Виктор Пелевин.

Empire V.

(продолжение, начало в № 32)

КАРТОТЕКА

Из моих слов может показаться, что я стал вампиром безо всякой внутренней борьбы. Это неправда.
В первые дни я чувствовал себя так, словно мне сделали тяжелую операцию на мозге. По ночам мне снились кошмары. Я тонул в бездонном черном болоте, окруженном кольцом каменных глыб, или сгорал во рту кирпичного чудища, где почему-то была устроена печь. Но тяжелее любого кошмара был момент, когда я просыпался и ощущал новый центр своей личности, стальную сердцевину, которая не имела со мной ничего общего и в то же время была моей сутью. Так я воспринимал сознание языка, вошедшее с моим умом в симбиоз.
Когда у меня выросли два выпавших клыка (они были такими же, как старые, только чуть белее), кошмары прекратились. Вернее сказать, я просто перестал воспринимать их как кошмары и смирился с тем, что вижу такие сны: нечто похожее мне пришлось проделать, когда я пошел в школу. Моя душа приходила в себя, как оживает понемногу оккупированный город или начинают шевелиться пальцы онемевшей руки. Но у меня было чувство, что день и ночь за мной наблюдает невидимая телекамера. Она была установлена у меня внутри, и одна моя часть следила через нее за другой.
Я съездил домой за вещами. Комната, где прошло мое детство, показалась мне маленькой и темной. Сфинкс в коридоре выглядел китчеватой карикатурой. Мать, увидев меня, почему-то растерялась, пожала плечами и ушла к себе. Я не ощущал никакой связи с местом, где прожил столько лет - все здесь было чужим. Быстро собрав нужные вещи, я бросил в сумку свой ноутбук и поехал назад.
После уроков Бальдра и Иеговы у меня оставалось время - и я стал понемногу исследовать свое новое жилище. Жидкая библиотека в кабинете Брамы с самого начала вызывала у меня любопытство. Я догадывался, что к ней должен существовать каталог; вскоре я нашел его в ящике секретера. Это был альбом в обложке из странной кожи, похожей на змеиную. Он был заполнен от руки; каждому ящику картотеки соответствовала пара страниц, содержавших номера пробирок, замечания и короткие комментарии.
В каталоге были разделы, которые забавным образом напоминали программу видеосалона. Самым большим оказался эротический – он был разделен на эпохи, страны и жанры. Имена действующих лиц впечатляли: во французском блоке фигурировали Жиль де Рец, мадам де Монтеспан, Генрих IV Бурбон и Жан Марэ (было непонятно, каким образом удалось сохранить красную жидкость всех этих людей, пусть даже в микроскопических дозах).
В военном разделе каталога присутствовали Наполеон, один из поздних сегунов династии Токугава, маршал Жуков и различные селебрити времен второй мировой, в том числе воздушные асы Покрышкин, Адольф Галланд и Ганс Ульрих Рудель. Некоторые из этих лиц были представлены и в эротическом разделе, но я решил, что это однофамильцы или вообще какой-то условный шифр, увидев такую позицию: «Ахтунг Покрышкин.

Российское гей-комьюнити сороковых годов двадцатого века».
Военный и эротический разделы вызвали у меня жгучий интерес – и, как всегда бывает в жизни, вслед за этим последовало такое же жгучее разочарование. Эротическая и военная часть картотеки были где-то в другом месте: ящики оказались пусты. Пробирки с препаратами оставались только в трех разделах – «мастера-масочники», «пренатальные переживания» и «литература».
Никакого интереса к изготовителям масок, которые собирал покойный Брама (его коллекция висела на стенах), я не испытывал. К разделу «литература» тоже - там было множество имен из школьной программы, но я еще помнил тошноту, которую они вызывали на уроках. «Пренатальные переживания» вызвали у меня куда больше любопытства.
Как я понимал, речь шла об опыте человеческого плода в утробе. Я даже представить себе не мог, на что это похоже. Наверно, думал я, какие-то всполохи света, приглушенные звуки из окружающего мира, рокот материнского кишечника, давление на тело - словом, что-то неописуемое, эдакое парение в невесомости, скрещенное с американскими горками.
Решившись, я набрал в пипетку несколько капель из пробирки с названием «Italy ---(», уронил их в рот и сел на диван.
Своей бессвязностью и нелогичностью переживание было похоже на сон. Вроде бы я возвращался из Италии, где не успел доделать работу, которой от меня ждали - что-то связанное с резьбой по камню. Мне было грустно, поскольку там осталось много милых сердцу вещей. Я видел их тени - беседки среди винограда, крохотные кареты (это были детские игрушки, воспоминание о которых сохранилось особенно отчетливо), веревочные качели в саду...
Но я был уже в другом месте, похожем на московский вокзал - вроде бы я сошел с поезда, нырнул в малоприметную дверь и попал в специализированное здание наподобие научного института. Его как раз переоборудовали - двигали мебель, снимали старый паркет. Я решил, что надо выбраться на улицу, и пошел куда-то по длинному коридору. Сначала он улиткой заворачивался в одну сторону, а потом, после круглой комнаты, стал разворачиваться в другую...
После долгих блужданий по этому коридору я увидел в стене окно, выглянул в него и понял, что ничуть не приблизился к выходу на улицу, а только отдалился от него, поднявшись на несколько этажей над землей. Я решил спросить кого-нибудь, где выход. Но людей вокруг как назло не было видно. Я не хотел идти назад по коридору-улитке, и стал по очереди открывать все двери, пытаясь кого-нибудь найти.
За одной из дверей оказался кинозал. В нем шла уборка - мыли пол. Я спросил у работавших, как выбраться на улицу.
- Да вон, - сказала мне какая-то баба в синем халате, - прямо по желобу давай. Мы так ездим.
Она указала мне на отверстие в полу - от него вниз шла зеленая пластмассовая шахта, вроде тех, что устраивают в аквапарках. Такая система транспортировки показалась мне современной и прогрессивной. Меня останавливала только боязнь, что куртка может застрять в трубе: проход казался слишком узким. С другой стороны, баба, которая посоветовала мне воспользоваться этим маршрутом, была довольно толстой.
- А вы сами так же спускаетесь? - спросил я.
- А то, - сказала баба, наклонилась к трубе и вылила в него из таза, который был у нее в руках, грязную воду с какими-то перьями. Меня это не удивило, я только подумал, что теперь мне придется ждать, пока труба высохнет...
Здесь переживание кончилось.
К этому дню я уже проглотил достаточно дискурса, чтобы распознать символику сновидения. Я даже догадался, что могут означать метки на пробирках. Видимо, если опыт «Italy ---(» кончался ничем, стоявший рядом «France ---)» завершался прыжком лирического героя в шахту. Но я не стал проверять эту догадку: по своему эмоциональному спектру пренатальный опыт был малоприятен и напоминал гриппозное видение.
После этого случая я вспомнил известное сравнение: тело внутри материнской утробы похоже на машину, в которую садится готовая к поездке душа. Вот только когда она туда залезает - когда машину начинают строить, или когда машина уже готова? Такая постановка вопроса, разделявшая сторонников и противников аборта на два непримиримых лагеря, была, как оказалось, необязательна. В проглоченном мною дискурсе были представлены и более интересные взгляды на этот счет. Среди них был, например, такой: душа вообще никуда не залезает, и жизнь тела похожа на путешествие радиоуправляемого дрона. Существовал и более радикальный подход: это даже не путешествие дрона, а просто трехмерный фильм о таком путешествии, каким-то образом наведенный в неподвижном зеркале, которое и есть душа... Как ни странно, эта точка зрения казалась мне самой правдоподобной - наверно, потому, что в моем зеркале к этому времени отразилось очень много чужих фильмов, а само оно никуда не сдвинулось - а значит, действительно было неподвижным. Но что это за зеркало? Где оно находится? Тут я понял, что снова думаю про душу, и у меня испортилось настроение.
Через пару дней в одном из ящиков картотеки нашлась приблудная пробирка. В ней было меньше жидкости, чем в остальных. Ее индекс не совпадал с индексом ящика; я проверил его по каталогу и увидел, что препарат называется «Rudel ZOO». Из записей следовало, что речь идет о германском летчике Гансе-Ульрихе Руделе. Препарат относился не к военному разделу, а к эротическому. Это была единственная сохранившаяся пробирка оттуда.
Дегустация последовала немедленно.
Ничего связанного с боевыми действиями я не увидел - если не считать смазанных воспоминаний об одном рождественском полете над Сталинградом. Никаких всемирно известных злодеев тоже не было. Материал оказался сугубо бытовым – Ганс Ульрих Рудель был запечатлен во время своего последнего визита в Берлин. В черном кожаном пальто, с каким-то невероятным орденом на шее, он снисходительно совокуплялся с бледной от счастья старшеклассницей возле станции метро «Зоо» - почти не таясь, на открытом воздухе. Кроме эротической программы, в препарате осталось воспоминание об огромном бетонном зиккурате с площадками для зенитной артиллерии. Это сооружение выглядело так нереально, что у меня возникли сомнения в достоверности происходящего. В остальном все походило на стильный порнофильм.
Должен признать, что я посмотрел его не раз и не два. У Руделя было лицо интеллигентного слесаря, а школьница напоминала рисунок с рекламы маргарина. Как я понял, интимные встречи незнакомых людей возле станции «Зоо» стали традицией в Берлине незадолго до его падения. Радости в последних арийских совокуплениях было мало - сказывалась нехватка витаминов. Меня поразило, что в промежутках между боевыми вылетами Рудель метал диск на аэродроме, как какой-нибудь греческий атлет. Я совсем иначе представлял себе то время.
Еще через несколько дней я все-таки попробовал препарат из литературного раздела. Покойный Брама был большим ценителем Набокова - это подтверждали портреты на стене. В его библиотеке было не меньше тридцати препаратов, так или иначе связанных с писателем. Среди них были и такие странные пробирки, как, например, «Пастернак + 1/2 Nabokov». Было непонятно, что здесь имеется в виду. То ли речь шла о неизвестной главе из личной жизни титанов, то ли это была попытка смешать их дарования в алхимической реторте в определенной пропорции.
Этот препарат мне и захотелось попробовать. Но меня ждало разочарование. Никаких видений после дегустации меня не посетило. Сначала я решил, что в пробирке просто вода. Но через несколько минут у меня начала чесаться кожа между пальцами, а потом захотелось писать стихи. Я взял ручку и блокнот. Но желание, к сожалению, не означало, что у меня открылся поэтический дар: строчки лезли друг на друга, но не желали отливаться во что-то законченное и цельное.
Исчеркав полблокнота, я родил следующее:

После этого вдохновение наткнулось на непреодолимый барьер. Вступление подразумевало какое-то ответное «я тебе...» А с этим было непросто. Действительно, думал я, пытаясь взглянуть на ситуацию глазами лирического героя - что, собственно, «я тебе» за пиленый тендер с откатом? Приходило в голову много достойных ответов на народном языке, но в стихах они были неуместны. «Мастер языка, - вспомнил я чьи-то слова о Пастернаке, - он не любил мата...» Кроме мата, слово «откатом» рифмовалось с «гадом» и «автоматом». Туда Пастернак не хотел. А в другие места не хотел Набоков.
Я решил, что поэтический эксперимент на этом закончен и встал с дивана. Вдруг у меня возникло ощущение какой-то назревающей в груди счастливой волны, которая должна была вот-вот вырваться наружу и обдать сверкающей пеной все человечество. Я глубоко вздохнул и позволил ей выплеснуться наружу. После этого моя рука записала:

My sister, do you still recall
The blue Hasan and Khalkhin-Gol?

И это было все. Напоследок только хлопнуло в голове какое-то бредовое трехступенчатое восклицание вроде «хлобысь хламида хакамада», и лампа музы угасла.
Возможно, несовершенство этого опыта было вызвано недостатком эмоционального стройматериала в моей душе. Ведь даже самому великому архитектору нужны кирпичи. А в случае с Набоковым дело могло быть еще и в недостаточности моего английского вокабуляра.
Но эксперимент нельзя было назвать бесполезным. Из него я понял, что существует способ ограничить объем информации, содержащейся в препарате: никаких сведений о личной жизни поэтов в нем не было.
Я решил спросить об этом Митру.
- Ты что, залез в библиотеку? – спросил он недовольно.
- Ну да.
- Не трогай ничего. Тебе на занятиях материала мало? Я могу Иегову попросить, чтобы он тебя загрузил...
- Хорошо, - сказал я, - я не буду больше. Но объясни, как получается, что в образце остается только одно какое-то свойство? Например, только связанное со стихосложением? И никаких картинок?
- Перегонка. Есть специальная технология. Красная жидкость проходит через цилиндрическую спираль в шлеме на голове вампира-чистильщика. Он впадает в особый транс и концентрируется на аспекте опыта, который надо сохранить. При этом все остальные фракции опыта гасятся за счет химических субстанций, которые принимает чистильщик. Так делают, чтобы выделить нужный спектр информации и убрать все остальное. Человеческий опыт вреден и разрушителен. А в больших дозах просто смертелен. Почему, по-твоему, люди мрут как мухи? Именно из-за своего жизненного опыта.
- А почему тогда я глотаю этот опыт ведрами на уроках?
- Это другое, - сказал Митра. - Тебе специально дают неочищенные препараты для того, чтобы ты, так сказать, набрал балласт.
- Зачем он мне?
- Если у корабля не будет балласта, он перевернется и утонет. А если напустить в него немного воды - той же самой, что за бортом - он приобретет устойчивость. Ты должен быть готов к любому переживанию. Это как прививка. Неприятно, конечно, но ничего не поделаешь. Входит в программу обучения любого вампира.
Даже без запрета я не стал бы дальше экспериментировать с картотекой. Митра был прав - мне приходилось глотать уйму препаратов во время дневных уроков; заниматься тем же самым в свободное время было бы патологией.
Но меня очень интересовал один вопрос.
Из разговора с Энлилем Маратовичем я понял, что вампиры считают людей чем-то вроде дойного скота, специально выведенного, чтобы служить источником пищи. Мне трудно было в это поверить. И не только потому, что человечеству отводилась слишком жалкая роль.
Дело было в том, что я нигде не видел, так сказать, самого механизма доения. Укус, с помощью которого вампир знакомился с чужим внутренним миром, явно не был достаточен для пропитания. Это был просто анализ крови. Значит, должен был существовать другой метод.
Я пытался представить себе, как выглядит этот процесс. Может быть, думал я, вампиры поглощают красную жидкость, собранную в медицинских целях? Или где-то в третьем мире существуют плантации, на которых людей разводят специально?
Эти темы часто встречались в масскульте. Я вспомнил фильм «Остров», где наивных инфантильных людей, предназначенных для разделки на запчасти, выращивали глубоко под землей - они ходили по стерильным коридорам в белых спортивных костюмах и надеялись, что им когда-нибудь повезет в жизни... А в фильме «Блэйд-3» была фабрика с запечатанными в вакуумные пакеты коматозниками, производящими красную жидкость на прокорм вампирам, даже не приходя в себя.
Неужели все так и обстоит?
Была и другая загадка. Вампиры ели обычную человеческую пищу. После занятий я несколько раз обедал с Бальдром и Иеговой - и этот процесс не включал в себя никакой готики. Мы ходили в средней руки ресторан на Садовой, где ели суши. Все было вполне по-человечески. Правда, один раз Иегова заказал себе стакан свежевыжатого томатного сока - и, пока он пил его, двигая своим большим кадыком, это казалось мне до того отталкивающим, что я серьезно усомнился в своей способности стать вампиром. Никаких других действий, напоминающих кровососание или хотя бы намекающих на него, ни Бальдр, ни Иегова при мне ни разу не совершили.
Возможно, красная жидкость принималась в особые ритуальные дни?
Я пытался расспросить Бальдра и Иегову о технологии ее потребления, но каждый раз получал тот же самый ответ, который дал мне Энлиль Маратович: об этом рано говорить, всему свое время, дождись великого грехопадения.
Видимо, думал я, меня ждет особая инициация, после которой вампиры признают меня своим и откроют мне свои мрачные тайны. И тогда, думал я, сжимая кулаки, я вместе с ними начну... Возможно, мне даже будет этого хотеться. Какая мерзость...
Впрочем, котлеты тоже казались мне в детстве мерзостью. Но ведь приучили меня к ним в конце концов.
У меня была надежда, что ответ на мои вопросы может найтись где-то в картотеке. Перелистав каталог еще раз, я действительно нашел нечто любопытное.
Это была странная запись на предпоследней странице журнала.

В отдельной ячейке находился препарат, обозначенный так:

«История: Поддержка укуса + Команда Мыши»

Ячейка была под самым потолком. Открыв ее, я не увидел привычной рейки с пробирками. Вместо этого я обнаружил красную коробочку, похожую на футляр от дорогой перьевой ручки. Внутри лежала пробирка - такая же, как и все остальные, только с красной пробкой. Я был заинтригован.
Дождавшись вечера, я решился на дегустацию.
Ответа на свой главный вопрос я не нашел. Но узнал много интересного из другой области.
Я понял наконец, почему укусы Брамы и Энлиля Маратовича были неощутимы. Раньше я думал, что дело в каком-то анестезирующем веществе, которое впрыскивается в ранку, как при укусе больших тропических кровососов. Но я ошибался.
Оказалось, что между укушенным и кусающим возникал мгновенный психический контакт, подобие садомазохистического тандема по схеме «палач-жертва». Этот процесс практически не осознавался жертвой. Тело ощущало укус и понимало все происходящее - но не на уровне человеческой личности, а этажом ниже, в зоне связей и валентностей животного мозга. Выше сигнал не успевал подняться, потому что одновременно с укусом жертва получала как бы сильнейшую пощечину, которая погружала ее в кратковременный ступор и блокировала все стандартные реакции.
Роль пощечины выполняла особая психическая команда, которую посылал язык. У вампиров она называлась «Крик Великой Мыши». Ее природа была мне неясна, но физическим звуком крик не был точно. Команде было много миллионов лет; она обладала такой силой, что мгновенно подчиняла даже крупного динозавра.
Дело здесь было не в насильственном подавлении чужой воли. Скорее, это напоминало своеобразный биологический пакт, выработанный за многие миллионы лет: покорное животное делилось своей кровью, но сохраняло жизнь. Крик Великой Мыши относился к совсем другой земной эре, но древние области мозга еще помнили весь связанный с ней ужас.
К сожалению, препарат из красного футляра был тщательно очищен и не содержал информации о том, кто пользовался этой командой в древности. Зато выяснились некоторые научные детали. Например, я узнал, что эта команда не фиксировалась высшими психическими центрами, поскольку весь связанный с ней процесс занимал всегоРH триста пятьдесят миллисекунд, что было меньше пороговой длительности событий, фиксируемых человеком и другими крупными животными. В памяти укушенного не оставалось ничего - а если и оставалось, то защитной реакцией мозга было немедленное вытеснение.
Что чувствовали люди во время укуса? Реакция чуть-чуть различалась. Это могло быть иррациональное томление, дурное предчувствие, внезапная слабость. В голову приходили неприятные мысли. Вспоминались умершие родственники, просроченные кредиты и пропущенные футбольные репортажи: ум жертвы сам маскировал происходящее любым доступным способом. Наверное, это был самый необычный из всех изобретенных эволюцией защитных механизмов.
Заодно я узнал тайну своих новых клыков. Они были, как я уже говорил, обычного размера и формы, и практически ничем не отличались от моих собственных - разве что были немного белее. Как выяснилось, кожу жертвы пробивали не сами зубы, а генерируемый ими электрический разряд, нечто вроде искры в зажигалке с пьезо-кристаллом. Электрические железы размещались в небе вампира, по краям от его второго мозга - там, где раньше были миндалины. После разряда над ранкой в коже укушенного возникала крохотная зона вакуума, в которую вытягивалось несколько капель крови. Укус сопровождался резким и практически невидимым рывком головы - вампир ловил капли крови в полете и прижимал языком к небу, после чего начиналась дегустация. На коже укушенного в идеальном варианте не оставалось никаких следов. В крайнем случае туда могла упасть одна или две капельки красной жидкости; кровотечения после укуса не было никогда. Для жертвы он был совершенно безвреден.
Кроме этих сведений, препарат содержал нечто вроде инструкции на тему «как вести себя во время укуса». Это были советы тактического характера.
Вампиру рекомендовалось делать вид, будто он собирается что-то тихо сказать жертве. Следовало соблюдать осторожность: окружающие не должны были думать, что вампир плюет жертве в ухо, шепчет непристойности, вдыхает аромат чужих духов и так далее – сколько защитников общественной морали, столько могло быть и интерпретаций.
И все это ждало меня впереди.
У художника Дейнеки есть такая картина - «будущие летчики»: молодые ребята на берегу моря мечтательно глядят в небо, на легкий контур далекого самолета. Если бы я рисовал картину «будущий вампир», она бы выглядела так: бледный юноша сидит в глубоком кресле возле черной дыры камина и заворожено смотрит на фото летучей мыши.

ПЕРВЫЙ УКУС

Митра позвонил узнать, как дела.
- Нормально, - ответил я хмуро. - Вот только эта норма мне не особо нравится.
- Образно говоришь, - хохотнул Митра. - Язык делает нас интересными собеседниками. У нас даже пословица есть: «язык до Киева доведет»...
- А какие еще пословицы у вампиров? - спросил я.
- Например, такая: «ради красного словца не пожалеет ни мать ни отца». Смысл не надо объяснять?
- Не надо.
- Не понимаю, отчего ты мрачен. Ты хоть понимаешь, что ты теперь совсем другое существо? Намного образованней, совершеннее? Интеллектуально выше?
- У этого другого существа накопилось много вопросов. А на них никто не хочет отвечать.
- Подожди, скоро будешь знать больше, чем захочешь. Всему свое время. Сейчас, например, время предупредить тебя об одной вещи. Чтобы это не было для тебя шоком.
- Что такое? - спросил я встревожено.
Митра засмеялся.
- У тебя, похоже, уже шок. Скоро ты первый раз укусишь человека. Когда точно, я не знаю - но ждать осталось недолго.
- Я не думаю, что у меня получится, - сказал я.
- Не переживай, - ответил Митра. - Твоя скрипочка заиграет сама.
- Ну и сравнения.
- В самый раз. Помнишь, как у Гумилева: «Но я вижу ты смеешься, эти взгляды - два луча. На, владей волшебной скрипкой, загляни в глаза чудовищ, и погибни славной смертью...»
Митра сделал интригующую паузу.
- Ламца-дрица ча-ча-ча, - закончил я.
Видимо, препарат «Пастернак+1/2Nabokov» еще не выветрился полностью из моего организма.

- Ты просто боишься нового, - сказал Митра. - А бояться не надо. В твоей жизни приближается радостное событие. Первый раз - это... Я не берусь описать. Но воспоминания остаются очень отрадные.
- Что мне надо делать?
- Ничего, я же сказал. Жди. Твой дух сам проявит себя, когда настанет время.
Не могу сказать, что меня ободрило это напутствие. Я вспомнил японский обычай - получив новый меч, самураю следовало ночью выйти за окраину города и срубить голову первому встречному. Меня томило чувство, что я должен сделать нечто похожее. Но язык пребывал в равнодушном покое и эта уверенная в себе тяжесть в самом центре души успокаивала, словно приложенный ко лбу лед... Я понимаю, что слова «в центре души» звучат странно - у души ведь никакого центра нет. Но это у нормальной души, а у моей он был.

Произошло все совсем не так, как я предполагал. Первый вампирический опыт оказался связан не столько с Танатосом, сколько с его многолетним партнером Эросом. Но назвать это событие приятным мне трудно все равно.
Однажды днем, сразу после занятий с Бальдром, я уснул. Проснувшись через несколько часов, я почувствовал внезапное желание выйти на прогулку. Надев джинсы и черную футболку с одним из Симпсонов (в этом наряде я когда-то ходил на работу в универсам), я вышел из квартиры.
Город тонул в вечернем солнце. Я шел по улице, мучаясь неясным томлением - хотелось то ли курить, чего я никогда не практиковал, то ли выпить пива, чего я никогда не любил. Я испытывал потребность что-то сделать, но не понимал, что именно и как. И вдруг это стало ясно.
Не берусь объяснить, каким образом я выбрал цель. Просто в какой-то момент оказалось, что она выбрана. Произошло это так - я увидел в толпе девушку, которая шла мне навстречу. На ней было светлое клетчатое платье, а в руке - белая сумка. Ее волосы были собраны в хвост, перехваченный резинкой с двумя красными ягодками. Посмотрев на меня, она прошла мимо. Безо всяких сомнений или колебаний я развернулся и пошел за ней следом.
Я понял, что сейчас произойдет. У меня было ощущение, что действую уже не я - язык взял на себя управление моей волей. Я действительно чувствовал себя лошадью, которая несет в атаку старого опытного кавалериста. Лошади было страшно и хотелось убежать. Но шпоры сидели в ее боках слишком глубоко. Поэтому я действовал быстро и точно.
Приблизившись к девушке, я наклонился к ней, словно чтобы окликнуть. Инстинкт заставил меня приоткрыть рот, будто я хотел втянуть воздух; я увидел раковину ее уха совсем близко, и тут произошло нечто странное. Я услышал негромкий щелчок. Моя голова непроизвольно дернулась - и я понял, что дело сделано.
Со стороны, должно быть, это выглядело так: молодой человек решил обратиться к девушке с вопросом, открыл рот, наклонился к ее уху, внезапно чихнул - и, смутившись, пошел сзади, постепенно сбавляя шаг.
Она не обернулась, только нервно повела плечами. На ее шее появилось крохотное розовое пятнышко. Укус был выполнен мастерски - на коже не выступило ни капли крови. Борясь с желанием сесть прямо на тротуар и томно прикрыть глаза, я пошел за ней следом.
Тогда я еще не знал, что впервые укусить человека другого пола - это такое же странное переживание, как впервые поцеловаться. Есть такое библейское выражение - «познать женщину» (на него, я полагаю, намекала известная реприза юмориста Хазанова «у ты какая»). Но к людям оно не относится. Мужчина может в лучшем случае переспать с подругой. А вот познать женщину в состоянии лишь вампир. И это открывает ему глаза на удивительную тайну, которая в полном объеме не знакома никому из людей - хотя каждый знает ровно одну ее половину.
Дело в том, что сосуществование двух полов - это удивительный и смешной казус, невероятно нелепый, но совершенно скрытый от человека. Люди основывают свои мнения о внутренней жизни другого пола на всякой ахинее - почерпнутых из настенного календаря «секретах ее души» или, что гораздо страшнее, «методах манипулирования мужским «сверх-я» в версии журнала «Женщина и Успех». Эта внутренняя жизнь обычно изображается в понятной другому полу терминологии: мужчина описывается как нахрапистая и грубая женщина с волосатым лицом, а женщина - как мужчина-идиот без члена, который плохо водит автомобиль.
На деле мужчины и женщины гораздо дальше друг от друга, чем могут себе представить. Это даже трудно объяснить, насколько они непохожи. Дело здесь, конечно, в гормональном составе красной жидкости.
Можно сказать, что наш мир населяют два вида наркоманов, которые принимают сильнейшие психотропы с очень разным действием. Они видят диаметрально противоположные галлюцинации, но должны проводить время рядом друг с другом. Поэтому за долгие века они не только научились совместно ловить принципиально разный кайф, но и выработали этикет, позволяющий им вести себя так, как если бы они действительно понимали друг друга, хотя одни и те же слова, как правило, значат для них разное.
Могут возразить, что это знает любой транссексуал, который сделал операцию по перемене пола и прошел курс гормональных инъекций. Не совсем так. Транссексуалы меняют свое внутреннее состояние постепенно - это похоже на плавание через океан, за время которого путешественник забывает, кто он и откуда. А вампиры могут переноситься из одного состояния в другое за секунду...
Девушка, которую я укусил, запомнила меня - и я понял, что понравился ей (это было все равно что увидеть свое отражение в наделенном эмоциями зеркале). Сначала я удивился. Потом смутился. А потом мои мысли приняли не вполне порядочный и не до конца контролируемый характер.
Мы повернули на Большую Бронную. Шагая за ней, я бесстыдно рассматривал узлы ее памяти и соображал, как воспользоваться увиденным. Когда мы приблизились к Пушкинской площади, план был готов.
Обогнав ее метров на десять, я остановился, развернулся и пошел ей навстречу с широкой улыбкой на лице. Она с удивлением посмотрела на меня и прошла мимо. Подождав несколько секунд, я повторил маневр - обогнал ее, повернулся навстречу и улыбнулся. Она улыбнулась в ответ - и снова прошла мимо. Когда я повторил процедуру в третий раз, она остановилась и сказала:
- Ты что-то хочешь?
- Ты меня не узнаешь? - спросил я.
- Нет, - сказала она. - А кто ты?
- Рома.
Я назвал собственное имя, потому что она не помнила, как зовут человека, за которого я решил себя выдать.
- Рома? Какой Рома?
И тут я выложил на стол своего ворованного туза:
- Пансионат «Тихие Азоры».

Новый год. Комната с елкой. Где свет не горел. Когда все пошли жечь пиротехнику. Правда не помнишь?
- Ой, - она даже покраснела. - Это был ты?
Я кивнул. Она опустила голову, и мы пошли рядом.
- Я никогда так не напивалась, - сказала она. - Стыдно. Долго не могла в себя прийти.
- А для меня, - соврал я бессовестно, - это одно из лучших воспоминаний жизни. Звучит высокопарно, но так и есть. Я тебе звонил потом. Много раз.
- Куда звонил?
Я назвал номер ее мобильного, изменив последние две цифры с «пятнадцать» на «семнадцать». Она всегда говорила «семнадцать», когда не хотела давать свой настоящий номер, но неловко было отказать: потом всегда можно было сказать, что собеседник ослышался.
- Наизусть помнишь? - удивилась она. - Ты неправильно записал. Там в конце «пятнадцать».
- Вот черт, - сказал я. - Ну почему так всегда бывает... Слушай, может нам отметить встречу?
Остальное было просто.
Сначала мы зашли в кафе на Тверской. Потом в другое кафе, где мне пришлось укусить ее еще раз - уточнить, что именно обсуждать за столом (в этот раз на шее осталась капелька крови). Я говорил только на интересные ей темы и только то, что ей хотелось слышать. Это было нетрудно.
Я ощущал себя Казановой. У меня даже мысли не было, будто я делаю что-то дурное - разница со стандартным мужским поведением заключалась в том, что обычно человеческий самец врет наугад и навскидку, а я знал, что говорить и как. Это было все равно что играть в карты, зная, что на руках у партнера. Шулерство, да. Но ведь люди в таких случаях играют исключительно с целью проиграть друг другу как можно быстрее, по возможности не нарушая правил хорошего тона.
Мы пошли гулять. Я говорил не умолкая. Маршрут нашей прогулки как бы случайно вывел нас к ее дому - сталинской высотке на площади Восстания. Я знал, что у нее никого нет дома. И мы, естественно, пошли «пить чай». Даже самая сложная для меня фаза ухаживания - переход от разговоров к делу, который всегда выходил у меня крайне неловко и угловато - прошла гладко.
Проблема возникла там, где я не мог ее ожидать. Думаю, что без облагораживающего влияния уроков дискурса я не смог бы внятно объяснить, что именно произошло.
Унылый и обыденный акт любви, совершаемый не по взаимному влечению, а по привычке (у людей так оно чаще всего и бывает), всегда напоминал мне наши выборы. После долгого вранья пропихнуть единственного реального кандидата в равнодушную к любым вбросам щель, а потом уверять себя, что это и было то самое, по поводу чего сходит с ума весь свободный мир... Но я знал: когда этот опыт удается (я не про выборы), происходит нечто качественно другое. Возникает момент, когда два существа соединяются в один электрический контур и становятся как бы двухголовым телом (геральдический пример - древний византийский герб, изображающий малого азиатского петуха в точке вынужденного единства с подкравшимся сзади державным орлом).
Нам повезло - этот момент наступил (я не про герб). И в эту же секунду она все про меня поняла. Не знаю, что именно она почувствовала - но я был разоблачен, сомнений не оставалось.
- Ты... Ты...
Оттолкнув меня, она села на край кровати. В ее глазах был такой неподдельный ужас, что мне тоже стало страшно.
- Кто ты? - спросила она. - Что это такое?
Выкручиваться было бесполезно. Сказать ей правду я не мог (все равно она бы не поверила), что врать - не представлял. Кусать ее в третий раз, чтобы понять, как выкручиваться, мне не хотелось. Встав с кровати, я молча натянул свою черную майку с Симпсоном.
Через минуту я бежал вниз по лестнице, издавая звук, похожий на вой подбитого бомбардировщика, и застегиваясь на ходу. Впрочем, бомбардировщик падал довольно тихо - привлекать внимание я не хотел.
Я не испытывал раскаяния. Меня мучила только неловкость, какую чувствуешь, попадая в глупое положение. То, что я дважды укусил ее в шею, не казалось мне предосудительным. Нельзя же, думал я, осуждать комара за то что он комар. Я знал, что не стал монстром - во всяком случае, пока еще. Тем страшнее была мысль, что любая женщина будет видеть во мне монстра.
Вечером на следующий день мне позвонил Митра.
- Ну как? - спросил он.
Я рассказал о своем первом укусе и последующем приключении. Единственное, о чем я умолчал - это о том, чем все завершилось.
- Молодец, - сказал Митра. - Поздравляю. Теперь ты почти что один из нас.
- Почему «почти»? - спросил я. - Разве это не было великое грехопадение?
Митра засмеялся.
- Что ты. У тебя просто прорезались зубки. Какое это грехопадение. Должна произойти еще одна вещь, самая главная...
- Когда? - спросил я.

- Жди.
- Сколько ждать?
- Не торопи события. Побудь напоследок человеком.
Эти слова отрезвили меня.
- Скажи честно, - продолжал Митра, - а с этой девушкой... Никаких неожиданностей не было?
- Были, - признался я. - В самом конце. Она поняла, что со мной не все в порядке. Испугалась. Словно черта увидела.
Митра вздохнул.
- Теперь ты знаешь. Наверно, хорошо, что все произошло таким образом. Ты не такой, как люди, и должен это помнить. Между тобой и человеком больше не может быть настоящей близости. Никогда об этом не забывай. И не надейся на чудо.
- Как человек может понять, кто я?
- Никак и никогда, - ответил Митра. - Единственное исключение - та ситуация, в которой ты побывал.
- И теперь так будет каждый раз, когда...
- Нет, - сказал Митра. - Маскироваться довольно просто. Локи тебя научит.
- Какой Локи?
- Он будет читать тебе следующий курс. Только учти - эта тема у вампиров табу. Об этом не говорят вслух даже с преподавателями. Необходимость секс-маскировки объясняют совсем по-другому.
- Какой следующий курс? - спросил я. - Я думал, меня наконец введут в общество.
- Курс, который ведет Локи - самый последний, - сказал Митра. - Клянусь своей красной жидкостью. А насчет общества... Проверь почту. Тебе письмо.
После того, как он ушел, я спустился к почтовому ящику. Он был прав - в нем лежал конверт желтого цвета, без марки и адреса. Я задумался, откуда Митра знает про письмо. И сообразил, что он, скорее всего, сам и бросил его в ящик.
Вернувшись в квартиру, я сел за письменный стол, взял костяной нож для бумаг, вспорол конверту брюхо и перевернул его. На стол выпали большая цветная фотография и лист бумаги, исписанный крупным аккуратным почерком.
На фотографии была девочка моего возраста с причудливо выкрашенной головой - там были рыжие, белые, красные и коричневые пряди. Ее волосы были укреплены гелем в конструкцию, которая напоминала стог сена после попадания артиллерийского снаряда. Выглядело это живописно, но было, наверное, не особо практично в общественном транспорте.
Даже не знаю, как описать ее лицо. Красивое. Но бывает красота, которая очевидна, общепринята и вызывает скорее рыночные, чем личные чувства. А это лицо было другим. Про такие лица думаешь, что способен распознать их очарование только сам, а все остальные ничего не поймут и не заметят - и на основании этого сразу записываешь увиденное в личную собственность. Потом, когда выясняется, что эта односторонняя сделка не имеет силы, и остальные тоже отлично все поняли, чувствуешь себя преданным... Еще мне показалось, что я видел ее на юзерпике в Живом Журнале.
Я взял лист с текстом и прочел следующее:

Здравстувй, Рама.

Ты наверно, уже догадался, кто я.
Теперь меня зовут Гера. Я стала вампиром (или вампиркой, не знаю, как правильно) практически одновременно с тобой - может, на неделю позже. Сейчас я начинаю учить гламур и дискурс. Со мной занимаются Бальдр и Иегова (они рассказали про тебя пару смешных историй). В общем, пока происходящее мне нравится. Если честно, я совсем простая девчонка, но мне сказали, что от дискурса я быстро поумнею. Странно, правда, когда к твоей голове приделывают такой большой склад?
Мне сказали, что мы с тобой встретимся во время великого грехопадения. Еще мне говорили, что ты ужасно его боишься. Я тоже его побаиваюсь - но, согласись, ведь глупо бояться того, о чем не имеешь никакого понятия.
Очень хочется на тебя посмотреть - какой ты. Я почему-то думаю, что мы с тобой будем дружить. Пришли мне пожалуйста свою фотографию. Ты можешь ее с кем-нибудь передать, или послать по электронной почте.

До встречи,
Гера

Внизу была добавлена ее почта и еще какой-то сетевой адрес, кончавшийся расширением .mp3. Она послала мне музыку.
Особенно мне понравилось, что длинный URL песни был написан от руки, аккуратными наклонными буквами. Это почему-то трогало. Впрочем, все эти детали могли казаться мне такими очаровательными просто потому, что перед этим я видел ее фотографию.
Я скачал песню. Это была «Not alone anymore» /прим.- теперь ты не один/ группы «Traveling Wilburys» - за этим названием, как выяснилось, прятались Джордж Харрисон, Джеф Линн из «Electric Light Orchestra», Боб Дилан и другие титаны зеленого звука. Песня мне понравилась - особенно конец, где строка «You’re not alone anymore» повторялась три раза с такой лирической силой, что я почти поверил: больше я не одинок.
Я подумал, что Гера только начинает учить гламур с дискурсом. Значит, я был значительно опытней и искушенней. Моя фотография должна была это отразить. Я решил сфотографироваться на фоне картотеки - ее полированные плоскости казались мне хорошим фоном.
Надев свой лучший пиджак, я сел в кресло, принесенное из другой комнаты, и сделал пару пробных снимков. В композиции чего-то недоставало.

Я поставил на стол бутылку дорогого виски и объемистый хрустальный стакан, после чего сделал еще несколько фоток. Чего-то все равно не хватало. Тогда я нацепил на палец платиновый перстень с темным камнем, найденный в секретере, и оперся подбородком на руку - чтобы перстень был лучше виден. Сделав огромное количество снимков, я выбрал из них тот, где я больше всего походил на скучающего демона (для достижения этого эффекта мне пришлось подложить под зад два тома медицинской энциклопедии).
После этого я сел за компьютер и написал ответное письмо:

Ифин,

Приятно было получить от тебя письмо. Ты очень милая. Я рад, что я теперь не один. Теперь мы одни вместе, да? Учи гламур и дискурс, это серьезно расширит твои горизонты. Буду рад тебя повидать.

Чмоки,
Рама

ЗЫ В аттачменте немного серьезной музыки.

Я специально старался быть сухим, кратким и ироничным, полагая, что на женщин это производит неотразимое впечатление. «Ифин» было словом «baby», напечатанным на русской клавиатуре. Слово вышло вполне психоанлитическим, так как отчетливо разбивалось на «if» и «in». Это было мое собственное изобретение, по аналогии с ЗЫ вместо PS.
В качестве музыкального приложения я подвесил к письму десятимегабайтную запись ночной службы в даосском храме - монотонно-пронзительный речитатив на китайском языке в сопровождении экзотических ударных инструментов. Она давно пылилась у меня на хард-диске, а теперь ей нашлось применение. Оставалось надеяться, что ее ящик выдержит этот вес. Еще раз придирчиво проверив свою фотографию и найдя ее достойной, я отправил почту.

ЛОКИ

Последний учебный курс молодого вампира тоже был парным. Он назывался «Искусство боя и любви».
Занятия вел Локи, высокий худой старик с длинными желтыми волосами, немного похожий на поэта Тютчева, только без аристократического лоска. Он неизменно носил очки-велосипед и длинный черный пиджак с пятью пуговицами, напоминавший сюртук времен Крымской войны.
Второго преподавателя не было: Локи вел оба предмета. Сначала шел курс боевых искусств, а вслед за ним изучалось любовное мастерство.
Локи был старше, чем Бальдр с Иеговой. Казалось странным, что такое ветхое существо обучает боевым искусствам – но я вспомнил седобородых мастеров из гонконгского кино и решил не торопиться с выводами.
У Локи была своеобразная манера преподавания. На уроке он не говорил, а диктовал - и требовал, чтобы я записывал за ним слово в слово. Кроме того, я должен был писать пером, и непременно фиолетовыми чернилами – все это он сам принес на первое занятие в своем черном саквояже, таком же, как у Бальдра и Иеговы. На мой вопрос, почему все должно происходить именно так, он ответил коротко:
- Традиция.
Первое занятие он начал с того, что подошел к стене и написал на ней мелом:

Секрет живучести самого живучего человека всегда только в том, что его никто еще пока не убил.

Локи IX

Я понял, что цитата была из него самого.
- Не стирай, пока не кончится курс, - сказал он. - Я хочу, чтобы этот принцип как следует отпечатался в твоем сознании.
Усадив меня за стол перед тетрадкой, он заложил руки за спину и принялся ходить взад-вперед по комнате, неторопливо диктуя:
- Боевое искусство вампиров... практически не отличается от человеческого... если рассматривать саму технику рукопашного боя... Вампир использует те же удары, броски и приемы, которые встречаются... в классических единоборствах... Записал? Разница заключается в том, как вампир использует эту технику... Боевое искусство вампиров предельно аморально – и, за счет этого, эффективно... Его суть в том, что вампир сразу же применяет самый подлый и бесчеловечный прием из всех возможных...
Я поднял голову от тетради.
- А как определить, какой прием – самый бесчеловечный и подлый?
Локи поднял вверх палец.
- Вот! – сказал он. – Молодец. Попал в точку. Чаще всего вампир проигрывает поединок именно потому, что слишком долго думает, какой прием будет самым подлым и бесчеловечным. Поэтому в боевой ситуации не следует размышлять. Надо довериться инстинкту. А чтобы довериться инстинкту, надо на время забыть о подлости. Это и будет самым подлым способом ведения боя. Такой вот парадокс. Записал?
- Записал, - сказал я. – Но ведь люди тоже доверяются инстинкту в драке. И подлости им не занимать. Чем мы тогда от них отличаемся?
Локи хмыкнул.
- А встань-ка, - сказал он, - я объясню.
Я встал.
Вернее, попытался. Не успел я распрямить ноги, как получил внезапный тычок в солнечное сплетение.
Он был несильным, но действительно на редкость подлым – Локи выбрал для удара такой момент, когда я находился в самом неустойчивом положении. Я потерял равновесие и упал вместе со стулом, больно ударившись локтем о пол.
- Понял? – спросил Локи, как ни в чем не бывало.
Я вскочил на ноги. Он тут же вытянул перед собой руки и примирительно сказал:
- Ну все, все. Мир!
Моя ярость угасла. Я хотел сказать Локи, что я о нем думаю, и вдруг получил от него болезненный удар ботинком по голени. Это было просто невероятно подло – ведь только что он сам просил мира. От боли я присел.

Локи отошел к окну, вынул из кармана конфету в красной бумажке, развернул ее и кинул в рот.
- А если я вам сейчас по морде дам? – спросил я.
- Как ты смеешь это говорить? – нахмурился он. – Я твой учитель. Если у тебя возникает вопрос, мне приходится отвечать. Причем так, чтобы до тебя дошло. Понял?
- Понял, - пробормотал я хмуро, поглаживая ушибленное место. - Больше так не делайте. А то я за себя не отвечаю.
- Обещаю, - сказал Локи и отвернулся.
Мне показалось, что ему стало стыдно за свое дикое поведение. Я повернулся, чтобы сесть за стол, и в этот момент он, быстро подскочив ко мне сзади, ударил меня по внутренней стороне икры. Моя нога непроизвольно согнулась, и я повалился на колени. Тогда он дал мне затрещину. Я вскочил на ноги и молча бросился на него с кулаками.
Надо сказать, что в десятом классе я некоторое время занимался карате. Это, конечно, не превратило меня в Джеки Чана. Я мог, например, расколоть ударом ноги кафельную плитку на стене школьного туалета или сломать кулаком треснувшую доску - вот, пожалуй, и все. Но из-за этих занятий я мог в полной мере оценить все то, что проделывал на экране Джеки Чан.
Тем поразительнее было увиденное.
Локи прыгнул на стену, сделал по ней несколько шагов вверх (перемещались только его ноги), и, когда сила тяжести развернула его тело параллельно полу, перекувырнулся в воздухе и мягко приземлился у меня за спиной. В этом не было ничего сверхъестественного – все оставалось в рамках законов физики, просто для такого маневра требовалось невероятная ловкость, да и смелость тоже.
В следующую секунду он со свистом пронес ногу у меня перед лицом, заставив меня попятиться, затем поймал меня за руку и заломил мне кисть – такой уверенной хваткой, что я сразу же отбросил мысль о сопротивлении.
- Сдаюсь, сдаюсь! – закричал я.
Локи отпустил мою руку. От изумления я забыл все свои обиды.
- Как вы это?
- Садись и записывай, - сказал он.
Я сел за стол.
- Для того, чтобы в боевой ситуации вампир был непобедим, вампиры создали Конфету Смерти... Записал?
- Ага, - догадался я, - это вы ее съели? В красной обертке?
- Именно, - сказал Локи.
Он сунул руку под сюртук и вытащил еще одну конфету – небольшую, круглую, в глянцевой красной обертке. Она напоминала бесплатные карамельки, которые раздают в самолетах.
- Можно попробовать?
Локи подумал немного.
- Не сегодня, - сказал он. – Ты... Слишком возбужден.
- Вы боитесь, что я вас... ну это... побью?
Локи презрительно засмеялся.
- Мальчишка... Ты думаешь, дело в конфете?
- А в чем?
- Конфета бесполезна без воинского духа. Ты знаешь, что это – воинский дух?
Ответа у меня не нашлось.
- Тогда, - сказал Локи, - пиши дальше.
Я склонился над тетрадкой.
- В китайской провинции Хубэй, - стал диктовать Локи, - расположены живописные горы Вудан... что означает «Воинский Щит». С давних пор в них живут даосы, занимающиеся боевыми искусствами... Самым известным из них был Чжан Саньфэн, который умел летать...
Локи сделал паузу, ожидая, видимо, что я спрошу, действительно ли этот Чжан Саньфэн умел летать. Но не стал спрашивать.
- В горах Вудан и сегодня существует множество академий ушу, где доверчивых туристов обучают красивым, но бесполезным танцам с мечом и палкой...
Локи сделал несколько карикатурных движений, изображая такой танец. Получилось и правда смешно.
- Даосы, которые занимаются настоящими боевыми искусствами, еще до второй мировой войны ушли далеко в горы, прочь от дорог, гостиниц и, хе-хе, массажных центров. Настоящих мастеров осталось мало – но они есть. Чтобы жить вдали от людей, даосам необходимо получать средства к существованию. Эти средства должны быть весьма значительными... Записал? Вампиры предоставляют им эти средства. В обмен лучшие даосские мастера раз в год дают вампирам образцы своей красной жидкости... Из этих препаратов вампиры изготовливают несколько видов Конфет Смерти. Однако без воинского духа такая конфета бесполезна... Записал? На сегодня все.
Всю ночь я ворочался в своей огромной кровати под балдахином, думая, что такое «воинский дух».
У меня были разные предположения. Во-первых, я допускал, что это действительно какой-то дух, с которым надо вступить в контакт. Во-вторых, это могло быть какое-то героическое состояние сознания, которое следовало долго воспитывать в себе, не надеясь ни на какие вампирские штучки (такой вариант казался мне самым мрачным). В-третьих, «воинский дух» мог быть связан с особой процедурой, которая меняла физические свойства тела - иначе трудно было объяснить, как немолодой и явно неспортивный Локи мог махать ногами, словно наевшийся амфетамина акробат.
Все три догадки были неверными.
«Воинский дух» оказался последовательностью из пяти особых вдохов - длинных и коротких вперемешку. Это был своего рода код, который приводил конфету в действие. Он был связан с даосскими практиками: таким способом настраивался дыхательный центр. Локи не стал углубляться в механику происходящего – подозреваю, что он и сам не понимал ее до конца. Просто запомнить эту последовательность было достаточно.
Вслед за этим Локи разрешил мне съесть кусочек конфеты смерти. Он предупредил, что ничего необычного я не увижу, поскольку информации о жизни даосов в конфете нет, и доступно только их воинское умение.

Я приступил к опыту.
По вкусу конфета была похожа на лакричный леденец. Сделав требуемую последовательность вдохов, я почувствовал головокружение и легкость. Но этим все и ограничилось. Вглядевшись в свое новое состояние, я не увидел ничего - как в случае со смесью «Пастернак+1/2 Nabokov». Воспоминания о доноре были стерты.
Появилось только умение виртуозно управлять собственным телом. Но оно действительно впечатляло. Я попробовал сделать то, что мне ни разу не удавалось во время моих школьных занятий карате – сесть на шпагат. К моему изумлению, это получилось безо всяких усилий – сначала я сел на поперечный шпагат, а потом на продольный.
Затем я запросто повторил прием, которым так поразил меня Локи – пробежался по стене вверх, перекувырнулся и приземлился на ноги. Локи велел мне атаковать его, и за секунду я обрушил на него такой шквал ударов, какой до этого видел только в кино (правда, ни один из них не достиг цели). Но когда действие конфеты закончилось, повторить этих подвигов я не смог.
Локи объяснил, что секрет этой гуттаперчивости не в эластичности мышц, а в их способности к мгновенному расслаблению. Именно от нее и зависело умение садится на шпагат и наносить высокие удары ногами.
- Если говорить о физиологической стороне вопроса, - сказал он, - все дело в нервных импульсах, которые мозг посылает в мышечные клетки. Долгие тренировки меняют физические свойства мышц, связок и костей очень незначительно. Меняется только последовательность нервных сигналов, которые управляют всей механикой. Конфета смерти действует на этот код. Любой средний человек, конечно, будет намного слабее тренированного бойца. Но все равно он достаточно развит физически, чтобы делать все то же самое. Не готов его нервный аппарат. То же самое относится и к силе ударов. Она связана не только со свойствами мышечных волокон, но и с умением концентрировать жизненную энергию. Вампир получает временный доступ ко всем этим навыкам через препарат. Но эта технология имеет, конечно, свои границы. Штангу весом в двести килограммов ты не сможешь поднять, даже высосав всю красную жидкость из чемпиона мира по штанге.
- То есть, - сказал я, - когда гимнаст долго тренирует свое тело, он работает не столько над хардом, сколько над софтом?
- Я этого наркоманского жаргона не понимаю, - ответил Локи.
Теперь стало ясно, почему вампиру следовало применять самые подлые приемы из всех возможных. Это был не этический выбор, как я подумал сначала, а практическая необходимость. Конфета смерти давала потрясающее чувство уверенности в себе; с противником хотелось играть как с котенком. Но, как только ее действие кончалось, вампир делался беззащитен. Поэтому ни в коем случае не следовало тратить зря время смерти, как называл его Локи.
По правилам, вампиру следовало носить с собой конфету смерти постоянно. Локи дал мне маленький футляр и показал, как доставать из него конфету: при нажатии на пружину она выскакивала прямо в руку. Для скорости конфету можно было кидать в рот прямо в обертке – она была сделана из специальной бумаги. Табельную конфету полагалось носить на поясе и использовать только в случае опасности для жизни.
- Скажите, - спросил я Локи, - а бывает такое, что вампиры дерутся между собой? Я имею в виду, когда оба участника драки съедают по такой конфете?
- Что значит «дерутся», - сказал Локи. - Вампиры не дети. Если между двумя вампирами возникает серьезная проблема, они решают ее с помощью дуэли.
- Дуэль? - спросил я. - Такое еще бывает?
- В нашем мире да. Правда, редко.
- А как выглядит такая дуэль?
- Расскажу в следующий раз, - ответил Локи.
На следующее занятие он пришел с длинным черным тубусом вроде тех, в которых носят свернутые чертежи.
- Итак, - заговорил он, - что тебе следует знать о поединке... За долгую историю существования вампиров между ними часто возникали ссоры личного характера. Вампиры, как правило, рекрутировались из высших слоев общества, где было принято решать спорные вопросы с помощью дуэли. Этот обычай перешел в среду вампиров, однако, после нескольких смертельных исходов, на него был наложен запрет. Дело в том, что во время поединка вампир подвергает опасности не только собственную жизнь, но и жизнь языка. А у языка, как ты догадываешься, нет ни малейшего повода участвовать в поединке. Это как если бы лошади начинали лягаться, и сидящие на них всадники...
- Понял, - перебил я, - не надо продолжать.
- С другой стороны, игнорировать гуманитарные потребности вампира или сводить его роль просто к средству передвижения недопустимо. В том числе потому, что депрессивный или угнетенный психический фон человеческой личности плохо сказывается на самочувствии языка. Поэтому был выработан компромисс, который позволял вампирам выяснять отношения, не подвергая опасности жизнь языка - и, одновременно, жизнь самого вампира.
- Но тогда, - сказал я, - поединок окажется просто фарсом.
- О нет, - улыбнулся Локи. - В чем, по-твоему, смысл любого поединка?
Я пожал плечами. Это, по-моему, было очевидно.
- Люди обмениваются острыми словами, - сказал Локи, - но эти слова ничего не весят. У человека во рту их много. Смысл поединка в том, чтобы придать словам дополнительный вес. Это может быть вес пули, лезвия или яда. Вампиры поступили просто - они разделили поединок на две части. Сначала они договариваются, какого рода вес будет приложен к словам. А уже потом выясняют, к кому именно он будет приложен. Дуэль вампиров похожа на жеребьевку. Понятно?
- Пока не очень, - сказал я.
- Сначала каждый участник поединка пишет так называемый дуэльный ордер, где подробно излагает наказание, придуманное для противника. Это может быть что угодно - ампутация конечностей, лишение зрения и слуха, порка на конюшне и тому подобное. Зависит только от меры гнева дуэлянтов. Секунданты должны удостовериться, что эта операция не будет угрожать физическому существованию языка, и утвердить оба дуэльных ордера. После этого начинается сам поединок.
- Участники дуэли знают, что их ждет? - спросил я.
- Нет, - ответил Локи. - Это воспрещено правилами. Каждый раз, когда эти правила нарушаются, последствия бывают самыми печальными. Как, например, во время последнего поединка.
- А чем он кончился?
- Проигравшему отрезали нос и уши. После этого он до самой смерти носил маску. Правда, прожил он недолго...
Меня охватила тревога.
- Подождите, - сказал я, - а кто был проигравший? Как его звали? Случайно не...

- Да, - сказал Локи. - Это был Брама. Нос и уши ему отрезал лучший пластический хирург в Москве, и он не испытал никакой боли. Но после этого события он впал в депрессию, и язык больше не пожелал оставаться в его теле.
- А с кем был поединок у Брамы?
- Мне не следовало бы тебе про это рассказывать, - сказал Локи. - Но раз уж ты спросил - у него была дуэль с Митрой.
- С Митрой?
- Да. Именно поэтому Митра и встретил тебя в нашем мире. Это обычай. Так бывает, если дуэль приводит к смерти одного из участников. Победитель становится куратором новичка, в тело которого переселяется язык. Только, пожалуйста, ни в коем случае не обсуждай эту тему с Митрой - подобное поведение считается недопустимой бестактностью. Понятно?
Я кивнул. Новость поразила меня.
- Значит, - сказал я, - я здесь из-за Митры...
- Нет, - ответил Локи, - так думать не надо. Митра никак не мог повлиять на этот выбор. Собственно, и сам Брама не играл здесь большой роли. Все решает язык.
- А почему произошла дуэль? - спросил я.
- Что-то связанное с картотекой Брамы, - ответил Локи. - Брама был страстный коллекционер. Митра взял у него на время часть коллекции, какие-то альковные редкости, точно не знаю. Взял просто для развлечения, а наврал, что для важного дела. Потом с коллекцией начались проблемы. То ли Митра все высосал сам, то ли потерял, то ли кому-то отдал - я точно не знаю. В общем, она пропала. Брама пришел в ярость и вызвал его на дуэль. И заранее объявил, что отрежет ему пальцы. А Митра, когда услышал, тоже решил не отставать... Остальное ты знаешь.
- Значит, Митра опытный дуэлянт?
- Опыт тут значит крайне мало, - сказал Локи. - Все решает судьба.
- А как проходит сама дуэль? Конфета смерти?
- Да. Специальный дуэльный выпуск, на красной жидкости лучших фехтовальщиков или стрелков.
- А оружие?
- Рапира или пистолет, - сказал Локи. - Но вампиры используют специальное оружие.
Он взял со стола тубус, открыл его и вынул из него стальную рапиру.
- Вот, - сказал он, - посмотри.
На конце стального стрежня был круглый медный шарик диаметром в полтора-два сантиметра. Из него торчала короткая стальная иголка.
- Транквилизатор, - сказал Локи. - В случае огнестрельной дуэли пистолет стреляет специальным шприцем с тем же веществом. Уколотого мгновенно парализует. Он сохраняет сознание, может дышать, но не может говорить и двигаться. Действие транквилизатора продолжается около сорока часов. За это время секунданты должны выполнить все условия дуэльного ордера. Для них это бывает тяжелой ношей, как во время дуэли Митры с Брамой. Но дело всегда доводится до конца, даже если в результате гибнет человеческий аспект...
То, что я узнал о роли Митры в своей судьбе, превращало его в какого-то злого гения моей жизни. С другой стороны, сложно было инкриминировать ему умысел. Локи, видимо, понимал, о чем я думаю.
- Смотри только не приставай с этим к Митре, - повторил он. - Это будет не просто дурной тон, а совершенно недопустимое поведение.
- Обещаю, - ответил я.
Мне очень хотелось узнать хоть что-нибудь еще про этих загадочных даосов, из красной жидкости которых делали конфеты смерти. Я решил спросить об этом Локи. Его удивил мой вопрос.
- А зачем тебе? – спросил он.
- Просто интересно. Нельзя ли как-нибудь заглянуть в их жизнь?
Локи пожал плечами.
- Бывают бракованные конфеты, - сказал он. - С плохой очисткой. Но много там все равно не увидишь. Все-таки эти даосы не простые люди.
- А вы можете дать мне такую?
Он ничего не ответил, и я подумал, что он счел мою просьбу несуразной. Но на следующем занятии он вручил мне расколотый надвое леденец.
- Это из плохой партии, - сказал он. - Там что-то такое есть... Странный ты парень, Рама.
Вечером, когда стемнело, я лег на кровать и положил обе половинки в рот.
Локи был прав, я увидел не особенно много. Но то, что я пережил, запомнилось мне навсегда.
Даоса, из красной жидкости которого был сделан леденец, звали Сюй Бэйшань (я даже понял смысл этих слов – они значили нечто вроде «разрешение северной доброты»). Ему было больше двухсот лет, и он начинал чувствовать приближение старости. По меркам обычного человека он был в прекрасной физической форме, но себе казался дряхлой и ни на что не годной развалиной.
Вместе с ним я совершил прогулку в горах Вудан.
Сюй Бэйшань пробирался к священному месту сквозь толпы туристов - под видом рабочего, несущего на коромысле два каменных блока для дорожных работ.
Я видел красные кумирни с крышами из блестящей зеленой черепицы. Еще я видел огромных базальтовых черепах, стоящих в полуразрушенных кирпичных павильонах. Мы шли по гребню горы, где была проложена узкая дорожка, а далеко внизу блестело горное озеро.

Наконец даос добрался до места. Оно называлось "Парящий Утес". Утес действительно парил над пропастью, а на его вершине была аккуратная площадка, выложенная камнем. Это было место высокой силы и святости. Сюй Бэйшань пришел сюда, чтобы получить знак от духов.
Дождавшись, когда все туристы спустятся вниз, он бросил свое коромысло с камнями, поднялся по лестнице к открытому алтарю, совершил поклоны и стал ждать.
Знак от духов оказался странным.
Откуда-то издалека прилетела огромная, размером с птицу, бабочка – с темно-синими бархатными крыльями в черных и коричневых пятнах. Она облетела вокруг даоса и приземлилась на край алтаря.
Даос некоторое время любовался ею. А потом увидел, что ее крылья иссечены и потрепаны на краях - до такой степени, что почти потеряли форму. Как только даос заметил это, бабочка сорвалась с места, взлетела вверх и исчезла в зеленом лабиринте между ветвями деревьев, которые росли на краю
утеса.
Сам я не догадался бы, в чем смысл этого знака. Но даос понял -- а вместе с ним понял и я. Пока бабочка может летать, совершенно неважно, насколько изношены ее крылья. А если бабочка не может летать, бабочки больше нет, вот и все.
Даос совершил поклон перед алтарем и пошел по лестнице вниз. Я запомнил каменную ограду этой лестницы с высеченными цветочными вазами. Некоторые ступени были сделаны из таких же резных плит, древних и истертых тысячами подошв.
Когда я пришел в себя, мне стало грустно. И еще противно оттого, что я вампир.

(Продолжение следует)