Людмила Николаевна Румянцева, родилась 03 мая 1950 года в семье коренных ленинградцев в четвертом поколении. Родители Николай Иванович, военнослужащий. Мать, Ольга Ивановна, переводчица с французского, и бабушка Людмилы пережили тяжкие испытания в страшные годы блокады.
После окончания школы № 280 в 1967 году сразу поступает в ЛГУ им. Жданова.
В 1972 – она уже выпускница факультета психологии Ленинградского Государственного Университета. Далее – работа социологом в ЛВИМУ им. адмирала Макарова.
С 1978 года становится членом литературного объединения «Четверг» (1978-1985), возглавляемого известным ленинградским поэтом Германом Борисовичем Гоппе.
Стихи Л. Румянцевой публиковалась в многотиражной газете «Моряк Балтики», затем, в поэтических сборниках молодых литераторов «Молодой Ленинград» и «Сорок четвергов».
С 2010 года Людмила – член клуба авторской песни «Восток».
В 2011 году выходит первый сборник её стихов «И навек уйдет в воспоминанье…» Сборник включает в себя цикл лирических стихотворений, посвященных встречам с вновь обретенным прошлым, которое, несмотря на развитие в настоящем, из-за давности лет, обречено навсегда остаться «…в воспоминаниях» героини.
Стихи понятны и близки всем, кто верен ценностям человеческого общения: любви, дружбы и взаимопонимания.
В 2012 году выходит второй сборник стихов Л. Румянцевой «Прости за то, что все еще люблю...» Это поэтическая исповедь героини, отмеченная памятными датами прощания с любовью. Стихи преисполнены благодарности судьбе за дар любви, которая, уходя, оставила в душе героини негасимый свет волшебства, надежды и веры в любовь.
Следом, в том же, 2012 году, выходит третий сборник стихов петербургской поэтессы «Тени полнолуния» Сборник включает в себя четыре лирических цикла стихотворений, которые отражают сложный личный мир героини, всматривающейся в жизнь и пытающейся понять: «Не начинает ли сбываться Несбывшееся?»
В настоящее время Людмила Румянцева является членом литературного объединения «Остров» (рук. Ж. Бурковская).
С 2012 г. является членом Санкт-Петербургского отделения российского Союза профессиональных литераторов. Она активно участвует в поэтической жизни Петербурга, выступая на литературных площадках города.
Людмила замужем, имеет двоих детей
Вот, что пишут о творчестве Людмилы Румянцевой её собратья по перу Лаэрт Добровольский и Илья Киселёв:
«Поэзия автора многогранна. В книгах практически нет стихов, которые принято называть «проходными». Читатель с первых же стихотворений сборника приходит к мысли, что перед ним творчество глубоко личное, а автор живёт поэзией и находится в плену её «легкокрылой власти»: «Чтоб новых стихов легкокрылая власть, несла, не давая в дороге пропасть»
Жизнь автора и написание ею стихов – неразделимы, поэтому возникает и такая строчка: «Лишь бы до утра продолжался полет…»… стихи отличает образность, и подтверждением тому – всего лишь две строчки: «Всю ночь стучали капли за окном, Как будто это дождь клевал сомненья...»
Автору присущи и философские обобщения, их много, они оригинальны, за ними стоит собственный жизненный опыт и долгие размышления под «капли дождя клюющего сомненья»:
«Гордясь безумством, трезвости расчёт и разума холодное дыханье
лелеем... И ведём, как будто скот, свою Любовь на вечное закланье...»
…Исповедальное творчество Людмилы относит нас к воспоминаньям, к тому, что сбылось и не сбылось»…
Читаем стихи Людмилы…
Приволирующее женское начало в творчестве. Несомненно, им наделена в полной мере и героиня автора. Любовь. Вот главная тема стихотворного багажа Людмилы. Любовь к мужчине, к природе. Она ищет у природы ответов на сложные вопросы, что ставит перед нею жизнь Любознательность. Её героиня не домоседка. («Встреча с Соловками», «Байкал») Мучительные поиски правды жизни, взаимности, в любви, которой героиня Людмилы отдается со всею страстью, не всегда находя равное по искренности ответное чувство. Желание быть понятой любимым, быть необходимой. Разочарования и ревность. Порой, сливаясь с природой в ощущениях, она чувствует её почти физически («Берёзка»…)
Искренни и порывисты, органичны и ненадуманны, стихи рождаются из самого сердца. Жажда полёта «Мне как раз не хватает размашистых крыльев!/ Я мечтаю в бескрайнюю высь устремиться!» («Серый гусь») сочетается с преданностью семье «Все ублажая мужа, сына, дочку, надеялась на «после» и «потом…» («Как Феникс возрождается из пепла»).
Однако стереотип жизненного уклада угнетает ищущую искренности во всем её лирическую героиню. Исчерпавшее себя семейное клише тесно ей. Живой ум её требует новых и новых впечатлений: «Сердце, не остынь!.. Все также бейся – сильно, жарко, жадно, чтоб каждый день – до вечера, взахлёб»!/Я слишком долго говорила «ладно»,
роняя вечерами в руки лоб...». («Как Феникс возрождается из пепла…»).
Поиск возможного, отвечающего её внутреннему миру героя, который был бы ей созвучен. …Горькие разочарования, обрушивающиеся на лирическую героиню, вызывают у неё порой отчаянье, она не сдается, живя новыми надеждами. «И вот теперь – когда «потом» настало, и надо снова научиться жить, я сброшу годы – словно одеяло я буду вновь дышать, творить, любить»… («Как Феникс возрождается из пепла…»). Краски и проявления окружающей её природы поддерживают и дают героине новые силы. Мощная энергетика чувств. («Байкал»)
Невозможно не отметить цельность образа лирической героини, невозможно не увидеть в нем и самого автора поэтических строк.
Порывистость, стремительность, присущие натуре поэтессы, прослеживаются и во всем поэтическом творчестве. Подчас это мешает автору сосредоточиться на требовательности к стихосложению в собственных опусах. Это то, над чем Людмила Румянцева, совершенствуясь, продолжает упорно трудиться, чтобы эти яркие, почти осязаемые, образы её стихов не утрачивали своей прелести. Неукротимый оптимизм спасает.
Будем ждать от автора новых интересных книг.
Материал подготовлен ответственным редактором отдела "Поэзия" журнала "Что есть Истина?" Жанной Бурковской.

СТИХИ ЛЮДМИЛЫ РУМЯНЦЕВОЙ
* * *
Извечная борьба и единенье
Воды и неба. Камня и дерев.
То конь – то ангел. То сатир – то лев.
Не потому ль в душе моей смятенье
И поиски гармонии... Мятеж,
Бунтарства дух оставлены в наследство
Душой Петра... Бродить в молчанье меж
Скульптур в садах и принимать соседство
С дождем вступивших в слаженный дуэт
Колонных струн Соборов, то звучащих,
То онемевших, чтобы тень и свет
Перечертить стволами древней чащи...
Простора, что стремится в пустоту,
В изгибах арок чувствовать дыханье.
И несогласьем отвечать мосту,
Что ищет в Невских водах пониманье...
Во всем противоречащий себе,
То яростен, то скромен и небросок,
Мой Петербург – печать в моей судьбе
И лишь слегка намеченный набросок.
* * *
Настоящее – миг.
А грядущего – нет.
Есть лишь памяти крик
Новым мигам вослед.
Настоящее – штрих,
Голос ветра в трубе.
Настоящее – стих,
Только стих о тебе.
Что в нем толку, скажи?
Но храню и храню...
Мне нужны миражи –
как поленья огню.
А грядущее – ложь ,
Лишь черта – горизонт .
Бьется прошлого дождь
в настоящего зонт.
Я закрою его –
Пусть течет по лицу,
Ведь бесследно ничто
Не приходит к концу.
Наступает рассвет
С каждым утром поздней .
Но как яркий букет –
Разноцветие дней...
Разноцветный окрас
Так под стать октябрю.
И как в прошлом – СЕЙЧАС –
Я с тобой говорю.
* * *
Не люблю ни золото, ни осень...
Не люблю прощаться и грустить.
Не люблю, когда ответ – в вопросе,
не люблю, когда в судьбу – гостить
кто-то, пусть желанный, но незваный
забредет всего на полчаса...
Не люблю, когда в душе туманы,
а в глазах – дождинки и роса...
Я сегодня солнечным рассветом
упиваюсь, словно волшебством!
И, смывая грустные сюжеты,
вымою все окна... А потом
для себя одной устрою праздник!
И назло прощаньям – буду жить!
А для счастья это мало разве
просто светом солнца дорожить?
* * *
Но каждый день – короче и темней…
А небо тяжелей и беспросветней.
Не манит разноцветием огней
поникший сад... И даже многолетних
цветенье кончилась. Отходит сад к зиме.
И все туманней поздние рассветы.
Уже готова к холоду и тьме
береза у крыльца. Почти раздета
дождем... и не пленяет красотой,
и все теряет листья, словно время.
Но светлою своею наготой
она и без листвы царит над теми,
кто прячется в припудренную ложь
и роскошь на пороге обнищанья.
И пробирает листья клена дрожь
неотвратимым ужасом прощанья.
Им страшно жить и тихо умирать.
И мрак для них – ступенька к погребенью.
А если больше нечего терять,
То равнозначны: вечность и мгновенье.
И безразлично, что там за чертой.
Огонь? Весна? Уснула и забыла!
* * *
Туманом сиреневым небо стекало,
И сумрак на улицы капал с деревьев,
И ветер лениво листал и устало
Промокших бульваров опавшие перья.
А дождь не кончался... И серо, и сыро...
И лишь светофоры малиновым глазом
Смотрели в тумане тревожно и сиро,
Как дождь неумело серебряным мазал...
И лишь силуэты нахохленных зданий
Дождю подставляя покатые спины,
Неясным рисунком виднеясь в тумане…
А сумрак бульвары закрашивал синим,
И был этот вечер неясно-печален,
В нем все искажалось и все преломлялась
Совсем по-другому, не так, как в начале,
Не как мне хотелось... Нет, просто казалось.
СЕРЫЙ ГУСЬ.
В.Ф.
Я его подберу, накормлю, обогрею
Перед долгой и очень суровой зимою...
А потом – отпущу… Ну, лети же смелее!
А не хочешь – тогда оставайся со мною.
Мне как раз не хватает размашистых крыльев!
Я мечтаю в бескрайнюю высь устремиться!
Но, окутана бытом, как серою пылью,
Лишь завидую в небе кружащимся птицам!
Я всегда провожаю их с легкою грустью,
С безысходной печалью и смутной тревогой...
Пролетают они над осеннею Русью
Очень трудной и очень опасной дорогой...
А под крыльями прячут рассвета частицу,
Запах утренних трав и церковного звона...
Улетаешь? – Лети!.. Я готова проститься,
Только вот к одиночеству – вновь не готова…
Я, наверное, так же, как ты – запоздала…
Улетели давно наши смелые стаи...
Что ж ты медлишь? Ведь сердце еще не устало,
А дорога?.. Дорога у всех непростая!
Если крылья расправишь – и я за тобою!
Позови! Я сумею взлететь и не сдаться!
Окрыленному грустью и светлой мечтою,
Сердцу страшно опять одиноким остаться...
* * *
В причудливом танце сплетаются капли....
То ветра с дождем запоздалое танго...
Березка дрожит – даже ветви озябли,
И все-таки гордую держит осанку.
А ветер ласкает намокшие пряди,
и дождик ей что-то твердит по секрету...
Березка внимает, почтения ради -
но не удостоит их ласки – ответом ...
Ей все вспоминается тот, мимолетный...
не ветер, не дождь, просто гость листопадный.
Он ей показался беспечно-свободным,
ласкающим нежно, целующим жадно...
Всего за мгновение листья опали,
чтоб вдаль улететь за последнею птицей.
Березка стоит, понимая едва ли,
за что ей листвою пришлось расплатиться...
* * *
Вечер путает кудри
сотней разных «быть может»…
Только утро премудро,
Вечер – всегда тревожит.
Утром – все просто, ясно:
чай и творог на блюдце.
Вечер таит опасность
вновь «не туда» вернуться…
Вечер – он будто праздник:
вспыхнет – и тут же гаснет.
Сколько «быть может» разных
Сгинет в «вечерней» пасти.
Утро от них излечит.
Утром и снег не тает.
Вечер опять беспечно
в кудри стихи вплетает.
А в сновиденьях ночи
вовсе молчит рассудок.
Может быть, надо срочно
вычеркнуть их из суток?
ОСЕНННЕЕ
Платформы по-осеннему пусты.
Умолкли дачи. Мокнут георгины.
Стыдливо одеваются кусты
в прозрачные вуали паутины.
Я выйду на крыльцо. В мою ладонь
осенний лист слетит – и затаится,
как будто просит: «Не гони, не тронь.
Я отогреюсь – стану Синей птицей».
Но усмехнусь... Давно прошла пора,
когда мечталось, верилось и ждалось...
Давно прошла... Так что же до утра
мне по ночам сжимает сердце жалость
о том, что так печально-одинок
пустынный берег Финского залива…
О том, что улетающий листок
к моей щеке прижался сиротливо,
о том, что быстро молодость прошла,
о том, что не сбывались обещанья,
о том, что я полжизни прождала,
бездействуя, высокого призванья,
о том, что было мало добрых встреч,
что оказалось счастье – слишком кратким…
О том, что не сумела я сберечь...
Но тут мой сын заплачет вдруг в кроватке.
Я подойду. Прогнав тяжелый сон,
губами прикоснусь к щеке, ресницам...
Листком поглажу бережно ладонь –
и вновь со мной мечта о Синей птице...
* * *
Убираю квартиру, брожу с пылесосом в обнимку...
Дел сегодня не меряно – срочных, обыденных, важных...
Полирую шкафы, с книжных полок сметаю пылинки,
Даже лампочку в люстру вкрутить я пытаюсь отважно!
Ну, а самое главное – спрятать на дальнюю полку
Все, что мне согревало, печалило, ранило душу...
Пусть до нужного времени там полежит втихомолку,
Чтоб никто никогда этот клад не сумел обнаружить.
Хорошо бы еще запереть потаенную дверцу
В сокровенную память, а ключ – потерять постараться.
Ну, а главное – выключить светлую музыку сердца,
Чтоб никто никогда ни о чем не сумел догадаться.
А еще – не забыть и в глазах погасить отраженье
Той игры, что вела до последних ночей листопада,
И беспечных стихов безоглядно-шальное круженье,
И метельную ночь... но об этом и вовсе не надо.
Ну а если «семейный мирок» мне покажется тесным –
Пред своею душою тогда я предстану в ответе.
Убираю квартиру... И надо поставить бы тесто,
И напечь пирогов, чтобы, как полагается, встретить.
* * *
Всю ночь стучали капли за окном,
Как будто это дождь клевал сомненья...
Гонимая неначатым стихом,
Я шла от сновиденья к сновиденью...
И незаметно перейдя на "ты",
Я все до Вас пыталась докричаться!..
Но звуки были холодно пусты,
И дождь все продолжал в окно стучаться...
Настало утро... Пасмурный рассвет
Завис на грани онемевшей ночи...
Я поняла, что смысла больше нет
Кричать тому, кто снам внимать не хочет.
Я прекращу стремительный разбег
И не ворвусь в покой бесцеремонно...
А дождь назавтра превратится в снег,
И все застынет за стеклом оконным.
Но, может, много-много дней спустя,
Вы на мою загляните страницу,
Слегка печалясь и чуть-чуть грустя
Над тем, чему уже не повториться...
* * *
Забыто стынет на столе свеча.
Собачий нос в мою уткнулся спину.
Рассвет, туман холодный волоча,
вползает в сад, который я покину
безжалостно, как старую тетрадь
покинет стих с ненужным откровеньем...
А ветер будет листьями играть,
что не успела я предать сожженью.
Пустеет дача... И уже крыльцо
минуя, не заметив дверь и стены –
встречаются на миг – к лицу лицо –
прощанья грусть и жажда перемены...
Пустеет дом. Несмытые следы
на половицах, словно на дорожке.
И просятся продрогшие цветы
в рисунок занавески на окошке...
Пустеет дом... А саду – все равно.
Он спит в мечтах о майском сотворенье...
И только затуманилось окно
Рассветным мимолетным сожаленьем....
* * *
Проснуться оттого, что горло душат строчки...
О чем? Не все ль равно, коль исхитрился разум
Опять найти в стихах заветную отсрочку,
И не позволил – вновь перечеркнуть все разом...
О, мне не привыкать: тянуть, писать, прощаться
И плыть по воле рифм – беспечно, безмятежно,
Как будто в полусне... И снова возвращаться...
А воля у меня всегда была – железной!
Я знала: лбу – ладонь, а сердцу нужно – дело,
Чтоб устоять, когда, потворствуя гордыне,
За ту заходишь грань, где стерты все пределы,
Где все искажено в сплетенье ломких линий...
Могла бы... Но зачем? Лелею безрассудство,
И дерзкую игру, и эти «если-если»...
Затем, чтоб завтра вновь бы от того проснуться,
Что горло душит мне невыпетая песня...
* * *
На черном асфальте написаны желтые листья...
Ах, как этой ночью дождливой Художник старался,
водя по асфальту своею намокшею кистью,
чтоб этот осенний рисунок подольше остался...
чтоб ветер небрежно с холста его утром не сбросил,
чтоб не затоптали бы люди, ступая беспечно…
Наивный художник, по имени Поздняя осень,
расписывал город и верил, что это – навечно!
Не зная, что рядом другой приготовил белила
и ждет, чтобы в город ворвавшись, безжалостной кистью
стереть и – навечно покрыть белоснежным настилом
на черном асфальте последние желтые листья...
* * *
Последний лист взлетел – и в грязь упал:
Свои законы у листвы и роли.
Зимы начало – осени финал...
Ноябрь – мост между ними. И не боле.
Считать концом начало – или нет?
А, может быть, считать конец началом?..
Пусть из-за туч неяркий льется свет –
Для ноября и этого немало.
Я к небу устремляю объектив:
К лучу зари над крышей прикоснуться.
Себе самой когда-то изменив,
Сегодня я к себе смогла вернуться.
"Казанская" ли в этом помогла?
А, может, просто в преломленье света,
Я, словно притаясь, из-за угла,
Увидела, как тают силуэты
Тех, кто когда-то был в моей судьбе...
И улетел – кто листьями, кто птицей...
А после странствий – нелегко к себе,
Как в дом пустой, бывает, возвратиться.
* * *
...А можно бы уехать на Эльбрус...
Пройти тропою круторогих туров..
И вспомнить ледников хрустящий вкус...
Несбывшегося горькую микстуру
пришлось вчера мне снова пригубить,
не веря в то, что может что-то сбыться...
Вдруг вспыхнуть – и погаснуть – и забыть...
И равнодушью снова научиться...
А есть еще в Несбывшемся – Байкал
(О нем мечтала в детстве – и забыла)
«Туман тайги» манил и долго звал...
Потом попасть мечтала на Курилы...
Париж? Ну нет. Ни в Лондон, ни в Париж –
Как в песне: «Никогда я не уеду».
Мне хочется попасть в такую тишь,
где будем только: я – стихи – и небо.
. . . . . . . . . . . . . . . .
И вот души коснулся новый зов.
Несбывшегося был ли он паролем –
не знала я... Но странных островов
названье одиночества и соли
вдруг поманило как небесный свет...
Решила: целомудренно и нежно,
смиренья и молчанья дав обет,
я буду облакам внимать прилежно....
Надеясь, что отныне и навек
даруют острова благословенье :
сменить страстей неукротимый бег
на тихую покорность и терпенье…
ВСТРЕЧА С СОЛОВКАМИ
Я все думала: будут камни,
Небо, море, простор и тишь
В перламутрово-серой гамме
Так, что сразу не различишь:
Где волна переходит в тучу,
Где молчанье рождает слово,
Будет миг, что меня научит
Жить с душою в согласье снова?
Я мечтала, что здесь покоем
На рассвете смогу умыться,
Чтоб отсюда совсем другою
В быт и суетность возвратиться.
Я надеялась – здесь смиренье
Пересилит любовь и гордость.
Только снова – несовпаденье:
Камни травами скрыты… Морось.
Островки закрывают море,
Не хватает свободы взгляду.
Не хватает душе простора.
Чтобы снова взлететь крылато.
За гордыню, непониманье.
За безверие и сомненье
Мне казалось – есть наказанье –
В одиночество погруженье…
Ну, а может быть, это благо,
Коль душе и темно, и тесно.
Если лишь спасеньем – бумага,
Где любви и хватает места?
Там, у стен монастырских башен
Я застыла, понять пытаясь:
Остров вымыслом приукрашен?
Или, вправду, земля – святая?
Где же остров скрывает тайну?
Ночь. Маяк. Тишина. Безлюдье…
Надо мной небосвод бескрайний,
Но не дышится полной грудью.
И с молитвою о рассвете
К монастырской стене руками
Прикоснулась – и вдруг ответил
Мне теплом монастырский камень…
* * *
И я сегодня буду петь о счастье,
О том, что для него немного надо –
Всего лишь чье-то доброе участье,
Да за труды – достойная награда.
Еще для счастья нужно – вдохновенье,
Иначе жизнь становится бесцветной.
Еще порою – головокруженье,
Внезапно встретив чей-то взгляд ответный.
Еще для счастья нужно – дни и ночи:
Гореть и жить – любви и только – ради.
А что еще для счастья нужно?.. Впрочем,
И этого вполне для счастья хватит!..
ПЕРВЫЙ СНЕГОПАД
Пронесся, словно вихрь – как будто бы и не был…
И снова листопад... Но первый снеговик
С надеждой и тоской смотрел все утро в небо
И все мечтал вернуть тот белоснежный миг.
И был окрашен день неясным полутоном…
И, продолжая мир иллюзий создавать,
Лежали на снегу замерзших роз бутоны,
Надеясь, что еще цветами смогут стать.
* * *
Черные вмятины в белом снегу:
Я за своею собакой бегу!
Мы оставляем цепочки следов!
Как неожиданно рано и смело
Черная графика влажных кустов
За ночь нарушена мягким и белым!
Целясь, в собаку кидаю снежком!
Весело мне, а собаке – не очень:
Ей непривычно вот так, босиком:
Снег – по колено и брюшко щекочет.
. . . . . . . . . . . . . . .
Знаю, что будут и слякоть, и грязь,
Что неизбежны хандра и простуда.
Только сегодня – горстями и всласть
Черпаю мягкое снежное чудо!
ЧЕТЫРНАДЦАТОЕ ЯНВАРЯ
Убеждаю себя каждый день, каждый час:
«Я – счастливая!» ...Скоро я в это поверю!
Новогодняя полночь меняет окрас,
если кто-то стоит за незапертой дверью.
Может – ангел-хранитель, а может – герой
старых сказок, уставший бродить по планете...
Новогодняя полночь пленяет игрой,
той, что сыграна будет вничью на рассвете.
Ну а тот, кто стоит, не рискуя войти...
он то знает, что слаще любви – ожиданье...
Мимолетного счастья глотнуть – и уйти,
чтобы ждать, затаив и мечту, и дыханье...
* * *
Я сегодня тебе подарила бы розовый снег,
Пусть закроются снегом всех черных полос параллели...
И на белых сугробах в певучем звучанье метели
Бело-розовых примул весенний начнется разбег.
Я сегодня тебе подарила бы птицу в окне...
И не будем пока наше время и годы итожить.
То что было – прошло. И спасибо, что было... И все же
Через несколько дней мы чуть-чуть повернемся к весне...
Я сегодня и птицу, и розовый снег, и цветы
В стихотворную строчку вложив, словно в книгу – закладку,
Подарить бы хотела тебе, Оглянувшись украдкой
На далекую юность, где был, к сожаленью… не ты.
* * * .
«Ты свистни – тебя не заставлю я ждать»…
Ведь я, наконец, научилась летать
на крыльях стихов... «на метле»… иногда
Полет караулят Мечта и Беда.
Мечта открывает бескрайний простор...
Беда – темной ночи немой коридор…
И мне, улетая к тебе, выбирать
дорогу, чтоб с ветром и солнцем играть…
Чтоб в темном туннеле возможной Беды
испить не пришлось бы прогорклой воды...
Чтоб новых стихов легкокрылая власть
несла, не давая в дороге пропасть,
туда, где под солнцем я буду летать...
А ты – в лунном свете о встрече мечтать...
* * *
Но если ты мечтаешь при луне,
А я при солнце начинаю путь –
Тогда скажи: в каком печальном сне
Пересечемся мы когда-нибудь?
А если пересечься не дано –
Тогда зачем и нужно ли опять
Цедить по капле старое вино?
Взлететь, чтоб снова в темный омут пасть?
Беда – как темной ночи коридор...
Из омута не виден в небе свет...
И нужен для чего Душе простор
Когда на небе Солнца больше нет?
А ты меня все продолжаешь звать,
Мечты моей земная параллель...
«Ты свистни...» – я опять начну летать...
А цель полета? Не нужна мне цель...
* * *
Если станет тебе темно –
Подарю тебе сердца лучик...
А еще к нему заодно
Ты стихи от меня получишь...
Если холодно станет мне –
Подари мне души частицу,
Протяни ее в грустном сне,
Как любви Голубую птицу...
Пусть коснется меня крылом,
Обогреет певучим словом…
И вернется назад – лучом,
Путь тебе освещая снова...
* * *
Смешать адреса, но не смешивать судьбы...
Встречаться на кухне – и жить параллельно...
Искать компромиссы... В себя заглянуть бы!
А годы проходят: бесцветно, бесцельно...
А можно бы сделать, наверно, иначе,
И судьбы сплетая – не смешивать адрес...
Но сердце не хочет, и рвется, и плачет,
как будто бы в кем-то испорченном кадре...
И трудно в пространстве найти равновесье,
где каждый поступок – как будто качели...
А судьбы – созвучны и... разны – как песня,
в которой припев написать не сумели...
* * *
…А еще меня на рассвете
губы твои разбудят...
В.Тушнова
Я не хочу, чтоб в полусне
меня будили чьи-то губы...
Хочу, чтоб яростно и грубо
звенел будильник...И в окне
чуть брезжил свет...Зеленый чай,
а в нем – имбирь – дымились в чашке...
Хочу, чтоб птицы пели чаще...
Еще хочу я на заре
гулять с собакой во дворе
и ей бросать, играя, палку,
пугая заспанных котов...
И проверять звучанье слов...
А губы – что? – мне очень жалко!..
Но им вослед – всегда печаль,
и сожаленье, и разлука...
Уж лучше так: зеленый чай,
имбирь, слова...
Какая скука!
* * *
1
Между нами тысяча долгих лет.
Между нами тысяча разных судеб.
Иногда мне кажется, будто нет
здесь меня, что незрима тебе и людям.
Может, я нарушила все века?
Мне бродить бы там, где поют свирели,
где озёр песчаные берега
оскверниться пляжами не успели...
Там доверчив мир: протяни ладонь –
и в нее слетит лепесточек счастья....
Там зверье не ведает страха погонь
и живет с людьми и собой в согласье....
Там богиня Макошь прядет кудель
и в нее вплетается наша встреча...
Там за дверью – словно весной апрель –
на пороге ждет нас богиня Среча...
Пропустили тысячу лет назад
тот порог... и ей не открыли двери.
А теперь остались – слова и взгляд,
да еще гнетущая боль потери....
Только, может, я не пришла сюда
и осталась в доме в лесной дубраве,
чтобы слово страшное «никогда»
на другое – нужное нам – исправить?
Подожди меня еще тыщу лет...
Догоню – и счастье неся в ладони –
подарю тебе и любовь и свет,
о которых сердце беззвучно молит...
Умирать по ночам от печали.
Возрождать в себе утром надежды.
Улетают в рассветные дали
мотыльками и «было», и «прежде»...
Улетают – и пусть! Лицемерно
не скажу, провожая: «Вернитесь».
Улетают «быть может», «наверно»,
Улетайте – и больше не снитесь!...
Будет утро разбужено птицей,
распевающей в утренних зорях.
Тихий шелест тетрадной страницы –
как прибой у безбрежного моря.
А морям-то нужны океаны.
А рассветы стремятся в безмерность.
Но все чаще дожди и туманы
превращают простор – в эфемерность...
Вот и день. Между утром и ночью
все как должно: работа, кастрюли....
И стихов обветшалые клочья
на вчерашней странице уснули…
Только вечером снова вопросы
задавать в полутьме молчаливо,
обрезая отцветшие розы
под серебряным пологом ивы.
Только ночью опять от печали
умирать... а к утру возрождаться,
отпуская в рассветные дали
все, с чем сердце боится расстаться
* * *
Но мы расстанемся с тобой,
Когда устанем притворяться…
И в сценаристов – не паяцев –
Мы превратимся, чтоб судьбой
Своей – самим распоряжаться…
А то придумали за нас
Те пряхи, что прядут бессонно,
Чтоб по старинному фасону
Жизнь – без изъянов и прикрас –
Тянулась: верно…монотонно…
Но мы не пряхи – кузнецы!
Нам взмах с плеча – дойти до сути!
Дошли. И вот друг друга судим,
Не зная, как свести концы….
А мир огромен… И безлюден
* * *
«Слаб голос мой, но воля не слабеет»
А. Ахматова
Слабеет воля, но крепчает голос...
Сегодня будто что-то раскололось
в моей душе... Сегодня я опять
теряя перья, пробую летать...
Пока – никак... и все-таки иначе
нельзя... Учусь... А взлет был неудачен...
Взлетела – и почти что кувырком
на землю, не сумев остановиться
и защититься сломанным крылом...
Кто я теперь? Ни женщина, ни птица...
А голос мой... Зачем он был мне дан?
кричать «спаси?»... Бессмысленно. Кричала.
Никто не слышал... Боль душевных ран
надрывными стихами врачевала...
Сегодня голос мой мог быть другим,
да вот беда – опять слабеет воля...
И не взлететь, пока стихом тугим
не излечу крыло свое от боли...
И все же, череду пройдя потерь –
почищу перья, взлет начав сначала
Мой голос крепнет! – значит, я теперь
и женщиной, и птицей снова стала!
* * *
Сердце от тебя уже закрыто.
Сердце от тебя свободно снова.
Потому и не таю обиды
На твое несдержанное слово.
И уже раскаянье не мучит,
Что и я повинна в ссоре тоже.
Так случайный в транспорте попутчик
Оскорбляя – оскорбить не может.
Шаг за шагом после слов обидных
От тебя к себе я возвращалась…
Вот… вернулась…И теперь мне видно:
нет любви к тебе, а только жалость,
Та, что в ранг когда-то Идеала
Возводила…Только от обиды
Пелена однажды с глаз упала –
Идеал стал снова – просто Идол.
Да и жалость тоже мимолетна:
Что жалеть, когда – боготворила!
Я в себя вернулась! Я – свободна!
Да вот как свободной быть – забыла.
* * *
И все уже спокойно и размеренно.
Быт приняла покорно, как лекарство.
Забыла все. Смирилась, что потеряно
навечно это сказочное царство,
которое приснилось, примерещилось...
Была мечта у Золушки о Бале....
Теперь легло на сердце тонкой трещинкой,
Вновь будни, словно проклятые стали!
А, впрочем, все спокойно и размеренно
Заполнен день сполна текущим бытом.
Вот в нем-то я зато вполне уверена:
стабильны и кастрюли, и корыто.
А то, что было – только померещилось:
мечтой мелькнуло Золушки о бале!
Подумаешь – «легло на сердце трещинкой» –
И не такие пропасти бывали!
* * *
Стираю в телефоне номера.
Сжигаю письма.
Убиваю время.
И, обольщаясь вечером, с утра
я возвращаюсь снова к той же теме...
И ненавижу утро и рассвет.
(А раньше, помню, как я их любила!)
Не нужен день – в котором смысла нет,
и цели нет! А, впрочем, я забыла:
есть цель: рубашки снова постирать,
и магазины, и обед, и ужин...
Сойти с ума? Иль продолжать играть:
как будто мне и впрямь никто не нужен?
А ты – не знаю: дьявол или Бог –
войдя в судьбу так просто, мимоходом
взял и сломал – не жизнь: ее не смог! –
Сломал мне клеть игрою "не по нотам".
Теперь – летать и возвращаться? Вспять
пытаюсь жить, пленяясь безрассудством....
Забыв про ужин, под дождем гулять,
бросая в лужу, как блины на блюдце
лист за листом...все "было"...все "потом"...
Чтоб утром вновь их собирать в букеты
и украшать остывший за ночь дом –
прошедшего обугленным портретом.
* * *
Кричу «люблю!» — а слышат: «не люблю»...
Пишу «прости» — читают: «я прощаю»…
Я взгляд собакой преданной ловлю —
а видят: будто дерзко отвечаю....
Непониманье замыкает круг:
не понят ночью — день, а утром — вечер.
Теряю всех — и близких, и подруг...
И не спешу поверить новым встречам.
Пытаюсь перенять закон людей:
непониманье, глухость, разобщенность...
Своей собачке кучу новостей
перескажу: пусть смотрит восхищенно.
Она поймет и радость, и печаль,
со мной разделит счастье и тревогу...
Былых друзей?.. Да нет, мне их не жаль.
Так легче: в одиночестве дорогу
найти туда, где будет ярок свет
воздушных замков на морском песочке…
А что Мечта?.. — Она летит вослед,
тому, кто не умеет ставить точки.
* * *
Придти с работы, скинуть пальтецо…
Поставить на плиту варить картошку…
Плеснув воды на шею и лицо,
Себя в порядок привести немножко.
Промчаться с тряпкой, вытирая пыль.
И торопливо стол накрыть на ужин…
И, превращая в сказку эту быль –
Нежней Психеи улыбнуться мужу…
Не позволять ни боли, ни тоски
Своим глазам, не встретив взгляд ответный.
Помыть посуду…Выстирать носки…
На завтра приготовить фарш котлетный.
Когда уснет покоем сладким дом,
Чтоб не шуметь – прилечь тихонько с краю…
Быть может, смысл и есть высокий в том,
Возможно… только я его не знаю.
* * *
Я гуляю по городу, руки засунув в карманы:
Так теплей и уютней! И ветру подставив глаза,
Я душой улетаю не в дальние жаркие страны,
а туда, где сливается с небом воды бирюза.
Окружением гор то заветное место сокрыто,
С миром прервана связь, и мобильный молчит телефон.
Там слова не нужны. И нелепыми стали обиды
В той сакральной обители с именем звонким Ольхон!
Помню вечер. На мысе Бурхан двухвершинной скалою
Над Сарайским заливом возникла Шаманка. Скала?
Нет, волшебная сказка... Но в эти ворота в былое
Даже если б вошла – я бы выйти из них не смогла.
На безгрешность проверка. Семь смертных грехов мне известны.
Сохранив целомудрие – было бы меньше – одним.
Гордость, лень и обжорство... Пытаться спастись? – Бесполезно!
Не подходит капризным кудрям моим святости нимб.
Не подходит душе моей сладкая боль покаянья.
Ей гореть – и потом как сегодня – привычно в огне,
Отвечая за все перегибы в мечтах и деяньях
И за все, что могло – но навечно погибло во мне.
* * *
Мне не нужен ответ... Я привыкла писать в пустоту...
В этом есть своя прелесть – все можно сказать без опаски.
И сюжет, и финал, и героев сменив на ходу,
Для себя сочинять и рассказывать новые сказки.
Мне не нужен ответ. В сердце есть животворный родник,
И питается он безответною полулюбовью...
А взаимная – может иссякнуть за выпитый миг.
От подобной любви – польза лишь не душе, а здоровью.
Что душа? – Это птица. А птица – не может не петь.
Птице нужен простор, безоглядный полет в поднебесье...
Что ж ответ? – Это цепь... И – пускай золоченая – клеть,
Ну, а значит – конец и полету, и сказке, и песне.
БАЙКАЛ
Нет слов… Есть счастье и восторг!
Не речка плещется у ног –
сегодня с самого утра
мне пальцы лижет Ангара!!!
А рядом возле серых скал
волнами сердится Байкал!
На что же снова он сердит
и сокрушить готов гранит?
Да просто миллионы лет
не разгадать ему секрет:
чем вздорной дочери милей
Иркута – гордый Енисей?
* * *
Я ныряю в Байкал! В нем вода холодней, чем в колодце .
Сводит пальцы и губы...Ну здравствуй, красавец Байкал!
Здесь на две половинки готова душа расколоться
от смятенья и счастья, как в призрачном мире зеркал...
Отражается небо в воде, иль вода отражается в небе –
не понять и не надо... Лишь легкою чайкой парить
там, где синей горы в небосвод упирается гребень,
чтоб земные заботы хотя б на мгновенье забыть!
Это счастье – услышать ворчанье Шаманского камня!
В Ангаре отразится закат, а в Байкале - восход.
Я ныряю в Байкал! Закрывает прошедшее ставни...
И на миг замирает и сердца, и времени ход.
ПРОЩАНИЕ С БАЙКАЛОМ
Отойду – он исчезнет из глаз...
А монетку бросать не стала.
Я ведь знаю – в последний раз
я ласкаю волну Байкала.
И уже подступает ночь...
И уйти, и остаться сложно...
И пытается мне помочь
парохода гудок тревожный
Сердцем выучен наизусть
расставанья закон железный.
Я ведь знаю, что не вернусь,
только вспомню светло и нежно
Этот вечер... закат... луну...
блеск волны и немые скалы...
Как ласкала его волну,
что прильнула к руке устало...
.* * *
А прощаться не буду!
Просто в память запру
как нежданное чудо:
бег волны на ветру...
Отблеск лунного света...
И тревожащий звук...
То храпит до рассвета
за горою култук!
* * *
От «Уже» до «Еще» – это самое лучшее время.
То, что было – ушло, то что будет – еще впереди.
Это воздух свободы! Едва обозначена тема
И на волю отпущена: если желаешь – лети!
От «Уже» до «Еще» – это время мечты и надежды,
Нераскрытый цветок и неброшенный взгляд на часы.
Я все время живу в этом сладко-обманчивом «Между»,
Положив, словно гири, «Уже» и «Еще» на весы.
Ни о том, что ушло, даже в грустных стихах не жалея,
Ни о том, что придет, не желая в гаданьях узнать,
Меж «Уже» и «Еще», как по майской цветущей аллее,
Я иду, продолжая и осенью верить, мечтать и… сажать.
* * *
А дождь все льет и льет... Тоскливый день.
Уже октябрь подходит к середине.
Иду по саду... Ноги вязнут в глине...
Противно. Сыро. Грязно. Мерзко. Лень
сажать тюльпаны. Мокнут мускари...
Промчалась то ли птица, то ли кошка.
В колодец уронила я сережку
и приказала флюгеру: «Замри!»,
как жизнь во мне... Ведь завтра – «юбилей»!
А я еще по-прежнему живая?
Встречаю... но почти не узнавая,
не чувствую касания «полей»...
В стихах все предсказала?.. Да, назло! –
самой себе!.. Ведь я была крылатой!
Строкой играла!.. Нынче виноватой
пишу, что все забвеньем поросло...
«Забвеньем»?.. Нет, нельзя об этом петь.
О мой язык – коварный и обманный...
Сказать, что помню? Что еще – желанный?
Забвение – синоним слову «смерть»...
А дождь все льет... И ноги вязнут в глине,
как память, в самом проклятом из дней…
Но я очки надену потемней,
чтоб ты не видел глаз моих отныне...
РЕВНОСТЬ
Мне все равно с кем ты бываешь днем.
Тем более – с кем ты бываешь ночью.
Ни зависти, ни ревности огнем
Я больше свой покой не опорочу.
Мне все равно, кому твои слова:
О, я сполна и всласть наелась ими.
Пусть у других съезжает голова
От тех шаблонов (чтоб не спутал имя!)
Мне все равно, чей нынче идеал
Ты возвеличил. Знаю – на мгновенье!
Идешь в музей, а может в кинозал,
Чтоб в нем найти источник вдохновенья.
Мне все равно... Почти… Но все равно,
Как хорошо, что миновала чаша!
Я не люблю: шаблон, формат, кино.
Я не твоя! Точнее – я не Ваша!
Вы это знали! (Ты все это знал!)
Но жаждет все же слух опроверженья:
Кого еще Тем именем назвал,
Чтобы обречь на вечное служенье?
Я – «лебединой» – стала? или нет?
Глотком воды? Монеткой на ладошку?..
Стирает ветер слов поблекший след
И подставляет дождь мечтам подножку...
О, РЕВНОСТЬ
Я, наверно, недолюбила.
Ты, наверно, перелюбил.
Сколько "их" в твоей жизни было?
Помнишь? Или уже забыл
тех, вчерашних, что были «Музы»?!.
Тех, которых воспел стихом,
Чтоб потом, как ненужный мусор:
Тех – в растопку, а тех – на слом?!.
А меня превращал ты в птицу
и пинками учил летать!
Как могу на тебя сердиться?
Как обратно могу не ждать?
Через годы, через океаны,
через все «невозможно» – вброд
ты придешь! Я не птица! Рана!
Или даже: твое ребро!
Потому и недолюбила...
Разминулись с тобой в пути...
Только все эти годы ныла
моя рана в твоей груди.
* * *
Все по-другому видится теперь:
Мы просто по земной своей привычке
В чужую жизнь открыть пытались дверь
Поломанною ржавою отмычкой.
Мы просто перепутали зарю,
И показался ранним утром вечер .
Мы нашептать пытались октябрю,
Что очень долго ждали эту встречу.
И сразу все пошло и вкривь и вкось.
И были все нарушены законы.
Как распознать: сбылось иль не сбылось -
Душе, сияньем звездным опаленной?
Вот потому-то мучалась душа –
Звенела в ней Любовь фальшивой нотой.
И, зная наперёд, что не должна,
Стучала совесть в черные ворота.
И даже не пытаясь нам помочь –
То разрубала, то вязала узел
Беспечная и ветреная ночь,
Покорная лишь прихотям и Музе.
. . . . . . . . . . . . . .
Доколь теперь нести взаимный крест
Раскаянья и горечь осознанья –
то было доброй весточкой небес
и мимолетным ангела дыханьем...
АНДЕРСЕНУ…
Там, где белою ночью над розой поет соловей
а в туманной дали тают северных гор вереницы,
где невзрачный утёнок становится гордою птицей
Жил однажды чудак… Cделав сказку из жизни своей,
Он умел различать голоса придорожных цветов
он умел видеть небо в дождинке на хмуром окошке...
а в мурлыканье сонном колечком свернувшейся кошки
слышал музыку строчек еще нерожденных стихов.
Он дарил свое сердце – бездонный родник доброты,
тем. кто ласточек ждал возвращенья тревожно и жадно.
Просто был он – Художник, Волшебник и Рыцарь мечты,
И Поэт, отдающий всю душу свою – безоглядно!
* * *
Как долго умирала в банке роза,
случайной гостьей, белою принцессой
попав на кухню, где угар и проза
кастрюльно-сковородочных процессов
вносили четкость в смутный мир иллюзий.
Томилась роза скрытым отвращеньем,
как к жирным пятнам на нарядной блузе,
к пузатым банкам праздничных солений,
Кастрюль надутых, полных разной снеди,
гордящихся богатым содержаньем…
Соседство с розой было, как в балете
фольги конфетной резкое шуршанье.
А роза так хотела видеть небо,
так быть хотела облаком любимой –
что приняла доверчиво и слепо
за облако – плывущий сгусток дыма.
И потянула новые побеги
к нему, стремясь коснуться хоть листами...
И ей казалось – для него навеки
она прекрасней всех царевен станет,
И мимолетно розу дым туманил,
и овевал, то горечью, то лаской...
и уплывал... И розе как в дурмане,
мир заоконный представлялся сказкой...
Она тянулась к облачку надежды,
и упивалась бледным зимним светом,
и умирала в тесной кухне между
Весной и недоваренным обедом...
* * *
Поставлю на окно рождественские свечи,
А на входную дверь повешу сапожок...
И скоро Новый год – еще один – отмечу,
Сорвав с календаря еще один листок...
Банально говорить о том, как мчатся годы,
Но все ж они летят – молчи иль не молчи.
Все реже наяву и в легких снах – полеты,
И сердце по ночам уже не так стучит.
И с каждым годом лень все больше ставить елку,
И украшать свой дом, и в гости звать друзей,
Не видя в суете ни радости, ни толку,
Отправив год еще в Прошедшего музей...
И даже не грустить о том, что все проходит,
Сорвав с календаря очередной листок...
А, впрочем, я о чем?...Ах, да – о Новом годе!
Тогда – пойду на дверь повешу сапожок!
* * *
А счастье быть может разное:
Нежное, легкое, белое...
Горячее, очень красное –
как ягода переспелая...
Бывает ли счастье черное?
Бывает… и очень горькое…
Тропинкою скользкой горною
И черствого хлеба коркою...
Но стану – любого – горсточку
Опять у судьбы загадывать...
Чтоб после, как вишни косточку,
В душе своей перекатывать.
* * *
Как Феникс возрождается из пепла –
из прошлой жизни возрождаюсь я.
Пересмотрев диагонально-бегло
убогие страницы бытия,
вернусь назад, лет, может быть, на тридцать,
когда еще все было впереди –
могла и разлюбить, и вновь влюбиться,
могла по краю пропасти пройти,
могла... Да что там? Все могла – и точка!
Да только вот не ведала о том –
Все ублажая мужа, сына, дочку,
надеялась на «после» и «потом».
И вот теперь – когда «потом» настало,
и надо снова научиться жить,
я сброшу годы – словно одеяло
я буду вновь дышать, творить, любить.
Кого? Какая разница? - Собаку,
цветы и кукол, солнце, неба синь.
И ночью новогодней «на бумагу»
шепну я только: «Сердце, не остынь!.
Все также бейся – сильно, жарко, жадно,
чтоб каждый день – до вечера, взахлеб!
Я слишком долго говорила «ладно»,
роняя вечерами в руки лоб.
И вот теперь – очнувшись и воспрянув,
я научилась на руинах – петь,
Я снова той собою – прежней стану
и все смогу! Вот только бы успеть...
АПРЕЛЬ
Апрель – это музыка света,
Восторгом звучащая нота!
Играет прелюдию лета
пасхальною вербой природа.
Плывут над землей переливы
дождя и церковного звона...
Проснулись плакучие ивы
и встали в земные поклоны.
Стою, шевельнуться не смея:
в апрельском безмолвии сада
скворец, от восторга пьянея,
на вербе выводит рулады...
* * *
Та ночь была белее, чем сирень,
что веткой до утра в окно стучала...
Как будто ночью притворялся день,
в единый "миг" сплетя "конец" с "началом"
И я судьбу просила: повтори
безумие и призрачность смятенья...
...И отблеск угасающей зари
был перечеркнут белою сиренью.
Июньских дней ночное волшебство
замкнуло цепь закатов и рассветов.
И Солнце – мой кумир и божество,
спалить пытаясь старые сюжеты,
их возрождало... А сирень в окно
всю ночь стучала белокрылой птицей...
Два сердца бились вместе – как одно...
И две души в одну мечтали слиться...
* * *
Проснуться и понять: прелюдией Весны
Вся жизнь моя была и Солнца ожиданьем,
Прологом Волшебства, которому названье
Найти я не могу... Да и зачем нужны
Слова, в которых нет ни отблеска от чуда,
Возникшего в снегах безумнейшей зимы...
О, эта сила снов – являясь ниоткуда,
Несет душе рассвет на фоне мерзлой тьмы.
И, отогрев ее, смутить недоуменьем:
Что делать мне теперь, когда весь мир – в одном?..
Проснуться и понять: все то, что было сном
Прекраснее стократ реальности мгновенья!
* * *
Что бы делала я сейчас,
если б ты был со мною рядом?
Был бы так безмятежен час
моей встречи с осенним садом?
Чутко замер кленовый лист.
Обнажились кусты сирени.
Я позволю себе каприз –
быть одной в этот день осенний.
Да и праздник такой - Покров!
Впрочем, я про него забыла!
Слишком много печальных слов
первой льдинкой в душе застыло.
Только все же сильней – восторг!
(Может правда, что время лечит?)
Первый раз кружевной платок -
Сад накинул себе на плечи.
И беспечно цветенье роз...
И листва только краше стала!
Знают: утренник – не мороз!-
а нарядное покрывало!
Но вернется в замерзший сад
полдень снова, почти как летний
И закружится листопад –
сильный. Яркий. Уже – последний .
* * *
И все прошло. Осталось лишь презренье.
К себе. К тебе. Листвой засохшей дни
слетают в грязь. Строкой стихотворенья
запечатлелись намертво они.
И – все!.. Прошло. Осталась только память,
что как заноза накрепко в душе.
Не верится, что это было с нами.
Но верится, что умерло уже!
Как мать – «усни!» – баюкает младенца,
так я: «Прошло» – пишу в свою тетрадь.
Тебя сумела вычеркнуть из сердца.
Тебе успела я чужою стать...
И даже мимолетным сожаленьем
не нарушаем наш дневной покой.
Но почему-то жалят сновиденья
безумством, что и ты...сейчас...с другой...
.
* * *
Зачем ты Имя дал мне, приковав
меня к себе тем именем навечно?
Кто ты? Мой паж? Мой принц?
Мой рыцарь? Граф?
Ты Имя то звездой остроконечной
в моей душе, играя, написал,
оставив точку, словно след укола..
А сам – морского ветра вольный шквал –
унесся вдаль...Ты князь? - О нет, Ты - голос!
Пленилась им! Не требовал, не звал -
пошла сама: на ощупь и во мраке...
так в зЕркала пустующий овал
миров потусторонних рвутся знаки.
И зеркало чем дальше - тем сильней,
испачканное мелом и помадой,
то имя - будто эхо давних дней -
ночами возвращать доныне радо.
И с именем созвучна, я должна
в молчание твое как в стены биться?
и голос твой - хмельной глоток вина -
смиренно пить в плену своей темницы?
Игра? Зачем со мной играл, ты, Князь,
то имя мне вписав навечно в душу?
И я с утра в темнице прибралась,
чтоб голос твой опять до ночи слушать.
* * *
Мы заплатили не за ИХ покой -
за свой покой и за свои удобства
И все-таки я пробую строкой
с рассудком и разумностью бороться.
Какой в том грех? Ведь и засохший лист
кружа над лужей - в небо рвется птицей!
Дублершею гляжу из-за кулис,
на сцене не решаясь появиться.
И каждый день себе бездарно лгу,
что лишь на время слякоть и дождливость.
Но жить, как раньше - больше не могу
и по-другому жить не научилась.
Виновны ль в том осенняя печаль
и бледных дней туманное свеченье?
И опускает рифму как вуаль
нежданная строка стихотворенья...