ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 32 март 2013 г.

Новые имена

Марина Рогнедина (Евтушенко)

Рогнедина (Евтушенко) Марина Маевна, потомственная петербурженка, родилась 20-го сентября 1961 года в Ленинграде. Несмотря на ранний развод родителей, росла в любви и заботе, воспитывалась не только мамой, но и семьей отца – бабушкой и дедушкой. Дедушка, доктор биологических наук, профессор Университета, бабушка – домохозяйка, была прирожденной воспитательницей. Материально семья была хорошо обеспечена и жила «открытым домом». В этом гостеприимном доме часто бывали ученые, артисты, режиссеры, художники и т.д. С самого детства интеллигентная среда формировала вкусы и представления Марины. Дома была большая библиотека, и девочка жадно читала.
В восьмилетнем возрасте по настоянию друзей девочку отдали учиться в музыкальную школу. Её регулярно водили на спектакли почти всех ленинградских театров. Жизнь протекала разнообразно и насыщенно. Детство было наполнено радостными впечатлениями. Марина много путешествует с бабушкой по стране: по Кавказу, Прибалтике, отдыхает в Тверской области, бывает в Москве и т.д. Уже в 8 лет она пытается оформлять свои впечатления в виде стихов. И первое стихотворение девочки, написанное в ту пору, которое всем очень нравилось, было посвящено любимой бабушке. К сожалению, стихотворение не сохранилось, помнятся только последние строчки: «Все по-прежнему хлопочет, и старушкой быть не хочет».
После окончания средней школы в 1979 году Марину принимают на работу в качестве секретаря в библиотеку православной Духовной академии. Спустя некоторое время она работает на той же должности у настоятеля в Спасо-Преображенск0го собора. Позднее – в Институте театра, музыки и кинематографии.
В 1985 году Марина принята сотрудником в канцелярию Государственного Эрмитажа. С 1990 года – в Отдел истории русской культуры. В 1988 г. поступает и 1994 году оканчивает, исторический факультет Санкт-Петербургского государственного университета по специализации «Отечественная история».
В 2007 году Марина Евтушенко защищает кандидатскую диссертацию. Она – кандидат исторических наук. Сфера её научных интересов – «Российский Императорский Двор и Православная Церковь», «Национальный стиль в искусстве».
Стихи Марина пишет постоянно. Впервые автор посылает их на объявленный в Интернете конкурс «Золотая строфа» и становится лауреатом конкурса «Золотая строфа-2010», «Золотая строфа – 2011». Публикуется под псевдонимом МАРИНА РОГНЕДИНА.
В 2012 г. Марина Евтушенко посетила литературное объединение при Доме ученых, опубликовала стихи в Литературно-художественном журнале «Сфинкс» (выпуски ХХХIII—XXXVI за 2012 год).
В начале 2013 года Марина приходит в литературное объединение «Остров» (руководитель Жанна Бурковская), где скрупулезно работает над целым рядом своих произведений, оттачивая и доводя их до профессионального уровня. Она создает несколько интересных по тематике литературных циклов, объединенных позднее в книгу.
Поэзия Марины интересна. Глубокое знание автором темы, предмета, о котором пишет, кругозор, художественный вкус привлекают читателя, вызывая неподдельный интерес к её творчеству. Марина как будто сама проводит читателя по залам Зимнего Дворца, знакомя с музейными экспонатами. В своих произведениях она отдает должное скромной роли и работе эрмитажного Хранителя, руками которого подчас формируются выставки, подбираются экспонаты в том гармоничном сочетании, которое воспринимаем как должное мы, посетители музея… Интересны и философские воззрения, и посвящения автора Иосифу Бродскому, и дирижеру Валерию Гергиеву.
В планах Марины Евтушенко-Рогнединой издание книги публикуемых стихов, которая, думается, займет в литературном мире достойное место.
Пожелаем молодому автору удачи…
Материал подготовлен Отв. лит. редактором отдела поэзии Жанной Бурковской

МАРИНА РОГНЕДИНА

«ПРИЮТ ОТШЕЛЬНИКА»
(«Ermitapge»)
проект книги в редакции Жанны Бурковской

ЛОДЖИИ РАФАЭЛЯ*

Часть I. Замысел
Однажды как-то в переписке с Гриммом** –
(А с ним она была особенно близка), –
Монархиня призналась, что тоска,
Гнетет…что перебрала с гримом;
Что тают годы в отзвуке незримом,
И сединой белеют у виска;
И что мерещатся ей в шорохе любом
Не мыши, а придворные интриги;
И что страшны ей тяжкие вериги,
Что скрыты за короной и гербом …»
Чтоб не сойти с ума, Монархиня альбом
Взяла с той полки, где стояли книги.
«Вы не поверите, любезный мой барон, –
Делилась впечатленьями царица, –
Когда открылась первая страница,
Весь мир мой покатился под уклон;
Казалось мне, что вижу дивный сон,
И что лечу по небу в колеснице.
Представьте, перед Вами Райский Сад:
От Хаоса – до Сотворенья Мира,
От юного Амура – до Сатира! –
В барочном зеркале «порочный виноград»:
Плоды то ананаса, то инжира –
Все расточает дивный аромат.
Там розы цвета вишни и самo***,
По воздуху порхающие феи,
Под музыку Вивальди и Рамо
Танцующие нимфы и психеи! –
Веретено, что движется само
Вдоль канта и меандровой аллеи.
Там в небесах летящая форель
Прозрачней лучика, чуть тоньше хворостины;
Там вместе с лирою поет свирель,
Приветствуя рожденья и крестины…
Все это чудо создал Рафаэль! –
Клянусь, я воссоздам его картины!
Наш климат и суров, и нелюдим,
Ведь Петербург построен на болоте;
Нам всем полет души необходим,
Как плод раздумий, утешенья плоти …
А мы, подобно варварам, хотим
Любую птицу подстрелить на взлете.
Я Петербург не сравниваю с Римом,
Не близок ни портрет, и ни пейзаж,
Но как бы мне хотелось Эрмитаж
И Ватикан связать мостом незримым;
Чтоб меценатом слыть неутомимым,
Служа искусству, словно верный паж!
И чтоб два города апостола Петра, –
Одной души и одного нутра,
Но с разных берегов – с Невы и Тибра,
Черты узнали своего лица,
В том зеркале, где брата-близнеца
Пересказали силою верлибра».
Вот все, что понял Фридрих Мельхиор,
Какой в душе произвели фурор
Те самые рисунки Рафаэля,
Что вот уже неделю за неделей
Екатерина, глядя на Неву,
Не ест, не спит, а грезит наяву.

Часть II . 1784 год

«Висячий сад» метелью занесло,
Деревья словно спрятались от стужи;
Все, пролитое за день, истекло
И замерло на фоне черной лужи…
Монархиня глядела за стекло
На статуи, стоящие снаружи…
Еще вчера дробился в зеркалах
Ланского**** взор, исполненный печали;
Но нынче упокоен Сашин прах,
А ведь едва ее не повенчали!
«Случилось междуцарствие в делах», –
Так при Дворе сей рок обозначали.
Не скрыть от слуг трагедии господ,
Скорбит монарх – за ним томится свита;
Нарушен ритм размеренного быта,
И траур должен длиться целый год.
Все снова обретет привычный ход,
Лишь нового отыщут фаворита.
От одиночества, от всех житейских стуж
Опять в любовь нырнет императрица …
Когда же временный наскучит муж,
Ему велят на фрейлине жениться,
Даруют чин, прибавят сотню душ,
Благословят … и вышлют из столицы…
Ей непонятна жизни колея
Без радости, эмоции, оваций;
Ее влекут философы-друзья,
Балы, спектакли и поэт Гораций*****:
«Он памятник себе воздвиг, а я? –
Лишь свой портрет на поле ассигнаций?
Хотелось бы усилить много крат
Алькова подвиги победами на флоте;
Чтоб Эрмитаж, как храм Понтифика богат
Стал, например, «Пьетой» Буонарроти;
Чтобы в финале, «посетив сей виноград»******,
Услышать: «На земле не зря живете!»
И дни пускай кипят броженьем эля*******,
И ароматом роз и старых вин;
Пусть во дворах поёт Шарман Катрин*********,
Ведь не СтрастнАя – СтрАстная неделя!..
Пусть мне напишут копии картин,
Что украшают Станцы Рафаэля!»**********.
Монархиня в предчувствии успеха,
Листая книгу, рассуждала вслух…
Так иногда в глухой ночи петух,
Лишь в небесах покажется прореха,
Спешит прокукарекать во весь дух,
Что Мельпомена*********** жизни не помеха.

Часть III. Воплощение.

В России усвоил последний дикарь,
Что Власти – от «Божьего промысла»;
Что Бог – в небесах, на земле – государь,
И должен любой положить «на алтарь
Отечества» силы и помыслы.
Еще не успели чернила остыть
И стихнуть мечтаний парения,
Глядишь, а придворные всю свою прыть
Друг друга толкая, спешат предъявить,
Мечтая стяжать одобрение.
«Зовите Кваренги, зовите посла,
К Понтифику! срочно с депешею!…»
И вот мастера своего ремесла
На зов государыни – несть им числа –
Слетаются конные, пешие.
«Скорей в Ватикане постройте леса,
Там будут работать художники …»
Латиняне плачут на все голоса:
«В покоях Примаса опять чудеса –
Наш Рим захватили безбожники!
Все фрески со стенок на темперный лад
Они без разбора копируют,
Холсты просушив, и подправив фасад,
И в темпе allegro, сгрузив на фрегат,
По морю с утра этапируют!..».
А там, в Петербурге, Кваренги крушит
Нетрезвых рабочих с прорабами:
«Холсты, что вчера привезли, хороши,
Но в рамки широкой российской души
Они не влезают масштабами!»
Подумаешь, драка – рабочий момент! –
Секунда в контексте истории …
Сегодня – опала, вчера – комплимент …
И вот, наконец, без речей и без лент
Открылись врата Аллегории.

Часть IV. Послесловие

Мы с тобою неспешно совершим променад
Шаг за шагом, минуя тринадцать аркад,
Вдоль по Зимней канавке, вдоль Гвардейских казарм;
Нам и дня будет мало, чтоб почувствовать шарм
Тех, навеки застывших Терпсихор и Менад,
Даже если надолго не задерживать взгляд.
Здесь величие мысли и фантазий размах,
Да такой, что не каждый увидит во снах.
Это в дальнее детство приоткрытая дверь,
Будто найдено средство от обид и потерь.
Позабудь о былом, отряхни его прах,
Пусть надежда двоится во всех зеркалах;
Пусть во взгляде твоем будет счастья печать …
Ну, а мы будем вместе смотреть и молчать.
______________________
*Плафон «Олимп», художник Гаспаро Дициани.
**По мотивам одноименной книги Н.Н.Никулина.
***Барон Фридрих Мельхиор Гримм (1723-1807) – немецкий публицист и дипломат эпохи Просвещения; многолетний корреспондент императрицы Екатерины Великой. Сохранилась их переписка на французском языке.
****Самó – переходный цвет, нежно-розовый с оранжевым оттенком.
*****Ланской Александр Дмитриевич (1758—1784) – генерал-поручик, генерал-адъютант; фаворит Екатерины II. Имел большое влияние при Дворе.
******Гораций (Квинт Гораций Флакк, 65 г. до Р.Х. – 8 г. по Р.Х.) – выдающийся римский поэт. Наиболее известно его стихотворение «Памятник», которое явилось темой для самостоятельных сочинений Г.Р.Державина и А.С.Пушкина.
*******В данном случае цитируется отрывок из откровения пророка Асафа: «Призри с небес, Боже, и виждь, и посети виноград сей, и утверди и, егоже насади десница твоя».
********Эль – род пива, производимый быстрым верховым брожением при высокой температуре без добавления хмеля.
*********«Шарман Катрин» (пер с фр. «прелестная Екатерина») – так называли в XVIII—XIX вв. шарманку. В данном случае обыгрывается имя императрицы.
*********Станцы (Лоджии) Рафаэля – часть музейного комплекса Ватикана, представляющая собой бывшие комнаты Римского Папы, где скреплялись папские грамоты и буллы. Были расписаны Рафаэлем по приказу Римского понтифика Льва Х в начале XVI в.
**********Мельпомена – одна из девяти муз Аполлона, покровительница трагедии.

РОЖДЕНИЕ ИСКУССТВА

...«В начале было СЛОВО» ...
евангелие от Иоанна. 1.1
Был чистым холст до сотворенья мира.
Созвучий хор не нарушал эфира.
И в тишине еще поэта лира
Не побуждала взяться за перо;
Не искушенной в каверзных вопросах,
Душа спала, покоясь в чистых росах,
Дохнуло время, вознесло свой посох –
И утвердилось четкое Зеро.
Пошел отсчет. В начале было СЛОВО…
То было сотворение иного
Порядка, для которого основой ,
Или первичной формой станет Дух.
И в тесных рамках звукового ряда
Явилось очертание фасада
Предмета, что спасаясь от распада,
Определился зримо – не на слух.
Возникла вещь. И чья-то мысль о вещи,
И чье-то зренье оказалось резче,
И космос вдруг увиделся зловещим,
Земля – нежнее скорлупы яйца.
Взялись за дело колдуны и маги,
И в нотах, и в холстах, и на бумаге
Своих даров они скрестили шпаги,
В сражениях по жребию Творца.
То ароматом, скрытым во флаконе,
Таился штрих на том далеком склоне
Пещерных стен, где буйволы и кони,
Оживлены неведомой рукой
И человек навеки стал зависим
От контуров своих наскальных писем,
Стремясь постичь закон небесной выси,
И в постиженье обрести покой.
Мир зазвучал величием органа:
Поют, казалось, ветры океана,
И метких стрел открытое сопрано
Уже явило смертоносный звук;
И, подчинясь Творца великой воле,
Из созерцанья вещих снов и боли
Родился исполнитель главной роли,
Он молвил слово. И замкнулся круг.

СТАТУЕ М-Э.ФАЛЬКОНЕ «ЗИМА»

Хранила мудрая природа
Под покрывалом января
Все запахи – смолы, и меда,
И блеск живого янтаря;
И трав душистые букеты,
И щебет птичьих голосов,
И все секреты, все приметы
Еще не прожитых часов,
Еще не понятого счастья
Не воплощенных в мире душ ...
«Зима, зима, не в нашей власти
Спастись от всех житейских стуж!»
Как тяжелы судьбы объятья
И как ее характер крут!
«Прикрой, Зима, полою платья
От стужи лопнувший сосуд …»

ФРЕЙЛИНА.
(мелодрама)

Люблю глядеть старинные альбомы, —
В них аромат давно прошедших лет,
И, разбирая почерк незнакомый,
Общаться с тем, чего давно уж нет;
Чья жизнь прошла, чье Бытие бездонно,
Чей след простыл и позабыт давно,
За миг до появленья граммофона,
За шаг до зарождения Кино…
. . . . . . . . . . . . . . .
Она всегда страдала от бессонниц,
Боялась отражения зеркал;
A принц в кругу придворных и поклонниц,
Резвясь, Её совсем не замечал.
Когда ж Её душа молила Бога,
С ним рядом оказаться на пиру,
Он лишь скучал и думал: «Нынче много
Допущенных на Пасху ко Двору».
Он был с рожденья сыном двух династий;
Она же – благородна и бедна …
И жребий посулить не мог им счастья –
Не могут слиться солнце и луна…
Но вот её представили царице;
Средь тех, кто перед нею падал ниц,
Принц дам её придворных вереницы,
Не отличал от стаи мелких птиц.
А Дева царственной пленяла статью,
Жаль, положенья низкого…И как
Предполагает правило, ей к платью
Однажды прикрепили некий знак.
Как будто иероглиф или цифра –
На ленте вензель царский и венец,
И в рамках ей присвоенного шифра,
Она являла чести образец.
Теперь Она и Он встречались чаще:
То скачки, то спектакли, то обед:
То вдруг Она заметит взгляд скользящий,
То на Неё направленный лорнет.
Быть может, это только ей казалось,
Что Он за ней, следит издалека?
Но мимо проходя – какая жалость! –
Лишь только удостаивал кивка…
Когда ж игрой знакомого хорала
Решился он опробовать «Стейнвей» -
Она ему, счастливая, внимала,
В толпе придворных, стоя у дверей.
– Ты – фрейлина теперь, запомни твердо,
Мир этот вспять ничто не повернет…
Ты – нотою последнего аккорда,
Или подставкою для тех же самых нот!..
Там, на балу, где и в круженье вальса,
Он вел себя как шут и шалопай,
Она повсюду слышала: «Не пялься,
Не смейся, и на шлейф не наступай…»
В стенах дворца всегда ходили слухи,
Про фавориток, про кордебалет ….
Такое «счастье» – словно оплеухи!..
Она себе сказала твердо: «Нет!»
Но вот… влюбился царственный повеса.
Взаимно!.. Он к отказам не привык!
И пассия – заморская принцесса –
Осваивает русский наш язык.
Священника назначили – уроки
Религии давать. И, наконец,
Великий Пост прошел, настали сроки,
И принц повел невесту под венец.
Вокруг горели свечи, хор церковный
Пел «Аллилуйя!» и «Благослови!»;
И ангелы, храня секрет альковный,
Делили с ними радости любви.
И фрейлину со свитой пригласили
На таинство и свадебный обряд;
…О, запахи корицы и ванили!.. –
Ей ладаном казался аромат!
Близ окон Малахитового зала,
Следя за разведением моста.
Как гренадер, безмолвная стояла
Она у ненавистного поста,
Смотрела, как извозчик вез телегу,
И как сплавляют баржу по Неве…
Луч лунный освещал с печальной негой
Её проклятый шифр на рукаве.
…Здесь о любви не принято любому
Рассказывать, (такая нравов власть)
И доверяла девушка альбому
Свою несостоявшуюся страсть.
Писала обо всем, что сердцу мило:
Как смотрит Он – открыто и светло,
Как лестницей идет, и как перила
Хранят руки любимого тепло…
. . . . . . . . . . . . . . . .
Ну, вот и всё… И мы стоим у стенда:
Хранится чья-то тайна под стеклом…
Что ж с фрейлиной?.. О том молчит легенда
Остался лишь исписанный альбом…
Идут года… И снова белой ночью
Когда сплавляют баржи по Неве
Клубится дым, подобный многоточью,
Как вензель или Знак на рукаве…

ЗИМНИЙ ДВОРЕЦ

Там призраки танцуют котильон,
И льёт лучи заката час вечерний
На капители золотых колонн,
На каждый между ними медальон,
И на гербы Российских всех губерний…
Там голос ночи будоражит слух,
Играя люстрой Гербового зала;
Там царственен непобедимый дух
Поэзии, поющий песнь о двух
«Летающих любовниках» Шагала.
Там в зеркалах – черты иных эпох,
Их аромат неистребим и прочен…
И церковь есть, а в ней витает Бог;
И звон часов «Павлин», и каждый вздох
На музыке своей сосредоточен.
Когда ребенок чистые холсты
Несет сквозь царских залов анфилады,
Я верю – в этот миг горят мосты.
Он не со мной, он – с Рембрандтом на «Ты»,
И нет ему запретов и преграды…

ИОРДАНСКАЯ ЛЕСТНИЦА

Ее величия размах –
Сплошное головокруженье;
Ей достается первый «Ах!»
И первый возглас восхищенья;
Каррарский мрамор, зеркала,
Барочных линий позолота,
Закат, сгорающий до тла –
Все дышит светом, словно кто-то
Там, на «Олимпе»*, где союз
Языческих богов и муз,
Зажег Огонь… И этим Он
Нарушил физики закон.
Здесь, с Николаевских времен,
Гостей дворца встречала свита
Попарно встроенных колонн
Из сердобольского гранита;
Крылатых сонм кариатид –
«Власть», «Милосердье», «Правосудье» –
Иной полет, нездешний вид,
Другой реальности орудье.
Здесь начинался Крестный ход,
Монарх с семьей, и весь народ
С митрополитом во главе
Шли к Иордани на Неве,
И все сословья всех мастей
К Святой воде несли молитву …
Здесь Русский царь встречал гостей,
Отсюда провожал на битву;
Здесь все вершилось: карнавал,
И панихида, и присяга;
Здесь каждый службу начинал
С незабываемого шага
По этой лестнице…Она
Самим Растрелли создана;
По ней послы иных держав
Шли, к сердцу грамоты прижав;
Фельдмаршалы и короли.
И даже Пушкин с Натали …

МУРАВЕЙ В ЯНТАРЕ

В самом центре небесной сферы
Муравей мезозойской эры
Нам на диво, себе на беду
Утонул в сосновом меду,
И навеки уснул в колыбели
В капле солнечной карамели...
Он, доныне на нас глазея,
Украшает витрину музея.

ПАУК

Стирая геометрию углов
Узорчатою скатертью к обеду,
Паук, поймавший в сети свой улов,
Один сегодня празднует победу.
Он так далек под сводом потолка
От жалких воплей мухи невезучей,
И, как в шелка, одев ее бока,
Накручивает саван свой паучий.
Вот все сошлось. И впору воротник
Из кружева его смертельных петель,
И счастлив он безмерно, что достиг
Всего, чему лишь зеркало свидетель.
Окончен пир. Паук забрался в щель.
Лишь два крыла нежней и легче пуха,
Как две слезы, паучья колыбель
В ночи качает … Так была ли муха?..

ХРАНИТЕЛЬ

И.Н.Ухановой (Иконниковой)
В подвале, словно в бункере, темно …
Лишь пауки да приведенья бродят,
Во двор глядит всего одно окно,
Его б помыть, да руки не доходят;
Не убраны журналы со стола …
Так пыль веков здесь оседает снова,
И, кажется, сосновая смола
Вновь янтарем живым застыть готова...
Зато любой предмет хранит секрет:
Игрушки, прялки, трубки, коромысла …
И видятся они сквозь тусклый свет,
Лишенными обыденного смысла.
Здесь память выползает, как Змея
Из рукава заморского факира;
Всё, выплывая из Небытия,
Одновременно прячется от мира.
Простой подвал меняет свой наряд,
Преображаясь в Райскую обитель;
Но экспонаты вдруг заговорят,
Лишь только прикоснется к ним хранитель.
Так суть вещей, не ясную для нас,
Все, что таит сомнения и ропот,
Поможет нам представить верный глаз,
Любовь к музею, знания и опыт.
Хранитель – для него пределов нет...
Невольно разгоняя сон и скуку,
Творит изобретательно сюжет,
Фантазию помножив на науку,
Для выставок, статей и новых книг
И для экскурсовода, и для гида ….
Подвал, как затонувший материк,
Как полная сокровищ Атлантида.
Пусть говорят: «Незаменимых нет!
Есть только факты, документы, числа …»
Откроют лишь Хранителю секрет
Игрушки, прялки, трубки, коромысла.

МЕДИТАЦИЯ

Этот вид из окна, где деревья царапают стену
Желтоглазого дома, сплетаясь в единый аккорд,
Поживет после нас, но, подвергнут распаду и тлену,
Превратится однажды чудесный пейзаж в натюрморт.
Человек уязвим; в веренице веселых событий
Ожиданье конца холодит, словно кольт у виска.
И пускай кришнаит свои мантры поет на санскрите,
Пусть буддист бесконечно узоры плетет из песка…
Страх судьбы приземляет. И лишь по неведомым тропам
Нас ведут откровенья пророков и вещие сны.
И, возможно, что главное – каждый узнает за гробом –
Лишь по кольцам на пне вычисляется возраст сосны.
И, пока ты живой – помни, сказано в Символе Веры:
Эта радость земная однажды нам Богом дана!
Так, взгляни еще раз, погружаясь в небесные сферы,
Насладись, посмотрев, как прекрасен тот вид из окна!..

ПОСВЯЩЕНИЕ В.А. ГЕРГИЕВУ
I.
С чего начать? – С банальных фраз,
Связавших «Мафия – Кавказ»,
Произнесенных столько раз,
Что утомилось даже эхо;
Или с того, что наш Парнас
Твердит: «Hello!» и «Was ist das?»,
Все за границей, а у нас
Одни скорлупки от ореха.
Твердит истерика газет:
«Россия гибнет! Денег нет!
Бюджет на «тот» отправлен свет,
Давно пора справлять поминки!»
Но каждый вечер много лет
Пешком и в бархате карет
Банкир, чиновник и поэт
Спешат к подъезду Мариинки.
Театра запах!.. Аромат
Духов, букетов и помад…
И, кто фантазией богат,
Тому знакома та картина.
А дирижер? – Кинжалит взгляд,
Летит аккордов водопад,
О! Он – Орфей! Здесь будет Ад
Сражен стрелою осетина…
В одном порыве зал затих:
Как точен жест! Как тонок штрих!
Как будто он сейчас для них
Связал с Невою буйный Терек;
Всех языков свободный стих:
«I love you, sir!», «Ich liebe dich!»,
Как будто не было до сих
Одной Европы, двух Америк.
Но грустен взгляд лиловых глаз…
Концерт окончен, свет погас;
Для новых роз не хватит ваз,
Все разбрелись по белу свету.
Не надо фраз: «Калиф на час!»
Не надо: «Мафия—Кавказ!»
А кто кого сегодня спас,
Расскажет Вагнер, по секрету.
II.
Страна далекая – Алания,
На карте даже нет названия,
Но не придумал Геродот
Те земли, где легенды с мифами,
«Звериный стиль», война со скифами
Да гордый, царственный народ.
Из века в век – завоеватели,
На созерцанье дней не тратили;
Назло оседлому врагу:
С утра в седле, и ноги в стремени,
Наперекор судьбе и времени
Встречали старость на бегу.
Теперь, на рубеже столетия,
Нам стала близкою Осетия,
Быть может, Вам благодаря;
А Вы – кочевник, по обычаю
Всегда с победой и добычею,
И с ликом скифского царя.
III.
Вот кто-то ноты ставит на пюпитр,
Одним движеньем натянул струну,
И сразу хор созвучий и палитр
Обрушился на мрак и тишину.
И мысль совсем проста, как До мажор,
Как первый ученический этюд:
Вселенной управляет дирижер! –
Его Творцом гармонии зовут …
Он, направляя палочку свою,
Указывает каждому маршрут,
И слышит кто-то ангелов в раю,
Трубу, что призывает всех на Суд.
Взгляни на небо: то не облака –
То звуки, продолжающие плыть,
И чья-то свыше властная рука
Их направляет бешеную прыть.
Да, то гипноз, иллюзия, то – сон,
Но лучше сон, чем мрак и тишина.
Не потому ль что миром правит Он,
Вселенная гармонии полна?
IV.
Ни Мусоргский, ни Григ, ни Берлиоз
Не знали б ни любви моей, ни слез,
Когда б не эти, на закате века
Глаза, в которых чистота берез,
И глубина наивных детских грез,
И высота Эльбруса и Казбека.
Мне кажется, под сенью этих рук
Дичает все, что источает звук.
Лишь взмах один – и конь летит галопом,
Трубят слоны, рокочет львиный рык!
И, пересохший за зиму родник,
Из недр земли грозит вторым Потопом.
Один лишь жест волшебной той руки –
И вот – не цепи рвут колосники,
А вверх ползут лианы в диких джунглях;
Таинственны, безумны, далеки
Горят софиты огненной реки,
Как сатана, танцующий на углях.
Пусть то гипноз, фантазия, обман –
Но дышит зал, как Тихий океан,
Как бездна вод, внимающая Суше,
Когда маэстро неводом добра
Двух рыбаков – Андрея и Петра –
В том океане ловит наши души.

ПОЗДРАВЛЕНИЕ С РОЖДЕСТВОМ СОТРУДНИКОВ
ОТДЕЛА ИСТОРИИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ

Дворцовые стены забудут едва ли,
Что раньше в хрустальных бокалах играли
Мадера, Шартрез и Клико;
А те зеркала, в Малахитовом Зале,
Какие сюжеты порой отражали,
Но все это так далеко!
Теперь на экранах кокетки-кокотки,
Страшилки-смешилки, компьютеры, шмотки:
Реклама на все голоса;
Последних известий батальные сводки,
Последних героев луженые глотки,
И первых реформ чудеса!
Искусство прекрасно, но время сурово!
И нам ни до Рубенса, ни до Серова,
Канова не радует глаз;
Что все дорожает – для нас уж не ново,
И даже начальство не скажет не слова,
Когда опоздаешь на час.
Но в день Рождества, в беззаботность играя,
Нальем же стаканы до самого края
«Янтарным портвейном «Агдам»;
И выпьем за наш Эрмитаж, за Россию,
За смелых мужчин, и за самых красивых
И русских, воистину, дам!

НИЧТО ПОД ЛУНОЙ НЕ ВЕЧНО

«Ничто под луной не вечно!» –
Банальнее фразы нет,
Но вновь по дороге Млечной
Петляет за следом след;
К планете летит планета,
Стремится к звезде звезда,
Хоть в этом и нет секрета,
Что это не навсегда…
Что маятник все нарушит,
Положит всему предел …
Но вторят земные души
Движенью небесных тел;
Летят они вправо-влево,
На голос, как два слепца …
… То ищет земная Дева
Астрального Близнеца…

РОМАНС

Я в звуках вся, до капли, растворюсь,
Вобрав в себя и музыку, и слово;
Я умираю, чтоб воскреснуть снова;
Я каждый жест запомню наизусть,
И, сколько лет потом не пронесется,
Я буду помнить, что на миг дается
Такая радость и такая грусть.

КЛИО

Чтоб вам не пришлось до родного залива
По звездам угадывать путь,
Веками старается мудрая Клио
Прошедшую память вернуть.
Она собирает, как жемчуг на нитки,
Свидетельства боли и ран
Прошедших столетий, записанных в свитки
Друидов, тевтонов, славян …
Но войны, блокады, и ужасы плена
Сданы, как бумаги, в архив;
Вновь козы и мулы жуют свое сено,
Пируя под сенью олив;
В дорожной пыли кувыркаются дети,
Мадонна стирает белье;
Как будто и не было горя на свете,
И мирно ее забытье.
Но только зачем превращают архивы
Чужую бессвязную речь
В бумажные свитки? … Чтоб легче могли вы
Снести их на свалку и сжечь?!
О, память людская! – Довольно минуты,
И кончен навеки полет …
Что ж все бесконечно беспечны, как будто
Никто никогда не умрет?
Три посвящения И.А.Бродскому

I. ЭЛЕГИЯ. ПРЕОБРАЖЕНСКАЯ ПЛОЩАДЬ

Здесь ветра вой похож на стон,
И он, как я, тобою болен.
И звон, пугающий ворон,
С высот ампирных колоколен;
Турецких пушек гордый вид,
И мавританских линий локон
В изгибах крыш, карнизов, окон
С тобой немыслимо роднит.
Здесь скрип дверей, как тяжкий вздох
Тобой пустующего дома …
А Ночь, как, заповедал Бог,
Слепа, глуха и невесома.
Быть может, я в полночный час
Смогу постичь, хоть мысль бредова,
Тебя, доступного для глаз,
Тогда такого молодого …
И пусть давно заселена
Чужими судьбами квартира,
Но светят ночью три окна –
То от тебя ко мне волна,
Тобой покинутого мира.

II. НЕОБРАТИМОСТЬ

Он жил когда-то в доме на Литейном,
И русской церкви видел купола,
Но чаще в заведении питейном
Его Эвтерпа юная ждала.
Он помнил силуэт Преображенья,
И ангелов, венчающих фасад,
Но двери отворял, и отраженье
В стекле Собора ехало назад.
Он знал, что у судьбы свои законы,
Что «Быть или не быть» – еще вопрос!
Что принесут однажды фараоны
В папирусе на ближнего донос;
Считал, когда живьем сдирают кожу,
Или когда залепят глиной рот,
То никакой тут ангел не поможет,
И ни одна молитва не спасет.
Испив же эту чашу в полной мере,
Увидел выход – «звездно-полосат»,
Но, как всегда: лишь прикоснулся к двери –
Весь мир в стекле опять поплыл назад.
И часто в итальянском переулке,
Гася окурок в уличной грязи,
Он видел вновь, как мама кормит булкой
Воробышков с балкона Мурузи;
Как бьют куранты на соборной башне,
Как мальчик ударяет по мячу …
Воспоминанья дней позавчерашних
Тянулись, словно жертвы к палачу.
Он помнил так, как помнят о потере,
Собор в окне, Фонтанку, Летний Сад …
Он вышел вон в распахнутые двери,
Мир на стекле опять поплыл назад;
Назад к тому, что за собой оставил:
Санкт-Петербург, Венецию и Рим …
Мир исчезал, что было против правил
С тех самых пор, как сам он стал незрим.

III. ПО ТУ СТОРОНУ

Когда застынет нескончаемая вязь,
И оборвутся письмена твоей судьбы,
Душа взлетит, внезапной легкости дивясь,
Устав от суеты и от борьбы.
И ты поймешь, когда останешься один,
Что начал действовать прощания закон
И с блеском лун, и с ароматом старых вин,
И с золотым закатом тлеющих икон.
Долги простятся, и окончится дележ,
Ты, с высоты небес заглядывая вниз,
Неотвратимо, безвозвратно поплывешь
Над сонным городом в далекий Парадиз.
Но в Воскресение в небесный замок твой
Эвтерпа с дудочкой придет в ночной тиши,
Чтобы любить тебя – ты нужен мне живой,
А для Поэзии достаточно души.

СОН

Мне снова снился поворот ключа
И голос мамы: «Наконец, я дома!»
И улица, трамваем грохоча,
Глядела из оконного проема
На потолок и «лампу Ильича».
Я, узнавая мамины черты,
Во сне опять была ее ребенком;
Летала пыль, горел огонь плиты …
Но Бытия застыли шестеренки –
То из креплений выпали болты…
Тем утром, просыпаясь «в кипятке»,
Я все шептала: «Мама, ты живая?»
Ее рука была в моей руке…
Но все исчезло… грохот лишь трамвая
ответом прозвучал мне вдалеке.
Уже давно не плача ни о чем,
Со всеми я одной тропой ведома.
Придет ли день, когда своим ключом
Открою дверь того, иного Дома,
…И вновь склонюсь над маминым плечом.

CОМНЕНИЕ

Я не боюсь внезапной смерти,
Но я безбожия боюсь,
Что «Там» – не ангелы, не черти,
А та же мразь, и та же гнусь.
И лишь одно меня тревожит,
При мысли: «Есть ли «Там» миры?»,
Что встречу там все те же рожи,
И те же правила игры.
* * *
О, золотая прелесть увяданья! –
С Невиданным нечастые свиданья,
С Обыденным привычное соседство,
И память, возвращающая в детство …
Закаты, догорающие в окнах,
Вечерний чай в кругу себе подобных,
Презренье ко всему, что входит в моду,
И вечное ворчанье на погоду.
Предчувствие грядущего предела,
И хрупкости изношенного тела …

ЯЙЦО

Один толчок из Хаоса, и вот
Сам по себе запущен оборот
Движенья новой жизни по спирали;
Без видимых причин и внешних сил
Кто вдруг его однажды запустил,
Отдав ему команду: «Не пора ли?»
Яйцо – еще не птица, не змея,
Но в нем сокрыта тайна Бытия,
И символ Воскресения нетленный;
Что там, под скорлупой, творит Господь?..
Пульсирует невидимая плоть
Неслышимого голоса Вселенной.
Яйцо – венец Творения. Оно
Из пустоты, из нечто, создано,
Как в нем живут секреты Мирозданья?
Оно роднит с Началом и Концом,
Ведь Дух Святой сначала был яйцом
И лишь потом голубкой с Иордани.

МИЛЛЕНИУМ

Мы не познали тайну Бытия,
Не овладели истиной нетленной,
Но ухватили время «за края»;
Конец Эпохи – не конец Вселенной
Пусть нам поможет мудрая Змея!
Мы в понедельник с нового листа
Начнем отсчет грядущего размаха,
И вновь сольются любящих уста,
И снова зазвучит Партита Баха,
И проповедь Нагорная Христа.
Все будет, как всегда. По мере сил,
По воле волн, или по Божьей воле,
Получит каждый то, о чем просил,
И снова нищим станет он, доколе
Не протрубит архангел Михаил.

ПОЗДРАВЛЕНИЕ С ДНЕМ 8 МАРТА

Восьмое марта! Снег со льдом,
И ветер дует в спину;
Ползет «музейщик» за окном,
Как моль по нафталину.
Завернут в старое пальто,
Скользит на месте ровном,
В кармане кукиш, но зато
Все мысли «об духовном»!
Вокруг отцы пошли в дельцы,
Ушли в рекламу мамы,
А их убогие юнцы
Себе построили дворцы
На радость папе с мамой.
Лишь тот музейщик, круглый год,
В любой мороз, в метели,
Другой бы скис, а он ползет
К своей высокой цели!
Я пью за то, чтоб денег власть
Его не доконала,
Ведь если он захочет красть,
То всем не будет мало!
И пусть вокруг тоска и грусть,
И торжество кретина,
Я пью за ум и тонкий вкус,
На них всегда держалась Русь,
Как на гвозде карти