Марина Матвеева
БУКЕТ СИНИХ ГИАЦИНТОВ
повесть
1
– Мама! Валерка приезжает!
Виктория ведьмой влетела в кухню, с разбега натолкнувшись на стол и радостно размахивая руками.
– В чем дело? – Елена Дмитриевна от неожиданности пролила из ложки дегустируемый суп.
– Приезжает!!! – удвоила децибелы Вика, – На каникулы будет тут! Звонил!
– Ты же мобилку потеряла… – удивилась мама.
– Антонсергеичузвонилегонетуатут…
– В два раза медленней, пожалуйста.
– Ага… У Антон Сергеича щас репетиция, а вечером концерт. Он ушел, а тут сантехник… Так надо присмотреть, а то… А тут – звонок!
– А я думаю, где она весь день шатается! Хотела за Катькой послать – опять с шелковицы навернулась. Копия ты! Пришлось самой идти.
– А где она?
– В комнате валяется, встать не может. Коленка и ладонь. Зато выше Вовки залезла! – с невеселой иронией прокомментировала мама. – Убьются оба… Пусть лежит – хоть пару дней душу не травит…
Виктория влетела в комнату.
Екатерина, почти 8-и лет отроду, вовсе и не думала валяться, а с деловитым видом извлекала дополнительную – эстетическую – пользу из уже примененного по прямому назначению флакона с йодом.
– Мулатка… На Женифир Лопис похоже… – вдохновенно бубнила она, нанося йод на лицо потрёпанной Барби.
Вика даже не взглянула на сестру. Вынула из шкафа выходное платье и модный пояс с «прибамбасами».
– На дискотеку собралась? – тут же заинтересовалась Катя.
– Рано еще… – рассеянно ответила Вика, причесываясь.
Когда же она взяла из ящика стола губную помаду, голос Катьки стал ехидным:
– А-а-а… На свида-а-ание!…
– С мелкими не посоветовалась!
Катька, едва успев обидеться, снова озарилась творческим порывом, вернувшись к изменению имиджа куклы.
Вика оглядела себя в зеркало. Для своих 15-и с половиной лет она выглядела «что надо». Рост средний (каблуки увеличат), глаза карие, с ястребиным блеском – в отца. Ресницы тоже ничего. А волосы русые, как у мамы, слегка вьются…
Выскочила из комнаты и бросилась к выходу.
– Куда опять? – поинтересовалась кухня.
– Встречать! – громко хлопнула дверь.
А Елена Дмитриевна подумала о том, что когда-то и она вот так летала и встречала…
2
Ее первый муж, бравый инструктор по альпинизму, рисковый и бесшабашный, за плечами которого уже были Кавказ и Памир, а в мечтах – и Эверест, слыл едва не легендой среди своих под знаковым прозвищем Антих (сокращенное от «Антихрист»). Про таких говорят: «Ни Бога, ни черта не боится», такие сами вызывают страх каким-то своим «внечеловечием», и бури других эмоций. «Совсем взрослый» (подкатывало 30), он умудрился не устоять перед одиннадцатиклассницей – Леночка была первой красавицей школы, лавиной обаяния и жизнерадостности. Вспышка, гром и молнии, столь же молниеносная беременность (будущая Вика), шальная свадьба почти вслед за выпускным вечером и океан счастья…
А через четыре года Антих погиб. Не всегда скалы помогают своим покорителям – иногда и мстят за дерзость. По слухам, в его снаряжении были обнаружены повреждения. Завистники. Не может их не быть у личностей такого типа. Но расследования не проводилось – всё так и осталось полулегендой.
Вслед за яркими и сильными, теми, кто уходит молодыми, всегда разрастаются мифы. Ему было 33, обычно с приходом этой цифры с людьми происходят серьезные внутренние изменения, некий рост над собой. Но такому, как Антих, расти уже было просто некуда. Он не вмещался в собственную жизнь.
Только маленькая дочь тогда не дала юной вдове замкнуться в гробовой тоске и домашнем культе личности отнятого судьбой любимого. Но что-то вроде алтаря в доме было: небольшая полка с фотографиями и двумя или тремя памятными вещами. Она скрывалась за занавесочкой, которая отдергивалась не так уж часто. Говорят, нельзя делать таких алтарей. Говорят, душа не может покинуть дом и успокоиться. Дурацкие суеверия! Убрать эту полку Елену не заставили бы и пытками.
А противостоять этому пытались…
Елене Разнорецкой, не имевшей отбоя от поклонников, понадобилось 5 лет, чтоб уговорить себя выйти замуж снова. От этого брака родилась Катя. Да вот сам брак… Заставить себя развестись было куда легче – бегом в ЗАГС бежала, а по возвращении вдвоем со старшенькой праздник устроили. «Никаких пап!» – поклялась дочери.
Сейчас ей было 35 по паспорту, 25 по внешности, а на душе – все 70. Где-то внутри еще хотелось чего-то личного, но только не того «горящего» и «темпераментного», от которого лишь ожоги, а не тепло.
Большое влияние на образ жизни ее семьи имела дружба соседями по лестничной клетке – семьей Куницыных: Антоном Сергеевичем, «начинающим пенсионером», и его сыном Валерием. История с мамой там была сложная – о ней особо не говорили. Валерий, можно сказать, рос вместе с Викой, если учесть 6-летнюю разницу в возрасте в его пользу. Он играл с девочкой, когда та была еще малышкой, а с годами они стали друзьями, которых окрестные дворы уже не представляли по отдельности. Поудивлялись, конечно, эдакой дружбе, насмешничать пытались – не без того, но у Валерия уже с детства кулаки и собственное мнение имелось, и уважать его он научил окружающих рано.
Повзрослев, Валерий стал приходить в гости к Разнорецким не без подарков для всех членов семьи. На свою самую первую подработку купил Елене Дмитриевне «Шанель № 5», не оставив себе ни копейки, – с этого и началась «подарочная эпопея», которая вначале приводила соседок в восторг, затем начала смущать и даже немного пугать, а потом – вошла в привычку и стала восприниматься как одна из черт его личности.
Имея хорошие физические и спортивные данные, Валерий отправился служить в десантные войска и надолго покинул их провинциальный городок. Жил то в столице, то где-то еще, была там какая-то романтическая – в глазах Вики – «непонятка», и это так!.. Хоть иногда и страшно, и грустно было одной. Он приезжал очень редко, зато какие сюрпризы привозил! А письма! «Викинг! Кто из вас красивее, ты или твоя мама? А кто здоровее? А кто чаще обо мне вспоминает? Чтоб все было одинаково, а то приеду и устрою стройбат! Заставлю новые платья мерить – по три наряда вне очереди!..»
3
А теперь… подумать только! Он приезжает на целых два месяца!
…Вика побежала за поездом, и вот уже различила в дверях одного из вагонов знакомую фигуру. До сих пор не смогла привыкнуть к этой форме и осанке – ей все видятся в этом какие-то неприятные «понты»… Но… не сейчас…
– А-а! – с разбегу повисла у него на шее.
– Это кто? – картинно удивился Валерий, – Вика??? Вай-вай! Красывий! А папа где?
– Он не знает! Давай сделаем ему сюрприз!
– Как?
– Через час у него выступление во Дворце культуры. А мы придем на концерт. У меня есть билет…один… А меня и так пустят – я там свой человек!
– Ты тут везде своя в доску… Через час, говоришь? И домой не зайдем?
– Ах, мы устали! Тоже мне, спецназ! Маршбросок до Дворца не осилим! Да мы ль не викинги? – тормошили руки.
– Ну, допустим, пока еще не спец… Да и викинги тут не все… Но веди нас, славный конунг! А… мама твоя придет?
– Она эти песни каждый день слышит – на ней репетирует. Достали уже!
– А тебя не достали?
– А я на Таньку пойти обещала. Она будет «Муси-пуси» петь – прикольнёмся!
Во Дворец культуры их пропустили без вопросов – уже знали. На концерты художественной самодеятельности годами ходили одни и те же: родственники и друзья «звезд». Зал, однако, был полон, и лишнего места не нашлось.
– Садись на моё, – сказала Вика Валерию. – Я на ручке посижу.
Ее место оказалось в первом ряду в проходе. Вика пристроилась на поручне кресла, и (разумеется, только для удобства) положила руку на плечо Валерия, невзначай прижав ладонь к его щеке.
Бывает же счастье на свете!
На сцене появился Антон Сергеевич с аккордеоном на груди. В такой манере исполнения современный хит «Давай за жизнь» претендовал на происхождение в далеких 40-х и вызывал искренние слезы у основного зрительского состава – пожилых «детей войны».
Водя взглядом по залу, Антон Сергеевич сразу заметил Вику. Она улыбнулась и махнула ему рукой – и он едва не сбился с аккорда…
4
Неискоренимая привычка сидеть на ступеньках в подъезде зародилась в организме Виктории с раннего детства. Так было очень удобно читать, рисовать, грустить, перебрасываться репризами с поднимающимися и спускающимися и быть в курсе всего интересного, что творится в доме. И дом подъездный вариант «Аленушки» воспринимал спокойно, даже не пытаясь читать нравоучений о том, что «девушкам неприлично…».
Прилично. И замечательно. Вот только скучно сегодня. Карандаш скользит по бумаге, набрасывая незнакомые черты знакомого лица…
Валерия с утра нет дома. Антон Сергеевич сказал, что он ушел за цветами. Для чего? Это был секрет. Что-то долго… Рынок-то в двух остановках.
Задержка стала понятной, когда он появился в дверях подъезда, бережно сжимая в обеих ладонях толстый букет синих гиацинтов. Странно… Откуда взялись гиацинты в разгар лета, если это весенние цветы?
Валерий уже ступил на лестницу, и тут Вика спохватилась, перевернула лист и быстро нарисовала на другой стороне росчерк-портрет Пушкина.
– Рисуешь? – спросил Валерий, подходя ближе.
– Тебя жду, – ответила Вика. – На подвиги с утра потянуло?
– А что? Вы с мамой достойны подвигов! Я еще с прошлого приезда приятелю заказал на лето оранжерейных гиацинтов вырастить. Она их любит… А летом – неожиданнее! Значит, приятнее.
– Красивые…
– Еще бы! На вот, это тебе, – он отделил от необхватного букета несколько стебельков и вручил Вике.
– Спасибо. А остальные – маме?
– Да… Удачи, Пикассо!
…Они были синие, как глаза Валерия, и хрупкие, будто стеклянные. Странно все-таки: гиацинты – летом.
Вика размахнулась и ударила ими о ступеньку. Вот они лежат – хрупкие синие цветы на серой, холодной, каменной… «А остальные – маме… А мне – так. Чтоб отвязалась… Ну, и не надо!»
– Вич-ка! – рухнул откуда-то сверху визг Катьки, и вскоре она сама галопом скатилась по лестнице со второго этажа на первый.
– Какая муха? – равнодушно спросила Виктория.
– Баб Маш с третьего этажа конфету дала! – не было предела концептуальному восторгу. – Иди! И тебе даст! Она зачем-то в гости зовет! А на кухне у ней – самовар! Настоящий! С сапогом!!! И пирог! Целый торт!!!
– Угу, – сделав пару дедуктивных умозаключений, пришла к выводу Вика: – У ней сегодня день рождения, а близких никого нет. Поздравить некому. Вот она нас и зовет. Ага… А мы ей цветы подарим! Вот удивится, что гиацинты летом!
– Ух, ты! Где оторвала?
– Валерка букет нес и уронил.
– Так надо ему отдать…
– Фигушки! Забыла девиз викингов: «Что упало – то Викинга стало!»? А раз мое – что хочу, то и делаю. Идем поздравлять!
– Стра-а-анно… – ехидно протянула Катька. – Ей цветочки дарят, а она их передаривает…
– Никто мне ничего не дарил.
– Я сама видела! Он ей – цветы-ы-ы! А она их – об ступеньку! Не понравились? И мне! Дурацкие! «Ниажидание – значит, приятние…» Так ёлку бы с Дед Морозом…
– Ты, Интерпотолок!.. Топаем, пока Вовочка твой про пирог не узнал!
– Во ему! – скрутились пальцы.
5
Катька улетела сорочить новость по дворам.
«Сегодня утром, – смаковала Виктория, блаженствуя в кресле-качалке, – к нам пришел Антон Сергеевич и сказал маме, что…». Ее воспоминания оборвал звонок в дверь.
– Валерка! – схватила его за руку, с силой втащила в комнату и толкнула в кресло, – Ты не знаешь! Опять где-то лазил! А тут! Твой папа сделал маме предложение! Завтра распишутся!
– Бред. – отреагировал Валерий со спокойствием трупа.
– Правда! Они такие счастливые! Квартиры соединим! Жить будем все вместе!
– Не…
– Как нет? Ты не рад?
Вопрос был риторическим. У Валерия явно испортилось настроение. Забыв о Вике, он шагнул к двери.
– Ты куда?
– Надо…
– Ну, нет! Говори, почему не рад?!
Когда он снова безвольно упал в кресло, Вике уже было не до любопытства. Она никогда не видела его слез, даже в детстве.
– Глупость и чушь! – резко поднял голову. – Нечего было лапу сосать! Все боялся: разница-то какая… Подумает: пацан… Но хоть сказать бы успел… Теперь…
Круто обогнул комнату широкими шагами.
– А она у меня, Вика, всю жизнь – как наваждение… Там девчонки – супер, пачками вешаются. А мне только она нужна!
– К…то?..
– Лена. Мама твоя. Люблю я ее… как конченый. Всегда. Сколько себя помню. Пешком под стол ходил – а как увидел… И папка твой был жив, и с дядей Колей когда вы были… любил, ходил вокруг, как дурак… Я и с тобой-то по детству нянчился, чтобы только к ней поближе быть, ей хорошее сделать. Она меня завораживала… как фея. Тоже решил сделать предложение… вот повзрослею чуток, на мужика хоть малость похож стану… Потому служить туда и пошел – там быстро взрослеют… Дождался! Здрасьте, у нас третий муж. И кто?!
Вика слушала его с круглыми глазами. Ее еще не настиг смысл всех этих абсолютно невозможных слов.
А он почему-то метнулся в угол комнаты и рванул сокровенную занавесочку… Замер на целую минуту, вцепившись взглядом в дерзкие карие глаза на матовом фото. Открытая улыбка, хищные ноздри…
Мгновенная схватка – и поражение. Взгляд на снимке, казалось, стал еще более вызывающим, с нескрываемым превосходством. Будто вожак стаи поставил на место претендента-выскочку, по сути, ещё щенка. Валерий уронил руку, опуская занавеску, и машинально мелко перекрестил ее, тут же этого устыдившись.
– Я не сразу понял… Она никогда мне не ответит – будь я хоть на двадцать лет старше! Ей покой нужен… а не войнушки. Другим надо было становиться, спокойным, – не таким, как твой папаша… А я хотел быть на него похож, идиот. Нет, лучше. Щас ещё неизвестно, кто быстрей по отрицаловке без снаряги... А толку? Ей моего мирного батю подавай. Теперь – хрен с повидлом… Будь счастлива!
Вика не только не понимала, что он говорит, но уже и не воспринимала. В ней спрутом шевелилось свое: «Гиацинты – летом…»
– Напиться, что ли?.. – глаза были такими, будто уже.
Сделав над собой усилие, она высвободила свои, схваченные им в порыве, руки.
– Я поговорю с мамой… Она не выйдет за него. – и вылетела из комнаты.
– Вик! – этого уже не слышала. – Не надо! Пусть! Я все равно не…
6
Вика вошла на кухню и села на табурет. Елена Дмитриевна, радостно напевая у плиты, не сразу ее заметила.
– Проголода-алась? – лилась песня, – Вон карто-о-шка!
– Мама. – с трудом выдавила из себя Вика.
– Что с тобой? – сразу забеспокоилась мама. – Совсем убитая… Поссорились?
– Нет. Мама, я не хочу, чтоб ты выходила за Антон Сергеича.
– Вот те раз! А кто утром до потолка прыгал?
– Я не хочу, – снова повторила Вика.
– Да почему? Антон Сергеич… Сколько он добра нам сделал! Вас любит как дочек…
– Ты обещала: никаких пап!
– Ты же у него целыми днями толчёшься! Тебя из той квартиры метлой не выгнать!
– Мамочка, есть другой человек… на… папу… Я хочу, чтоб ты вышла за него.
– То никаких пап, то другой… Не с шелковицы головой?.. Ты мне это верхолазанье брось! Гены так и прут…
– Мам. Он очень любит тебя. Как конченый! Он просто жить без тебя не может. Ты у него – как наваждение. И фея.
– А, репетируешь! Опять дворцовые в пьесу запрягли? Слабенько пока… Станиславский бы сказал: «Нэ вэру!»…
– Это ты пьесу играешь, когда говоришь, что Антон Сергеича любишь! Если б любила, то давно б за него вышла!
– Прям, уж все, кто любит, – сразу женятся… Надо присмотреться, повстречаться, привыкнуть…
– Повстречалась? Привыкла? А мой – тебя любит! Лю-бит!!! Вот: вот так вот! – руки рванули футболку.
– Да кто? Хотя, все равно… Зачем мне какие-то незнакомцы таинственные, которые – просто твоя фантазия? Проверка на вшивость? Не поймаешь! Мама уже принцев не ждёт – все твои.
– Но, ма!!!
– Не говори глупостей. Завтра же выйду за Антон Сергеича – и хватит. А то нет продыху от всяких… Уже дочку родную подсылают! За мороженое, что ли, купил?
Вика закрыла лицо руками. Нет, не от обиды. Она и не почувствовала обиды в словах матери.
– Нет… нет… – заглушили пальцы. – Теперь он… уедет…
7
– Уезжаешь?
– Угу. Тупо это, надо переболеть. Там пройдет.
«Там девчонки – супер…»
– Остался бы хоть на неделю!
– Больно, Вик… Воевать бы хоть куда заслали!.. Отстреляться…
– Ты что! Людей убивать! Никакая любовь того не стоит!
– Не людей, а гадов. А стоит… или нет… – это мое дело!
Вика впервые осознала, что он уже убивал. Никогда всерьез не думала об этом так – о его службе. Но выражения лица убийцы – пусть прорвавшегося лишь на мгновение – невозможно было не поймать дёрнувшимся сердцем.
– Мы все – люди! Всем больно одинаково! У всех семьи, дети…
– Да не пошлют, не бойся… Не было таких планов на наших. Дети эти ваши… Еще попадется какой под пулю – потом всю жизнь кошмарить будет, как нашего майора… Может, вообще все бросить? Сюда переехать, в школу военруком…
Эти слова огромными крыльями распахнулись за спиной Виктории и...
– На тебе жениться с горя… Пойдёшь?
«С тобой… к ней поближе…»
– Мне не до фигни. Я и сама учиться уеду.
– Значит, не судьба мне тут.
Стрелки двигались эпилептическими рывками.
– А только июль!..
– Так приеду же…
– В августе?
– Как-нибудь…
Рюкзак, давясь, проглотил ком одежды.
– И не попрощаешься с…
– Отцу я напишу. А с ней… А вот с тобой я попрощаюсь! Надеюсь, навсегда.
С ней? Так злобно?
Но он уже снова – перед заветной полкой. Отмахнул занавеску и… руки упали плетьми. Под фотоснимком – как на жертвеннике – небольшой плотный букетик синих гиацинтов, перевязанный тонкой бумажной ленточкой. На одном из ее хвостиков ручкой нацарапано «Прости». Остальные – не так уже и много – увядали в литровой банке на подоконнике, раскинувшись по ее периметру, как одинокие женщины, подпирающие стенки танцзала.
Вику царапнуло по горлу. Не от грязного слова, сорвавшегося с его языка, нет. Большая рука сгребла с полки хрупкий пучок, швырнула об пол. Совсем как она недавно… Поднял ногу – раздавить. Остановился, подобрал, зачем-то спрятал в нагрудный карман, избегая смотреть в насмешливые карие глаза. И в другие глаза – зеркально похожие на эти, с фото, но тревожные, подраненные.
Начал надевать рюкзак.
– Я провожу!
– Уже темно. Как будешь возвращаться?
– На автобусе!.. А туда – пешком, ладно?
На вокзал направились коротким путем – по закоулкам «старого города». Шли молча. Вика понимала, что видит Валерия последний раз: ему нужно «переболеть», «отстреляться»… А к ней – «как-нибудь»…
– Стоять!
Инстинкт сработал раньше мысли. Тело вздрогнуло, сжалось. Рука Вики невольно вцепилась в плечо Валерия, нога отступила за его спину – под защиту и не мешать.
Несколько – много! – тяжелых теней окружило их.
– Иди сюда, киска! – потребовала темнота. – А солдатику скажи, чтоб не дергался, а то и ему достанется…
– Топайте, пацаны, – спокойно сказал Валерий. – Здесь можно нарваться.
– Тебе – да. И прямо сейчас. Этого – не хочешь?
Вика зажмурилась. Их было много, и у них были ножи…
– Давай. Классная цацка. – спокойствие уже явно перешкаливало.
– Твоя – тоже ничего. Махнемся?
Кто-то подошел со спины и схватил Викторию за... Снова сработал инстинкт – резко вдарила по наглой лапе. Успела бы подумать – не ударила…
– Это вы зря. – рука Валерия сделала резкое движение – и ближайшая из теней заняла подобающее тени место – на земле.
Сменивший хозяина нож будто превратился в магнит, к которому мгновенно стянулась темнота…
…Вика не любила боевиков, но этот – был шедевром. Как это было красиво, когда и другие тени, давясь выражениями, резко переключились на укачивание своих поломанных ручонок и выбитых челюстей!
Фильм – воистину чудо киноискусства! 3D отдыхает. «А-а-п-падла!» рвет уши. Брызги крови с экрана долетают до платья зрительницы. Крик… Так это она и кричит, зрительница, – в катарсисе от мастерски, гениально отыгранной сцены гибели главного положительного героя. И руки отрицательных – так реалистичны на ее теле…
8
Открыв глаза, Виктория сразу вскочила с дивана и, не обращая внимания на пелену перед глазами и сидящую рядом мать, бросилась к входной двери, но была вовремя схвачена за юбку.
– Мама! – дернулся подол. – Только не говори мне… что он умер!
– Жив, слава Богу… Да жив!
Вика уже схватилась за ручку двери.
– Стой!
– Мама… – в глазах колотился ужас. – Скажи мне… Только не скрывай ничего… Что? Что?? Почему «Слава Богу»? – она уже была рядом с матерью, трясла ее за плечи.
– Да потому, что плохо все! – Елена Дмитриевна сорвалась. – В реанимации! Бредит: «Жить не хочу…». Врачи сомневаются…
Виктория не сомневалась ни в чем. Смысл его жизни – в ее руках. Во всех смыслах слова.
– Мама, – с нехарактерной для себя собранностью потребовала она, – пойдем к нему в больницу!
– Только оттуда. Сутки отсидела! Тебя тут на тетю Аню бросила! Хорошо хоть «скорая» снотворным наколола, тебя так в истерике било, так орала, не узнавала никого… «Убили его! Убили!» Как будто с самой ничего и не было…
– А что со мной? Я-то живая! Целая!
– Да, черт возьми, нет! Тебе не больно уже?
– ?.. Плевать! Туда пошли! Да, опять!
– Ты лучше в райотдел позвони. Поблагодари: вовремя успели! Не убили тебя эти, а могли – они как звери были… Еще бы: больше половины их один покрошил! И ты как кошка бросилась… И хорошо, что не помнишь ничего! Господи ты мои, доча… Ангел мимо пролетал... Взяли скотов! Всех! Заявление только подписать осталось! Вот этими руками глаза им…
– Пофиг! Ты лучше туда посмотри! Вон, на подоконнике, в банке… Завяли уже…Ты и забыла про них… Да гиацинты твои! Летом!!!
Елена Дмитриевна так и не успела ничего понять, даже когда уже оказалась в больничном коридоре, где на одиноком стуле сидел с опущенной головой ее муж. Вика с разбегу кинулась к нему.
– Ну???
И увидела слезы. С ужасом отскочила, почуяв… Но слова Антона Сергеевича были иными:
– Нет надежды… Говорят: не выживет… Все сейчас там…
– Жив, – с чудовищной уверенностью заявила Виктория, – значит, будет жить!
Из палаты вышел замученный врач. Все трое обернулись одновременно.
– Мало шансов… Он не сопротивляется. «Дайте подохнуть» – и все. Кто ж его так? – врач от усталости уже не мог скрыть своего желания обвинять их. А кого еще? Корень зла – всегда в самых родных и близких.
– Я знаю, как его спасти, – глухо сказала Вика. – Пустите меня к нему.
– И без вас-то…
На ее лице возникло выражение танка, идущего на Рейхстаг. Такие выражения очень знакомы и вельми понятны опытным врачам.
– Идите. Только – две минуты!
И Елена Дмитриевна не могла не подчиниться силе танка.
9
Валерий бросил остаток взгляда на вошедших женщин и почти беззвучно выдал:
– Лена…
Она вздрогнула – давно уже не слышала своего имени в этом варианте.
– Лена… – снова с трудом выдохнул Валерий. – Ты замужем… Не хочу… Тупо, а не могу…
– Мама! – сквозь подступившие слезы проговорила Вика. – Слышишь? Быстро скажи, что любишь его!
В этот миг Елену Дмитриевну настиг транс осознания. Но ей не дал долго пробыть в этом состоянии весьма ощутимый, почти грубый пинок.
– Скажи!!!
Не успев задуматься, в состоянии полугипноза, Елена Дмитриевна приблизилась к кровати Валерия.
– Я… люблю тебя… – проговорила елевнятно, а потом, стряхнув оцепенение, уже осознанно и целенаправленно повторила: – Я люблю тебя! – потому что увидела искры, вновь блеснувшие в уже отстраненных глазах.
– Лена… Правда?.. Жить… для тебя?
– Да!
– Это… рай – жить для тебя…
Вика вышла. Пошла рыдать – Лена почувствовала это спиной. Но не отреагировала, потому что в эту минуту не могла справиться с хаосом, штормящим в ней самой. Схватилась, ища опоры, за спинку стула, потом села.
«Жить для меня… Господи, а я крест поставила… «Начинающий пенсионер»… И все? И все уже?»
Дерзкое видение бросилось в глаза: отпуск, семье скажет, что на юга, а сама – в столицу… на месяц… к молодому, красивому…
А Вика? Она же влюблена по уши, жертвы вон приносит романтические… Да еще после такого… Предать дочь?
Да все равно ничего не светит девчонке. Не Золушкам провинциальным против столицы… Ладно, поплачет и успокоится. Эти слезы куда дешевле тех…
…По тем, кто жил для нее и умирал с ее именем на устах. Друзья рассказали… Да уж, есть ей, чем гордиться.
Вот счастье-то...
Лена расшифровала свое видение: может быть, на месяц, – но не на жизнь. Хватит героев. Уходящих, уезжающих, не возвращающихся. Не от любовниц – пусть уже… С подвигов своих, с войн, учений, экспедиций, путешествий, открытий великих… восхождений…
…Какая радость сияла в глазах Антиха в тот день, когда он летающими руками в очередной раз пытался надеть на нее какую-то «беседку», в порыве самозабвенного зова:
– Ленский! Идем со мной! Научу! Нет высшего блаженства! А Викинга – в рюкзак и на спину! Пусть привыкает!
Господи, сохрани!!!
Сохрани. Не дай, Господь. Ни ей, ни Вике.
– Я люблю тебя, Валерочка, – гипнотизирующе шептала Лена… Елена Дмитриевна. – Живи. Поправляйся скорее и уезжай. Подальше. Насовсем. Поплачет. Но – не так…
10
Ситуация переломилась к лучшему. Угроза жизни исчезла. Елена Дмитриевна не отходила от его палаты – было кому ее туда загонять. Сама Вика не появлялась и даже не задавала вопросов. Она истово впряглась в хозяйство, опеку сестры и отчима, у которого начались боли в сердце.
А дни Елены Дмитриевны слились в бесконечную смену перед глазами коридора и палаты, в которую по-прежнему пускали лишь ненадолго и запрещали разговаривать. И правильно делали!!!
– Лена… Ты должна знать. Это я испортил ему снарягу. Я его ненавижу. Ты уже тогда мне снилась… Но я видел, что ты вся в нем. В нем! Я его видеть не мог… Мелкий был, не понимал, что делаю. Думал просто напакостить. И понял далеко не сразу, что тут прямая связь… Но поздно было. И сейчас поздно. Иди. Не делай из меня идиота.
Мгновенная судорога свела ее пальцы, птичья лапа потянулись к трубкам капельниц…
Глаза танка – а у танков бывают безумные глаза… – встали перед ней. «Плевать! Туда!» И на что плевать!!! Но Елена была уже мертва. Она умерла в тот день, когда позвонили эти проклятые скалолазы и долго, так долго мялись… что уже без слов было все понятно.
– И Вике скажи, чтоб не трогала меня. Достала! Ради тебя дружил. Не могу я ее… на меня ее глазами он смотрит. Козёл твой горный. Позёр! Выпендрёжник! И она такая же наглая, замашки как срисовывает… Убери его! Ты и сейчас на нем помешана. Бредишь им. Ничего не видишь… Отца обманываешь, мне тут врешь, как пацаненку… При втором муже втихаря фотки первого обцеловывала… За дело от Николая получала: не хрен врать… В аду ему место, твоему Антихристу… Ненавижу!
11
…Его звали Антих, и всё равно, каким было его настоящее имя. Другого у него не было. Даже фамилия «Разнорецкий» истинно жила только в паспорте – ее, Елены. Вначале ей страшновато было от значения его прозвища – она иногда ходила в церковь. Но… какая церковь в 17 лет, когда весна ещё похожа на весну, и грядущие выпускные экзамены кажутся лишь докучливой мелочью…
Они, трое альпинистов, пришли в их класс зазывать «молодняк» в свой секцию. Как вообще пустили – выпускной класс! Прорвались. Точнее, прорвался один, заговорив и директора, и учительницу, вытребовав свои законные десять минут на уроке. Ну, еще бы не вытребовать – с такой-то энергией! Танк.
Остальные подтянулись. И стояли у доски почти молча, разве что подавая этому – яркоглазому оратору, самозабвенно вещающему про Эльбрус и Маттерхорн, – фото заснеженных гор и какие-то альпинистские штучки для демонстрации. И вдруг его рука выдернула из-за первой парты первую попавшуюся девочку (обязательно девочку – так нагляднее), чтобы на ней показать, как, что и куда крепится. А за первой партой сидела красавица, отличница и гордость школы Леночка.
Последние минуты демонстрации прошли скомканно. С выпадением карабина из рук яркоглазого при приближении их к «наглядному пособию», распахнутыми ресницами потерянной на глазах у всех безнадежно влюленных мальчиков королевы класса, «затыками» в пламенной речи ясна сокола и даже выходом на первый план двух оставшихся альпинистов. Но их никто не слышал. Отправился ли кто-то из класса тогда в секцию – уже никто не помнит. Но остальное помнили всей школой – как тут без легенды?
…Они выхватили друг друга из мира – так, как это происходит с «внечеловеками». Без сомнений. Без дурацких опасений. Без оглядок на что бы то ни было. В тот же вечер – первое свидание, на котором – «всё сразу». Смело, глупо, страстно, бесшабашно и прекрасно… Когда и не наговоришься, и не надышишься…Так и должно быть.
Поставить всех на уши, напугать родителей, учителей залить корвалдином, одноклассников и друзей вскипятить борщом… И всё так, будто их всех не существует. Никого не видеть. Так и должно быть.
Пойти расписываться, никого не зовя, – и обнаружить под ЗАГСом толпу народа с поздравлениями и уже накрытый ею вскладчину в соседнем ресторане банкет. Так и должно быть.
Той же толпой забирать Вику из роддома. Так и…
Но у Бога, который в церкви, на этот счет свои расклады. Да, так и должно быть, но – недолго. Не гневи его ни бесстрашием, ни легендарностью, ни… именем. Не порождай чудовищ в малых сих – детской ревности, щенячьей боли.
12
…А потом был Колька, бешеные от водки глаза, кухонный резак в руке… И она – с Викой за спиной и Катёнком в немых руках… У стены – бежать некуда.
На стене – занавесочка содрана, но полка не тронута. И невменяемый алкоголик, как ребёнок, остановлен властным взглядом с фотографии. Для того, чтобы, оставив проклятую полку, броситься на женщину.
Это и был миг воскресения. Только тогда и жила.
И кто же? Опять он, это чудовище, подросток Валерий – врывается и валит психа парой приемов айкидо, по которому уже тогда имел какой-то пояс. В тот момент ей захотелось убить спасителя. И только отчаянный визг маленькой и застывший в восторженном шоке взгляд старшей опомнили мать.
Валерий тогда поднял упавшую с полки фотографию и резко ткнул на место. «Врёшь: не возьмёшь!» – прошипел зло. Елене тогда показалось: Николаю.
Нет, пусть и руками Николая, но взять ее к себе – в счастье, Боже правый, наконец-то! – хотел её единственный – бесоокий Антихрист.
А мальчишка ее не пустил.
Всё он, Валерий, всё из-за него – и смерти ее, и воскресения. И не только ее. Теперь еще дочь – тоже из-за его косяков. Наглая… Да если бы не эта наглость, и в соседней квартире завелась бы полочка – по тебе, солдатик.
Незачем отключать жизнеобеспечение. Смерти без воскресений – ничто. Нож его уже достал. Достанет и какая-нибудь «снаряга». А уж «изнасилует» она его сама: еще поездит к нему в столицу. Страсть изобразить нетрудно… не снимая кольца, дёргаясь, постоянно беспокоясь о здоровье Антона… Быть «помешанной» она умеет. Приемчик «Я не должна быть с тобой, это грех, гореть мне в аду, я ужасная б… и вообще чудовище, но ничего не могу с собой поделать…» всегда был безотказным. «Я снова вру… из-за тебя!» Посмотрим на ваш спецназ.
– Господи… Так ты меня действительно… любишь? Так сильно? …Где были мои глаза… Я слепая курица… Ты… Нет, это совпадение… Ты сам придумал эту связь… И столько лет… мучился… Нет, даже и не думай! Не думай об этом! Это не ты!
Тяжело быть сверхечеловеком. Уже 12 лет как в могиле, а всё его любят и ненавидят. Упокой, Господи, неуемную душу эту… Полку надо убрать и освятить квартиру. Нет, руки не поднимутся… Во что же тогда верить?
А танк прорвется. Гены так и прут. Замашки как срисовывает. Славный конунг Викинг Антихсон уже ведет свой драккар покорять все фьорды. Такие и должны воевать. Или уничтожить войну и спасти мир. Те, кто не умирает от ударов и потерь.
Правда, сначала придется немного поплакать по-девчонски. Последний раз.