28 марта 2024  14:29 Добро пожаловать к нам на сайт!
Сценарии

Виктория Кейль

Хляби небесные

(Окончание, начало в № 23)


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

АКТ ДЕСЯТЫЙ «БЛАНКА. ССОРА»

Комната первого акта, небольшая перестановка: швейная машина занавешена и на ней телевизор, поставленный так, чтобы было всем видно, на этажерке книги вместо дорогих статуэток, на столе прибрано, ваза с фруктами и цветы, на кушетке в полусидячем положении Розалину Августовну, которую перенесли временно на лето в гостиную, рядом с кушеткой передвижной столик на колёсиках, Екатерина Павловна кормит РозалинуАвгустовну с ложечки

Розалина Августовна: (капризничает) Зачем вы даете мне эту картошку? – она вся пропитана фекалиями...!!

Екатерина Павловна: Господи, маман, как Вы стали выражаться.

Розалина Августовна: Никак я не выражаюсь.

Екатерина Павловна: Что за жаргон? откуда здесь взяться фекалиям, и как можно после Ваших слов есть эту картошку?

Розалина Августовна: Я этого не говорила, я это слово никогда в своей жизни ни разу не произносила.

Екатерина Павловна: А что же вы тогда сказали?

Розалина Августовна: Я сказала «химикалиями», и не надо было вообще покупать такую дорогущую картошку. (с балкона весело смеясь, залетают по летнему одетые Ирочка и Бланка, Бланка с чемоданом и большой дорожной сумкой через плечо)

Екатерина Павловна: А вот и наши девочки. Это пришли Ирочка с Бланкой, маман. Как долетела наша гостья московитяночка?

Бланка: (тараторит) Спасибо, Екатерина Павловна. Как всегда – отлично. Я просто обожаю путешествовать.

Екатерина Павловна: Шурочка говорила, что Вы должны прилететь для участия в конкурсе имени Глинки. И что остановитесь у нас. Мы Вас ждали и приготовили для Вас комнату Валентины.

Бланка: Огромное-преогромное Вам спасибо.

Ирочка: Бланка собирается объездить за неделю всю Грузию, успеть выступить и даже победить на конкурсе.

Екатерина Павловна: А такое возможно?

Бланка: Конечно, возможно: ведь Грузия такая маленькая.

Ирочка: Если очень постараться – в жизни ничего невозможного нет.

Бланка: По правде сказать, я не думаю, что смогу победить. Очень много сильных конкурсантов. Но мне всё равно, самое главное для меня – это участие.

Ирочка: Будем надеяться, что победишь. Мы все будем за тебя болеть. А как наша бабуленька «розаночка» сегодня поживает?

Екатерина Павловна: Как всегда – полна энергии.

Розалина Августовна: Как я могу поживать, деточка?.. Своё я уже пожила – только и остаётся как доживать свой век.

Ирочка: А почему так грустно, бабуленька? Не хочешь быть «розаночкой» – буду звать тебя «божий одуванчик».

Екатерина Павловна: Ирэн, как можно!! Ты обижаешь бабушку.

Ирочка: Так ведь я любя. (старается осторожно обнять и поцеловать Розалину Августовну) Правда, бабуленька? Ведь мы с тобой друзья до гроба.

Екатерина Павловна: Господи, Ирэн, как можно говорить такое – не думая?!

Розалина Августовна: Она права, Катэрина, какая из меня «розаночка»?

Ирочка: Тогда «божий одуванчик».

Розалина Августовна: На «божий одуванчик» я согласна. (целует внучку) Моя любимица.

Бланка: Так я отнесу вещи в комнату?

Ирочка: Давай я тебе помогу.

Бланка: Нет, я сама – только покажите мне, куда мне двигаться. Я бы приняла душ с дороги, если это возможно.

Екатерина Павловна: Конечно, Ирочка, покажи Бланке комнату Валентины. (девочки уходят, Бланка уносит чемодан, Екатерина Павловна убирает посуду на столике Розалины Августовны )

Розалина Августовна: А сумку она оставила...

Екатерина Павловна: Они сейчас вернутся, маман. Не надо волноваться из-за пустяков.

Розалина Августовна: Какой же это пустяк – у девочки такой огромный баул, из очень дорогой кожи. Наверное, она из богатой семьи? Ты не знаешь, они купеческого рода?

Екатерина Павловна: Не знаю, маман. Кого это сегодня интересует – какого кто рода. Мы давно пролетарии все и живём в советской стране. (Ирочка возвращается в комнату, выбирает фрукты из вазы на столе, что-то грызёт) Знаешь, Ирэн, я не рассказывала, но у меня вчера выдалось чудесное утро, право, очень хороший был день. Представляешь, я совершенно неожиданно встретила моего ученика Гришеньку, когда ходила за хлебом, – такой славный мальчик и такой умница был, один из первых, кого я согласилась репетировать. Как он меня увидел, так прямо вцепился (со смешком) – не хотел отпускать, всё вспоминал наши уроки…. подумать только: окончить 4 факультета, 2 аспирантуры, а говорит, что всё что знает, – это я его научила!! просто невероятно.

Ирочка: И ты этому веришь? Сколько лет этому твоему Гришеньке?

Екатерина Павловна: Ну, конечно, он не первой молодости. Я понимаю твой сарказм – столько воды утекло с тех пор, когда я учительствовала. Но ведь вспомнил и усадил на скамейку, – хорошо что у меня был зонтик с собой, а то ведь дождь шёл… Так что всё равно мы очень славно поговорили – такой умница, такой славный мальчик.

Ирочка: Господи, мама, этому твоему Гришеньке лет под 40, наверное, а ты его славным мальчиком называешь.

Екатерина Павловна: Ну и что с того? тебе этого не понять, но пройдут годы, и когда поживёшь с моё…

Ирочка: Да я это слышала уже тысячу раз... (возвращается Бланка)

Екатерина Павловна: Вы так быстро? Всё в порядке?

Бланка: К сожалению, я не смогла разобраться с вашими кранами.

Екатерина Павловна: Наверное, воду опять отняли. Сегодня обещали жару. Когда такая духота – люди обливаются водой по несколько раз на день, поливают дворы, моют машины, так что ... иногда случаются перебои, особенно летом.

Ирочка: Короче – мы убегаем в город. Можно принять душ и вечером. Вечером вода будет наверняка.

Екатерина Павловна: Да, к вечеру обычно с водой у нас не бывает проблем. Но разве Вам не надо позавтракать и отдохнуть с дороги? Как же так? Бланка, наверное, устала. Ведь через четыре дня начинается конкурс.

Бланка: (весело) Что Вы, Екатерина Павловна! – на отдых времени нет: жизнь только начинается.

Ирочка: Отдыхать надо уметь активно.

Екатерина Павловна: Но надеюсь, что вы вернётесь хотя бы к ужину.

Ирочка: К ужину мы вернёмся, да, Бланка?

Бланка: Да, конечно, Екатерина Павловна, – к ужину обязательно вернёмся. (девочки уходят)

Розалина Августовна: А всё-таки наша Ирочка лучше.

Екатерина Павловна: Свои дети всегда кажутся лучше, но это не всегда так. Порой нам это только кажется. Бланка милое и воспитанное создание, она из старой московской интеллигентной профессорской семьи, к тому же девочка талантлива – у неё прекрасные вокальные данные. Я уверена, что она победит на конкурсе.

Ивановна: (приоткрывая двери, без стука) Как вы здесь, мои хорошие, без меня поживаете? Я по-соседски – без стука... Не помешаю?

Екатерина Павловна: Да, заходите, Ивановна, заходите. Конечно, здесь все свои, кому вы можете помешать...

Ивановна: (протискивается бочком) Видела, упорхнули ваши девчата-то, это хорошо, что скучать не дают. Всё одно молодость – не угонишься. (усаживается на стул, отодвинув его от стола) А знаете, какая у меня для Вас новость: Марго, соседка Вашей приятельницы мученицы, давеча преставилась, говорят, – газом угорела. Теперь по-быстрому хоронить надобно, жара ведь, а денег нет. Соседи в церковь пошли деньги просить, а там только на гроб и дали. Гроб на балконе стоит, а места на кладбище пока не имеется. И никто не знает, где и как эту самую Марго хоронить. Вот ведь как, Бог всё видит, за распутство ейное и наказывает. Неряха была – свет не видывал: её младшенького, говорят, глисты задушили, а мужиков всё равно притягивала.

Екатерина Павловна: Не гневите Бога, Ивановна. Царствие ей небесное... О покойниках или только хорошее или вообще ничего не говорят. Лучше их не беспокоить. (Розалина Августовна тихо похрапывает)

Ивановна: Да я не боюсь ея, нехай бесится – мне с того ни на том, ни этом свете не убавится. А ведь как подругу Вашу мучила – голодом, видать, заморила, а Вы – душа человек – всё людям ихнее зло прощаете.

Екатерина Павловна: (вздохнув) А как же иначе: не суди других и тебя не осудят.

Ивановна: А чего меня судить? Вы меня, конечно, этого – извиняюсь...я Вас и Вашу семью Екатерина Павловна, очень уважаю, но я даже в один туалет с такой, как Марго, не зайду – не заставите и с…ть в один нужник не стану.

Екатерина Павловна: Господи, Ивановна, избавьте меня от своего уличного жаргона. Вы хуже, чем пьяный боцман!! Вы же знаете, я не выношу, как так выражаются.

Ивановна: (обомлев от негодования) Да что Вы такое говорите? а, Екатерина Павловна? Да как Вы только так со мной можете? Сколько лет Вы меня знаете, сколько добра я Вам сделала. Это я – пьяный боцман? А Вы, Вы, должна я Вам сказать, правду знать не желаете и обращаетесь со словами как последняя проститутка, а ещё за интеллигентную женщину себя выдаёте.

Екатерина Павловна: (резко встаёт, почти торжественно) Довольно, хотя Вы и соседка, но оскорблять меня я Вам не позволю. Так что не обессудьте, но прошу немедленно покинуть мой дом и никогда больше не сметь переступать порог этой комнаты.

Ивановна: Ну и уйду, и оставайтесь, – больно гордая! ничего Вам не скажи. И на кой Вы мне? скажите на милость. Даже дети родные, и те натерпелись – все кто куда от Вас разбежались. Целыми днями одна – никого рядом с Вами нет, и никому Вы не нужны. Хорошего человека от себя гоните, правду о себе слышать не хотите.

Екатерина Павловна: Нет, это уж слишком. Какая правда? Побойтесь Бога! Причем тут мои несчастные дети? Не хочу Вас больше слушать!! С меня хватит Ваших оскорблений. Моя жизнь – это моя жизнь, и больше ничья, и не смейте лезть в неё своими грязными руками. Оставьте меня со всеми своими правдами и неправдами в покое. Лучше одной, чем с такой … дурой, как Вы.

Ивановна: И то верно – дура, что здесь с Вами канителюсь, «антихвони» развожу. И уйду – так что ноги моей в Вашем доме не будет!..(уходит по балкону, возмущённо причитая)

Екатерина Павловна: Да-да, уходите, уходите прочь и больше никогда – никогда в этот дом не приходите. Мне и так мало осталось, чтобы тратить время на таких никчемных и неотёсанных грубьянок …Где– то здесь должен быть мой валокардин … куда же я его дела … Господи, за что мне такое? – в каком дремучем лесу я должна доживать свой век? (плачет) Что за дикие люди меня окружают?! Это просто становится невыносимо. И как только угораздило их приехать в эту страну, что они здесь потеряли? за что мне такое?? (слышится похрапывание Розалины Августовны)


ЗАНАВЕС


ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

АКТ XI «БЛАНКА.ИНКАССАТОР» (продолжение)

То же пространство действия, что и в предыдущем акте, только время суток вечер накануне конкурса. Комната первого акта, на столе прибрано, ваза с фруктами и цветы, швейная машина занавешена, на этажерке цветы вместо дорогих статуэток, на кушетке в полусидячем положении Розалину Августовну, рядом с кушеткой передвижной столик на колёсиках с посудой, накрытой салфеткой. Екатерина Павловна с книгой в кресле. Шурочка что-то шьёт, сидя за столом. Ирочка в кресле разучивает аккорды на гитаре.

Розалина Августовна: (капризничает) Да, нет же, Катэрина, он сказал, что у меня не ostoparos,
а spendios...

Екатерина Павловна: Может spendulos?

Розалина Августовна: Вечно ты меня исправляешь. Вот если бы вы меня отвезли в клинику Казакова в Москве.

Екатерина Павловна: Это невозможно – у нас нет больше таких возможностей.

Розалина Августовна: Вот когда мы жили ещё в Маршанске, там за мной ухаживал один Георгиэвский кавалер, храбрэц, отличный наездник. Он в меня влюбился без памяти – с первого взгляда. Вэдь я была 13 ым рэбёнком в семье, и все девочки... (посмеивается) Но он ни на кого не обращал внимания, а танцэвал только со мной. А ты знаэшь, почему наш отец сбэжал с этой вэртихвосткой? Только потому, что мама отказалась ему рожать. Ты не находэшь, Катэрина, что это довольно странно: ведь я была самой младшенькой из сестёр и самой слабенькой, и в детстве всё время болела, однако, как видишь, пережила их всех....

Екатерина Павловна: (вслух) «В глубине души, на самом донышке хотелось бы мне посидеть на солнышке...»

Шурочка: (слегка насмешливо) Неужели мама читает Твардовского?..

Екатерина Павловна: Почему бы и нет? Мне нравятся его стихи – они довольно музыкальные.

Ирочка: (ласкает кота) Ты моя лапочка, ушастенький, пушистенький Бусенька, котик наш хорошенький, и такой ласковый... мурочки – мурочки. «Каждая женщина должна постоянно заботиться о том, чтобы она была любима. Это искусство, которому надо учиться, потому что оно редко бывает врождённым.»

Шурочка: Очередная цитата. У нас сегодня литературный вечер?

Ирочка: Ну, и что, что цитата? зато сказано красиво и я согласна... (ласкает кота) А какие у нас глазища!! а какие у нас усища!! Посмотрите только, какие глаза у нас зелёные, презелёные... наимудрейший наш, наикрасивейший наш Бусенька, лапочка Бусенька ушастенький, Бусенька пушистенький...

Шурочка: Что касается меня, то в жизни твоя мать не старалась никого удержать и уж тем более обольстить. Думаешь, у мого поколения на эту ерунду много времени оставалось? Любовь потому и заставляет страдать, что ни обмана, ни лукавства не терпит... Знаешь, как мы пелёнки на фронте сушили? На ветру – на газике размешивали. А ты какой-то заумью себе мозги засоряешь.

Ирочка: (выпаливает) А вот бабуленька говорит, что ей всегда нравилось чувствовать себя добычей в руках мужчин.

Шурочка: И меняла мужей как перчатки.

Розалина Августовна: Да-да, именно так – именно «добычей», за которую надо сражаться и умэреть. Такое чудесное чувство, что тобой обладают и твоя душа закрылена.

Шурочка: Мне только этого не хватало. Своими фантазиями Вы сведёте с ума этого ребёнка. Ведь мы живём совсем в другое время.

Ирочка: Так ведь бабуленька не виновата, если их всех поубивало. Ты же знаешь, какие тогда были времена.

Шурочка: (обращаясь к дочери) Всё-то ты лучше всех знаешь и всё помнишь. Тебя ведь тогда ещё на свете не было.

Екатерина Павловна: В этой жизни мужчина всегда – либо раб либо властелин.

Ирочка: А в другой жизни?

Екатерина Павловна: Если это любящий мужчина, то – ангел хранитель.

Розалина Августовна: Это как у моей Катэрины: один – раб, другой – властелин и оба ангелы хранители. Но душа ... душа окольцована.

Екатерина Павловна: Может и так, я не вижу в этом ничего предосудительного. (Из комнаты Валентины появляется Бланка, закутанная в халат и с перевязанным горлом)

Ирочка: А мы думали, что ты спишь.

Бланка: (неопределенно разводя руками, еле говорит) Я совсем не могу говорить... мне даже дышать трудно.

Ирочка: Это у неё с непривычки. Нас вчера на Мтацминда в ресторане Дато с друзьями хикалями угощали. Потом мы все вместе пели «Сулико», «Тбилисо» и «Мравалжамиер».

Екатерина Павловна: Там вечерами довольно прохладно.

Шурочка: А потом разгорячённые спустились на канатке? Я уверена, что без коньяка, конечно, не обошлось? Вот и доугощались и допелись!! Ведь Бланке завтра выступать. Как же она сможет петь, если еле дышит?

Ирочка: Что значит: «не могу говорить» и «даже дышать трудно»? Если ты не можешь ни говорить, ни дышать, значит ... ты не сможешь петь и провалишь завтра конкурс. Тебе, наверное, просто трудно говорить громко? (Бланка усиленно кивает)

Бланка: (опять кивает головой, с трудом, охрипшим голосом) Я ... не знаю, что делать. У меня, кажется, температура.

Шурочка: (подходит к Бланке, проверяет ладонью лоб) Она вся горит. У девочки ангина.

Екатерина Павловна: Ничего удивительного – горло сразу может дать высокую температуру. Но наверняка у нас дома найдутся какие-то средства. Надо приготовить полосканье шалфеем или содой с йодом....

Шурочка: ... или ромашкой. Но кто виноват?

Екатерина Павловна: О, это вечные вопросы русской интеллигенции: кто виноват? и что делать? Не надо так строго судить молодость – всё обойдётся.

Шурочка: Ничего не обойдётся, мама. Всё из рук вон плохо.

Ирочка: (пытается подобрать «Москву златоглавую», откладывает гитару, с вызовом, обращаясь к матери) Конечно, как всегда – во всём виновата твоя дочь. Пойдём, Заяц, я приготовлю полосканье. Тебе вообще-то полагается лежать, а не разгуливать по дому с температурой. (уводит Бланку)

Екатерина Павловна: Шурочка, ты не знаешь, почему Шурочка так странно называет подругу Зайцем? А она её Галчонком не называет?

Шурочка: Не знаю, мама. Надо спросить у неё, когда она сможет снова начать нормально разговаривать. Думаю, до завтрашнего утра она никак не успеет оправиться и провалит своё выступление на конкурсе.

Екатерина Павловна: И будет неимоверно жаль – девочка действительно очень талантлива, у неё прекрасный вокал, и потом она столько лет готовилась к этому выступлению, пролететь сотни тысяч километров.

Шурочка: Полная безответственность. Они давно уже не дети.

Екатерина Павловна: Ты сама пять минут назад назвала свою дочь ребёнком. И кто же они тогда, если не дети? И ты тоже, кстати, тоже всегда будешь оставаться моим ребёнком, сколько тебе ни будет лет. Иметь детей – это великое счастье в жизни. Мы с ними снова переживаем свою молодость. Они не дают нам стареть.

Розалина Августовна: «Дети – это цветы жизни на могиле их родителей.» Где-то я недавно это слышала, кажется по радио.

Екатерина Павловна: Маман, когда Вы изрекаете свои истины, мне всегда становится не по себе.

Шурочка: Я лучше пойду помогу детям. Они одни не справятся. Положение более чем серьёзное. Надо вызвать доктора.

Екатерина Павловна: Вряд ли ты сможешь в такой поздний час найти доктора.

Шурочка: Тогда будем справляться своими силами. (уходит)

Розалина Августовна: Скажи, Катэрина, а где прислуга? Тебе развэ никто не помагает? Я давно никого не видела.

Екатерина Павловна: Здесь давно нет никаких «машек-парашек», маман. И кроме меня за тобой некому смотреть и некому убирать дом.

Розалина Августовна: (после паузы) А Дуся? Разве мы ей не платим?

Екатерина Павловна: Конечно, платим, но по мере наших крайне скромных возможностей. Так что она приходит не чаще, чем раз в неделю.

Розалина Августовна: »Птичка божия не знает ни заботы ни труда….» Слава богу, что у меня нет пролежней.

Екатерина Павловна: Да, конечно... Почему бы Вам не поспать?

Розалина Августовна: А этот опрычник? Он кажэтся собирался свататься к нашэй Шурочке?
Екатерина Павловна: Почему Вы называете его опричником? Он просто сержант, маман. К тому же он давно мобилизован.

Розалина Августовна: Они и есть опрычники – все эти сэржанты. Надеюсь, что мы ему отказали.

Екатерина Павловна: Разумеется, мы ему отказали.

Розалина Августовна: Вот и славно. Я уверена, что твоя дочь достойна лучшей партии. (пауза) Знаешь, Катэрина, я очень устала. Я стала плохо слышать и почти ничего не вижу – жизнь постэпенно тэряет свой вкус. Все мои ровесники давно на небэсах, и только я одна задэржалась на этом свете. Иногда мне снятся ангелы, но я не знаю, что мне им сказать. Ведь они и сами всё должны понимать без слов.

Екатерина Павловна: Жизнь ниспослана нам всем как испытание. И каждому отпущен свой час причастия святых истин.

Розалина Августовна: Да-да, конечно, ты права, Катэрина. Хорошо ещё, что у меня нет пролежней. Я так устала....

Екатерина Павловна: Я думаю, маман, Вам надо перестать, наконец, красить губы – помаду так трудно бывает отстирать, и все наволочки в пятнах.

Розалина Августовна: Ну, хорошо, хорошо.... Ты же знаешь, я всегда спала на спине, чтобы не было морщин. А теперь я даже не могу сама повэрнуться на бок. И как только она попадаэт на наволочки? .. Нэлепость.

Екатерина Павловна: Да, нелепость. Вся наша жизнь – сплошая нелепость (маман)... (кто-то стучится в дверь на балкон и заглядывает через занавески) А вот Вам и живое подтверждение моих слов.

Розалина Августовна: Что, опять инкассатор? Однако, Катэрина, как часто они стали к нам приходить. От них нет никакого покоя.

Екатерина Павловна: Если бы Вы только знали, маман, как они мне надоели.

Инкассатор: (щуплый старичок нелепого вида, с огромным дохтаром в руках неловко пронискивается в комнату) Здравствуйте... Я как всегда не вовремя?

Екатерина Павловна: Это опять Вы? Вы же знаете, что пока мы не получим пенсию, у нас нет денег оплатить новую задолженность, но мы обязательно сразу всё погасим.

Инкассатор: Э-э, я пришел сказать, уважаемая, что новый счетчик под решётку и на замок всем ставить будем. Это так начальство решило, а то население жалуется, что старые неправильно показывают и никто платить не хочет. Я сегодня хожу пломбы проверяю, чтобы жучков не было. Я когда в прошлый раз приходил, показания снял и квитанцию выписал, а сегодня – смотрю: вообще ничего не накрутило.

Екатерина Павловна: Вы же знаете, что мы не обманываем. Значит вся проблема в старом счётчике, если даже Ваше начальство это понимает.

Инкассатор: Э-э, уважаемая. Все так говорят, а государственный бюджет страдает. Вот по радио вчера опять говорили. Если население не платит – будем отрезать свет.

Розалина Августовна: Что говорит этот человек, Катэрина? Нам хотят отрезать свет? Как же так. Я не смогу слушать новости и смотреть телевизор.

Екатерина Павловна: Успокойтесь, маман. Это только предупреждение из-за злостных неплательщиков, а мы всегда платим.

Инкассатор: (садится без приглашение за стол, извлекает из портфеля и раскрывает дохтар, надевает очки) Это смотреть надо, уплачено или нет... здесь всё записано. Вот ваша семья... в этом месяце... вообще пока ничего не платила и имеет задолженность за прошлый месяц.

Екатерина Павловна: Как же так? Это, должно быть, недоразумение. Я давала сыну квитанцию заплатить за электричество за прошлый месяц.

Инкассатор: Тогда квитанцию показать надо, что уплочено... если такая имеется.

Екатерина Павловна: (достаёт снизу с этажерки лохматую толстую папку с квитанциями, надевает очки, которые у неё на тесёмочке, ищет квитанцию) Вот, пожалуй, это то, что мы ищем. Взгляните на этот чек...

Инкассатор: Это не моя квитанция. Я эту квитанцию не выписывал, это не мой почерк.

Екатерина Павловна: Как же так? – Здесь штамп и подпись кассира ТЭЛАСИ. У нас за прошлый месяц всё оплачено.

Инкассатор: Не знаю, кому когда вы за что платили, но это не моя квитанция. Я её вам не выписывал.

Розалина Августовна: Не спорь, Катэрина, – с этими людьми спорить бесполезно.

Екатерина Павловна: Я и не спорю, маман. Я не спорю. Как же теперь нам быть? Может, Вы подскажете? Если Вы отрежете нам свет, то это будет настоящая катастрофа для семьи. Я могла бы заплатить Вам часть прямо сейчас, а остальное мы заплатим чуть позже, как только придёт пенсия.

Инкассатор: Пенсию получаете, а с оплатой почему всегда опаздываете? (шевелит губами, размышляет, пауза, неуверенно) ...Только ради этой старой женщины (кивает в сторону Розалины Августовны), но если кто-нибудь узнает....

Екатерина Павловна: (облегченно вздыхает) Ну что Вы, кто может узнать – мы никому ничего не скажем. (достаёт из-под подушки у Розалины Августовны дамский радекюль чёрного цвета (крокодиловой кожи) и протягивает икассатору деньги). Мы очень Вам признательны. И мы обязательно заплатим.

Инкассатор: Все так говорят. В последний раз поверю, а то из-за вас меня уволить могут... Я через неделю опять приду... (инкассатор складывает свой дохтар обратно в портфель и, недовольно бурча что-то себе под нос, ретируется)

Розалина Августовна: Опрычник!!.. Теперь у нас не осталось денег, чтобы купить сахар. Ведь ты собиралась сделать запас сахара на зиму. А варенье?..

Екатерина Павловна: Ничего, маман, сахар подождёт. Но как же так, ведь я помню, что давала Бобу в прошлом месяце деньги на свет. И что тогда это за квитанция? Откуда этот чек?

Розалина Августовна: Нашла, кому давать в руки деньги: век живёшь, а ничему так и не выучилась.

ЗАНАВЕС


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

АКТ ДВЕНАДЦАТЫЙ «ПОЧТА»

Кухня на первом этаже. Дверь кухни открыта настежь, так что просматривается обычный тифлисский двор в старой части города. В глубине двора ворота на вымощенную булыжником тупиковую улицу; от ворот во двор ведут невысокие стоптанные ступени; под большой развесистой акацией деревянный ящик для мусора тёмно зелёного цвета; азиатский туалет со скипучей, почерневшей от дождя дверью, сколоченной из досок; налево от ворот крутая деревянная лестница на балкон второго этажа, с резными перекладинами, на нём кадка с пальмой, плетённая (бамбуковая) кресло-качалка; справа над двором нависает застеклённая веранда с антресолью, открывается вид на набережную Куры; почти посередине двора кран на залитом цементом пяточке вокруг выложенного кирпичем прямоугольного проёма для вёдер, на земле короткий шланг для поливания двора, веник, выставлены горшки с цветами (алоэ, олеандр, кактусы). Запах цветущей акации. Словно сквозь «беруши» приглушенно доносятся бесполые старческие голоса. Cцена с поскрипыванием разворачивается в унисон мызганью грязных тарелок, изредка дискантом звякают ложки. Екатерина Павловна наблюдает за тем, как Дуся на кухне моет посуду.

Екатерина Павловна: А Вы знаете, Дуся, мой Эдичка последнее время жалуется, что у него жужжит в левом ухе.

Дуся: В ухе?

Екатерина Павловна: Да, в левом ухе. Я даже отвела его к врачу, но тот ничего так и не смог нам посоветовать, потому что обследование ничего не показало.

Дуся: Так ведь сколько Вашему Эдичке лет, Екатерина Павловна? Ведь дожил, слава Богу, до восьмидесяти, и чтобы ничего нигде не жужжало? По правде говоря известно, мне одно народное средство – «элэксир» называется. Ему меня одна старая армянка научила….

Екатерина Павловна: Вы думаете – поможет?

Дуся: Ну, не знаю, кому поможет, а кому нет.

Екатерина Павловна:Тогда я лучше запишу, а то могу и забыть. Я сейчас, только карандаш найду... – продиктуйте мне, Дуся, пожалуйста.

Дуся: Ну, положим, записывать здесь нечего. Весь рецепт в двух словах – ничего мудрёного: надо взять банку оливкового масла и поймать маленького мышонка, а потом опустить его, как есть, в банку и поставить на солнце, чтобы тот мог полностью раствориться. Вот и всё. Только сейчас темнеет рано, и он может не успеть раствориться.

Екатерина Павловна: Что за живодёрский рецепт Вы мне диктуете!! Это какая-то шутка наверное.

Дуся: Да что Вы, в самом деле – Бог с Вами, Екатерина Павловна!! Зачем мне над Вами смеяться? И я, и вся наша семья – мы Вас так всегда уважали и уважаем. Только это Вы сами всего на свете боитесь, никому не верите и думаете – шутка какая. А я вот верю, и другие тоже...

Екатерина Павловна: Конечно, люди верят иногда в разные глупости.

Дуся: Вот и я о том же – многие верят. Потому это народное средство: надо верить – тогда помогает. Сами знаете – чудес на свете много.

Екатерина Павловна: Это хорошо, когда можно в чудеса верить, но мне не до чудес. Я вот думала отвести моего Эдичку к экстрасенсу.

Дуся: Да какой ещё экстрасенс, когда у него, извините меня, полный маразм давно.

Екатерина Павловна: Ну, не надо преувеличивать. Он всё прекрасно помнит и даже следит за политикой.

Дуся: В политике, может, он и разбирается. Она для таких, как он, в самый раз. А я Вам вот что ещё посоветую, Екатерина Павловна. Вы ему потихоньку иконку под подушку, святой водой окропите. Всё одно полегчает – от этого хуже не бывает, или в церковь сводите.

Екатерина Павловна: В церковь его никак. Говорит – ни за что не пойду. И спорить с ним бесполезно. Он ведь хоть и не коммунист, но старой закалки человек. Потом он ведь у нас из потомственных кавказских князей. Его предки выходцы из Ирана.

Дуся: Так господу идейным атеистом и представится? А ведь он у Вас вроде как бы праведником заделался: не курит, не пьёт, матерно не выражается никогда, не богохульствует и посты блюдёт, словно истинно верующий.

Екатерина Павловна: Ну, что Вы, Дуся! Он просто интеллигентный человек, но попов терпеть не может. И если исповедоваться – так только самому Господу и признаёт. Но это ничего, я сама за него помолюсь. А насчёт поста, так ведь я не готовлю скоромное, вот и ему приходится вместе со мной поститься. К еде он не особенно привередливый, да и на нашу мизерную пенсию себя особенно не побалуешь.

Дуся: Так Вы сходите в церковь, обязательно сходите… Нам ведь грешным всегда есть за кого помолиться – и за здравие и за упокой. А Вы человек хороший. Бог услышит, и – на душе полегчает. Церковь у нас по утрам всегда открыта.

Екатерина Павловна: Да, я знаю. Я ведь обычно в Кафедральный к воскресной службе хожу. Там и на неделе посещение свободное, без расписания, так что всегда зайти можно. Мне вообще там больше нравится. А я Вам ещё, Дуся, не рассказывала, чем вся эта история с нашей незабвенной Миленочкой закончилась?

Дуся: Так ведь – представилась, говорят, на прошлой неделе хоронили.

Екатерина Павловна: Конечно, похоронили, но как? – это, скажу я Вам, была просто чудовищная несправедливость.

Дуся: О чём это Вы, Екатерина Павловна? Я что-то не пойму.

Екатерина Павловна: Так Вы ничего не знаете? Можете себе представить, что её не разрешали похоронить рядом с покойным супругом только потому, что она не была еврейкой. Но мы всё равно обошлись без их разрешения.

Дуся: Да как же так, Екатерина Павловна?? Как же такое возможно? И не побоялись?

Екатерина Павловна: Ну, что Вам сказать?.. впервые ночью на кладбище... жутковато было, конечно. Честно могу признаться. Но просто по-человечески, понимаете, Дуся? – я никак не могла поступить иначе. Вооружились мы с моим Эдичком лопатками, взяли фонарики и пробрались ночью тайком вдвоём на кладбище. Там мы с ним и зарыли урну с прахом нашей дорогой Миленочки на могиле рядом с покойным Яковом. Ведь они всю свою жизнь прожили вместе душа в душу, никогда ни на минуту не расставались. Где же надо было её хоронить? Как смогли, конечно, своими силами, но похоронили по справедливости… Зато я теперь спокойна за них обоих и совесть меня больше не мучает. Ведь они так любили друг друга и целых сорок лет прожили вместе душа в душу. Как же можно было их разлучать?

Дуся: Подумать только – не разрешать жену рядом с мужем в землю покласть!! Хорошо ещё, что Вас никто не видел, Екатерина Павловна. А то – упаси Господь! Беды не оберёшься.

Екатерина Павловна: Да, страшно даже подумать, чем всё это могло закончиться. Но ведь Вы меня понимаете? И не осуждаете, правда? Я так рада, что могу с кем-то поделиться. Только никому об этом не надо рассказывать. Пожалуйста, Дуся, я Вас очень прошу, чтобы вся эта история навсегда осталась между нами. Вы мне пообещайте, что никому никогда об этом не расскажите. (опускает яйца в кастрюльку и ставит песочные часы).

Дуся: Не стоит беспокоиться – буду нема до могилы. А вот Вы, я смотрю, совсем по-другому яйца варите – не так, как моя соседка Лёля. Та ведь как по-своему варит? – без часов. Она про себя, Екатерина Павловна, «Отче наш» читает, и всегда у неё, как надо, получается, – просто удивительно.

Екатерина Павловна: И сколько раз она «Отче наш» читает?

Дуся: Сколько ей надо – столько раз и читает. Вы это у неё сами спросите, а то я сейчас что-то не припомню: то ли шесть раз, то ли десять… Это, наверное, смотря как варить – всмятку или вкрутую. А можете Вы мне сказать, Екатерина Павловна, как Вы свои лекарства пьёте?

Екатерина Павловна: Как все, наверное, а какое именно? У нас с Эдичкой целая аптека на дому. Вся пенсия на одни лекарства уходит.

Дуся: Я Вам вот что скажу: когда какое лекарство принимаете, всегда надо, когда его пьёте, слова произнести: «благослови, Господи» и сказать «спасибо» ещё и ещё раз…

Екатерина Павловна: Спасибо за лекарство?

Дуся: Да, и за лекарство тоже – иначе какое от него действие? За всё благодарить надо – иначе ничего не будет действовать. Я бы на вашем месте, Екатерина Павловна, врачам не очень доверяла. Разные случаи рассказывают. А как у Вас с кишечно-желудочным «трактатом»? А то я тут одну травницу знаю. Когда от неё доктора отказались, так она сама себя вылечила, а теперь многим помогает. Но никому не доверяет: сама и травы в горах собирает, и разные настои целебные – всё сама делает. Лучше докторов и профессоров понимает, как людей лечить надо. С того света, говорят, возвращает. Это у неё дар такой.

Екатерина Павловна: Да, учёные головы иногда такое напридумывают. Недавно я читала – очень занятно. Вот послушайте, Дуся, – думаю, Вам будет интересно. Вы, конечно, знаете, что существует не одна, а много версий, от чего скончался Наполеон Бонапарт?

Дуся: Но откуда мне знать, Екатерина Павловна? Нам об этом в школе на уроках не рассказывали.

Екатерина Павловна: Тогда я Вам расскажу. Оказывается, существует не одна, а даже несколько версий: это и туберкулез, и гепатит, и рак желудка и даже намеренное отравление.

Дуся: Но как такое может быть?!

Екатерина Павловна: Оказывается – может. И даже трудно себе представить, сколько во всём мире выскочек защитили диссертации и сделали на несчастном покойнике карьеру. А о Пушкине и говорить не приходится – кормит голубчик не одно поколение критиков.

Дуся: Значит – Вы со мной согласны.

Екатерина Павловна: Не знаю – не знаю, но попробовать можно. Мне всё время очень тяжёлые сны снятся, а иногда кажется, что это вовсе не сны, а путешествия в другой мир, по ту сторону реальности. Мне даже говорить об этом как-то неудобно – только людей пугать.

Дуся: Так я не из пугливых – всё лучше, если кому расскажете.

Екатерина Павловна: Стоит мне глаза закрыть, как какие-то странные существа появляются в моём мозгу и тут же куда-то исчезают. Я думаю, это от давления, наверное. А Вы что на это скажете?

Дуся: Да что я Вам скажу, Екатерина Павловна? Что я могу сказать? Всегда можно заснуть и не проснуться, – вот так-то… и Вам того желаю – всё лучше, чем много мучиться.

Екатерина Павловна: Ну, спасибо Вам, Дуся, на добром слове. Славно Вы мыслите – ничего не скажешь, но и то правда… Жизнь на земле послана нам на великие испытания.

Дуся: А Вы как думали? – мы никто не бессмертные. Но как у нас в народе говорят? «не пошли мне лёгкую жизнь, а пошли мне лёгкую смерть».

Екатерина Павловна: А знаете, у меня одна старая знакомая была. Мы с ней ещё с границы дружили, когда Виктор заставой командовал, а потом пропала она куда-то. Долго мы с ней не виделись и встретились как-то совершенно случайно на улице – обрадовались, конечно... Оказывается, она все эти годы много путешествовала и даже тайно у одного тибетского монаха в каком-то монастыре обучалась. Удивительные вещи она мне рассказывала – представляете, Дуся? Она знала день своей смерти. Я только тогда вспомнила, что когда мы с ней совсем маленькие ещё были, одна женщина, которая по соседству с нами жила и всегда к нам на пироги и блины с вареньем чаёвничать приходила, – наши дети у неё под окнами часто играли, – как-то раз предложила нам на картах и кофе погадать. И тогда предсказала она моей приятельнице, что судьба далеко её от дома уведёт. И ещё она сказала: «Вижу солнце у тебя над головой – будешь людей лечить, учёной будешь, ясновидящей». Мы, конечно, тогда не очень ей поверили и долго смеялись потом. Я и забыла совсем...

Дуся: Как такое не запомнить – чудеса да и только.

Екатерина Павловна: И знаете, Дуся перед тем, как снова уехать, она мне тайну моего рождения открыла. «Твоя дата рождения, дорогая ты моя страдалица, – сказала она мне, – в сумме даёт три пятёрки», – кто бы мог подумать!? А это означает открытую дорогу в космос. Она мне так и сказала: «у тебя прямая, открытая дорога в любой космос». Но что это значит – я до сих пор не совсем понимаю…Что нас ждёт? Какие ещё новые испытания уготовлены?

Дуся: Уж чересчур мудрёно, скажу я Вам, Екатерина Павловна. Только не наше это –про три «пятёрки», не по-христиански, а сатанинское это.

Екатерина Павловна: Да что Вы, Дуся, – Бог с Вами! Сатана тут вовсе не причем: 5, 5, и 5 – это и есть, оказывается, прямая открытая дорога в космос.

Дуся: И на что он Вам сдался, этот космос?

Екатерина Павловна: Подождите, Дуся, подождите... Вот опять! Вы не слышали сейчас? Кажется, кто-то постучал в ворота? У нас ведь звонок не работает – испортился.

Дуся: Может Вам опять померещилось??

Екатерина Павловна: Может быть, и почудилось, но я всё-таки довольно отчётливо слышала. Вот опять. Нет, надо пойти посмотреть. Вдруг это Ванечка вернулся.

Дуся: Всё-то Вы кого-нибудь да ждёте. Вы что же его всю свою оставшуюся жизнь вот так каждую минуту ждать будете?

Екатерина Павловна: Конечно, буду – как же мне его не ждать!! Он – моя единственная радость и опора в жизни. Он ведь так далеко, один в чужой стране, где стреляют и гибнут люди. Я только о нём постоянно и думаю. Все только и шепчутся про эти ужасные цинковые гробы, про «красный лотос», – разве Вы не знаете, как там наших мальчиков мучают.

Дуся: Да не нервничайте Вы так, Екатерина Павловна. Надо и себя поберечь. Вернётся Ваш внучек и очень скоро вернётся. Сидите уж, а то ведь лица на Вас нет. Я пойду открою…

Екатерина Павловна: Да, да! – откройте, пожалуйста.

Дуся: Ну вот, а Вы волновались. Это почтальон Ашот почту принёс.

Екатерина Павловна: Как я могла забыть! Конечно – это наш почтальон. Он всегда в это время дня газеты разносит и раз в месяц нам пенсию приносит.

Ашот: Папаййяя-паапаааййяяя... папааййяя?? Э, какой красывый кошка!! какой красывый сыамскый кошка!!

Екатерина Павловна: Здравствуйте, Ашот. Это сибирский кот одних наших добрых знакомых. И зовут его Моисей, или Моша. Оставили они его нам на время. Вот мы все вместе за ним и присматриваем. Видете, у него шерсть какая длинная, а сиамские кошки совсем другие, они гладкошерстные.

Дуся: У сиамских кошек шерсти вообще нет. Тоже мне, умник выискался. Персидского кота от сиамской кошки отличить не может.

Ашот: Да как можно без шэрсты? Ва-аай!! Что ты такое гаварыш?? Знаэш, у нас столько много кошэк было – можэт двацать ы дажэ большэ. Я в стэну гвозды бывал, а моя сиэстра на ных туфлы вэшал, чтобы на нашы туфлы не гадылы… Ээ-э, панравылась – да-а?.. смэшно? Нашы кошкы сыамскый – красывый был ы всэгда много шэрсты имэл.

Екатерина Павловна: Не буду спорить.Только это – не кошка, а кот.

Дуся: А что это ты сегодня такое поёшь? Никогда раньше не слышала, чтобы ты пел – прямо соловьём заливается.

Ашот: Эта я паю «папа я»: у каво папы нет – таму, можэт, я эво атэц буду, а он – этаго не знаэт.

Екатерина Павловна: Как же так? Разве можно так своих детей найти?

Дуся: Свят-свят, кто же так своих детей-то ищет? Как же ты их всех растерял?

Ашот: Эта мнэ для завэщаня нада – мнэ нада тэпэр всэх сваых дэтэй найты.

Екатерина Павловна: И сколько их у Вас?

Ашот: Я не знаю. Ты знаэш? Она знаэт? А кто знаэт? Уухх – люблю я эта дэло… Но тэпэр пака всэх сваых дэтэй не найду – нычэво нэ палучу. Мая мать так рэшыл. Мне тэпэр всэх сваых дэтей найты надо. Мая мать, она знаэш, какааяя баагаатая была? Э-ээ, знаэш, сколко к нэй людэй хадылы? Знаэш, сколько падарки нэслы? ы дэньгы, ы колца разные, што на ушы ы што на шэу вэшать, – всио настаящэ нэслы золото «баджахло» – уухх!! Мало ныкаму не пакажется: сэрвызы разные ымпартные, вазы красывые, самавар, кавры бальшыэ на тахта ы на стэнку – тоже нэслы… А эслы кто свадьбу хатэл ыграть ы барана рэзал, тагда много выно прывазыл, сама знаэш, – на сэм сэмэй адавать надо. И нам тоже тагда нэслы. А эсли у каво сын радыться, то тагда карова резать ы на сорок дамов адавать надо. И нам тоже тагда нэслы… Ээ-э!! Мая мать такая мудрая жэнщына была – всё про всэх знала, ныкаво ныкагда не абыжала ы всэм всэгда много добра дэлала. Мая мать всю сэмию нашу, ы роствэныков, ы роствэныков сэмия – всэх всэгда кармыла, всеэм памагала. У нас ныкто ныкагда галодны не бил, как у другых, у каво дыплом ы партфэл бил, – мы всио равно всэгда лушэ ных жылы…

Екатерина Павловна: Ваша матушка была на редкость удивительная женщина.

Дуся: А ты нас часом не дуришь? правду говоришь? Знаю я тебя!! Сболтнуть чаго, да в три короба нагородить – глазом не моргнёшь.

Ашот: Ваай, зачэм мнэ тэбэ врать? Мая мать у нас вэс убан знал ы всэ, знаэш, как уважалы? Мая мать людям харашо памагать умэла: гадать знала на картах, на глаза ы на рукэ судьбу чытать умэла. Патаму что эио цыганэ учылы, кагда ана савсэм малый рэбионок за табором хадыла, патаму что эио сам радной атэц украл, но патом всио равно бабушкэ абратно адал.

Екатерина Павловна: Как интересно Вы рассказывате, а что это у Вас ещё в руке? Я думала, что Вы только газеты нам принесли сегодня или это письмо?… это, наверное, письмо – да? Может это письмо? Мой Ванечка так давно не писал.

Ашот: Я сэгодня много почта прынэс. И газеты тоже прынэс ы пенсыю тоже... пысьмо тэбэ. Вот здэс распысаться надо.

Екатерина Павловна: Письмо, да?! Но, Ашот.... почему мне надо расписываться? Что это – ПОВЕСТКА?! (обморок)

Ашот: Прашу пардону... мадамы!! Позвоныт надо, ему дктор надо. А то ему плохо будет: «матацыкал цыкал-цыкал ы старушкы болшэ нэ-эт....»??! (выводит руладу)
Дуся: Екатерина Павловна, Екатерина, полно Вам, голубышка, не уходите, Вам ещё рано уходить.... посмотрите, что за повестка – наградной это, орден Вашему Ванечке полагается и звание офицерское получил. Одним словом – орёл, герой Ваш внучек!!.. И домой скоро будет.

ЗАНАВЕС


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

АКТ ТРИНАДЦАТЫЙ «Э Д И Ч К А»

Комната первого акта. Екатерины Павловна строчит новые занавески на швейной машине, под светом настольной лампы. С балкона появляется очень взволнованная Шурочка.

Екатерина Павловна: (оборачивается, останавливает педалью строчку) Господи, Шурочка!!. Ты меня напугала, дитя моё, – ты как-то так неожиданно и резко вошла в комнату.

Шурочка: Нашёлся твой Эдичка, мама... (начинает ходить взволнованно по комнате, видно, что она никак не может успокоиться)

Екатерина Павловна: Эдичка нашёлся?! Как я рада. И где же он, Шурочка?! И отчего ты словно сама не своя? Почему ты бегаешь по комнате? Это так не тебя не похоже... С ним что-нибудь случилось, да? но он ... жив?

Шурочка: То, что с ним случилось, это – не самое главное, мама. Боюсь, что тебя не очень обрадует то, что я тебе должна сказать.

Екатерина Павловна: Сердце подсказывало мне, когда он собрался утром пойти за хлебом, что его лучше было не отпускать, что это добром не кончится и что рано или поздно – но он неминуемо должен потеряться. Я так и знала, что с ним что-то случится нехорошее ... ведь его нет уже три дня и две ночи.

Шурочка: И не просто случилось, мама. Только ты постарайся не волноваться, потому что я должна тебе сказать что-то такое... что-то совершенно неожиданное и не очень приятное для всех нас.

Екатерина Павловна: Что с Эдичкой?..

Шурочка: Не могла бы ты воспринять всё, что я сейчас тебе должна сказать, просто как очередную главу из какого-нибудь непрочитанного тобой ещё романа, которые ты так любишь?

Екатерина Павловна: Я что-то не могу тебя понять. Его нет, да, Шурочка?

Шурочка: Да, мама, его нашли, но его уже нет и – представь себе.... его тело прямо из морга отвезли по месту постоянной прописки. Более того, оно побывало в анатомическом театре как пособие для студентов. (Екатерина Павловна встаёт, хватается за сердце, занавески плавно сползают на пол, Шурочка помогает матери присесеть на кушетку) Я принесу тебе валерьяны, мама...

Екатерина Павловна: Нет, постой!! Я ничего не понимаю. Я отказываюсь что-либо понять с твоих слов. Куда и зачем его отвезли?! И что значит по месту постоянной прописки?? Он никогда от нас не выписывался.

Шурочка: Что здесь понимать, мама? У твоего Эдички была ещё одна вторая или, может быть, даже третья или четвёртая семья, и все эти другие семьи... они всегда у него были помимо нас. Там никто о тебе и вообще о нас не знает и знать не хочет. Он – как минимум – двоежониц и жил все эти годы на несколько домов.

Екатерина Павловна: Что ты такое говоришь, Шурочка, дитя моё!? Я не могу в это поверить. Как же так? И... его хоронят ....его уже хоронят? откуда его хоронят?

Шурочка: От них... Но нам там делать нечего... особенно тебе.

Екатерина Павловна: От кого от них? Кто они? И его не привезут домой? Как же так?!
Шурочка: Обычная традиционная кавказская семья. Да, он называл тебя «звёздочкой» и постоянно стрелялся из-за тебя с папой, но это – как оказалось – ещё ничего не значит. У него есть другая законная жена, кстати махровая армянка...и там дети, мама, – со всеми вытекающими отсюда последствиями. Правда, дети возраста Ванечки, так что это скорее внуки, а не дети, но это только говорит за то, какой твой Эдичка потрясающий мужчина.

Екатерина Павловна: Но Шурочка!! мы зарегистрированы, дитя моё. Мы расписаны с соблюдением всех формальностей.... Уму непостижимо. Кто бы мог подумать, что такое возможно!?

Шурочка: Не будь столь наивной, мама. Если мужчина захочет, он и не на такое способен, а здесь всего лишь несколько паспортов, зато все жёны законные.

Екатерина Павловна: Ну, что же – теперь, по крайней мере, понятно, где он пропадал все эти годы. Но зачем он тогда вернулся ко мне.. сюда – к нам, в наш дом??

Шурочка: А затем, что старый и больной – он уже никому не был нужен. Твой Эдичка прекрасно знал, что ты, мамочка – добрая душа, его никогда не прогонишь и будешь до последнего часа верой и правдой ему служить и пылинки с него сдувать.

Екатерина Павловна: Я не могу в это поверить!! – какое бесстыдство, какая подлость.

Шурочка: Я тебя понимаю. Но ... не удивлюсь, если окажется, что он ещё и содержал эту семью со всеми своими армянскими чадами за твой, за наш счёт. В той семье никто не работает, но живут они очень неплохо, уж поверь.

Екатерина Павловна: Ты была там?

Шурочка: Да, я была там. Я только что оттуда, с панихиды.

Екатерина Павловна: Но ты, разумеется.. но они...

Шурочка: Разумеется, мама, я им не представилась. Они не знают и никогда не узнают, что я была у них в доме на панихиде. Я тоже не могла в это поверить и поэтому... не могла не пойти. Только когда я увидела его утопающего в цветах посередине комнаты, среди всех этих женщин в черном... ну, ты понимаешь... только тогда.... (голос срывается от волнения)

Екатерина Павловна: Да-да, конечно, спасибо, Шурочка. Спасибо, дитя моё. Мы должны были это знать. Лучше горькая правда, чем полное неведение. В какое ужасное унизительное положение он нас всех поставил. О чём он только думал?! Какое лицемерие.

Шурочка: А он не думал, мама. Там женщины говорили, вообщем, может быть, он просто женился на всех своих увлечениях. Такое случается.... хотя тебя, он по-своему любил, наверное, иначе чем объяснить его безумные приступы ревности?

Екатерина Павловна: Нам этого никогда не понять.

Шурочка: Ты же знаешь, я его всегда ненавидела, особенно когда твой Эдичка заставлял меня умываться холодной водой во дворе из-под крана и чинить ему его дырявые носки, когда ты хотела их выбросить. Ведь ты сама никогда не чинила ему носки и даже не замечала штопки. А знаешь, что он делал с Бобой, когда тебе не было дома? Меня он, правда, никогда не трогал, но Боба... если Боба не слушался, он бил его мокрым кручёным полотенцем, и Боба терпел.

Екатерина Павловна: И я ничего этого не знала?! Я бы ни минуту не оставила бы его в нашем доме. Почему вы молчали, Шурочка?? Дитя моё!! Почему вы только молчали?!

Шурочка: Мы никогда не говорили тебе об этом, потому что не хотели тебя расстраивать. И потом ... честно тебе сказать? Мы всегда боялись твоего Эдичку, потому что он был ревнивым психом и мог обидеть тебя. Вы и так постоянно ссорились, а мы прятались и плакали, и Боба весь дрожал, а я успокаивала его, хотя сама тоже очень за тебя боялась, особенно когда ты уходила топиться на набережную, а твой Эдичка потом бежал спасать тебя... Разве ты не помнишь этого, мама??

Екатерина Павловна: (с болью в голосе) Как же это несправедливо... Простите меня, меня родные. Я любила изверга, который издевался не только надо мной, но и истязал моих детей!! Теперь я понимаю, что от него всего можно ожидать... Я не могу себе ни на минуты представить, что Боба ....?? (неожиданно задумчиво) ... Ты не могла бы дотянуться и достать мне папку с документами со шкафа в моей комнаты? Пожалуйста, Шурочка, если можешь. Я хочу посмотреть свидетельство о рождении Боба.

Шурочка: Конечно могу, мама. Как всегда?

Екатерина Павловна: Да, как всегда: стул и два Шекспира или Гнедича. Мне никак не дотянуться. Я боюсь не удержаться... что-то в последнее время голова часто кружится. (Шурочка уходит в комнату Екатерины Павловны за папкой с документами) Что же, у каждого из нас свои небеса и своя земля. Чёрт с ним!! …Царствие ему небесное.


ЗАНАВЕС


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

А К Т X I V «МОНОЛОГ И СМЕРТЬ ЕКАТЕРИНЫ ПАВЛОВНЫ»

Луч света выхватывает укутунную в плед (шаль) фигуру Екатерины Павловны в кресле у камина в гостиной, у неё на коленях раскрытая книга

Екатерина Павловна: (читает всдух) "Блажен, кто видел ангела; сто крат блаженнее, кто видел самого себя". Нет, точнее, не у преподобного Иоанна Лествичника, а у святого Исаака Сирина: "Кто сподобился увидеть самого себя, тот лучше сподобившегося видеть ангелов". Это от Аввы Исаака Сирина Слова подвижнические. Слово 41 (сорок первое)... (закрывает книгу) Сорок первый – какой страшно тяжелый год... А потом помню фильм «Сорок первый» с Олегом Стриженовым – чудесный был фильм. Однако, как странно, как всё это, однако, странно.... Мне опять приснился мой старый сон. Сколько раз я видела эту книгу на протяжении моей жизни? такая огромная книга... и всегда словно чья то невидимая рука перелистывает страницы. Она раскрыта, но я не вижу ни текста, ни картинок, но я вижу ..... сколько осталось... и с каждым разом всё меньше и меньше не перелистанных страниц. А может быть – это книга моей жизни и время словно ветер листает страницы? Когда мне впервые это привидилось, сколько мне было тогда лет? Неужели 41?...да, надо подсчитать года.... Удивительно, иногда мне казалось, что мне даже нравится эта книга, но так сомнительно, что это книга моей жизни...?? Всё – что я любила, всё – что мне было дорого – так далеко теперь от меня. Господи, как одинок человек на этом свете. Но почему так? Справедливо ли?.. Приходится признать, что мы сами бываем повинны в своих несчастьях. Но почему именно так со мной? Я никогда никому не желала зла, я никому никогда не причиняла сознательно боли, а в результате одни разочарования. Может быть, виной тому мой панический страх причинить кому-нибудь неосторожную боль... да-да, я всегда боялась... случайно не нарушить словом или чувством или мыслью иллюзорное равновесие нашего вообщем-то довольно скучного бытия. Но стоило ли? Всю свою жизнь я ощущала себя словно скомканной изнутри, словно я жила не своей жизнью, а в каком-то убогом лепразории чувств, когда боишься свободно чувствовать, не говоря уже о том, чтобы думать. Ведь люди в большинстве своём любопытны и скучны, алчны и даже лишены воображения. Несомненно – так проще и намного спокойнее, а впрочем без воображения – любить? Сомнительно?.. Ведь любовь – это дар, которым Всевышний помечает избранников своих, блаженных духом или великомучеников. Только очень смелые духом могут позволить себе любить. Любить – это всегда опасно. Любовь – это всегда радость через страдание. Страсть – страдание: как созвучны эти два слова. Что будет с нами, если у нас отнять наши страдания и любовь? Без страданий душа отмирает, потому что только этими страданиями и живёт наша душа. Да-да: страдания и есть жизнь души. Но почему можно бояться свободно чувствовать? Не говоря уже о том, чтобы всегда открыто говорить то, что думаешь и – не бояться любить, да – не бояться любить. Это так важно, но всегда невосполнимо. Я словно тот японский самурай который бессрочно служил своему импeратору – только на острове любви. Любить – до пожелания смерти ближнему своему, чтобы с твоей смертью не настигла его непереносимая тоска по утраченному... И всё же теперь, когда невозможно ничего вернуть, когда никто уже не сможет вернуться, если даже очень захотеть, – мне остаются маленькие радости жизни: подслушать чей-то радостный смех во дворе или плач ребёнка, задохнуться порывом ветра, ощутить первые капли весенней грозы на своей щеке... а впрочем и это уходит – всё уходит туда, откуда пришло – в эту огромную теплую влажную землю. Когда я стала ощущать её дыхание? Она тянет меня к себе, и это совсем даже не страшно: каждого из нас oнa когда–нибудь однажды да позовёт. Значит, это так надо и так должно быть, потому что так задумано свыше. Значит – предопределено. И есть только одно единственное спасение – понять и принять смерть как дар неизбежного. Но что самое удивительное – люди, да, люди: я перестала различать их, словно вокруг меня театр теней и все они и всё вокруг меня понарошку – на одно лицо: повторя друг друга и повторяясь друг в друге. Воробышки, клюющие крошки на балконе и воркующие голуби на крыше, мой мудрый старый кот – все они определенно кажутся мне намного реальней и одухотворенней... И деревья, конечно же деревья – непременно у дорог – осеняющие дорогу: это как сопричастность бесконечности. Они дают приют вечному страннику. Они сторожат время тех, кто в пути. Они – нерукотворны. Как красив это мир и всё живое в нем. А человек? – самое неодухотворенное из всех созданий, сумнетящийся, мельтетящий в кутерьме дней, цепляющийся за иллюзию собственных желаний: ИНСТИНКТ – ИСКУШЕНИЕ – ИЛЛЮЗИЯ. Словно муравьи, словно горох рассыпано по земле. Быть на земле человеком, – наверное, это всё же работа, добрая, старая работа, но только платят за неё в другой валюте. За всё приходится рано или поздно расплачиваться, и только одно не имеет цены и никому не жаль и ни на что никогда никому, кроме тебя самой, не пригодится – это твоя бессмертная душа. Как странно, что нам неизменно светят те же звёзды – в час нашего ухода и в час каждого нового рождения. И на всех одна, но такая разноречивая суть – одна незаживающая кровоточащая рана. Но почему божественная? Причем здесь Бог? Ведь наши Боги находят своё пристанище внутри нас и так хорошо, так спокойно уходить зная, что они, наши всезнающие Боги, ведут нас – даже если рядом нет никого, кого любишь. Тогда совсем не страшно,тогда всё правильно, потому что рано или поздно – всё равно устаёшь от всей этой суеты сует… можно устать даже от собственной доброты. А вокруг столько подобно тебе страждущих, столько несчастных – голодных, бездомных, неприкаянно мыкающих по свету, так что становится страшно… И как же это унизительно, господи! – я никогда не сумею признаться себе в собственной бедности. Я так безнадёжно устала, что нет больше сил сносить изо дня в день наше нищенское существование. Я не за что никогда не боролась и не борюсь, но я всегда старалась сохранить в себе человеческое достоинство и не уподобляться плагиаторам чужих душ. Есть люди – вёрсты и люди – шажочки. Есть люди – вести и люди – весточки. Хорошо остаться хотя бы весточкой, только обязательно доброй, хотя бы для одного из идущих за нами следом – для того, кто захочет научиться искренне смеяться и плакать, кто не побоится казаться непонятым и смешным, кому удастся несмотря ни на что оставаться самим собой. Однако, сколько всегда вокруг роится душеприказчиков и фарисеев из числа добровольцев, а ведь – хочешь не хочешь – но приходиться жить всем вместе. Жить или существовать? Только ли радоваться жизни? – вкусно поесть, сладко поспать, красиво зажигать и прожигать дни и ночи, грешить и каяться – нарушая все законы природы. Но как тогда жить?.. Какие они всё же немилосердные, наши небесные кукловоды. И как только ещё вертится этот мир? Конечно можно выбрать в промежутке между двумя станциями истории полустанок – этакое затишье. Но молох жив, и он всё равно рано или поздно взалкает и упьётся человеческой кровью словно водицей. Подумать только, для чего делаются революции? Понятно – без них никак нельзя: вскипает волна народного гнева, когда низы не хотят, а верхи не могут жить по-старому. Но тут начинается сущий бедлам и – вверх тормашками весь мир: летят с эшафотов головы, взлетают на воздух храмы, втаптываются в грязь столетиями лелеемые нравственные ценности. Разве не всё равно – кто прав, если партия заканчивается игрой без правил, так что торжество справедливости выглядит как всенародное безумствование новой верой. Но как религия может стать оплотом безнравственности?? Впрочем, ни церковь, ни партбюро – ничто и никогда не сможет заменить человеку совесть. А пока голова спорит с сердцем – расплачиваться приходиться телом… Что ни говори, а власть – сильнейший наркотик, от него практически невозможно излечиться, так что неудивительно, страх всегда был и будет оставаться наивысшей добродетелью власти. Цивилизация развращает. Плоды современной цивилизации – это самосознание роботов, пришедшее на смену идеалам нравственного самоистязания. Что же остаётся нашим детям?? Какое и где они найдут для себя прибежище?..

А было ли у меня убежище?.. Презрение – великое наследство. (пауза, тихо смеётся) О, конечно, моя слабость, моя тайная страсть – парады: золото погон, аксельбанты музыкантов, церемониймейстер, вдыхающий воздух в движения молодых, упруго тренированных тел, – о да! барабаны... эти безумные барабаны и восхитительные медные трубы, валторны, литавры. Когда можно плакать от восторга – до замирания сердца. Только на параде забываешь обо всем и просто наслаждаешься маршем... (тихо играет музыка, сцена погружается в темноту, пауза, появляются Ирочка с двумя наперебой щебечущими подружками)

Ирочка: Тс-тс...Тише, девочки. Бабушка очень слаба.

Подружка 1: (полу - утвердительно) Она что у тебя, умирает? Давайте подойдём поближе. (подходят ближе, у Екатерины Павловны странно наклонена голова)

Подружка 2: Нет, я боюсь – она не дышит, она умерла, наверное.

Ирочка: Ну вот ещё, – она просто любит здесь посидеть около камина и почитать, а потом засыпает.

Подружка 1: Но она что-то сказала, когда мы вошли. Что она сказала? Ты не слышала, что она сказала?

Подружка 2: Да, она что-то очень тихо повторила несколько раз.

Подружка 1: Мне показалось, что она сказала: «….как здесь шумно»

Ирочка: Она права – нам всем не хватает тишины.

Подружка 1: Она так ото всех, наверное, устала там ей должно быть спокойнее.

Ирочка: Конечно – она могла устать. (наклоняется над Екатериной Павловной)

Подружка 2: Надо поднести к губам зеркальце.

Ирочка:: Есть у кого-нибудь в сумочке зеркальце? (Ирочка тихо склоняясь, плачет)

Подружка 1: Зачем? Мы все это видели.

Подружка 2: Да, я тоже это видела: маленькое бледное облачко, которое вылетело в окно.

Подружка 1: Это всегда так бывает, ты не знаешь ?

Подружка 2: Не знаю, но зто, наверно, то самое.

Подружка 1: 25 грамм?

Подружка 2: Нет, она говорила 21 грамм, а не 25 граммов.

Подружка 1: Разве не 9 граммов?

Подружка 2: Да нет же, 9 граммов весит пуля. А это взвешивали в стационарах у тех, кто в больнице. Я точно знаю.

Подружка 1: А разве это не грех?

Подружка 2: Ну, я не знаю, с согласия родственников, наверное.

Подружка 1: Она любила нам загадывать загадки.

Подружка 2: Там ей должно быть спокойнее. А ведь она даже не задыхалась.

Подружка 1: Главное – вовремя в ы д о х н у т ь.

Ирочка: Бабушка заснула...Она больше не проснётся.

ЗАНАВЕС


ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

А К Т X V «П А С Х А»

Пасха. В гостиной празднично прибрано: ваза с фруктами, куличи, верба, крашеные яйца. Шурочка достаёт из буфета посуду, расставляет на столе тарелки, стаканы, раскладывает салфетки. Дуся помогает.


Шурочка: Ну и как тебе, Дуся, результаты выборов? Помню, ты раньше всегда голосовать ходила и даже наши бюллетени в урны кидала.

Дуся: Да какие там выборы? Меня только один вопрос мучает. Так и хочется у нашего правительства спросить: что дальше – жить или помирать будем? За свет платить надо? – надо. За воду платить надо? – надо. Хорошо, вас не отключали. А мне что прикажете делать? Мне, к примеру, платить нечем. Даже на керосин денег нет. Я не жалуюсь, можно и при свечах, конечно … мне не привыкать: телевизор у меня давно – уже несколько лет, как не работает… да что там говорить… и газа у меня тоже нет – не успели провести... и краны текут, а стены? Ведь какие у меня стены и потолок – что в коридоре, что в спальне? Домоуправление обещало отремонтировать и трубы сменить, трубы заменили, а стены и потолок остались. Соседи заливают, словно в каменном веке живу. А после того, как зимой упала, когда по лестнице в темноте спускалась, так ведь не удержалась, упала и руку себе сломала. Хорошо ещё, что закрытый перелом... Очень я слабая стала, трудно дом в чистоте держать, а помощи ждать неоткуда. Я понимаю, конечно, у всех своих забот хватает – не до меня. Хорошо ещё, что Вы не забываете, заглядываете, а то бывает и словом обмолвиться не с кем.

Шурочка: А я – по жизни фаталист-пофигист, Дуся, потому что что ничего изменить невозможно. Не в наших это с тобой силах.

Дуся: Куда только мир катится? А народ-то прёт, и всё с речёвками и с флагами – впрямь как в старые времена. Мало никому не покажется.

Шурочка: Так это ведь в России: там места много, и время оттого медленно движется. Взболамутится народ, а потом опять на круги свои возвращается. Всё так и будет продолжаться, пока не поймём, что силой силу не перешибёшь…

Дуся: Я Вам так скажу, Александра Валерьяновна: они там в России нашей жизни совсем не понимают – куда им там. (появляется раскрасневшаяся Ирочка)

Ирочка: Привет, Дуся. Христос воскрес!!.

Дуся: Воистину воскреси. (троекратно целуются)

Шурочка: Ну как прошло свидание, Галчонок? Интересный был фильм?

Ирочка: (взбудораженно, почти резко) И отчего он только так тебе мил, этот – как его, паталогоанатом? Скажи, мама?!

Шурочка: Сергунчек действительно очень милый, обходительный, по спортивному стройный, вполне приличный молодой человек. За ним любая женщина будет чувствовать себя как за каменной стеной.

Дуся: (качает головой) Таких женихов в наше время поискать надо.

Ирочка: Да никакой он мне не жених вообще. Почему никто не хочет меня понять? А ты, мама, ты даже не стараешься меня понять. Здесь вообще особый случай. Я с ним и дня под одной крышей не проживу, слышишь? ни дня – ни часа. Меня от него воротит. Мало того, что целый день в морге в кишках копается, он ещё мнит о себе не весть что – весь из себя сплошной выпендрёшь, да и только!! Ему даже никакая лоботомия не поможет.

Шурочка: Да за что ты только на него взъелась? Подумаешь – паталогоанатом!! так ведь не хам, не враль. Чем он тебе только не угодил? И это после первого приглашения в кино?

Ирочка: Да, первого и последнего.

Шурочка: Тогда, может быть, ты хотя бы объяснишь, что между вами произошло?

Ирочка: Ничего не произошло. Что ты хочешь, чтобы я тебе объяснила? Ты сама не чувствуешь, как от него воняет??

Шурочка: Что?? Не фантазируй, ради Бога!

Ирочка: Да, от него воняет, и это запах морга и .... потных мужицких ног. Как ты только могла не почувствовать? Я чуть не задохнулась от него в кинотеатре.

Шурочка: Может быть, он не успел переодеться и принять душ после тренировки? Ты не подумала об этом?

Ирочка: И что с того? Уверена – он ещё и храпит по ночам и вообще ни на что больше не способен. Он, чтобы ты знала, – вообще не джентельмен и не мужчина, он – па-та-ло-го-ана-том!! Это призвание такое – им родиться надо. Это, это... даже хуже, чем гей.

Шурочка: Ну, это уже слишком. Я давно знаю его семью, и это очень приличная, интеллигентная семья. И потом – мужчину надо воспитывать.

Дуся: (качает головой) Так можно и в девках остаться. Я вот по себе знаю, каково – это одной одиношенькой, особливо на старости лет-то куковать. В этой жизни одиноким ох!! как нелегко приходится.

Шурочка: А это ещё что? (с ужасом) Что ты сделала со своими руками? откуда эти ужасные татуировки??

Ирочка: Не сердись мам, мне нравится, и все ребята завидуют. Это – КРУТО!!

Дуся: Это такая нынче мода пошла, совсем молодёжь с ума посходила.

Шурочка: (осматривает обе руки) Но у тебя разные имена на руках. Покажи немедленно грудь!! Там тоже?? Что означают эти иероглифы? О боже, Ирочка!! Ты вся разрисована!! И это НАВСЕГДА – понимаешь?!

Ирочка: (одёргивает руки и прячет за спину) Конечно, навсегда, мам. Я так и хотела, чтобы навсегда, потому что я их обоих люблю: они двойняшки.

Шурочка: (очень тихо и обескураженно) Ты хоть понимаешь, доча, что ты с собой сотворила?!

Дуся: (обалденно) Ну и ну!! Ну и дела....(слышна сирена скорой помощи и звук подъезжающей машины) А вот и гости пожаловали.

Шурочка: Это, наверное, Манон с мужем. Она боится ездить на такси. Они звонили, что обязательно придут, собирались навестить нас на пасху.

Ирочка: (с ехидцой) А я думаю, их твой бывший прислал. Всё по тебе вздыхает, успокоиться никак не может от того, что Боба его послал куда подальше. Настоящий елейный пузырь. Сколько раз он делал тебе предложение?.. (с балкона появляются Феодий Феодосевич и Манон)

Шурочка: Может, мы не будем развивать эту тему при посторонних?

Ирочка: Согласна, не будем.

Манон: (в руках у неё верба и красивая белая лакированная сумочка, с порога) Христос воскреси!!... Гостей принимаете?

Дуся: Шурочка: Ирочка: (наперебой) Воистину воскреси!! ( христуются)

Манон: Мы так рады видеть вас. Это верба для вас, мы сегодня осветили её в церкви Святого Пантелеймона Целителя (протягивает Шурочке)

Феодий: (останавливается посередине комнаты с двумя бутылками шампанскго и с большой перевязанной ленточкой коробкой, в которой обычно продаются торты и на которой красуется кулич, раскатисто басит) Со святым праздником Христовым, дамы. (христуется)

Шурочка: Спасибо, Манон. (передаёт вербу Дусе, которая уходит за водой на кухню и, вернувшись, ставит вазу с вербой на буфет)

Манон: Чтобы никто не болел и все всегда были в этом доме здоровы и счастливы.

Шурочка: Спасибо, Манон.

Манон: И мы не с пустыми руками к вам. Феодий, ставь всё на стол.

Феодий: Слушаюсь, «Ваше легкомыслие». А где же мужское содружество этого дома?

Шурочка: Мужское содружество будет попозже.

Феодий: Вот и славно, а то как же мне одному в кругу стольких дам разговляться??

Манон: Я должна попросить прощение, но мне нужно привести себя в порядок. Куда я могу пройти?

Шурочка: Конечно, конечно, Манон. Какие могут быть проблемы. Ирочка, проводи, пожалуйста, тетю Манану. Ты знаешь – куда.

Ирочка: Я Вас провожу, тётя Манана. (уходит с Манон в сторону комнаты Валентины)

Феодий: (весело) Вам привет и поздравления от Михаила Никанорыча. Он извиняется, что не сможет сегодня составить нам компанию – страдает, несчастный, радикулитом. Вот ведь как, – записался на курсы вождения, и в машине его, видно, продуло. Весна, погода ещё не устоялась.

Шурочка: Какая жалость. Надеюсь, он скоро поправится и не будет больше страдать. А Вы присаживайтесь к столу, Феодий.

Феодий: (садятся за стол) Да, собирается купить себе иномарку, наш Михаил Никанорыч, и всё по Вас вздыхает. Может, осчастливите бедалагу, Александра Валерьяновна? А то ведь так никакого интереса у него к жизни больше не наблюдается. (со смешком)

Манон: (появляется вслед за Ирочкой, вся обвешанная драгоценностями, Дуся охает, прикрыв рот рукой, Шурочка с недоумением наблюдает за происходящим) Ну как? Блеск?! Я вас всех удивила? Мне правда подходит?.. (приближается к Шурочке) Мы сегодня даже боялись на своей машине ехать, и Феодий взял служебную. Как говорится – от греха подальше. Это всё он!! Хотите посмотреть поближе? У меня с собой три моих самых любимых комплекта. Я сейчас надела своё бриллиатовое колье и браслет с серьгами, но потом могу показать, у меня жемчужный комплект тоже с собой, и изумрудный. Правда, чёрного жемчуга у меня пока нет, но Феодий обещал на наш юбилей.

Феодий: Что значит нет? Если нет – обязательно будет, нам иначе никак нельзя.

Манон: Представляете, для него просто не существует слова «нет». Ведь мы уже тридцать лет вместе, но он не устаёт меня баловать. Он – такой упрямец. Я никак не хотела соглашаться выходить за него, и мои родители были против – он тогда только оридинатуру заканчивал. Он был из-за этого в таком отчаянье, он даже пытался себя отравить, но успели, спасли слава богу!! хотя еле откачали. Так что пришлось мне идти с ним под венец, хоть и с третьего разу. Любовь – никуда от неё не деться.

Шурочка: Вы просто потрясающе выглядите, Манон. Прошу к столу, пожалуйста.

Ирочка: (с восхищением) Правда, тётя Манана, – обалдеть можно. Вот это круто!!

Дуся: А я помню, Екатерина Павловна рассказывала, у неё ещё подарок от царя Николашки оставался – браслет рубиновый.

Ирочка: Да, я тоже помню, бабуленька рассказывала. Правда, мама?

Шурочка: (с грустью) Маме пришлось его продать во время войны. Жалко было расставаться, но пришлось...

Дуся: Что и говорить, тяжелое было время... не до баловства было, так что по большому счету мы все ей обязаны, что выжили. Я так скажу: Екатерина Павловна человек была особенный, необычайной силы и воли человек, а какой красоты была женщина.

Ирочка: Тётя Манана, а Вы когда в театр ходите, все наверное на Вас, а не на сцену смотрят?

Манон: Ну, что то, девочка, куда я могу ТАК пойти? (со смешком) Я дорожу своим мужем. Это лишнее!!

Шурочка: Раз у Вас намечается юбилей, предлагаю начать пить шампанское. Дуся нам поможет с куличами. И первый тост – за всех влюблённых. (Феодий хлопает шампанское и разливает по бокалам)

Манон: (с любопытством) А Вы не знаете, Шурочка, как удалось вашей соседке, что живёт напротив через дорогу, так похудеть? Я даже не сразу её узнала. Мы её по дороге встретили, когда подъезжали к Вашему дому.

Шурочка: Говорят, она никому не хочет раскрывать секрета своего «скоропостижного» похудания.

Манон: Но ведь Вы, наверное, близко с ней знакомы? Может быть, она Вам по-соседски открылась?

Ирочка: Мама не будет знать, тётя Манана. Её такие вещи не интересуют, зато я знаю. Только Вы меня не выдавайте, хорошо? а то она случайно мне проговорилась.

Манон: Клянусь Богом, девочка!! (торжественно) Все тайны мира я унесу с собой в могилу. Ты ведь мне веришь?!

Феодий: Только вместе со мной, «Ваше легкомыслие».

Ирочка: Конечно, верю, тётя Манана. (интригующе) Я слышала, как она говорила, что её одна оперная дива научила, которая... ну, я надеюсь, Вы понимаете, о чём я?.. вообщем не помещалась в кадр из-за своей нештатной комплекции.

Феодий: Чего тут не понять? – ясное дело: женщина – колоратурное сопрано – в телевизоре не помещалась. Ух-ха!!..(показывает руками габариты)

Ирочка: Это уголёк ей помог, тётя Манана. Только благодаря ему ей удалось героически ужаться до кадрового стандарта.

Манон: Так ты говоришь, девочка, – уголёк? Это который в аптеке продаётся?

Ирочка: Да-да, обыкновенный активированный уголь, продаётся в аптеке: надо только принимать столько таблеток, сколько Вам лет, утром и вечером на пополам.

Дуся: Что же это получается? Если мне 70, то это значит 70 таблеток за раз на день??? Да у них, наверное, и в продаже столько не будет, ни одна аптека столько отпускать никому не станет.

Шурочка: А ты не преувеличиваешь, девочка? Может, ты что-то путаешь?

Ирочка: В этом-то вся проблема – в его количестве. Но зато действует этот способ безотказно: активированный уголь – он вроде как.... наждачная бумага – полностью чистит кишечник и удаляет все шлаки из организма.

Манон: (задумчиво) Надо будет испробовать... Как ты думаешь, Феодий, мы сможем обратиться к твоему приятелю, заведующему складами, чтобы он постарался для нас?

Феодий: Думаю, никаких проблем. Ты же знаешь, «Ваше легкомыслие», – для тебя всё, что душенька ни пожелает возможно: хоть птичье молоко, хоть не знаю – что... Будет сделано «уин момент».

Манон: Кстати, о молоке. С нами произошла одна пренеприятнейшая история, и всё из-за одной несчастной банки сгущёнки. Феодий очень дешево отоваривался на каком-то складе и раз в месяц всегда привозил домой пару ящиков про запас. А я, знаете ли, дала себе обет никогда никому ничего не давать задарма. Так вот, в тот раз, когда он шёл по лестнице с ящиком, его увидела наша соседка, пенсионерка. Ни детей, ни мужа у неё не было, и жила она на одну пенсию, нуждалась, конечно... Так вот, я имела глупость подарить старой попрошайке баночку этой дешевой сгущёнки и не взяла с неё ни копейки денег, – так просто пожалела и от души подарила.... А теперь догадайтесь, что произошло!! Тот склад вскоре после этого закрылся, а заведующего вообще посадили. Он, говорят, аварию сделал: заснул ночью за рулём и сбил кого-то из парламента, а сгущёнка и вовсе поднялась в цене, так что Феодий ни одной банки дешевой сгущёнки не смог уже больше нам нигде раздобыть. Да, самое ужасное... старушка эта умерла недавно в доме для престарелых и в квартиру её вселились какие-то то ли китайцы, то ли турки. Мы даже не знали, когда и где её похоронили. (неловкая пауза)

Дуся: А я вот что рассказать хочу, – меня послушайте. Это всем интересно будет. У нас по соседству почтальон Ашон живёт. Он всё своих детей искал, искал, да и отыскал таки наконец – Амалией зовут. Не успел он её найти, это самая дочь выскочила за сапожника с Пожарного переулка.

Шурочка: Тот переулок, Дуся, давно переименовали. Это теперь улица Самтавийская.

Дуся: (отмахнувшись) Говорят, вчера вернулась из свадебного по Европам. И где у них там только, скажу я вам, родственников нет. И в Голландии, и во Франции, и даже в самой Англии. Подумать только!!

Феодий: Он езид или курд, наверное, этот Ваш Ашот. Считается, что у людей этой национальности нет исторической родины, так что их везде в Европе запросто на постоянное местожительство принимают.

Дуся: Не знаю, как насчёт родины, а только багажа одного сколько напривезли, что говорят, доплачивать пришлось по 20 фунтов англицких за каждый килограмм. И это вам не хухры-мухры. Это сколько на наши кровные получается? Это каждый килограмм ихнего багажа как моя пенсия. Вот такие деньги у простого почтальона имеются, а ведь он даже свою собаку голодом морит, одним хлебом кормит, весь тупик загадила.

Манон: Не всем же эмигрировать, а за границу можно и на отдых ездить. Мы с Феодием почти везде уже побывали: и на Кипри, и в Египте, и в Болгарии. Эти летом на Малиорку собираемся. Да, дорогой?..

Феодий: А как же, «Ваше легкомыслие». Обязательно съездим. Может быть, и Вы к нам присоединитесь, Александра Валерьяновна?

Шурочка: (торопливо) Нет-нет, это совершенно исключено – у меня работа, и в этом году меня просто неким будет заменить.

Ирочка: (разочаровано) Ну, мамочка...

Феодий: И Михаил Никанорыч к нам тоже тогда присоединится.

Шурочка: Нет, спасибо. Может, как-нибудь в другой раз. По правде говоря, у нас несколько другие планы на лето. Боба давно мечтает прикупить небольшой участок где-нибудь поблизости от города. Ведь вы знаете, у него золотые руки. И они с Ванечкой могли бы всё там сами прекрасно обустроить.

Феодий: Тогда будем ждать, когда пригласите на новоселье.

Манон: Обожаю завтрак на траве.

Шурочка: Обязательно всех приглосим, но пока рано об этом говорить. Пока это только прожекты.

Феодий: Тогда за прожекты!!

Манон: А где же ваши мужчины?

Шурочка: Да, они что-то запаздывают сегодня.

Дуся: А вот в Англии, говорят, англичане своих сук и кобелей так уважают, что собачье дерьмо на улицах и в парках за ними сами хозяева убирают, а даже специально для этой цели ящики устанавливают, вроде наших почтовых, которые раньше были, когда почта работала. Так что прогуливаться там можно спокойно, не опасаясь вляпаться, – вот так – то…

Манон: Мы пока в Англию ещё не ездили. Я конечно верю, если правда то, что Вы рассказываете. Но там у государства, надо полагать, другие возможности.

Феодий: Да, они там буржуины все с жиру бесятся. Им бы нашей жизнью пожить – не до собачьего дерьма было бы. Я так понимаю, что разницы между английской сукой и нашей отечественной никакой.

Манон: (наигранно весело) Лучше, догадайтесь, какая разница между нашим и европейским голубем?

Дуся: (рассредившись) Да полно Вам, что за глупости Вы спрашиваете? Знать не знаю и знать не хочу. Никакой разницы – всё одно летают себе. Ну и пусть себе летают. Вот балкон мне вечно гадят – цветы не могу на воздух вынести.

Ирочка: А я уже догадалась: когда взлетает наш голубь, то его невозможно разлядеть за облаком пыли, которую он поднимает.

Манон: Правильно, девочка. В других городах голуби разгуливают на площадям и в парках прямо под ногами, и люди их с ладоней кормят… Мы когда ездили по Европе, то я свими глазами видела, как там дороги шампунями моют и улицы пылесосят.

Ирочка: Блеск. Хочу в Европу.

Шурочка: Я за всю свою жизнь в нашем городе только один единственный раз видел моечную машину, и то, что самое удивительное! – в проливной дождь.

Дуся: А я недавно тоже видала – накануне выборов. И после этого ни за кого не пойду голосовать. Сплошной обман эти выборы – дармоеды все... рвутся в политику, чтобы власть захапать, а ведь от этой самой власти у многих руки в крови.

Шурочка: Так ведь сразу ничего само собой не сделается. На всё время надо. Но наше правительство, видно, старается: дороги построили, площадки для детей, дома покрасили, фонтанчики, свет дали – это всем нам в радость.

Дуся: Свет дали, а платить нечем. Сны и те украли, по ночам спать не в мочь.

Ирочка: Гитлер тоже дороги строил, а его имя теперь в Германии произносить стыдно.

Шурочка: Но при чём тут Гитлер? Может, всё таки не надо сегодня о политике. Это всё наша Дуся успокоится не может, что пенсия у неё маленькая.

Феодий: Обязательно поднимут пенсию, вот увидите. История за один день не делается. Здесь столетия нужны, чтобы государство поднялось.

Манон: А Вы знаете, Шурочка, моя родная прабабка была третьей любимой женой Шамиля. Правда, он её похитил, и мы больше её больше потом не видели, так что она ничего не могла нам рассказать. Он повсюду возил её с собой. Мы даже не знаем, где её могила.

Феодий: Разрешите, дамы, мне поднять бокал и произнести мой любимый тост о белой и красной розе?!

Манон: Мы ему разрешаем?

Шурочка: Конечно, конечно, Манон.

Ирочка: Разрешаем.

Феодий: Росли в одном прекрасном саду две розы, белая и красная, но садовник умер и некому стало поливать сад. Тогда решили они отправиться к морю, чтобы напиться. Долго пришлось им идти, и когда они находили по дороге родник, то красная роза оставляла каждый раз по лепестку, чтобы ей дали напиться, но белая роза не хотела оставлять свои лепестки и продолжала терпеть жажду. И так долго они шли, пока не пришли, наконец, к морю: на красной не осталось ни одного лепестка, а белая роза засохла. Я хочу поднять мой бокал за молодость и за садовника, чтобы он вечно поливал свой сад и чтобы вечно росли в том саду самые прекрасные розы. (Манон с восторгом хлопает в ладоши.)

Дуся: Что-то уж больно для меня мудрёно.

Шурочка: Это философский и очень красивый тост, но мне почему-то стало грустно. В жизни так мало прекрасных садов и верных садовников.

Феодий: Я искренне рад, если мой тост Вам понравился и запомнится, Александра Валерьяновна. (встаёт из-за стола и целует руку Шурочке) А теперь разрешите откланяться. Нам ещё предстоить нанести визит по случаю праздника моим родителям. Святое дело.

Манон: Да, конечно, святое дело. Тогда я должна срочно привести себя снова в порядок и приготовиться к следующему визиту.

Ирочка: Пойдёмте, тётя Манана, я Вас провожу.

Манон: Пойдём, девочка. (уходят в сторону комнаты Валентины)

Феодий: Надеюсь, Вы поняли мой намёк, Александра Валерьяновна: каждой розе нужен садовник. Надо только решиться. Заботы заботами –я это понимаю, конечно, но живём мы ведь с вами всего один раз на свете. Не надо и себя забывать.

Шурочка: Всё было просто чудесно, дорогой Феодий. Но, извините, я не хотела бы с кем бы то ни было обсуждать мою личную жизнь.

Феодий: О, Вы меня не так поняли. Это просто совет старшего друга Вашей прекрасной семьи, которую мы все очень любим.

Манон: А вот и снова я «Ваше легкомыслие». Представление окончено, надеюсь, оно всем понравилось. Так ты готов, Феодий? Не грустите без нас, Шурочка.

Феодий: Я всегда готов, «Ваше легкомыслие».

Манон: Мы удаляемся. И теперь мы обязательно ждём Вас к себе в гости. Пожалуйста, запросто приходите. Мы всегда рады видеть своих друзей.

Шурочка: Спасибо за приглашение, Манон. Всего вам доброго. (Феодий с Манон торопливо уходят)

Ирочка: (после паузы) Мама, а у Манон дети есть?

Шурочка: Нет, детей у них, насколько мне известно, нет, никогда не было и не будет.

Ирочка: А если у них нет наследников, то кому достанутся все эти драгоценности?

Шурочка: Никому не достанутся. Пирамиду он ей не построит, но мне это даже как-то неинтересно вовсе. У нас своих проблем хватает.

Ирочка: Так ей и надо, жадюге этакой, – старушку она пожалела. Как бы ни так!! Подлая жадина... (делает пируэт и реверанс вслед Манон, поёт песенку из мультфильма)

« Жизнь моя жестянка,
живу я как в болоте,
а мне летать, а мне летать,
а мне летать охота...»

Шурочка: Ты права – до безумия жадная женщина. Это у неё это как болезнь. (задумчиво) Знаешь, она как-то мне призналась, что панически боится тараканов. Они, должно быть, наводят на неё мистический ужас... Кстати о тараканах – они ползут к нам от соседей на газ. И я никак не могу взять в толк, что говорил этот человек, тот мастер, который приходит к нам сегодня утром?

Ирочка: Мама, он сказал, что не может и не хочет заделывать нашу стену между кухней и проходом в ванную комнату. Он сказал, что это живая стена, и что ему никогда не приходилось перегораживать «живые» стены... Короче: он отказался у нас работать.

Шурочка: Что за абсурд? что ты такое городишь: откуда здесь взяться «живой» стене? И как такое вообще возможно? Я впервые слушу, чтобы были «живые» и «мёртвые» стены. Он что сектант? И почему он объявился на пасху, когда мы его неделю назад вызывали?

Ирочка: Он не сектант – он цыган. Он представитель другой цивилизации. Но я тоже против. Потому что я тоже теперь это чувствую: это как «живая» – «мёртвая » вода.

Шурочка: Ты давно не в том возрасте, когда верят в сказки, но если это цыган, то тогда какой же он мастер? Они не любят работать.

Дуся: Они все воры и обманщики. Вам от него избавиться надо, а то ещё порчу какую наведёт или утянет чего-нибудь из дома.

Ирочка: И ты тоже Дуся, как мама. Вы всегда подозреваете всё самое худшее и никому не верите. Как вообще так можно жить?

Дуся: Как можно жить? Вот так и живём, скажешь тоже... Стемнело... Надо свет зажечь, а то пасха, а мы здесь в темноте сидим, да ещё и перепираемся весь вечер, непонятно о чём спорим, когда и спорить не о чем. Грех это.

Шурочка: Да, конечно, Дуся. Но мне надо немного прийти в себя после визита этих людей. (слышны шаги, на балконе движение и видно, как приближается какой-то свет, с порога слышен голос Ванечки, следом за ним появляется Борис, у них в руках высокая зажённая свеча) Давайте зажём свет.

Ванечка: Не надо зажигать свет. Это мы, мама. Мы только что с аэродрома. Мы вам святой огонь принесли – прямо из Иерусалима.

Борис: Народу тьма тьмущая, и все через головы друг друга тянутся со свечами. Это его друзья постарались, так что мы смогли к самому трапу самолёта протолнуться. Они сегодня в аэропорту всю ночь охранниками дежурят. Повезло нам.

Шурочка: Теперь мы сможем зажёчь пасхальные свечи. Какие же наши мужчины молодцы!!..

Дуся: (Дуся крестится на огонь) Христос воскрес, мои дорогие. Христос с нами.

Ирочка: Ванечка: Воистину воскреси!! (христосуются)

ЗАНАВЕС
Rado Laukar OÜ Solutions