19 марта 2024  07:01 Добро пожаловать к нам на сайт!

ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА? № 28 март 2012 г

Проза

Скарабей


Родилась в Одессе. Там же окончила школу и поступила в университет на филологический факультет. Откуда успешно была исключена из-за не совпадения с преподавателями мнения по личности Владимира Ленина. Поступила в кораблестроительный институт и после окончания – переехала жить В Ленинград. В 1993 – вышла замуж за англичанина и стала жить в Лондоне. Начала писать в девять лет – с тех пор ни дня без строчки! Первые публикации были в газетах «Пионерская Правда», «Вечерняя Одесса», В журнале «Молодежь Одессы», выходившем в конце шестидесятых - начале семидесятых годов в Одессе. Была свидетелем «Большого Исхода» одесситов - в 1974 - 1978 годах. Об этом практически все мои рассказы, которые я писала в то время. Большой роман «Скарабей» - вышел в конце 2008 года в издательстве АСТ – Москва. Там же в 2010 г. вышел сборник рассказов разных авторов «Школа» - с моим рассказом «Good Evening, Anton Savelievich». В 2009 г. – принята в члены Международного Союза Литераторов и Журналистов «APIA». Печатаюсь в их газете, в журнале «Дон», который является партнером «APIA», сотрудничаю с Петербургским журналом «Загадки Истории». Готовлю к изданию полный сборник моих рассказов, написанных в разные годы.
Зинаида Кирк.


Скарабей


Роман основан на реальных фактах. Все совпадения имен, фамилий и названий являются случайными.

Посвящается моим родителям,
родителям моих родителей,
родителям родителей моих родителей
и всем моим предкам до колена Моисеева.

Всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать; время разрушать, и время строить; время плакать, и время смеяться; время сетовать, и время плясать; время разбрасывать камни, и время собирать камни; время обнимать, и время уклоняться от объятий; время искать, и время терять; время сберегать, и время бросать; время раздирать, и время сшивать; время молчать, и время говорить; время любить, и время ненавидеть; время войне, и время миру.
Книга Экклезиаст, 3:1–8

Пролог


Ветер из пустыни дул не переставая уже неделю. Его заунывный голос изматывал нервы и не давал погрузиться в сон.
Лия открыла глаза среди ночи и поняла, что заснуть уже не сможет. Ей не разрешали выходить на улицу. И отсюда, из далекой египетской деревни, где ее прятали родители, уже наутро ее должны были увезти. Тайно. А потом ей предстояло покинуть и свою страну.
Лия была молода и красива. И выглядела как настоящая дочь своего древнего народа: высокие скулы, черные как вороново крыло волосы, полные губы и огромные, чуть раскосые глаза цвета ночного африканского неба. При небольшом росте наследница древнего коптского рода сложена была прекрасно, и ее головка сидела на тонкой стройной шее гордо. Лия была образованной девушкой – она говорила на нескольких языках, в том числе на английском, сочиняла стихи, прекрасно пела и рисовала.
И она была единственным оставшимся в семье ребенком. Старшие братья и сестры погибли в войне двух ветвей старинного рода Тарциев, продолжавшейся уже полторы сотни лет. Война шла за обладание древним алмазом - брошью в виде жука-скарабея. По преданию, алмаз этот принадлежал когда-то самому пророку Моисею. И он передавался в роду Лии из поколения в поколение, всегда старшим. Но однажды род Тарциев разделился на две ветви. И Скарабей остался в той, к которой принадлежала теперь мать Лии. С тех пор и началась война за алмаз.
Семейное предание гласило, что тот, кто носит Скарабея, храним Богом и судьбой. Лия помнила это предание с такой ясностью, как будто ей рассказали его только вчера. Да и как могла она его забыть? Когда ее мать, решившись отправить дочь в далекую страну, передала ей Скарабея и, усадив Лию рядом с собой, начала рассказывать его историю, девушка вся затрепетала – такой вековой тайной повеяло вдруг на нее.
...Лия зажгла свечу и извлекла из дорожного сундучка древнюю брошь. Держа ее на открытой ладони, она пристально посмотрела на нее, потом на пламя свечи, и вдруг ей показалось, что какая-то волна подхватывает ее и уносит из этого маленького дома далеко-далеко – то ли в будущее, то ли в прошлое...
Словно наяву увидела Лия комнату во дворце фараона. И умирающую в ней старую женщину. Лия знала, что это – ее прародительница, от которой ее отделяют многие сотни лет. И еще она знала, что эта женщина – не упоминаемая ни в каких писаниях няня великого пророка Моисея. И Лия как будто снова услышала голос своей матери:
{...Она была уже очень стара, плохо слышала и видела и уже почти ничего не ела. Иногда к ней заходила служанка, чтобы принести ей воды, - фараон помнил ее службу его семье. А может быть, он боялся, что боги прогневаются, если он оставит ее умирать одну...}
Лия вглядывалась в представшую ее внутреннему взору картину. Она словно наяву видела освещенную причудливыми светильниками комнату дворца и свою прародительницу, лежащую на леопардовой шкуре – такой же старой и высохшей, как и она сама. На дворе - месяц Тот, самое жаркое в Египте время года, но старую женщину все равно знобит, и она кутается в покрывала.
Вот она берет у служанки глиняную чашку и делает несколько глотков.
- Позови моих дочерей, - говорит она. - Настало время мне уходить...
- Никто не может знать своего времени, - возражает девушка.
Старуха сверкает на нее своими янтарными, не по возрасту живыми глазами:
- Ты еще слишком молода, чтобы понимать это. А может быть, тебе вообще не будет дано это понять. Зови...
Служанка выходит, а старая женщина выпрастывает из-под покрывала руки и с усилием садится на ложе. Потом подносит правый кулак к глазам и раскрывает ладонь. На ней лежит брошь в виде жука-скарабея. В середине ее блестит большой алмаз. Старуха долго смотрит на него, словно стараясь проникнуть взглядом внутрь...
Лие кажется, что она сама, вместе со своею прародительницей, смотрит в глубину камня. И вместе с нею видит колеблющееся изображение бородатого мужчины. Он тоже очень стар. Он стоит на холме и, опираясь на посох, смотрит куда-то вдаль, за реку. А мимо холма идут люди - в ту сторону, куда смотрит он. Они идут и идут, но он остается неподвижен, и его усталое лицо становится умиротворенным, как у человека, достойно завершающего свой земной путь.
«Он доведет их, - словно слышит Лия шепот старой женщины. - Он выполнит волю своего Бога... И тогда его не станет. Как совсем скоро не станет и меня. Но мы вряд ли встретимся в стране теней...»
Старая женщина снова опускается на ложе. И Лие кажется, что она угадывает ее мысли, и как будто видит картины, проходящие перед ее внутренним взором.
Вот на руках у ее прародительницы, еще совсем молодой женщины, младенец, и она кормит его грудью, отказывая в молоке своей дочери, потому что малыш крупный, и ему всегда не хватает молока первой кормилицы... Вот он - уже юноша, одетый в богатые одежды, – беседует о чем-то со старым фараоном, и тот благосклонно слушает своего воспитанника...
А потом она вдруг вспоминает, как он явился к ней в последний раз...
Перед тем как навсегда покинуть Египет вместе со своими людьми, он пришел проститься с той, которая воспитала его и которая душою была к нему ближе всех.
Роскошную одежду, которую носил когда-то, он уже давно сменил на простой хитон – такой же, как и у всех мужчин его народа. Но на его плече складки ткани схвачены большой алмазной брошью в виде жука-скарабея. Эту брошь подарил ему некогда старый фараон в день совершеннолетия.
Вот он отстегивает брошь и протягивает ей.
- Я знаю, ты одна в этом мире будешь тосковать обо мне, - говорит он. - Когда тоска станет невыносимой – посмотри в глубину этого камня. И ты увидишь, исполню ли я волю Всевышнего...
Лия снова слышит голос своей матери:
{...С тех пор прошло много лун. Она совсем состарилась и потеряла счет своим правнукам. И вот наконец пришло время и ей отдохнуть.
И тогда она позвала дочерей. Они тоже были уже старыми женщинами, но всегда относились к матери с почтением, и она знала, что ее воля будет исполнена в точности.
Она попрощалась с младшей дочерью и отослала ее, потом взяла Скарабея и вложила в руки старшей.
- Это не простой камень, - сказала она ей. – Он обладает большой силой. Но пользоваться ею можно очень редко. Только в самые важные моменты жизни. Передавать его можно только старшим детям в семье. Когда придет время и тебе уйти в царство теней, передай его своей старшей дочери. Та передаст своему старшему ребенку, и так до конца и снова к началу.
Так она сказала и умерла.
Дочь взяла Скарабея и точно выполнила завещание. То же сделала и дочь ее дочери, а потом дальше и дальше...}
Лия хотела спросить у матери, что значит «до конца и снова к началу», но мать смотрела куда-то вдаль, и Лия поняла, что не получит сейчас ответа. И почему-то ей подумалось: «А может быть, мне самой суждено узнать этот ответ?»
Это было в тот день, когда мать раскрыла ей тайну Скарабея. А теперь она вдруг подумала, что мать сказала ей: если посмотреть в глубь камня, то и сегодня можно увидеть свое будущее... Правда, она повторила, что делать это можно только в самые важные моменты жизни.
«Но ведь у меня сейчас – именно такой важный момент, - подумала Лия. - Я уезжаю в далекую Англию. И кто знает, что ждет меня в этой стране? И увижу ли я снова своих родных?»
Ей стало грустно. Она посмотрела на свечу: пламя поблекло – рассвет уже вступал в свои права.
Лия отодвинула занавеску и взглянула в окно. В небо над пустыней брызнули первые лучи солнца.
«Скоро за мной придут», - подумала она. Не колеблясь больше, она взяла алмазную брошь и подошла с ней к окну. И, как будто в ответ на первый солнечный луч, в камне словно бы тоже зажегся маленький лучик. Лия положила Скарабея на ладонь. Теперь его можно было хорошо рассмотреть. Спинка жука была сделана из крупного алмаза. Естественные грани камня были отшлифованы лишь слегка, но в самой его средине светилась голубоватым светом зеркальная поверхность – словно крошечное озерцо.
Как учила ее мать, Лия зажала Скарабея в ладони и подержала так, пока не почувствовала легкое покалывание. Потом быстро разжала ладонь. Несколько мгновений камень оставался прежним, а затем в глубине его стало вырисовываться какое-то изображение; оно становилось все яснее и ярче, как будто поднимаясь из глубин камня. И вдруг Лия ясно увидела лицо мужчины. Его обрамляли черные волосы, алые губы оттеняла небольшая ухоженная борода. И, как два костра, горели глубоко посаженные глаза цвета спелых вишен. Мужчина смотрел прямо на Лию. Она испугалась и закрыла ладонь.
Послышался легкий шум, затем негромкий стук в дверь. Вошел учитель. Его звали Паис, и предки его когда-то, в незапамятные времена, были жрецами богини Исиды. Учитель рассказывал Лие древние предания, сохраненные в его роду еще со времени фараонов. И это он устроил теперь ее побег из Египта.
Заметив, что воспитанница держит что-то в руке, он сразу догадался: Лия не выдержала и попыталась узнать свою судьбу.
- Я не спрашиваю, что ты увидела, - промолвил учитель. - Но знай: тебе предстоит совершить предначертанное. Будь готова к этому. И ни на что не ропщи. - Подойдя к девушке, он поцеловал ее в голову. – Сюда ты вернешься, когда никого из нас уже не будет. А Скарабей никогда больше не возвратится в Египет. Иди попрощайся с родителями. Перевозчик уже ждет.
Сидя в лодке, Лия долго махала рукой стоявшим на берегу Нила родным, пока те не скрылись из виду. А потом посмотрела на север – там лежала страна, где, как сказал учитель, ей предстояло выполнить таинственное предначертание, и там ждал незнакомец, лицо которого она разглядела в глубине алмаза.

ЧАСТЬ I

Глава 1

- Аааааа! Уа-уа-уааа!! Взззз-бах!!!
Все звуки слились. Последний крик роженицы, первый крик ребенка, свист и разрыв бомбы. И вместе с ними все в привычном мире смешалось, взлетело к небесам, упало на землю и рассыпалось. И встало на свои места. Шел сентябрь 1915 года. Первая бомба с немецкого цеппелина упала в центр Лондона. В Сити.
Совсем рядом, в Холборне, в своем доме, рожала Сара Диамант. Роды были преждевременные. Девочка родилась очень слабой. Роженицу волновать не стали, тревожную весть сообщили отцу - тот как раз вернулся домой.
- Майкл... - сказал ему семейный доктор, принимавший у Сары и первые роды, когда она подарила мужу двоих мальчиков-близнецов. - Майкл, ребенок вряд ли выживет. Девочка очень слаба и, я думаю, с пороком сердца. Будьте мужественны. Мы сделаем все, что в наших силах, но, увы, мы не волшебники. Сейчас главное - не волновать вашу жену. Идите к ней и ничего не говорите.
«Слишком все было хорошо, - подумал Майкл.- Слишком долго было хорошо».
Он подавил в себе тревогу и открыл дверь комнаты, где лежала самая дорогая для него в мире женщина.
- Ты видел ее? – слабо прошептала Сара. – Правда, она красавица?
- Ну конечно, моя родная. Иначе и быть не могло. Ведь она – твоя копия. Только скажи мне, золотко, зачем ты вернулась из Брайтона? Там ведь было спокойно, и там - наши мальчики...
- Я почувствовала, что должна родить. А рожать надо в своей постели. В нашей постели...
Майкл взял легкую, почти прозрачную руку жены и поцеловал ее. Сара слабо улыбнулась ему и сразу уснула. Бомбы еще пару раз бухнули где-то недалеко, но взрывы не затронули дом Диамантов, как будто кто-то решил, что в этой семье и так достаточно будет горя.
Девочка умерла к утру.

Сара несколько дней находилась между жизнью и смертью. Но из Брайтона привезли сыновей - Исаака и Владимира, и наверное благодаря им, а также своей молодости, она начала поправляться. Однако еще недели две, бродя по большому дому, она почти не замечала присутствия своих детей.
Мальчикам исполнилось уже по двенадцать лет. Война, бомбардировки, смерть сестрички, рождения которой они так ждали, - все это быстро сделало их не по годам взрослыми. В тандеме их, как и прежде, главенствовал Владимир. Он родился раньше Исаака на десять минут, и его сразу назвали «старшенький». Так с тех пор и повелось.
По рождению близнецы, они, тем не менее, не имели ни малейшего сходства друг с другом. Исаак был рыжий, как Сара, и смотрел на мир ее глазами - такими же зелеными, как море у ее родного города Одессы. А вот Владимир унаследовал внешность отца, и, глядя на них обоих, Сара порой думала, что предки Майкла вышли из Израиля после долгого пребывания там римлян, и потому в его облике смуглость кожи соединилась с благородными чертами античных героев. Владимир, как и отец, был светловолос и голубоглаз. По характеру сыновья также резко различались. Стремительный, упорный в достижении целей, рассудительный уже в детстве Владимир был полной противоположностью Исааку - вечно сомневающемуся, мечтательному, часто погруженному в себя. И неудивительно: Исаак получил дар Божий - совершенный слух, и музыке его начали обучать с четырех лет. Как раз за два дня до вступления Англии в войну у Исаака состоялся первый концерт в Альберт-холле.
Сара вспомнила, как сын стоял на сцене, - такой миниатюрный, со скрипкой в руках, и ей казалось, что звуки, лившиеся из-под его смычка, рождались не в корпусе инструмента, а в самых глубинах ее сердца. После окончания его игры зал еще несколько минут молчал, а потом взорвался бурей оваций, и на маленького волшебника обрушился водопад цветов. Сара ощутила тогда удивительную радость и гордость за сына. Но к ним неожиданно добавилась и грусть: Владимир никогда не вызывал у нее таких сильных эмоций, и перед ним Сара испытывала порою чувство вины. Может быть, потому, что не ощущала с ним такой душевной близости, как с Исааком. С первого дня жизни Владимир отказался от материнской груди, и его кормили из бутылочки сцеженным молоком. Исаак же обожал сосать грудь. При этом он прикладывался губками к одному соску и ручкой сразу искал другой. Как-то Сара сделала попытку покормить вместе с ним Владимира, но Исаак так зашелся в крике, что даже посинел. Его едва успокоили, и он долго еще потом всхлипывал. Других попыток Сара не делала, и Исаак стал единственным владельцем молока своей матери.
Да, мальчики были такими разными... Но Сару оба любили одинаково сильно. Поэтому, тяжело переживая смерть новорожденной сестрички, они еще больше страдали от перемены, которая произошла после этого несчастья с мамой. Всегда веселая, полная жизни, она ушла теперь в себя, стала замкнутой, даже как будто чужой, и на ее лице часто отражалась какая-то тайная, непонятная им мысль. Она больше не играла с ними, не читала им перед сном, а порой даже забывала прийти к ним в спальню, чтобы поцеловать их на ночь.
Майкл утешал сыновей и говорил, что это – не навсегда, что пройдет время, и мама снова станет прежней. А пока они тоже должны постараться помочь ей... И вот Владимир и Исаак договорились вывести маму на прогулку. И Исаак предложил куда пойти.

Утро выдалось на удивление солнечным и безветренным, особенно для Лондона в это время года. Сара проснулась, взглянула на игру солнца узорами штор, и поняла: жизнь продолжается. Со дня, когда они с Майклом похоронили новорожденную дочь, прошел уже почти месяц. Надо было жить дальше - растить сыновей, вести хозяйство и заботиться о муже.
Из комнаты мальчиков послышались звуки скрипки. Играл Исаак. И Сара впервые за много дней улыбнулась.
Во время завтрака Исаак обратился к ней:
- Мамуля, я хочу, чтобы ты сегодня пошла со мной и Володей погулять. Погода хорошая, и мы так давно не гуляли вместе.
- Да, мам, - поддержал Володя, - пойдем. Изька (так ласково звал он своего брата) хочет нас куда-то повести.
Сара согласилась. «Нельзя гневить Бога, - подумала она. - У нас двое здоровых мальчиков, они красивы и талантливы. И если Всевышнему угодно было забрать девочку, значит, на то была Его воля. Но Он не отворачивается от нас. Вот и Майкла не призвали в армию. У него контракт на поставку обуви для офицеров, и, хоть я вижу его не так часто, как раньше, он каждую ночь дома, и я не боюсь неожиданного стука почтальона...»
Она вышла в прихожую. Ее уже ждали сыновья, Исаак держал в руках скрипку
Они отправилась туда, куда повел Исаак. Недалеко от их дома располагались казармы для солдат, призванных в армию недавно. День был теплый и солнечный, и крепкие парни в форме британских сухопутных войск сидели во дворе прямо на траве газонов.
Исаак первым вошел во двор казармы, не говоря ни слова, забрался на стоявшую возле стенки скамью, достал из футляра скрипку и начал играть. Он играл «Плач Израиля». Мало найдется в мире тех, кто остался бы равнодушен при звуках этой мелодии. И щуплый мальчик, стоя в окружении молодых людей, которым, возможно, уже скоро суждено погибнуть в бою, исполнял песню своего древнего народа так, будто это сам Израиль плакал по своим детям.
Слушая его, и Сара заплакала. Она не стеснялась своих слез, а они лились и лились из ее прекрасных глаз и омывали ее сердце, унося пережитое недавно горе и оставляя только светлую память об ее умершей маленькой девочке.
«Да, надо жить», - решила она, когда, взяв за руки сыновей, возвращалась с ними домой. И еще она думала о том, что, как бы ни сложилась жизнь, она сама еще долго будет им нужна - нужна и потом, когда они вырастут, потому что у ее мальчиков должно оставаться в этом мире место, где их всегда примут и поймут.


* * *

Следующие два года не принесли в жизнь семьи Диамантов больших изменений. Благодаря государственным заказам бизнес Майкла процветал, а в 1917 году его фабрики снова стали переходить на выпуск гражданской обуви. Вновь открылся его магазин в одном из самых престижных и больших пассажей в Европе – «Селфриджисе», и он уделял все больше времени модельному бюро. Мальчики росли здоровыми, учились хорошо, и каждый из них уже определил свое будущее. Для Исаака, конечно, это была музыка. Владимир же увлекся разработкой новых образцов обуви. Майкл уже запустил в производство одну из его моделей; теперь мальчик ходил гордый и, часто бывая с отцом на фабриках, вел себя по-хозяйски.
А Сара все чаще беспокоилась о своих родителях. Последнее письмо от них пришло в августе 1915 года, в самый разгар войны, еще до той печальной истории. А потом война принесла в Россию революцию. Газеты писали об этом разное, но в основном все поддерживали произошедший в этой далекой стране переворот, и на улицах Лондона собирали средства в помощь революционерам России. Сару же политика волновала мало, главным для нее было, чтобы складывалась хорошо жизнь ее семьи и ее родителей. Но именно отсутствие вестей от матери и отца вселяло в нее все большую тревогу, и порой ее одолевали нехорошие мысли.
Проводив детей в школу, она зашла в кабинет мужа, взяла последнее письмо от мамы и стала его перечитывать.
{Дорогая наша девочка, наше сокровище, - писала мама, - как ты себя чувствуешь? Когда ты подаришь нам маленькую принцессу? Я не сомневаюсь, что это будет девочка. И, конечно же, она будет красавица, как и ты, наша одесская жемчужина...}
Сара улыбнулась: мама с самого дня ее рождения была убеждена, что красивее ее дочери нет во всей вселенной.
{...И, конечно же, она будет умницей, как ее отец. Хотя ум для женщины необязателен. Иногда он только мешает нам жить. Вот возьми, например, дочку наших соседей Ривкиных. Она, конечно же, не такая красавица, как ты, наше солнышко, но вполне приличная девушка и могла бы выйти замуж за сына адвоката Кошмана. Но что, ты думаешь, она сделала? Она ему отказала и вышла замуж за местного лодыря товарища Хейфеца. Правда, таких теперь часто называют не бездельниками, а рэволюцьонэрами. Так вот этот Карл Маркс с Молдаванки на войну не пошел, а быстренько перебрался в особняк Ривкиных и теперь целыми днями агитирует, чтобы они отдали свое состояние эсдекам!
Вообще, вся Одесса как будто с ума сошла. Когда объявили войну и мобилизацию, по Дерибасовской ходили толпы с флагами, все пели и радовались, как если бы наш губернатор объявил, что раздает все свое состояние нищим. Все до пены у рта спорили, когда мы победим, - через три недели или через три месяца. И тех, кто говорил «три месяца», называли предателями. Но вот уже год, как идет война, и конца этому не видно. А видно только, как плачут наши соседи, когда им приносят похоронки.
Твоего папу, слава Богу, не призвали. Он поставляет армии сахар и спирт. Но мне иногда кажется, что он тоже возомнил себя стратегом. Он пошил себе военный френч и каждый день с утра надевает его. А вечером идет в театр или со своими компаньонами в ресторан - прыгать там молодым козлом перед балеринками. А на самом деле он старый осел, который думает, что я ничего не замечаю. Но что делать, моя девочка, мужчины так устроены, и мы должны прощать им их маленькие шалости. Главное, чтобы это не касалось семьи...}
Сара вспомнила, как однажды, когда ей было лет пять, ее разбудил шум в спальне родителей. Она встала и приоткрыла дверь своей комнаты. В это время дверь комнаты родителей распахнулась, и оттуда вывалился растерзанный отец с ярким пятном на лице. Вслед ему вылетели сюртук, рубаха и туфли. Интуитивно Сара поняла, что папе будет неприятно, если он увидит ее сейчас, и прикрыла свою дверь. Утром ей объявили, что у нее будет новая гувернантка, так как прежняя неожиданно заболела. До пятнадцати лет у Сары сменились еще две гувернантки. Последняя жила у них до ее замужества. Этой гувернантке было почти пятьдесят лет.
Дальше мама интересовалась, как живется дочке и внучке управляющего их одесским домом. Родители привезли их с собой в Лондон в девятьсот пятом году, когда приехали к Диамантам, чтобы повидать внуков.
Управляющим в доме родителей Сары много лет был татарин Шалим. Его жена умерла при родах, и он сам растил свою дочь Аймат, ровесницу Сары. В 1900 году незамужняя Аймат родила девочку. Отца ребенка, известного картежника, убили во время какой-то воровской драки. Шалим тогда, не слушая уговоров родителей Сары, хотел прогнать дочь с глаз долой. Мать Сары взяла Аймат с ребенком к себе и потом привезла их в Англию, чтобы Аймат смотрела за внуками-близнецами. В год, когда пришло это последнее письмо, Розе, внучке Шалима, уже исполнилось пятнадцать, и она жила в доме Сары как ее приемная дочь. Девочка была очень способная, и Сара отдала ее в школу. Со временем Роза превратилась в настоящую красавицу. Аймат же два года назад ушла жить к какому-то солдату, который некоторое время привозил Диамантам дрова для каминов. С тех пор никто ничего о ней не слышал. А Роза закончила семь классов и не пошла в колледж, а стала помогать Саре по хозяйству...
Сара дочитала письмо. Уже убирая его в шкатулку, она вдруг коснулась пальцами чего-то твердого и холодного. Это была брошь в виде жука-скарабея. Сара давно уже не вынимала ее из шкатулки. Скарабей лежал отдельно от всех остальных ее драгоценностей, и она никогда не надевала его как украшение. Эту брошь Майкл подарил ей в девятьсот пятом, незадолго до приезда родителей. Передавая жене алмазного Скарабея, он рассказал ей удивительную историю этого камня.

История и впрямь походила на легенду.
Среди клиентов Мозеса, отца Майкла, была египтянка по имени Лия. Она происходила из знатного коптского рода. Еще совсем юной девушкой ее отослали в Англию родители, чтобы уберечь от враждебно настроенных родственников. С детства она страдала поперечным плоскостопием. И вот по совету подруги отправилась заказывать обувь к Мозесу Диаманту.
Вскоре она стала его постоянной клиенткой, а потом и близким другом, и Мозес с сыном Майклом часто ходили к ней в гости. Замуж Лия так и не вышла, хотя была красива, образованна и обеспеченна.
Мать Майкла после рождения сына начала часто болеть, и, когда мальчик стал старше, он понял, что родители не спят вместе. И Майкл помнил, как незадолго до своей смерти мать попросила его пригласить Лию к ним в дом и не говорить об этом отцу. Майкл обожал свою маму и в точности выполнил ее просьбу. Лия пробыла в комнате матери более часа. Майкл так и не узнал, о чем они говорили, но после смерти мамы отец некоторое время не ходил к Лие в гости. Но потом он снова стал посещать гостеприимный и уютный дом египтянки. К этому времени Майкл уже понял, что Лия - не просто клиентка отца, понял, что их связывает что-то большее. Но отец никогда не был склонен говорить с сыном на эту тему, и Майкл, уважая его, сам разговора не заводил.
Незадолго до женитьбы Майкла отец умер. А в девятьсот пятом году в Лондоне началась эпидемия холеры, и Лия решила уехать к себе на родину. Она заказала Майклу комплект обуви и попросила его привезти ей заказ лично.
Зима в том году пришла ранняя и необычно холодная, но в доме Лии было тепло и уютно. Горящий в гостиной камин, египетские ковры на полу, фарфоровые фигурки древних египетских богов Исиды и Осириса, которые христианка Лия хранила из любви к истории своего древнего народа, - все это Майкл видел и раньше, но нынешний вечер – он это чувствовал – должен был стать каким-то особенным.
Лия накрыла стол для чая у большого, смотревшего в сад окна. Занавеска не доходила до подоконника, и за окном виднелись качающиеся от ветра и стучащие порою в стекло ветви. Лия погасила электрические лампы, зажгла свечи, и комната сразу стала какой-то нездешней, нереальной. Потом подошла к камину и долго вглядывалась задумчиво в пламя, словно стараясь заново прочесть в его извивах историю, которую она собиралась рассказать.
Наконец она заговорила...
Как зачарованный, внимал Майкл удивительному рассказу египтянки. И поражался тому, как известная ему с детства священная история его народа обретает для него новую грань – через это удивительное предание, и что хранительница этого предания сидит теперь перед ним.
- ...Так Скарабей дошел до моей матери и до меня... - сказала Лия. - Через триста лет на одной из моих прародительниц женился младший сын фараона. Так мой род стал знатным. Сменилось еще много поколений. Потом в Египет пришли греки, за ними римляне, от которых нам осталось родовое имя, и, наконец, – арабы. Но мой древний народ продолжал жить на своей земле. И вот родилась я. Почему я приехала в Англию, ты знаешь. Причиной этому тоже стал Скарабей...
Закончив рассказ, Лия попросила у Майкла извинения и, оставив его одного, прошла в свою спальню.
Она любила эту комнату. Любила за тайну, которую та берегла в глубине большой кровати - под шелковыми простынями, хранящими ароматы египетских трав. Этой тайной была любовь Лии, любовь, ставшая и ее грехом. Возможно, именно из-за этого греха у нее нет детей и ей некому передать Скарабея? Теперь он перейдет в другую семью. В другой род. Но, может быть, род еврейского народа будет ему ближе, чем ее род...
Египтянка подошла к картине, изображавшей Юдифь, спасшую свой народ от жестокого Олоферна. Это была прекрасная копия, подаренная ей Мозесом Диамантом в годовщину их знакомства. Отодвинув картину, она отперла дверцу скрытого за ней сейфа и достала маленькую старинную шкатулку сандалового дерева. В этой шкатулке, в бархатном гнездышке, лежал Скарабей.
Она извлекла алмаз и положила его на ладонь.
- Ты гордый, - сказала она камню. - Ты никогда не бываешь горячим, как сердца людей, которые ты можешь разбить. Ну что ж, пришло время вернуться тебе к своему народу...
Зажав камень в руке, Лия подошла к окну, выходившему в осенний сад. За окном уже было темно. В стеклах, как в зеркале, отражалась комната и она сама. И вдруг ей показалось, что рядом с ней возникла тень того, кому она отдала свою любовь и молодость, кому отдала свою жизнь.
- Ты пришел проститься? - прошептала Лия. - Я знаю, мой дорогой, мой единственный, моя вечная любовь и вечная мука. Не грусти. Наверное, я недолго пробуду еще под этими звездами. Скоро мы с тобой встретимся. И уже навсегда. На вечность. Жди меня, мой любимый. Эту брошь я отдаю твоему сыну. Ближе у меня нет никого. Ты знаешь, что я всегда любила Майкла, как своего сына. И я не побоялась бы родить ребенка от тебя. Но, видно, это не было угодно Богу. Моему и твоему Великому и Всемогущему Богу!
Стоя у окна, она вспомнила, как в первый раз пришла к Мозесу. Она вошла в кабинет, где хозяин фирмы должен был сам снять мерку и сделать слепок ее ноги. Ей представлялось, что это будет пожилой еврей, с пейсами, в рубахе с закатанными рукавами, похожий на портного, которого она видела в одной из лондонских лавок. И она очень удивилась, когда в кабинете ее встретил высокий красивый мужчина лет сорока, одетый по последней парижской моде. Его галстук украшала изящная бриллиантовая заколка, и у него были руки музыканта. И в его глазах – больших, карих, слегка навыкате, словно светились древний опыт и юмор его народа. Но больше всего поразило Лию сходство этого человека с тем, которого она увидела в глубине Скарабея еще в Египте, перед отъездом в Англию. «Это он, - решила девушка. – Он...»
Хозяин пригласил Лию присесть. Потом опустился перед нею на колени и снял с нее туфельку. Когда он дотронулся до ее ноги, словно электрический заряд прошел по ее телу. Это было какое-то новое, острое чувство, названия которому она не знала. Ее нога дернулась. Мозес поднял на нее свои мудрые глаза и прочел в ее взгляде все, что происходило в ее душе. Не говоря ни слова, он выпрямился и, подняв девушку со стула, стал целовать в губы. Лия никогда еще не знала этой ласки. У нее закружилась голова. Она понимала: то, что происходит, – неправильно, это грех. Но уже ничего не могла с собою поделать, а в душе ее возникло одно желание - чтобы этот мужчина никогда не выпускал ее из своих больших и ласковых рук.
Они стали тайно встречаться. А когда Лия обзавелась собственным домом, он пришел к ней и остался на ночь. Она не общалась с другими мужчинами. Да они и не были ей интересны, Мозес заменил ей всех - отца, мать, учителей, подруг. Он много знал и умел, он был талантлив во всем, за что ни брался. Он прекрасно пел и играл на скрипке, и часто она просила его спеть старинные песни его народа. Они были очень похожи на песни ее страны.
Зная, что он женат, она не мучилась от того, что не сможет выйти за него замуж. Еще в одну из первых встреч он сказал ей, что его жена после рождения сына Майкла заболела, и он с тех пор не спит с ней в одной постели. Но она остается и всегда будет оставаться его женой и хозяйкой в его доме. В сердце же его хозяйка отныне - только Лия. И Лия приняла эти условия.
Они старались сохранять свои отношения в тайне, но, видно, делали это недостаточно тщательно. И однажды к Лие пришел Майкл и передал просьбу своей матери. Она звала Лию к себе.
- Не бойтесь, - сказала она пришедшей к ее постели египтянке. - Я давно знаю о вашей связи с Мозесом, и, если бы вы имели уже от него ребенка, я настояла бы, чтобы вы поженились, ведь я уже много лет не была ему женой... Но, видно, не в планах Бога, чтобы у Мозеса появился еще один наследник. Меня скоро не станет. И я хочу, чтобы вы дали мне слово никогда не выходить за него замуж. Я хочу сказать - не выходить официально... Все, что принадлежит ему, должно остаться нашему единственному сыну, Майклу Диаманту...
Рыдая у постели умирающей, мудрой как сама Природа женщины, Лия поклялась не выходить замуж за Мозеса никогда. И сдержала свое слово. Мозес долго не мог простить ей этой клятвы, но постепенно все же смирился. Несколько лет до его смерти они жили спокойно и счастливо, правда скрывая свои отношения: Мозес, зная, как Майкл обожал свою мать, не хотел причинять сыну боль.

Лия вошла в гостиную, где ждал Майкл, и протянула ему шкатулку:
- Здесь то, о чем я вам рассказала, Майкл. Скарабей пророка Моисея. Я хочу, чтобы теперь он принадлежал вашей семье. Наверное, именно об этом думала моя прародительница, когда сказала: «до конца и снова к началу». У меня никого нет ближе вас. Подарите этот камень своей красавице жене Саре. В Европе скоро откроют ящик Пандоры, многие империи взорвутся, и мир никогда уже не будет таким, как сейчас. И тяжелее всех придется людям в стране, откуда приехала ваша жена. Когда все это произойдет, я советую вам взять свою семью и уехать жить куда-нибудь на острова, в Австралию или Новую Зеландию. Хотя, что бы я вам сейчас ни советовала, все равно будет только то, что должно быть... И еще одно, мой мальчик... Только в самые важные моменты жизни вы можете посмотреть в глубину камня - только тогда он покажет, что вас ожидает...
Лия попрощалась с Майклом и поцеловала его в лоб.
Он вышел в ночь, унося в кармане пальто Скарабея и предчувствуя, что теперь у его семьи начинается какая-то особенная жизнь. Его поразил и этот драгоценный дар, и его удивительная история. Улицы Лондона были пустынны, за время эпидемии холеры город стал совсем мрачным. Редкие прохожие, закрывающие лица шарфами и масками, напоминали тени. Повсюду лежали кучи мусора: для его уборки не хватало дворников - тех, кто не болел, забирали для помощи в госпиталях. Ветер поднимал клочья бумаги и носился с ним по улицам, будто играя, но на фоне мрачного неба, угрюмых прохожих и неубранных мостовых эта игра казалась игрой смерти.
На пороге своего дома Майкл отогнал от себя мрачные мысли. Бегом поднялся он по широкой мраморной лестнице и сразу прошел в спальню.
Не перешагивая порога, он застыл в проеме двери и залюбовался спящей женой. Сара, как всегда, заснула, читая, и не выключила лампу.
«Господи, да зарасти мохом все империи мира! - подумал Майкл. - У меня - своя империя. Это - мое дело, мои фабрики, мой прекрасный дом. И здесь император - я. А вот спит моя рыжая императрица! А в комнате рядом спят мои наследники престола. Наследники рода Диамантов...»
В Англии в том году выдалась необычно холодная зима со снегом. Сара всегда любила спать при открытой форточке в любое время года, и сейчас в комнату ворвался порыв ветра, впорхнули снежинки. И, глядя на них, Майкл невольно вспомнил другую зиму. Когда впервые встретил Сару.

Еще с двенадцати лет, когда его лучший друг дал ему прочитать «Войну и мир» графа Толстого, Майкл буквально влюбился в Россию. Далекая страна будоражила его воображение своими необозримыми просторами, своенравными правителями и необычным народом. Майкл невольно сравнивал ее с Англией, и эти сравнения были странны. Когда в Лондоне пустили первое в мире метро, хоть и на конной тяге, в России еще только-только отменили крепостное право. Но именно русские положили предел амбициям Наполеона, от которого страдала и Англия, а теперь их страна удивляла мир своим искусством и развитием науки. Майкл чувствовал, что далекая Россия тоже консервативна, как и его родина. И все же это был какой-то странный консерватизм. В любой момент он мог взорваться подобно динамиту. «Может быть, русским когда-то не повезло, - думал иногда Майкл, - у них не было Кромвеля...»
Друг Майкла ездил со своими родителями в Россию часто. И в Петербург, и в Москву. Встав на ноги, он сам открыл в России прибыльное дело, купил в Петербурге дом где-то на набережной Невы и переехал туда окончательно. А русский язык они с Майклом выучили еще в детстве, чтобы читать русских писателей и поэтов. Они обожали Пушкина и часто, встречаясь, читали по памяти целые главы из «Евгения Онегина».
В ноябре 1900 года друг прислал Майклу приглашение на свадьбу. Он писал, что женится на русской красавице. Он вообще говорил, что в России живут самые красивые женщины мира. Свою будущую жену он встретил в Одессе, где отдыхал летом. Свадьба также должна была состояться в этом городе. Но Майкла он звал сначала в столицу, Петербург, - покутить в последние холостяцкие денечки. Потом они вместе должны были ехать в Одессу.
Майкл улыбнулся, вспомнив, как они провели неделю мальчишника в городе на Неве.
В России недавно отметили Рождество, и 6 января 1901 года (Майклу при взгляде в календарь все время приходилось отнимать тринадцать дней) праздновалось Крещение Господне.
Во льду Невы напротив Зимнего дворца вырубили прорубь, над ней соорудили красивый шатер - часовню. Все это сооружение русские называли иорданью. От Иорданского подъезда дворца ко льду и далее до самой иордани устроили сходни и мостки, украсили все флагами и гирляндами. Вдоль мостков выстроились гвардейцы в парадной форме без шинелей. Глядя на них, Майкл еще плотнее кутался в шубу. На улице было минус двадцать два, но он хотел увидеть всю церемонию. Наконец на лед вышла царская семья и высшее духовенство. Архиерей опустил в воду золотой крест, и сразу же грянул пушечный выстрел с Петропавловской крепости. Потом прозвучало еще сто выстрелов. Народ повалил к иордани, чтобы испить освященной воды. Майкла оттеснили к самой проруби, и он чуть в нее не свалился. Но ему было хорошо и радостно.
Казалось, с утра до ночи гулял и веселился весь город. По заснеженным улицам проносились тройки с цыганами и музыкантами. В санях сидели красивые, румяные женщины и мужчины навеселе - все в роскошных шубах и шапках из дорогих мехов. Гуляющий люд кидал в них снежки, те хохотали и бросали в толпу мелкие деньги.
Петербург был одной из самых элегантных столиц Европы. В этом городе умели развлекаться. Балы, на которых бывал со своим другом Майкл, поражали красотой и изысканностью. Вечерами к богатым домам подъезжали кареты, из них выходили загадочные, в шелках и мехах дамы и быстро скрывались за тяжелыми парадными дверями, а в окнах домов виделись сотни огней, и даже на улице слышалась бальная музыка. Вместо оркестров нередко приглашали знаменитого тапёра Альвиста. Его очень любили, и к окончанию танцев у него на рояле скапливалось множество подарков от дам.
Многие петербургские богачи устраивали у себя маскарады. На одном из таких маскарадов побывал и Майкл со своим другом. До этого они два дня пили, и он смутно помнил, как познакомился с женщиной, в постели которой проснулся на следующее утро. Он не запомнил ее лица, но запах ее духов врезался в его память. А потом они поехали в Одессу, где должна была состояться свадьба друга.
Главной гордостью Одессы после Дерибасовской улицы был оперный театр. И в один из вечеров Майкл пошел туда, чтобы послушать знаменитого итальянского тенора. В антракте он вышел в фойе и сразу ощутил легкий аромат знакомых духов. Он начал, как пес, принюхиваться к женщинам и, подойдя сзади к рыжей незнакомке, сразу понял, что этот аромат исходит от нее. Он обошел женщину, чтобы увидеть ее лицо... И понял, что никогда больше не сможет его забыть.
Саре недавно исполнилось восемнадцать лет. Она была единственной дочерью купца первой гильдии Павла Помуса, которому принадлежали в Армавире большие продовольственные склады.
Майкл представился. Поддерживая легкую светскую беседу, он с трудом заставлял себя отводить взгляд от лица девушки, от ее глубоких зеленых глаз. «Конечно, для своих родителей она – все, И в своей семье не знает отказа ни в чем, - подумал он. – Что ж... Если это – судьба, то и для меня она станет всем...»
Их свадьба состоялась осенью того же года.
К этому времени в Англии умер Мозес Диамант. Майкл был единственным его наследником, и весь обувной бизнес отца перешел к нему. После женитьбы, ожидая переезда Сары в Лондон, он купил и отремонтировал этот большой особняк, построенный в. свое время в стиле ампир известным французским архитектором. Внешний декор дома он оставил прежним. Единственное изменение было внесено им в оформление чугунных ворот. На каждую пику вверху створок он надел по миниатюрному женскому и мужскому башмачку. А над воротами укрепил круглый герб, изображающий две руки, мужскую и женскую, держащие вензель из букв «S», «M» и «D» - первых букв имен Сары и Майкла и их общей фамилии – Диамант. В этом доме и спала сейчас та, ради которой он преумножал свое богатство. Преумножал, чтобы иметь возможность выполнить любой ее каприз.
.Майкл на цыпочках вошел в спальню и положил подаренную египтянкой брошь на тумбочку рядом с кроватью. Предвкушая наслаждение, которое доставит ему ее благодарность, он тихо лег рядом с женой. И уснул.
Его разбудил тихий голос Сары.
- Майкл, милый, - будила его жена, - проснись.
Он открыл глаза. Сара, прекрасная, как весна на картине Боттичелли, сидела на постели и держала в руках брошь.
- Дружочек, я думаю, к нам приедут мои родители.
- Ты получила письмо из Одессы? – не понял Майкл.
- Нет, милый. Но загляни в этот камень...
Майкл взял из рук жены Скарабея и взглянул в глубь алмаза. Там, как бы на глади воды, колебались фигуры родителей Сары. Они в порту садились на корабль.
- Но почему мы не получили от них письма? – спросила Сара. Она, похоже, совсем не удивилась увиденному.
- Думаю, потому, что почта теперь работает плохо. Эпидемия. Возможно, не хватает почтальонов.
- Они едут познакомиться с внуками, - решила Сара. - Откуда у тебя эта брошь?
- О! Это романтическая история, любовь моя. Скарабей – для тебя, но, прежде чем я расскажу тебе о нем все, ты должна отблагодарить своего мужа за подарок!
Майкл тихонько накрутил на руку волосы Сары и нежно притянул ее к себе. Сара невольно поправила сползшую с плеча сорочку - она до сих пор стеснялась Майкла, - но он настойчиво отнял ее руку, и Сара оказалась перед ним совсем обнаженной. Ее тело, несмотря на роды, оставалось прекрасным и совершенным, как у древних греческих статуй. Оно было такого же кремового мраморного тона, но, в отличие от каменных дев, теплым и шелковистым. Ее волосы пахли, как полевые цветы после дождя. Майкл зарылся в них лицом и, почти теряя сознание от любви, увлек жену в сказочную страну грез.
Позже, после завтрака, Майкл усадил жену рядом с собой и поведал ей историю Скарабея.
- Дорогая, - сказал он, закончив рассказ, - ты сегодня, того не зная, воспользовалась чудесным свойством этого камня. Но Лия сказала, что так можно делать только в самые важные моменты жизни...
Он сам не знал, что именно сегодня и был такой момент. Потому что предстоящая встреча Сары с родителями должна была стать последней. По городам и весям ее огромной страны уже носились стаи воронов – предвестников страшной беды, носились, предвещая моря людской крови, в ожидании роскошного пира, которого должно было хватить не только им, но и их птенцам.

Глава 2

Сара стояла у окна и смотрела на размытые туманом контуры деревьев сада. На ладони ее лежал Скарабей.
«Сколько лет я не видела уже родителей? - подумала Сара. – Двенадцать? И как быстро пролетели эти годы...»
Подержав алмаз в руке еще немного, она преодолела желание вглядеться в его глубину и уже почти положила брошь обратно в шкатулку, как вдруг что-то словно подтолкнуло ее изнутри, и она все-таки взглянула в глубину таинственного камня. И в нем сразу начала проявляться картинка. Сперва нечеткая, она поднялась из глубины камня, и Сара вдруг ясно увидела храм и стоящий в нем гроб. В гробу лежала пожилая женщина, и на заострившемся лице ее словно застыла печальная улыбка. Как будто перед самым ее уходом в мир иной ей открылась тайна мира этого. Храм был непохож на храмы России и Англии. Сара вгляделась пристальней, и вдруг ее пронзила мысль: «Это - Лия!» Сара никогда не встречалась с дарительницей Скарабея, но теперь почему-то была уверена, что из жизни ушла именно она.
И письмо, которое принесли в тот же вечер, подтвердило ее догадку.
Конверт был отправлен из Египта. И в нем действительно оказалось письмо от Лии. Письмо к Майклу.
{Дорогой мой мальчик, - писала она, - когда ты получишь это письмо, меня уже не будет в этом мире. Но не печалься. Я уже давно жду своего ухода и соединения с твоим отцом, которого я и теперь люблю так, как в первые дни нашей встречи. Надеюсь, Бог простит мне мои грехи за мою любовь и позволит нам соединиться на том свете, как мы не смогли на этом. И мы вдвоем будем просить Всевышнего за тебя, за твою жену и детей... Хочу дать тебе один совет. Когда бы тебе ни пришлось делать выбор - всегда выбирай Любовь. Любовь движет миром. И только ради Любви стоит жить и умирать...}
На этом письмо обрывалось. Еще в конверте была маленькая записка без подписи: {«Той, которая писала это письмо, уже нет. Помолитесь о ее душе».}

И вскоре случилось то, что случилось. Исполнилось предсказание египтянки. В России открылся ящик Пандоры. В страну пришла Смерть и начала свою кровавую жатву.
Не обошла она и родной город Сары Диамант – Одессу. Утром люди, выходя на улицу, не знали, вернутся ли вечером домой. Многих убивали вообще ни за что. Просто так пьяная матросня могла затянуть в подъезд девушку или молодую женщину, надругаться над ней всем скопом, а потом полоснуть по горлу ножом. Но и дома, ночью, никто не мог быть уверен, что доживет до утра. Так однажды тихо постучалась Смерть и в дом родителей Сары.
- Кто там? - спросила мать.
- Ой, госпожа Помус, откройте, мне надо вам что-то сказать, - прозвучал за дверью знакомый голос дворничихи.
К двери подошел отец Сары. Он прислушался. За дверью было вроде бы тихо.
- Вы одни? - спросил он дворничиху.
- Та одна я, одна, - ответила женщина.
Отец отодвинул засов, и в открытую дверь ввалились трое в кожаных куртках.
Родители Сары были убиты тут же - им перерезали горло. Отец умер сразу, а мать каким-то невероятным образом смогла доползти до мужа. Сжав его руку, она закрыла глаза и умерла с улыбкой на лице. Они и в смерти остались вместе.
Бандиты в кожанках обшарили весь дом, но, кроме небольшой шкатулки с семейными драгоценностями, ничего не нашли. Старший из них, разозлившись, схватил своего товарища за грудки.
- Так где теи мильёны в брильянтах?! - шипел он. - Этого даже на хороший ужин со шмарами в «Лондонской» не хватит!
- Так довжни буты... - оправдывался подельник. - Ювелиры ж...
- Та каки ювелиры! - отозвалась с крыльца, услышав это, дворничиха. - То не ювелиры. У них булы склады гдесь в Армавире. А ювелиры живуть у другой хате. Сказали бы мэни сразу, я бы показала. А так - даром грех на душу взяла...
- Ничего. Цей грех тебе революция простыть. Зараз покажешь ювелирив.
Они вышли из квартиры только что убитых людей, оставив тех лежать у порога, даже не закрыв дверь, и понесли смерть в другую квартиру, как несли смерть их сотоварищи по всей огромной России – часто в пьяном угаре, боясь протрезветь, чтобы самим не ужаснуться своих же кровавых деяний.


* * *

Бог иногда милует нас незнанием происходящего с нашими близкими. Так Небеса сжалились над Сарой, ее детьми и мужем, и те жили в неведении, что сталось с ее родителями. Для Сары отец и мама оставались живы. Порой ее сердце тревожно ныло, ее охватывала тоска по родителям, и она начинала думать, что же могло с ними произойти. Но она отгоняла тяжелые мысли, объясняя все войной, революцией и полной неразберихой в мире. С утра она окуналась в домашние дела, следила за учебой сыновей, к которым пригласили учителей немецкого и французского языков, потом готовилась встретить мужа и пойти с ним вечером куда-нибудь в гости или в концерт... Заботы на время помогали ей заглушить в душе тревогу.

Наступил 1918 год. В этом году Розе, внучке Шалима и приемной дочери Сары, исполнилось восемнадцать. Ее день рождения Сара решила отметить торжественно. Было приглашено много гостей - друзья сыновей, подруги Розы. Пришел и младший компаньон Майкла Кристофер Ашли, с женой Дели и сыном Питером, другом Владимира и Исаака. Жена Криса долго не могла иметь детей, и, когда появился наконец Питер, одна ножка у него была чуть короче другой. Из-за этого он не мог быть столь подвижен, как сыновья Диамантов. Мальчик часто болел, и Дели с сыном жила обычно в своем доме у моря - в Брайтоне. Часто к ним приезжала Сара с сыновьями. Дели она любила, как сестру.
Когда все гости собрались и пришло время идти к столу, в зал вошла виновница торжества, Роза. При ее появлении гул голосов сразу смолк, и в комнате воцарилась тишина. Красота девушки и вправду всех поразила. А к этому дню Сара сшила ей чудесное белое платье из муслина. По вороту оно было отделано кружевом ручной работы и прекрасно облегало фигуру девушки, подчеркивая ее грудь и тонкую талию. Платье доходило Розе до щиколоток, чуть открывая ее стройные ноги и маленькие изящные туфельки из бархата, специально изготовленные для нее на фабрике Майкла по эскизу Владимира, - это был их подарок Розе на день рождения. Длинные, черные как смоль волосы девушки были заплетены в две доходившие чуть ли не до коленей косы, ее лицо с высокими скулами освещали огромные, чуть раскосые глаза фиалкового цвета, и на белой коже играл сейчас легкий румянец. Девушка, конечно же, понимала, какое производит впечатление, и держалась соответственно.
Первым к ней подошел Исаак.
- Роза, - сказал он, - все уже сделали тебе подарки. А это – мой...
Достав из футляра тонкую золотую диадему, он надел ее на голову девушке. Все тут же признали Розу принцессой вечера, и праздник начался.
Приглашенные музыканты играли танго и фокстроты. Старшие отдавали должное винам и закускам, а молодежь налегала на мороженое и фрукты. Розу приглашали наперебой, но она больше танцевала с Исааком и Владимиром. Всем было хорошо. И не только благодаря дню рождения, а еще и потому, что окончилась война, и больше не надо прятаться от бомб. И не надо было бояться, что почтальон принесет известие о гибели близкого человека.
Весело было всем. Всем, кроме Питера Ашли. С первых минут после появления Розы он понял: эта девушка - его мечта. И он сразу подумал о своей хромоте. Обычно взгляд на сверстников - таких веселых, таких благополучных в своем здоровье, вызывал у него усмешку – он чувствовал над ними некое превосходство. Но здесь, сейчас... Он понимал, что ему, с его изъяном, - не место рядом с этой девушкой. Он отошел в сторону, к стене, и издали наблюдал за Владимиром и Исааком, до боли в сердце завидуя каждому их прикосновению к Розе.
К полуночи гости разошлись, и довольные вечером супруги Диамант, проводив сыновей и Розу в их комнаты и пожелав всем спокойной ночи, тоже пошли спать. Дом, отдыхая от гостей, затих.
Исаак проснулся среди ночи от жажды и вдруг увидел, что брата в комнате нет. Еще сонный, он вышел в коридор и пошел искать Владимира. Он увидел, что дверь в комнату Розы приоткрыта, и оттуда доносится еле слышный разговор.
- Роза, ну ты же обещала, - вполголоса говорил Владимир, - обещала именно в день твоего рождения. Так - нечестно! Я столько ждал этого! - Голос брата был странно хриплым, и Исаак даже не сразу узнал его.
Он не слышал, что отвечала Роза, но потом из комнаты послышались звуки возни, тихий смех, еще какие-то неясные звуки, и все стихло.
Исаак был в смятении. Он не знал, что ему теперь думать. Война заставила их рано повзрослеть, особенно Володю. Они часто говорили в своей спальне о девчонках, а однажды брат притащил откуда-то цветную картинку с изображением обнаженных мужчины и женщины, со стрелками и объяснением строения их тел. Исаак сначала смотреть постеснялся. «Ду-урак! - сказал ему брат. - На этом же держится вся жизнь! Ты думаешь, мы с тобой - откуда взялись? Или ты до сих пор веришь мисс Марте, что нас принесла птичка?» Как всегда, Исаак послушался брата, и они досконально все рассмотрели. Потом Володя рассказал, что эту картинку дал ему один знакомый молодой солдат, уходивший на фронт. «Он сказал, что в мире ничего нет слаще и лучше любви мужчины и женщины. И я это должен проверить», - закончил он.
Теперь Исаак припомнил, что Роза всегда больше общалась с братом. Она часто заходила к ним в комнату, когда Сары не было дома, и подолгу оставалась с мальчиками. Но всегда, всегда она обращалась только к Володе. Она брала его за руку и могла долго не отпускать, она... «Ну что ж, - решил Исаак. - Роза сама выбрала Володю. А мне это вовсе не интересно. Утром Володя сам мне все расскажет». Он уже пошел было спать, но вернулся и тихонько прикрыл дверь комнаты Розы. Едва голова его коснулась подушки, он уснул.
Через час в комнату на цыпочках вошел Владимир. Он в эту ночь узнал великую тайну, о которой так много говорили между собой его друзья солдаты. Но радости почему-то не было. Да, в один момент ему показалось, что его душа вышла из тела и парит над ним. Но это было лишь мгновение. А потом возникло чувство опустошения и появилось желание поскорее принять душ.
«Одной из наиболее важных “станций” на жизненном пути еврея является тот момент, когда он принимает на себя иго Торы и исполнения заповедей, становясь полноправным членом Дома Израиля. Момент этот наступает, когда мальчику исполняется тринадцать лет, и он становится “бар-мицва”, буквально – “сын, исполняющий заповеди”», - вспомнил вдруг Владимир слова, прочитанные раввином на празднике Бар Мицва, когда они с братом достигли этого возраста. «Значит, теперь я тем более взрослый, - решил он. – И я сам отвечаю за свои поступки». Эта мысль неожиданно принесла ему облегчение, успокоила непонятное чувство вины. И он уснул.

Для Розы любовные игры были уже неновы. Она еще год назад познала мужчину, и это стало ее большой тайной. Он был молоденький офицер из ближних казарм. Жил он недалеко от Диамантов, и однажды, во время бомбежки, когда Роза торопилась из лавки, пригласил ее переждать страшные минуты в цокольном этаже его дома. Роза до этого часто встречалась и разговаривала с ним. Поэтому она согласилась. В подвале дома хранилось виски. Офицер выпил прямо из бутылки, затем дал выпить Розе, чтобы снять стресс от бомбежки. А потом все пошло по вечному сценарию, известному со времен прародительницы Евы.
Они встречались еще несколько раз, а потом он ушел на фронт. И обещал вернуться и жениться на Розе.
Через месяц его мать огласила криком всю округу. Ей принесли похоронку на единственного сына. Диаманты были хорошими соседями, и они отправились утешать несчастную. Роза пошла с ними. Она рыдала, но Сара и Майкл лишь отметили про себя, какая чувствительная у них приемная дочь; они не догадывались, что у ее горя - своя причина.
Два дня спустя Роза успокоилась и стала жить дальше, как будто ничего не случилось. Ей всегда нравился Владимир, поэтому, когда как-то вечером он зашел к ней в комнату и стал ее целовать, она не уклонялась и обещала посвятить его в тайны любви в свой день рождения. И свое обещание сдержала.


* * *

В последнее время Майкла все чаще преследовало чувство тревоги. И в то утро оно подняло его еще до рассвета. Как нередко в такие минуты душевного смятения, он день за днем стал вспоминать события своей жизни. Он перебирал их, как монах перебирает четки. Потом он стал перечитывать письма и документы, полученные за последнее время, и его рука наткнулась на шкатулку в глубине бювара. «Я же забыл о Скарабее!» - пронзила его мысль. Он открыл шкатулку и вынул брошь.
Подержав ее в закрытой ладони, он стал медленно разжимать пальцы. Камень был холоден и равнодушен к человеческому теплу. Майкл придвинул лампу и вновь взглянул в глубь Скарабея. Сначала ничего не было видно. Затем постепенно в глубине камня стали появляться образы. Майкл пригляделся, и в следующий же миг его прошиб пот, а по телу прошла дрожь. Он увидел родителей Сары. Они лежали на полу в луже крови. Страшное изображение словно застыло в глубине алмаза, не желая исчезать.
Зажав брошь в руке, Майкл нервно заходил по кабинету. Он должен был решить, что делать. Сара не должна это видеть! Дети не должны это знать! Да, это страшная беда, огромное горе, но они не смогут уже помочь ничем. Эта страна сошла с ума! В ней убивают ни в чем не повинных людей! Дикари, варвары... Мысли проносилось в голове Майкла со скоростью молний. Но одно он знал точно: он должен оградить от этого несчастья свою семью. Он должен сделать все, чтобы Сара и дети ничего не узнали. Он не может нарушить мир и покой, достигнутые с таким трудом после того, как умерла их новорожденная дочь.
В то утро в ювелирном магазине Кейта Бенедикта Майкл был первым.
- Майкл, дорогой! - обрадовался и удивился Кейт. - При такой красавице жене вставать так рано - грех...
Сам Кейт был женат по расчету. Семьи его и его жены заранее договорились о браке своих детей, чтобы сохранить и расширить ювелирный бизнес и увеличить состояние двух родов. Жена Кейта не блистала ни красотой, ни умом, и он, зная, как безумно любит Майкл свою Сару, по-дружески ему завидовал. «Майн Готт, - думал порой Кейт, - да как же можно ее не любить?»
- Ради Сары я и примчался к тебе с утра, - сказал Майкл. - Сядь, я должен посвятить тебя в тайну этой броши. – И он протянул ювелиру Скарабея.
- Ты с ума сошел! - воскликнул Кейт, едва взяв брошь в руки. - Носить такое чудо просто в кармане?! - И он потянулся за увеличительным стеклом, чтобы лучше рассмотреть изделие.
- Погоди. - Майкл жестом остановил друга. – Потом посмотришь. Сначала выслушай меня. История этого алмаза и его свойства - и впрямь чистая фантастика...
И Майкл рассказал ювелиру все, что когда-то поведала ему Лия. Рассказал и о том, как Сара увидела в глубине камня своих родителей на корабле в девятьсот пятом году, когда те отправлялись в гости в Англию.
- А теперь посмотри сам, - сказал Майкл другу.
Вглядевшись в глубину алмаза, Кейт вздрогнул.
- Не может быть... - прошептал он. - Это кто, родители твоей жены? Бедная Сара, она не вынесет...
- Потому я к тебе и пришел. Ты должен сделать такую же точно брошь. Они должны быть одинаковы, как две капли воды. Пожалуйста, Кейт, как можно скорее... В средствах себя не ограничивай. Но броши должны быть как близнецы. И, зная тебя, я даже не объясняю, как секретно это дело.
Друзья пожали друг другу руки и разошлись по своим делам.


* * *

Сара вошла в кабинет мужа. В дрожащих руках она держала номер «Таймс». В ее глазах стоял ужас.
- Они расстреляли всю царскую семью... - прошептала она побелевшими губами. – Это нелюди! Детей, Александру - за что?!
Майкл вспомнил вдруг, как недавно, проходя по площади перед Букингемским дворцом, он издали увидел короля. Георг Пятый стоял у окна и смотрел на митингующую толпу. В последние годы такие собрания в поддержку всех революций в мире проходили в Лондоне все чаще. И все громче звучали голоса митингующих, все жестче становились их требования. «О чем же он размышляет? – подумалось тогда Майклу. – Уже все знают, что русскому царю и его семье отказано во въезде в страну. А ведь русский царь Николай и наш король Георг – братья. И как это – не принять брата? Но, похоже, я понимаю: король вынужден думать в первую очередь о собственной стране. Революционная лихорадка охватывает уже и Англию. А монарх – не имеет права на личные чувства...»
Так думал Майкл. И еще его душа не могла смириться с тем, что во главе всего этого наступившего хаоса оказались люди его народа! Как же они, сами вечно гонимые, всегда искавшие защиты в разных странах и у разных государей, уже столько веков не имеющие своей родины, - как могли они взорвать шедшую своим ходом жизнь стольких людей, выгнать их из страны, надругаться над их святынями?.. И как могли они сами отвергнуть Бога?
- Майкл, за что? – все не могла прийти в себя Сара. - Что же они делают тогда с простыми людьми? А ведь многие из этих революционеров – евреи. Как они могут?!
- Успокойся, родная, - взял Майкл ее за руку. - Выпей воды и успокойся. Весь этот вселенский бардак и придумали евреи. Вместе со своим главным гуру Марксом. А он лежит себе спокойненько на английском кладбище, и рядом с ним еще много места для его последователей.
- Как ты можешь шутить?! - взорвалась Сара. - Мы не знаем, что сталось с мамой и папой. Я чувствую, что там - несчастье! Мы уже четвертый год не знаем ничего!
Она нервно заходила по кабинету. И вдруг остановилась возле бювара. Ее рука чуть замерла в воздухе, и уже через две секунды Майкл увидел в ней шкатулку. Больше не колеблясь, Сара извлекла алмаз, немного подержала его в ладони и пристально вгляделась в его глубину. Прошла минута. Она все вглядывалась в камень, но тот оставался чистым и холодным, как вода в лесном озере. Майкл подошел к ней и тоже посмотрел на брошь.
- Вот видишь, золотко! – спокойно сказал он. - Все нормально! Камень показал бы, если бы что-то было не так. Ты же знаешь...
Сара в изнеможении приникла к груди мужа:
- Но почему же они не пишут?
- Сарочка, девочка моя, какие письма? Только что закончилась война, по всей Европе гуляет призрак коммунизма. А призрак - он и есть призрак! Все с ума посходили, борясь за счастье человечества. Только в борьбе этой они загубили уже столько невинных людей, что даже «папа» призрака должен бы перевернуться в гробу! Но даю тебе, дорогая, слово: как только в Европе все хоть немного уляжется, мы поедем в Одессу.

Сколько раз пришлось потом Майклу пожалеть об этом, данном в порыве любви и жалости к жене, обещании! Прав был Поэт, когда сказал: «Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется...»
Когда успокоенная Сара вышла из кабинета, Майкл положил брошь в шкатулку. Настоящий Скарабей хранился еще в сейфе ювелира, а копию принесли только накануне.
«Господь милостив ко мне», - подумал Майкл. И, встав к стене, стал молиться Богу своих отцов, и отцов их отцов, и отцов их отцов...


* * *

Европа отдыхала от войн и революций.
Что случилось, то случилось. Кто погиб – тех похоронили. Кого не смогли похоронить – тех просто оплакали. И стали жить дальше.
Семью Диамантов война обошла стороной. Майкл за последний год расширил свое производство: филиалы его магазинов открылись теперь даже в Париже. Владимир увлекся моделированием обуви, и его образцы все чаще запускали в производство. Они пользовались успехом у покупателей: и юные девушки, и солидные дамы охотно посещали офис фирмы и оставляли там слепки своих ножек. Наверное, их привлекал и сын хозяина. Шел уже 1922 год, и в августе Владимиру должно было исполниться девятнадцать. Он вытянулся, занятия теннисом и езда на лошадях по воскресеньям в Гайд-парке сделали его фигуру стройной. Плечи его наливались силой, но кисти рук по-прежнему оставались тонки и изящны. Его большие голубые глаза блестели, а на смугловатой коже играл еще по-детски нежный румянец. Но главной его особенностью была улыбка. Когда Владимир улыбался, то казалось, что все лицо его озаряется изнутри мягким светом. Особенно нравился он молодым женщинам, да он и сам их не сторонился.
Исаак тоже вырос. Но даже внешне он все еще оставался ребенком. Непокорные рыжие волосы постоянно падали ему на лоб и лезли в глаза. Но когда он убирал их, всякого, кто говорил с ним, словно омывали изумрудные волны его взгляда. Внимание женского пола Исаак привлекал не меньше, чем брат. Но он все еще оставался невинным мальчиком, беззаветно преданным своей матери, и Сара по-прежнему обожала его. Несколько раз Владимир делал попытки посвятить брата во взрослую жизнь, но Исаак всегда мягко и настойчиво отклонял его предложения. Единственной его страстью оставалась музыка. Он уже ездил однажды с филармоническим оркестром на гастроли в Париж и заслужил восторженные отзывы прессы. Признание его таланта заставило юношу продолжать свои занятия еще упорнее.
Только Сара не участвовала в жизни своей семьи так, как раньше, - до войны и случившейся на ее родине революции. Тоска по родителям и постоянная тревога постепенно иссушали ее душу. Порой она брала в руки брошь и внимательно всматривалась в глубину алмаза. Камень неизменно оставался холодно-спокойным, и в нем отражался только свет лампы или луч солнца. Но Сару это уже не успокаивало. Она все чаще бродила по дому неприкаянно, не находя себе места. Почти все домашние обязанности выполняла повзрослевшая Роза, и у Сары было теперь много времени для печальных размышлений. Майкл пытался развеселить жену. Не раз он приглашал ее в концерты, которые она когда-то так любила посещать. Но теперь Сара ходила только на выступления сына. Она все реже одаривала своими ласками мужа, и, когда зимой Майкл простыл, она перебралась в гостевую спальню, да так и осталась там. Поначалу Майкл часто приходил к жене, однако ее холодность и равнодушное ему подчинение постепенно привели к тому, что его визиты стали происходить реже. Казалось, Саре это было теперь безразлично.

Однажды утром она стремительно вошла в кабинет мужа с ворохом газет.
- Майкл, читай! Если я во всем тебя слушаюсь и на тебя полагаюсь, это не значит, что я совсем не интересуюсь тем, что происходит вокруг. Читай! Мы можем наконец туда ехать! Господи, как же долго я этого ждала! Наконец - домой, в Одессу. К морю, к солнцу. К маме, отцу...
Майкл понял, о чем говорит жена. Он и сам постоянно интересовался всем, что печатали английские газеты о происходящем в России. И теперь газеты сообщили, что на конференции в Гааге 26 июня советские представители заявили: советское правительство существенно изменяет экономические порядки в стране. Вводится новая экономическая политика, или НЭП. Опять разрешены частная торговля, мелкое частное производство. Крупные предприятия тоже переводятся на хозяйственный и коммерческий расчет и должны все больше работать на рынок. Обанкротившиеся мелкие государственные предприятия распродаются, кустарно-ремесленные предприятия даже могут выкупаться прежними владельцами. «Таймс» с восторгом писала, что Советы наконец поняли: «без частной собственности они не смогут вывести страну из разрухи и не смогут восстановить производительные силы города и деревни...»
- Ну, ты видишь? - теребила мужа Сара. - Мы можем туда ехать! Ты ведь хочешь расширять свое дело за границей, так почему же не в России? Отец тебе поможет. Майкл, наши дамы - большие модницы. Они засыплют тебя заказами. И теперь отменена черта оседлости, значит, мы сможем спокойно жить даже в столицах. Мы купим дом в Петербурге...
Майкл знал, что еще в прошлом, двадцать первом году между Британией и Советской Россией было заключено соглашение о торговле. Благодаря этому началась торговля и с Советской Украиной. И он уже тогда ожидал, что Сара начнет разговор о поездке в Одессу. Тогда как-то пронесло. Но сейчас, он это чувствовал, жена не отступится.
- Сарочка, - попытался он ее урезонить, - нет уже того Петербурга, теперь это Петроград... И, пожалуйста, остынь. Посмотри на все трезво. Да, я хочу расширять дело. Но Россия теперь - не та. Мировая война, революция, потом гражданская война... Все - в разрухе. Какие обувные фабрики? Кто будет заказывать обувь? Там нет уже тех модных дам, дорогая моя, что были до войны. Они или уехали, или их убили...
Сказав это, Майкл прикусил язык. «Что я говорю? - пронеслось у него в голове. - Значит, и родители Сары убиты тоже!» Но было уже поздно. Сара побледнела, ее лицо вмиг стало похожим на маску.
- Убили, - прошептала она. - И моих могли убить... И их некому было даже похоронить и оплакать, их...
Она говорила уже как будто в бреду, глядя на мужа остановившимся взглядом и словно не замечая его. Майкл взял жену за руку, но она резко вырвалась и выбежала из кабинета.
Вечером, за ужином, Сара неожиданно спокойно и твердо сказала:
- Я еду домой. В Одессу. Ты можешь ехать или не ехать. Но я беру мальчиков, и мы уезжаем. - Она повернулась к сыновьям: – Вы увидите настоящее теплое море! И настоящее солнце! Вы увидите, какой у нас красивый дом и сад. И вас научат ходить на яхте под парусом. А как пахнет летом нагретый песок на Лонжероне! Вы будете спускаться по Потемкинской лестнице, по которой спускался Пушкин. И язык вам учить не придется, даже Майкл знает его с юности! А еще вы увидите памятник великому герцогу де Ришелье. И бабушка приготовит вам настоящую рыбу «фиш». А помидоры будут большие, как мячи, сочные и мясистые, и их мякоть будет серебриться. Вы сможете гулять по Дерибасовской, это самая красивая улица в мире!
Сара выпалила это все на одном дыхании, глядя сквозь сыновей. Она видела перед собою ту Одессу, которую покинула двадцать лет назад. Покинула счастливой юной девушкой, обласканной родителями и мужем. Мальчики смотрели на мать и не понимали, о чем она говорит.
- Мамуль, - удивился Исаак, - что случилось? Мы переезжаем в Россию? Но там страшно! Там убили царя и его детей...
- Там все изменилось! Почитай «Таймс». Там теперь - как у нас. Можно открывать свое дело, и никто не будет тебя преследовать. Ты, Исаак, будешь играть на одной из самых знаменитых сцен мира, в Одесском оперном театре!
- Я никуда не хочу ехать, - сказал Владимир. - Я не верю им. Я разговаривал с солдатами. Они были в Крыму и видели, как свои убивали своих. А мы для них – чужие. И как мы можем оставить фабрики, магазины, модельный офис? А наш дом?! Отец, - обратился он к Майклу, - почему ты молчишь?
Сара посмотрела на мужа в ожидании.
Майкл молчал. Он понимал, что сейчас спор с женой приведет к большой ссоре, какой в их семье никогда не бывало.
- Мы с мамой все решим и скажем вам позже, - ответил он.
Ночью, когда мальчики уснули, он пришел в спальню жены. На этот раз Сара ждала его. Она распустила волосы, в которые он прежде так любил зарываться лицом, она надела его любимый пеньюар, который он привез ей из Парижа, зажгла свечи и поставила в ведерко со льдом бутылку «Вдовы Клико». В большой вазе на полу стояли свежие цветы, и в букет была вставлена веточка ночной фиалки, наполнившей комнату ароматом лета и молодости. Сара в эту ночь была словно наложницей царя Соломона, соблазняющей своего повелителя. И в эту ночь все было как прежде, как тогда, когда она только-только познала сладость и пронзительность близости с любимым человеком, а Майкл щедро делился с юной женой своим опытом.
Во всю ночь они не сказали об отъезде ни слова, и только под утро Сара напомнила мужу его давнее обещание: поехать в Россию при первой же возможности. Теперь Майкл понял, что, если он не согласится, Сара уедет сама и заберет Исаака. Владимир останется в Лондоне, это он знал тоже. И тогда семьи - не станет. Она рассыплется, как песочный домик, и никто из них уже никогда не будет счастлив. И Майкл вспомнил строки из последнего письма Лии: «Когда бы тебе ни пришлось делать выбор, - всегда выбирай Любовь...»
Майкл принял решение. И утром за завтраком сказал сыновьям, что они все вместе отправляются на родину их матери. В Одессу.
В то же утро Майкл встретился со своим адвокатом Томасом Бейшлитски. Сидя за столиком в ресторане «Рулс», где они обычно встречались и обсуждали за обедом свои дела, Майкл молча выслушивал возражения и доводы своего адвоката и друга. В душе он был согласен: оставить благословенную Англию, где у него процветает бизнес, где он уверен в будущем своих детей и где он всегда может защитить свою семью от жизненных невзгод, и уехать в неизвестность, в страну, где люди добровольно разрушали то, что создавалось их предками веками, где расстреляли Помазанника Божьего вместе с его не повинными ни чем детьми и беззащитными женщинами, где начали осквернять само имя Божье - это безумие. Но в противном случае его семья исчезнет. И никогда, нигде, сколько бы ни прошло лет, не встретит он женщины, подобной Саре. И поэтому он тоже должен ехать в далекую Одессу, где уже никто никого не ждет, чтобы, когда жена узнает страшную весть, быть с ней рядом.
Он не стал объяснять все это Томасу, но только поблагодарил своего адвоката и друга за беспокойство, и еще раз настойчиво попросил помочь в оформлении необходимых бумаг. Поняв, что Майкла не переубедить, и что у него, наверное, есть еще какие-то веские причины, Томас обещал помощь.
Через два дня он сказал Майклу, что вообще-то с двадцать первого года Советская Украина ограничила въезд на свою территорию эмигрантам-индивидуалам. Но Майклу с семьей повезло. «Если это можно назвать везением...» - грустно сыронизировал Томас. Члены семьи Майкла не могут считаться эмигрантами: Майкл и мальчики родились в Англии, а Сара уехала в связи с замужеством еще в девятьсот первом. Поэтому их будут рассматривать как иностранцев, желающих переехать жить на Украину и «понимающих, что жизнь в советских республиках сейчас более перспективна, чем в других странах Европы»
- Конец цитаты, - закончил Томас читать документ, полученный в советском представительстве. И отложил его в сторону. - Майкл, неужели ты и вправду веришь всей этой галиматье? Я знаю тебя почти двадцать лет. Ты всегда был реалистом и мог предвидеть события на два шага вперед. Поэтому ты стал одним из уважаемых людей в Лондоне. Подумай еще раз! Что будет с тобой, с Сарой? Наконец, что будет с твоими мальчиками? Исаак делает огромные успехи в музыке, о нем уже говорят как о виртуозе скрипки. У Владимира прекрасно идет модельный бизнес...
Майкл слушал друга с болью. Тот высказывал вслух его собственные мысли. Но изменить ничего уже было нельзя.
- Как долго будут оформляться документы? – спросил он.
- Думаю, не больше двух недель. Я дал твой адрес, и теперь они будут держать связь с тобой сами. Я тебе больше не нужен. - И Томас тяжело вздохнул.
Они попрощались, чувствуя, что вряд ли скоро встретятся вновь.

Глава 3

- Товарищ Бондаренко, на время моего отсутствия вы остаетесь за старшего. Я еду в Одессу - сдавать в банк конфискованные ценности. Приеду завтра утром.
- Слушаюсь, товарищ начальник, - вытянувшись в струнку, ответил Степан Бондаренко.
Выйдя из домика таможни, он посмотрел вслед автомобилю, на котором начальник увозил в банк золото, изъятое у выезжающих за границу. К нему подошел его напарник Василь Терещенко.
- Слышь, Василь, - повернулся к нему Степан, - как ты думаешь, це вин усё возить до банку или што - до дому теж?
- Думаю, шо усё в банк, - задумчиво глядя на поднятую машиной тучу пыли, ответил Василь. - Вин же дурны$й до порядку. Честный, мать его... Сам – голодранец, жрать нэма чого, а копейки не ви$зме ни от кого. Я з ним вже другы$й год ро$блю.
- Да, не везе$ нам с начальством. Хоть бы хто прийшов туды бо сюды, пока его нэма. Може, и мы б чого до дому взялы. Моя Марийка менэ вже задовбыла, шо я так редко штось до хаты приносю.
- То ты ее разбалувал, - сказал Василь. - Ни. Я николы$ не женюсь. Баб и так хватае. Я дам якой-нибудь дивки хустку чи яку другу тряпку, то она менэ и накорме, и напое, и у постели будэ як та дивка з гарему...
- Ни скажи, - возразил Степан. - А диточкы?
- Во-во! Жинка, та ще диточкы - то впору повишитыся!
Разговаривая, приятели достали бутыль самогона, кусок сала, хлеб, соленые огурцы и выложили все это на стол, приготовившись поесть и расслабиться. Благо сами себе хозяева. Этот таможенный пункт на границе Советской Украины и Бессарабии, которая теперь относилась к Румынии, был местом спокойным, и служба их не тяготила.
- Ты двиры запер? – спросил Степан Василя на правах старшего.
- Да хто тут будэ ходыть? Вже пята годына, кому мы нужни... С Бессарабии тильки сумашедши могу$ть прийты. А з нашей стороны – то мы побачемо.
- И то правда, - сказал Степан и налил себе и Василю по первому стакану самогона.

От границы Бессарабии до границы Украины нужно было идти минут пятнадцать, по нейтральной полосе. Она пролегала через поле, которое давно уже не знало плуга и бороны. Только забытый и уже гнилой стог сена косо стоял посередине.
Диаманты шли по полю навстречу неизвестности, и каждый думал о своем. Все их имущество уместилось в трех чемоданах: Сара, уверенная, что в Одессе можно будет купить любые вещи, упаковала в дорогу только самое необходимое. Чемоданы несли муж и мальчики. У Сары был небольшой баул. Заходящее солнце окрасило все вокруг в красный цвет, и только стог отбрасывал густую фиолетовую тень, похожую на тень сгорбленного старика.
А Майкла не оставляла тревога. Он думал о том, что, поддавшись на уговоры жены, сделал большую ошибку. Конечно, он позаботился о своем бизнесе - собравшись ехать на родину жены, заключил договор со своим партнером Кристофером Ашли. Тому отходила четверть бизнеса и дом Диамантов. Основной частью предприятий Кристофер должен был владеть как и раньше, на паях, и все доходы делить между собой и Майклом. Часть Майкла он должен был перечислять на его счет.
- Если через год я не вернусь, значит, не вернусь уже никогда, - прощаясь с партнером, сказал Майкл. - Тогда пусть все переходит Владимиру. Он не обидит Исаака. Я знаю. Ты помоги ему встать на ноги...
Ашли еще раз попытался уговорить партнера и друга изменить решение, но Майкл был непреклонен.
- Мы должны поехать и узнать, что сталось с родителями Сары, - сказал он. - Я уверен, что их нет в живых. Но мы должны узнать, где они похоронены, и поставить им памятник. Думаю, тогда Сара успокоится, и мы сможем всей семьей вернуться в Англию.
- Твои бы слова, да Богу в уши! - отозвался Ашли. - Но сейчас вы едете туда... Я советую тебе капитал везти в бриллиантах. Бумажные деньги ни в одной стране не имеют сейчас цены, и курс их постоянно падает.
Майкл послушался друга, и теперь у него в кармане пальто лежал бархатный мешочек, полный бриллиантов. Перед самым отъездом он забрал из сейфа ювелира и настоящего Скарабея. Позвав в кабинет Владимира, он протянул ему алмаз и сказал:
- Я хочу, чтобы эта брошь была при тебе. Спрячь ее в каблуке своей туфли - я знаю, ты придумал там тайник...
Владимир взял брошь и удивленно посмотрел на отца:
- Но я совсем недавно видел, как мама уже держала в руках эту брошку и собиралась ее спрятать...
- У мамы - только хорошая копия, - ответил Майкл и рассказал сыну о появлении второго алмаза. - И никто не должен знать, что настоящий Скарабей - у тебя, - закончил он. - Пока не придет время...
Владимир взял брошь и спрятал ее, как велел отец.

Когда семья подошла к старому стогу, Майкл сказал жене:
- Я думаю, нас будут обыскивать, Сарочка. Давай-ка я на всякий случай спрячу этот мешочек в стогу. Теперь уже вечер, и нас, вероятнее всего, оставят ночевать на таможне. Здесь, наверное, спокойно. Забор у таможни не очень высокий, собак не слышно. Ночью, когда таможенники уснут, можно будет тихонько выйти и вернуться сюда. Не отправят же они женщину и детей в дорогу ночью...
В делах Сара всегда слушалась мужа. Точнее, она просто ни во что не вникала, искренне считая, что Майкл любой вопрос решит правильно. И ее прежняя жизнь постоянно подтверждала эту уверенность. Согласилась она с мужем и на этот раз. Майкл достал из кармана мешочек с бриллиантами и спрятал его у подножия стога со стороны румынской границы. И они отправились дальше.
Вдруг Исаак остановился, вынул скрипку, которую нес в футляре, и заиграл. Он играл «Чардаш». Веселая венгерская мелодия разнеслась по степи. Из дверей пропускного пункта на румынской границе вышли таможенники и завороженно слушали этот неожиданный концерт. Майкл видел, как один из таможенников стал жестами звать их к себе и что-то кричать по-румынски. Владимир невольно дернулся назад, но Майкл остановил сына:
- Уже скоро стемнеет, сынок, нам нужно идти.
И они пошли к таможне Украины.
Когда Диаманты скрылись за ее дверями, румынский таможенник сказал своему напарнику:
- На заклание пошли. Как овцы. А жаль молоденького жидка. Видно, талантлив. Ему бы, при таком-то таланте, жить припеваючи….
- У каждого своя судьба. И от нее не убежишь, - ответил философски напарник.

К тому времени, когда Диаманты пришли на таможню, Степан с Василем уже доканчивали свою бутыль.
Майкл протянул им документы:
- Господа, вот наши паспорта и разрешение на въезд и проживание на Украине.
- С «господамы» ты запоздав, - пьяно улыбаясь, сказал Степан. - Мы их ишо в восемнадцатом повыризалы усих. А теперичи - уси товарышши. А вот ты товарыш чи ни - мы за$раз будемо провиряты.
Он забрал у Майкла документы и стал их рассматривать. Тем временем Василь не сводил глаз с рук Сары, точнее, с ее обручального кольца и перстня, подаренного ей Майклом еще при помолвке. На руке Майкла он тоже заметил обручальное кольцо. Не обращая внимания на товарища, который продолжал смотреть документы, он обошел вокруг Сары и стал ощупывать материал ее дорожного костюма. Затем проделал то же с костюмами Майкла и мальчиков. Диаманты стояли неподвижно, ошеломленные этой бесцеремонностью. Тем временем Степан закончил изучать документы.
- Ну, до$бре. С бумагами усё в порядке, - икая, сказал он. - Зараз прови$ремо, шо вы везете у чемоданах...
- Пойдемо, треба поговориты, - дернул его за рукав Василь.
Они закрыли дверь, выходящую в сторону нейтральной полосы, и вышли во двор.
- Слухай, Степан, - начал Василь. - Цэ шанс. Такого ще довго можэ не буты. Давай пощипаемо цих жидкив. Ты тилькы глянь на их кольца! Цэ ж цило богатство! А у чемоданах, я впивненый, воны несут ще бильш!
- Да ты правый, - отозвался Степан. - Тильки дюже страшно. Колы$ наш начальник дознается... Вин же прыдурошный! Контуженый. Вин же нас расстриляе!
Все это Степан говорил, нервно теребя себя за нос. Было видно, что и он не прочь содрать куш с этих олухов, приехавших из богатой и благополучной Англии, чтобы жить на разоренной Украине. Но страх, что об этом узнает их начальник товарищ Демиденко, сильно тормозил его грабительский порыв. От таких переживаний его лицо покраснело и покрылось потом, а от него самого словно исходил запах страха и одновременно желания ухватить кусок чужого добра.
- Слухай, - снова заговорил Василь. - А мы их не оставымо на таможни до завтра. Мы даже не будэмо их региструваты в книзи. И хто буд знаты, шо воны туточкы булЫ$? Нехай едуть до Одессы зараз! Скажемо, шо то по инструкции довжно буть так.
- Да как же воны пои$дуть?
- Ты зо$всим память пропы$в, - огрызнулся Василь. - Скильки зараз время?
- Шесть вечора. Ну да! У семы$й годыне приидэ нимы$й Ефимка на подводи. Привезэ воду... Пошли! - решился Степан.
Они вошли в комнату, где ждали Майкл с семьей.
- Значится, так, гражда$не капиталысты... По правылам нашей республики вы нэ можитэ взяты с собой до городу золото и други ценны вешши. Так шо знымайте, дамочка, ци цацки и отпырайте чемоданы. Мы будэмо робыть досмотр.
- Но погодите, товарищ, - возразил Майкл, - нам в Лондоне сказали, что мы можем взять с собой все, что хотим. И у нас ничего не заберут...
Степан рассмеялся:
- Цэ у Лондоне. Вин далэ$ко. А у нас - други законы. Вот цэ наш закон! - Он махнул рукой в сторону Василя, и Майкл увидел, что тот уже направил на них винтовку.
Сара бросилась к мужу и заговорила по-английски:
- Майкл, я ошиблась! Давай уйдем. Назад. Пока не поздно.
Майкл обнял жену и обратился к таможенникам:
- Товарищи, мы передумали ехать в Одессу. Мы возвращаемся назад. Откройте нам, пожалуйста, дверь на нейтральную территорию.
Степан и Василь взорвались смехом. Они хохотали до слез. Наконец Степан смог говорить:
- Да ты шо, дядьку! У нас двиры виткрываются тилькы в одну сторону. В сторону Одессы. А штоб уихаты назад, для цего треба вам будэ зробыты други докумэнты. Тилькы я не думаю, шо вам их выдадуть. Так шо, граждане, скидайтэ ваши кольцы и разкрывайтэ чемоданы. А то мой товариш дюжэ нервный, вин и пальнуть можэ. А колы вин убье когось одного, то мы будэмо вынуждены убиты усих.
Майкл понял, что вырваться из этой западни уже нельзя. Теперь надо смириться и выполнять требования бандитов, чтобы побыстрей увести отсюда Сару и мальчиков.
А Сара, окончательно осознав, в какую беду она ввергла свою семью, стояла бледная, почти теряя сознание. Исаак как всегда был рядом с матерью и держал ее за руку. Он не понимал, чего же все-таки от них хотят. Владимир же, сжав кулаки, все больше наполнялся ненавистью. Не будь здесь матери и брата, он не побоялся бы этого пьяного быдла и точно попытался бы вырвать у них оружие. Его порыв сдержало только опасение, что при этом может быть ранен или убит кто-то из родных.
Майкл снял свое кольцо и подошел к жене. Она молча сделала то же.
Таможенники перетрясли чемоданы и забрали все дорогие вещи, даже белье Сары, Майкла и мальчиков. Когда грабители протянули свои лапы к футляру скрипки, Исаак невольно прижал ее к себе и спрятался за спину Владимира. Василь хотел отодвинуть того и взять скрипку, но, видно, в глазах Владимира прочел свой приговор.
Отступив, он сказал Степану:
- Та нехай воны беруть ту скрипку. Гарно жидок играе. Будэ чим на хлиб зарабатываты.
- О! Бачитэ, яки$ мы добры? - засмеялся Степан.
- А кто у вас старший? Могу я его видеть? - догадался вдруг спросить Майкл.
Грабители на секунду замешкались, но Степан быстро нашелся.
- Так я и есть старшой, - гордо сказал он. - Хотите жалуватыся? Так то - мэни.
И они с Василем опять рассмеялись. В это время в дверь постучали, и Василь выглянул наружу. Это приехал немой Ефимка, каждый день привозивший на таможню воду.
- Ну вот и ваш транспорт поспи$в, - сказал Василь. - Ехайтэ до Одессы. Бо потом будэ поздно. А по инструкции вы на таможни находытися не можитэ... Ефимка! - позвал он возчика. - Трэба доставиты цих господари$в до Одессы.
Ефимка кивнул. Майкл с Сарой и детьми вышли во двор, к большой повозке с бочкой. Степан и Василь стянули бочку на землю и кинули в повозку какие-то тряпки, чтобы можно было сидеть. Ефимка подошел к Саре и показал на место рядом с собой. Сара забралась на козлы, Майкл и сыновья сели сзади, и они отправились. Отправились в совсем другую жизнь.
Стоял конец августа. В украинской степи быстро темнело, над головой зажигались звезды. Владимир никогда раньше не видел таких огромных звезд. Степной воздух был наполнен запахом разнотравья, и стояла такая тишина, словно мир только что родился. Но где-то запели цикады, и их поддержали какие-то ночные птички. Повозка мягко катилась по степи все дальше, и вот уже начало казаться, будто все, бывшее до сих пор, отодвигается от Диамантов и уже кажется давно прочитанной сказкой. И каждый из них с тревогой думал, что же ждет их впереди...


* * *

- Штоб ты сдох! Босяк! Холера тебе в печенку! - кричала растрепанная баба, гоняясь со скалкой за пацаном лет семи. В руках у того был большой шмат вареного мяса, и он метался по всему двору, убегая от злой бабы, словно голодная собачонка, и пытался засунуть этот кусок себе в рот и проглотить прежде, чем его поймают.
Всю эту сцену наблюдала сидевшая у открытого окна дома полуодетая девушка. Усмехаясь, она накручивала локон волос на пальчик и подмигивала пацану, подбадривая его. Девушку звали Зойка.
Сара с семьей стояла в проеме распахнутых ворот своего бывшего дома и понимала, что этот дом ей уже не принадлежит. И не принадлежит ее родителям. Теперь у нее было только одно желание: узнать наконец, что с ними стало.
Увидев странных людей с чемоданами и скрипичным футляром, баба во дворе на минуту остановилась. Пацан тут же воспользовался этим - он мышкой прошмыгнул между Сарой и Владимиром и скрылся за углом дома. Баба же, поняв, что мясо потеряно навсегда, кинулась на незваных гостей:
- Ну, чего надо?! Туточки вам не цирк! Туточки - серьезная коммуна. Пришли к кому? Так говорите...
Майкл вышел вперед. Надеясь успокоить злую женщину, он улыбнулся и начал:
- Скажите, мадам...
- Чего-о?! - поразилась баба. - Какая я тебе мадам? Мадам, ха! Тоже мне сказал. Мадам - это рядом с тобой стоит. А я - кухарка, Валентина меня зовут. - Злость ее уже уступила место любопытству - она рада была поговорить с новыми людьми.
- Простите, Валентина... Скажите, а кому теперь принадлежит этот дом?
- Так многим принадлежит! Здеся теперь коммуна партработников живет. Со своими женами. И не совсем женами тоже, - добавила она тише. - А на первом этаже, в этом крыле - общая столовая. И кухня. Они здеся столовкаются. Три разы на день. Утром в восемь, днем в двенадцать и вечером в семь. А я кухарю им. И печку топлю, и посуду мою. Ой! Што же то будет? - запричитала она, вспомнив, наверное, про украденный кусок мяса. - Уже ж одиннадцать часов! Скоро все обедать придуть! Где ж того мяса теперь взять?
- А ты сиську свою отрежь да свари! - хохоча, выдал забравшийся на забор давешний пацан. - А то ишь как раздобрела на дармовых харчах. Купчиха недорезанная!
Разъяренная кухарка кинулась к забору, но чертенка уже и след простыл. Зло ворча что-то под нос, женщина ушла в дом, и из открытого окна кухни слышно было, как она гремит посудой.
Сара, с ужасом осознавая, что с родителями случилось что-то страшное, понимала также, что им самим теперь даже остановиться негде. Денег нет. Бриллианты остались в стогу на границе.
Как всегда в сложных ситуациях, она вопросительно посмотрела на мужа. Но Майкл первый раз в жизни не знал, как защитить свою семью. Так они и стояли у ворот с чемоданами. И вдруг услышали:
- Барышня, неужели это вы?!
Через двор к ним шел пожилой татарин с обритой наголо головой и протягивал Саре руки.
- Сарочка, вы ли это? А это, конечно, ваш муж Майкл и деточки!
Сара пригляделась и узнала Шалима. В следующий же миг она бросилась к нему на шею, рыдая и целуя старого управляющего, как самого дорогого ей на земле человека.
- Шалим, родной, где мои родители, что с ними, ты знаешь?
- Пойдемте, пойдемте в дом... - Шалим повел Сару с семьей в глубь двора к небольшому флигелю.
- Шалимчик, к тебе родственники приехали? – крикнула глядевшая на все это Зойка.- Познакомь девушку. Особенно с тем, светленьким!
Шалим отмахнулся от нее как от назойливой мухи и открыл дверь во флигель.
- Сара, детка... - Старик усадил дорогих гостей, но, было видно, не знал, как начать свой рассказ. - Твоих - больше нет... – выговорил он наконец. - Их не стало давно. Еще в восемнадцатом. Какие-то бандиты... Сейчас у нас страшно. Но по домам уже не грабят. А тогда грабили все - и белые, и зеленые, и красные. Нельзя было понять, кто чекист, а кто бандит. Днем он в кожанке, чекист при оружии. А ночью он - бандит с тем же оружием... Твоих я нашел утром. Двери были открыты, и они лежали прямо у порога. В ту ночь убили и их соседей, ювелиров Ривкиных. И тоже - прямо у порога. Так просто двери тогда ночью никто не отпирал. Видно, кто-то из своих постарался. За деньги. Я похоронил их на еврейском кладбище. Раввин сделал все как надо. Но время было голодное, холодное. И я не поставил им даже камня. Не знаю, смогу ли теперь найти... В те годы город за ночь мог два раза перейти из одних рук в другие. Люди пропадали среди бела дня, а потом их находили убитыми и раздетыми. Хвала Аллаху, теперь все остановилось. Большевики пришли уже надолго. Конечно, это не сахар. Но среди них тоже есть порядочные люди. НЭП дал возможность жить. На Дерибасовской снова весело, много магазинов и лавок. Опять открылся Привоз, можно купить все что хочешь. Правда, за бешеные деньги. Гамбринус по-прежнему продает пиво с рыбой. Но за рыбу теперь надо платить. И твой любимый оперный работает...
Шалим говорил все это не останавливаясь, словно боясь, что, как только он запнется, с Сарой начнется истерика. Но Сара не плакала. Она сидела, застывшая, как на морозе, и в глазах ее был холод. И только голова ее тряслась. Мелко-мелко.
Майкл сидел рядом с женой, сжимая ее в своих крепких объятиях. Но теперь, в этой спятившей стране, его объятия мало от чего могли защитить. Исаак, как и мать, был неподвижен, и в его глазах застыло удивление. Он все никак не мог понять, куда они приехали. И зачем? Все, что говорилось и происходило в последние дни, казалось ему фантастическим фильмом ужасов - вроде того, что он однажды смотрел в Англии. И ему постоянно казалось: фильм сейчас кончится, они выйдут из иллюзиона и, радостные, любящие друг друга, поедут домой...
Владимир же принял все как есть. Он уже понял, что в ближайшее время они не смогут возвратиться в прежнюю жизнь и, значит, надо принять пока эту жизнь и эту страну, которая оказалась так непохожа на все, что рассказывали раньше отец и мать, и которую он уже возненавидел со всей силой юности. Возненавидел вместе с ее теперешними властителями.
Флигель Шалима выходил окнами в сад и состоял из трех небольших комнат. Старый управляющий устроился теперь в проходной комнатушке, примыкавшей к кухне. Мальчиков поместили в бывшей детской. А Сара с Майклом устроились в прежней хозяйской спальне.
За ужином Майкл рассказал Шалиму о его дочери Аймат и внучке Розе. Аймат они давно уже не видели, а вот о Розе могли рассказать подробнее. И о ее работе в доме, и о том, что Сара обучила ее игре на фортепьяно, а также немецкому и французскому языкам. Как, впрочем, и своих сыновей... Но говорил один Майкл. Сара сидела, по-прежнему безучастная ко всему, и боль от потери родителей переплеталась с обрушившимся на нее чувством вины перед сыновьями и мужем. Собственными руками она вырвала их из устроенной жизни и привела в этот хаос. Не было больше страны, из которой она когда-то уезжала. Не было города, который она так любила. И ничего уже не могло быть впереди, потому что не стало теперь людей, которых она обожала и которые жили только для нее...

После смерти родителей их дом поменял хозяев несколько раз. Побывал здесь и атаман Григорьев со своими братками, и котовцы, когда они заняли город, и какой-то большой чекистский начальник, которого почему-то расстреляли свои же прямо во дворе. И, наконец, здесь поселились партийные работники с семьями и образовали коммуну.
Они расселились по комнатам, наняли кухарку и прачку. Кухню и столовую сделали общими, так что столовались они теперь все вместе. Туалетов и ванных комнат тоже на всех не хватило, и из дома по утрам часто были слышны скандалы «партийных жен». Те обычно не стеснялись в выражениях. А как-то раз из одного окна вылетели даже простыни и подштанники. Оказалось, чья-то «товарищ жена» вместо своего залатанного белья взяла из прачечной совсем новые, только пару раз надетые трусики жены главного партийца и шелковые простыни. А супруге начальника выдали обноски этой нахалки. Вот они-то и полетели из окна в сопровождении отборной ругани.
Бывшие кухарки и их дочки отдавали в стирку свое нижнее белье, не стесняясь. Они хорошо помнили время, когда сами они или их матери всю ночь стояли над лоханью с бельем и от них неистребимо пахло дешевым мылом. Теперь они брали реванш...

Могилу родителей Сары на разоренном кладбище найти не удалось. Среди поваленных мраморных памятников тут и там виднелись свеженасыпанные холмики. Над одним из таких холмиков стояла деревянная табличка с надписью: «Вы пали безвинными жертвами людского безумия». И - ни имен, ни фамилий.
- Пусть это будет их могилой, - сказала Сара.
Вместе они выровняли холмик, Шалим притащил откуда-то часть деревянного забора, ее разобрали и оградили могилку. Сара поставила на холмик принесенную с собой вазу с хризантемами. Их утром срезал Шалим - в саду, за которым он продолжал ухаживать.
- Это любимые цветы твоей мамы, - сказал старый татарин. - Какая бы власть ни была, а за порядком во дворе и в саду следить надо. Вот все они меня и нанимали. Я и дворник, и садовник. И по дому, если что. И флигель мне оставили, хвала Аллаху. А эти хризантемы мы посадили еще с твоей мамой. В последнюю ее осень. Я так и ухаживаю за ними каждый год...
Сара не плакала. Ее горе ушло куда-то вглубь и поселилось там тупой ноющей болью.
Майкл с сыновьями и Шалим стали собираться.
- Вы идите, - сказала она им. - Подождите меня у ворот. Я побуду здесь немного...
Сара оперлась руками на оградку и замерла. Перед ней проносились картины ее детства и юности.
Вот она маленькой девочкой играет с мячом в парке. Мяч катится к пруду, она хочет остановить его, но ножками толкает еще дальше. Мяч большой, разноцветный. Она никак не может с ним справиться. В конце концов мяч падает в воду. Сара и сама чуть не падает за ним, но ее подхватывает смеющаяся мама, наблюдавшая за игрой дочки...
Вот мама в белом платье, которое развевается на ветру, кружит Сару на руках. Волосы Сары рассыпались, и ветер закинул их на лицо мамы. И она целует эти волосы и Сару. «Какие вы у меня красавицы!» - говорит папа. Он обнимает их обеих, и они кружатся все вместе. И мама все время счастливо смеется...
А вот Сара, уже почти взрослая, бегает по берегу Лонжерона. На море - волны. Сара приподнимает подол платья и забегает в море. Волны накатывают ей на ноги, мочат платье. Она убегает от них на берег. Потом опять заходит в море - играть с волнами. А на берегу сидит мама. «Сарочка, ты можешь простудиться, - говорит она. - Сегодня не цыганская жара. И вообще, ты уже не ребенок. Пора становиться взрослой». «Не хочу взрослой! - кричит Сара. - Хочу быть маленькой! Хочу всегда быть с тобой и папой!» Она подбегает к скамейке, падает на нее рядом с мамой и целует ее в щеку. «Да-да, моя птичка, - отвечает мама. - Но только до того момента, когда ты встретишь свою любовь. А потом для тебя не будет ничего важнее {его}. Тогда ты уже не будешь стремиться быть рядом с нами, а только рядом с любимым. Так устроена жизнь. Я только молю Бога, чтобы он был из Одессы. Или хотя бы из какого-то места неподалеку...»
Бедная мама, она предчувствовала, что дочь уедет от них навсегда.
Сара еще раз поправила цветы на холмике. «Хорошо, что рядом с могилкой растет сирень, - подумала она. - Когда она зацветет, кисти склонятся над оградкой, и могилка будет как в саду...»
Она взглянула на куст сирени, и вдруг ей показалось, что за ним она видит лицо мамы.
- Мама! - бросилась Сара к кусту.
- Уезжа-а-ай, - прошелестел ветер в листьях, и видение исчезло. Ошеломленная Сара не могла сдвинуться с места.
- Мама, ты где? Мы ждем тебя, - раздался голос Исаака.
Он подошел к Саре и взял ее за руку. Она стряхнула оцепенение и пошла к своей семье.
Поздно вечером, когда Сара и Майкл остались одни, она рассказала мужу о своем видении и о послышавшемся в шелесте листьев совете.
- Да, дорогая... - задумчиво произнес Майкл. - Я тоже все время об этом думаю. Надо посоветоваться с Шалимом. Ему можно верить. Думаю, ему надо рассказать и о бриллиантах в стогу...
- Власти вас не выпустят, - выслушав рассказ Майкла, сказал Шалим. - И просить не надо. Может, попробовать подкупить тех пьяниц на таможне? В ваших камешках - огромная сила. Я достану повозку с лошадьми, и мы можем выехать уже завтра - так, чтобы приехать на границу к вечеру. А если там окажется только один из этих, договориться с ним будет легче.
Утром Диаманты вместе с Шалимом выехали на телеге к границе с Бессарабией. По дороге они пытались выработать план, как подстраховаться от возможного обмана на таможне. Но так ничего и не придумали. Майкл впервые в жизни не знал, как защитить семью. Он ясно понимал только одно: нужно бежать. Единственное, что он решил: если на таможне будет какой-нибудь начальник - нельзя рассказывать ему о том, что с ними произошло. И об этом он сказал Саре и сыновьям.

Машина начальника, фырча, словно конь на водопое, подрулила к домику у границы. Товарищ Демиденко легко выскочил из нее с портфелем в руках и распахнул дверь в комнату дежурных.
- Получай новое оружие, - весело сказал он. - Это старье, - кивнул он на стоявшие у стены винтовки со штыками, - на свалку. Вот. Каждому - по маузеру. Расписаться, взять патроны. За каждый патрон отвечаете лично.
Степан взял вороной маузер и со зверской гримасой навел его на Василя:
- О! Теперечи будешь менэ слухать.
Начальник опустил его руку с оружием вниз:
- Не балуй с этим.
- Так вин же не заряжо$н.
- Раз в сто лет и палка стреляет. Только никто не знает, когда это будет.
Он выдал каждому патронов ровно столько, сколько входило в обойму. Остальные запер в сейфе. Винтовки со снятыми штыками он закинул в машину и хотел уже уезжать, но в это время со стороны Одессы подъехала телега. Она остановилась во дворе, с нее сошли двое мужчин и сразу направились к таможне.
Увидев пред собой человека в форме, Майкл понял, что именно он здесь старший. Майкл внимательно посмотрел на начальника. Что-то в лице этого человека подсказывало, что ему можно верить. Всю свою жизнь Майкл имел дело с честными людьми и безошибочно узнавал их с первого взгляда. Он решился, не таясь, все рассказать этому военному, от которого зависела теперь судьба его семьи. Не обращая внимания на беспокойные взгляды явно узнавших его таможенников, Майкл подошел к их начальнику:
- Простите, товарищ, как к вам обратиться, в каком вы чине?..
- Товарищ Демиденко... - Начальник внимательно посмотрел на Майкла.
- Я могу, товарищ Демиденко, поговорить с вами лично?
Начальник кивнул.
Пригласив Майкла в помещение, он указал ему на стул и сел за письменный стол. Степан и Василь, переглянувшись, вышли из комнаты. В коридоре уже стоял Шалим, и они не рискнули говорить при нем свободно, а только нервно курили, ожидая вызова к начальнику.
Выслушав Майкла, Демиденко встал и начал ходить по комнате.
- Я оставляю без внимания ваше предложение взятки только потому, что вы - не из нашего мира, не из нашей страны, - заговорил он, одергивая гимнастерку. - Любого другого я тут же отправил бы куда следует. А что до вашего рассказа... Да, у нас еще много подлецов, и мы это знаем и боремся с ними. И скоро мы их всех поставим к стенке. Но мы пролили столько крови ради того, чтобы мир стал чище. Справедливее. Чтобы наши дети могли жить в свободной от всякой нечисти стране...
Майкл видел, что начальник говорит это уже не ему, а словно самому себе. Как бы убеждая себя, что все - правильно. Что вся пролитая кровь и все жертвы – оправданны. Что без этого - нельзя строить лучшую жизнь.
В очередной раз проходя мимо Майкла, он остановился:
- Да... ваше дело. - Он опять сел за стол. - Я ценю, что вы рассказали мне все, не таясь. Но выпустить вас и вашу семью обратно я не имею права. Однако я разрешу вам взять ваши бриллианты. Вы принесете их сюда. Будем считать это обнаружением клада. И вы как человек, добровольно сдавший клад государству, имеете право на вознаграждение. Послушайте, товарищ Диамант, сейчас и у нас можно честно работать и жить. Из ваших ценностей вы возьмете столько, сколько нужно для открытия своего дела. Вы - честный человек. И хороший специалист, как я понимаю. Так помогите же стране вашей жены встать на ноги! А я помогу вам устроиться в Одессе.
«Ну что ж, - подумал Майкл, - это лучше, чем ничего. И почему бы нет? Может, и получится...»
- Я согласен, товарищ начальник, - сказал он.
- Ну и хорошо... Товарищ Бондаренко! - позвал начальник. На пороге тут же появился Степан. - Откройте товарищу Диаманту ту дверь. Он выйдет и скоро вернется.
Ничего не понимающий Степан, минуту назад ожидавший разноса, а может, и расстрела, с готовностью бросился отпирать дверь.
Майкл вышел в поле и направился к стогу. В этот момент он мог поступить как угодно. Под стогом его ждали бриллианты, и он мог вообще не вернуться назад. Но даже мысли об этом не мелькнуло у него в голове. Он быстро отыскал мешочек с бриллиантами и пошел назад.
Степан ждал его у дверей. Майкл вошел в комнату к начальнику и высыпал перед ним содержимое мешочка. Драгоценные камни покатились по столу, сверкая и переливаясь всеми цветами радуги. В комнате даже стало как будто светлее.
- Да, зрелище не для слабонервных, - сказал Демиденко и взял один из бриллиантов. - Сколько же жизней пошло под откос из-за этих маленьких камешков... С тех пор как человечество открыло их, они сеют только горе и смерть. - Он сжал камень в руке. – А сами остаются холодными и безучастными ко всему... Ну хорошо. Сейчас я буду все оформлять, а вы отберите камни для начала своего дела. Я помогу их реализовать, чтобы вас не обманули... Бондаренко, - позвал он, - зайдите!
Степан в это время курил на дворе у телеги, переговариваясь о чем-то с подошедшим Шалимом, и к начальнику заглянул Василь.
- Вин на двори курыть, - сказал он.
- Тогда идите сюда вы.
Подойдя к столу и увидев искрящуюся россыпь бриллиантов, Василь онемел. И застыл, не в силах оторвать взгляда от сокровищ.
- Мы сейчас составим протокол о добровольной сдаче драгоценностей государству товарищем Диамантом, – сказал ему Демиденко. - По закону ему полагается награда. Он получит ее частью этих камней. Вы, товарищ Терещенко, будете свидетелем вместе с товарищем Бондаренко, что все оформлено правильно. А завтра я отвезу все это в банк и сдам.
До Василя из всего сказанного дошло одно: что все это богатство, которое сумасшедший жидок добровольно принес их начальнику, тот завтра отдаст в банк. А он, Василь, должен будет и дальше работать тут за гроши и подчиняться этому контуженому Демиденке. И по ночам ему будут сниться эти бриллианты, и он будет просыпаться в холодном поту от того, что такое сокровище прошло мимо.
Что-то перемкнуло у него в голове. Он выхватил свой новый маузер и с пояса два раза выстрелил в упор. В Майкла и своего начальника. Он всегда хорошо стрелял. Два человека стали двумя трупами.
Услышав выстрелы, в комнату влетел Степан. Не раздумывая, Василь выстрелил и в него. Потом быстро собрал бриллианты в лежавший рядом мешочек и вышел в дверь, ведущую на нейтральную полосу. На степь уже опустилась ночь, и он скрылся под ее покровом. Преследовать его было некому.
Шалим, Сара и мальчики услыхали выстрелы и вбежали в домик таможни. Сара, увидев на полу три окровавленных трупа, один из которых минуту назад был ее мужем и отцом ее детей, сразу потеряла сознание. Шалим подхватил ее на руки, вынес, уложил в телегу, затолкал туда же ничего не понимающих мальчиков и погнал лошадь в сторону Одессы.

Они ехали уже не меньше часа, когда Сара пришла в себя и, открыв глаза, спросила, где Майкл.
- Сарочка, деточка, - взмолился старик, - я оставил его там. Мы уже ничем ему не поможем! А тебя и мальчиков надо спасать. Иначе они арестуют вас! Они будут долго разбираться, но даже потом вряд ли отпустят.
- Шалим, - произнесла с каким-то отстраненным спокойствием Сара, - мы вернемся и заберем Майкла. Я не оставлю его незахороненным. Я не дам им надругаться над его телом. Это - моя вина. И я должна вынести до конца все, что пошлет мне Бог. Все испытания. Поворачивай.
Это было сказано так, что Шалим понял: если он не повернет, Сара сама, пешком, пойдет назад. Мальчики смотрели на мать и не узнавали ее. На ее глазах не было слез, но то, что в них светилось, было страшно. Взгляд матери излучал бесконечную боль и какую-то отчаянную решимость. Исаак прижался к ее груди, надеясь, как всегда, почувствовать материнское тепло, но Сара словно не замечала своего любимца.
Владимир же вдруг почувствовал, что мать никогда больше не будет прежней. И в голове его билась теперь только одна мысль: «Как вырваться обратно?»
Когда они вернулись на таможенный двор, там стояла уже знакомая им повозка с бочкой. Владимир понял, что в помещении находится водовоз Ефим. Интуиция подсказала ему, что немого можно не бояться. Оставив мать и брата у телеги, Владимир вместе с Шалимом вошли в таможню. Ефим, видно, приехал недавно. Он растерянно ходил по комнате и глядел на окровавленные тела.
Увидев вошедших, он бросился к ним - что-то мыча, он показывал руками на убитых, а потом начал стучать себя в грудь и отрицательно мотать головой.
- Успокойся, успокойся, - заговорил по-русски Владимир, смотря немому прямо в глаза. - Я знаю... Мы знаем, что это не ты. Убийца - убежал.
Ефим опустился на стул, схватился за голову и, раскачиваясь, завыл, как собака.
Шалим подошел к нему и, обняв за плечи, сказал:
- Ефим, нам всем больно... Но сейчас надо забрать отсюда вот этого мужчину, Майкла. И похоронить. Ты сам знаешь: если его найдут те, что приедут после нас, - никому несдобровать. А так - свои со своими разберутся. Ты поможешь нам?
Ефим, вытирая глаза, согласно закивал. Он пошел к своей повозке и принес кусок какого-то полотна. Тело Майкла завернули, вынесли и уложили в повозку Ефима. Затем Ефим вернулся и хотел было положить тела двух таможенников на скамью у стены, но зашедший вместе с ним Шалим не дал ему это сделать.
- Не трогай их, - сказал он. - Иначе поймут, что здесь кто-то был.
Они оставили тела лежать на полу и двинулись в путь.
На дворе стояла уже глухая ночь. Холодно светили луна и звезды. В степи не слышно было даже цикад. И только тоскливый скрип колес двух телег звучал как прощальный плач по так рано ушедшему в мир иной Майклу Диаманту. Быть может, там ему будет спокойнее и лучше. Но здесь, в этом земном жестоком мире, он так был нужен своим детям. И своей жене, которую теперь выедало изнутри чувство вовеки не прощаемой вины.
Доехав до какой-то рощицы посреди степи, Ефим остановил повозку. Шалим остановился тоже. Показав на тело Майкла и на деревья, Ефим вытащил из-под телеги лопату.
- Он прав, Сара, - сказал Шалим. - Мы должны похоронить Майкла здесь. Нам не дадут это сделать в Одессе. Начнут требовать документы...
Сара согласно кивнула.
- Пойдемте, - сказала она сыновьям. – Исаак, возьми скрипку.
Ефим с Шалимом начали копать яму.
А Сара не отходила от мертвого Майкла. Она гладила его голову и шептала:
- Такая умная голова. Зачем ты послушался меня? Лучше бы ты меня побил, как бил нашу кухарку ее муж. Я знаю, моя любовь, ты любил меня больше себя. Ты готов был отдать жизнь за меня и мальчиков. И вот ты ее отдал. Но почему ты не забрал с собой меня? Как я буду здесь без тебя?
Она говорила это, проводя руками по лицу Майкла, по губам, которые совсем недавно так сладко целовали ее. Она взяла его руку и стала целовать пальцы. Они были уже холодные. Но Сара не чувствовала этого, потому что ее сердце было еще холодней. И ее глаза оставались сухими.
Когда могила была готова, Шалим подошел к Саре:
- Пора, Сарочка...
Сыновья приблизились к мертвому отцу. Исаак упал на колени и рыдал, как еще никогда в жизни. Он плакал не только о погибшем отце, но и о потере своей прежней матери. И, наверное, о себе.
Владимир поцеловал холодный уже лоб:
- Я позабочусь о них, папа...
Тело Майкла опустили в чужую землю.
- Исаак, - сказала Сара, - пусть отец в последний раз послушает, как ты играешь.
Юноша коснулся смычком струн, и степь наполнилась пением скрипки. Только теперь скрипка в его руках стонала и плакала, как плакало сердце самого музыканта.
Легкие облака наплыли на луну и окутали ночное светило траурной вуалью.
Они уже готовы были отправиться в путь, когда Шалим сказал:
- Сарочка, а ведь на таможне никого нет. Ты можешь сейчас просто уйти с мальчиками. И не нужно даже...
Сара сжала Шалиму руку:
- Я привела его сюда. Из-за меня его здесь убили. И ты хочешь, чтобы я его теперь здесь бросила? И бежала?
Сара произнесла эти слова ровно и спокойно, но во взгляде ее Шалим увидел какой-то мертвенный блеск. Или это был отблеск луны? Сара даже как будто забыла о сыновьях. А те молчали, не решаясь перечить матери.
- Мы должны вернуться домой, - уверенно сказала Сара, и Шалим с болью понял, что она говорит сейчас о доме своих родителей – доме, который никогда уже не будет домом ее семьи. И еще он понял, что пытаться объяснить ей что-либо теперь – бесполезно.
Он осторожно высвободил руку из ее пальцев и взялся за вожжи.

В Одессу приехали, когда уже начало светать. Мать ушла к себе в комнату, Шалим поехал отдавать повозку. Исаак сразу, как только голова его коснулась подушки, уснул. А Владимир спать не мог. Ему было трудно осознать все несчастья, лавиной обрушившиеся на его семью. Но он отчетливо понимал, что опорой семьи отныне - быть ему. И когда он стал уже засыпать, в его мозгу билась лишь одна мысль: надо уезжать. С этой мыслью он наконец провалился в спасительный сон.

(Продолжение следует)

Rado Laukar OÜ Solutions