Поэзия
Константин Бальмонт
Бальмонт Константин Дмитриевич (1867— 1942, Париж) родился 3(15) июня 1867 г. в деревне Гумнищи Шуйского уезда Владимирской губернии в семье председателя земской управы. По семейным преданиям предками со стороны отца были шотландские или скандинавские моряки, переселившиеся в Россию. Мать, Вера Николаевна Лебедева, происходила из древнего татарского рода, шедшего от князя Белый Лебедь Золотой Орды (возможно, это еще один из семейных мифов, который, впрочем, подтверждает вторая жена поэта - Екатерина Алексеевна Бальмонт в своих воспоминаниях). Мать оказала огромное влияние на формирование личности будущего поэта, унаследовавшего от нее не только «необузданность и страстность», но и весь «душевный строй».
Учился К. Бальмонт в Шуйской гимназии, но в 1884 г. был исключен за принадлежность к революционному кружку, затем поступил во Владимирскую гимназию, которую окончил в 1886 г. «Гимназию проклинаю всеми силами. Она надолго изуродовала мою нервную систему», - писал впоследствии поэт в своей автобиографии. Подробно детские и юношеские годы, проведенные в родовой усадьбе, описаны в автобиографическом романе «Под новым серпом» (Берлин, 1923).
В 1886 г. Бальмонт поступил в Московский университет на юридический факультет, из которого в 1887 г. был отчислен как один из организаторов студенческих беспорядков. После непродолжительного обучения в Демидовском юридическом лицее г. Ярославля он вообще отказывается от мысли получить «казенное образование».
1885 г. был ознаменован двумя важными событиями в жизни Бальмонта - знакомством с В. Г. Короленко, которого он считал своим «крестным отцом», и первой публикацией в петербургском журнале «Живописное обозрение».
В 1890 г. на деньги автора издан в Ярославле первый «Сборник стихотворений» поэта, включавший переводы и оригинальные стихи. Книга успеха не имела и, по утверждению автора, весь ее тираж был им уничтожен.
В 1889 г. К. Бальмонт женился на Ларисе Михайловне Гарелиной, но брак был неудачным. Бытовые неурядицы, семейные проблемы, нервное расстройство толкнули Константина Дмитриевича на самоубийство (он, прочитав накануне ночью «Крейцерову сонату» Л. Толстого, выбросился из окна, но не разбился насмерть, а только изуродовал себя - хромота осталась на всю жизнь). Год лечения и лежания в постели способствовал «небывалому расцвету умственного возбуждения и жизнерадостности»: «И когда наконец я встал, душа моя стала вольной, как ветер в поле, никто уже не был над ней властен, кроме творческой мечты, а творчество расцвело буйным светом» (Воздушный путь. Берлин, 1923).
«Начало литературной деятельности, - писал Бальмонт в автобиографии, - было сопряжено со множеством мучений и неудач». Поэт много работает: занимается переводами, пишет статьи и рецензии для журналов и газет. По свидетельству второй жены Бальмонта, большое участие в судьбе ее мужа в это время приняли писатель В. Г. Короленко, публицист и переводчик П. Ф. Николаев, Н. И. Стороженко - профессор кафедры всеобщей литературы Московского университета и князь А. И. Урусов - меценат, поклонник литературы и театра. О последнем Константин Дмитриевич писал: «Урусов помог моей душе освободиться, помог мне найти самого себя» (Горные вершины. М., 1904).
В 1894 г. вышел стихотворный сборник «Под северным небом» (который считается первой книгой поэта), содержавший характерные для поколения 90-х гг. жалобы на унылую, безрадостную жизнь, романтические переживания. Однако критики отметили одаренность поэта, музыкальность его произведений, изящество формы. К этому же году относится знакомство К.Д. Бальмонта с В.Я. Брюсовым (об истории их взаимоотношений можно прочитать в документальном повествовании А.А. Нинова «Так жили поэты...»), которое переросло впоследствии в дружбу.
Второй сборник «В безбрежности» (1895) и третий «Тишина» (1898) были поисками нового пространства, новой свободы, попытками утверждения индивидуальности. Идея мимолетности, стремление запечатлеть уходящие мгновения, изменчивость настроений, повышенное внимание к технике стиха (увлечение звукописью, музыкальность) - вот отличительные черты ранних книг К. Бальмонта. В записных книжках, имея в виду вышеназванные сборники, он писал: «...я показал, что может сделать с русским стихом поэт, любящий музыку. В них есть ритмы и перезвоны благозвучий, найденные впервые»:
« Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог,
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог. »
(«Челн томленья»)
В 1896 г. Бальмонт женился на Е.А. Андреевой, вместе с которой переводил Гауптмана, Нансена. Вскоре они уехали в Европу, побывав во Франции, Испании, Голландии, Англии, Италии. Впечатления от его путешествий 1886-1887 гг. отражены в книге «Тишина» («Мертвые корабли», «Аккорды», «Пред картиной Эль Греко», «В Оксфорде», «В окрестностях Мадрида», «К Шелли» и др.).
Несмотря на богатство и остроту новых впечатлений, Бальмонт испытывал щемящую тоску по родине: «Боже, до чего я соскучился по России. Все-таки нет ничего лучше тех мест, где вырос, думал, страдал, жил. Весь этот год за границей я себя чувствую на подмостках, среди декораций. А там - вдали - моя родная печальная красота, за которую десяти Италии не возьму» (из письма к матери из Рима).
Следующие три книги «Горящие здания» (1900), «Будем как солнце» (1903), «Только любовь» (1905) возносят К. Бальмонта на вершину российского Парнаса, делают известным, модным поэтом. Задачи новой поэзии автор видел прежде всего в поисках «новых сочетаний мыслей, красок и звуков». Это то, что касается техники стиха. (Здесь поэт идет в направлении расширения музыкальных возможностей фразы, утверждения новых сочных и «разящих» образов, создания ярких и разнообразных декораций.) Что же касается «новых мыслей», то поэт захвачен идеей создания «лирики современной души», души, у которой есть «множество ликов». В предисловии к «Горящим зданиям» Бальмонт указал свой девиз: «Нужно быть беспощадным к себе. Только тогда можно достичь чего-нибудь». Стремление к внутреннему освобождению и познанию самого себя - центральный мотив книги, в которой следует смена не только масок, но и декораций: автор заставляет своего героя перемещаться во времени и в пространстве: здесь эпоха Ивана Грозного и Бориса Годунова, скифские набеги и Древняя Русь, Запад и Восток («Скифы», «Опричники», «В глухие дни», «Смерть Димитрия Красного», «Как испанец», «Замок Джэн Вальмор», «Чары месяца», «Исландия», «Воспоминания», «Индийский мотив», «Индийский мудрец» и др.). Утверждая образ сильного героя, «стихийного гения», «сверхчеловека», Бальмонт восторженно восклицает:
« О, блаженство быть сильным и гордыми вечно свободным! »
(«Альбатрос»)
Но любовь к сильному герою, «Избранному», «Посвященному», «Сыну Солнца» не свободна от противоречий, что отчетливо ощущается в стихотворении «Избранный»:
« Но, рынку дань отдав, его божбе и давкам,
Я снова чувствую всю близость к божеству.
Кого-то раздробив тяжелым томагавком,
Я мной убитого с отчаяньем зову. »
(«Избранный», 1899)
Посылая «Горящие здания» Л.Н. Толстому, Бальмонт писал: «Эта книга - сплошной крик души разорванной и, если хотите, убогой, уродливой. Но я не откажусь ни от одной ее страницы, и - пока - люблю уродство не меньше, чем гармонию».
Эстетизация уродства, стремление ко всему таинственному, инфернальному, столь декларативно заявленные в сонете «Уроды», найдет свое продолжение в книгах «Будем как солнце» и «Только любовь», в таких стихотворениях, как «Голос Дьявола», «Колдунья», «Белый Ангел», «Дьявол моря» и др.
В 1901 г. за публичное чтение стихотворения «Маленький султан», пронизанного антиправительственными настроениями, К. Бальмонт был выслан из Петербурга (с запрещением жить в Москве и других университетских городах). 1901-1902 гг. он провел в своей усадьбе Сабынино под Курском, где работал над книгой «Будем как солнце». В марте 1902 г. поэт уезжает за границу и живет в Париже, Оксфорде, Бельгии, Германии, в 1903 г. возвращается в Москву.
Книга «Будем как солнце» явилась попыткой создать космогоническую картину мира, в центре которого находится Солнце, вечный источник всего живого. Весь сборник проникнут пантеистическими мотивами поклонения стихийным силам - Луне, звездам, ветру, огню, воде («Гимн огню», «Воззвание к океану», «Ветер», «Завет бытия» и др.). Наряду с космогоническими мотивами в сборнике нашла отражение столь излюбленная поэтом теория мига, волшебного мгновения:
« У мысли нет орудья измерить глубину,
Нет сил, чтобы замедлить бегущую весну.
Лишь есть одна возможность сказать мгновенью: «Стой!»
Разбив оковы мысли, быть скованным - мечтой. »
(«Сказать мгновенью: «Стой!»«, 1901)
Эти же темы являются центральными в сборнике «Только любовь». Поэт продолжает петь гимн солнцу, свету, «жизни подателю, светлому создателю», выводящему мир, томившийся во мраке, «к красивой цельности отдельной красоты». Пожар в крови, любовное горение, экстаз чувств воспеваются в стихотворениях «Гимн Солнцу», «Солнечный луч», «Линии света» и др. Вышеназванные книги - время творческого взлета К. Бальмонта. В период 1900-1903 гг. поэт создал свои лучшие стихотворения: «Безглагольность», «Веласкес», «Я - изысканность русской медлительной речи...», «Нежнее всего» и др.
В 1904-1905 гг. издательство «Скорпион» выпустило собрание стихотворений поэта в двух томах. Этот период завершается сборником «Литургия красоты. Стихийные гимны» (М., 1905), в котором поэт бросает упрек людям, «разлюбившим Солнце», разорвавшим привычные связи, видящим золотой блеск только в лучах «презренного металла» («Люди Солнце разлюбили», «Проклятия человекам», «Человечки», «Бедлам наших дней» и др.):
« Мы знаем золото лишь в деньгах, с остывшим бледным серебром,
Не понимаем мысли молний, не знаем, что поет нам гром.
Для нас блистательное солнце не бог, несущий жизнь и меч,
А просто желтый шар центральный, планет сферическая печь. »
(«Проклятия человекам»)
В конце 1905 г. в издательстве «Гриф» вышла книга «Фейные сказки», посвященная Нинике - Нине Константиновне Бальмонт-Бруни, дочери Бальмонта и Е. А. Андреевой, и вызвавшая восторженный отзыв Брюсова.
В 1905 г. К. Бальмонт отправился в путешествие в США и Мексику. Результатом этой поездки явились не только путевые заметки и очерки, в которых он описал наиболее выдающиеся памятники древне-мексиканских культур, но и переводы мифов ацтеков и майя, составившие книгу «Змеиные цветы».
После возвращения из поездки Бальмонт оказался в самой гуще революционных событий 1905 г. В это время им созданы антимонархические произведения (сборники «Стихотворения» (1906), «Песни мстителя» (1907)). Он сотрудничает в большевистской газете «Новая жизнь» и издаваемом А. В. Амфитеатровым парижском журнале «Красное знамя». Однако его революционность не имела под собой ярко выраженной политической программы, это было скорее стихийное стремление к абсолютной свободе: «Социал-демократическая диктатура мне так же ненавистна, как и самодержавие, как и всякая власть», - пишет он в 1905 г. поэтессе Л. Вилькиной.
Опасаясь преследования (обе революционные книги К. Бальмонта были запрещены к распространению в России), 31 декабря 1905 г. поэт нелегально оставил Родину на 7 с лишним лет. Свое длительное пребывание за границей он считал политической эмиграцией (А. А. Нинов в своем документальном исследовании «Так жили поэты...», подробно исследуя материалы, касающиеся «революционной деятельности» К. Бальмонта, приходит к выводу, что охранка считала поэта опасным политическим лицом и негласный надзор за ним сохранялся даже за границей). Живя в Париже, он совершает длительные поездки по Европе и очень тоскует по России: «...временами мне кажется, что я уже не живу, что только струны мои еще звучат» (из письма к Ф. Д. Батюшкову). Ностальгия способствовала обращению поэта к национальной тематике, стимулировала увлечение русской и славянской стариной. К. Бальмонт погружается в стихию Древней Руси, перелагая былины и народные сказанья на «декадентский» лад. Фольклорные сюжеты, поэзия заговоров, заклинаний и религиозное сектантство нашли отражение в книгах «Злые чары» (1906), «Жар-птица. Свирель славянина» (1907) и «Зеленый ветроград. Слова поцелуйные» (1909). Эти сборники отчетливо свидетельствуют о явном спаде в творчестве Бальмонта. А. Блок уже в 1905 г. писал о «чрезмерной пряности» стихотворений поэта, «о переломе», наступившем в его творчестве. Действительно, недостатками вышеназванных сборников является не только рассудочность и утомительная стилизованность, но и недостаток вкуса и меры у автора, самоповторяемость, кружение вокруг одних и тех же тем и образов. Те стилистические находки, которые являлись украшением ранней поэзии Бальмонта, при многократном повторении, унылом варьировании вызывали раздражение у читателя.
«Златоцветность», «вечная солнечность», «тайновидец, песнопевец», «воздушно-алый», «стозвонный» и другие «бальмонтизмы», которыми пестрели страницы вышеназванных книг, а также сборников «Птицы в воздухе» (1908) и «Хоровод времен» (1909), делали книги поэта вялыми, однообразными и натянутыми.
В это время К. Бальмонт продолжает жить в Париже и совершает поездки по разным странам. В 1912 г. он отправляется в кругосветное путешествие, длившееся почти год (Южная Африка, Австралия, Новая Зеландия, Полинезия, Цейлон, Индия). В 1913 г. после объявления политической амнистии поэт возвратился в Москву, где его ждала торжественная встреча и многолюдный банкет (в 1912 г. в Петербурге блестяще прошло заочное чествование К. Бальмонта, посвященное 25-летию его литературной деятельности, которое было организовано Неофилологическим обществом). После возвращения на родину К. Бальмонт много ездит по стране с лекциями, посещает Грузию, учит грузинский язык, активно занимается переводческой деятельностью («Витязь в тигровой шкуре» Ш. Руставели, «Упанишады», драмы Калидасы и пр.).
В 1915 г. выходит книга К. Бальмонта «Поэзия как волшебство» - трактат о сущности и назначении лирической поэзии. Поэт приписывает слову «заклинательно-магическую силу» и даже «физическое могущество». (До этого он неоднократно обращался к проблемам языка, творчества. Его литературно-критические статьи, эссе («Горные вершины» (1904), «Белые зарницы» (1908), «Морское свечение» (1910)) посвящены русским и западноевропейским поэтам.)
В 1915-1916 гг. К. Бальмонт предпринимает лекционные поездки по центральной и азиатской части России, в мае 1916 г. посещает Японию. Он не перестает писать, особенно часто обращается к жанру сонета. В эти годы поэтом создано 255 сонетов, которые составили сборник «Сонеты Солнца, Неба и Луны» (1917).
Свержение самодержавия К. Бальмонт встретил восторженно, к Октябрьской же революции у него было резко негативное отношение. Будучи поборником абсолютной свободы, он не мог принять диктатуры пролетариата, которую считал насилием, «уздой на свободном слове». Считая себя «истинным революционером», он в 1918 г. выпустил книгу «Революционер я или нет?» (в нее вошли и стихи, и проза), в которой пытался «опротестовать» Октябрь.
В 1917-1918 гг. К. Бальмонт по-прежнему много работал: писал стихи, переводил, изучал шведский язык, сотрудничал в советских журналах, выступал с публичными лекциями. Общественной деятельности он не вел и политикой не занимался. В 1918-1920 гг. жил в Москве или подмосковном поселке Новогиреево. По свидетельству Б. Зайцева (Волга. 1989. No. 2), в эти годы он «нищенствовал, голодал, на себе таскал дровишки из разобранного забора» Бавин С.И., Семибратова А.О. Судьбы поэтов серебряного века. Русская государственная библиотека. М: Книжная палата 1993.
В историю русской литературы поэт вошел как один из виднейших представителей первого символистского поколения - так называемого «старшего символизма».
Облик лирического героя Бальмонта определяется претензией личности на высшее место в иерархии ценностей. Всеохватность, космизм индивидуалистических дерзаний, жажда всего коснуться, все испытать - постоянные приметы поэтического мышления Бальмонта. Его лирический герой не устает любоваться своей «многогранностью», стремится приобщиться к культурам всех времен и народов, принести хвалы всем богам, пройти все дороги и переплыть все моря:
« Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде,
Я хочу цветов багряных, мною созданных везде. »
(«Как испанец», из сб. «Горящие здания»)
Лирическому сознанию Бальмонта присущ своеобразный культ мгновения: его поэзия - неустанная погоня за «мигами красоты». В высшей степени поэту была свойственна способность смешивать разнородные впечатления. Образы его поэзии, как правило» мимолетны и неустойчивы. Поэта всегда привлекал не предмет изображения, а острота ощущений и многоцветье впечатлений, вызванных в его сознании той или иной гранью реальности. Бальмонт умел поэтически возвысить непостоянство, своеобразную ветреность настроений и вкусов, дробность своего мироощущения.
Основой лирики он считал «магию слов», под которой понимал прежде всего музыкальность, завораживающий поток звуковых перекличек. Следствие такой позиции - неустойчивость, аморфность композиции стихотворения и отдельной строфы. В стихотворении как бы нет смыслового центра или эмоциональной кульминации; на первый взгляд случайное соединение отдельных фрагментов создает впечатление сиюминутной импровизации. Фиксация прихотливых нюансов настроения составляет часто предмет лирического высказывания Бальмонта.
Внимание к переменчивым состояниям природы и внутреннего мира человека сформировало импрессионистскую поэтику Бальмонта. Поэт внес серьезный вклад в техническое совершенствование русского стиха. Он умело, хотя и излишне часто использовал аллитерации, ассонансы и разнообразные типы словесных повторов. Стихотворения Бальмонта воздействуют на слушателя не столько смыслом слов, сколько звуковой «ворожбой». Ради нужных ему звуков поэт готов был пожертвовать ясностью смысла, синтаксическим разнообразием и даже лексической сочетаемостью слов (как, например, в строчке «чуждый чарам черный челн»). Поэт часто использовал однородные эпитеты, вообще тяготел к многократному повторению грамматически или синтаксически однотипных конструкций, что порой придавало его стихам монотонность.
Ранний литературный дебют и сравнительно быстро достигнутая поэтом известность обусловили заметное, хотя и кратковременное влияние, которое его поэзия оказала на многих поэтов серебряного века.
Поэта Константина Дмитриевича Бальмонта традиционно относят к представителям старшего поколения русского символизма. Однако все его творчество нельзя признать чисто символистским. Для К. Бальмонта декадентство служило не только и не столько формой эстетического отношения к жизни, сколько удобной оболочкой для создания образа творца «нового искусства». Принятая поэтом личина «стихийного гения», эгоцентризм, доходящий до нарциссизма, с одной стороны, и вечное «солнцепоклонство», верность мечте, поиски прекрасного и совершенного - с другой, позволяют говорить о нем как о поэте неоромантического склада. При этом нельзя отрицать, что присущая К. Бальмонту «солнечность», стремление к постоянному обновлению («Когда слушаешь Бальмонта - всегда слушаешь весну», - писал о нем А. Блок), способность «остановить мгновение», и при этом богатая палитра красок, свет и воздух, которые пронизывают его стихи, особенно ранние, придают его творчеству импрессионистический характер.
К. Бальмонт написал 35 книг стихов, 20 книг прозы, его переводы составляют более 10 000 печатных страниц (среди них - поэты разных стран: В. Блейк, Э. По, П. Б. Шелли, О. Уайльд, Ш. ван Лерберг, Гауптман, Бодлер, Задерман; испанские песни, словацкий, грузинский эпос, югославская, болгарская, литовская поэзия, а также стихотворения поэтов Мексики, Полинезии, Японии и Индии). Этот список бесконечен: Бальмонт и в переводческой деятельности, как и в поэзии, был ненасытен и всеохватен. Среди написанного им есть художественная и автобиографическая проза, мемуары, филологические трактаты, историко-литературные исследования и критические эссе, а также «записные книжки» и многочисленные письма. В 1910 г. поэт заявил, что через полвека будет издано собрание его сочинений в девяносто трех томах или выше. Это предсказание не сбылось, как не сбылись и многие другие пророчества, к которым экзальтированный автор был весьма склонен.
К. Бальмонт вообще любил мистификацию, необычные поступки, нарочито пренебрегал условностями, что провоцировало появление многочисленных сплетен, анекдотов, таинственных историй. Театральность, эпатаж часто служили ему дурную службу (достаточно вспомнить строки «Я ненавижу человечество...» или «Хочу я зноя атласной груди... хочу одежды с тебя сорвать»). Однако крупнейший исследователь творчества поэта Вл. Орлов считает, что все это было наносное: «При всей экзальтированности, сделанности, сверхчеловечности Бальмонт был неутомимым тружеником». Он очень много работал, писал каждый день и очень плодотворно, всю жизнь занимался самообразованием («прочитывал целые библиотеки»), с легкостью изучал языки, интересовался не только литературой и искусством, но и естественными науками химией, ботаникой, геологией и др. При этом много путешествовал, объездил буквально весь свет, отдаваясь сладостному ощущению победы «над веками и пространствами», не только обогащаясь все новыми и новыми впечатлениями, но и погружаясь в историю, этнографию, фольклористику каждой новой страны.
И хотя 93 тома его сочинений не изданы и никогда не будут изданы, его «исступленная любовь к поэзии, тонкое чутье к красоте стиха», необыкновенная музыкальность и способность уловить и запечатлеть тончайшие нюансы любовного чувства и настроения природы позволяют говорить о нем как об одном из самых интересных поэтов серебряного века Стахова М.В. Константин Бальмонт (Судьбы поэтов серебряного века). М: Просвещение, 2001.
В марте 1920 г. был отмечен юбилей поэта - выход его первого («ярославского») сборника стихов, а в июне вместе с женой (Е.К. Цветковской) и дочерью Миррой он навсегда покинул Россию (эту командировку устроил старинный друг Бальмонта - Ю. Балтрушайтис).
В эмиграции он жил в Париже, либо в небольших городках на берегу Атлантического океана. Его литературная деятельность 20-х - середины 30-х гг. была очень интенсивной: сотрудничал в парижских газетах «Последние новости» и «Современные записки», в некоторых прибалтийских изданиях, издавал книги, читал лекции в Сорбонне, у него было несколько публикаций в американских и итальянских газетах. В конце 20-х гг. Бальмонт переводил славянских и литовских поэтов. Но, несмотря на такую напряженную работу, зарабатывал он мало и был вынужден подолгу жить в провинции. «Эмиграция прошла для него под знаком упадка, - отмечал Б. Зайцев. - Как поэт он вперед не шел, хотя писал очень много». За границей им были созданы сборники «Марево» (1922), «Мое - ей» (1924), «В раздвинутой дали» (1929), «Голубая подкова» (1935), «Светослужение» (1936-1937).
Поэт очень болезненно переживал разлуку с Родиной: «...нет дня, когда бы я не тосковал о России, нет часа, когда бы я не порывался вернуться». Тоска по родине, отрыв от родной почвы, утрата корней («Мое сердце в России, а я здесь, у океана. Бытие неполное», - писал он одному из корреспондентов) - вот основные темы эмигрантского периода творчества, нашедшие отражение в стихотворениях «Прощание с древом», «Узник», «Просветы», «Сны», «Она», «Россия», «Мое - ей», «Я русский» и др.
В позднем творчестве поэта мало «бальмонтизмов», его стиль стал суше, краски - прозрачнее, а музыка стиха - грустнее и тише:
« И птица-флейта мне напела в сердце ласку.
Я видел много стран. Я знаю много мест.
Но пусть пленителен богатый мир окрест.
Люблю я звездную России снежной сказку
И лес, где лик берез - венчальный лик невест. »
(«В звездной сказке»)
В 1932 г. у Бальмонта появились первые признаки душевного заболевания. До 1936 г. он жил в убежище «Русский дом», устроенном для нуждающихся эмигрантов матерью Марией (Е. Ю. Кузьминой-Караваевой) в местечке Нуазиле-Гран. Болезнь быстро прогрессировала, поэт подолгу лечился в клинике, и в творческом отношении 1937-1942 гг. были практически бесплодными. В 1942 г. Константин Дмитриевич скончался. Перед смертью он исповедовался: «...Этот, казалось бы, язычески поклонявшийся жизни, успехам ее и блескам человек, исповедуясь перед кончиной, произвел на священника глубокое впечатление искренностью и силой покаяния - считал себя неисправимым грешником, которого нельзя простить».
Проводить поэта в последний путь пришли несколько человек, на памятнике его по-французски выбили слова: Константин Бальмонт - русский поэт.
СМЕРТЬ
Учился К. Бальмонт в Шуйской гимназии, но в 1884 г. был исключен за принадлежность к революционному кружку, затем поступил во Владимирскую гимназию, которую окончил в 1886 г. «Гимназию проклинаю всеми силами. Она надолго изуродовала мою нервную систему», - писал впоследствии поэт в своей автобиографии. Подробно детские и юношеские годы, проведенные в родовой усадьбе, описаны в автобиографическом романе «Под новым серпом» (Берлин, 1923).
В 1886 г. Бальмонт поступил в Московский университет на юридический факультет, из которого в 1887 г. был отчислен как один из организаторов студенческих беспорядков. После непродолжительного обучения в Демидовском юридическом лицее г. Ярославля он вообще отказывается от мысли получить «казенное образование».
1885 г. был ознаменован двумя важными событиями в жизни Бальмонта - знакомством с В. Г. Короленко, которого он считал своим «крестным отцом», и первой публикацией в петербургском журнале «Живописное обозрение».
В 1890 г. на деньги автора издан в Ярославле первый «Сборник стихотворений» поэта, включавший переводы и оригинальные стихи. Книга успеха не имела и, по утверждению автора, весь ее тираж был им уничтожен.
В 1889 г. К. Бальмонт женился на Ларисе Михайловне Гарелиной, но брак был неудачным. Бытовые неурядицы, семейные проблемы, нервное расстройство толкнули Константина Дмитриевича на самоубийство (он, прочитав накануне ночью «Крейцерову сонату» Л. Толстого, выбросился из окна, но не разбился насмерть, а только изуродовал себя - хромота осталась на всю жизнь). Год лечения и лежания в постели способствовал «небывалому расцвету умственного возбуждения и жизнерадостности»: «И когда наконец я встал, душа моя стала вольной, как ветер в поле, никто уже не был над ней властен, кроме творческой мечты, а творчество расцвело буйным светом» (Воздушный путь. Берлин, 1923).
«Начало литературной деятельности, - писал Бальмонт в автобиографии, - было сопряжено со множеством мучений и неудач». Поэт много работает: занимается переводами, пишет статьи и рецензии для журналов и газет. По свидетельству второй жены Бальмонта, большое участие в судьбе ее мужа в это время приняли писатель В. Г. Короленко, публицист и переводчик П. Ф. Николаев, Н. И. Стороженко - профессор кафедры всеобщей литературы Московского университета и князь А. И. Урусов - меценат, поклонник литературы и театра. О последнем Константин Дмитриевич писал: «Урусов помог моей душе освободиться, помог мне найти самого себя» (Горные вершины. М., 1904).
В 1894 г. вышел стихотворный сборник «Под северным небом» (который считается первой книгой поэта), содержавший характерные для поколения 90-х гг. жалобы на унылую, безрадостную жизнь, романтические переживания. Однако критики отметили одаренность поэта, музыкальность его произведений, изящество формы. К этому же году относится знакомство К.Д. Бальмонта с В.Я. Брюсовым (об истории их взаимоотношений можно прочитать в документальном повествовании А.А. Нинова «Так жили поэты...»), которое переросло впоследствии в дружбу.
Второй сборник «В безбрежности» (1895) и третий «Тишина» (1898) были поисками нового пространства, новой свободы, попытками утверждения индивидуальности. Идея мимолетности, стремление запечатлеть уходящие мгновения, изменчивость настроений, повышенное внимание к технике стиха (увлечение звукописью, музыкальность) - вот отличительные черты ранних книг К. Бальмонта. В записных книжках, имея в виду вышеназванные сборники, он писал: «...я показал, что может сделать с русским стихом поэт, любящий музыку. В них есть ритмы и перезвоны благозвучий, найденные впервые»:
« Вечер. Взморье. Вздохи ветра.
Величавый возглас волн.
Близко буря. В берег бьется
Чуждый чарам черный челн.
Чуждый чистым чарам счастья,
Челн томленья, челн тревог,
Бросил берег, бьется с бурей,
Ищет светлых снов чертог. »
(«Челн томленья»)
В 1896 г. Бальмонт женился на Е.А. Андреевой, вместе с которой переводил Гауптмана, Нансена. Вскоре они уехали в Европу, побывав во Франции, Испании, Голландии, Англии, Италии. Впечатления от его путешествий 1886-1887 гг. отражены в книге «Тишина» («Мертвые корабли», «Аккорды», «Пред картиной Эль Греко», «В Оксфорде», «В окрестностях Мадрида», «К Шелли» и др.).
Несмотря на богатство и остроту новых впечатлений, Бальмонт испытывал щемящую тоску по родине: «Боже, до чего я соскучился по России. Все-таки нет ничего лучше тех мест, где вырос, думал, страдал, жил. Весь этот год за границей я себя чувствую на подмостках, среди декораций. А там - вдали - моя родная печальная красота, за которую десяти Италии не возьму» (из письма к матери из Рима).
Следующие три книги «Горящие здания» (1900), «Будем как солнце» (1903), «Только любовь» (1905) возносят К. Бальмонта на вершину российского Парнаса, делают известным, модным поэтом. Задачи новой поэзии автор видел прежде всего в поисках «новых сочетаний мыслей, красок и звуков». Это то, что касается техники стиха. (Здесь поэт идет в направлении расширения музыкальных возможностей фразы, утверждения новых сочных и «разящих» образов, создания ярких и разнообразных декораций.) Что же касается «новых мыслей», то поэт захвачен идеей создания «лирики современной души», души, у которой есть «множество ликов». В предисловии к «Горящим зданиям» Бальмонт указал свой девиз: «Нужно быть беспощадным к себе. Только тогда можно достичь чего-нибудь». Стремление к внутреннему освобождению и познанию самого себя - центральный мотив книги, в которой следует смена не только масок, но и декораций: автор заставляет своего героя перемещаться во времени и в пространстве: здесь эпоха Ивана Грозного и Бориса Годунова, скифские набеги и Древняя Русь, Запад и Восток («Скифы», «Опричники», «В глухие дни», «Смерть Димитрия Красного», «Как испанец», «Замок Джэн Вальмор», «Чары месяца», «Исландия», «Воспоминания», «Индийский мотив», «Индийский мудрец» и др.). Утверждая образ сильного героя, «стихийного гения», «сверхчеловека», Бальмонт восторженно восклицает:
« О, блаженство быть сильным и гордыми вечно свободным! »
(«Альбатрос»)
Но любовь к сильному герою, «Избранному», «Посвященному», «Сыну Солнца» не свободна от противоречий, что отчетливо ощущается в стихотворении «Избранный»:
« Но, рынку дань отдав, его божбе и давкам,
Я снова чувствую всю близость к божеству.
Кого-то раздробив тяжелым томагавком,
Я мной убитого с отчаяньем зову. »
(«Избранный», 1899)
Посылая «Горящие здания» Л.Н. Толстому, Бальмонт писал: «Эта книга - сплошной крик души разорванной и, если хотите, убогой, уродливой. Но я не откажусь ни от одной ее страницы, и - пока - люблю уродство не меньше, чем гармонию».
Эстетизация уродства, стремление ко всему таинственному, инфернальному, столь декларативно заявленные в сонете «Уроды», найдет свое продолжение в книгах «Будем как солнце» и «Только любовь», в таких стихотворениях, как «Голос Дьявола», «Колдунья», «Белый Ангел», «Дьявол моря» и др.
В 1901 г. за публичное чтение стихотворения «Маленький султан», пронизанного антиправительственными настроениями, К. Бальмонт был выслан из Петербурга (с запрещением жить в Москве и других университетских городах). 1901-1902 гг. он провел в своей усадьбе Сабынино под Курском, где работал над книгой «Будем как солнце». В марте 1902 г. поэт уезжает за границу и живет в Париже, Оксфорде, Бельгии, Германии, в 1903 г. возвращается в Москву.
Книга «Будем как солнце» явилась попыткой создать космогоническую картину мира, в центре которого находится Солнце, вечный источник всего живого. Весь сборник проникнут пантеистическими мотивами поклонения стихийным силам - Луне, звездам, ветру, огню, воде («Гимн огню», «Воззвание к океану», «Ветер», «Завет бытия» и др.). Наряду с космогоническими мотивами в сборнике нашла отражение столь излюбленная поэтом теория мига, волшебного мгновения:
« У мысли нет орудья измерить глубину,
Нет сил, чтобы замедлить бегущую весну.
Лишь есть одна возможность сказать мгновенью: «Стой!»
Разбив оковы мысли, быть скованным - мечтой. »
(«Сказать мгновенью: «Стой!»«, 1901)
Эти же темы являются центральными в сборнике «Только любовь». Поэт продолжает петь гимн солнцу, свету, «жизни подателю, светлому создателю», выводящему мир, томившийся во мраке, «к красивой цельности отдельной красоты». Пожар в крови, любовное горение, экстаз чувств воспеваются в стихотворениях «Гимн Солнцу», «Солнечный луч», «Линии света» и др. Вышеназванные книги - время творческого взлета К. Бальмонта. В период 1900-1903 гг. поэт создал свои лучшие стихотворения: «Безглагольность», «Веласкес», «Я - изысканность русской медлительной речи...», «Нежнее всего» и др.
В 1904-1905 гг. издательство «Скорпион» выпустило собрание стихотворений поэта в двух томах. Этот период завершается сборником «Литургия красоты. Стихийные гимны» (М., 1905), в котором поэт бросает упрек людям, «разлюбившим Солнце», разорвавшим привычные связи, видящим золотой блеск только в лучах «презренного металла» («Люди Солнце разлюбили», «Проклятия человекам», «Человечки», «Бедлам наших дней» и др.):
« Мы знаем золото лишь в деньгах, с остывшим бледным серебром,
Не понимаем мысли молний, не знаем, что поет нам гром.
Для нас блистательное солнце не бог, несущий жизнь и меч,
А просто желтый шар центральный, планет сферическая печь. »
(«Проклятия человекам»)
В конце 1905 г. в издательстве «Гриф» вышла книга «Фейные сказки», посвященная Нинике - Нине Константиновне Бальмонт-Бруни, дочери Бальмонта и Е. А. Андреевой, и вызвавшая восторженный отзыв Брюсова.
В 1905 г. К. Бальмонт отправился в путешествие в США и Мексику. Результатом этой поездки явились не только путевые заметки и очерки, в которых он описал наиболее выдающиеся памятники древне-мексиканских культур, но и переводы мифов ацтеков и майя, составившие книгу «Змеиные цветы».
После возвращения из поездки Бальмонт оказался в самой гуще революционных событий 1905 г. В это время им созданы антимонархические произведения (сборники «Стихотворения» (1906), «Песни мстителя» (1907)). Он сотрудничает в большевистской газете «Новая жизнь» и издаваемом А. В. Амфитеатровым парижском журнале «Красное знамя». Однако его революционность не имела под собой ярко выраженной политической программы, это было скорее стихийное стремление к абсолютной свободе: «Социал-демократическая диктатура мне так же ненавистна, как и самодержавие, как и всякая власть», - пишет он в 1905 г. поэтессе Л. Вилькиной.
Опасаясь преследования (обе революционные книги К. Бальмонта были запрещены к распространению в России), 31 декабря 1905 г. поэт нелегально оставил Родину на 7 с лишним лет. Свое длительное пребывание за границей он считал политической эмиграцией (А. А. Нинов в своем документальном исследовании «Так жили поэты...», подробно исследуя материалы, касающиеся «революционной деятельности» К. Бальмонта, приходит к выводу, что охранка считала поэта опасным политическим лицом и негласный надзор за ним сохранялся даже за границей). Живя в Париже, он совершает длительные поездки по Европе и очень тоскует по России: «...временами мне кажется, что я уже не живу, что только струны мои еще звучат» (из письма к Ф. Д. Батюшкову). Ностальгия способствовала обращению поэта к национальной тематике, стимулировала увлечение русской и славянской стариной. К. Бальмонт погружается в стихию Древней Руси, перелагая былины и народные сказанья на «декадентский» лад. Фольклорные сюжеты, поэзия заговоров, заклинаний и религиозное сектантство нашли отражение в книгах «Злые чары» (1906), «Жар-птица. Свирель славянина» (1907) и «Зеленый ветроград. Слова поцелуйные» (1909). Эти сборники отчетливо свидетельствуют о явном спаде в творчестве Бальмонта. А. Блок уже в 1905 г. писал о «чрезмерной пряности» стихотворений поэта, «о переломе», наступившем в его творчестве. Действительно, недостатками вышеназванных сборников является не только рассудочность и утомительная стилизованность, но и недостаток вкуса и меры у автора, самоповторяемость, кружение вокруг одних и тех же тем и образов. Те стилистические находки, которые являлись украшением ранней поэзии Бальмонта, при многократном повторении, унылом варьировании вызывали раздражение у читателя.
«Златоцветность», «вечная солнечность», «тайновидец, песнопевец», «воздушно-алый», «стозвонный» и другие «бальмонтизмы», которыми пестрели страницы вышеназванных книг, а также сборников «Птицы в воздухе» (1908) и «Хоровод времен» (1909), делали книги поэта вялыми, однообразными и натянутыми.
В это время К. Бальмонт продолжает жить в Париже и совершает поездки по разным странам. В 1912 г. он отправляется в кругосветное путешествие, длившееся почти год (Южная Африка, Австралия, Новая Зеландия, Полинезия, Цейлон, Индия). В 1913 г. после объявления политической амнистии поэт возвратился в Москву, где его ждала торжественная встреча и многолюдный банкет (в 1912 г. в Петербурге блестяще прошло заочное чествование К. Бальмонта, посвященное 25-летию его литературной деятельности, которое было организовано Неофилологическим обществом). После возвращения на родину К. Бальмонт много ездит по стране с лекциями, посещает Грузию, учит грузинский язык, активно занимается переводческой деятельностью («Витязь в тигровой шкуре» Ш. Руставели, «Упанишады», драмы Калидасы и пр.).
В 1915 г. выходит книга К. Бальмонта «Поэзия как волшебство» - трактат о сущности и назначении лирической поэзии. Поэт приписывает слову «заклинательно-магическую силу» и даже «физическое могущество». (До этого он неоднократно обращался к проблемам языка, творчества. Его литературно-критические статьи, эссе («Горные вершины» (1904), «Белые зарницы» (1908), «Морское свечение» (1910)) посвящены русским и западноевропейским поэтам.)
В 1915-1916 гг. К. Бальмонт предпринимает лекционные поездки по центральной и азиатской части России, в мае 1916 г. посещает Японию. Он не перестает писать, особенно часто обращается к жанру сонета. В эти годы поэтом создано 255 сонетов, которые составили сборник «Сонеты Солнца, Неба и Луны» (1917).
Свержение самодержавия К. Бальмонт встретил восторженно, к Октябрьской же революции у него было резко негативное отношение. Будучи поборником абсолютной свободы, он не мог принять диктатуры пролетариата, которую считал насилием, «уздой на свободном слове». Считая себя «истинным революционером», он в 1918 г. выпустил книгу «Революционер я или нет?» (в нее вошли и стихи, и проза), в которой пытался «опротестовать» Октябрь.
В 1917-1918 гг. К. Бальмонт по-прежнему много работал: писал стихи, переводил, изучал шведский язык, сотрудничал в советских журналах, выступал с публичными лекциями. Общественной деятельности он не вел и политикой не занимался. В 1918-1920 гг. жил в Москве или подмосковном поселке Новогиреево. По свидетельству Б. Зайцева (Волга. 1989. No. 2), в эти годы он «нищенствовал, голодал, на себе таскал дровишки из разобранного забора» Бавин С.И., Семибратова А.О. Судьбы поэтов серебряного века. Русская государственная библиотека. М: Книжная палата 1993.
В историю русской литературы поэт вошел как один из виднейших представителей первого символистского поколения - так называемого «старшего символизма».
Облик лирического героя Бальмонта определяется претензией личности на высшее место в иерархии ценностей. Всеохватность, космизм индивидуалистических дерзаний, жажда всего коснуться, все испытать - постоянные приметы поэтического мышления Бальмонта. Его лирический герой не устает любоваться своей «многогранностью», стремится приобщиться к культурам всех времен и народов, принести хвалы всем богам, пройти все дороги и переплыть все моря:
« Я хочу быть первым в мире, на земле и на воде,
Я хочу цветов багряных, мною созданных везде. »
(«Как испанец», из сб. «Горящие здания»)
Лирическому сознанию Бальмонта присущ своеобразный культ мгновения: его поэзия - неустанная погоня за «мигами красоты». В высшей степени поэту была свойственна способность смешивать разнородные впечатления. Образы его поэзии, как правило» мимолетны и неустойчивы. Поэта всегда привлекал не предмет изображения, а острота ощущений и многоцветье впечатлений, вызванных в его сознании той или иной гранью реальности. Бальмонт умел поэтически возвысить непостоянство, своеобразную ветреность настроений и вкусов, дробность своего мироощущения.
Основой лирики он считал «магию слов», под которой понимал прежде всего музыкальность, завораживающий поток звуковых перекличек. Следствие такой позиции - неустойчивость, аморфность композиции стихотворения и отдельной строфы. В стихотворении как бы нет смыслового центра или эмоциональной кульминации; на первый взгляд случайное соединение отдельных фрагментов создает впечатление сиюминутной импровизации. Фиксация прихотливых нюансов настроения составляет часто предмет лирического высказывания Бальмонта.
Внимание к переменчивым состояниям природы и внутреннего мира человека сформировало импрессионистскую поэтику Бальмонта. Поэт внес серьезный вклад в техническое совершенствование русского стиха. Он умело, хотя и излишне часто использовал аллитерации, ассонансы и разнообразные типы словесных повторов. Стихотворения Бальмонта воздействуют на слушателя не столько смыслом слов, сколько звуковой «ворожбой». Ради нужных ему звуков поэт готов был пожертвовать ясностью смысла, синтаксическим разнообразием и даже лексической сочетаемостью слов (как, например, в строчке «чуждый чарам черный челн»). Поэт часто использовал однородные эпитеты, вообще тяготел к многократному повторению грамматически или синтаксически однотипных конструкций, что порой придавало его стихам монотонность.
Ранний литературный дебют и сравнительно быстро достигнутая поэтом известность обусловили заметное, хотя и кратковременное влияние, которое его поэзия оказала на многих поэтов серебряного века.
Поэта Константина Дмитриевича Бальмонта традиционно относят к представителям старшего поколения русского символизма. Однако все его творчество нельзя признать чисто символистским. Для К. Бальмонта декадентство служило не только и не столько формой эстетического отношения к жизни, сколько удобной оболочкой для создания образа творца «нового искусства». Принятая поэтом личина «стихийного гения», эгоцентризм, доходящий до нарциссизма, с одной стороны, и вечное «солнцепоклонство», верность мечте, поиски прекрасного и совершенного - с другой, позволяют говорить о нем как о поэте неоромантического склада. При этом нельзя отрицать, что присущая К. Бальмонту «солнечность», стремление к постоянному обновлению («Когда слушаешь Бальмонта - всегда слушаешь весну», - писал о нем А. Блок), способность «остановить мгновение», и при этом богатая палитра красок, свет и воздух, которые пронизывают его стихи, особенно ранние, придают его творчеству импрессионистический характер.
К. Бальмонт написал 35 книг стихов, 20 книг прозы, его переводы составляют более 10 000 печатных страниц (среди них - поэты разных стран: В. Блейк, Э. По, П. Б. Шелли, О. Уайльд, Ш. ван Лерберг, Гауптман, Бодлер, Задерман; испанские песни, словацкий, грузинский эпос, югославская, болгарская, литовская поэзия, а также стихотворения поэтов Мексики, Полинезии, Японии и Индии). Этот список бесконечен: Бальмонт и в переводческой деятельности, как и в поэзии, был ненасытен и всеохватен. Среди написанного им есть художественная и автобиографическая проза, мемуары, филологические трактаты, историко-литературные исследования и критические эссе, а также «записные книжки» и многочисленные письма. В 1910 г. поэт заявил, что через полвека будет издано собрание его сочинений в девяносто трех томах или выше. Это предсказание не сбылось, как не сбылись и многие другие пророчества, к которым экзальтированный автор был весьма склонен.
К. Бальмонт вообще любил мистификацию, необычные поступки, нарочито пренебрегал условностями, что провоцировало появление многочисленных сплетен, анекдотов, таинственных историй. Театральность, эпатаж часто служили ему дурную службу (достаточно вспомнить строки «Я ненавижу человечество...» или «Хочу я зноя атласной груди... хочу одежды с тебя сорвать»). Однако крупнейший исследователь творчества поэта Вл. Орлов считает, что все это было наносное: «При всей экзальтированности, сделанности, сверхчеловечности Бальмонт был неутомимым тружеником». Он очень много работал, писал каждый день и очень плодотворно, всю жизнь занимался самообразованием («прочитывал целые библиотеки»), с легкостью изучал языки, интересовался не только литературой и искусством, но и естественными науками химией, ботаникой, геологией и др. При этом много путешествовал, объездил буквально весь свет, отдаваясь сладостному ощущению победы «над веками и пространствами», не только обогащаясь все новыми и новыми впечатлениями, но и погружаясь в историю, этнографию, фольклористику каждой новой страны.
И хотя 93 тома его сочинений не изданы и никогда не будут изданы, его «исступленная любовь к поэзии, тонкое чутье к красоте стиха», необыкновенная музыкальность и способность уловить и запечатлеть тончайшие нюансы любовного чувства и настроения природы позволяют говорить о нем как об одном из самых интересных поэтов серебряного века Стахова М.В. Константин Бальмонт (Судьбы поэтов серебряного века). М: Просвещение, 2001.
В марте 1920 г. был отмечен юбилей поэта - выход его первого («ярославского») сборника стихов, а в июне вместе с женой (Е.К. Цветковской) и дочерью Миррой он навсегда покинул Россию (эту командировку устроил старинный друг Бальмонта - Ю. Балтрушайтис).
В эмиграции он жил в Париже, либо в небольших городках на берегу Атлантического океана. Его литературная деятельность 20-х - середины 30-х гг. была очень интенсивной: сотрудничал в парижских газетах «Последние новости» и «Современные записки», в некоторых прибалтийских изданиях, издавал книги, читал лекции в Сорбонне, у него было несколько публикаций в американских и итальянских газетах. В конце 20-х гг. Бальмонт переводил славянских и литовских поэтов. Но, несмотря на такую напряженную работу, зарабатывал он мало и был вынужден подолгу жить в провинции. «Эмиграция прошла для него под знаком упадка, - отмечал Б. Зайцев. - Как поэт он вперед не шел, хотя писал очень много». За границей им были созданы сборники «Марево» (1922), «Мое - ей» (1924), «В раздвинутой дали» (1929), «Голубая подкова» (1935), «Светослужение» (1936-1937).
Поэт очень болезненно переживал разлуку с Родиной: «...нет дня, когда бы я не тосковал о России, нет часа, когда бы я не порывался вернуться». Тоска по родине, отрыв от родной почвы, утрата корней («Мое сердце в России, а я здесь, у океана. Бытие неполное», - писал он одному из корреспондентов) - вот основные темы эмигрантского периода творчества, нашедшие отражение в стихотворениях «Прощание с древом», «Узник», «Просветы», «Сны», «Она», «Россия», «Мое - ей», «Я русский» и др.
В позднем творчестве поэта мало «бальмонтизмов», его стиль стал суше, краски - прозрачнее, а музыка стиха - грустнее и тише:
« И птица-флейта мне напела в сердце ласку.
Я видел много стран. Я знаю много мест.
Но пусть пленителен богатый мир окрест.
Люблю я звездную России снежной сказку
И лес, где лик берез - венчальный лик невест. »
(«В звездной сказке»)
В 1932 г. у Бальмонта появились первые признаки душевного заболевания. До 1936 г. он жил в убежище «Русский дом», устроенном для нуждающихся эмигрантов матерью Марией (Е. Ю. Кузьминой-Караваевой) в местечке Нуазиле-Гран. Болезнь быстро прогрессировала, поэт подолгу лечился в клинике, и в творческом отношении 1937-1942 гг. были практически бесплодными. В 1942 г. Константин Дмитриевич скончался. Перед смертью он исповедовался: «...Этот, казалось бы, язычески поклонявшийся жизни, успехам ее и блескам человек, исповедуясь перед кончиной, произвел на священника глубокое впечатление искренностью и силой покаяния - считал себя неисправимым грешником, которого нельзя простить».
Проводить поэта в последний путь пришли несколько человек, на памятнике его по-французски выбили слова: Константин Бальмонт - русский поэт.
СМЕРТЬ
Не верь тому, кто говорит тебе,
Что смерть есть смерть: она — начало жизни,
Того существованья неземного,
Перед которым наша жизнь темна,
Как миг тоски — пред радостью беспечной,
Как черный грех — пред детской чистотой.
Нам не дано понять всю прелесть смерти,
Мы можем лишь предчувствовать ее,—
Чтоб не было для наших душ соблазна
До времени покинуть мир земной
И, не пройдя обычных испытаний,
Уйти с своими слабыми очами
Туда, где ослепил нас высший свет.
Пока ты человек, будь человеком
И на земле земное совершай,
Но сохрани в душе огонь нетленный
Божественной мистической тоски,
Желанье быть не тем, чем быть ты можешь.
Бестрепетно иди все выше — выше,
По лучезарным чистым ступеням,
Пока перед тобой не развернется
Воздушная прямая бесконечность,
Где время прекращает свой полет.
Тогда познаешь ты, что есть свобода
В разумной подчиненности Творцу,
В смиренном почитании Природы,—
Что как по непочатому пути
Всегда вперед стремится наше Солнце,
Ведя с собой и Землю и Луну
К прекрасному созвездью Геркулеса,
Так, вечного исполнено стремленья,
С собой нас увлекает Божество
К неведомой, но благодатной цели.
Живи, молись — делами и словами,
И смерть встречай как лучшей жизни весть.
ФАНТАЗИЯ
Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,
Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берез;
Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск Луны приемлет
И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грез.
Слыша тихий стон метели, шепчут сосны, шепчут ели,
В мягкой бархатной постели им отрадно почивать,
Ни о чем не вспоминая, ничего не проклиная,
Ветви стройные склоняя, звукам полночи внимать.
Чьи-то вздохи, чье-то пенье, чье-то скорбное моленье,
И тоска, и упенье,— точно искрится звезда,
Точно светлый дождь струится,— и деревьям что-то мнится,
То, что людям не приснится, никому и никогда.
Это мчатся духи ночи, это искрятся их очи,
В час глубокой полуночи мчатся духи через лес.
Что их мучит, что тревожит? Что, как червь, их тайно гложет?
Отчего их рой не может петь отрадный гимн Небес?
Все сильней звучит их пенье, все слышнее в нем томленье,
Неустанного стремленья неизменная печаль,—
Точно их томит тревога, жажда веры, жажда Бога,
Точно мук у них так много, точно им чего-то жаль.
А Луна все льет сиянье, и без муки, без страданья,
Чуть трепещут очертанья вещих сказочных стволов;
Все они так сладко дремлют, безучастно стонам внемлют,
И с спокойствием приемлют чаты ясных светлых снов.
ЗАРНИЦА
Как в небесах, объятых тяжким сном,
Порой сверкает беглая зарница,
Но ей не отвечает дальний гром,—
Так точно иногда в уме моем
Мелькают сны, и образы, и лица,
Погибшие во тьме далеких лет,—
Но мимолетен их непрочный свет,
Моя душа безмолвна, как гробница,
В ней отзыва на и призывы нет
МОЛИТВА
Господи Боже, склони свои взоры
К нам, истомленным суровой борьбой,
Словом Твоим подвигаются горы,
Камни как тающий воск пред Тобой!
Тьму отделил Ты от яркого света,
Создал Ты небо, и Небо небес,
Землю, что трепетом жизни согрета,
Мир, преисполненный скрытых чудес!
Создал Ты Рай — тоб изгнать нас из Рая.
Боже опять нас к себе возврати,
Мы истомились, во мраке блуждая,
Если мы грешны, прости нас, прости!
Не искушай нас бесцельным страданьем,
Не утомляй непослиьной борьбой,
Дай возвратиться к Тебе с упованьем,
Дай нам, о Господи, слиться с тобой!
Имя Твое непонятно и чудно,
Боже Наш, Отче Наш, полный любви!
Боже, нам горько, нам страшно, нам трудно,
Сжалься, о, сжалься, мы — дети твои!
ЛУННЫЙ СВЕТ
Сонет
Когда Луна сверкнет во мгле ночной
Своим серпом, блистательным и нежным,
Моя душа стремится в мир иной,
Пленяясь всем далеким, всем безбрежным.
К лесам, к горам, к вершинам белоснежным
Я мчусь в мечтах, как будто дух больной,
Я бодрствую над миром безмятежным,
И сладко плачу, и дышу — Луной.
Впиваю это бледное сиянье,
Как эльф, качаюсь в сетке из лучей,
Я слушаю, как говорит молчанье.
Людей родных мне далеко страданье,
Чужда мне вся земля с борьбой своей,
Я — облачко, я — ветерка дыханье.
НИТЬ АРИАДНЫ
Меж прошлым и будущим нить
Я тку неустанной проворной рукою:
Хочу для грядущих столетий покорно и честно служить
Борьбой, и трудом, и тоскою,—
Тоскою о том, чего нет,
Что дремлет пока, как цветок под водою,
О том, что когда-то проснется чрез многие тысячи лет,
Чтоб вспыхнуть падучей звездою.
Есть много не сказанных слов,
И много созданий, не созданных ныне,—
Их столько же, сколько песчинок среди бесконечных песков,
В немой Аравийской пустыне.
* * *
Уходит светлый Май. Мой небосклон темнеет.
Пять быстрых лет пройдет,— мне минет тридцать лет.
Замолкнут соловьи, и холодом повеет,
И ясных вешних дней навек угаснет свет.
И в свой черед придут дни, полные скитаний,
Дни, полные тоски, сомнений и борьбы,
Когда заноет грудь под тяжестью страданий,
Когда познаю гнет властительной Судьбы.
И что мне жизнь сулит? К какой отраде манит?
Быть может, даст любовь и счастье? О, нет!
Она во всем солжет, она во всем обманет,
И поведет меня путем тернистых бед.
И тем путем идя, быть может, падать стану,
Утрачу всех друзей, моей душе родных,
И,— чтО всего страшней,— быть может, перестану
Я верить в честь свою и в правду слов своих.
Пусть так. Но я пойду вперед без колебанья —
И в знойный день, и в ночь, и в холод, и в грозу:
Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье,
Хочу я отереть хотя одну слезу!
* * *
Одна есть в мире красота.
Не красота богов Эллады,
И не влюбленная мечта,
Не гор тяжелые громады,
И не моря, не водопады,
Не взоров женских чистота.
Одна есть в мире красота —
Любви, печали, отреченья,
И добровольного мученья
За нас распятого Христа.
БОЛОТО
О, нищенская жизнь, без бурь, без ощущений,
Холодный полумрак, без звуков, без огня.
Ни воплей горестных, ни гордых песнопений,
Ни тьмы ночной, ни света дня.
Туманы, сумерки. Средь тусклого мерцанья
Смешались контуры, и краски, и черты,
И в царстве мертвого бессильного молчанья
Лишь дышат ядовитые цветы.
Да жабы черные, исчадия трясины,
Порою вынырнут из грязных спящих вод,
И, словно радуясь обилью скользкой тины,
Ведут зловещий хоровод.
БЕЗ УЛЫБКИ, БЕЗ СНОВ
На алмазном покрове снегов,
Под холодным сияньем Луны,
Хорошо нам с тобой! Без улыбки, без слов,
Обитатели призрачной светлой страны,
Погрузились мы в море загадочных снов,
В царстве бледной Луны.
Как отрадно в глубокий полуночный час
На мгновенье все скорби по-детски забыть,
И, забыв, что любовь невозможна для нас,
Как отрадно мечтать и любить,
Без улыбки, без слов,
Средь ночной тишины,
В царстве вечных снегов,
В царстве бледной Луны.
РОДНАЯ КАРТИНА
Стаи птиц. Дороги лента.
Повалившийся плетень.
С отуманенного неба
Грустно смотрит тусклый день.
Ряд берез, и вид унылый
Придорожного столба.
Как под гнетом тяжкой скорби
Покачнулася изба.
Полусвет и полусумрак,—
И невольно рвешься вдаль,
И невольно давит душу
Бесконечная печаль.
ЗАЧЕМ?
Господь, Господь, внемли, я плачу, я тоскую,
Тебе молюсь в вечерней мгле.
Зачем Ты даровал мне душу неземную —
И приковал меня к земле?
Я говорб с Тобой сквозь тьму тысячелетий,
Я говорю Тебе, Творец,
Что мы обмануты, мы плачем, точно дети,
И ищем: где же наш Отец?
Когда б хоть миг один звучал Твой голос внятно,
Я был бы рад сиянью дня,
Но жизнь, любовь, и смерть — все страшно, непонятно,
Все неизбежно для меня.
Велик Ты, Господи, но мир Твой неприветен,
Как все великое, он нем,
И тысячи веков напрасен, безответен
Мой скорбный крик «Зачем, зачем?..»
* * *
Мне ненавистен гул гигантских городов,
Противно мне толпы движенье,
Мой дух живет среди лесов,
Где в тишине уединенья
Внемлю я музыке незримых голосов,
Где неустанный бег часов
Не возмущает упоенья,
Где сладко быть среди цветов
И полной чашей пить из родника забвенья.
* * *
Я знаю, чтó значит — безумно рыдать,
Вокруг себя видеть пустынб бесплодную,
Чтó значит — с отчаяньем в зиму холодную
Напрасно весны ожидать.
Но знаю я такж, что гимн соловья
Лишь тем и хорош, что пожож на рыдание,
Что гор снеговых вековое молчание
ПРекрасней, чем лепет ручья.
У СКАНДИНАВСКИХ СКАЛ
Дремлют гранитные скалы, викингов приют опустевший,
Мрачные сосны одели их твердую темную грудь.
Скорбь в небесах разлита, точно грусть о мечте отлетевшей,
Ночь без Луны и без звезд бесшумно свершает свой путь.
Ластится к берегу море волной шаловливо-беспечной,
Сердце невольно томится какою-то странной тоской:
Хочется слиться с Природой, прекрасной, гигантской, и вечной,
Хочется капелькой быть в безграничной пучине морской.
ПРИЗРАК
Где бы ни был я, везде, как тень, со мной —
Мой милый брат, отшедший в жизнь иную,
Тоскующий, как ангел неземной,
В своей душе таящий скорбь немую,—
Так явственно стоит он предо мной.
И я, как он, и плачу и тоскую;
Но плачу ли, смеюсь ли,— дух родной,—
Он никогда меня не покидает,
Со мной живет он жизнию одной.
Лишь иногда в тревожный час ночной,
Невольно ум в тоске изнемогает,
И я его спрошу: «В стане иной,
За темною загадочной могилой,
Увидимся ль с тобой, о, брат мой милый?»
В его глазах тогда мелькает тень,
И слезы он блестящие роняет,
И как пред ночью тихо гаснет день,
Так от меня он тихо улетает.
У ФИОРДА
Хмуро северное небо,
Скорбны плачущие тучи,
С темных скал на воды фьорда
Мрачно смотрит лес могучий.
Безотрадно здесь мерцанье
Безглагольной глубины,
Неприветны вздохи ветра
Между ветками сосны.
Прочь душа отсюда рвется,
Жаждет воли и простора,
Жаждет луга, трав душистых,
Их зеленого убора.
И встревоженный мечтою
Слышишь в ропоте волны —
Колокольчик русской тройки
В царстве степи и Луны.
ЗАРОЖДАЮЩАЯСЯ ЖИЗНЬ
Сонет
Еще последний снег в долине мглистой
На светлый лик весны бросает тень,
Но уж цветет душистая сирень,
И барвинок, и ландыш серебристый.
Как кроток и отраден день лучистый,
И как приветна ив прибрежных сень.
Как будто ожил даже мшистый пень,
Склонясь к воде, бестрепетной и чистой.
Кукушки нежный плач в глуши лесной
Звучит мольбой тоскующей и странной.
Как весело, как горестно весной,—
Как мир хорош в своей красе нежданной,
Контрастов мир, с улыбкой неземной,
Загадочный под дымкою туманной.
НОРВЕЖСКАЯ ДЕВУШКА
Очи твои, голубые и чистые —
Слиянье небесной лазури с изменчивым блеском волны;
Пряди волос золотистые
Нежнее, чем нить паутины в сиянье вечерней Луны.
Вся ты — намек, вся ты — сказка прекрасная,
Ты — отблеск зарницы, ты — отзвук загадочной песни без слов;
Светлая, девственно-ясная,
Вакханка с душою весталки, цветок под покровом снегов.
* * *
Ты — шелест нежного листка,
Ты — ветер, шепчущий украдкой,
Ты — свет, бросаемый лампадкой,
Где брезжит сладкая тоска.
Мне чудится, что я когда-то
Тебя видал, с тобою был,
Когда я сердцем то любил,
К чему мне больше нет возврата.
ЧАЙКА
Чайка, серая чайка с печальными криками носится
Над холодной пучиной морской.
И откуда примчалась? Зачем? Почему ее жалобы
Так полны безграничной тоской?
Бесконечная даль. Неприветное небо нахмурилось,
Закурчавилась пена седая на гребне волны.
Плачет северный ветер, и чайка рыдает, безумная,
Бесприютная чайка из дальней страны.
ГОРНЫЙ КОРОЛЬ
Скандинавская песня
Горный король на далеком пути.
- Скучно в чужой стороне.-
Деву-красавицу хочет найти.
- Ты не вернешься ко мне.-
Видит усадьбу на мшистой горе.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстэн-малютка стоит на дворе.
- Ты не вернешься ко мне.-
Он называет невестой ее.
- Скучно в чужой стороне.-
Деве дарит ожерелье свое.
- Ты не вернешься ко мне.-
Дал ей он кольца, и за руку взял.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстэн-малютку в свой замок умчал.
- Ты не вернешься ко мне.-
Годы проходят, пять лет пронеслось.
- Скучно в чужой стороне.-
Много бедняжке поплакать пришлось.
- Ты не вернешься ко мне.-
Девять и десять умчалось лет.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстэн забыла про солнечный свет.
- Ты не вернешься ко мне.-
Где-то веселье, цветы, и весна.
- Скучно в чужой стороне.-
Кирстэн во мраке тоскует одна.
- Ты не вернешься ко мне.-
КАРТИНКА
В глухую ночь, неясною толпой,
Сбираются души моей созданья,
Тяжелою медлительной стопой
Проходят предо мной воспоминанья.
Я слышу песни, смех, и восклицанья,
Я вижу, как неровною тропой,
Под ласкою вечернего сиянья,
Пред сном идут стада на водопой.
Едва-едва передвигая ноги,
Вздымают пыль клубами у дороги
Толпы овец пушистых и быков.
Пастух устал, об ужине мечтает,
И надо всей картиною витает
Веселый рой беспечных сельских снов.
* * *
О, если б мне сердце холодное,
Холодное сердце русалки,—
Чтоб мог мог я спокойно внимать неумолчному ропоту Моря,
И стону страданий людских!
О, если б мне крылья орлиные,
Свободные сильные крылья,—
Чтоб мог я на них улететь в безграничное царство Лазури,
Чтоб мог я не видеть людей!
МЕЧТА
Стекло Балтийских вод под ветром чуть дрожало,
Среди печальных шхер на Север мы неслись.
Невольно ты ко мне свой милый взор склоняла.
В двух молодых сердцах мечты любви зажглись.
Ты мне казалась волшебною загадкой,
Казался я тебе загадкою,— и мы
Менялись взорами влюбленными, украдкой,
Под кровом северной вечерней полутьмы.
Как хороши любви любви застенчивые ласки,
Когда две юные души озарены
Мечтой минутною, как чары детской сказки,
Как очертания причудливой волны.
Ни слова мы с тобой друг другу не сказали,
Но был наш разговор без слов красноречив,
С тобой расстался я без муки, без печали,
Но сохранил в душе восторженный порыв.
...Теперь другую страсть, страсть знойную, лелея,
Я более пленен той чистою мечтой,—
Как бледный Север мне и ближе, и милее,
Чем светлый знойный Юг с своею красотой.
* * *
Когда между тучек туманных
Полночной порой загорится Луна,
Душа непонятной печали полна,
Исполнена дум несказанных,
Тех чувств, для которых названия нет,
И той Красоты бесконечной,
Что, вспыхнув, зарницею вечной,
Сияет потом в черном сумраке лет.
* * *
Катерине Алексеевне Андреевой
Я расстался с печальной Луною,—
Удалилась царица небес,
Там, в горах, за их черной стеною,
Ее лик омраченный исчез.
И в предутреннем сумраке ясном
Мне послышался вздох ветерка,
И в лазури, на небе прекрасном,
Отразилась немая тоска.
Силуэты лесных великанов
Молчаливо предстали вдали,
И покровы дрожащих туманов
Над заплаканным лугом легли.
Вся Природа казалась больною
И как будто молила меня,
И грустила, прощаясь с Луною,
В ожидании знойного дня.
* * *
Есть красота в постоянстве страдания
И в неизменности скорбной мечты.
Знойного яркого Солнца сияние,
Пышной Весны молодые черты
В сердце не так вызывают сознание
Лски больной, неземной красоты,
Как замка седые руины, печальной Луны трепетание,
Застенчивых сумерек скорбь, или осени грустной листы.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ ПЕСНЯ
Липы душистой цветы распускаются...
Спи, моя радость, усни!
Ночь нас окутает ласковым сумраком,
В небе далеком зажгутся огни,
Ветер о чем-то зашепчет таинственно,
И позабудем мы прошлые дни,
И позабудем мы муку грядущую...
Спи, моя радость, усни!
Бедный ребенок, больной и застенчивый,
Мало на горькую долю твою
Выпало радости, много страдания.
Как наклоняется нежно к ручью
Ива плакучая, ива печальная,
Так заглянула ты в душу мою,
Ищешь ответа в ней... Спи! Колыбельную
Я тебе песню спою!
О, моя ласточка, о, моя деточка,
В мире холодном с тобой мы одни,
Радость и горе разделим мы поровну,
Крепче к надежному сердцу прильни,
Мы не изменимся, мы не расстанемся,
Будем мы вместе и ночи и дни.
Вместе с тобою навек успокоимся...
Спи, моя радость, усни!
АВГУСТ
Сонет
Как ясен Авшуст, нежный и спокойный,
Сознавший мимолетность красоты.
Позолотив древесные листы,
Он чувства заключил в порядок стройный.
В нем кажется ошибкой полдень знойный,—
С ним больше сродны грустные мечты,
Прохлада, прелесть тихой простоты
И отдыха от жизни беспокойной.
В последний раз, пред острием серпа,
Красуются колосья наливные,
Взамен цветов везде плоды земные.
Отраден вид тяжелого снопа,
А в небе журавлей летит толпа,
И криком шлет «прости» в места родные.
* * *
Марусе С***
О, птичка нежная, ты не поймешь меня,
Пока в твоих глазах сверкает утро Мая.
Твой голос чуть дрожит, как серебро звеня,
С улыбкой на тебя взирает мать родная.
О, птичка нежная, ты не поймешь меня!
Везде нас ждет печаль. Мрачна юдоль земная.
Мне страшно за тебя. Я плачу. Я скорблю.
Из темного угла, твоим словам внимая,
Смотрю я на тебя и Господа молю:-
Пусть будет для нее легка стезя земная!
Увы, и предо мной блистали краски дня.
Мой день давно погас. Со мною тьма ночная.
И я когда-то пел, чужую скорбь гоня,
Когда-то и ко мне склонялась мать родная...
О, птичка нежная, ты не поймешь меня!
ПАМЯТИ И. С. ТУРГЕНЕВА
Уходят дни. И вот уж десять лет
Прошло с тех пор, как смерть к тебе склонилась.
Но смерти для твоих созданий нет,
Толпа твоих видений, о, поэт,
Бессмертием навеки озарилась.
В немом гробу ты спишь глубоким сном.
Родной страны суровые метели
Рыдают скорбно в сумраке ночном,
Баюкают тебя в твоей постели,
И шепчут о блаженстве неземном.
Ты заслужил его. Во тьме невзгоды,
Когда, под тяжким гнетом, край родной,
Томясь напрасной жаждою свободы,
Переживал мучительные годы,
Ты был исполнен думою одной:-
Кумир неволи сбросит с пьедестала,
Живой волной ударит в берега,
Сломить ту силу, что умы сковала,—
И ты поклялся клятвой Ганнибала,
Жить лишь затем, чтоб растоптать врага.
И ты спустился в темные пучины
Народной жизни, горькой и простой,
Пленяющей печальной красотой,
И подсмотрел цветы средь грязной тины,
Средь грубости — любви порыв святой.
И слился ты с той светлою плеядой,
Пред чьим огнем рассеялася тьма,
Пред чьим теплом растаяла зима;
Нахлынули борцы живой громадой,—
И пала крепостничества тюрьма.
Но в этот миг, зиждительный и чудный,
Ты не хотел душою отдохнуть,
Святым огнем твоя горела грудь,
И вот опять — далекий, многотрудный,
Перед тобой открылся новый путь.
Дворянских гнезд заветные аллеи.
Забытый сад. Полузаросший пруд.
Как хорошо, как все знакомо тут!
Сирень, и резеда, и эпомеи,
И георгины гордые цветут.
Затмилась ночь. Чуть слышен листьев ропот.
За рощей чуть горит Луны эмаль.
И в сердце молодом встает печаль.
И слышен чей-то странный, грустный шепот.
Кому-то в этот час чего-то жаль.
И там вдали, гду роща так туманна,
Где луч едва трепещет над тропой,—
Елена, Маша, Лиза, Марианна,
И Ася, и несчастная Сусанна -
Собралися воздушною толпой.
Знакомые причудливые тени,
Создания любви и красоты,
И девственной, и женственной мечты,
Их вызвал к жизни чистый нежный гений,
Он дал им форму, краски, и черты.
Не будь его, мы долго бы не знали
Страданий женской любящей души,
Ее заветных дум, немой печали,
Лишь с ним для нас впервые прозвучали
Те песни, что таилися в тиши.
Он возмутил стоячих вод молчанье,
Запросам тайным громкий дал ответ,
Из тьмы он вывел женщину на свет,
В широкий мир стремлений и сознанья,
На путь живых восторгов, битв и бед.
Вот почему, с любовью вспоминая
О том, кто удалился в мир иной,
Пред кем зажегся светоч неземной,
Здесь собралась толпа ему родная,
С ним слившаяся мыслию одной:-
Пусть мы с тобой разлучены судьбою
Уж десять невозвратных долгих лет,
Но ты, наш друг, учитель, и поэт,
Средь нас живешь! Сверкает над тобою
Бессмертия нетленный чистый свет!
ЗАРЯ
Николаю Ильичу Стороженко
Брызнули первые искры рассвета,
Дымкой туманной покрылся ручей.
В утренний час его рокот звончей.
Ночь умирает... И вот уж одета
В нерукотворные ткани из света,
В поясе пышном из ярких лучей,
Мчится Заря благовонного лета
Из-за лесов и морей,
Медлит на высях обрывистых гор,
Смотрится в зеркало синих озер,
Мчится Богиня Рассвета.
Следом за ней
Легкой гирляндою эльфы несутся,
Хором поют: «Пробудилась Заря!»
Эхом стократным их песни везде отдаются,
Листья друг к другу с бозмолвною ласкою жмутся,
В небе — и блеск изумруда, и блеск янтаря,
Нежных малиновок песни кристальные льются:
«Кончилась Ночь! Пробудилась Заря!»
ДУХИ ЧУМЫ
Мы спешим, мы плывем
На могучей волне,
Незнакомы со сном,
Но всегда с полусне.
Слезы жен и детей
Не заметит наш глаз,
И где смерть для людей,
Там отрада для нас.
Нашей властью звучат
Панихиды в церквах,
В двери к людям стучат
Смерть, и гибель, и страх.
Между вешних листов,
Символ сгибнувших сил,
Миллионы крестов,
Миллионы могил.
Любо нежную мать
Умертвить, погубить,
Мы не можем ласкать,
Не умеем любить.
В эти дни, как и встарь,
Каждый миг, каждый час,
Лучший дар на алтарь
Жизнь приносит для нас.
И спешим, и плывем
Мы в ночной тишине,
Незнакомы со сном,
Но всегда в полусне.
* * *
О, женщина, дитя, привыкшее играть
И взором нежных глаз, и лаской поцелуя,
Я должен бы тебя всем сердцем презирать,
А я тебя люблю, волнуясь и тоскуя!
Люблю и рвусь к тебе, прощаю и люблю,
Живу одной тобой в моих дерзаньях страстных,
Для прихоти твоей я душу погублю,
Все, все возьми себе — за взгляд очей прекрасных,
За слово лживое, что истины нежней,
За сладкую тоску восторженных мучений!
Ты, море странных снов, и звуков, и огней!
Ты, друг и вечный враг! Злой дух и добрый гений!
ЦВЕТОК
Умер бедный цветок на груди у тебя,
Он навеки поблек и завял,
Но он умер тревожно и нежно любя,
Он недаром страдал.
Долго ждал он тебя на просторе полей,
Целый день на груди красовался твоей,
Как он пышно, как чудно, как ярок блистал,
Он недаром любил и страдал.
* * *
Дышали твои ароматные плечи,
Упругие груди неровно вздымались,
Твои сладострастные тихие речи
Мне чем-то далеким и смутным казались.
Над нами повиснули складки алькова,
За окнами полночь шептала невнятно,
И было мне это так чуждо, так ново,
И так несказанно, и так непонятно.
И грезилось мне, что, прильнув к изголовью,
Как в сказке, лежу я под райскою сенью,
И призрачной был я исполнен любовью,
И ты мне казалась воздушною тенью.
Забыв о борьбе, о тоске, о проклятьях,
Как нектар, тревогу я пил неземную,—
Как будто лежал я не в грешных объятьях,
Как будто лелеял я душу родную.
ПЕСНЯ БЕЗ СЛОВ
Ландыши, лютики. Ласки любовные.
Ласточки лепет. Лобзанье лучей.
Лес зеленеющий. Луг расцветающий.
Светлый свободный журчащий ручей.
День догорает. Закат загорается.
Шепотом, ропотом рощи полны.
Новый восторг воскресает для жителей
Сказочной светлой свободной страны.
Ветра вечернего вздох замирающий.
Полной Луны переменчивый лик.
Радость безумная. Грусть непонятная.
Миг неизбежного. Счастия миг.
РАБСТВО
Сонет
Ты льнешь ко мне, как гибкая лоза,
И все твои движения красивы,
Твоих волос капризные извивы
Пышнее, чем полночная гроза.
Настолько же прекрасны, как и лживы,
Глубокие спокойные глаза,
Где искрится притворная слеза,
Где видны сладострастные порывы.
Тот будет твой безвольный раб всегда,
Кого ты отравила поцелуем,
В нем прошлое погибнет без следа,
В нем вечно будет жгучая вражда
К тому, чем прежде был он так волнуем,
К святыне, что погасла, как звезда.
КОШМАР
Сонет
В печальный миг, в печальный час ночной,
В алькове пышном, полном аромата,
Покоилась она передо мной,
Дремотою изнеженной объята.
И понял я, что мне уж нет возврата
К прошедшему, к Лазури неземной:-
Я увидал не человека-брата,
Со мною был бездушный зверь лесной.
Незримыми немыми голосами
Душа моя наполнилася вдруг
От этих губ, от этих ног и рук.
Мгновения сменялися часами,
И видел я везде — везде вокруг —
Змею с полузакрытыми глазами.
* * *
Нет, мне никто не сделал столько зла,
Как женщина, которая твердила
Мне каждый миг: «Люблю тебя, люблю!»
Она украдкой кровь мою,
Как злой вампир, пила.
Она во мне все чистое убила,
Она меня к могиле привела.
Забыв весь мир, забыв, что люди, братья,
Томятся где-то там, во тьме, вдали,
Я заключил в преступные объятья
Тебя, злой дух, о, перл Земли.
Озарены больным сияньем лунным,
Окутаны туманной полумглой,
Подобно духам тьмы иль звукам струнным,
Витаем мы меж Небом и Землей.
Твой образ, то насмешливый, то милый,
Мне грезится в каком-то смутном сне,
Цветы любви сбирая над могилой,
Я вижу, как ты гроб готовишь мне.
Как мертвецу, мне чуждо все живое...
Но кто же ты, мой гений неземной,
Во мне зажегший пламя роковое?
Страдаю я, покуда ты со мной,—
А нет тебя — и я страдаю вдвое.
В твоей душе слились добро и зло...
Зачем твое дыханье огневое
Меня сожгло?
О, как прекрасна ты неотразимо,
Как властна ты заставить все забыть!
Твой нежный смех — улыбка серафима,
И я тебя не в силах не любить!
Но почему же во мне неудержимо
Желание встает — тебя убить?
ЛАСТОЧКИ
Сонет
Земля покрыта тьмой. Окончен день забот.
Я в царстве чистых дум, живых очарований.
На башне вдалеке протяжно полночь бьет,
Час тайных встреч, любви, блаженства, и рыданий.
Невольная в душе тоска растет, растет.
Встает передо мной толпа воспоминаний,
То вдруг отпрянет прочь, то вдруг опять прильнет
К груди, исполненной несбыточных желаний.
Так знойный летний день, над гладью вод речных
Порою ласточка игриво пронесется,
За ней вослед толпа сестер ее живых,
Веселых спутниц рой как будто бы смеется,
Щебечут громко все,— и каждая из них
Лазури вод на миг крылом коснется.
ГРУСТЬ
Внемля ветру, тополь гнется, с неба дождь осенний льется,
Надо мною раздается мерный стук часов стенных;
Мне никто не улыбнется, и тревожно сердце бьется,
И из уст невольно рвется монотонный грустный стих;
И как тихий дальний топот, за окном я слышу ропот,
Непонятный странный шепот — шепот капель дождевых.
Отчего так ветру скучно? Плачет, ноет он докучно,—
И в ответ ему стозвучно капли бьются и бегут;
Я внемлю, мне так же скучно, грусть со мною неразлучна,
Равномерно, однозвучно рифмы стройные текут;
В эту пору непогоды, под унылый плач Природы,
Дни, мгновенья, точно годы — годы медленно идут.
* * *
В поле искрилась роса,
В небесах царил покой,
Молодый голоса
Звонко пели за рекой.
Но меж тем как песни звук
Озарял немую даль,
Точно тень, бродила вкруг
Неутешная печаль.
И, скорбя о трудном дне,
Где-то дух страдал людской,
Кто-то плакал в тишине
С бесконечною тоской.
СМЕРТЬ
Сонет
Суровый призрак, демон, дух всесильный,
Владыка всех пространств и всех времен,
Нет дня, чтоб жатвы ты не снял обильной,
Нет битвы, где бы ты не брал знамен.
Ты шлешь очам бессоным сон могильный,
Несчастному, кто к пыткам присужден,
Как вольный ветер, шепчешь в келье пыльной,
И свет даришь тому, кто тьмой стеснен.
Ты всем несешь свой дар успокоенья,
И даже тем, кто суетной душой
Исполнен дерзновенного сомненья.
К тебе, о, царь, владыка, дух забвенья,
Из бездны зол несется возглас мой:-
Приди. Я жду. Я жажду примиренья!
СМЕРТЬ, УБАЮКАЙ МЕНЯ
Жизнь утомила меня.
Смерть, наклонись надо мной!
В небе — предчувствие дня,
Сумрак бледнеет ночной...
Смерть, убаюкай меня
Ранней душистой весной,
В утренней девственной мгле,
Дуб залепечет с сосной.
Грустно поникнет к земле
Ласковый ландыш лесной.
Вестник бессмертного дня,
Где-то зашепчет родник,
Где-то проснется, звеня...
В этот таинственный миг,
Смерть, убаюкай меня!