо иметь на работу такие, подержанные, я их и так и этак пробовал, кажется, они немного только меньше новых, а нейдут совсем. Ты, Люба, напиши, что с ними делать – или послать тебе обратно, или продать здесь кому-нибудь; может быть они сынке ладны, и их оставить ему. Сегодня был в бане и сейчас обновляю белье – и рубашки, и кальсоны в самый раз; рубашки очень приятные, мягкие такие, хотя и новые. На завтра приготовил синюю верхнюю рубашку, думаю пойти в ней в ОКРЗУ на работу; одену новые брюки, те, что сам покупал, и новые ботинки. Совсем фертом – во всем новеньком, а то ходил в сапогах и в бумажных брюках. Правда, с работой в поле другого и одеть было нельзя, но теперь на поле если и придется бывать, то редко. Прошедшую шестидневку досталось здорово. Ты, Люба, прости за то письмо, я даже не дописал его полностью. Начал писать тогда в одиннадцатом часу вечера, и, только написал страничку, пришел агр. Иванов – он получил срочное задание подготовить материал по премиям по с/х выставке и пришел ко мне, чтоб я помог ему. Я при нем закончил письмо, и просидели мы с ним почти до двух часов ночи. Выставка 12-го не открылась, запоздали дальние районы. Открыли ее 13-го, и продолжалась она до 16-го. Я был выделен в экспертную комиссию по растениеводству, а потом – назначен секретарем экспертного совета. Нужно было дать оценку каждому экспонату, а потом подготовить характеристику тех, кто выставлял эти экспонаты (председателей колхозов, бригадиров, колхозников-ударников). Экспертный совет заседал 15-го, в ночь на 16-е. Начали в три часа дня и так, не вставая, работали до 2 ½ час. ночи. Мне пришлось писать протокол, так под конец ни руки, ни голова не слушались. А экспертный совет по животноводству, так тот работал всю ночь, разошлись они в 6-м часу утра. 16-го проведено заседание выставочного комитета, а вечером – торжественное заседание всех участников выставки, подведение итогов и раздача премий. Премий выдано всего на 15 000 руб. Некоторые председатели колхозов и бригадиры получили по 500 руб. деньгами, другим выдали патефоны, ружья, библиотечки. До 40 колхозов выделено кандидатами на Всесоюзную с/х выставку, и, вот, вчерашний день мне целиком пришлось потратить на приемку от них экспонатов, которые пойдут на Всесоюзную выставку. Вот заботу нажил – не знаю, куда с ними деваться – на чердаках воробьи, в помещениях (амбарах и сараях) мыши и крысы, а ведь знаешь, если попортится экспонат (сноп, зерно) – не поздоровится. Заказываю ящики под них, чтоб закрыть, а потом еще, может быть, подвесить. Пока экспонаты сложены на опытном поле в одном из складов. Сегодня ходил туда, проверял – пока все в порядке. Видишь, какая тяжелая была эта шестидневка. Но сегодня решил отдохнуть. Побывал только с утра на опытном поле, в ОКРЗУ не ходил, приготовил себе обед: на первое – помидоры, на второе – суп с бараниной, на третье – яблоко. Давно уже не обедал на квартире. Все эти дни или без обеда, или обедаешь в столовке. С удовольствием поел сегодня «домашний» обед. Сходил в баню, поразобрался в белье, еще раз пересмотрел посылку; так приятно подумать, что не один я, вот как заботится обо мне жинка – полный чемодан белья и все – новехонькое. После бани часик уснул и сел за письмо к своим роднушкам. Лампа горит светло, истоплена печка и по радио передается «Евгений Онегин». Очень хорошая слышимость, как-то чувствуются все тонкости музыки и четко передаются все слова. Вспоминаю, что ты, когда была в Таре, несколько раз слушала эту оперу, а вот сейчас, когда слышимость такая хорошая, тебя здесь нет. А как же было бы замечательно, если бы ты вот сейчас, сию минутку, была здесь. Пишу письмо, приходит в комнату Вася, и через несколько минут, смотрю, он уже спит на своем сундуке. И так захотелось, чтоб сейчас, вместо Васи, из под одеяла выглядывала голова моего сынки, и я мог бы подойти к нему и провести рукой по волосам. Что вы сейчас поделываете? Почему так долго нет от вас писем? Ну, если это потому, что ты очень занята, а сынке не особенно хочется писать – все это ничего. А вдруг вы сильно больны, ты или сынка, и вам уже не до писем. Так бы и пробрался сейчас в Ленинград, в свою комнату, только бы взглянуть, что вы делаете, здоровы ли; только бы взглянуть, пусть вы и не увидите меня.

Да, еще не сказал вам, что 14/Х для участников выставки был откуплен кинотеатр, и мне пришлось быть ответственным распорядителем по вечеру. Были выступления школьников – декламация, пение, танцы, а потом демонстрировался звуковой фильм «Крестьяне». Колхозники вечером остались довольны. Фильм в целом мне не особенно понравился, хотя отдельные сценки очень хорошие и волнующие.

С помидорами я, Люба, просчитался. Как только вставили зимние рамы и стали топить печь, помидоры начали спеть очень быстро и все одновременно. Теперь у меня зеленых нет помидоров, а все красные, и их довольно много. Употребляю я их без счета – и утром, как встаешь, и вечером, и больше так, без приправ, вместо фруктов. Пробовал часть вынести в чулан, но начались заморозки, и их пришлось снова взять в комнату.

Одновременно с выставкой, в Таре проходила ярмарка. К сожалению, побывать на ней не удалось, не знаю, что там было. Вообще со снабжением в Таре не совсем хорошо. Я тебе писал, что приходится главным образом покупать белый хлеб по 2 руб. 70 коп. Серого и ржаного совсем нет. В последнее время появился серый (по 90 коп.), но в таком ограниченном количестве, что редко удается его получить. Нет папирос, самые дешевые 2 руб. 55 коп. Масла сливочного в магазинах сейчас много по 13 руб. 50 коп., на базаре же его совсем нет. Напиши, как с ценами на масло в Ленинграде и нужно ли будет вам послать. Иртыш уже, наверно, скоро встанет (обычно – в первых числах ноября), а осень нынче совсем сухая, дождей еще не было и, должно быть, уже не будет, так как начались хорошие заморозки.

Напиши мне, роднушка, получили ли пальто и последний перевод – я ведь до сих пор об этом не знаю и беспокоюсь.

Вчера получил в ОКРЗУ зарплату и не знаю, как сделать – то ли послать сейчас, то ли обождать второй половины. С деньгами у тебя, наверное, плохо.

Крепко, крепко целую моих роднушек, жинку и сынку. Твой Шурка и сынкин папка.

25 октября 1936 г

Дорогие мои роднушки! Вчера я уже собирался телеграфировать – очень долго не было писем, и я очень беспокоился. Решил, что если с почтой не будет письма – иду на телеграф; почта сильно запоздала, и я уже оделся и направился исполнять решение, но у ворот встретил почтальона и как раз с письмом. Не напрасно чувствовалось беспокойство все эти дни. Сколько же опять пришлось перенести и тебе, и сынке… Представляю, как ты измоталась и изнервничалась. Люба, не откладывай, пожалуйста, своего намерения полечить сынку и побывай поскорее у врача. Ведь года не проходит, чтобы он не поболел ангиной и все с затяжкой, и в сильной степени. На нем это сильно отзывается, а в не меньшей степени и на тебе. Сынка, значит, опять подзапустил в школе, и ему трудненько придется догонять. Прошу его подналечь на уроки, не хочется, чтобы он был в школе в числе последних. Очень приятно было узнать, что сынка хочет учиться играть на скрипке. Для меня это было как-то неожиданно. Жалко, что болезнь помешала ему начать эти занятия, а теперь, пожалуй, тоже поотстал; занятия, наверно, ведутся группами. А скрипка-то плоховата. Едва ли ремонт приведет ее в нужный вид. Были бы вместе, думаю, что нашли бы возможность купить ему новенький инструмент. Ну, пусть поучится пока на этой, хорошо, что есть желание, а может быть и способности найдутся, пойдет дело на лад, будет у сынки и новенькая скрипка. Будет устраивать концерты – я кое-что на старенькой ему «подпиликаю», а он, конечно, заглавную партию поведет на новенькой. Ты же у нас будешь только слушать и музыкой наслаждаться. Но сейчас самое главное все-таки здоровье – и сынки, и твое. Ты ведь, Люба, о себе мне ни слова не пишешь и нужно думать, что в отношении себя ты абсолютно никаких забот не проявляешь. У врача ведь до сих пор не была?..

Денег, Люба, я пока вам не посылал. Не знаю, м. б. это очень плохо. У меня от зарплаты за первую половину октября отложено вам 100 руб., а хотелось бы послать сразу побольше. Рассчитывал получить хоть немного от опытного поля, да ничего не вышло. Там ожидали перевода, но его до сих пор еще нет; по опытному полю у меня не получено, начиная с 1 сентября, почти что за два месяца. Зарплату за вторую половину августа почти и не видел – она вся ушла за молоко, обеды и за овощи; кроме помидор я взял там 50 кг. капусты, 20 кг. моркови, свеклы и прочей мелочи. Деньгами пришлось всего 16 руб. И сейчас, хоть не в долгу, но перебиваюсь; вчера, уж очень не хотелось, а пришлось из ваших денег взять в долг 5 руб. – на хлеб. С хлебом прямо обидно – приходится покупать все по 2 руб. 70 коп., теперь появился по 1 руб. 50 коп., но тоже, каждый день по килограмму – это получается порядком. Муки же нигде не достанешь, и в магазинах муки дешевле 4 руб. 50 коп. за кг. нет. Задержался послать вам деньги, а теперь уже, надеюсь, что через 3-4 самое большее дня в ОКРЗУ можно будет получить зарплату за вторую половину октября. Тогда уже пошлю сразу рублей 200. Хотелось, чтобы к праздникам вы обязательно получили. Завтра выясню, если почему-либо в ОКРЗУ будет задержка с зарплатой, постараюсь у кого-либо занять денег и послать вам. Если б у тебя не такой кризис, я знаю, что и для тебя лучше получать сразу порядочной суммой, как я раньше посылал – за месяц, но сейчас, пожалуй, напрасно задержался – нужно было бы послать за те полмесяца. Ну, в общем, через два-три дня по получении этого письма ты получишь перевод и хоть немножко поправишь свои дела, а на пальто сынке как-то надо еще доставать. На опытном поле сегодня настоял перед администрацией, чтоб запросили Омск еще раз телеграфом: рабочие очень недовольны такой задержкой и каждый день осаждают заведующего.

Мой чемодан теперь распух от содержимого. Обновил уже пару белья, синюю спецовку и ботинки. Белье очень хорошее и в самый раз, нигде и никаких перестановок пуговиц не требуется. Очень приятно было одеть такое белоснежное. Жалко только – после первой стирки его не узнаешь. Больше одной пары пока постараюсь не трогать; на днях как-то хозяйка принесла белье из стирки, так я уже не стерпел; обидно даже – все белье с какими-то грязными, бурыми подтеками – серьезно, словно до стирки оно было чище. Не знаю, куда толкнуться, а то бы не стал давать ей стирать. Синяя спецовка тоже в самый раз; хожу в ней сейчас на работу, а на квартире снимаю ее. Почему-то нет у нее, Люба, хлястиков для пояса? Пожалуй, придется их нашить, а то пояс часто съезжает. Ты прислала обрезков, так что это легко будет сделать. Ботинки только казались узковатыми, на второй день они совсем хорошо сидели, и ноге чувствовалось удобно. Походил в них три дня, когда было сухо и можно без галош, а сейчас снял их. Не хочется сразу тереть их галошами, и в слякоть, до снега, похожу в сапогах. Никак я не подумал, что ты можешь мне прислать сынкины ботинки; в тот вечер, когда я их мерил, они показались мне знакомыми, но я сразу же отверг эту мысль. А сейчас, когда получил твое письмо, ну и посмеялся же я над собой. Мне ведь казалось, что они почти что впору для меня, и я долго старался несколько порасправить и одеть их на свои ноги. Прочитал твою приписочку насчет сынкиных ботинок, достал их снова и давай хохотать; а ведь я думал, что это что-нибудь из старых ботинок Коли или Бор. Вас. Зачем же ты мне их прислала? Я не знаю, за сколько их можно отдать. Уж только потому, что они сынкины, я бы меньше 100 руб. и спрашивать за них не стал, но едва ли найдутся любители взять их за такую цену. М. Н.. теперь что-то не встречаю. Придется побывать в аптеке, где она работает, и спросить, нужны ли ей такие. Из яблочек осталось уже только одно – буду хранить его до праздников. Еще спасибо тебе за посылку. Из-за нее ты сама осталась и без пальто, и без денег. Можно бы белья и поменьше послать, а ты уже захотела сразу и одеть, и обуть меня.

Сегодня третий день снова в отпуске. Остается последняя шестидневка. Хотел было получить за эти дни деньги, и работы в ОКРЗУ много, после выставки еще задержали на пять дней, чтобы сделать самые срочные работы (а менее срочные все равно меня же дождутся), но, должно быть, а ОКРЗУ туго со средствами, и начальник ОКРЗУ сказал, что лучше, если я использую натурой. Настаивать не стал, тем более, что нужно на поле провести подсчеты посевов на полях, уходящих под зиму (это займет два дня), а, кроме того, там получено задание – к 1/XI представить план работ и смету по опытной станции на 1937 год. В общем, эти дни уйдут – не увидишь. Вчера и третьего дня не разгибался из-за стола на квартире, сегодня полдня работал на поле, а вечер – опять за столом. Между прочим, договорились с агр. Ивановым написать статью об окружной выставке для омского журнала, а потом совместно же засесть за брошюру «Земледелие в Тарском округе». Мысль о ней я давно ношу и думал один взяться за нее, но, взвесив все, решил, что лучше написать ее совместно. Проспект брошюры я вчера составил, и теперь хотим побывать у т. Третьяка. Меня интересует, как он отнесется к этому. Вот эти дни и был занят разработкой материала для статьи и составлением проекта, а с завтрашнего дня нужно взяться за программу по опытной станции. Третьего дня вечером на поле по этому вопросу было совещание, пришлось задержаться там до 10 час. Днем был дождь и сильный, сильный ветер, к вечеру дождь поотстал, но ветер не стих. Вышел я из лаборатории, ни зги не видно – думаю, не дойдешь; воротился, взял фонарь, только вышел – огонь потух, задувает ветер. Так и пришлось ночевать там, у Жука. Он мне дал свой тулуп. На другой же день, только пришел на квартиру, чувствую – беспокоит: снимаю одну, потом вторую – это на чистом-то белье. Чтоб я еще раз остался там ночевать – ни при каких условиях; ползком, да доберусь до своей постели.

Случились у меня две маленьких неприятности – когда плохо с деньгами, расход точно нарочно из всех углов лезет. При разборке выставки дал я рабочим свой перочинный ножик, а они или потеряли его, или стащили, но в общем говорят, что пропал у них со стола, все обыскали, нигде нет. Я сам потом искал его, но разве найдешь. Жалко ножичка, я привык к нему, а сейчас карандаш и отточить нечем. А вчера кончились пенсне. Ни с того, ни с сего вдруг падают с носа прямо на пол (на квартире). Ну, думаю, разбились стекла. Нет, оказалось, стекла целы, а надломилась дуга, что связывает оба очка, из-за этого они и на пол упали. Не знаю, можно ли даже починить. Привыкаешь как-то к вещам, которые долго носишь, и жалко бывает с ними расставаться.

Ну, кончаю писать. Час ночи. На дворе вечером начал падать снег, и сейчас бело. Дело к зиме. Не забывайте, роднушки, папку. Пишите. Крепко целую своих дорогих жинку и сынку. Твой Шурка и сынкин папка.

8 ноября 1936 г.

Дорогие мои роднушки! Давно вам не писал и в праздники собрался только в последний день, не знаю, как будто бы и работы особой нет, а время не хватает. Последнюю шестидневку перед праздниками – как когда-то в Ленинграде – ложился не раньше 3-х часов. Садишься за стол часов в 7-8 и так, не вставая, до 3-х, а то и до 4-х часов, в общем – пока не выгорит в лампе керосин. Произвел разработку итогов окружной с/х выставки. Это часть работы, которую мы начали с Ивановым. Между прочим, о ней узнал т. Третьяк и настоял, чтобы она была кончена не позже 6/XI и передана ему. Сегодня вечером открывается Чрезвычайный окружной съезд Советов. Третьяк делает доклад, и моя работа ему нужна, чтобы использовать ее в докладе. Переводя на авторский язык, мною передана ему рукопись примерно на два печатных листа уже окончательно разработанных и литературно оформленных материалов. 5/XI он вызвал меня к себе и просил зачитать ему основные разделы; говорит: «правильно освещены вопросы». Мы предполагали с Ивановым послать эту работу в омский журнал. Но как раз перед праздниками редакция местной газеты обратилась в ОКРЗУ за статьями в предсъездовские и предпраздничные номера. Решили использовать нашу работу, один вечер мне даже пришлось сидеть в редакции и диктовать на машинку часть своей работы. В одном из первых номеров (5/XI) должна была быть помещена целая страница, куда вошли бы и материалы Иванова, и мои. В корректуре, которую нам присылали для проверки, было указано, что материалы составили агрономы ОКРЗУ Смирнов и Иванов. Каково же было мое удивление, когда на другой день развертываю газету и смотрю – под статьей фамилия только одного Иванова. А когда я, накануне вечером, работал в редакции, меня любезно спрашивали: - «Вы, кажется, ссыльный, надолго ли в Тару, откуда…». Следующая часть, которая должна пойти в одном из ближайших номеров, написана исключительно мною. Как с ней думает поступать редакция? Может быть это и маленькая вещь, но на меня подействовала очень неприятно, и праздники были не праздники. Завтра думаю увидеть редактора, и если он считает, что нельзя помещать мою фамилию, то придется рукопись взять обратно, п. ч. печатать свою работу под фамилией других у меня нет никакого желания. При таком положении вещей – не знаю, стоит ли посылать рукопись в Омск. К окружному съезду советов пришлось готовить выставку, на нее ушел весь день 6/XI и сегодня с утра. А потом к праздникам свалилась еще новая работа – проектировки посевных площадей на 1937 год; ее нужно сделать к 9/XI, так как на съезд приедут все председатели РИКов и директора МТС, и с ними можно согласовать цифры, Вот и пришлось эти дни усиленно заниматься; сейчас как раз только что кончил проектировки, завтра можно будет обсуждать их – и осталось время поделиться с моими роднушками тем, что наболело за эти дни. И вот, о самом главном уже написал. Под впечатлением этой неприятности в праздники чувствовалось как-то особенно скучно. И, если б не было работы, все равно бы ее нашел. Целые дни сидел на квартире. Единственное развлечение и утешение – это радио. Кажется, не пропустил за эти дни ни одного звука; слышимость была довольно приличная, и где я только не побывал. Слышал Новосибирск, Красную площадь в Москве, речь т. Ворошилова, парад, движение колонн; площадь Урицкого в Ленинграде, м. б. в то самое время, когда вы там проходили; Киев, Тифлис и, даже, Испанию. Передача продолжалась беспрерывно с 8-ми час. утра до 2-х часов ночи – это вчера. Сегодня передают очень хорошие концерты с участием победителей на мировом и всесоюзном конкурсах. Преимущественно транслируется Москва, станция им. Коминтерна.

Люба! Получила ли ты к празднику деньги? Тогда послал вам письмо, пошел в ОКРЗУ, в отношении зарплаты еще ничего не было слышно, и я решил занять денег. Послал деньги на другой же день после письма, а с тех пор так до сегодняшнего дня и не собрался вам написать. Вот все-таки какой я нехороший. Правда, один вечер в последний день отпуска, на который я больше всего рассчитывал, у меня форменным образом отняли. Вызвали в ОКРЗУ, два раза ко мне приходили: днем, когда я ходил на опытное поле, а второй раз – вечером. Вызывал по телефону Омск, нужны были срочные сведения для Москвы, и Жуков решил, что без меня не обойдутся. Так этот последний вечер и погиб, а я рассчитывал тогда: приду с поля, усну с часик, а там весь вечер - на письмо роднушкам, напишу большое-большое.

От тебя, Люба, также долго нет писем, а сынка совсем не пишет. Здоровы ли вы? Как сынка чувствует себя после болезни, совсем ли оправился, была ли с ним у врача? Знаю, что перед праздником у тебя было особенно много работы по очагу. А потом – свободна ли ты даже в эти праздничные дни? Может быть, дежуришь? Как вы с сынкой встречали праздник? Были на демонстрации вместе или он со школой? Надеюсь все-таки, что, если не удалось тебе написать мне перед праздниками, то за эти дни ты все-таки послала мне. Числа 15-16/XI буду ждать письма. На сынку особенно не надеюсь, но может быть и он что-нибудь черкнул папке.

Какая у вас в Ленинграде погода? Судя по газетам, зима встала что-то особенно рано. В Таре несколько дней тоже постояла зима: прошли сильные морозы, выпал снег, поехали уже на санях, я разок сходил в ОКРЗУ совсем по-зимнему – в валенках, а, начиная с четвертого, как пошло таять, два дня дождь – и о зиме помина не осталось. На улице появилась грязь, какой не было за всю осень; из-за погоды отменили демонстрацию, хотя разговоров и подготовки к ней к ней из годов было много. Сегодня опять подморозило, но снега нет. Но, в общем, чувствуется, что до зимы считанные дни, не сегодня – завтра, и уже как встанет, так до апреля без оттепели. Иртыш уже скован льдом, и эти дни с теплой погодой и дождем на нем не сказались, уже не слышно пароходных гудков. Длинная зима впереди… Если б она была последняя, м. б. легче чувствовалось, а так – с марта месяца еще целый год, да и до марта почти четыре месяца. А еще – что дальше? Видишь, моя роднушка, не хочу, а сами вот пробиваются эти совсем не праздничные настроения, и никуда никак от них не спрячешься.

Сегодня все-таки решил отметить праздники. С деньгами, правда, худо. Тех, что получил в ОКРЗУ, хватило мне расплатиться с долгами и прожить одну шестидневку. Рассчитывал на опытное поле, а там и к праздникам ни одной копеечки не выдали, так что остался совсем без денег. Пришлось опять занимать – купил ½ кг. свинины, ½ кг. сахарного песку, 100 гр. масла (было только по 16 руб. за кг.) и 100 гр. конфет. Попросил хозяйку – она испекла мне сегодня пирожок с капустой – это еще из той муки, что ты покупала. И у меня утром: кофе с горячим пирогом; обед: - из 3-х блюд – первое – помидоры с уксусом, перцем и луком (это последние из моих запасов), второе – жареная свинина с картошкой, сидел, работал, а она тут, около меня, на керосинке шипела, и третье – яблоко, тоже последнее из твоей посылки, я так и берег его к празднику. Вечером – чай с пирогом и конфетами. Видишь, в течение целого праздничного дня праздничное меню, а если к тому добавить еще хорошую радиопередачу, то и совсем праздник, особенно сейчас, когда работу кончил, она уже не тянет, и имеешь возможность беседовать с роднушками. А какое же было бы счастье, если б сейчас быть вместе, сидеть за одним столом с тобой и сынкой, и, конечно, не в такой обстановке, что у меня. Как мне хочется поговорить с тобой и сынкой, поласкать своих дорогушек, сделать вам обоим что-то приятное, приятное… Вспоминали ли вы папку за эти дни?..

Люба! Я в прошлом письме как-то упустил. Очень приятно было читать, что меня еще помнят. Откуда опять появился П. И. Голиков? Если удастся, передай ему (перешли с Лидой или с кем-либо другим) от меня привет.

Наверно, скоро можно было бы послать вам посылку. Напиши мне, пожалуйста, имеет ли смысл или не стоит посылать масло по 13 руб. 50 коп., оно часто бывает (по 16 руб., думаю, что не стоит), а колхозного же масла на базаре почему-то нынче совсем не продается.

Всего вам хорошего. Крепко, крепко обнимаю мою дорогую жинку; крепко целую моих дорогих роднушек, Твой Шурка и сынкин папка.

17 ноября 1936 г.

Дорогая Люба! Думал и не дождаться от тебя письма. Не получал около месяца. Сегодня, наконец, почтальон порадовал; письмо от 12/XI, читаю и понять не могу. Ты пишешь – «не сердись за прошлое письмо», у тебя было плохое настроение, и ты не удержалась, написала, чтоб я знал, что мне и там покоя не дают. Выходит – какое-то письмо до меня не дошло. Когда ты его писала? И что значат эти строчки? Незнание куда тяжелее, чем ясность, пусть даже неприятная. И я чего только не передумал, но, конечно, ни на чем не мог остановиться. Последнее письмо я получил от тебя, Люба, в последних числах октября, это то письмо, где ты пишешь о болезни сынки; с тех пор до сегодняшнего дня писем не было. И сегодня – такое письмо…

Временами охватывает какая-то жуть, безвыходность, непроглядность, впадаешь в резкую апатию и тогда бросаешь всю начатую работу, ко всему становишься как-то безразличным. Перед праздником у меня был большой подъем духа. Я писал тебе о том, как начал работать; было похоже на ленинградскую энергию и инициативность. Кроме литературной работы засел за диамат и изучение английского языка. Уже совсем, было, вошел в норму. Отношение местной редакции сразу остановило мой пыл. Казалось бы – маленькое дело, но корни его уходят так глубоко и так затрагивают наболевшие места, что пройти мимо него, не обращая внимания, совсем не удается. Ведь моя собранность и целеустремленность мгновенно распалась, и целую шестидневку был только аккуратным исполнителем работы по ОКРЗУ и – ничего больше. На опытном поле не бывал, на квартире – самое лучшее – это просматривал газеты, не читалось даже, и валился в постель, чтоб ничего не видеть, не слышать, ни с кем не говорить. В таком настроении меня застало это твое письмо. Что же еще там? Разве недостаточно того, что уже четыре почти года я не имею радости быть вместе с тобой и сынкой и ежегодно с горечью не думать о предстоящей долгой разлуке после короткого месячного свидания. Разве недостаточно этих четырех лет жизни, оторванных от культуры. Ведь все эти годы, как и раньше, всей своей работой доказываешь, кто я такой. Все же видят здесь и знают меня, по-должному оценивают мою работу, но только так, про себя или в частных беседах с глаза на глаз, а чуть дело коснется общественного мнения – то тут уж молчок, нельзя п. ч. я ссыльный. А за какую провинность я попал в Тару, здесь уже меньше этим интересуются, об этом, говорят, знает Ленинград. Возвращаешься в мыслях опять к прежней работе, к Сиверской, к Ленинграду. Люба, ведь ты же хорошо знаешь (или, может быть, теперь уже не веришь) – какую бы работу я ни выполнял, что бы я ни творил и не делал – направленность всего у меня везде была одна и та же: это всеми силами и знаниями помочь общему делу социалистического строительства. Сомнений в правильности тех или иных решений правительства у меня никогда не возникало и в критике, даже частной, между знакомыми, надобности не появлялось. В работе, вне всяких сомнений, могли быть ошибки, и те ошибки, на которые мне показывали, я исправлял немедленно и дальше их не допускал. Может быть были ошибки, о которых мне не сказали, но которые расценили как нечто большее, чем ошибки? Так нет. Ведь даже близкие мне работники-партийцы, анализируя случившееся, ничего не могли указать, а тем более, что на следствии мне не было предъявлено подобных обвинений, и ты знаешь, как в итоге сформулировано обвинение, за которое я послан в Тару. А потом ведь, Люба, я и сам все-таки разбираюсь в этих вопросах, и даже при самом строгом, придирчивом разборе своих работ я не мог найти чего-либо такого, за что бы заслуживал столь тяжелого наказания. Все мои письма отсюда ни к чему не привели. И, вот, создается какой-то тупик: Ленинград решил; никакие мотивы и объяснения отсюда, мои личные, видать, в расчет не принимаются, а ходатайств со стороны руководителей округа едва ли можно ожидать, так как ходатайствовать, когда я ссыльный, как? Ты, Люба, пишешь что и сейчас еще не дают мне покоя в Ленинграде. Как жалко, нет того, предыдущего, твоего письма, где ты об этом рассказываешь. За что еще? Кто? Чем вызвано такое ко мне отношение? Куда же делось то письмо? Это, последнее письмо дошло до Тары всего за пять дней. Может быть предыдущее задержалось в пути, и я еще получу его, или ты уже давно его писала?

В тот день, когда ты мне писала, 12/XI, я проснулся с мыслью, что ведь сегодня годовщина. Хотелось отметить этот день. Решил, что никуда не пойду, с утра приведу в порядок комнату, помою посуду, а затем сяду и напишу письмо своим роднушкам. Настроение было плохое, и так хотелось обо всем поделиться. Не успел вымыть и одной тарелки, как посыльный из ОКРЗУ. Приехали из района, и нужно срочно идти туда. Пришлось работать целый день, а вечером приехал новый район – и так в ОКРЗУ до ночи. Оно отчасти к лучшему, работа помешала разлезться и распухнуть тяжелым мыслям, но письмо так и не написал. За эту шестидневку в ОКРЗУ перебывали все районы – зав. РАЙЗО, директоры МТС, агрономы – и со всеми из них пришлось помногу говорить и поработать. Составляются проектировки посевных площадей на 1937 год; областью намечено большое увеличение. Мною составлен предварительный проект, и районы приезжают, чтобы с ними его уточнить. Недовольных проектировками очень много – одни указывают, что им слишком сильный рост дан по пшенице, другие – по льну, третьи – по картофелю. Я особенно не отстаиваю свои цифры, они предварительные, но со всеми разногласиями приходится идти к Третьяку, а он ни в одном случае не допустил их изменения, и сам доказывал районам, что мои проектировки наиболее верны. За такой работой целую шестидневку, даже больше, начали с 10/XI и сегодня кончил с последним из районов. Сделано большое дело. Хочется опять взять себя в руки, чтоб заняться на квартире, как, было, начал, но пока еще плохо удается, а сейчас, в связи с твоим письмом, эти занятия и совсем нейдут на ум.

В ОКРЗУ перемена начальства. Жукова как будто бы сняли; за время моего отпуска, говорят, был приказ из ОБЛЗУ. Сам же Жуков мне говорил на днях, что он едет лечиться. Но, в общем, сейчас уже новый начальник – т. Казаков, бывший председатель тарского Окрплана. Я с ним знаком: по работе и раньше приходилось встречаться довольно часто. Да, в конце концов, мне эти смены довольно безразличны – я все равно свою работу здесь уже освоил, справляюсь с ней, делая много и других работ, которые не входят в круг моих обязанностей. А если с моей стороны будет хорошее отношение к работе, то отношения с начальником не могут быть плохие. Другой вопрос – может ли он быть полезен для меня в смысле моей реабилитации? Так здесь вопрос, по прежнему опыту, также более или менее ясен. Если уж т. Третьяк, к которому я специально по этому делу обращался и который знает меня лучше других, постарался отвести этот вопрос, то едва ли что сделает его непосредственный заместитель.

Сегодня, Люба, выдали зарплату по ОКРЗУ за первую половину ноября месяца. Опытное же поле до сих пор не выдавало, с сентября месяца, многие рабочие уже подали там в суд. Вчера встретил завед. полем т. Жука, не знаю правда ли, но говорит, что он получил телеграфное извещение о переводе денег и на днях будет выдавать за сентябрь. Я знаю, что у тебя плохо с деньгами, даже очень плохо, но из зарплаты ОКРЗУ я выделяю тебе, Люба, все, что могу и, откровенно говоря, живу куда хуже, чем в прошлую зиму. Правда, у меня ежедневно молоко и белый хлеб, но, к сожалению, и то, и другое – вынужденно; куда бы с большим удовольствием я бы согласился иметь серый хлеб с маслом, а масла за весь октябрь я покупал всего 300 гр. (раз 100 гр. и раз 200 гр.) и в ноябре только из этой зарплаты взял 200 гр. Как тяжело, когда не можешь помочь своим роднушкам так, как бы хотелось.

Крепко целую мою дорогую жинку. Приласкай за папку нашего сынку. Твой Шурка.

29 ноября 1936 г.

Дорогая Люба! Поджидал я сегодняшнего дня: обещали выдать зарплату по ОКРЗУ, и я хотел послать тебе. Однако, в банке не оказалось денег; говорят, что зарплата будет не раньше второго. С опытным же полем не знаю, что и делать: Омск перевел деньги, но не столько, сколько ожидали; рабочим и большинству сотрудников выдали зарплату за сентябрь месяц, но я остался в числе тех, кому зарплаты не хватило. Вчера провел на опытном поле целый день, ушел с утра с утра и в ОКРЗУ пришел только к 3 час. дня – нужно было дать ряд указаний по подготовке и хранению семян, а также провести несколько взвешиваний. Воспользовался случаем (мне сейчас почти не приходится там бывать) и серьезно поговорил с т. Жуком относительно зарплаты. Не знаю только, верить ли ему, сколько раз меня обманывал, обещал он мне вчера, что через день-два он должен будет получить несколько денег со столовой (за молоко) и из них в первую очередь выдаст мне зарплату. Завтра выходной день, я предполагаю опять сходить на поле, условился с Жуком осмотреть озимые посевы, чтобы произвести на них снегозадержание; буду опять надоедать ему с зарплатой – ни на что же ведь не похоже – три целых месяца не выдавали ни копейки.

Вопрос с деньгами меня очень мучает – знаю, что роднушкам приходится очень туго и ничего не могу поделать. Предполагал каким-либо иным путем подработать – написал работу, она не пошла; требуется много преподавателей на курсах, Иванов, между прочим, занимается там целые дни и вечера, но предлагать здесь свои услуги, знаю, что бесполезно; обращался к новому начальнику в отношении увеличения зарплаты, мне же приходится опять много делать за Иванова, а он и там, и здесь получает куда больше меня, да и вообще агрономы имеют значительно выше ставки, чем моя. Определенного ответа пока не получил: до нового года, говорит, ничего не можем сделать, строго ограничены сметой; ну, а дальше, я сам знаю, что есть распоряжение в 1937 г. сохранить все прежние ставки и ни в коем случае их не увеличивать Очень жалею сейчас, что ты так много всего мне купила; можно было бы ограничиться только половиной, и у тебя все-таки кое-что бы осталось для оборота. Да то уж прошло и теперь не поправишь, а вот как сейчас быть? Думаю, что нужно продать сынкины ботинки, они все еще лежат у меня. М. Н. совсем не встречаю, заходил два раза в аптеку, где она работает, но не заставал. Потом с 1/XII, в первые же дни, постараюсь получить по отрезным купонам облигаций, хочется побольше послать вам, а ведь из одной зарплаты по ОКРЗУ никак много не выкроишь. Мне очень тяжело было читать, что эта нехватка денег даже вызвала слезы у сынки. Не знаю, Люба, может быть ты мне не веришь, считаешь, что я «закладываю» и вообще транжирю деньги, как хочешь думай, но я никогда еще не жил таким «скопидомом» и никогда так не боялся истратить на себя лишнюю копейку, как сейчас.

Последние дни вечера провожу больше на квартире, стараюсь не пропустить передач по радио со съезда. 25/XI слушал передачу из Кремлевского дворца – очень хорошо было слышно и понятно каждое слово т. Калинина, т. Кадацкого и т. Акулова, но, к большому моему огорчению, доклад т. Сталина был принят радиостанцией плохо, чувствовался сильный резонанс, слова сливались в общем гуле, и смысл удалось уловить всего нескольких фраз. На другой день речь т. Сталина передавалась со станции Коминтерн, и тогда все уже было понятно до одного слова. В эти дни передаются очень хорошие концерты, посвященные Съезду и, в частности, третьего дня слушал концерт из Ленинграда, выступление капеллы и пр. Доклад т. Сталина 25/XI я слушал не один. На этот день в Таре к каждой радиоточке прикрепили по несколько человек слушателей, и у меня, просто по личному соглашению, попросились и были два специалиста из ОКРЗУ – управделами и Красников. По всякому уж старались, крутили, крутили громкоговоритель – и на сильный звук и на слабый, когда ухо подставляли к нему самому – все равно результаты были одинаковы. Между прочим, на этом съезде от Тарского округа делегирован т. Третьяк, и только он один. Представляю его радость, он еще не слыхал т. Сталина, а тут будет иметь возможность длительное время с ним работать. Приедет в Тару – наверно, поделится своими впечатлениями.

Сейчас в ОКРЗУ безначалие. Тов. Казаков, который назначен начальником, замещает т. Третьяка и в ОКРЗУ совершенно не бывает. Работы у меня очень много, как-никак в округе нынче уже 9 МТС; по положению и сметам при ОКРЗУ с сентября месяца должно бы функционировать зерновое управление со штатом в 6 человек, но до сих пор из него нет ни одного человека, а работы, хоть и не в полном объеме, выполнять приходится. Иванов почти целиком занят на курсах. И другой раз просто самому себе удивляешься – как это удается справляться с такой работой. Плохо только, что сейчас приходится разрешать ряд принципиальных вопросов, а в их разработку детально никто не вникает. Идешь к т. Казакову в Окрисполком, у него всегда масса народа, правда, меня он принимает всегда вне всякой очереди, и он не только не прочитывает материал, но даже никогда до конца их не выслушивает, а прямо берет перо и подписывает. Приятно, конечно, что с первых же дней он вполне мне доверяет, но очень часто в ряде вопросов сам сомневаешься, и от руководителя хотелось бы видеть не только доверие, но и желание вникнуть во все тонкости дела.

Люба! Ты мне почти ничего не пишешь о своей работе. А мне хотелось бы знать, чем ты занимаешься в очаге, в каких занималась кружках, какие темы прорабатываешь, чувствуешь ли удовлетворенность от работы. Что устаешь – это вне всяких сомнений, а вот находишь ли хоть минутки отдыха за книгой, за рукоделием, за наведением чистоты в и так чистой комнате. Я уже прямо отвык от той чистоты, которая всегда у нас бывала, а когда вспоминаешь и сопоставляешь со своей теперешней комнатой – всегда как-то тяжело становится, и ком подкатывает к сердцу. Я пишу и спрашиваю о твоем отдыхе за домашней работой потому, что знаю, что ты отдыхать не умеешь. Как ведет себя сынка, много тебя расстраивает? Я уже не говорю о той болезни, что перенес – тебе куда было тяжелее, чем ему – мне хочется знать о его поведении и в школе, и дома. Слушается ли он тебя и помогает ли тебе хоть в чем-нибудь или по-прежнему все ленится и кроме книжек ничего не знает. Хотелось бы, чтоб сынка был уже попонятливее, и, когда тебе трудно, чувствовались бы от него и моральная, и материальная поддержки, ну хоть прибрать комнату, дойти до магазина, содержать в порядке себя и пр. Совсем не знаю, как сынка нынче учится, по всем ли предметам удовлетворительно – ни ты, ни он об этом мне ни слова, и мне кажется в другой раз, что вы просто от меня скрываете, не хотите расстраивать и что дела у него не совсем важны. Правда, иной раз думается по-другому: не пишете – значит дело обстоит сравнительно благополучно, нечем похвастаться, но и особенно плохого ничего нет. Расскажи как-нибудь, Люба, чем живет сынка, какие вопросы его больше волнуют, какие он тебе приносит школьные новости и откровенно ли обо всем он с тобой делится. Может быть как-нибудь выберешь часик-другой и обо всем этом мне напишешь подробно.

А у меня новостей особых никаких нет. И нынче я вообще как-то дальше стою от тарской жизни, так как таких связующих знакомых, что были в прошлом году, нынче совсем нет. Другой раз хочется хоть в шахматы с кем-нибудь сыграть, и то партнера не найдешь. Единственный партнер, с которым я играл раньше – это ветврач Коплус, но он сейчас уже третий месяц в отпуске, использует его за два года. Встретился как-то со мной на улице, звал к себе сыграть партию, но живет он далеко, и нет времени на это специальное путешествие.

Лето и осень в Таре были исключительными, да и зима, видать, не похожа на прежние: фактически зимы еще нет, снег выпадал и сходил уже раза три, и сейчас он чуть-чуть прикрывает землю, так что ни на телеге, ни на санях хорошей дороги нет. Морозы держаться слабенькие, а сегодня так вообще ленинградская погода – на улице не сыро, но воздух какой-то влажный и стоит туман. А в прошлые годы в это время уже держались морозы за – 30. В нынешнем году открыто постоянное сообщение с Омском на автомашинах: Окрисполком имеет три грузовых автомашины, ходят они регулярно, плата до Омска с одного пассажира – 60 руб. Только бы вырваться из Тары, а то бы не задерживаясь ни одного дня полетел к своим роднушкам. Дождусь ли такого дня, еще так много осталось...

Не забывайте папку. А ты, Люба, оставь свои сомненья, о которых писала. Если б ты имела возможность сама лично, со стороны, посмотреть, как я живу, понаблюдать за мной в течение дня и изо дня в день – ты бы сама только посмеялась над этими сомнениями.

Крепко обнимаю и целую свою дорогую жинку. Приласкай, приголубь за папку сынку. Встретишь знакомых – передай привет. Твой и только твой Шурка.

6 декабря 1936 г.

Дорогая моя роднушка! Большое спасибо тебе за письмо – оно было такое хорошее, бодрящее, родное. Горжусь своей жинкой «отличницей», приятно читать, что ты на таком хорошем счету и так к тебе все внимательны. Не удивлюсь, если ты у меня даже орден получишь – я знаю, как ты умеешь и можешь работать. Только не забывай совсем о Шурке и хоть немножечко поберегай себя, а у тебя это всегда на последнем плане.

Люба! С деньгами так плохо, что я даже не знаю, как быть. Ты, наверно, уже со дня на день ожидаешь их получения, а я до сих пор еще не послал и посылать нечего. От опытного поля совершенно не могу собрать ни одной копейки, и теперь даже не знаю, когда же я все-таки там получу, хоть за сентябрь месяц. Обещают каждый день, но дальше обещаний дело не двигается. На этот раз в Таре вообще плохо с деньгами – у банка нет кредитов, и наш бухгалтер из ОКРЗУ вот уже вторую шестидневку обивает пороги и все не может получить; обещают выдать по ОКРЗУ 7/XII, завтра, но ведь так же обещали каждый день, начиная еще с 29/XI. В ОКРЗУ абсолютно все без денег, и занять даже не у кого, чтобы послать тебе поскорее. Многим специалистам нужно бы выехать в районы, двоим, в т. ч. Иванову, нужно в Омск, но все сидят на месте, так как нет денег даже на командировку.

По купонам облигаций я получил еще 1/XII, всего 38 руб. Помню, ты называла несколько больше, кажется, 41 руб., но, должно быть, одна из облигаций с купонами у тебя весной выиграла, и теперь сумма меньше. При получении проверил выигрыш по всем облигациям и что ж, оказывается, у нас имеется маленький выигрыш – в 50 руб. – по одному из прикрепительных талонов, полученных из Сельхозгиза. Выясняю – здесь по нему не получить, и даже эти талоны не могут быть обменяны здесь на новые облигации пока у меня не будет справки из Сельхозгиза, что за них полностью уплачено. Думал, если начать переписку отсюда, пожалуй, очень долго затянется, и ничего не добьешься. Решил опять послать эти талоны тебе, и, очень прошу дядю Колю, пусть сынка за меня у него побывает и поговорит, как-нибудь надо получить все-таки и облигации, и выигрыш. Ленинградское отделение Сельхозгиза существует, нужно зайти там в бухгалтерию и выяснить, куда девались облигации, и, если получить не их, то, в конце концов хоть справку, что за них уплачено. Я помню, тогда у бухгалтера был такой лист, где записаны были почти все авторы, и кто из них получал гонорар, сейчас же давали подписываться на облигации и тут же вычитали всю сумму. Хотелось бы получить и выигрыш, он, правда, маленький, но все бы тебе пригодился. Еще раз прошу Колю помочь мне в этом.

Уже третий час ночи. Я, Люба, сегодня целый день просидел за столом и только что кончил работу. Получил вчера телеграмму от Черноголовина – просит выслать авиапочтой ряд материалов по моим опытам. У меня они не все еще были готовы, и, вот, пришлось в этот выходной день посидеть порядком. А завтра с утра – прямо на почту, тебе пошлю это письмо заказным и ему материалы – тоже заказным.

Зачитываюсь сейчас газетами – какая содержательная, богатая речь т. Молотова и как блестяща и остроумна речь т. Литвинова! Вчера вечером слушал целый ряд экстренных выпусков известий об утверждении Конституции, внимательно прослушал весь ее текст, переданный по радио; слышимость была очень хорошая. Сегодня же, с 2-х часов, транслировался митинг на Красной площади в Москве. Теперь привык, и радио не мешает работе – работаешь и одновременно слушаешь, что делается на белом свете.

Ну, запечатываю конверт и отправляюсь в постель. Написал письмо, и все же чувствуется большая неудовлетворенность; как было бы приятно написать, что, моя роднушка, деньги я тебе послал. Завтра опять буду тормошить всех и вся и, если завтра где-нибудь получу, завтра же и вышлю.

Крепко целую мою дорогую жинку. Крепко, крепко обнимаю. Твой Шурка.

21 декабря 1936 г.

Дорогая Люба! Сегодня получил твое письмо; давно их уже не было, и я очень беспокоился – не случилось ли чего с моими роднушками. Ты и правда болела. Это уже совсем, совсем плохо, и никак на тебя не похоже. Ты же у меня такая стойкая или, как говорят, имунная ко всяким болезням. Должно быть, мало о себе заботишься или так измоталась, что и до тебя стали болезни добираться. Плохо очень, Люба, делаешь – горло еще не прошло, а ты уже снова на работе (я даже не знаю, как тебя пускают к детям) и во всю ходишь по улице. Если о себе уж не думаешь и на меня махнула рукой, то хоть бы о сынке подумала. Что с ним будет, если ты расхвораешься. Читал твое письмо и представлял сынку особенно живо – длинный-длинный, худой, бледный… И так защемило сердце, жалко стало роднушку. Зло берет на всех и на все, а больше всего на себя, что ничем не могу помочь – какой-то стал бессильный, бесполезный, ненужный…

Люба! Сегодня послал тебе 100 руб. Зарплату опять задержали, правда, не так, как в прошлый раз. Получил я всего 132 руб. с копейками. Отдал 25 руб. за квартиру, 17 руб. за дрова и воду. Чтобы послать вам, пришлось немного занять у своего соседа по столу. Взял у него 30 руб.; теперь у меня осталось меньше 20 руб.; нужно дотянуть до конца месяца, а продукты все подошли – придется покупать сахар, масло и пр. Надеюсь все-таки, что до нового года какую-то часть зарплаты с опытного поля я получу. Вчера в банк поступил перевод для опытного поля из Омска. Я видел т. Жука, и он говорил, что на днях будет рассчитываться с рабочими и служащими. Не прозевать бы. В прошлом году мне всегда заносили зарплату в ОКРЗУ, а нынче же идешь туда сам и то не получаешь – чуть поступят деньги, сейчас же за ними очередь, долгов у опытного поля много и переводов для их покрытия почти никогда не хватает. Ну, на этот раз дежурить буду, а все же сколько-нибудь да получу. Сейчас ты с долгами, наверное, порассчитаешься, а на зарплату с опытного поля может быть кое-что и сделаешь. Мне было очень больно узнать, что ты даже Наде написала о своих затруднениях, и, как будто, ожидаешь от нее помощи. Люба, Надя, наверно, сама нуждается не меньше, и мне бы очень не хотелось, чтобы она тебе что-либо посылала. Я надеюсь, что декабрь – последний месяц этих затруднений, а дальше, в связи с реорганизацией пункта в опытную станцию и новым бюджетом, там, как и в ОКРЗУ, я буду получать зарплату регулярно и регулярно посылать вам. Так что свое намерение – взять лишние часы по работе – я прошу тебя, Люба, оставить Тебе и сейчас не хватает времени, чтобы побыть с сынкой, а если возьмешь лишние часы, так он и совершенно останется один. Между прочим, пока еще не твердо, у меня намечается с января дополнительная работа с заработком. На днях со мной говорили (представитель омского Мелиоводстроя), чтоб я помог в составлении им проекта культур-технических работ на вновь осваиваемых земельных участках (осушаемых болотах). Я окончательного согласия не дал, п. ч. нет еще твердо установленной программы и пока что точно не известен объем работы, но и не отказался. Договорился с ними – они вышлют мне из Омска нужные материалы, я посмотрю по силам ли и по знаниям ли будет для меня эта работа, а потом уже заключим с ними соглашение. Хотелось бы хоть немного где-нибудь заработать, чтоб иметь возможность помочь вам больше, чем это приходилось до сих пор.

В ближайшее время, надеюсь, на следующей шестидневке, закончить составление экономического обзора с/х округа. Оно отняло у меня куда больше времени, чем я предполагал. Этот обзор я составляю по заданию Окрплана и Окрисполкома, он нужен Омску для составления областного очерка. Счетной работы и «писанины» довольно порядочно – тут все нужно: и почва, и климат, посевные площади, урожайность, животноводство, оплата трудодня в колхозах и т. д. и не за один год, а в динамике, начиная по крайней мере с 1932 г., а то и раньше. Вопреки своему правилу, нынче иногда беру работу из ОКРЗУ на дом. Уже четвертую зиму так ведется, а нынче, за отсутствием начальника, особенно заметно, никто почти вечерами в ОКРЗУ не работает, а мне не хватает вечеров, чтоб более или менее в срок уложиться с работой. Кругом шум – тут играют на бильярде, там, наверху, струнный инструмент настраивают, почти рядом – громко хохочут на какие-то рассказы, а я сижу над работой, и работа плохо двигается потому, что трудно сосредоточится. С каждым годом у меня все больше и больше учеников на счетной линейке. Есть желающих человек десять, но пока, так как нет линеек, занимаюсь с двумя – агрономом-плодоводом и специалистом по борьбе с болезнями. Оба очень стараются, технику счета поосвоили и сейчас даже помогают мне. Для экономического обзора нужно очень много вычислений и, вот, они занимаются ими для практики, а мне остается только их проверить. Через два-три дня устраиваю им выпускные зачеты, а там буду с другой парой заниматься. Показать пользование линейки недолго, а дальше – нужна практика. Я вспоминаю, как летом показал сынке, и он быстро понял технику счета; а, знаешь, сынка, пожалуй, из всех моих учеников был самым способным.

Готовишься, наверно, к елке в очаге; если в прошлом году, ты рассказывала, удалось почти из ничего собрать хорошую елку, то нынче, представляю, какая у вас будет елка. В Тару и то завезли массу игрушек, елочных украшений и конфет; в Ленинграде же – магазины полны этих украшений. И сынке хочется елочку. Настоящей, большой, конечно, не придется, а, потом, на такой елке он в школе побывает; маленькую же – мне тоже хотелось – чтоб ты ему устроила, м. б. даже только настольную. На нее не так уж много потребуется, но она оживит комнату и доставит сынке хоть маленькое удовольствие. Он сам пусть, своими руками, подготовит украшений – парашютистов, аэропланов и пр. – он на них мастер. Сынке сейчас интересно было бы посмотреть, что здесь делается, во дворе ОКРЗУ. В округ для колхозов завезли 50 штук чернобурых лисиц – это очень ценные зверушки, каждая из них стоит 1100 руб. Привезли их из Омска в автомашине, каждую лису в отдельной клетке. Колхозы еще их не разобрали, и все клетки стоят во дворе ОКРЗУ. Ежедневно три раза происходит кормежка зверей, исключительно мясом; О. Как они его пожирают, с урчанием. Злые, видать. Клетки имеют по две проволочные сетки, так некоторые лисы за дорогу из Омска по одной сетке уже прогрызли. Днем они более или менее спокойны, а вот ночью, когда идешь с работы, несколько раз слышал, как они ворочаются в клетках, царапают стенки, урчат и лают. В округе организуются звероводческие хозяйства, и колхозы будут разводить этих лис. В ОКРЗУ есть специалист по зверям.

А вот новость хозяйственного порядка. ОКРЗУ построило собственную баню. Красников постарался, чтоб она была культурная – чистая и светлая. Вода возится с Иртыша. Баня платная, цены почти те же, что и в городской – общая 50 коп., а номера (т. е. та же баня, но целиком одному или семье на 1 час) – 2 руб. 50 коп. Теперь хоть кончатся мучения в этом отношении – приходилось мыться или в городской, где: то в очереди простоишь и не дождешься, то пойдешь, а баню закрыли, то воды не хватит или у хозяйки – в непролазной грязище. Завтра же, например, иду утром на работу и захватываю с собой белье, а как кончатся занятия – сразу же в баню, она здесь, рядом; на «номер» денег не хватает, но и в общей не плохо, моется одновременно не больше четырех-пяти человек.

Это письмо, по моим расчетам, ты получишь как раз к 1 января; не знаю, может быть дороги задержат. Последние два дня были сильные снегопады и метели; самолеты не летали и автомашины, кажется, не ходят.

Поздравляю моих дорогих роднушек с Новым годом, с новым счастьем! Сынке желаю – быть здоровым и ни одного, ни одного разочка в Новом году не болеть; желаю ему хороших успехов и выбраться, если не в отличники, то близко к ним. Тебе, Люба, первое, что желаю – это тоже быть здоровой, такой же крепкой против всяких болезней, как ты была и раньше. Желаю еще больших успехов в работе – они у тебя уже есть, ты ударница – и, кто знает, м. б. в Новом году ты поедешь в Москву за орденом. От души желаю, чтоб так отличили мою отличницу. Не мечтаю, но каким бы счастливым был этот Новый год, если б удалось опять нам быть вместе, всем троим, и не на один-два месяца, а так, чтобы потом уже не разлучаться. Помню, и в прошлом, и в позапрошлом году у меня все те же были мечтания и желания. Не удалось их осуществить до сих пор. Может быть этот год принесет это новое счастье.

Крепко, крепко обнимаю свою дорогую жинку. Крепко целую роднушку и прошу за папку так же крепко расцеловать его дорогого сынку. Твой Шурка.

31 декабря 1936 г.

Дорогие мои роднушки! С Новым годом, с новым счастьем. Осталось два часа до нового года – это по тарскому времени; в Ленинграде у вас сейчас 7 час. вечера. Только что пришел из ОКРЗУ. Как-то везде пусто, скучно и совсем не чувствуется наступления Нового года. Вот уже несколько дней как нет радиопередачи, что-то попортилось на радиоузле, а у меня, кроме того, после вьюги соединились провода на улице и, если б даже была передача, все бы равно ее не было слышно. Привык к радио, скучно без него; сегодня бы слушал встречу Нового года в Новосибирске, в Москве, а, может быть, и в Ленинграде; слушал бы, как бьет везде жизнь, и сам бы к ней тянулся, казалось, соприкасался и не был бы так оторван. Отмечаете ли вы, мои роднушки, наступление Нового года? Представляю себе вас и все же хорошенько не знаю – то мне кажется, что только ты вдвоем с сынкой чем-нибудь вкусненьким отмечаете тот момент, когда стрелка часов перешагнула за 12 час.; то вместе с вами показывается Коля; то вижу тебя с сынкой в этот вечер на елке в очаге. Хотелось бы мне, чтобы в это время, когда я пишу это письмо, мои роднушки были у себя в комнатке, никаких срочных дел не имели, просто отдыхали бы, между собой спокойненько и интересно переговаривались и, может быть, вспоминали к слову папку. Но здорова ли ты? От тебя уже порядочно времени нет писем. Ты ведь не дождалась, чтоб горло прошло совершенно, и пошла везде бродить... Не застудила ли его? Здоров ли сынка?. У него каникулы кончились, наверно, со вчерашнего дня (сужу по Тарским школам) и продолжатся до 12-го. С чем он пришел из школы на эти каникулы –все ли дела у него в порядке и в таком ли, чтоб можно было спокойно, без заботы, с чувством удовлетворения за успехи, отдохнуть эти дни. К новому году ты, наверно, получила второй мой перевод в декабре; сумма совсем маленькая, но мне хотелось бы хоть чем-нибудь отметить начало сынкиного отдыха. Надеялся, что сразу же сумею еще послать, и ты постараешься, чтобы сынка получил хоть некоторые из удовольствий и развлечений. Не удалось сразу; правда, опытному полю был перевод из Омска, но в банке не оказалось денег, и т. Жук дней 5 или 6 ходил за ними. Вчера, наконец, получили и он, и ОКРЗУ за вторую половину декабря. Вчерашний день был для меня потому большой радостью – наконец, я мог послать тебе сразу 300 руб. Это еще первый раз за нынешнюю осень. Опытное поле выдало зарплату за сентябрь и октябрь месяцы. С вычетами за обеды там за эти месяцы, а также за молоко, я получил на руки 247 руб. и в ОКРЗУ 132 руб. Сразу же отдал долг соседу 30 руб., послал тебе и еще осталось целых 46 руб. с копейками. Пожалуй, теперь мы выйдем из полосы безденежья – уж очень что-то тяжело было последние месяцы. Опытное поле, между прочим, обещает в ближайшее время рассчитаться полностью; вчера получено сообщение из Омска о новом переводе – не знаю только, как здесь с деньгами. Тов. Жук сегодня уже ходил справляться, но без результатов. У меня долгов уже никаких нет, жалко только, не выписал «Соц. Земледелие» и местной газеты, тогда не хватило денег, выписал только одну газету «известия», а сейчас уже поздно. Ты тоже с долгами, надеюсь, рассчитаешься полностью, и этот месяц не будем урезать себя, как раньше. А там дальше – я все же имею в виду работу, о которой тебе писал в прошлом письме. Жду, что на днях получу из Омска официальное предложение.

Деньги послал тебе вчера и вчера же хотел написать тебе письмо. Пришел в ОКРЗУ вечером, а там так насели на меня со статьей для стенгазеты, что пришлось взяться за нее; отняла много времени, а сегодня к ней рисуется довольно интересная карикатура. Писал насчет лисиц, вернее, насчет безобразного отношения к ним со стороны нашего работника. Часть лисиц колхозы еще не разобрали, и они находятся во дворе ОКРЗУ. Зверовод же вдруг, ни с того ни с сего, запил и целыми днями не показывается. Один день мне самому пришлось вмешаться в это дело, покупать с Красниковым мясо и кормить зверей, так как вечером (уж я шел на работы после обеда) оказалось, что лисицам с самого утра еще ничего не давали. Статья у меня получилась довольно горячая, и я думаю, что этому работнику не поздоровится.

Слышу, внизу бьет 12 час. Мои ходики также показывают 12, а они хорошо идут, не сбиваются. Значит, уже наступил новый – 1937 год. Год не високосный, следовательно, имеет 365 дней. Сюда еще нужно добавить январь и февраль 1938 года полностью и два дня марта – итого еще 426 дней записанного пребывания моего в Таре, вдали от роднушек. Недавно прочел «Успех» Фейхтвангера (оч. понравилась книга; автор ее, между прочим, сейчас приехал к нам в Союз), там говорится (один заключенный в тюрьме), что если осталось только два года, то уже можно считать дни, цифры не такие уж большие. Я до сих пор на дни не считал, сейчас попробовал – совсем не трудно – еще 426 дней… Если б только этим все кончилось… Как время меняет мысли. Уже не ждешь досрочного освобождения, а ведь только год тому назад, я не говорю о годах более ранних, только тем и жил, что, вот, Скоро, наверно, буду свободен. Громадное желание работать – работать широко, без связанности, с возможностями осуществления каждой своей заслуживающей внимания мысли. И сейчас, чувствуя, должно быть, что мое пребывание здесь все же идет к концу и что эти годы я не был бесполезен, что я получил здесь знания, которые и в дальнейшем будут полезны для округа – у меня желание подытожить все мои знания об округе, систематизировать их, привести в какую-то литературную, для всех доступную форму…

Еще 426 дней быть одному, без моих роднушек, без дорогих жинки и сынки. Это, пожалуй, самое тяжелое, и этим страшны и по-прежнему пугают остающиеся еще длинные дни. Казалось бы, за тот большой период, что мы врозь, должна бы ослабнуть, поизжиться потребность делиться с кем-либо своими мыслями, переживаниями, казалось бы – должен появиться навык переживать все одному. На самом деле, не знаю, как у тебя, у меня эта потребность еще более обострилась, и, если раньше о какой-то мелочи и промолчишь, просто посчитаешь ее пустяковой, забудешь сразу же о ней, то сейчас почему – то хочется говорить тебе обо всем, обо всем. И именно тебе… Все мои мысли сводятся туда, далеко отсюда, к моим роднушкам, к тебе. И, не имея другой раз возможности передать их тебе, они причиняют мне большое беспокойство, выбивают из колеи и часто долго-долго не укладываются на полочку забвения.

Почему-то пришли сейчас на ум мои частные взаимоотношения с Ивановым. Живем и работаем мы с ним по-товарищески. На его «лентяйство» я особого внимания не обращаю. Бывает так: оба заняты срочным делом, работаем сосредоточенно, молча. Вдруг я спрашиваю: - Сыну елку делаете? Сам, даже не знаю из каких уголков подсознания, выплывает этот вопрос. Он отвечает: - Мал еще…Старуха, - так он жену называет, - правда, настаивает, но я думаю – не стоит. И, вот, я, со всем жаром, выступаю в защиту елки, говорю, как это будет приятно его жене, рассказываю про свой опыт, вспоминаю, как мы устраивали елки сынке. На другой день Иванов во время работы отлучается, приходит, а через некоторое время улыбается и показывает мне из своих карманов блестящие елочные украшения. Сегодня мы с Ивановым вместе мылись в бане. Мылись молча. Вдруг он меня спрашивает: - А вы послали семье поздравление с Новым годом? Когда? Так что, они получили вовремя? И когда я ответил утвердительно, почувствовалось, что он удовлетворен, что он так и хотел, чтобы мое поздравление вы получили вовремя. Таких случаев у нас с ним очень много. Мысли (совсем уже не относящиеся к делу) возникают как-то неожиданно. И самим приятно от этих мыслей, подобных частных разговоров и связанных с ними воспоминаний.

А зачем я тебе об этом сейчас пишу – тоже не знаю. Мне кажется, что я хотел показать, как мне приятно всякое воспоминание о роднушках. И не только это – хотел сказать о своей потребности в простых откровенных высказываниях и как эта потребность сейчас удовлетворяется, о получаемом отсюда удовольствии. Какое же бы удовольствие, счастье, я имел, если опять представится возможность всегда, как только захочется, обо всем делиться с тобой. До этого осталось 426 дней; ты получишь письмо – срок уже будет короче на 8 дней; большой еще срок, но по сравнению с тем, что пройдено, что пережито – это уже не много. Только бы этими днями закончилось все… Вот с какими маленькими мыслями и пожеланиями для себя я встречаю Новый год.

Второй час уже 1937 года. У меня уже более получаса тому назад вскипел на керосинке чайник. Но что-то не хочется притрагиваться к нему, пожалуй, сразу в постель, в холодную, с чистым бельем.

Крепко целую и обнимаю мою дорогую жинку. Приласкай за папку его дорогого сынку. Твой Шурка.

Г О Д 1 9 3 7

8 января 1937 г.

Дорогие мои роднушки! Получил ваши письма – и твое, Люба, и сынкино.. Несколько дней собираюсь ответить, но сил не хватает – так болят зубы. Вот уже целую шестидневку, с утра еще терпимо, а подходит время к обеду – уже не могу работать; несколько ночей почти совсем не спал. Болит не один зуб, а три или четыре, я даже не знаю хорошенько; затихает один – усиливается боль в другом. И зубы как будто бы здоровые – дупел в них нет; должно быть простудил, так как все они очень чувствительны к холодному; но я, как будто бы нигде особенно не зяб. Тут некоторые в ОКРЗУ объясняют, что эти боли могут быть нервного происхождения или даже от переутомления. Кто их знает от чего, но только совсем они меня измучили – вечером не занимаешься, не читаешь, а бегаешь из угла в угол или лежишь, заткнувши рот подушкой. Беда вся в том, что в Таре нет ни одного зубного врача; раньше был один, но он уехал совсем. Жук, у которого не так давно тоже разболелись зубы, пригласил хирурга, и он удалил ему их, правда, с большими мучениями. Мне же пока не хочется удалять, жалко зубов, но, если так будет продолжаться, может быть тоже придется пойти на это.

С зарплатой по опытному полю оказалось несколько хуже, чем я предполагал. Деньги, верно, были переведены, но, из-за какой-то путаницы в расчетах по соцстраху, их снова перечислили омскому соцстраху, и в ближайшие дни получить, должно быть, не придется. Жук сегодня выехал в Омск, обещал пробыть там недолго, все эти вопросы он, конечно, там отрегулирует, но все же некоторое время, видать, придется подождать. На днях было получено извещение об утверждении опытной станции сметы на 1937 г. в сумме 200 000 руб. (за истекший год было что-то около 60 000 руб.); в связи с этой сметой требовалось уточнить штаты и тематический план работ. На прошлой шестидневке три вечера подряд ходил на поле, на совещания по этим вопросам. Зубы мучили, но ничего нельзя было отложить, так как на 10-е Жук вызывался в Омск с готовыми материалами. Сейчас всю эту работу закончили, Жук уехал, а Мих. Сем. Кузьмин получил отпуск на полтора месяца. В январе обещал приехать в Тару Черноголовин; возможно, что из Омска Жук вернется вместе с ним.

Так как с деньгами за этот месяц у меня получше, несколько изменил свое питание. Мне, откровенно говоря, уже порядочно надоело кофе; сейчас я молоко беру не каждый день, а изредка, раз-два в шестидневку; в остальные дни, чтоб все-таки не прекращать его привоза, я отдаю молоко хозяйке, за ту же цену. Купил себе масла ½ кг. и сразу же три кг. баранины. С хлебом по-прежнему не совсем благополучно. Серый хлеб, правда, бывает ежедневно, но в таком ограниченном количестве, что приходится долго выстаивать в большой очереди и не всегда все же его получать. Но, если удается, берешь его сразу 2 кг., сколько можно; чаще же покупаешь хлеб за 1 руб. 50 коп. кг., а иногда приходится брать и за 2 руб. 70 коп. Баранины купил по 3 руб. за кг. и, так как сразу купил много, то несколько раз готовил себе жаркое; в круглой печке оно получается ничего.

Неважно обстоит дело у меня с валенками. Их подшили два месяца тому назад, а сейчас подшивка уже почти вся сносилась; на днях придется снова отдавать подшивать, а материала у меня нет. Подшивка же с материалом будет стоить, наверно, порядочно.

Нынче в Таре стоит удивительно теплая зима. Прошло несколько дней с морозами –25-30, а сейчас опять температура держится –5-6. Другой день в валенках даже тяжело ходить, жарко, вполне бы можно в ботинках, но в ботинках очень зябнут ноги, когда сидишь без движения в ОКРЗУ; там холодно от пола – помнишь, как на Сиверской, когда мы жили на даче № 5. Так и ходишь, не снимая валенок, а они, видишь, как быстро носятся, если с ними не расставаться – на два года не хватает.

В тарском кино третий день идет картина «Дети капитана Гранта». Считаю, что ее нужно посмотреть, но эти зубы делают так, что не до картины. Вчера одно время стало полегче, обрадовался, вот, думаю, кончается болезнь, ну а сегодня опять «ноют», а с ними абсолютно ничего не делается, не знаешь, куда деваться.

Очень рад был получить ваши письма. Сынка особенно давно мне не писал. Учится-то он не так, чтобы хорошо; как у него второй квартал? Почерк же почти уже установился, как у взрослого, и красивый, мне нравится. Какую елку удалось устроить для него, доволен ли был? Пишите, роднушки, папке почаще – так бывает радостно получать ваши письма и приятно читать их…

Крепко целую мою дорогую жинку и родного сынку. Твой Шурка и сынкин папка.

15 января 1937 г.

Дорогие мои роднушки! Последние два дня я чувствую себя совсем прилично. Как-то и не верится, что зубная боль перестала, или, вернее, почти перестала. А ведь после того, как я вам писал, пришлось еще много потерпеть. Должно быть, сильно у меня болел только один зуб, а другие «подбаливали» ему за компанию. После вас в аптеке не бывал ни раза, а тут несколько раз ходил – и за йодом, и за гвоздичными каплями. Ну, в итоге, думаю, что мне хорошо помогли компрессы, а их ставил я на каждую ночь. Щеку не раздувало (флюса не было), но распухли железы, и десна так наболела, что есть нельзя было. Как-то днем замечаю, что из этого зуба вдруг пошла кровь, ну а с тех пор и полегчало. Очень худо, что нет зубного врача – нужно бы полечить зубы во избежание такой боли.

Вчера настолько хорошо себя чувствовал, что делал доклад на научно-агрономическом кружке, а ведь до этого совсем не работалось, расклеился так, что, казалось, конца не будет. Так как целые дни заняты в ОКРЗУ, к докладу пришлось готовиться ночью, просидел всю ночь, лег только в пятом часу. Тема доклада – «Климатический очерк Тарского округа». Собралось порядочно публики, пожалуй, больше 30 человек – агрономы, мелиораторы, зоотехники и пр. специалисты. Если бы было больше времени – можно было бы сделать доклад еще интереснее, но и сейчас, судя по выступлениям и так, частным замечаниям, мое сообщение очень понравилось. Даже было вынесено предложение оформить его литературно (я имел только маленький конспектик) и отпечатать его, так как, говорили, этот материал нужен и сейчас каждому из нас, а, кроме того, потребуется и тем, кто будет работать после нас. Не знаю, найду ли я время для такого оформления, а затем все же оно пойдет, наверное, впустую – или совсем нельзя будет печатать работу, или, если она будет печататься, то без моей фамилии; примеры уже были.

Работы же сейчас, Люба, по горло. Уже сегодня говорил начальнику ОКРЗУ т. Казакову (а он все еще замещает т. Третьяка и в ОКРЗУ почти не бывает), что если мне не дадут помощника или не снимут с меня хоть часть работ, я ее выполнить не в состоянии. У меня целые дни уходят на работу по ссуде – округу дали очень большую семенную ссуду и, кроме того, еще фуражную и продовольственную. Распределение ее по районам и, кроме того, по пунктам, из которых получать, все это сосредоточено у меня. Бездна переписки, не успеваешь отвечать даже на телеграммы. А кроме этой работы у меня и посевные площади, и горючее, и кредиты, и машины, и удобрения; требуют к 25/I составить план на 3-ю пятилетку и до сих пор не закончен экономический обзор округа. Моментами прямо не знаешь за какую же работу браться, какая из них срочнее. Ты знаешь, что при такой спешке всегда могут быть просмотры или ошибки, а в моем положении это уже совсем не допустимо. Другой раз так раздумаешься – отдаешь, мол, все время и все силы этой работе, стремишься делать как лучше, а случись какой-либо просмотр – едва ли кто вступится, и пострадаешь еще больше, чем пострадал. В связи с такими мыслями у меня за последние дни все чаще и чаще возникает желание – заявить категорически нач. ОКРЗУ, чтоб меня совсем освободили от работы из ОКРЗУ. Думаю, что сейчас в Таре меня знают, не то, что в первый год, и такой заработок, как в ОКРЗУ, я, пожалуй, найду. И, наверное, для меня лучше было бы оставить ОКРЗУ во многих отношениях, но как-то не хватает пока силы для такого решения, пожалуй, по двум причинам: одно – это – а вдруг останешься без заработка, и – второе – без меня в ОКРЗУ развалится вся работа. О последнем говорю без преувеличений, без всякого хвастовства, даже – с большим сожалением. Ведь сейчас, откровенно говоря, в ОКРЗУ нет ни одного специалиста, который бы решал ответственный вопрос или что-либо предпринимал новое предварительно не посоветовавшись со мной. По доброму взаимному соглашению меня оттуда не отпустят; уйти я имею, конечно, полное право, но такой уход, по всей вероятности, будет связан с целым рядом неприятностей. И все же, если в ближайший месяц ничего не изменится (жду приезда т. Третьяка и того времени, когда т. Казаков будет фактически работать в ОКРЗУ), придется решиться на уход. Между прочим, мне третьего дня предлагали (эта Виноградова – она теперь завед. учебн. частью агротехшколы) взять несколько часов занятий по агротехнике в школе. Я ей сказал, что с моей стороны возражений нет, но ей требуется этот вопрос решить с УНКВД, может быть через т. Казакова, а без этого я не могу начать заниматься. Подобного рода предложение имею и от РАЙЗО – на курсах заведующих хатами-лабораториями; пока составляю для них учебный план и программу занятий, а придется ли еще заниматься – пока не знаю.

В выходной день, 12/I , в ОКРЗУ была елка; принимал в ее организации самое активное участие, играл в струнном оркестре, даже – больше: управлял «трезвонно-шумовой» его частью, составленной исключительно из ребят. Наряду со струнными, в ход пустили такие инструменты, как пионерский барабан, бутылки, наполненные водой до различного уровня, колокольчики от дуги и пр. Оркестр пользовался у ребят большим успехом. Было только очень тесно: помещение в ОКРЗУ небольшое, а ребят собралось около 130 человек, да родителей, примерно, столько же. Как у тебя прошла елка в очаге, и какую елку вы устроили себе с сынкой дома? Поджидаю об этом писем, да что-то долго они не идут. С газетами у меня получилось на этот год очень плохо. Я тебе писал, что из-за денег я не выписал ни «Соц. Землед,», ни местной газеты, а только «Известия». Для меня, правда, это самая интересная газета. Выписал ее на полгода и, оказывается, что получать все же не буду. Урезали лимит подписки на округ, и подписчиками остались только учреждения, а частных лиц, да и некоторые учреждения, сняли с подписки. Сегодня по почте получил обратно свои 15 руб., сразу же опять пошел в Союзпечать и выписал с февраля м-ца «Соц. Земледелие» и местную, а на этот месяц остался без газет. Скучно.

На картине «Дети капитана Гранта» все-таки побывал, хотя и болели зубы. Очень мне понравилась игра географа и, особенно, обе песенки, и про ветер, и про капитана. Часто ли вы бываете в кино – тебе, Люба, интересно, наверно, ходить вместе с сынкой. Помню и сейчас представляю, как он все переживает и энергично проявляет свои чувства. Он мне писал, между прочим, что картина «Вратарь» ему очень понравилась, а тебе не особенно. Сегодня первый вечер у меня горит электричество: хозяйка несколько раз ходила на мельницу и добилась, чтобы присоединили. Свет довольно сильный, против моего ожидания, заниматься вполне можно, даже приятно. Надоело с керосиновыми коптилками. А с ними и в ОКРЗУ приходится работать: там у меня висит лампочка 120-вольтовая (при сети в 220 вольт) в 300 ватт, и, все равно, начиная с 6-и часов вечера и до 11-111/2, приходится зажигать керосиновую лампу. Сейчас было предупреждение, два часа ночи, свет погасят; кончаю писать и сразу же в постель. На завтра уже на целый день составлен в голове рабочий план, хочется много успеть сделать. Но обычно такие планы разбиваются почти ежедневно – приходишь в ОКРЗУ, а там на столе уже пачка телеграмм и среди них обязательно находятся такие срочные, что все оставляешь и садишься за их исполнение.

Жду от моих роднушек писем. Очень хочется знать подробно, подробно – какая у вас была елочка, где она стояла. Сынка прислал мне план расположения мебели в комнате, так что я наглядно могу представить всю обстановку. Напиши мне, Люба, и об отметках сынки за 2-й квартал по каждому предмету; сам он, я боюсь, не соберется мне об этом написать. Если не трудно будет – поразузнай, нельзя ли выписать на меня «Известия» или московскую «Правду» через ленинградскую Союзпечать – хотелось бы все-таки регулярно прочитывать эти газеты. Если трудно выбрать время для этого – не обращай внимания на эту просьбу.

Крепко целую моих дорогих роднушек. Крепко, крепко обнимаю мою дорогую, хорошую жинку; хотелось бы обнять не «теоретически», в письме, а по настоящему приласкать дорогушку. Приласкай за папку сынку. Твой Шурка и сынкин папка.

26 января 1937 г.

Дорогие мои роднушки! Простите папку, что так долго не писал. И сейчас только что пришел на квартиру, днем не отдыхал, сейчас час ночи, усталось, спать хочется, но решил написать обязательно, хоть немного, сколько напишется. Поставил на керосинку кастрюлю, утром привезли молоко, нужно сварить кофе. Давно уже его не пил, поднадоело, а потом – почему-то давно и молока не привозили. На опытном поле совсем что-то не ладится дело. Я тебе писал, что Жук уехал в Омск, обещал скоро вернуться, и до сих пор его нет, как без вести пропал, и не пишет даже. На опытном поле ни копейки денег, зарплата не плачена с ноября месяца, и нет настоящего заместителя. Жук уехал и даже не оформил в банке подписей, кто бы мог вместо него распоряжаться кредитами. Все мои расчеты, что в этом месяце я смогу послать тебе опять порядочную сумму пошли крахом – опять только одна зарплата по ОКРЗУ; ее наверно на днях выдадут. За работу по проектированию культуротехники на осушенном болоте я все же взялся, правда, пока в небольшом объеме и без договоренности о цене. Работу нужно закончить к 15/II, я уже начал ее и 22/I целый день и вечер просидел с ней; вся беда – совсем некогда работать. Знаешь, Люба, а ОКРЗУ, кажется, еще никогда не было так тяжело работать, как нынче, а, особенно, сейчас, вот в эти дни. Приехал секретарь областного выставочного комитета по подготовке экспонатов на Всесоюзную с/х выставку. От Тарского округа намечается пока около 30 колхозов, по каждому из них нужно оформить очень сложные документы – характеристики. Все это должен бы проделать В. А. Иванов, ст. агроном, как секретарь окружного выставочного комитета. А он и раньше ничего не подготовил, и сейчас совсем не показывается в ОКРЗУ – болят зубы, и он сидит дома. Представитель из Омска насел на меня, чтобы я выполнил всю эту работу. Я ему прямо заявил, что от работы не отказываюсь, но у меня так много другой срочной работы (семена, кредиты), что без ущерба для нее моя новая нагрузка не пройдет. В связи с этой подготовкой меня два раза приглашали в Окружком на совещания, раньше никогда туда не звали; я и там заявил то же самое. Представитель области настаивал, чтобы эту работу поручили мне. И в Окружкоме решили очень просто – и от прежней работы не освободили, и сказали, что пока Иванова нет и новую нагрузку мне придется взять на себя. Ну, а Иванова в эти дни не будет, он появится тогда, когда самое большое будет сделано. Завтра, например, проводится окружное совещание кандидатов на Всесоюзную выставку, и мне всю ночь на сегодня пришлось сидеть и писать обращение от совещания ко всем колхозницам и колхозникам округа, а завтра придется с каждым участником совещания проработать материал по его колхозу. «Обращение», между прочим, очень понравилось секретарю областного комитета, он не внес в него никаких поправок. Сегодня же днем, на общем собрании коллектива ОКРЗУ, он отметил мою работу как примерную и говорил, что если мне потребуется какая-либо помощь от товарищей, то чтоб каждый помог. К большому сожалению и при желании все-таки помогают очень мало. Сегодня попросил зоотехника подготовить кое-какие материалы по животноводству, и в итоге все же пришлось все делать снова самому – большинство работников очень слабы, и, чтобы добиться от них того, что нужно, приходится тратить больше времени, чем если сделать самому. Еще дня три-четыре самое меньшее пройдет эта горячка, а за это время столько накапливается своей основной работы, что и с ней придется посидеть ночи. Прямо не хватает времени, желал бы все сделать, работаю быстро, и все ведь время с 9 час. утра до 12, до часу ночи тратишь только на работу – и все же остаются недоделанными большие концы. Пробовал говорить с т. Казаковым, новым начальником ОКРЗУ, но чувствую, что выход может быть один – совсем оставить здесь работу. А так – все обещают, и все же ни малейшего облегчения, никакой компенсации в смысле увеличения зарплаты.

Вот сколько написал тебе, думал – черкну полстранички, хоть весточку о себе дать, а там – поосвобожусь – напишу настоящее письмо. Разошелся, хочется с роднушкой отвести душу, хочется иметь родное сочувствие.

Кофе уже давно готов. Буду пить его по богатому, с белым хлебом; с серым что-то опять большие перебои. На днях – это 22/I, когда взялся за новую заказанную тему – решил побаловать себя, купил ½ кг. компота, его одно время не было, теперь появился, по 7 руб. кг. С каким удовольствием я ел его и пил вместо вечернего чая – от большой кастрюли совсем осталось немного на следующий день. Еще запас остался, но только времени не выберу, чтоб его сварить. Уже давно, на другой день как послал то свое предыдущее письмо, получил от тебя, где ты описываешь елочный базар на площади Урицкого. Даже и представить не мог, как это, должно быть, красиво. Очень рад, что и сынке удалось устроить елочку – он у нас, видать, еще не совсем большой, и она, наверно, доставила ему большое удовольствие.

Рука что-то совсем плохо пишет – за день нацарапалось порядочно. Жду от роднушек писем.

Крепко целую мою дорогую, хорошую жинку и родного сынку. Твой Шурка и сынкин папка.

4 апреля 1937 г.

Дорогие мои роднушки! Не может быть, конечно, никаких извинений за такое долгое молчание. Давно, давно уже получил письмо от сынки, на днях сразу два письма, от тебя, Люба, и от Лиды, а я никому, ни одного слова. Совершенно не вижу времени, как оно идет, суток определенно не хватает, и чувствуешь себя просто бессильным изменить порядок вещей. А порядок вещей таков, что встаешь и прикидываешь, какую бы из работ взять для выполнения в первую очередь – их так много и все они такие срочные. Пока умываешься и пьешь на ходу стакан чая, план составлен, но, приходишь в ОКРЗУ, и он ломается – на столе пачка новых телеграмм по самым разнообразным вопросам, тут и завоз семян, тут и подготовка к севу, подготовка к весенней выставке и пр., и пр. Работаешь, как говориться, не отрываясь, боишься лишний шаг сделать и лишнее слово сказать, обеденный перерыв доводишь до получаса (большей частью обедаю в столовой), а там опять за стол до 10-11 час. вечера. Работы всей, конечно, не сделаешь, бросаешь ее на сегодня, чтоб идти на квартиру и там садиться снова за отложенную от вчерашней ночи работу по опытному полю. Спать ложусь не раньше 3-х часов. И, знаешь, Люба, то ли под сильным напряжением, то ли по другим каким-либо причинам – как-то совсем не чувствую усталости. За последние месяцы сам удивляюсь своей продуктивности – составил план по развитию с/х-ва на 3-ю пятилетку, он уже утвержден Окрисполкомом, составил без числа оперативных планов и разнорядок, написал ряд инструкций по новой агротехнике; и по оп. станции разработал все темы полевых опытов и сейчас кончаю составление детального (по декабрь) рабочего плана. Плохо, что я почти совершенно не имею возможности там бывать: агроном Иванов в командировке, и я заменяю его, в общем, как и в прошлые годы, работаю, по существу, в агрономическом отделе один. Тов. Жук считается со всем этим и не особенно настаивает, чтоб я обязательно бывал на поле; но сам он почти ежедневно приходит в ОКРЗУ и советуется почти по всем вопросам; очень просит, чтоб я не бросал работу на Станции,, пусть даже в таком виде, как сейчас. Но я чувствую, что так дальше продолжаться, конечно, не может. Тов. Третьяк вернулся из Омска – вопрос о формировании зернового управления временно отложен; лично о себе я у него не справлялся, но слышал, как он рассказывал другим, что в Омске согласны на то, чтоб агрономическая часть обслуживалась «местными» работниками по совместительству. С т. Казаковым я пробовал говорить еще раз о снятии с меня части работы и увеличении зарплаты. Он все обещает… И, вот, я, Люба, не выдержал; на днях как-то, когда особенно много поступило ко мне новых заданий, причем непосредственно меня как плановика мало касающихся, я написал заявление об освобождении меня из ОКРЗУ с 1-го апреля. Это заявление сам отнес к т. Казакову; он несколько был смущен, я, говорит, в ближайшие же два дня все устрою. Напомнил ему, что он четыре месяца мне обещает отрегулировать круг моих обязанностей и повысить зарплату, но до сих пор ничего нет. Предупредил его, что жду еще до 5/IV, а там, как он хочет, а я буду считать себя свободным от работы в ОКРЗУ. У меня сейчас уже есть несколько неприятностей с задержкой выполнения отдельных работ, а при такой загрузке их никак не избежишь. Но, в общем, сегодня уже 4/ IV, мы каждый день встречаемся с т. Казаковым и по несколько раз, но разговора на мое заявление он ни разу еще не начинал. Я предполагаю, Люба, добиться того чтоб мне или повысили зарплату по ОКРЗУ и точно установили выполнимый круг обязанностей, или, если у ОКРЗУ нет возможности повысить зарплату, чтоб сняли с меня часть работ и точно определили, какое число дней я могу здесь не бывать, чтоб работать на Станции. И вот это решение тянется без конца.

Хлебные дела в Таре по-прежнему. Поездка Красникова дала мало; на мою долю в общем досталось 10 кг. муки по 2 руб. 50 коп. за кг.; теперь же полная бездорожица – нынче весна идет очень ранняя; самолеты прекратили летать еще 30/III; ожидают, что навигация откроется чуть ли не с 20/IV, а в прошлом году первый пароход был что-то около 10/V. Сейчас уже целую пятидневку не было ни омской газеты, ни центральной. Наверное и письмо пройдет до вас дольше обычного…

Три дня тому назад я послал тебе, Люба, триста рублей. Ты, пожалуйста, хоть немножко пообнови себя к весне – а то, за что ни возьмешься – все потрепалось или худое. Думаю, что теперь зарплата будет выдаваться более или менее регулярно, и вам не придется так бедствовать, как в осенние и зимние месяцы. Мне бы очень хотелось, чтобы мои роднушки поставили себе и радио – не знаю только сумеете ли выделить на него из этих денег, ведь столько везде дыр. А есть ли в Ленинграде платье, обувь и материалы? В Таре абсолютно нет ничего – у меня худые галоши (удивительно, почти и не носил их совсем, а подошвы пропускают сильно воду) и нигде их не достанешь, приходится до сухой погоды больше ходить в сапогах. Мне, Люба, ничего не посылай. Ведь все равно можно послать очень немного. Хлеб то, вообще, есть и сейчас, например, хлеба по 4 руб. 10 коп. за кг. можно достать свободно, но очень трудно достать более дешевые сорта. Мне уж не так много требуется на день, и я обойдусь.

Спасибо сынке за письмо. В ближайшие же дни обязательно ему напишу. Между строчек его письма так и видно, как он вырос за год, какой стал большой и какие новые интересы у него появляются. Хочется повидаться с роднушками, но еще более хочется совсем расстаться с Тарой и быть с вами уже насовсем вместе.

Крепко обнимаю мою дорогую жинку. Крепко целую своих дорогих роднушек. Твой Шурка.

2 мая 1937 г.

Дорогие мои роднушки! Сегодня последний день праздника. И вчера, и сегодня отдыхаю, валяюсь в постели, слушаю радио, читаю беллетристику. Захотелось отдохнуть в полном смысле слова, и погода к тому же благоприятствует. Дни стоят серенькие, с дождем и снегом, на улицах непролазная грязища, из-за грязи была отменена намечавшаяся на 1-е мая демонстрация. На опытной станции был 30/IV, провел там целый день, в поле работать еще нельзя – ну и решил эти праздники пролентяйничать. Взял в библиотеке толстые и очень интересные книжки, одна из них – это «Одноэтажная Америка» И. Ильфа и Е. Петрова. Читаю с удовольствием красочные описания быта американцев и злоключения авторов-путешественников. Вчера слушал демонстрацию на Красной площади в Москве. На редкость была ясная передача. Хорошо были слышны бой кремлевских часов – полчаса десятого, без четверти десять, а потом – удары колокола 10 раз и шум оживившейся сразу площади; диктор все время информировал, что там происходит; речь т. Ворошилова была понятна до одного слова. Какое большое удовольствие это радио, особенно, когда чистая передача. За тысячи километров находишься и в то же время ощущаешь жизнь Красной площади – этого пульса не только Союза, но и трудящихся всего мира. Сейчас, когда пишу письмо, Москва передает концерт из произведений композитора Дунаевского. Его музыка производит на меня чарующее действие, в ней как-то забываешься, отдыхаешь – передаются отдельные музыкальные картинки и песенки из фильмов «Дети капитана Гранта», «Цирк», «Веселые ребята» и др.; некоторые из вещей я слышу впервые, но для всех характерно одно – это жизнерадостность. Так и провожу эти дни, не отходя от громкоговорителя и с книжкой в руках. Вчера получил от сынки письмо – угадал мой сынка, его поздравление пришло как раз 1-го мая. Пишет, что хочется побывать у папки и что следующую первомайскую демонстрацию мы будем шагать с ним вместе.

Приятно было читать папке, что сынка собирается помогать маме убирать комнату к праздникам и что по ботанике он получил «хор» (это, как будто бы, первый у него по этому предмету). А ты, Люба, его, видать, приодела к праздникам – новые брюки, кепка; наверное совсем кавалером выглядит. Мне так хочется, чтобы вы и нынче побывали у меня; вернее, хочется повидаться, побыть вместе с роднушками, и лучше, если б это можно было осуществить не в Таре, а, например, в Ленинграде; но пока последнего нельзя – приходится говорить о Таре, как ни тяжелы бывают для вас эти поездки. И все же сейчас я не могу решиться написать определенно по поводу поездки. Положение ни в чем не изменилось против того, что было до первого мая. В майские дни, правда, свободно можно было купить хлеб по 2 руб. 70 коп. за кг., но с завтрашнего дня опять ожидают те же очереди. Навигация, наверно, откроется что-нибудь около 10 мая. Весна из ранней получилась одной из поздних. Может будут какие-либо изменения с открытием навигации. Перед праздниками хотел купить мяса, но походил, походил по базару, да так ничего и не взял: плохое скотское мясо, на которое и смотреть не хочется, а не то что покупать, продают по 5 руб., мясо поприличнее – 7 руб. кг., свинина, не из важных – 11 руб. В магазинах к праздникам открыли торговлю фаршем – по 8 руб. за кг., так я еще 29/IV взял на пробу ½ кг. и впервые самостоятельно приготовил себе котлеты. Очень понравились, и оказались довольно выгодными – с аппетитом истреблял их за обедом и даже утром; рассчитывал, что возьму этого фарша побольше и буду сыт эти дни. 30/IV день пробыл на Станции, а когда вечером зашел в магазин, то от фарша и следов не осталось. Больше, - говорят, - его не будет. Нужно было придумывать какой-то другой обед – в столовку решил за праздники не ходить, да и вообще как-то от нее поосвободиться. За последнюю 6-дневку в столовой сильно подняли цены: котлеты стоили раньше 1 руб. 20 коп., а теперь 1 руб. 70 коп., и так на все Попросил хозяйку – она испекла мне перед праздником хлеб из всей моей остальной муки, получилось целых 5 буханок. Надеялся, что достану мяса, а когда с ним не вышло, то фарша. Когда и с фаршем сорвалось, случайно наткнулся в одном магазине на сосиски, при мне их привезли, взял их ½ кг, и, вот, вчера и сегодня со своим обедом. На сковородочке поджарю их с картошкой – и обед готов – ни чистить, ни посуды мыть, ничего не надо. А на второе – кофе. Кофе я уже тоже давно не пил, но на эти дни попросил молока, и мне завезли со Станции два литра. Так что, в целом, обеды получились богатые, сытные и праздничные. Подсчитал – и все же они дешевле, чем в столовой, правда, не намного, но зато куда питательней. Если б можно было доставать муку, то, конечно, не пошел бы в столовую, а то ведь в буквальном смысле идешь туда из-за хлеба. И не один я так делаю, в столовую начали ходить обедать целые семьи; число посетителей за последние месяцы выросло, наверное, не менее, чем в два раза. Не знаю, на опытной станции обещали свезти на мельницу свободное зерно и выдать (вернее – продать) работникам муки, м. б. удастся там достать немного. Голодным я, конечно, Люба, не сижу – до этого далеко, но, если сравнить с тем, как легко и свободно покупался хлеб ну хотя бы нынешней осенью, то сейчас разница чувствуется ощутительно и в первую очередь на кармане. Вместо 50-60 коп. на хлеб теперь ежедневно уходит около 3 рублей (если не иметь своей муки и не ходить в столовую). У меня было несколько таких дней: сайка к обеду, сайка вечером и сайка - утром, а она стоит 1 рубль 4 коп. Иногда, между прочим, и в столовой не бывает хлеба, а к обеду продают те же сайки. Вот, видишь, какое положение. Не удивлюсь, что тебе, наверно, как-то трудно даже вериться. В Ленинграде этого не чувствуется, а здесь только и разговоров, что об очередях да о хлебе. 29/IV я послал тебе, Люба, 250 руб. – получил зарплату в ОКРЗУ за вторую половину апреля и на опытной станции за первую половину. Тех денег, которые заработал в Мелиоводстрое, пока еще не получил, так как управляющий, который выехал перед праздниками в Омск, до сих пор еще не возвращался.

На опытную станцию приехал новый работник – агротехник. Это только что окончивший Омский с/х институт студент, летом ему еще придется ехать сдавать дипломную работу. Черноголовин, по всей вероятности, совсем не будет здесь работать, во всяком случае на посевную не приедет. Про него идет слух, что в Якутии на курсах он за два месяца заработал 7 тыс. рублей и сейчас не знает, что с ними делать; передают также, что он разводится с женой. Новый сотрудник, т. Безрук, очень часто заходит ко мне в ОКРЗУ, опытное дело ему еще практически совершенно не знакомо, и мне придется во многом ему помогать. Но все же теперь хорошо, что там постоянно, на месте, будет ответственное лицо, а то до сих пор бывали моменты – хоть разорвись – и на Станции нужно быть, и в ОКРЗУ никак не оставишь работу. Если дожди прекратятся, то числа 4-5-го можно будет во всю приступить к полевым работам. В ОКРЗУ обещают поосвободить меня на эти дни, так что, возможно, удастся непосредственно самому участвовать в закладке опытов. Между прочим, Люба, один из опытов, заложенных мною осенью, обещает прямо разительные результаты: это опыт с озимой пшеницей; озимая пшеница в Тарском округе удается очень плохо – почти ежегодно гибнет и, главным образом, от весенних морозов, когда снежный покров уже от них не защищает. Такая же картина наблюдается и нынче, но на некоторых делянках, на делянках, прикрытых с осени соломой, озимая пшеница, кажется, сохранилась полностью, во всяком случае она зеленеет под соломой, а на открытых делянках она сейчас побурела, хотя из-под снега вышла тоже зеленой. Результаты окончательно еще не определились, но если это так, как сейчас намечается – это же громаднейшее достижение.

Я не знаю, Люба, почему ты так редко и мало стала писать… Я пишу тоже редко, но вся моя работа – это бумага и перо, и, иной раз, просто рука от них отказывается…

Не забывай, Люба, твоего родного Шурку. Крепко целую свою дорогую жинку и прошу приласкать за папку сынку. Твой Шурка.

20 июня 1937 г.

Дорогая Люба! Я и сам не думал, что так привык к тому, чтобы летом моли роднушки были здесь, со мной. Скучается куда больше, чем в какое-либо другое время года. Возвращаешься вечером с поля, так и хочется попасть в родную обстановку: ты хлопочешь у керосинки, сынка с воинственным видом носится около дома, потом все на грязном крылечке ноги мыть, вместе ужинать, расстилание постелей… Как часто бывало, или один сынка, или вместе вы встречаете меня почти у самой Станции, и как хорошо возвращаться вместе…

Ты, люба, не представляешь, как сейчас живется в Таре – это с одной стороны, и с другой – чего мне стоило отказаться от мысли видеть вас и нынче. Не знаю, чем объяснить, не знаю, правда, как обстоит дело на железной дороге, но здесь пассажиры по шестидневкам выживают на пристани, чтоб попасть на пароход; это сейчас, когда движение вообще меньше, чем весной и к осени. О продовольствии я тебе писал несколько раз. В настоящее время одна из столовых, где я обычно обедал, встала на ремонт; пробовал ходить в другую, колхозную (при доме колхозника), но так как там очень часто не бывает хлеба, то бываю в ней лишь в исключительных случаях. Присланную тобой муку пока не трогал, просто потому, что не решаюсь сам стряпать, боюсь испортить, а зато макароны и крупа совсем к концу. Два дня как-то только и сыт был макаронами. Не взыскателен я, но все же на Станции не обедаю – там, как открылась столовая, и до сегодняшнего дня бессменно одна «горошница» - это пустой горох на воде. И то смеются там, - если бы не Ваши горохи, А. П. , не пришлось бы и столовой открыть, - а это остатки гороха от моих прошлогодних посевов. Новые работники на Станции питаются также вроде моего: одному жена прислала из Омска вермишели, второй – сам привез оттуда крупы, ну а за тем – молоко. Ту удивишься, но нынче довольно часто мой ужин – бутылка парного молока и хлеб, полученный на Станции к обеду. Прошлую шестидневку, правда, много поел рыбки, сам наловил; на выходной день ездили из ОКРЗУ в ближайший колхоз, ловили неводом всю ночь, и на меня досталось 4 кг., причем, одна щука, около 2-х кг., щурята и лини. Линей пробовал первый раз – очень вкусная рыба.

В отношении квартиры и хозяек, Люба, я тебе давно не писал и потому только, что хотел написать лишь тогда, когда у меня будет другой адрес. И апрель, и май искал комнату; в мае мне уже определенно обещали дать от ОКРЗУ, и вот так тянут до сих пор, а я прошу хоть какую-нибудь комнатку. Дело в том, что нынче у хозяйки без конца квартиранты: двое живут на кухне; старик с девочкой и двое школьников жили наверху, один из них с Васей спали в моей комнате; с этим я еще мирился. Но вот как-то в апреле прихожу с работы, а в моей комнате койка (ребята спали на полу), и у койки новый жилец – ты знаешь его, он раньше жил у хозяйки – это Вас. Ив., что учится в педтехникуме. Выясняю, в чем дело, - говорят, на несколько дней, ему дают путевку на курорт, у него что-то с сердцем, едет лечиться. Ругнул хозяйку – почему в мою комнату без предупреждения; но, думаю, пусть поживет эти несколько дней. А он и живет до сих пор, путевки не получил, сдает экзамены. Когда я узнал об этом, решил, не предупреждая хозяйку, немедленно же перебраться. Обошел очень много комнат – нет дешевле 50 руб., плюнул, решил просить еще раз у ОКРЗУ, а здесь так до сих пор и обещают. Не хочется бывать, да я почти и не бываю на квартире, только спать ходишь. Хозяйку не вижу целыми шестидневками. Ее, между прочим, из контрольной семенной лаборатории уволили чуть ли не за воровство семян, одно время была без работы, а теперь Черноголовин устроил поденной рабочей на опытной станции. Уходит она туда в 6 час. утра и возвращается иногда позже моего, работает там не у меня, а по сортоиспытаниям. Вторая, нижняя хозяйка, совсем с пути сбилась, каждый вечер новые мужчины, пьянки, а часто где-то пропадает и возвращается под утро. В общем квартирная обстановка мне уже опротивела, но не из-за нее я решил отказаться видеть вас – мне обещают освободить мою комнату сразу же, как только вы приедете; вместе с роднушками – мне дела мало до того, как там другие будут жить, но я не знаю, как устроиться с питанием, и при тех средствах, какими мы располагаем, получился бы здесь не отдых.

Несколько раньше ты мне писала, Люба, по поводу моего отношения к сынке. Возможно, ты и права здесь во всем. Но не видя годами сына – просто не имеешь силы в письме заниматься строгостями. Это не то, что я стараюсь всю тяжесть воспитания его свалить на тебя; об этом и стараться не нужно – она и так свалилась, я знаю, как тебе тяжело и трудно. Я, возможно, с педагогической точки зрения неправильно, пробую воздействовать на него другим методом. По твоим словам, этот метод оказался неудачным. Но сынкой, его успехами, я все-таки доволен. И большое, большое спасибо моей дорогой жинке, что сынка так прилично перебрался в 7-й класс. Его успехи – это твой успех. Крепко целую роднушку. Твой Шурка.

15 июля 1937 г.

Дорогие мои роднушки! Пишу вам вторую открыточку. Жив и здоров. Хочу, чтобы вы не беспокоились обо мне и отдохнули за отпуск, а сынка поднабрался сил к новой учебе. Крепко целую и обнимаю своих дорогушек. Твой Шурка и сынкин папка.

КОНЕЦ

П Р И Л О Ж Е Н И Я


Приложение 1

Заметка из газеты «Ленинградская Правда» от 10 января 1958 г., № 8 (13034). Рубрика: Читатели сообщают.

Воспитательница детей

Сорок лет тому назад начала воспитывать детей Любовь Николаевна Смирнова. В 1917 году она трудилась в одном из детских домов, созданных сразу же после Октябрьской революции.

Последние двенадцать лет Любовь Николаевна воспитывала дошкольников в детском саду № 46 парфюмерной фабрики «Северное Сияние».

На днях педагогический коллектив детского сада и родитель сердечно чествовали юбиляра.

Л. Лебедева

Приложение 2

М и н и с т е р с т в о ю с т и ц и и Р С Ф С Р

Л Е Н И Н Г Р А Д С К И Й Г О Р О Д С К О Й С У Д

Ленинград, Фонтанка, 16

28 апреля 1959 г. № 4-У- 0273/9

С п р а в к а

Выдана гр. Смирновой Любови Николаевне в том, что Постановлением Президиума Ленинградского Городского суда от 24 апреля 1959 года Постановление Тройки ПП ОГПУ в ЛВО от 21 апреля 1933 года в отношении Смирнова Александра Павловича, 1898 года рождения, отменено и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления.

Гр. Смирнов Александр Павлович по настоящему делу считается реабилитированным.

К моменту ареста Смирнов А. П. работал старшим агроспециалистом в Институте экономики и организации социалистического земледелия.

Зам. Председателя Ленгорсуда

/ ИСАКОВА/

Приложение 3

ФЕДЕРАЛЬНАЯ СЛУЖБА

БЕЗОПАСНОСТИ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

УПРАВЛЕНИЕ

по Санкт-Петербургу

и Ленинградской области

Служба РАФ

«25» февраля 2000 г.

№ 10/21-0-802

гор. Санкт-Петербург

195027 г. С.-Петербург,

Большеохтинский пр.,

Д. 10, кв. 130

Смирнов И. А.

Уважаемый Игорь Александрович!

Из материалов архивного дела № П-52489, находящегося на хранении в архивных фондах Управления ФСБ РФ по С.-Петербургу и обл., следует, что

СМИРНОВ Александр Павлович, 1898 года рождения, уроженец с. Творино Гаврило-Ямского р-на Ивановской области, русский, гр-н СССР, беспартийный, с высшим образованием – окончил в 1924 г. Ярославский Университет, до ареста работал ст. агроспециалистом в Институте Реконструкции сельского хозяйства, проживал в г. Ленинграде, Социалистическая ул., д.6, кв.5

был арестован 2 марта 1933 года ПП ОГПУ в ЛВО.

Обвинялся в том. Что «… являясь руководителем созданной им к/р эсеро-народнической ячейки в Ин-те Реконструкции с/х, составил и спустил в колхозы вредительскую схему и инструкцию по севооборотам в кол-зах Лен. обл. и принимал активное участие в составлении вредительской карты климатических условий области…», т. е. в совершении преступлений, предусмотренных ст. ст. 58-7 и 58-11 УК РСФСР.

Постановлением Тройки ПП ОГПУ от 21 апреля 1933 года осужден к лишению свободы в концлагере сроком на 5 /пять/ лет. Заключение в концлагере заменено высылкой в ЗАПСИБКРАЙ на тот же срок.

Постановлением Ленинградского городского суда от 24 апреля 1959 года постановление Тройки ПП ОГПУ в ЛВО от 21.04.33 г. отменено и дело производством прекращено за отсутствием состава преступления. –

СМИРНОВ АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ по данному делу РЕАБИЛИТИРОВАН.

При необходимости, справку о реабилитации Вашего отца Вы можете запросить в СПб городском суде (191011, СПб, наб.р.Фонтанки, 16). Указав в заявлении дату реабилитации /24.04.59 г. за № 4-У-0273/

Для решения вопроса о признании Вас пострадавшим от политических репрессий, Вам следует обратиться в Прокуратуру г. СПб (190000, СПб, почтамтская ул., 2/9), приложив к заявлению копию справки о реабилитации СМИРНОВА А. П. и документов, подтверждающих Ваше родство.

Для сведения сообщаем, что каких –либо сведений о дальнейшей судьбе СМИРНОВА А. П. в архиве УФСБ РФ по СПб и обл. не имеется. Для выяснения обстоятельств повторного ареста Вашего отца и получения интересующей Вас информации о судьбе Смирнова А. П. Вам следует обратиться в УФСБ РФ по Омской области (644000, г. Омск)

Зам. начальника Службы С. В. ЧЕРНОВ

Приложение 4

ФЕДЕРАЛЬНАЯ СЛУЖБА

БЕЗОПАСНОСТИ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

УПРАВЛЕНИЕ

по Омской области

«22» мая 2000 г.

№ 10/34 - 1716

г. Омск

195027 г. Санкт-Петербург,

Большеохтинский пр.,

Д. 10, кв. 130

Смирнов И. А.

Уважаемый Игорь Александрович!

Сообщаем, что Ваш отец СМИРНОВ Александр Павлович, 1898 г. р. , уроженец с. Творино Ярославского уезда Ярославской губернии, происходил из семьи священника, до ареста проживал в г. Ленинграде, работал ст. агроспециалистом института Экономики и организации соцземледелия. Арестован 2.03.1933 года ПП ОГПУ в ЛВО как участник контрреволюционной эсеровско-народнической организации, осужден ПП ОГПУ Ленинградской области в 1933 году по ст. 58-11 УК РСФСР к 5 годам ссылки в Сибирь. Проживал в г. Таре Омской области, работал агрономом-плановиком Тарского ОКРЗУ. Арестован 26.06.1937 года Тарским ОКРО УНКВД по Омской области по обвинению в совершении преступления, предусмотренного ст. 58-10 УК РСФСР. Постановлением Тройки УНКВД от 02.09.1937 года как участник группы офицерско-повстанческой организации за проведение контрреволюционной агитации (без ссылки на статьи УК) осужден к высшей мере наказания – расстрелу. Конфискация имущества постановлением не предусматривалась, при аресте оно не изымалось. Приговор приведен в исполнение 07.09.1937 г. в г. Таре, конкретное место захоронения не известно.

В ЗАГС Тарского района Омской области направлено извещение для регистрации смерти СМИРНОВА А. П. , откуда Вы получите соответствующее свидетельство.

Определением судебной коллегии по уголовным делам Верховного суда РСФСР от 29.04.1990 года СМИРНОВ А. П. реабилитирован. Для получения справки о реабилитации отца рекомендуем обратиться в Верховный суд РФ, указав дату реабилитации /29.04.90 г./ и номер дела /№ ОС-90-44/.

Для признания Вас пострадавшим от политических репрессий рекомендуем обратиться в прокуратуру Омской области /644099, г. Омск, ул. Красный путь, 16/, приложив к заявлению нотариально заверенную копию свидетельства о рождении и указав номер дела /П-12348/.

Личных документов Вашего отца, к сожалению, в материалах дела не имеется.

НАЧАЛЬНИК ОТДЕЛА В. В. ТОЛОКНОВ

Приложение 5

ВЕРХОВНЫЙ СУД

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

103289, Москва, ул. Ильинка, д 7/3

3.07.2000 № ОС90-44

С П Р А В К А

Смирнов Александр Павлович, 1898 года рождения, постановлением Тройки УНКВД по Омской области от 2 сентября 1937 года осужден за проведение антисоветской агитации (без ссылки на закон) к ВМН – расстрелу.

Постановлением Президиума Омского областного суда от 2 февраля 1959 года постановление Тройки УНКВД по Омской области от 2 сентября 1937 года в отношении Смирнова Александра Павловича изменено: из обвинения исключена деятельность, подпадающая под признаки ст. 58-11 УК РСФСР и дело в этой части производством прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

Определением Судебной коллегии по уголовным делам Верховного Суда РСФСР от 29 апреля 1990 года постановление Тройки УНКВД по Омской области от 2 сентября 1937 года и постановление Президиума Омского областного суда от 2 февраля 1959 года в отношении Смирнова Александра Павловича в части осуждения по ст. 58-10 УК РСФСР отменены и дело производством прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления.

Гр-н Смирнов А. П. по настоящему делу реабилитирован.

Первый заместитель Председателя

Верховного Суда Российской Федерации В. И. Радченко

Приложение 6

С В И Д Е Т Е Л Ь С Т В О

О С М Е Р Т И

С м и р н о в

фамилия

А л е к с а н д р П а в л о в и ч

имя, отчество

----------

гражданство

« - « ----------------- 1898 г.

дата рождения

Село Творино

место рождения

Ярославский уезд, Ярославская губерния

умер(ла) 07. 09. 1937 г.

число, месяц, год (цифрами и прописью)

седьмого сентября одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года

о чем 2000 года июня месяца 06 числа

составлена запись акта о смерти № 423-В

Место смерти город Тара

Омская область

Место государственной регистрации Т а р с и й о т д е л

управления записи актов гражданского состояния

наименование органа записи актов гражданского состояния

Администрации Омской области

Дата выдачи « 06 » июня 2000 г.

Руководитель органа

записи актов гражданского состояния

Н. А. Терлеева

I-КН № 525921


Rado Laukar OÜ Solutions