Религия
Владимир Кабаков
Поездка в монастырь
В один из ясных сентябрьских дней, в воскресенье, после службы в кафедральном соборе, все желающие собрались на площади перед собором, сели в заказанный заранее автобус, и поехали в православный греческий монастырь, основанный старцем Софронием в конце пятидесятых годов, в небольшом посёлке, недалеко от Кембриджа…
Мы долго выезжали из Лондона, по переполненным машинами улицам и приехали в монастырь, чуть опоздав к началу службы. Приветливая монахиня в чёрном встретила нас у ворот монастыря, показала место где поставить автобус, а всех нас сопроводила в новый храм – служба уже началась.
По дороге мы осматривали разукрашенные мозаикой и росписями на библейские сюжеты стены невысоких построек, окружённых зелёными деревьями и кустарниками. Через небольшое, застеклённое преддверие, вошли в храм, наполовину заполненный прихожанами. Нас приехало около сорока человек и потому в храме стало тесно и жарко.
Войдя внутрь, в тесноту сосредоточенного молчания и молитвы, я с интересом всматривался в лица монахов. Невольно вспомнился Достоевский и его описание монастыря, в романе «Братья Карамазовы»…
Вокруг горели свечи и на греческом непонятном для меня языке читали торжественную службу, которая была посвящена старцу Силуану, Афонскому насельнику, о котором основатель монастыря, иеромонах Софроний, близкий духовный сподвижник старца, написал книгу. Я эту книгу читал и помню цитаты оттуда в проповедях Владыки Антония Сурожского, где он ссылался на духовный опыт старца Силуана.
Протиснувшись внутрь, я остановился в середине полутёмного помещения, наполненного народом, и как-то долго и неловко старался найти положение тела, при котором никому бы не мешал, да и сам мог бы хотя бы без помех креститься. Сладковато и приятно пахло ладаном, и сквозь широкие царские врата виден был престол, горящие свечи, большой золоченый фигурный крест и священник, расположившийся к нам спиной и что–то приготовляющий там.
При входе в храм на подставке стоял большой портрет, видимо старца Силуана, а может быть отца Софрония, основателя монастыря, к которому подходили, крестились и целовали изображение, а точнее руки изображённого старца…
За спиной, на хорах, стояли монахини в чёрном и в клобуках, оставляющих лица открытыми и потому в полутьме лица ярко белели на чёрном и казались бесплотными иконами, освещёнными только металлической большой люстрой, подвешенной к потолку посередине, с огоньками горящих свечек,
Вошедший вслед за мной большой мужчина, стоявший за спиной, тяжело и хрипло дышал и что–то бормотал почти вслух, о тесноте и духоте. Справа у стенки сидели пожилые женщины на раскладных стульях, а прямо предо мной расположился худой мужчина в сером костюме, который держал перед собой коляску, в которой сидел больной ребёнок лет десяти…
Он, ребёнок, иногда вдруг начинал громко и длинно стенать, и отец нервно гладил его по стриженой голове и сжимал маленькую ручку, тоже поглаживая своими пальцами его худенькую ладошку.
От алтаря к выходу, вдоль прохода, выстроились монахи в черном, тоже в клобуках, с седыми длинными бородами на измождённых лицах. Они что–то пели протяжно и заунывно по-гречески, и я невольно подумал, что Иисус Христос был рождён на Востоке, да и сами греки более восточные люди, чем европейцы, и потому исконно христианский колорит, наверное, в первые века христианства был особенно ощутим. Израиль и тогда и сейчас был и остаётся западной окраиной Ближнего Востока, и неудивительно, что сразу после возникновения мусульманства богословы считали его христианской ересью, хотя сегодня об этом почти не вспоминают и противопоставляют Христианство Исламу.
Во всяком случае, мне это монотонное, завораживающее, переливами голосов в унисон, пение напомнило Восток. Я стал думать о тех переменах, которые произошли с христианством за долгие тысячелетия после распятия и воскрешения Христа…
В этот момент люди в храме зашевелились и вслед за идущими по двое монахами, начали медленно выходить на улицу, во двор храма. Во главе процессии стоял высокий седобородый игумен Кирилл, с длинным золочёным посохом...
Наконец мы вышли на воздух, вслед за монахами, обошли церковь вокруг, и людская цепочка протянулась за игуменом и вновь соединилась у входа.
Монахи несли на руках портрет Силуана, по окончанию крестного хода остановились, и верующие стали по одному подходить к изображению и целовать руки сурового «картинного» старца. Напряжение в толпе прихожан нарастало и над понурыми фигурами повисло трагическое, как мне казалось, молчание.
«Это немножко напоминает похоронную процессию – думал я, изредка поднимая голову и осматривая суровые лица вокруг. – Но, наверное, первоначальное христианство таким не было. Было много восторга и вдохновения. Были вопросы и ответы, которые помогали людям поверить, что жизнь с Богом разительно отличается своей светлой радостью от суетливой и трагической жизни без Бога…
Почему же сегодня светло и радостно никто не улыбнётся друг другу, а все, как загипнотизированные заунывным пением, мрачно смотрят в землю, избегая встречаться друг с другом глазами. Невольно вспомнились слова Иисуса о фарисеях, которые постятся и мрачно пророчествуют напоказ, вместо того, чтобы радоваться жизни, в которой появилась цель, в которой Бог всегда с нами, любящий и радующийся взаимной любви вокруг…
«Эта мрачная атмосфера службы только разъединяла всех нас, - размышлял я, – заставляя верующих, по привычке, погружаться в атмосферу траура и скорби».
А тут ещё ребёнок-инвалид, вдруг тонко и пронзительно заныл, качая головой из стороны в сторону, а безутешный отец, почти в исступлении затряс руками, словно изнемогая от нервного напряжения, странно не доверяя, не веря в сострадание окружающих…
Мне хотелось его успокоить, погладить по плечу, сказать, что все понимают его состояние и сочувствуют и вовсе не надо так беспокоиться о том, что это кому-то мешает слушать службу - думаю что многие, так же как и я, ничего не понимали ни в пении, ни в текстах службы на греческом языке.
Служба, между тем, шла своим чередом и во время чтения Евангелия, отрывки зачитывались на пяти языках: на греческом, русском, французском, итальянском и английском… Рассказывают, что из двадцати семи монахов в монастыре, есть несколько греков, несколько русских, несколько англичан и в общей сложности около десяти национальностей. Со времён основания обители, старец Софроний, требовал от своих подопечных знания нескольких языков и потому монахи и монахини (а монастырь состоит из двух половин – мужской и женской) учили языки в качестве монастырского послушания.
Долгая служба подвигалась к концу, и после елеосвящения, я вышел на улицу, освободив место в храме для других прихожан. На дворе были тёплые чистые сумерки, и над крышами монастырских зданий вставала серебряная, почти полная луна, и ветерок шумел листвой многочисленных деревьев, окружающих дома. Чтобы размяться после длительного стояния на одном месте, мы сходили, посмотрели замечательно большой и ухоженный монастырский сад, в котором ровными рядами росли яблони вишни и сливы.
Возвратившись, зашли в книжный киоск, в котором, к сожалению, книг на русском языке вовсе не было, хотя продавались иконы, и мой друг и попутчик в этой поездке, купил икону старца Силуана.
Позже мы вновь подошли к храму и стояли, слушая службу уже с улицы в открытые двери преддверия . Там, с двух сторон от входа, были выставлены большие иконы Божьей Матери с младенцем Иисусом и самим Иисусом Христом, подсвеченные снизу ярким пламенем свечек…
Я слушал службу, смотрел на тёмное небо с загорающимися на нём звездами, и пытался представить себе, как живут и молятся в обычные дни монахи этого монастыря.
Вновь вспомнился Достоевский и послушник Алёша Карамазов, идущий в свой монастырь с вздохом облегчения, после страстей и перипетий суетного мира. Думаю, что и здесь в обычное время, когда нет церковных праздников, все заняты своими делами: послушанием, молитвами, чтением книг, тихими беседами о Боге и о себе – о прошлом, настоящем и будущем…
Я вспомнил монастыри, в которых побывал в последние годы. Одним из них был Маульброн – старинный монастырь в окрестностях Гейдельберга, который описал в своей книге «Игра в бисер» немецкий писатель Герман Гессе…
Ещё, монастырь, ставший одним из религиозных символов Испании – Монсеррат, находящийся в горах, издалека похожих на зубы Дьявола. Там ежедневно бывают тысячи и тысячи верующих и неверующих и там же храниться скульптурное изображение Черной Мадонны с Младенцем, которую по легенде вырезал из дерева ещё Евангелист Лука, а в Испанию доставил Апостол Пётр.
Там в диких горах подвизались в монашеской строгой жизни уже многие столетия и потому вокруг монастыря вырос целый город, состоящий из храмов, келий, пещер отшельников, садов и скверов…
Замечательно красив и суров монастырь цистерцианцев, тоже в горах, в окрестностях французского города Гренобля, в знаменитом на весь мир горном урочище Шартрез. Кстати, знаменитый зелёный тягучий ликёр «Шартрез» произошёл отсюда, из монастырских стен. Здесь много лет назад впервые его сделали и рецепт приготовления такого ликёра стал достоянием братии…
Тут тоже уже около тысячи лет живут монахи, которых я увидел в толпе праздных туристов. Они живут за монастырскими стенами, похожими на крепостные, тихо и уединённо. Однако вокруг почти круглый год шум, суета и праздность - тысячи и тысячи туристов посещают эти места, как мировую достопримечательность…
Монахи там ходят в белых балахонах с капюшонами и во время молитв закрывают ими голову, отъединяясь от окружающего мира и оставаясь один на один с Господом Богом…
Кельи их не малы и не велики. Есть лежанка – постель, есть место для утренних и ночных молитв, есть письменный стол, на котором они работают, изучая и комментируя священные книги. В углу медный таз на подставке и кувшин с водой для мытья перед ранними утренними службами, которая проходит в гулкой прохладной церквушке с рядами резных сидений вдоль каменных стен, где, так пронзительно и тревожно звучат мощные звуки органа.
Раз в неделю монахи выходят на прогулки из монастыря и тогда, общаются, разговаривают между собой, дышат воздухом горных долин и даже веселятся, а если предоставляется случай, то не прочь скатиться по снежной тропке или искупаться в ледяной воде горной речки, текущей по высокогорной долине.
Монахи в качестве послушания исполняют работы на пилораме, на мебельной маленькой фабричке, на швейном производстве, где шьют сами себе рясы и подрясники, ухаживают за стадом дойных коров, пекут хлеб для монастырской трапезной. Коровы, ухоженные крупные животные, пасутся тут же на луговине, рядом с монастырём. Наверное утреннее молоко на завтрак именно от них…
Вспомнились мне и российские монастыри…
Однажды, лет двадцать пять назад, я был в Москве зимой, внутри, за стенами Новодевичьего монастыря и помню ужасный, до костей пробирающий холод, в не отапливаемой церкви и картину, изображающую «лестницу» человеческих грехов. В этой своеобразной иерархии, на одном из первых мест – грех гордыни человеческой, что тогда меня немного удивило. Только потом, размышляя, я понял, что самый лютый враг для монаха, воспитывающего в себе самоуничижение – это эгоистическая гордость…
Помню Валаамский монастырь и теплоход, доставивший нас туда. Помню золоченые купола первой церкви, стоящей на берегу, на горке, над пристанью; помню жаркую, пыльную дорогу, через сосновый бор. Всплывает в памяти замечательная картина синего и холодного ладожского фиорда, на берегу которого стоит красивый и суровый монастырь, где ещё совсем недавно был не то дом инвалидов, не то подростковая колония…
Тогда, только начинали реставрировать полуразрушенный монастырь и всё выглядело не очень уютно. Запомнились ещё комментарии экскурсовода о богатстве многочисленных хозяйств Валаамского монастыря перед Революцией, исчисляемого миллионами рублей, золотом. Она об этом говорила с гордостью, а я подумал, что лучше бы они, монастырские настоятели, это богатство раздали бедным людям – может быть тогда, и Революция была бы менее жестокой и антицерковной…
В одном месте мы небольшой компанией поднялись на колокольню скитской церквушки, откуда открывался замечательный вид на леса острова и на окружающее озеро… При всей красоте пейзажа, работы по возобновлению монастыря тогда было непочатый край – всё было в запустении или совсем разрушено…
… Наш монастырь в Англии, выстроен тоже долгими и утомительными трудами и потому он благолепен и уютен и сегодня напоминает тихое поселение, расположившееся под сенью высаженных монахами деревьев, чуть в стороне от немноголюдной английской деревни. Будучи в миру профессиональным художником, отец Софроний, расписывал все строения собственноручно или делал эскизы для мозаик, украшающих стены зданий и внутреннее убранство храма и трапезной…
… Служба продолжалась около четырёх часов и закончилась уже в ночной темноте. Теперь, улыбаясь, все выходили из храма и кто–то уходил домой в деревню, а мы вместе с монахами и монахинями пошли в трапезную, где уже были накрыты столы.
Для нас, гостей, накрыли отдельно, так как нам надо было скоро уезжать назад в город. Еда была вкусная, постная и со множеством сладких блюд и орехов, как наверное, это бывает в монастырях Греции. Приготовлено всё было с любовью и очень искусно, и я с удовольствием завершил поздний ужин сочным яблоком из монастырского сада…
Но для меня поездка в монастырь на этом не закончилась…
С полгода назад я неожиданно узнал, что одна наша знакомая, дочка московских приятелей, лет двадцать назад приехала в Англию, вместе с родителями. Её приемный отец, был англичанином, и позже погиб от несчастного случая в Индии. А она потом, после нескольких лет учения в школе и университете, вдруг ушла в монастырь, здесь в Англии. Перед поездкой, надеялся, что в этом монастыре смогу с нею увидеться и поговорить – меня её загадочная судьба очень интересовала…
Как только мы приехали, я стал расспрашивать монахиню, встречавшую нас, об этой знакомой и действительно узнал, что она здесь и уже давно и её церковное имя матушка Серафима. Со дня нашей единственной встречи с ней, которая произошла в Москве, в Доме на Набережной, где жила её семья, прошло уже двадцать семь лет, и конечно я уже не мог её узнать, но увидеться и сказать ей слова почтения и уважения очень хотелось. Я несколько раз спрашивал монахинь о матушке Сирафиме и наконец, после ужина вдруг увидел худенькую девушку в очках, которая неловко скользнула по мне взглядом и я понял , что это и есть моя знакомая, которой, когда мы виделись в Москве, было всего шестнадцать лет.
Я подошёл, поздоровался, представился ей и стал расспрашивать о жизни и судьбе.
Вокруг было много людей, она, наверное, не закончила ещё трапезу, и потому её ответы были коротки, иногда по взгляду можно было догадаться, что ей отвечать на мои вопросы не очень удобно. Она, сказала, что помнит наше с Сюзи посещение их квартиры в Москве, сказала, что жила некоторое время в квартире моей жены в Лондоне. Я со своей стороны, рассказал, что наша дочь Аня окончила Кембридж, и сейчас учится уже по другому, по медицинскому, профилю, в Кинг-с – колледже. А Максим - наш младший, поступил в университет и уехал совсем недавно учиться в Лидс. Когда я говорил это, мне почему-то было неловко и потому, я старательно зазывал её к нам в гости, и в конце разговора дал матушке Серафиме домашний телефон…
… Наконец, уже около девяти вечера мы погрузились в автобус и поехали назад, в Лондон. Перед отъездом монахини пригласили всех желающих брать с собой монастырские яблоки, стоявшие в ящиках на выходе из трапезной. Все «наши» набрали себе по несколько килограмм, памятуя, что эти яблоки, выращенные по монастырскому уставу и согласно послушанию, особенные, почти волшебные …
В автобусе Миша, руководитель поездки и певчий в хоре, прочёл благодарственную молитву и все в душе поблагодарили его за интересные беседы в автобусе, о истории создания монастыря, о его создателях и покровителях. До самого конца путешествия все обсуждали увиденное и услышанное в монастыре. Для многих такое посещение было впервые и впечатления остались сильные и запоминающиеся надолго...
Когда ехали в монастырь, то, помня причину сегодняшней монастырской литургии, все дружно пели акафисты в честь преподобного Силуана. Длинная служба на непонятных языках, для многих не была так утомительна – все более или мене понимали, о чём в ней идёт речь…
... Старец Силуан – одна из тех религиозных фигур в русском православии нового времени, которая обновила понимание простым народом христианства, как пути единения с Богом и пути спасения в этом бренном мире. Сам, происхождением из крестьян, старец Силуан уверовал вдруг и навсегда после одной из кулачных драк, которые были так обычны для русских людей ещё сто лет назад. В этом бою он, сильный и молодой боец, чуть не до смерти покалечил другого человека и когда пыл схватки угас, он понял, какое преступление перед Богом и людьми, мог совершить. И тогда, он тяжело задумался о своём настоящем и будущем существовании…
Эти размышления привели его в церковь, потом на Афон, где старец Силуан пользовался авторитетом и уважением, но, в конце концов, ушёл в затвор и общался только с монахами, которые искали у него духовной поддержки в своей жизни…
Высказывания часто были настолько темны, что приходилось, как бы переводить его речения. Этим неожиданно для самого себя занялся старец Софроний, подружившийся с старцем Силуаном, найдя в беседах с ним, ответы на многие непростые вопросы монашеской, молитвенной жизни и общения с Богом.
Сегодня насельники монастыря под Кембриджем, продолжают духовную традицию служению делу Христову, помнят Афон и в нашей сложной жизни, чтят память этих замечательных старцев, русских по характеру, но разных по своему происхождению и своей судьбе. В Афонском монастыре, монашество объединило разных людей – стариков и молодых, аристократов и крестьян в одном порыве найти цель и смысл человеческой жизни…
... Завершая рассказ, хочу сказать, что эта поездка в монастырь, встреча с монахами, разговор с Юлей, в прошлом обычной московской школьницей, а ныне уже семнадцать лет пребывающей в монастыре, ещё и ещё раз заставили меня задуматься о судьбах людей, о христовой вере и о судьбах русского православия здесь, в Англии. Эта встреча с монастырём, приоткрыла мне новую страницу человеческого бытия, теперь уже русского эмигрантского бытия и заставила размышлять и над собственным будущем…
Мы долго выезжали из Лондона, по переполненным машинами улицам и приехали в монастырь, чуть опоздав к началу службы. Приветливая монахиня в чёрном встретила нас у ворот монастыря, показала место где поставить автобус, а всех нас сопроводила в новый храм – служба уже началась.
По дороге мы осматривали разукрашенные мозаикой и росписями на библейские сюжеты стены невысоких построек, окружённых зелёными деревьями и кустарниками. Через небольшое, застеклённое преддверие, вошли в храм, наполовину заполненный прихожанами. Нас приехало около сорока человек и потому в храме стало тесно и жарко.
Войдя внутрь, в тесноту сосредоточенного молчания и молитвы, я с интересом всматривался в лица монахов. Невольно вспомнился Достоевский и его описание монастыря, в романе «Братья Карамазовы»…
Вокруг горели свечи и на греческом непонятном для меня языке читали торжественную службу, которая была посвящена старцу Силуану, Афонскому насельнику, о котором основатель монастыря, иеромонах Софроний, близкий духовный сподвижник старца, написал книгу. Я эту книгу читал и помню цитаты оттуда в проповедях Владыки Антония Сурожского, где он ссылался на духовный опыт старца Силуана.
Протиснувшись внутрь, я остановился в середине полутёмного помещения, наполненного народом, и как-то долго и неловко старался найти положение тела, при котором никому бы не мешал, да и сам мог бы хотя бы без помех креститься. Сладковато и приятно пахло ладаном, и сквозь широкие царские врата виден был престол, горящие свечи, большой золоченый фигурный крест и священник, расположившийся к нам спиной и что–то приготовляющий там.
 |
||
При входе в храм на подставке стоял большой портрет, видимо старца Силуана, а может быть отца Софрония, основателя монастыря, к которому подходили, крестились и целовали изображение, а точнее руки изображённого старца…
За спиной, на хорах, стояли монахини в чёрном и в клобуках, оставляющих лица открытыми и потому в полутьме лица ярко белели на чёрном и казались бесплотными иконами, освещёнными только металлической большой люстрой, подвешенной к потолку посередине, с огоньками горящих свечек,
Вошедший вслед за мной большой мужчина, стоявший за спиной, тяжело и хрипло дышал и что–то бормотал почти вслух, о тесноте и духоте. Справа у стенки сидели пожилые женщины на раскладных стульях, а прямо предо мной расположился худой мужчина в сером костюме, который держал перед собой коляску, в которой сидел больной ребёнок лет десяти…
Он, ребёнок, иногда вдруг начинал громко и длинно стенать, и отец нервно гладил его по стриженой голове и сжимал маленькую ручку, тоже поглаживая своими пальцами его худенькую ладошку.
От алтаря к выходу, вдоль прохода, выстроились монахи в черном, тоже в клобуках, с седыми длинными бородами на измождённых лицах. Они что–то пели протяжно и заунывно по-гречески, и я невольно подумал, что Иисус Христос был рождён на Востоке, да и сами греки более восточные люди, чем европейцы, и потому исконно христианский колорит, наверное, в первые века христианства был особенно ощутим. Израиль и тогда и сейчас был и остаётся западной окраиной Ближнего Востока, и неудивительно, что сразу после возникновения мусульманства богословы считали его христианской ересью, хотя сегодня об этом почти не вспоминают и противопоставляют Христианство Исламу.
Во всяком случае, мне это монотонное, завораживающее, переливами голосов в унисон, пение напомнило Восток. Я стал думать о тех переменах, которые произошли с христианством за долгие тысячелетия после распятия и воскрешения Христа…
В этот момент люди в храме зашевелились и вслед за идущими по двое монахами, начали медленно выходить на улицу, во двор храма. Во главе процессии стоял высокий седобородый игумен Кирилл, с длинным золочёным посохом...
 |
||
Наконец мы вышли на воздух, вслед за монахами, обошли церковь вокруг, и людская цепочка протянулась за игуменом и вновь соединилась у входа.
Монахи несли на руках портрет Силуана, по окончанию крестного хода остановились, и верующие стали по одному подходить к изображению и целовать руки сурового «картинного» старца. Напряжение в толпе прихожан нарастало и над понурыми фигурами повисло трагическое, как мне казалось, молчание.
«Это немножко напоминает похоронную процессию – думал я, изредка поднимая голову и осматривая суровые лица вокруг. – Но, наверное, первоначальное христианство таким не было. Было много восторга и вдохновения. Были вопросы и ответы, которые помогали людям поверить, что жизнь с Богом разительно отличается своей светлой радостью от суетливой и трагической жизни без Бога…
Почему же сегодня светло и радостно никто не улыбнётся друг другу, а все, как загипнотизированные заунывным пением, мрачно смотрят в землю, избегая встречаться друг с другом глазами. Невольно вспомнились слова Иисуса о фарисеях, которые постятся и мрачно пророчествуют напоказ, вместо того, чтобы радоваться жизни, в которой появилась цель, в которой Бог всегда с нами, любящий и радующийся взаимной любви вокруг…
«Эта мрачная атмосфера службы только разъединяла всех нас, - размышлял я, – заставляя верующих, по привычке, погружаться в атмосферу траура и скорби».
А тут ещё ребёнок-инвалид, вдруг тонко и пронзительно заныл, качая головой из стороны в сторону, а безутешный отец, почти в исступлении затряс руками, словно изнемогая от нервного напряжения, странно не доверяя, не веря в сострадание окружающих…
Мне хотелось его успокоить, погладить по плечу, сказать, что все понимают его состояние и сочувствуют и вовсе не надо так беспокоиться о том, что это кому-то мешает слушать службу - думаю что многие, так же как и я, ничего не понимали ни в пении, ни в текстах службы на греческом языке.
Служба, между тем, шла своим чередом и во время чтения Евангелия, отрывки зачитывались на пяти языках: на греческом, русском, французском, итальянском и английском… Рассказывают, что из двадцати семи монахов в монастыре, есть несколько греков, несколько русских, несколько англичан и в общей сложности около десяти национальностей. Со времён основания обители, старец Софроний, требовал от своих подопечных знания нескольких языков и потому монахи и монахини (а монастырь состоит из двух половин – мужской и женской) учили языки в качестве монастырского послушания.
Долгая служба подвигалась к концу, и после елеосвящения, я вышел на улицу, освободив место в храме для других прихожан. На дворе были тёплые чистые сумерки, и над крышами монастырских зданий вставала серебряная, почти полная луна, и ветерок шумел листвой многочисленных деревьев, окружающих дома. Чтобы размяться после длительного стояния на одном месте, мы сходили, посмотрели замечательно большой и ухоженный монастырский сад, в котором ровными рядами росли яблони вишни и сливы.
Возвратившись, зашли в книжный киоск, в котором, к сожалению, книг на русском языке вовсе не было, хотя продавались иконы, и мой друг и попутчик в этой поездке, купил икону старца Силуана.
Позже мы вновь подошли к храму и стояли, слушая службу уже с улицы в открытые двери преддверия . Там, с двух сторон от входа, были выставлены большие иконы Божьей Матери с младенцем Иисусом и самим Иисусом Христом, подсвеченные снизу ярким пламенем свечек…
Я слушал службу, смотрел на тёмное небо с загорающимися на нём звездами, и пытался представить себе, как живут и молятся в обычные дни монахи этого монастыря.
Вновь вспомнился Достоевский и послушник Алёша Карамазов, идущий в свой монастырь с вздохом облегчения, после страстей и перипетий суетного мира. Думаю, что и здесь в обычное время, когда нет церковных праздников, все заняты своими делами: послушанием, молитвами, чтением книг, тихими беседами о Боге и о себе – о прошлом, настоящем и будущем…
Я вспомнил монастыри, в которых побывал в последние годы. Одним из них был Маульброн – старинный монастырь в окрестностях Гейдельберга, который описал в своей книге «Игра в бисер» немецкий писатель Герман Гессе…
Ещё, монастырь, ставший одним из религиозных символов Испании – Монсеррат, находящийся в горах, издалека похожих на зубы Дьявола. Там ежедневно бывают тысячи и тысячи верующих и неверующих и там же храниться скульптурное изображение Черной Мадонны с Младенцем, которую по легенде вырезал из дерева ещё Евангелист Лука, а в Испанию доставил Апостол Пётр.
Там в диких горах подвизались в монашеской строгой жизни уже многие столетия и потому вокруг монастыря вырос целый город, состоящий из храмов, келий, пещер отшельников, садов и скверов…
Замечательно красив и суров монастырь цистерцианцев, тоже в горах, в окрестностях французского города Гренобля, в знаменитом на весь мир горном урочище Шартрез. Кстати, знаменитый зелёный тягучий ликёр «Шартрез» произошёл отсюда, из монастырских стен. Здесь много лет назад впервые его сделали и рецепт приготовления такого ликёра стал достоянием братии…
Тут тоже уже около тысячи лет живут монахи, которых я увидел в толпе праздных туристов. Они живут за монастырскими стенами, похожими на крепостные, тихо и уединённо. Однако вокруг почти круглый год шум, суета и праздность - тысячи и тысячи туристов посещают эти места, как мировую достопримечательность…
Монахи там ходят в белых балахонах с капюшонами и во время молитв закрывают ими голову, отъединяясь от окружающего мира и оставаясь один на один с Господом Богом…
Кельи их не малы и не велики. Есть лежанка – постель, есть место для утренних и ночных молитв, есть письменный стол, на котором они работают, изучая и комментируя священные книги. В углу медный таз на подставке и кувшин с водой для мытья перед ранними утренними службами, которая проходит в гулкой прохладной церквушке с рядами резных сидений вдоль каменных стен, где, так пронзительно и тревожно звучат мощные звуки органа.
Раз в неделю монахи выходят на прогулки из монастыря и тогда, общаются, разговаривают между собой, дышат воздухом горных долин и даже веселятся, а если предоставляется случай, то не прочь скатиться по снежной тропке или искупаться в ледяной воде горной речки, текущей по высокогорной долине.
Монахи в качестве послушания исполняют работы на пилораме, на мебельной маленькой фабричке, на швейном производстве, где шьют сами себе рясы и подрясники, ухаживают за стадом дойных коров, пекут хлеб для монастырской трапезной. Коровы, ухоженные крупные животные, пасутся тут же на луговине, рядом с монастырём. Наверное утреннее молоко на завтрак именно от них…
Вспомнились мне и российские монастыри…
Однажды, лет двадцать пять назад, я был в Москве зимой, внутри, за стенами Новодевичьего монастыря и помню ужасный, до костей пробирающий холод, в не отапливаемой церкви и картину, изображающую «лестницу» человеческих грехов. В этой своеобразной иерархии, на одном из первых мест – грех гордыни человеческой, что тогда меня немного удивило. Только потом, размышляя, я понял, что самый лютый враг для монаха, воспитывающего в себе самоуничижение – это эгоистическая гордость…
Помню Валаамский монастырь и теплоход, доставивший нас туда. Помню золоченые купола первой церкви, стоящей на берегу, на горке, над пристанью; помню жаркую, пыльную дорогу, через сосновый бор. Всплывает в памяти замечательная картина синего и холодного ладожского фиорда, на берегу которого стоит красивый и суровый монастырь, где ещё совсем недавно был не то дом инвалидов, не то подростковая колония…
Тогда, только начинали реставрировать полуразрушенный монастырь и всё выглядело не очень уютно. Запомнились ещё комментарии экскурсовода о богатстве многочисленных хозяйств Валаамского монастыря перед Революцией, исчисляемого миллионами рублей, золотом. Она об этом говорила с гордостью, а я подумал, что лучше бы они, монастырские настоятели, это богатство раздали бедным людям – может быть тогда, и Революция была бы менее жестокой и антицерковной…
В одном месте мы небольшой компанией поднялись на колокольню скитской церквушки, откуда открывался замечательный вид на леса острова и на окружающее озеро… При всей красоте пейзажа, работы по возобновлению монастыря тогда было непочатый край – всё было в запустении или совсем разрушено…
… Наш монастырь в Англии, выстроен тоже долгими и утомительными трудами и потому он благолепен и уютен и сегодня напоминает тихое поселение, расположившееся под сенью высаженных монахами деревьев, чуть в стороне от немноголюдной английской деревни. Будучи в миру профессиональным художником, отец Софроний, расписывал все строения собственноручно или делал эскизы для мозаик, украшающих стены зданий и внутреннее убранство храма и трапезной…
… Служба продолжалась около четырёх часов и закончилась уже в ночной темноте. Теперь, улыбаясь, все выходили из храма и кто–то уходил домой в деревню, а мы вместе с монахами и монахинями пошли в трапезную, где уже были накрыты столы.
Для нас, гостей, накрыли отдельно, так как нам надо было скоро уезжать назад в город. Еда была вкусная, постная и со множеством сладких блюд и орехов, как наверное, это бывает в монастырях Греции. Приготовлено всё было с любовью и очень искусно, и я с удовольствием завершил поздний ужин сочным яблоком из монастырского сада…
Но для меня поездка в монастырь на этом не закончилась…
С полгода назад я неожиданно узнал, что одна наша знакомая, дочка московских приятелей, лет двадцать назад приехала в Англию, вместе с родителями. Её приемный отец, был англичанином, и позже погиб от несчастного случая в Индии. А она потом, после нескольких лет учения в школе и университете, вдруг ушла в монастырь, здесь в Англии. Перед поездкой, надеялся, что в этом монастыре смогу с нею увидеться и поговорить – меня её загадочная судьба очень интересовала…
Как только мы приехали, я стал расспрашивать монахиню, встречавшую нас, об этой знакомой и действительно узнал, что она здесь и уже давно и её церковное имя матушка Серафима. Со дня нашей единственной встречи с ней, которая произошла в Москве, в Доме на Набережной, где жила её семья, прошло уже двадцать семь лет, и конечно я уже не мог её узнать, но увидеться и сказать ей слова почтения и уважения очень хотелось. Я несколько раз спрашивал монахинь о матушке Сирафиме и наконец, после ужина вдруг увидел худенькую девушку в очках, которая неловко скользнула по мне взглядом и я понял , что это и есть моя знакомая, которой, когда мы виделись в Москве, было всего шестнадцать лет.
Я подошёл, поздоровался, представился ей и стал расспрашивать о жизни и судьбе.
Вокруг было много людей, она, наверное, не закончила ещё трапезу, и потому её ответы были коротки, иногда по взгляду можно было догадаться, что ей отвечать на мои вопросы не очень удобно. Она, сказала, что помнит наше с Сюзи посещение их квартиры в Москве, сказала, что жила некоторое время в квартире моей жены в Лондоне. Я со своей стороны, рассказал, что наша дочь Аня окончила Кембридж, и сейчас учится уже по другому, по медицинскому, профилю, в Кинг-с – колледже. А Максим - наш младший, поступил в университет и уехал совсем недавно учиться в Лидс. Когда я говорил это, мне почему-то было неловко и потому, я старательно зазывал её к нам в гости, и в конце разговора дал матушке Серафиме домашний телефон…
… Наконец, уже около девяти вечера мы погрузились в автобус и поехали назад, в Лондон. Перед отъездом монахини пригласили всех желающих брать с собой монастырские яблоки, стоявшие в ящиках на выходе из трапезной. Все «наши» набрали себе по несколько килограмм, памятуя, что эти яблоки, выращенные по монастырскому уставу и согласно послушанию, особенные, почти волшебные …
В автобусе Миша, руководитель поездки и певчий в хоре, прочёл благодарственную молитву и все в душе поблагодарили его за интересные беседы в автобусе, о истории создания монастыря, о его создателях и покровителях. До самого конца путешествия все обсуждали увиденное и услышанное в монастыре. Для многих такое посещение было впервые и впечатления остались сильные и запоминающиеся надолго...
Когда ехали в монастырь, то, помня причину сегодняшней монастырской литургии, все дружно пели акафисты в честь преподобного Силуана. Длинная служба на непонятных языках, для многих не была так утомительна – все более или мене понимали, о чём в ней идёт речь…
... Старец Силуан – одна из тех религиозных фигур в русском православии нового времени, которая обновила понимание простым народом христианства, как пути единения с Богом и пути спасения в этом бренном мире. Сам, происхождением из крестьян, старец Силуан уверовал вдруг и навсегда после одной из кулачных драк, которые были так обычны для русских людей ещё сто лет назад. В этом бою он, сильный и молодой боец, чуть не до смерти покалечил другого человека и когда пыл схватки угас, он понял, какое преступление перед Богом и людьми, мог совершить. И тогда, он тяжело задумался о своём настоящем и будущем существовании…
Эти размышления привели его в церковь, потом на Афон, где старец Силуан пользовался авторитетом и уважением, но, в конце концов, ушёл в затвор и общался только с монахами, которые искали у него духовной поддержки в своей жизни…
Высказывания часто были настолько темны, что приходилось, как бы переводить его речения. Этим неожиданно для самого себя занялся старец Софроний, подружившийся с старцем Силуаном, найдя в беседах с ним, ответы на многие непростые вопросы монашеской, молитвенной жизни и общения с Богом.
Сегодня насельники монастыря под Кембриджем, продолжают духовную традицию служению делу Христову, помнят Афон и в нашей сложной жизни, чтят память этих замечательных старцев, русских по характеру, но разных по своему происхождению и своей судьбе. В Афонском монастыре, монашество объединило разных людей – стариков и молодых, аристократов и крестьян в одном порыве найти цель и смысл человеческой жизни…
... Завершая рассказ, хочу сказать, что эта поездка в монастырь, встреча с монахами, разговор с Юлей, в прошлом обычной московской школьницей, а ныне уже семнадцать лет пребывающей в монастыре, ещё и ещё раз заставили меня задуматься о судьбах людей, о христовой вере и о судьбах русского православия здесь, в Англии. Эта встреча с монастырём, приоткрыла мне новую страницу человеческого бытия, теперь уже русского эмигрантского бытия и заставила размышлять и над собственным будущем…